Утренний подъём в бараке политического каторжного лагеря сталинской эпохи (его прообразом послужил Экибастузский лагерь , где А. И. Солженицын отбывал срок, трудясь каменщиком, в начале 1950-х годов). Главный герой рассказа, Иван Денисович Шухов (зэк с номером на одежде Щ-854), на несколько минут запаздывает встать, и охранник Татарин грозит ему за это карцером, но потом снисходит до того, что заставляет лишь вымыть пол в надзирательской.

Вымыв пол, Шухов бежит на завтрак. Солженицын даёт здесь первое описание лагерной столовой и еды (баланда – всю зиму из одного и того же овоща, который осенью заготовят; травянистая каша из магары ).

Чувствуя ломоту в теле, Иван Денисович пробует получить на день освобождение от работ. Однако в лагерной санчасти молодой фельдшер Коля Вдовушкин не даёт его: температура у Шухова всего лишь 37,2.

Александр Солженицын. Один день Ивана Денисовича. Читает автор. Фрагмент

Иван Денисович ненадолго возвращается в свой барак. Его сосед по вагонке (лагерное устройство для спанья, вроде «купе» из четырех смежных деревянных щитов в два этажа), баптист Алёшка, читает строки Евангелия о стойкости в невинном страдании.

Через несколько минут 104-я бригада Шухова выходит из лагеря работать на стройку. В лагерных воротах зэков разбивают на пятёрки и внимательно пересчитывают. Злобный лейтенант Волковой заставляет на сильном морозе расстегнуть для проверки бушлаты и рубахи.

По пути Иван Денисович вспоминает письма родных из порабощённой колхозной деревни. Люди там всячески стараются увильнуть от государственной принудиловки. Половина мужиков не вернулась домой с войны. Молодёжь толпами бежит в город. Колхоз тянут на себе одни бабы.

Бригаду Ивана Денисовича хотели сегодня направить в «Соцбытгородок» – чистое поле, где стройка лишь начинается и нет ни помещений, ни укрытий. Но опытный, волевой бригадир Тюрин добился, чтобы его людей «бросили» на недостроенную ТЭЦ. Там – большой, промёрзлый, ледяной зал, но есть хотя бы стены.

Солженицын описывает нескольких однобригадников Шухова – таких же зэков, как и тот. Это – Сенька Клёвшин, оглохший на войне, где он трижды бежал из немецкого плена, попал в Бухенвальд, выжил там, но был арестован после победы, за то, что при освобождении лагеря прожил два дня с американцами. Работящий и крепкий латыш Кильдигс. Гопчик, шустрый и хваткий хлопец лет шестнадцати с Западной Украины, взятый , когда таскал молоко в лес бандеровцам . Неторопливый, вдумчивый помощник бригадира Тюрина, Павло (тоже бандеровец). Вспыльчивый, прямой кавторанг (капитан второго ранга) Буйновский, который арестован недавно и пока плохо знает лагерные порядки. Опустившийся попрошайка Фетюков (на воле был немалым начальником). Москвич-интеллигент Цезарь, неопределённой (видимо, еврейской) национальности, устроившийся по связям на тёплое место помощника нормировщика. [См. Герои «Одного дня Ивана Денисовича» .]

Чтобы хоть как-то согреть зал ТЭЦ, зэки прилаживают трубу к давно не топленной печке. Кильдигс вспоминает, что видел недалеко отсюда рулон толя. Он и Шухов идут за рулоном и кое-как загораживают толем зияющее на улицу окно зала.

Один день Ивана Денисовича

В пять часов утра, как всегда, пробило подъём – молотком об рельс у штабного барака. Перерывистый звон слабо прошёл сквозь стёкла, намёрзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать.

Звон утих, а за окном всё так же, как и среди ночи, когда Шухов вставал к параше, была тьма и тьма, да попадало в окно три жёлтых фонаря: два – на зоне, один – внутри лагеря.

И барака что-то не шли отпирать, и не слыхать было, чтобