Желание выжить. Воспоминания ветерана трёх войн (М

В.С.- Родился 5/8/1923 в городе Харькове в семье врачей. Мой отец Лазарь Арьевич Сокольский 1887 г.р., уроженец Белостока, в 1915 году закончил медицинский факультет в университете Монпелье во Франции, вернулся в Россию, служил на фронтах Первой Мировой Войны полковым врачом 236-го Борисоглебского пехотного полка, был награжден орденами. В Гражданскую войну отец служил врачом в госпиталях Красной Армии, после войны работал в ряде больниц города Харькова, имел звание военврача 1-го ранга и с началом ВОВ, был мобилизован в армию и служил начмедом в полевых госпиталях на Волховском и 2-ом Белорусском фронтах. После окончания войны, в звании подполковника м/с, он вернулся в Харьков, и до своей смерти в 1950 году работал заведующим отделением в 7-й городской больнице.

Моя мама, Сокольская (Янова) Серафима Моисеевна родилась в 1888 году в Вильно, училась вместе с отцом в Монпелье, работала врачом - клиницистом, а в 1941 году добровольно ушла в армию, и всю войну прошла рядом со свои мужем, будучи заведующей госпитальной лаборатории и демобилизовавшись в звании майора медслужбы, мама, проработала до конца своих дней в 1-й городской поликлинике.

Старший брат, Георг, родился в 1920 году, и в 1937 добровольно ушел в РККА, поступил в Харьковскую школу Червонных старшин (красных командиров), в военное училище, созданное еще Щорсом в Гражданскую войну. После окончания командирской школы участвовал в войне с Финляндией, а 22/6/1941 вступил в бой на румынской границе в должности командира разведроты. Георг прошел всю войну на передовой (за исключением шести месяцев учебы на курсах при Военной Академии), отступал с боями до Сталинграда, а закончил свой боевой путь в Австрии, командиром стрелкового полка, кавалером семи орденов, в том числе ордена Ленина и двух орденов Боевого Красного Знамени. Георг демобилизовался из армии в 1956 году и поселился в Молдавии, где он являлся почетным гражданином ряда городов. Брат ушел из жизни в 1985 году.

Я в 1941 году закончил 10 классов харьковской средней школы №44, и планировал поступать в Харьковский автодорожный институт, но еще в мае сорок первого меня призвали в армию по сецнабору.

Г.К.- По примеру старшего брата Вам не хотелось стать профессиональным военным?

В.С. - Я очень любил автотехнику, водил машину и мотоцикл, разбирался в моторах, и меня увлекало автодело. Во дворе нашего дома находился гараж Осовиахима, и пожилой механик, немец Иосиф Карлович, учил меня вождению. "Платой за урок" была пачка папирос. Иосиф Карлович, сажал меня за руль, сам - рядом в кабине, с монтировкой в руках. В начале первого урока, показывая на лежащую на сиденье монтировку, он произнес - "Посмотри сюда. А теперь, гляди на дорогу. Поехали!".

А насчет военной карьеры, и, вообще, моего отношения к армии - физически я был готов к армейской службе, считался хорошим спортсменом, играл в волейбол, занимался легкой атлетикой в обществе "Динамо", и, как было положено, сдал нормы на значок ГТО.

В идеологическом плане мое поколение было подготовлено великолепно, в подавляющем большинстве мы были пламенными патриотами, готовыми выполнить любой приказ Советской Родины. И когда 20/5/1941 меня вызвали в военкомат и объявили, что, с сегодняшнего дня, я являюсь призванным в армию и после окончания школы буду зачислен на учебу в авиучилище, то я был в какой-то степени горд, что мне оказали такое высокое доверие и включили в спецнабор. Из нашего класса в него зачислили еще двоих ребят. В Харькове находилось несколько военных училищ: бронетанковое имени Сталина, Школа червонных старшин, училища связи, тыла, артиллерийское, военно-политическое, командирская пограншкола, военно-медицинское училище, пехотная школа, два авиационных училища и так далее. Так что, немало харьковских ребят сознательно выбирали для себя профессию военного, и поступали в эти училища, становились кадровыми командирами РККА.

Г.К. - Как Вы узнали о начале войны?

В.С. - 22-го июня в десять часов утра на стадионе "Динамо", должны были состояться отборочные соревнования на первенство республики по легкой атлетике. Тренеры велели прибыть пораньше. Когда я проснулся, то отца дома не было, его срочно вызвали в больницу. Пришел на стадион. Но соревнования почему-то не начинались, а потом их и вовсе отменили, нас отпустили по домам. Рядом со стадионом, на Белгородском шоссе проходило первенство Украины по велоспорту, мы пошли туда и именно там услышали речь Молотова. Дома, на мое "шапкозакидательское выступление", отец сказал - "Это немцы, сынок... И война будет долгой"...

Г.К. - Харьков бомбили в первый день войны?

В.С. - Нет. Авианалеты на город начались в июле, и бомбили в основном пригородную станцию Основа, крупный железнодорожный узел.

Г.К. - В какое авиаучилище Вас зачислили?

В.С. - В Роганское штурманское авиационное училище, незадолго до войны, во время "реформ наркома Тимошенко", переименованное в Харьковскую военную авиашколу стрелков-бомбардиров (ХВАШСБ), из которой, после финской войны, штурманов выпускали в части не в лейтенантском, а уже только в сержантском звании, как стрелков - бомбардиров. В первые дни июля сорок первого года я надел курсантскую форму и был зачислен в 4-ю учебную эскадрилью, которой командовал капитан Солдатенко.

Наша ХВАШСБ по материальной базе, учебному оборудованию, подбору преподавательского и летного состава считалась одной из лучших авиашкол в РККА.

Со мной вместе в авиашколе оказались мои близкие друзья: Лазарь Шлях, Лев Двосин, Володя Бобков. Наш спецнабор состоял из комсомольцев, (выпускников средних школ и частично студентов 1-х курсов), подходящих по здоровью для службы в летном составе ВВС. Поскольку набор был в основном харьковским, то получилось следующее - почти 50% курсантов составляли евреи. Мы прошли начальную подготовку, а потом начали учебу по программе подготовки штурманов на самолеты СБ и ДБ3ф.

Г.К. - Осенью сорок первого года Харьков стал прифронтовым городом, и, судя по воспоминаниям бывших курсантов ХВПУ А.Зубкова и М.Кракова, курсантские сводные батальоны были брошены на передовую.Курсантов-летчиков также привлекли к обороне рубежей под Харьковым?

В.С. - Курсантов-летчиков не трогали и с учебы не снимали. Наше участие в обороне города было довольно символическим, на крыши домов ставили авиационные ШВАК и ШКАС ы, и из курсантов формировали расчеты. Мы, во время налетов бомбардировочной авиации на город, стреляли по немецким самолетам "в белый свет, как в копеечку".

А вот наши инструктора, опытные летчики, принимали активное участие в воздушных боях и в бомбежках немецких тылов. Хорошо запомнился эпизод, когда наш начальник авиашколы, герой войны в Испании, полковник Белоконь, вместе со своим заместителем по летной подготовке майором Белецким на двух истребителях-"чайках" принудили немецкий "хеншель" к посадке на наш аэродром. з самлета вытащили немецкого летчика, на мундире которого висели два Железных креста. Все сбежались посмотреть на этого аса. Пленного привели к Белоконю, и тот, через переводчика, спросил у немца, за что летчик получил ордена. Летчик ткнул пальцем - "Этот за Испанию, а этот за Францию". Тогда Белоконь распахнул свой кожаный реглан, и, показывая на свои три ордена, сказал - "А это у меня за Испанию!".

В октябре 1941 года поступил приказ об эвакуации авиашколы на восток, и в ноябре мы уже продолжили занятия, дислоцируясь в урочище Бадальск под Красноярском.

Здесь в конце года был произведен выпуск старшего курса, и ребята, поступившие в училище на год раньше нас, отправились по фронтам.

Г.К. - В Сибири условия подготовки изменились к худшему?

В.С. - Нет, все по - прежнему было организовано на приличном уровне, хотя..., условия да и питание в Красноярске были похуже, чем в Харькове, - ведь шла война. Но командованием училища(авиашколы) делалось все, чтобы учебный процесс шел нормально. Полностью отрабатывалась теоретическая программа, продожались учебные полеты. У нас были замечательные инструкторы, хорошие опытные пилоты, которые учили нас, как надо бомбить не "по науке", а "по прицелу" - "по зрительному ориентиру", мы в учебных полетах прокладывали маршрут до подхода к цели, задавали курс пилоту, проводили ориентирование, выход на цель, и, определившись с целью, проводили сброс бомб. Для отработки штурманских и летных навыков у нас также были тренажеры "Батчлер" - ты сидишь в кабине, где все приборы идентичны приборам на ДБ3ф, и как будто видишь землю с высоты 1.500 метров, под тобой прокручивается полотно с земным рельефом, и создается впечатление, что ты действительно, на самом деле, находишься в полете. На таких тренажерах мы занимались решением полетных задач. Постоянно были тренировочные полеты, и хорошо запомнилось, как в феврале мне с инструктором пришлось экстренно садиться на лед Енисея, наш Р-5 попал в снежный заряд. Все курсанты выполнили по два обязательных парашютных прыжка с ТБ-3 .

И под Красноярском нас неплохо кормили, в летные дни даже выдавали "ворошиловский паек" - шоколад, масло, бисквиты.

Курсант. 1941

Г.К. - Курсанты получали также какую-то общевойсковую подготовку?

В.С. - Находясь "в карантине" мы прошли общий курс "молодого бойца" и все.

Но, как и в каждом учебном авиаотряде у нас был свой "пехотинец", заместитель командира по строевой, младший лейтенант Дорофеев. Он поначалу любил нас "погонять" с песнями на строевой подготовке, без устали "наводил шмон" в курсантской казарме, но как-то наш инструктор, младший лейтенант Темплицкий, уговорил Дорофеева слетать с ним на самолете Р-10, и Дорофеев, натерпевшись в полете всякого -разного (а полет прошел "по полной программе"), понял, какие перегрузки нам приходится выдерживать и к чему мы готовимся, и после этого прекратил нас донимать мелочами.

Г. К. - Когда курсанты узнали, что на их летной штурманской карьере, волей начальства, поставлен "жирный крест"?

В.С. - В начале мая 1942 года, когда наш курс прошел почти 90% практической летной и теоретической подготовки, и уже готовился к выпуску из авиашколы, нас построили и зачитали приказ Сталина о том, что в авиации кадров больше, чем самолетов, а в наземных войсках кадров катастрофически не хватает. Часть авиашкол по этому приказу расформировали, а часть, в том числе и нашу ХВАШСБ - существенно сократили. Словом, "рожденный ползать - летать не может", и наш курс был полностью расформирован. Одна группа курсантов была направлена сразу на фронт, стрелками-радистами. А я, с группой из 100 человек, был переведен в 1-ое Киевское Артиллерийское Училище - КАУ, дислоцированное в Красноярске рядом с нами.

К слову сказать, в конце войны, таких, "недоучившихся авиаторов", стали выявлять по сухопутным частям и отправлять обратно в авиаучилища, для продолжения учебы

Прошло еще тридцать лет и мы, выжившие на войне бывшие курсанты 4-й эскадрильи ХВАШСБ, собрались на встречу. Вот, посмотрите на эту фотографию, на ней мои товарищи, которым выпала судьба "спуститься с неба на землю", воевать с врагом на суше и выжить: Шлях, Литвинов, Гедройц, Пархомовский, Ливщиц, Сухаревский, два Шевченко, Чепа, Гаркуша, Лев, Дацюк, Меерсдорф, Полковников, Волченко и другие ребята...

Г.К. - Как "несостоявшиеся летчики" восприняли такой крутой поворот в судьбе?

В.С. - Было обидно..., но что поделаешь, нашему командованию дали такой приказ, и они его выполнили... Армия... Когда мы прибыли в КАУ, то с нами вместе учились уже немало ребят, отозванных на учебу с передовой, некоторые ходили с орденами и медалями на гимнастерках. Готовили в училище артиллеристов на гаубицы калибра 122-мм и 152 -мм. Мы прибыли в КАУ со своими "штурманскими линейками", и, благодаря им, любые артиллерийские задачи "щелкали как семечки". Единственное, что создавало для нас определенные сложности, так это кавалерийская подготовка, обязательная для всех курсантов артучилищ. Лошадей мы звали - "НУ-4" - "Неопознанная Установка-4 копыта". Конную подготовку вел у нас старший лейтенант Чарджиев, лихой наездник, гарцевавший на великолепном породистом коне, так он вдалбливал эту кавалерийскую науку в наши головы "дедовским методом" - первым ударом бил арапником по лошади, вторым - по седоку. Я научился ездить верхом, мне досталась послушная кобыла по кличке Река. На дежурства мы заступали с клинком и со шпорами на сапогах.

Вся наша подготовка длилась шесть месяцев, на выпускном экзамене я был "стреляющим" от нашего взвода. В ноябре 1942 года получил звание лейтенанта, два "кубика" в петлицы, и вместе с группой командиров был отправлен для получения фронтового назначения в Коломну, где находился Московский артиллерийский учебный центр.

Г.К. - С каким настроением ехали на фронт?

В.С. - С большим желанием, у меня было чувство, что уже пора воевать, сколько можно ждать. Меня направили на формировку 678-й ГАП, назначили КВУ (командир взвода управления) 4-й батареи. Во взводе управления было 3 отделения, чуть больше двадцати человек личного состава, все бойцы старше меня по возрасту. Командовал батареей капитан Сергеев. В январе 1943 года полк отправили на Воронежский фронт , на ликвидацию прорыва немцев под Касторной, там мы немного повоевали, и уже в марте 1943 года полк был передан на формировку 5-й гвардейской Танковой Армии.

Нас перебросили в Острогожск. В июне 1943 года на базе нашего полка были проведены сборы командного состава армии. Оборудовали полигон, на который притащили битые немецкие танки Т-3 и Т-4 , БТРы, на них на наших глазах наваривали дополнительную броню. А потом на эти сборы со всей армии согнали все, что может стрелять, начиная от орудий 45-мм, заканчивая крупным калибром. Проводились бесконечные учебные стрельбы, и позже, каждый офицер - артиллерист получил брошюру, в которой объяснялось, как и куда надо бить немецкие танки. Сборами руководил лично сам командарм, генерал Ротмистров, и когда он, в очках и с указкой в руках, объяснял нам " учебный материал", то производил впечатление профессора из университета, а не танкового генерала.

Г.К. - Расскажите об участии 678-го гаубичного полка в Прохоровском сражении.

В.С. - Восьмого июля полк совершил марш из Острогожска к линии фронта. Наша 4-я батарея, а потом и весь полк вошли в передовой отряд армии, "в отряд генерала Труфанова", в который, помимо танков и мотострелков, включили отдельный мотоциклетный полк, ИПТАП, и наш ГАП. Наша 4-я батарея шла головной в полку и, преодолев 250 километров, к 10-му июля мы вышли в район сосредоточения.

Нашей 5-й гв ТА поставили задачу - начать наступление 12-го июля на рассвете, а отряд генерала Труфанова был выведен в резерв Армии.

Как я сейчас знаю, мы были в полосе 69-й Армии. На рассвете 12-го июля нас срочно выдвинули на левый фланг армии, и после войны я узнал из мемуаров, что именно там возникла угроза прорыва немецкого ТК. И с 12/7/1943 по 15/7/1943 наш полк трое суток вел непрерывный ожесточенный бой в районе сел Ржавец-Рындинка. Я тогда понятия не имел, какие части мы поддерживаем, и только через десятки лет прочел, что 12/7/1943 в группу генерала Труфанова, в спешном порядке перебросили и влили одну ТБр из 2-го гв. ТК и 2-ую Мех. Бр. из 5-го гвардейского мехкорпуса. Но тогда, в сорок третьем понять логику происходящего я конечно не мог. Мы постоянно меняли НП и огневые позиции, то поддерживали огнем контратаку наших танков, то вели заградительный и отсечный огонь, били как по выявленным целям, так и по площадям, но на прямую наводку нас не выводили. Нас все время бомбили и обстреливали из орудий и минометов. Сплошной линии фронта не было, перед орудиями гаубичного полка и ИПТАПа держала оборону наша мотопехота. Немецкие танки находились от наших огневых позиций в 300-400 метрах. Все небо было в черном дыму, горели немецкие и наши танки, горела земля. Но в горячке боя особого страха не возникало, все спокойно делали свою работу под огнем противника.

Ночью с 15-го на 16-ое июля, немцы окончательно выдохлись, и нам приказали подготовиться к контратаке, и я со своими бойцами из взвода управления, с группой из десяти человек, пошел на рассвете к высотке, на которой решил сделать НП. Но видно немцы эту высотку тоже облюбовали и они встретили нас огнем.

Стали подниматься по скату, и тут с боку по нам ударили из автоматов немцы. Две пули попали мне в левую руку, а одна в лицо. Мы потеряли двоих убитыми, и еще двое были ранены, но немцев отогнали, и мой помкомвзвода остался с уцелевшими оборудовать НП, а меня вывели с места схватки в тыл, до медсанбата стрелковой дивизии, где сразу засыпали раны стрептоцидом, перевязали, и вынесли на поляну, где сортировали раненых. Мне, как имеющему лицевое ранение, на грудь медики прикрепили "красную карточку передового района", что означало - эвакуация в первую очередь.

Оказался я в Мичуринском госпитале, где мне "собрали руку", так как был "осколочный перелом" кости под плечевым суставом и наложили гипс. А лицевое ранение оказалось не тяжелым, просто пуля прошла по касательной и челюсть не раздробило.

Г.К. - Долго лежали в госпиталях?

В.С. - Почти до зимы. Из Мичуринска меня перевезли в Свердловск, где мне снова сломали руку, поскольку кости срослись неправильно. Но и эта попытка оказалась не особо удачной, раненая рука так и осталась укороченной. Вся моя палата состояла из "самолетчиков", раненых с гипсовой вытяжкой на покалеченных руках.

Среди раненых был офицер, который на нашем гипсе рисовал батальные сцены, гербы, череп с костями, бутылки водки с игральными картами и комиссар госпиталя, заходя к нам в палату, сразу хватался за голову, увидев "нашу картинную галерею", после чего нам снимали гипс. Мы умудрялись ходить "в самоволку", вылезали через окно, посещали Театр музыкальной комедии, где специально были забронированы места для орденоносцев. У нас на палату было достаточно орденов и несколько комплектов обмундирования, и госпитальное начальство устраивало "шмон", пытаясь обнаружить спрятанную форму. Но все было тщетно, найти ее они не смогли. В палате стояли бюсты вождей, внутри полые, так там мы и прятали форму, необходимую нам для "самоволки". Один раз случайно встретил в городе свою бывшую одноклассницу, и она рассказала, что "по сарафанному радио", через наших соучеников, ей еще в августе стало известно, что я убит под Курском. Как-то в нашу палату принесли газету "Красная Звезда" и в ней я прочел заметку, что в Кремле М.И.Калинин вручил награды группе военнослужащих, и в списке награжденных орденом Красного Знамени значился капитан Г.Л. Сокольский, то есть, мой брат, о котором я с начала войны не имел никаких сведений. Тут же написал письмо в редакцию, и мне ответили, что это действительно мой брат, и что ему был вручен орден БКЗ за то, что он, еще в 1941 (!) году, вывел из окружения остатки стрелковой дивизии, и вышел к своим вместе со знаменем дивизии. Мне также сообщили полевую почту брата, но когда я туда написал, пришел ответ - "адресат выбыл". Разыскали мы друг друга только после войны, когда все вернулись в Харьков и тут выясняется, что брат меня раньше и не пытался найти, считал меня погибшим.

"Его величество случай" сыграл над нами грустную шутку. Мир тесен, как говорится, и обстоятельства сложились так, что в полк, в котором служил мой брат, пришел с пополнением мой одноклассник, которому ранее уже кто-то из наших товарищей по школе написал, что "Витька Сокольский убит под Прохоровкой", и одноклассник сразу поделился с братом этой "печальной вестью". Поэтому у меня есть племянник Виктор, названный братом "в память обо мне"...

Cтарший брат Георг,

командир стрелкового полка

Г.К. - А с родителями Вы имели связь?

В.С. - Да, и когда меня выписали из госпиталя, и дали месячный отпуск по ранению, то мне некуда было ехать, и я отправился к родителям на Волховский фронт . Я с ними переписывался и "между строчек" и "мимо зоркого ока" военной цензуры, отец написал, где находится их госпиталь, мол, "...встретил нашего общего знакомого Петрова там, где снимали фильм про Груню Курнакову...". А фильм "Соловей-соловушка или Груня Курнакова" рассказывал о "Прохоровской мануфактуре" в поселке Боровичи, и я сразу поехал на Волховский фронт , и нашел Харьковский Полевой Передвижной Госпиталь-ППГ, где служили родители. Месяц провел со своими родными, и, когда пришло время проходить медицинскую комиссию, и чтобы не было различных разговоров и кривотолков, я поехал на комиссию в СанУправление фронта.

Мог получить "ограничение годности", но подумал, потом станут говорить, что "пристроился по блату", да я и сам не навоевался еще вдоволь. Пришел на комиссию: - "Как себя чувствуете?" - "Хорошо" - "На что жалуетесь?" - "Жалоб нет".

Весной 1945 года у меня совершенно неожиданно произошла вторая встреча с родителями. Наш 233-й тельный танковый полк понес большие потери и под городом Дейтч-Айлау нас оставили на пополнение и доукомплектование. Танки должны были поступить на станцию Яблоново, куда наши железнодорожники подводили новую коллею. Меня послали на станцию, выяснить у коменданта срок прибытия эшелона с техникой. Я все уточнил, и тут мое внимание привлек стоящий на путях эшелон с красными крестами на теплушках. Вдоль состава стояли молоденькие девушки в военной форме и в мои 21 год пройти спокойно мимо такого "цветника" было нереально.

Я подошел к девушкам, познакомился, завязался оживленный "треп", в ходе которого выяснилось, что все девушки прибыли в Пруссию вместе со своим госпиталем, в котором начмедом служит подполковник м/с Сокольский. Словом, когда я, в сопровождении ликующего "экскорта", ввалился в теплушку, где находилось госпитальное начальство, то у папы и мамы, в прямом смысле этого слова, "глаза полезли на лоб" от удивления.

Г.К. - Что произошло с Вами по прибытии на Ленфронт?

В.С. - Явился в штаб артиллерии фронта, где в отделе кадров, просмотрев мое личное дело, сказали - "Да вы у нас почти готовый летчик! Вот вы то нам и нужны. Авиационную пушку знаете? У нас в учебном полку на Т-60 такие пушки, нужен инструктор".

И на две недели меня отправили в учебный танковый полк, и в моем личном деле появилась запись - "танковый техник". Но уже 1/1/1944 я получил направление на должность командира батареи самоходных установок СУ-76 в 1902-й САП, которым командовал подполковник Николай Грдзенишвили. Комполка было тогда лет сорок, это был невысокий грузин плотного телосложения, хороший и порядочный человек.

Г.К. - Какова была организационная структура 1902-го САП?

В.С. - Полк состоял из 4-х батарей, по 5 самоходок в каждой.

Г.К. - После того как Вы воевали в должности КВУ в ГАПе, были сложности принять под командование батарею САУ?

В.С. - Я не думаю, что были особые сложности. Самоходки и полевые орудия предназначались для решения одних и тех же задач на поле боя, как говорили тогда - "те же штаны, только пуговицы назад". Чтобы воевать на СУ-76 , не надо было быть танкистом, "наблатыкаться" можно было быстро.

Г.К. - Как солдаты называли свои установки?

В.С. - В основном наши СУ-76 удостаивались от бойцов следующих "кличек" и "эпитетов" - "голожопый фердинанд", "Прощай Родина" , и "БМ-4 - братская могила на четверых".

Г.К. - Подобные "прозвища" отражали действительность?

В.С. - Придумали САУ умные люди. Для сопровождения пехоты, подавления немецких огневых точек и артиллерийских батарей, уничтожения ДЗОТов и борьбы с танками наши установки были эффективны и необходимы. Да вот вся беда заключалась в том, что наши СУ-76 всегда гнали в атаку в одном ряду с Т-34 , и мы горели как свечки. И нередко все эти атаки были на сплошное "Ура!", без разведки и должной поддержки.

Г.К. - Когда 1902-й САП начал боевые действия в операции по окончательному снятию блокады Ленинграда?

В.С. - 12/1/1944 мы наступали через Пулково на Красное село, Красногвардейск (Гатчину) в полосе 67-й Армии. Самоходки атаковали одну деревню, но наша пехота, двигавшаяся цепями перед нами, залегла под сильным немецким огнем. САУ тоже остановились, вели огонь с места. Вдруг моя установка дернулась, и пошла вперед без команды. Мой механик-водитель Ким Байджуманов, молодой парень, татарин по национальности, не реагировал на команды, машина шла прямо на деревню, и за моей установкой вперед рванули еще две СУ-76 . Влетаем в деревню, немцы разбегаются по сторонам, и тут самоходка врезается в избу и останавливается. Оказывается, что в самоходку влетела болванка, пробила грудь механика- водителя, и он уже мертвый, в последней конвульсии, выжал газ, и наша самоходка все время двигалась вперед.

На Кима, я, после боя, заполнил наградной лист на орден Отечественной Войны 1-й степени (посмертно). В следующем бою мою самоходку сожгли, и мне пришлось пересесть на другую машину. Через десять дней после начала наступления в полку осталось только 3 СУ-76 . Комполка приказал мне собрать "безлошадных" механиков - водителей и выехать с ними в Ленинград на завод имени Егорова (на танко-ремонтный завод) за пополнением и техникой. Поехали на БТРе, и когда мы добрались до Пулковских высот, то увидели, что все небо над Ленинградом в прожекторах и в разрывах. Подумав, что это немцы, "под занавес" пытаются разбомбить город, решили переждать авианалет, но время поджимало, я приказал всем лечь на днище БТРа и так мы заехали в город. Но далеко пробраться мы не смогли, так как улицы были буквально забиты людьми. Нас, чумазых и закопченных, вытащили "на свет божий", обнимали, целовали, пытались качать, совали нам в руки вино и водку. Люди пели, плакали, плясали. Это было 28-го января 1944 года - Ленинград праздновал окончательное снятие блокады. Что еще запомнилось из тех зимних дней?..

Бои за Лугу, где немцы использовали для себя наш старый оборонительный рубеж.

Приказал мне комполка взять 3 самоходки, перекрыть одну из дорог из города и встать в засаде у речки. Двое суток мы просидели в этой засаде, зачем? - не знаю, немцы так и не появились перед нашей засадой, но эти 48 часов стоили нам много нервов. По участку, на котором стояли замаскированные СУ-76 , безостановочно била немецкая артиллерия, вела "огонь по площадям". И мы, сжираемые вшами, коченея от холода (двигатель в засаде завести удается крайне редко), не имея права обнаружить себя и открыть ответный огонь, все это время ждали - когда по нам попадут...

После выполнения этого задания командир полка приказал мне сдать батарею и вступить в должность ПНШ-2, начальника разведки полка.

Вызывает начальство и говорит, что у немцев в Луге находятся большие склады химоружия, и отдается приказ: - блокировать пути вывоза химбоеприпасов, войти в контакт с партизанскими отрядами, действовавшими в этом районе и провести операцию с ними вместе в немецком тылу. На задание пошли 12 машин, под командованием майора Нивина, замкомандира полка. Подходим к какой-то речушке, скованной льдом, но сразу видно, что лед не выдержит нашу самоходку. Рядом "дохлый" мостик и майор решил, что будем переправляться по нему. Одиннадцать машин прошли по мостику благополучно, я сел на броню последней самоходки, держался за пушку, машина медленно въехала на мост, но через несколько мгновений он не выдержал, и мы "кувыркнулись" с этого треклятого моста. Меня впрессовало в лед, да еще придавило скатанным брезентом, я провалился в воду и стал тонуть, но мой помпотех Саша Смирнов каким-то образом вытащил меня из воды. А мороз в тот день стоял больше двадцати градусов.

Весь экипаж успел выскочить из самоходки. Меня обтерли, дали выпить спирта, и мы пошли в бой. Когда у меня после войны родился сын, то я назвал его в честь моего спасителя - Александром. С партизанами мы встретились, склады блокировали, а были там химические боеприпасы или нет - я не знаю.

Г.К. - Что входило в обязанности ПНШ-2 в САПе? Какие силы были в его подчинении?

В.С. - В моем подчинении был взвод разведки лейтенанта Жарикова, 25 человек.

Взвод имел бронемашины, а позже мы захватили немецкие бронетранспортеры "ганомах", и передвигались на них. В теории, в наступлении, на меня и моих подчиненных возлагалась разведка минных полей, обнаружение противотанковой артиллерии и других огневых средств противника, а в действителнсти, в 90 % случаев, разведку использовали или в качестве передового отряда, или придавали по отделениям батареям, использовали для разведки передовой. А в ходе боя обычно были следующие "боевые разведзадания" - "Где связь с первой батареей?! Где четвертая батарея!?", это означало - "иди и ищи".

Г.К. - Какие потери понес 1902-й Краснознаменный ордена Ленина и Суворова 3-й степени САП в ходе Ленинградской наступательной операции?

В.С. - За два месяца наступления наш САП безвозвратно потерял примерно два полных состава. Когда в марте 1944 года мы вышли на шоссе Псков-Остров, и атаковали станцию Стремутка, чтобы перерезать это шоссе и ветку железной дороги, то в этом бою были сожжены и подбиты последние самоходки полка.

Нас вывели в тыл на переформировку под Москву, в центр подготовки самоходной артиллерии. Мы получили новые установки, личный состав, и уже в мае нас отправили в Белоруссию, под Могилев, в полосу обороны 49-й Армии, где мы готовились к наступлению. Наш полк был зачислен в армейский ударный передовой отряд, которому предстояло после прорыва немецкой обороны, действовать в немецком тылу, пройти рейдом на максимальную глубину, перекрывая противнику дороги к отступлению. 23/6/1944 штрафники форсировали реку Проня и захватили плацдарм, на который понтонеры сразы подвели наплавной мост. Утром мы ушли в рейд по этому мосту на Могилев. Двадцать четвертого числа мы уже были на реке Бася, на следующий день на реке Реста, а двадцать шестого прорвались к Днепру в районе села Лупполово (пригород Могилева), и здесь, нас, вместе с танковой бригадой и ИПТАПом, повернули на север, где мы форсировали Днепр и вышли на стык трех шоссейных дорог, на Минск и Гродно и на минском шоссе встали в засаду. На нас пошли немецкие войска, прорывающиеся на запад, бой длился целые сутки, но мы не дали им пройти и ускользнуть из окружения. Мы находились на южной "границе Минского котла", и обстановка напоминала "слоеный пирог", наши и немецкие части перемешались, днем мы колонной движемся на запад, а ночью по нашим следам, тем же маршрутом, идут немцы, истребляя по ходу наши тыловые части и затрудняя подвоз горючего для бронетехники. Нашей передовой колонне приходилось останавливаться и занимать круговую оборону, нас снабжали горючим даже с воздуха с ПО-2 , самолеты садились в поле рядом с танками и самоходками. Двенадцатого июля мы пошли на Мосты и вышли к Неману, но все переправы через реку были уничтожены немцами. Ширина реки перед нами была примерно 170-200 метров.

На подходе к реке мы захватили большой обоз, состоявший из подвод, на которых на запад уходили с немцами мужики и бабы, видимо, немецкие пособники. Стали делать штурмовую переправу, мужиков "мобилизовали", предупредили их - "убежит один - расстреляем всех", разбили этих "помощничков" на "десятки", они разбирали старые дома, делали клети, и к утру был готов настил, а чуть выше по течению наши ребята еще обнаружили брод. Мы преодолели водный рубеж и вскоре были возле Белостока, но наш отряд оказался полностью отрезан от других, все остальные подразделения безнадежно отстали. Поляки видели нас, но никто не выдал немцам. На окраине Белостока был старый военный городок, в котором в тридцатые годы размещались польские уланы, и в городке находился костел. Помню, как вылез из САУ и зашел в этот костел, а там находился ксендз, великолепно говорящий по-русски. Выяснилось, что он бывший петербуржец. Кснедз показал мне свою изумительную библиотеку, и на одной из полок, рядом с энциклопедией Брокгауза и Эфрона и "Историей Государства Российского", я увидел книги Маркса, Ленина, Энгельса, и даже работу Сталина "Вопросы ленинизма".

Я спросил ксендза, с чего это он вдруг, держит в своем книжном собрании такие книги, и как его немцы за это не расстреляли? на что поляк ответил - "Нам разрешено папской буллой иметь такие книги, мы ведь обязаны знать психологию нашего противника".

После Белостока мы пошли на Нарев, и там, 6/9/1944, в бою за местечко Остроленка, я был ранен пулеметной очередью.

Г.К. - И что произошло с Вами после этого ранения?

В.С. - Пока я месяц лежал в госпитале, мой 1902-й САП перебросили на соседний 1-й БФ, и после выписки меня направили начальником разведки в 233-й отдельный танковый полк - ОТП фронтового подчинения. Полк имел на вооружении танки "валлентайн" МК3А, вооруженные 57-мм пушкой, обладавшие "вязкой" броней и скоростью передвижения 25 км/ч. В экипажах по 4 человека. В полку 7 рот, в каждой роте по 9 танков + танк ротного командира. Нас придали 3-му Танковому Корпусу.

Личный состав 233-го ОТП сплошь состоял из молодежи, например, командир полка Климанов и начштаба, майор Олег Дударев, были с 1922 года рождения, а все ротные командиры с 1924 г.р. Разведка полка имела американские БТР М-4-М-47 с пулеметами системы Брена, в полку были машины "доджи?" и грузовые "форды".

Г.К. - Насколько служба в ОТП отличалась от службы в САПе?

В.С. - Я вам честно отвечу, что меня и других, воевавших в 1945 году в 233-м ОТП, образно выражаясь, война "задела по касательной", ничего особо героического полку сделать не удалось. Полк часто находился в резерве фронта, и пока мы на нашей малой скорости доходили куда-либо, то все уже заканчивалось без нас. Так, например, произошло при штурме Штеттина, когда полк придали 8-му Механизированному Корпусу, но и тут мы оказались "не пришей рукав". Бои, в которых полк принял активное участие и понес серьезные потери, произошли под Млавой, и в январе 1945 года при взятии прусского города Дойче-Лау, который сходу захватили кавалеристы из корпуса, кажется, генерала Осликовского. Когда брали Росток, то пока мы на своих "крейсерских" скоростях до него "дочапали" - с немцами в очередной раз уже разобрались и без нашего полка. Второго мая 1945 года мы вышли к морю и на этом война для нас закончилась.

Г.К. - Отношение к гражданскому немецкому населению со стороны танкистов?

В.С. - "На войне как на войне", конечно, и "трофейничали", да и "девок щупали", не без этого, но я ни разу не видел случаев прямых жестоких издевательств по отношению к цивильному немецкому населению. Когда почти без боя взяли Росток, то уже на следующий день в город был введен полк из состава частей по охране тыла, со специальной задачей - для поддержания порядка. Отношения с местными немцами были неплохими, наши тыловые службы сразу организовали пункты питания для гражданских жителей города. Можно было увидеть следующую картину: лежит на мостовой наш офицер, пьяный "в дым", а два пожилых немца пытаются поднять его, объясняя другим - "Он не мертвый, он больной, ему надо срочно помочь".

Г.К. - Как складывалась Ваша армейская служба после войны?

В.С. - В сентябре 1945 года меня перевели служить начальником штаба отдельного самоходного дивизиона 193-й СД, но вскоре меня направили в отдельный мотоциклетный батальон, где я снова был в должности начальника штаба.

В этот батальон входили 2 мотоциклетные роты, рота БТР, рота танков Т-34 , батарея 76-мм орудий и "внештатная" рота, состоявшая из 16 машин-"амфибий" марки "Форд".

Мы получили мотоциклы "харлей", предназначенные для американской военной полиции, и развивавшие скорость 100 миль в час.

Служил я в Северной Группе Войск в Польше, но в 1948 году нашу дивизию вывели в Белоруссию и влили в 5-ую гвардейскую ТА. Я стал начальником штаба мотострелкового батальона, закончил годичную Высшую бронетанковую школу в Ленинграде, далее - курсы "Выстрел", служил в оперативном отделе дивизии, стал начальником штаба полка.

Дальнейший мой армейский путь пролегал в Дальневосточном Военном Округе, в таком "замечательном" месте, как Занадворовка, (где, как говорили в армии - "широта крымская, а долгота колымская"), в 40- й Ордена Ленина Хасанской мотострелковой дивизии, был старшим офицером (начальником направления) оперативного отдела штаба армии. Дослужился до звания полковника, и в 1969 году уволился из армии по болезни в запас с должности начальника оперативного отдела дивизии.

Вернулся после демобилизации в свой родной Харьков, был на советской и профсоюзной работе, служил в Харьковском военкомате.

Интервью и лит.обработка: Г. Койфман

Жизненная линия Рюмика М. Е. пересекалась со многими выдающимися советскими военачальниками, о чём сохранились интересные воспоминания. В разное время он был и пограничником, и танкистом, и лётчиком, и десантником, и адъютантом командующего армией. В книге освещаются малоизвестные страницы войны, в том числе её первых дней и месяцев 1941 года, а также реальные подвиги боевого офицера, в которых практически не было шансов выжить.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Желание выжить. Воспоминания ветерана трёх войн (М. Е. Рюмик) предоставлен нашим книжным партнёром - компанией ЛитРес .

Июнь 1941 года: начало войны

Первый бой на всю жизнь врезался в память так, как будто я в этот день сделал свой первый шаг в тот страшный ад, о котором имел смутное представление

Первоначальные неудачи войск в 1941 году

Когда я мысленно обращаюсь к первым дням Великой Отечественной войны, этот период кажется далёким и тёмным. Тысячи перемен отодвигают те тяжёлые испытания, которые пришлось пережить в бурном расцвете моей молодости. Сейчас все эти воспоминания как бы теряются во мгле, хотя по меркам истории прошло не так уж много времени…

При анализе причин неудач Красной Армии многие говорят, что у нас недооценивалась опасность войны с Германией. Неправильно говорят.

Мне кажется, что основная причина больших потерь – неудачная дислокация войск в военных округах, на которые возлагалась оборона западных границ. Крупные силы, входящие в состав приграничных округов, были на большом удалении от границы. А ведь практикой и теорией доказано, что главные силы эшелонируются в глубину обороны.

Технический аспект. Начиная с 1939 года, СССР начал форсировать выпуск новой для того времени техники, как танков, так и самолётов.

В частности, к 1940 году было сформировано 9, а к началу 1941 года ещё 20 механизированных танковых корпусов. В 1941 году наша промышленность могла выпускать 5500 танков. Однако этого было недостаточно, чтобы полностью укомплектовать 29 корпусов. К началу войны мы уступали противнику в численности современных танков.

По части авиации. В СССР к началу 1938 года было произведено 5469, в 1939 году – 10382, в 1940 году – 10565 самолётов. Но из новинок в 1940 году удалось выпустить только 64 новых истребителя ЯК-1 и 20 самолётов МиГ-3. Пикирующих бомбардировщиков было 2 самолёта. К маю 1941 года суммарный выпуск новейших истребителей достиг 1946 единиц.

Как видно, к моменту нападения фашистской Германии на СССР новая техника в основном находилась на стадии развития и развёртывания.

Короче говоря, мы готовились встретить врага где-то в 1942 году, а он опередил нас на целый год. Вот это и будет главным ответом на наши первоначальные неудачи в 1941 году.

Большим несчастьем для Красной Армии было то, что накануне Великой Отечественной войны мы лишились многих опытных военачальников. Молодым пришлось трудно.

Другие причины:

– внезапность нападения;

– массированные бомбовые удары по аэродромам;

– самолётов противника было очень много (тысячи), и они препятствовали своевременному подходу сил второго эшелона.

Кроме того, войска, которые приняли на себя первые удары, несли большие потери в живой силе и технике, поскольку прикрыть с воздуха наши наземные части в первые дни было нечем.

Таковы уроки истории, и о них всегда надо помнить.

Мои личные наблюдения о начале войны

Все мы, военные, чувствовали, что приближается момент, когда фашистская Германия нападёт на СССР. Никто не верил, что Германия будет свято блюсти заключённый договор с Советским Союзом о ненападении.

С первых минут войны обстановка в войсках приобрела хоть и тревожный, но деловой характер. Никто из офицеров и солдат не сомневался, что расчёты Гитлера на внезапность могут дать ему только временный успех.

Из письма старшему литработнику газеты «Кировоградская правда» Левицкому Владимиру Ильичу, 15.05.1966 г.

Уважаемый Владимир Ильич!

Выполняя обещание, посылаю Вам свои эпизоды фронтовой жизни. Конечно, всё это имеет 25-летнюю давность и не так уже будет интересно, но я всё же попытаюсь изложить Вам то, что осталось в моей памяти.

Безусловно, о своих боевых подвигах как-то неудобно писать, а молчать – равно невежеству. Я долгое время ждал, что кто-либо из товарищей по совместной борьбе с фашизмом в годы Великой Отечественной войны напишет о нашем скромном поединке, имевшем место в 15 км западнее г. Львова, но, к сожалению, никто не откликнулся. А коль так, то я наберусь смелости написать Вам о двух боевых эпизодах, имевших место в первые дни войны.

Было это так.

Великая Отечественная война застала меня в звании военного техника 2-го ранга (лейтенант) в должности адъютанта командующего 6-й армии Юго-Западного фронта Музыченко Ивана Николаевича.

26 июня 1941 года в 13 часов дня командующий 6-й армией генерал-лейтенант тов. Музыченко приказал мне срочно доставить совершенно секретный пакет в штаб 8-й танковой дивизии, который в то время находился в 35 км западнее г. Львова в лесу. Для этой цели в моё распоряжение была выделена бронемашина с водителем, рядовым тов. Дорош.

Пакет был доставлен в штаб 8-й танковой дивизии в срок. Командир дивизии полковник Фотченков10 поблагодарил нас и посоветовал ехать обратно в штаб 6-й армии просёлочной дорогой.

Не доезжая до штаба армии примерно 15 км, нашу бронемашину атаковал немецкий истребитель и поджёг термитным снарядом. Мы каким-то чудом остались в живых, но это ещё не всё – немецкий истребитель продолжал обстреливать воронку, в которой мы лежали, стараясь укрыться от нападавшего на нас «мессера». Когда он израсходовал все боеприпасы и ушёл на запад, мы решили двигаться пешком, так как по этой дороге никакого движения транспорта в сторону штаба армии не было.

Прошли примерно 3-5 км от места происшествия. Возле железнодорожного переезда навстречу нам двигалась колонна лёгких танков БТ-7. Это наши советские танки шли в сторону передовой линии фронта. Большинство из них переехали через железнодорожный путь и на большой скорости пошли по маршруту. Но 8 танков остановились с работающими двигателями, не доезжая железнодорожного переезда, так как на нём застрял один танк и загородил путь двигавшимся сзади машинам.

В это время из-за леса появились немецкие бомбардировщики и молниеносно обрушили бомбовый удар на отставшие от колонны танки. Экипажи, с целью укрыться, бросили танки и побежали в лес, который находился примерно в 70 метрах от железнодорожного переезда. Однако на окраине леса в траншеях (окопах) находился десант немецких автоматчиков, высадившихся совсем недавно. Таким образом, наши танковые экипажи неожиданно для себя попали в руки немцев.

Мы вместе с рядовым Дорошем во время бомбардировки залегли в кювете возле железнодорожного полотна и всё это видели. Гитлеровские стервятники, сбросив бомбы на танки, скрылись за лесом. Из 8 танков уцелел только один, который и застрял на железнодорожном переезде. Немецкие лётчики, по-видимому, не желая разрушать железнодорожную колею, не стали сбрасывать бомбы на переезд.

От уцелевшего танка мы находились примерно в 20-25 метрах. Когда немецкие бомбардировщики улетели, мы решили подползти к танку и скрыться в нём, так как гитлеровцы блокировали наш отход со всех сторон.

Немцам тоже сложно было подойти к этому танку, поскольку с других горящих танков рвались снаряды и патроны. Кроме того, их сторона оставалась открытой. Мы были точно в такой же опасности, но другого выхода не видели. Решили, во чтобы то ни стало, захватить первыми танк.

Танком мы завладели очень быстро. Лично я танк БТ-7 знал хорошо ещё по войне в Испании, поэтому ориентировался в его вооружении. Это помогло мне быстро найти причину остановки танка на железнодорожном переезде и не сдаться в плен немцам. Как выяснилось, танк был совершенно новым и технически исправным. По-видимому, механик-водитель не вовремя сбавил газ, и мотор заглох.

Я двигатель сразу запустил, но уйти от наседавших немецких автоматчиков по-быстрому не смог. Тогда созрело решение поближе подпустить немцев к танку, а затем с двух спаренных пулемётов и пушки открыть смертоносный огонь, что и было сделано.

Снарядов и патронов в нашем танке было много (два боекомплекта). Когда гитлеровцы приблизились на 35-40 метров, я открыл по ним пулемётный огонь короткими очередями. Гитлеровцы поспешно отступили в сторону леса и залегли в окопах. Таким образом, первая попытка захватить наш танк, а следовательно, и нас, обошлась им не так уж дёшево – убитыми и ранеными до 40 человек.

Тогда гитлеровцы начали наседать со всех сторон на танк и обстреливать из крупнокалиберных пулемётов, забрасывать гранатами. Я был вынужден вывести танк из образовавшегося «кольца». Когда выводил танк из-под удара, «нечаянно» подмял под гусеницы своего танка ещё 7 гитлеровцев. Конечно, здесь мы не виноваты, они сами «ошибочно» попали под танк.

Несмотря на то, что гитлеровцы понесли большие потери за такое короткое время, они всё же не отказались от своего замысла – взять нас живыми. Они залегли за железнодорожной насыпью с целью завладеть переездом и, следовательно, отрезать пути отхода в сторону пос. Брюховичи, где размещался штаб 6-й армии.

Конечно, я мог бы свободно уехать в сторону линии фронта, но мне нужно было доложить командующему 6-й армией о выполнении приказа о доставке в срок совершенно секретного пакета.

К этому времени в танке боеприпасы и горючее были на исходе. До штаба армии оставалось 12 км, а горючего в баке – всего на 25-30 минут езды. Сходу взять железнодорожный переезд уже было невозможно, так как немцы успели его заминировать. Другого выхода не было, как попытаться взять танковое препятствие (железнодорожную насыпь), хотя это небезопасно, так как насыпь была высокой, а по обе стороны глубокие и широкие кюветы.

Наступает минутное колебание, но, наверное, у каждого человека бывают такие моменты, когда неожиданно созревает мысль, что побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто не боится смерти. Именно эта мысль и заставила меня принять правильное решение – преодолеть танковое препятствие и доказать гитлеровцам, что советские танки по своим техническим данным многое могут.

Конечно, гитлеровцы не надеялись, что советский танк БТ-7 способен преодолеть такое большое и грозное препятствие и всю огневую мощь направили на железнодорожный переезд. Спустя несколько секунд, мой танк буквально перелетел через железнодорожную насыпь. Вырвавшись из кольца, мы зашли в тыл уцелевшим гитлеровцам, которые залегли у железнодорожного переезда, и начали давить их гусеницами. Остатки гитлеровского десанта в панике бросили оружие и скрылись в лесу. Таким образом, ещё с десяток фашистов нашли себе смерть на нашей священной советской земле.

Немецкий офицер, не желая быть раздавленным советским танком, сдался в плен. Рядовой Дорош изъял всё, что не положено иметь пленному, посадил немецкого офицера в башню нашего танка, и мы уехали в штаб 6-й армии.

Сейчас я понимаю, что можно было сделать и больше, но, к сожалению, рядовой Дорош не мог управлять танком и не умел стрелять из танкового оружия, так как не был знаком с БТ-7. Следовательно, мне приходилось действовать на два фронта, то есть управлять танком и стрелять из танкового оружия. Однако Вы согласитесь со мной, что для двух человек и одного танка около полусотни гитлеровцев убитыми и ранеными за операцию, длившуюся в течение 25-30 минут, не так уж и мало.

Пленного немецкого офицера обер-лейтенанта (старшего лейтенанта) по фамилии Шульц мы доставили в штаб армии быстро и благополучно. Времени в нашем распоряжении для доклада командующему об исполнении его приказа оставалось впритык – задержали, малость, гитлеровские вояки.

Когда доставили обер-лейтенанта Шульца в штаб армии, командующий генерал-лейтенант тов. Музыченко лично допрашивал непрошеного гостя. При допросе пленный немецкий офицер дал ценные показания. Когда командующий спросил пленного, каким образом немцы оказались в тылу советских войск, он ответил, что в ночь с 25 на 26 июня 1941 года было несколько немецких десантов выброшено самолётами Ю-52 в тыл войскам Красной Армии. Десанты выбрасывались, как правило, небольшими группами по 100-150 человек, вооружённые автоматами, крупнокалиберными пулемётами, гранатами, лёгкими танками, миномётами и другим военным снаряжением.

В задачу таких десантов входило сеять панику в советском тылу, препятствовать нормальному снабжению механизированных частей горючим и боеприпасами. Десант, с которым мне и тов. Дорошу пришлось чисто случайно столкнуться, состоял из 85 человек, в основном вооружённых автоматами и крупнокалиберными пулемётами.

Что касается судеб наших танковых экипажей, так здесь картина очень печальная. При допросе пленный немецкий офицер сказал, что по его приказу все русские танкисты были расстреляны за то, что отказались сдаваться в плен и оказывали сопротивление.

Когда все вопросы были исчерпаны, командующий генерал-лейтенант тов. Музыченко приказал немецкого офицера обер-лейтенанта Шульца накормить, а затем расстрелять. Лес – прочесать и полностью уничтожить укрывшиеся там остатки немецкого десанта, если они не пожелают сдаваться в плен. Эту задачу выполнил командир танковой роты, которая охраняла штаб 6-й армии, капитан Кулешов.

Вот и вся история моего скромного эпизода. За выполнение боевого задания я был представлен командующим 6-й армии к награждению орденом «Красное Знамя», а тов. Дорош – к ордену Красной Звезды. Наградные материалы в тот же день были направлены в штаб Юго-Западного фронта. Не знаю, получил ли эту награду тов. Дорош, но я не получил.

Конечно, всё это теперь не имеет большого значения, ведь мы выполняли свой священный долг перед нашей любимой Советской Родиной.

В ночь с 26 на 27 июня 1941 года немецкая авиация подвергла бомбардировке место расположения штаба 6-й армии. Штаб располагался в лесу, в двух-трёх километрах от деревни Брюховичи, западнее г. Львова. В это время был смертельно ранен командир танковой роты, охранявшей штаб армии, капитан тов. Кулешов.

Я служил адъютантом командующего 6-й армией Музыченко И. Н., но поскольку был ещё и танкистом, мне командующий приказал временно принять танковую роту и срочно убыть с 12 танками в село Винники, юго-восточнее г. Львова, для уничтожения немецкого десанта, который засел в лесу. Командующий добавил, что десант крупный и хорошо успел окопаться, используя готовые траншеи.

Боевую задачу нам ставил заместитель начальника штаба 6-й армии полковник тов. Веялко. Он также предупредил, что задача не из лёгких, но она должна быть выполнена, во что бы то ни стало. По донесению нашей разведки, немецкий десант состоял из 120-150 человек, вооружённых миномётами, крупнокалиберными пулемётами, автоматами. Кроме того, десант имел в своём распоряжении 6 лёгких танков.

Казалось бы, десант не такой уж большой для 12 танков БТ-7, но когда мы подошли к цели, сразу же почувствовали силу своего непрошеного «гостя», ведь гитлеровцы находились в более выгодном положении – лес и хорошо оборудованные траншеи.

Сходу атаковать было нельзя, так как манёвренность ограничена лесом. Мной было принято решение – атаковать тремя танками. Остальные танки были направлены скрытным путём в тыл немцам.

Весь огонь гитлеровцы сосредоточили на атакующих трёх танках, которыми командовал командир танкового взвода лейтенант тов. Высоцкий. В его задачу входило отвлечь огонь на себя, а я в это время с 9 танками атаковал окопавшихся немцев с тыла.

Фашисты, застигнутые врасплох, дрогнули, попятились назад, то есть вышли из леса и залегли в траншеях на открытой местности. Тем самым они дали нам возможность на ходу перегруппироваться, окружить их и полностью уничтожить. Когда нам удалось выбить противника из леса на открытую местность, мы получили возможность в упор расстреливать и давить гусеницами гитлеровских «вояк».

Бой продолжался всего 30-35 минут. За это короткое время наши славные танкисты отправили на тот свет огнём и гусеницами более восьми десятков фашистов. Остальные гитлеровцы вместе с тремя немецкими офицерами сдались в плен. Из них 38 оказались тяжело раненными. Как видите, лишь немногим удалось уцелеть.

Немецкие офицеры держали себя надменно, но охотно согласились дать нашему командующему очень ценные сведения. В своих показаниях гитлеровские офицеры сказали, что их задача состояла в том, чтобы соединиться с польскими и украинскими националистами, которые действовали в г. Львове. Затем вместе с ними сеять панику в тылу Красной Армии, а также препятствовать нормальному отходу на заранее подготовленные рубежи нашим стрелковым частям и соединениям.

В качестве трофеев нами было взято: 5 лёгких танков, 3 миномёта, 2 радиостанции. Кроме того, много гранат и других видов боеприпасов. Во время этой незначительной по своему масштабу операции, с нашей стороны были следующие потери: 2 танка БТ-7, личного состава убито 7 человек и ранено 6 человек.

В том бою был смертельно ранен и умер командир танкового взвода лейтенант тов. Высоцкий Владимир Павлович. Лично я был тяжело контужен. Все пленные, за исключением офицеров, переданы коменданту г. Львова, а трофеи отданы одной из ближайших частей, занимавших оборону г. Львова. Офицеры же были доставлены в штаб 6-й армии.

Отличившиеся танковые экипажи за выполнение этого боевого задания были представлены к правительственным наградам – орденам и медалям за отвагу. Я также был представлен к правительственной награде, ордену Красной Звезды, но и этого не получил. Причина, по-видимому, общая – отступление по всему Юго-Западному фронту и частое перемещение частей. Конечно, всё это не так важно, главное, чтобы не повторились ошибки 1941 года.

В первые минуты войны, в 4 часа утра, гитлеровцы обрушили страшный удар на спящую страну, и этот страшный удар первыми приняли на себя пограничники.

По планам гитлеровцев на захват и уничтожение застав отводилось 20-30 минут. Но молодые солдаты пограничники поломали все тщательно расписанные планы гитлеровского командования, первые заставы пали только к 9 часам утра.

Государственную границу СССР от Баренцева до Черного моря на 22 июня 1941 года охраняли 715 пограничных застав, 485 из них в этот день подверглись нападению со стороны войск фашистской Германии, остальные заставы вступили в бой 29 июня 1941 года.

Все пограничные заставы стойко обороняли порученные им участки: до одних суток – 257 застав, свыше одних суток – 20, более двух суток – 16, свыше трёх суток – 20, более четырёх и пяти суток – 43, от семи до девяти суток – 4, свыше одиннадцати суток – 51, свыше 12 суток – 55, свыше 15 суток – 51 застава. До двух месяцев сражалось 45 застав.

Они дрались в полном окружении, без связи, с превосходящими силами противника, превосходство немцев было 30-50 кратным, а на направлениях главного удара, достигало и 600 кратного превосходства. Не говоря уже о том, что немцы применяли артиллерию, танки, самолеты. пограничники могли противопоставить всему этому только винтовки, 2-4 пулемета, гранаты. Стандартная пограничная застава насчитывала 62- 64 бойца.

Но был один участок границы, который врагам так и не удалось пройти.

12 застав 82-го Рескитентского пограничного отряда Мурманского округа с 29 июня по июль 1941 года отражали многочисленные атаки финских подразделений, которые вклинились на территорию Советского Союза. Третьего августа враг был выбит с советской земли, и больше не смог преодолеть границу до окончания войны.

На советско-германской границе - 40963 советских пограничника приняли первый удар, 95% из них числятся пропавшими без вести.

Почти все немецкие командиры, которые командовали штурмовыми ротами, которые должны были захватить заставы, отмечают необыкновенную стойкость советских пограничников.

Уже на вторые сутки войны Гитлер издал приказ, что комиссаров и пограничников в плен не брать, а расстреливать на месте.

За месяц войны с Францией, Германия потеряла 90 тысяч солдат, а за первый день войны с СССР - 360 тысяч.

Ни одна застава (НИ ОДНА), не дрогнула, не отступила, и не сдалась!

Вот как описывает штурм одной из пограничных застав зам.командира немецкой роты:

"После артподготовки минометной батареи, мы поднялись и пошли в атаку на небольшую сторожевую заставу русских, от границы до русских было метров 400. Горели строения, клубилась пыль от взрывов, русские подпустили нас на 150 метров, упали зеленые насаждения, которые маскировали их огневые точки, и ударили пулеметы и винтовки.Русские стреляли удивительно точно, такое впечатление, что там все снайперы. после третьей атаки мы потеряли почти половину роты. Солдаты все были обстрелянные, со своей ротой, я с боями прошел всю Польшу.

Я слышал, как ругался по рации командир батальона, распекая командира роты.

Четвертую атаку, после минометного обстрела позиций русских, возглавил командир роты. Русские подпустили нас, и открыли огонь, почти сразу был убит командир роты, солдаты залегли, я приказал забрать командира и отходить. пуля попала ему в глаз и снесла половину черепа.

Сторожевая застава была расположена на небольшом холме, справа - озеро, а слева - болото, обойти не получалось, приходилось штурмовать в лоб. Весь подъем холма был усеян телами наших солдат.

Приняв командование, я приказал минометчикам расстрелять по этим чертовым русским весь боезапас. Казалось, что после обстрела там ничего не осталось живого, но поднявшись в атаку, мы снова были встречены прицельным огнем русских, хотя и не такой плотности, русские стреляли очень расчетливо, видно берегли патроны. Мы снова откатились на исходные позиции.

Связист вызвал меня к рации, на связи был командир полка. Он потребовал командира, я доложил, что он погиб и я принял командование. Полковник потребовал немедленно взять сторожевую заставу, т.к. срывается план наступления полка, который уже должен был выйти к перекрестку шоссейных дорог в 12 километрах и перерезать его.

Я доложил, что еще одна атака и в роте не останется солдат, полковник подумал, и приказал дождаться подкрепления, и самое главное, он направил нам полковую батарею.

Через полчаса подошли резервы, пушки поставили на прямую наводку и начали расстреливать огневые точки и окопы русских.

Шел уже пятый час войны. Я поднял солдат в очередную атаку, на позициях русских все дымилось и горело.

Русские снова подпустили нас на 150 метров и открыли винтовочный огонь, но выстрелы были редки и уже не могли нас остановить, хотя мы и несли потери. Когда осталось метров 30 в нас полетели гранаты. Я упал в воронку от снаряда, а когда выглянул то увидел что 4 русских, перевязанных окровавленными бинтами, бежали в штыковую атаку, а впереди неслись, злобно скалясь, их сторожевые псы.

Одна из собак нацелилась мне в горло, я успел выставить локоть левой руки, пес вцепился в руку, от боли - злости, я разрядил в собаку весь пистолет.

Через несколько минут все было кончено, где-то стонали наши раненые, солдаты были настолько злы, что шли вдоль разрушенных окопов и расстреливали трупы русских.

Вдруг раздались винтовочные выстрелы, кто из солдат упал сраженный пулей, я увидел, что в проеме разрушенного и горящего здания стоял русский, и посылал пулю за пулей. На нем горела одежда, волосы, но он кричал и стрелял. Кто-то кинул в проем гранату и этот ужас закончился.

Я смотрел на убитых русских, молодые 18 - 20 лет, все погибли в бою, многие сжимали в руках оружие, я радовался, что этот ад для меня закончился, разорванные связки не скоро заживут и я буду избавлен от всего этого ужаса еще долго".

Материал к публикации подготовил

Через три месяца санитарная служба дивизии была обеспечена квалифицированными военно-медицинскими кадрами.

24 ноября 1941 г. получил приказ выехать в Краснодарское направление в Действующую армию. Недостатков было много, как-то: отсутствие достаточного количества медикаментов, транспорта и т.д. Об этом я доложил комдиву и начсанслужбы 46-й армии. Я был назначен начальником эшелона. Эшелон шел через Краснодар; крайняя станция Абинская; прибыли в полном составе. В дороге сануправление Закфронта подбросило большое количество медикаментов и перевязочного материала. По прибытию в Абинскую комдив объявил мне благодарность и вручил боевое оружие – автомат. В Абинской остановились на двое суток. Наступила суровая зима. Перед санслужбой стояла задача – в дороге оказывать помощь бойцам и командирам. Шли под обстрелом немецких самолетов; приходилось развертывать МСБ, оперировать раненых, срочно эвакуировать; принимали профилактические мероприятия против обмораживания и пр.

Походным порядком прошли 150 километров от железной дороги. Прибыли в село Вышстебельское . Нашему продвижению мешало то, что в тылу не была предусмотрена организация госпиталя и нам приходилось эвакуировать раненых и больных в далекий путь. Бойцы не имели зимнего обмундирования. На этой почве большинство имело гриппозное заболевание, воспаление легких и отморожение.

Ввиду неподходящего месторасположения МСБ в с. Вышстебельское (наличие большой грязи) получили три приказа – МСБ поместить: 1) в селе Приморском; 2) в с. Вышстебельском; 3) Тамани. Посмотрев карту, сказал своему комиссару Заралдия, что мне нужно выехать в Тамань; забрал часть МСБ и направился в Тамань. Явился с докладом комдиву, тот сделал замечание: «Напрасно сюда приехали, негде ваш МСБ поместить: весь Тамань занят Морским флотом, 396-й с.д. и 390-й с.д.». Я попросил разрешения комдива самому подыскать место, на что он дал согласие; я подыскал соответствующее место, расквартировал целиком медсанбат.

На третий день командир дивизии Виноградов вызывает меня и говорит: «Товарищ в/врач 2-го ранга Абашидзе, Вы не ошиблись, что прибыли в Тамань: 396-я с.д. не имеет МСБ, он отстал далеко от села Сельной, Вам придется обслуживать и 390-ю с.д. Морского флота. Сможете ли Вы осилить это дело?» Я ответил: «Постараюсь выполнить ваше приказание...» «Итак, сегодня, 23 декабря, Вы должны быть готовы; транспортом обеспечу, остальное Вы сами должны знать», – закончил комдивизии. Я попросил комдива совместно с начсандива в/врачом 2-го ранга Исакольским осмотреть нашу готовность. Комдив Виноградов осмотрел и увидел, что у нас уже есть стационар госпитального типа и все подразделения развернуты с помощью контр-адмирала Фролова , который большое внимание уделял санитарной службе. Фролова я попросил дать дополнительно помещение, имеющееся на пристани. Половину помещения, принадлежащего Морскому флоту, передали нам для помещения сортировочного взвода.

В ночь с 24 на 25 декабря началась артподготовка, Керченский пролив освещен, двинулись наши крейсера, катера, баржи и все виды морского транспорта для переправы войск на противоположный берег.

По моему приказу была выделена головная группа МСБ, которая переправилась совместно с ударной группой дивизии и Морского флота. Раненые бойцы и командиры доставлялись на пристань порожняком морского транспорта без оказания первой помощи, т.к. выделенная группа не смогла полностью охватить две стрелковые дивизии и Морской флот.

26 декабря на пристани я получил контузию, приказали лечь, но я не оставил свою часть. Нам пришлось очень много поработать под бомбежкой. На пристани, где мы находились, пришлось и сортировать раненых, и оказывать первую помощь; одновременно мы вынуждены были выделить дополнительно группу санинструкторов и бойцов, направив их на тот берег для доставки раненых.

Наши надежды оправдались: бойцы и санинструктора, действительно, оказывали помощь больным и раненым, доставляли их на пристань, где мы их обрабатывали и сортировали. Появились затруднения: неизвестно где находится ППГ , потеряли связь с Таманью; мы узнали, что Тамань переполнена ранеными. 27 декабря 41 г. получаю приказ комдива переправить МСБ на тот берег. Некому оставить раненых; все раненые – тяжелый контингент. Большой процент из них имели ранение черепа, грудной клетки и верхних конечностей. Поэтому решили раненых отправлять на своем транспорте в Темрюк. В это время мы уже входили в 51-ю армию, но санслужбу армии не видели до 29 декабря 41 г.

В последних числах декабря 1941 г. прибыл ППГ, который плохо был обеспечен, как кадрами, так и всеми видами медикаментов.

Неожиданно донесли – баржа горит, надо оказать помощь: на горящей барже находилась артбатарея. Командир батареи Врегвадзе. Я взял двух врачей и несколько санинструкторов и направился на помощь к барже. Батарея была спасена. (Комбатареи Врегвадзе служит в Тбилиси директором Шахтстроя.)

Как недостаток, могу отметить, что переправа была организована плохо. Полки, которые переправлялись через пролив, оставляли часть своих людей на исходном берегу и они бродили без руководства в поисках возможности переправы. Керченский пролив замерзал, что сильно мешало делу переправы; пришлось ждать пока пролив окончательно замерзнет, чтобы легче было переправиться. Это, конечно, отразилось на ходе военных действий и эвакуации раненых. Только через 15 дней, в средних числах января, мы смогли совершить переправу.

В первые дни нам не разрешили брать с собой транспорт, пришлось много хлопотать, чтобы забрать с собой хотя бы часть транспорта. Наш МСБ полностью переправился. Приехал к нам начсанслужбы бригврач Пулкин и дал приказание двигаться вперед. Через некоторое время бригврач Пулкин потерял левую ногу, отчего и умер. Начальником армейской санслужбы был назначен в/врач 1-го ранга Мнацаканов .

Ночью 30 декабря к нам приехал комиссар 390-й с.д. Борщ и объявил: «Несмотря на то, что у нас транспорта мало, мы должны выехать на передовую линию». Я забрал с собой часть МСБ и поехал. Для меня особенно интересным из виденного было то, что полковые врачи работали совместно с нашей группой и оперировали. Работу в основном производили в блиндажах, где имелись хорошо организованные операционная и перевязочная. Больных тяжелого контингента (ранение черепа, живота, грудной клетки) выдерживали не менее 8–10 дней. Медсанбат полностью находился при дивизии. Прибыли также все санчасти полков ввиду большого количества раненых. Это было в с. Владимировка.

На левом фланге нашей 51-й армии стояла 44-я армия. Вдруг дали приказ немедленно эвакуировать раненых и отступить: 44-я армия оставила г. Феодосию, а нам, 51-й армии, угрожает опасность окружения. Начали эвакуировать раненых; транспорта мало, помощи нет, связи нет.

В темную ночь немцы подошли близко: ракеты уже освещали нас. Пришлось всех раненых взять на себя и бежать. Прошли так называемую линию Акманаки (село 18 км длиной). Разместились в селе Семисотки. Нам пришлось до последних дней поработать в этом селе; МСБ стоял в 6–8 км от линии огня. Работать пришлось в весьма тяжелых условиях. В январе часть моего МСБ была в тылу в с. Семь Колодезей . От сильной бомбежки хирург Верулашвили получил психоз и был эвакуирован.

В моем МСБ работали почти все врачи из Тбилиси. Особо отличились врач-хирург Гвенецадзе, Нуцубидзе и другие. Мне часто говорили: «Надо остерегаться – опасно», но я никогда не слушал и говорил своим подчиненным: «Не надо бояться, что будет, то будет на благо нашей Родины». Только всем запрещал пить вино.

Нам приходилось работать день и ночь ввиду большого наплыва раненых. Устроили приемо-сортировочное помещение; раненых поместили в блиндажах. Мы часто обслуживали соседние дивизии и бригады. Наш МСБ называли армейским МСБ, т.к. он имел хороших специалистов.

В связи с болезнью нашего начсандива Искольского он был эвакуирован в Краснодар, а мне было приказано быть начсандивизии и комбатом, одновременно работая хирургом. Днем выходил на линию огня (полка, батальона), а ночью оперировал. Спал мало (начполитотдела заставлял отдыхать 2–3 часа).

Скоро создали национальные дивизии. Наша дивизия стала «армянской». Комдивом прибыл С.Г. Заакян. Он вызвал меня и предложил медсанбат не трогать, так как наш МСБ славился на Керченском полуострове. «Я буду у ком[андующего] армией и он даст согласие». Что же касается полковых врачей, то надо их укомплектовать армянскими врачами. Я так и поступил.

Перевязочный материал, медикаменты и инструментарий имели в достаточном количестве, однако ночью были без света, и нам приходилось целыми ночами оперировать при коптилке, что отражалось и на нас, и на здоровье больных. Работу производили в блиндажах, где операционная и перевязочная были обвешаны чистыми простынями. Надо отметить, что большой процент раненых были осколочные. По локализации первое место занимали верхние, а потом нижние конечности. Значительный процент составляли также ранения в живот, в грудную клетку и в череп.

Здесь я хочу отметить наш опыт при проникающих ранениях живота. Первое время делали активное вмешательство, потом мы пришли к выводу, что раненые в живот, поступившие в МСБ с опозданием на 3–4–5 дней и позже, при активном вмешательстве почти в большинстве умирали. В таких случаях (т.е. в случаях позднего поступления больных) было решено выжидать: так получали абсцесс, который после вскрывали и достигали хороших результатов.

Кроме этого, при ранениях живота мы советуем одним разрезом вскрывать брюшную полость, т.к. для ослабленного больного, находящегося в шоковом состоянии, длительность операции много значит (опыт в Финляндии и на Керченском полуострове). Еще в Финляндии мною был применен следующий метод: при ранении грудной клетки, когда имеется открытый пневмоторакс с большим кровотечением, рану расширяли, находили пораженную часть легкого и обшивали его вместе с плеврой (этот метод одобрен проф. Ахутиным и проф. Лимбергом ). Этот способ на Керченском полуострове широко применялся с хорошим результатом.

Как известно, во фронтовых условиях дистиллированную воду доставать трудно за неимением перегонного куба. Медсанбатом был выработан способ получения воды из автоклава: выделяющийся пар собирали через резиновую трубку, охлаждали, тут же наливали в стерилизованную посуду и таким образом получали дистиллированную воду.

Могу отметить и то положение, что в МСБ молодые врачи получали хорошую и полезную практику. Часто полковых врачей брали в МСБ на работу и, наоборот, из МСБ направляли врачей в полковые санчасти. Этот обмен опытом помог нам в деле повышения квалификации во фронтовых условиях. Как недостаток надо отметить то, что командиры дивизий часто требовали специалистов-хирургов на командные пункты дивизии, в результате чего имели место потери врачей на командных пунктах. Мы считаем, что врачи-специалисты на командных пунктах не нужны, никакой пользы там принести не могут и разбивать МСБ нецелесообразно.

15 марта 1942 г. немцы двинули в наступление новоприбывшие из Франции танковые дивизии. Это было для нас неожиданно и вызвало неорганизованное отступление. Следует отметить героический подвиг санслужбы дивизии: МСБ оказался на передовой линии; пришлось с оружием в руках бороться против врага. Заслуживает внимания тот факт, что МСБаты соседних дивизий: 224-й с.д. и 396-й с.д. подбили два танка противника.

В результате героического подвига подполковника Данеляна, мобилизовавшего всю артиллерию, в том числе и зенитки, было подбито до 60 немецких танков (газета «Известия», март 42 г.). Бои были кровопролитные, наплыв раненых в МСБ был большой из-за отсутствия полковых санчастей, которые вместе с пехотой отступили. Мне пришлось собирать полковых врачей и заставить их работать при МСБ; легкораненых, как обычно, отправляли для оказания помощи в ППГ, настолько МСБ был перегружен; ППГ находился недалеко. Были случаи, когда некоторые ППГ находились впереди МСБ, что мы считали недопустимым. В последнее время эти недостатки были устранены.

Бои прекратились; наступило затишье. Приехал верхом зам. начсанармии в/врач 2-го ранга Сальков и передал приказание Военного совета выехать на командный пункт и оказать помощь раненому комдиву полковнику Штейману. Поехал верхом и потом ползком добрался на ком[андный] пункт. Полковник Штейман оказался эвакуированным. Возвращаясь назад, мы случайно наткнулись на командный пункт командующего 51-й армией генерал-лейтенанта Львова . Вышел армейский комиссар Мехлис и приказал немедленно вернуться обратно и организовать уборку раненых на передовой линии. Я не смел доложить, что нахожусь не в своей дивизии; пришлось совместно с зам. начсанармии проползти на передовую линию, где валялись разбитые немецкие танки. Увидели одного санинструктора. Он нас упрекнул, как мы рискнули днем пробраться туда. «Я один только остался в живых; раненых отсюда днем вывозить невозможно; все время немцы обстреливают». С помощью этого незнакомого санинструктора мы сумели вынести оттуда только шесть раненых.

Возвращаясь обратно, видел полковника Штеймана, я оказал ему помощь, и мы пошли в село Агустате к члену Военного совета Гришину доложить о выполнении приказа; он приказал мне передать нашему комдиву, чтобы организовали вывоз раненых. Это задание пришлось выполнять мне. На второй день, ночью, собрали авто- и гужтранспорт и двинулись вперед; проехали 1,5 километра; нас заметили и обстреляли пулеметно-минометным огнем. Шофера испугались и отказались дальше ехать. Я вызвал самого смелого шофера Корчилава и приказал: «Как хочешь, но надо проскочить». Он позвал своих близких товарищей Костиева, Авицба и Саджая и сказал им: «Во что бы то ни стало мы должны выполнить приказ».

Здесь смелость проявили также медсестры; они вместе с нами доехали на указанный участок, собрали раненых, 45 человек, и довезли их в тыл. Видя это, весь наш транспорт принял участие, и мы выполнили задание. Часто посещал нас начсанармии Мнацаканов, который оказывал оперативную помощь, обеспечивал полностью перевязочным материалом, медикаментами и, самое главное, при его помощи хорошо проходила эвакуация раненых. Для тяжелораненых (ранение черепа, грудной клетки и живота) часто пользовались авиатранспортом. Как начсанармии, так и другие армейские работники часто давали нам инструкции и беседовали с нами.

С февраля по 7 мая на линии селения Акманаи находилось три армии: слева 44-я армия, в центре 51-я, а справа 47-я армия. Пять раз наша дивизия получала пополнение; бои шли все время, но успеха не было. В марте однажды мне сообщили, что комдив ранен, я сел в машину и поехал к нему. Доставил комдива С.Г. Заакяна в МСБ. Он был тяжело ранен минным осколком; было проникающее ранение живота. Комдив мне сказал: «Как друга я тебя прошу, у меня порок сердца: оперируй сам, не давай другим оперировать».

Мною была сделана операция и оказалось: прострелены печень в пяти местах, тонкие кишки, диафрагма, правое легкое. Я сделал пересадку сальника, кишки и печень зашил. Операцию он перенес, на третий день чувствовал себя хорошо. Потом он позвал меня и сказал: «Сердце не выдерживает: немцы сильно обстреливают, я лежу и переживаю; я умираю только от этого». На четвертый день он попрощался с нами и умер. Тяжела была для меня эта потеря.

7 мая 42 г. начсанармии Мнацаканов созвал армейскую конференцию врачей. На совещании присутствовал член Военного совета Гришин и другие армейские представители. На конференции стояли доклады МСБ, ППГ и полковых врачей по обмену опытом, о проделанной работе; доклад нашего МСБ был на тему «Ранение живота». Конференция началась в 10 часов утра; в три часа дня неожиданно немцы бросили на нас авиацию в большом количестве. Нас начали бомбить. Была жуткая картина. Сильной бомбежкой все вокруг было разбито. Начсанармии отдал приказ выехать по своим частям. Мы думали, что это только бомбежка и больше сегодня не повторится. Ночью немцы начали сильную артподготовку. К этому времени наш МСБ стоял в с. Карача рядом с селом Ахтанизовка .

8 мая утром наши войска приняли бой. Я просил разрешения комдива перебросить МСБ с передовой линии в тыл, так как противник быстро продвигается, авиация непрерывно бомбит боевые порядки наших подразделений, так что оперативную помощь раненым невозможно оказать, а главное, я стремился сохранить живую силу (специалистов-кадровиков). Я без комдива принял решение и дал приказ МСБ перенести в с. Колодези, здесь развернуться и начать работать.

8 мая в 5 часов дня потеряли связь как с армией, так и с полками. Мне пришлось собрать полковых врачей в одно место и организовать приемно-сортировочный и перевязочный пункт.

Продержаться смогли только до 10 мая. Войска начали отступать; видели нашего комдива т. Бабаян; он нам сказал, что комиссар дивизии Шагинян убит, начштаба подполковник Шуба и нач[альник] особого отдела Хуцишвили попали в окружение и что с комдивом никого нет. Нач[альник] артслужбы подполковник Данелян лежал в блиндаже с высокой температурой (холецистит). Я сообщил ему, что положение скверное. Подполковник Данелян пришел, и нам совместно с комдивом удалось собрать бойцов и вернуть обратно. Бомбежка продолжалась. Наши войска начали снова отходить. Немцы подходят. Что делать?

Дал опять указание МСБ отодвинуться в с. Кочук-Русский; раненых не оставлять. Мы совместно со штабом дивизии начали отходить; за неимением достаточного количества транспорта часть имущества пришлось оставить. Остановились возле с. Семь Колодезей. Ночь... Все вокруг горит; наши взорвали склады боеприпасов. Пожары освещали Керченский полуостров.

Ко мне подошли два молодых полковых врача Кавтарадзе и Катукия и настойчиво просили дать разрешение поехать обратно в с. Ахтанизовку и забрать оставшееся имущество. Они свое сделали, поехали в Ахтанизовку; немцы их заметили, открыли огонь и разбили одну машину; на второй машине врачи прибыли с грузом и доложили: «Все, что поместилось на одной машине, забрали; оставшееся имущество облили спиртом и сожгли». За все это я им объявил благодарность. Немцы прошли мимо нас и окружили. Связь с нашим МСБ была потеряна. Я беспокоился о том, как связаться с МСБ, чтобы спасти их. Машины, направленные из МСБ к нам, увидя немцев, немедленно вернулись и донесли, что наша группа попала в окружение к немцам. Несомненно, что это повлияло на МСБ; видя, что немцы быстро продвигаются, они бросили все и ушли по направлению к Керчи.

Подполковник Шишков ночью сказал мне: «Давай попробуем по компасу выйти из окружения». Мы все пошли за ним, и вышло удачно. В одном месте стояли два немецких солдата, мы задушили их и прошли в село Кочук-Русский, где стоял наш МСБ. Увидя, что наши вещи валяются разбросанные и на месте нет ни души, мне стало плохо. Сел и думаю: «Как быть?..» Вдруг заметил, что крымские татарки собирают наши вещи и прячут в землю. Я подошел выяснить, что они делают, спросил их: «Почему вы прячете имущество?» Они ответили: «Немцы подходят, все, что здесь есть, они заберут; мы спрячем, и если через год вы вернетесь, мы все отдадим». Я сказал, что через 10 дней будем снова здесь. Татарки начали хохотать и насмехаться над нами. Я разозлился, слыша их насмешки, и хотел пристрелить, но воздержался.

Часть имущества мы смогли захватить с собой, а остальное сожгли. Поехали дальше искать своих; транспорт нашли по дороге, наши шофера привели его в порядок. 13 мая нашли своих в одном татарском селе; они притаились тут потому, что немцы татарские села не бомбили.

Наши войска двигались в сторону Керчи.

14 мая мы пришли на Турецкий вал. Эта линия укреплений проходит от Азовского до Черного моря. Достаточно 2–3-х дивизий, чтобы укрепиться. Я спрашиваю комдива: «Что вы думаете дальше делать? Отступать нам некуда: справа – море, слева – море, в тылу – море; перед нами – противник, в воздухе – тоже противник; лучше здесь окончательно закрепиться и биться до конца».

К утру немецкие автоматчики и танковые соединения подошли близко к нам. Войска без борьбы оставили эту замечательную линию укреплений и ушли по направлению к г. Керчь. По дороге увидели члена Военного совета Кобзева. Он приказал повернуть обратно и воевать против немцев, но войска не слушали и продолжали отступать. Подошли к Камыш-Буруну ; дальше нас не пустили, а немцы нас догнали. Мы начали контратаковать. Немцы отступили. Раненых и убитых было много. Для оказания помощи раненым использовали все возможности. В город Керчь нас не пустили.

Только 16 мая 42 г. вошли в Керчь. Город разрушен; раненые без обслуживания. Мы нашли госпиталь, где лежали раненые. Начали работать. Немцы возобновили наступление и вошли в город. Мы собрали раненых и на машинах доставили на пристань. Здесь была жуткая картина; морского транспорта нет, курсировали только две-три баржи. Немцы непрерывно обстреливали пристань из минометов и бомбили с воздуха. Бойцы, врачи, командиры, медсестры переправлялись на досках, а некоторые на ящиках. Вокруг раздавались на разных языках возгласы: «Помогите!»

Многие утонули в море. Часть все же переправилась. Нам было приказано – воевать. Мы нередко принимали участие в боях. Это мешало оказывать помощь раненым. Мешал также недостаток медикаментов и инструментов; их доставляли на пристань, но мало.

Город горит. Пристань переполнена как ранеными, так и здоровыми; переправляться не на чем...

18 мая ночью сообщили, что сегодня будет возможность переправиться. Мы мобилизовали авто- и гужевой транспорт, собрали раненых и направились на пристань (завод им. Войкова). Немцы сбросили ракеты с парашютами и осветили нас. В тыл к нам по берегу проникли немцы. Они, видно, приняли нас за морской десант и приготовились для боя.

Мы зажгли каменный уголь и устроили дымовую завесу. Вскоре мы загрузили два катера ранеными и отправили. В это время подходит один незнакомый полковой комиссар и говорит полковнику: «Здесь нам будет плохо: немецкие автоматчики в 40 метрах». Я знал об этом, но товарищам ничего не сказал, чтобы не испугались. К сожалению, баржа пришла только под утро. Мы погрузились, и баржа двинулась по направлению к Камыш-Буруну.

Немцы открыли огонь. Баржа загорелась. Мы оказались в море беспомощными. Капитан баржи кричит: «Не сдадимся». Положение создалось такое, что можно было решиться на все, чтобы не попасть в руки немцев.

Катер, находившийся в море, заметил, что наша баржа горит, подошел к нам и двумя-тремя сильными толчками оттолкнул нас от берега в сторону моря. Потом мы сумели пересесть на катер. Немцы непрерывно обстреливали нас, отрезая прямой путь на Касса-Чушки .

Всем нам наконец удалось переправиться в Тамань, но долго там задерживаться нельзя было: немцы усиленно обстреливали. Нам пришлось пешком дойти до Краснодара около 200 километров.

Крымские бои дали мне, как врачу и офицеру Красной армии, большой навык и практику по санитарному делу и боевую закалку. За все мои усилия в борьбе за Родину и за заботу о раненых и больных бойцах и командирах, Военный совет 51-й армии объявил мне благодарность и удостоил боевой награды: мне вручен именной пистолет, а также ручные часы. Представили также к правительственной награде.

Какие у меня, как участника вышеописанных событий, имеются выводы и замечания.

1) Следует учитывать, что во время безуспешных наступательных боев или же во время отхода наших войск условия работы для санслужбы складываются обычно очень тяжелые; при этом поступает большое количество раненых, медперсонал перегружен и работает с большим напряжением. Тем не менее работа санслужбы при этом оценивается низко.

В условиях же успешного продвижения наших войск вперед, когда вся обстановка более благоприятна для санслужбы, работу ее обычно оценивают выше, чем в первом случае.

2) При таких условиях, как приходилось работать в Крыму, не следует держать близко к фронту как МСБ, так и ППГ; надо держать их на таком удалении от передовой линии, чтобы обеспечивались нормальные условия для оказания раненым квалифицированной помощи.

3) Во время отступления надо переходить на максимальную эвакуацию раненых из МСБ, мобилизовав весь транспорт, стремясь к тому, чтобы ни один раненый не попал в руки противника.

Вышестеблиевская – станица в Темрюкском районе Краснодарского края.

Фролов Александр Сергеевич (1902–?) – участник оборонительных боев на реках Дунай, Южный Буг, Днепр и у берегов Керченского пролива, в том числе в Керченско-Феодосийской десантной операции 1941–1942 гг. С ноября 1941 г. в звании капитана 1-го ранга командовал Керченской военно-морской базой.

Мнацаканов Рубен Никитич (1905–?) – полковник медслужбы, с января по ноябрь 1942 г. начальник санитарного отдела 51-й армии, участвовал в битве за Кавказ, Сталинградской битве в равнозначной должности.

Семь Колодезей – станция Крымских железных дорог, расположенная на линии Владиславовка – Крым в 54 км к западу от Керчи.

Ахутин Михаил Никифорович (1898–?) – генерал-лейтенант медслужбы, чл.-корр. АМН СССР, заслуженный деятель науки, проф., д-р мед. наук, выдающийся представитель военно-полевой хирургии. Участник Гражданской войны, боев у оз. Хасан и на р. Халхин-Гол, советско-финляндской войны. В 1940–1941 гг. начальник Военно-медицинской академии им. С.М. Кирова; во время Великой Отечественной войны главный хирург различных фронтов (Брянского, 2-го Прибалтийского, 1-го Украинского). В 1945 г. зам. главного хирурга Вооруженных сил СССР, одновременно завкафедрой факультетской хирургии 1-го Московского мед. ин-та им. И.М. Сеченова и директор Ин-та экспериментальной и клинической хирургии АМН СССР.

Лимберг Александр Александрович (1894–1974) – хирург-стоматолог, чл.-корр. АМН СССР, лауреат Государственной премии СССР, заслуженный деятель науки РСФСР, д-р мед. наук, зав. кафедрой 2-го Ленинградского мед. ин-та и вновь организованного челюстно-лицевого отделения Ленинградского ин-та травматологии и ортопедии. В 1943–1945 гг. проф. кафедры челюстно-лицевой хирургии Ленинградского педиатрического мед. ин-та.

Сальков Алексей Васильевич (1903–?) – подполковник (полковник) медслужбы. До войны преподаватель Куйбышевской военно-медицинской академии. С октября 1942 г. армейский терапевт 64-й армии. Возглавлял терапевтическую службу армии в Сталинградской битве, битве за Донбасс, Мелитопольской и др. операциях.

Львов Владимир Николаевич (1897–1942) – генерал-лейтенант (1940 г.), с декабря 1941 г. командующий 51-й отдельной армией, погиб в бою 11 мая 1942 г. под Керчью.

Отгремели праздничные салюты и фанфары в честь Победы, которая 70 лет назад навсегда вошла в нашу историю. Теперь можно в более спокойной обстановке поговорить о другой приближающейся дате – 75-летии катастрофы июня 1941-го, которую по понятной причине так широко отмечать не будут.

Уроки 41-го года – тема особая, понять ее, объяснить с сегодняшних позиций очень сложно, почти невозможно. Может быть, нынешний глава государства поэтому и объявил перед Парадом Победы минуту молчания как дань памяти миллионам жизней, возложенных на ее алтарь…

Окопная правда

Мы все знаем, что победа нам досталась очень дорогой ценой. Об этом напоминают стихи и песни, кинофильмы и многочисленные памятники во всех, наверное, городах и селах России. Подсчитано и примерное число наших потерь, перевалившее за 27 миллионов жизней. По подсчетам военного журналиста Владислава Шурыгина, если бы по Красной площади парадным шагом прошли все погибшие на войне, это шествие длилось бы 19 суток подряд. Страшно. А еще обидно оттого, что наша «несокрушимая и легендарная» терпела тяжелые поражения. И стыдно, потому что вопреки многолетнему вранью она была готова к отражению внезапного нападения и встретила врага отнюдь не без оружия. У Красной армии перед войной было 25 784 танка, из них большинство в западных округах. Гитлер же смог собрать всего 3865 «Панцеров». И совсем не была наша армия обезглавленной: к 22 июня 1941-го в РККА насчитывались 680 тысяч командиров (в вермахте на тот же период – менее 148 тысяч офицеров).

Рассказать правду, окопную правду могли бы солдаты 41-го года, которые лицом к лицу встретили ту войну, ее жуткое начало. Они не дожили до дней, когда им было бы позволено открыто высказаться, но они свою правду передали в устных рассказах потомкам. Один из них – я, внук солдата Якова Степанова, рядового 28-й армии Юго-Западного фронта.

Солдат отступления

Мой дед – солдат отступления. Он не вкусил радости победы, не видел поверженного, отступающего или сдающегося в плен врага. В этом его суровая солдатская правда: отступать с боями, а иногда и просто – увы – драпать приходилось ему и его товарищам, отходя через Украину, Донбасс, Ростовскую область… Чудом выйдя из окружения под Харьковом, он участвовал в бесславном зимнем контрнаступлении под Ростовом. По чистой случайности не был раздавлен танком, когда полег почти весь их стрелковый батальон под поселком Маяки недалеко от границы с Украиной. Едва не умер от дизентерии, которую перенес на ногах, и от туляремии, наевшись с голодухи набранного в разбомбленном элеваторе зерна, зараженного грызунами.

Мой дед – однозначно не герой войны, тем более в навязанном политпропагандой понимании. Он и называл себя обидным словом «недобиток», а я по малолетству стеснялся его перед товарищами и одноклассниками, чьи деды либо геройски погибли или пропали без вести, либо завершали войну в Берлине, Праге, Вене. Его безыскусные рассказы-откровения после принятия на грудь боевых ста грамм были так непохожи на то, что вещали приглашенные в школу «настоящие» ветераны, увешанные с головы до ног медалями и значками.

А рассказывал дед Яша все время об одном и том же: об отступлениях и о «самострелах» – солдатах, которые сами себе наносили легкое ранение, чтобы уклониться от боя; о том, как сослуживцы, в основном украинцы, родом из оставляемых армией мест, предлагали за компанию с ними осесть на ближайших хуторах… Я спрашивал: «А если бы твой родной Удомельский район был под оккупацией, ты бы остался?». И дед, задумавшись, качал головой.

Он не писал «считайте коммунистом»

Боевых наград у него не было, лишь несколько ветеранских да юбилейных. Он всегда говорил по этому поводу, что рядовому да еще в 1941 году получить их было невероятно сложно, он и не стремился.

Дед положительно не тянул на героя: он не делал шага вперед, как это показывают в советских фильмах о войне, когда нужны были добровольцы, не бросался закрыть своим телом командира, не писал заявления «Прошу считать меня коммунистом». Он – тот середнячок из второй шеренги, незаметный и невзрачный, в не всегда выстиранной гимнастерке и пилотке «блином», никогда не любивший высовываться, предпочитая быть подальше от начальства и поближе к кухне. Он был солдатом второго эшелона, который является хребтом любой обороны, но очень часто оказывался вдруг впереди.

Рядовой Степанов не был ни трусом, ни предателем и всегда добросовестно выполнял поставленные задачи: замерзал на посту холодными даже летом ночами во враждебной калмыцкой степи, под палящим солнцем рыл в Сальских безводных солончаках окопы, умирал от жажды, выживая «любой ценой», чтобы обезвоженным и завшивленным вступить в неравный бой и снова менять позиции, отходя все дальше на восток. Свою пулю в правую руку, которая с тех пор навсегда потеряла способность сгибаться, он получил, обороняя левый берег реки Маныч, приток Дона.

Повзрослев и оторвавшись от приторно-сладкой «титьки» советской пропаганды, я мысленно дал слово давно почившему деду найти причины его страшных поражений, чтобы воздать должное ему и его сослуживцам – солдатам 1941-го, с честью выполнявших свой воинский долг перед забывшей их Родиной.

Немцы действительно были подготовлены к войне лучше нас. Сегодня это признают практически все. И им очень помогало то, что впереди них шел вал слухов и страшилок, что-де немец может все – почти как в Первой мировой, а наша пропаганда в это же время призывала германских пролетариев повернуть оружие против собственной буржуазии. Такая каша в головах советских солдат и командиров плюс наступательный порыв немцев позволили вермахту создать хороший задел 1941–1942 годов, результатом которого стали огромные территориальные и людские потери Красной армии. Это неприятный и долго скрываемый факт, который необходимо изучать и объяснять.

Выбор вынужденный, но верный

Объяснение надо начинать с признания грубейших стратегических ошибок, допущенных советским военным и политическим руководством. Причем главный просчет был в сфере духовно-идеологической. Выстроенная на идее марксизма-ленинизма конструкция зашаталась при первой серьезной проверке войной. Советская пропагандистская машина, успешно работавшая в годы Гражданской войны на разжигании братоубийственной бойни и обещании скорого построения рая на земле, оказалась неспособной противостоять внешней агрессии. С толку был сбит не только сам народ, но и его руководители, ведь на протяжении двух предвоенных лет немцы объявлялись надежными партнерами и «верными союзниками», а до этого «советские СМИ представляли фашизм как враждебную социализму последнюю стадию капитализма» (А. Окороков. «Особый фронт»).

Разработчики бредовых коминтерновских идей словно не знали, что поход на восток Гитлер начал под знаменами и лозунгами построения социализма для избранной нации в отдельно взятой стране и немцы «клевали» на эту наживку со всей арийской серьезностью.

Советские же коммунисты предпочитали строить рай сразу на всей земле, не размениваясь на мелочи. Русскому народу, потерявшему благодаря прилагаемым адским усилиям большевиков свою ментальность и ставшему советским, на первом этапе войны было предложено защищать не Россию, а «нашу советскую Родину», «первое в мире государство рабочих и крестьян», «колыбель революции» – разница, к сожалению, до сих пор не всеми нашими согражданами усваиваемая.

Немцы же с началом оккупации позиционировали себя освободителями народов СССР от ига комиссаров и жидов-большевиков, открывая при этом закрытые и оскверненные коммунистами храмы. И их усилия, направленные на прекращение оказания вооруженного сопротивления нацистам, имели определенный успех, особенно на первых порах. Понимая, что идеологически проигрывает, Сталин метался – то публично отказавшись от всех оказавшихся в плену советских граждан, назвав их предателями, то обратившись к близким и понятным русскому человеку героям и образам: Александру Невскому, Русской православной церкви. В конце концов он сделал единственно правильный выбор.

Претерпевший до конца

Можно, конечно, ссылаясь на отсутствие живых свидетелей, с ходу отвергать все доводы о причинах поражения в 1941 году, но окопная правда тех солдат не умерла, не зарыта вместе с ними в могилы, не закрыта в спецлечебницах для инвалидов войны. К концу войны от Красной армии образца 1941 года не осталось и следа: одетая почти что в царскую форму с погонами, получившая благословление патриарха, вдохновленная «образом наших великих предков», она сотворила чудо. В советских людях, снова ставших русскими, проснулось усыпленное большевиками свойство сопротивляться лютому и коварному врагу. Появились и славные дела: одна за другой победы под Сталинградом, на Курской дуге, в Белоруссии, Будапеште, Берлине, Праге, Маньчжурии.

Мой негероический дед – солдат 41-го года жил, не отступая от правды. Он не стал перебежчиком, предателем или «самострелом». Не продавался за фальшивые ценности, жил, не размениваясь на мелочовку, до конца дней оставаясь верным своей солдатской правоте, претерпев все выпавшие на его долю передряги и невзгоды, сохранив честное имя. И поэтому в итоге оказался победителем.

Главная » Английский алфавит » Желание выжить. Воспоминания ветерана трёх войн (М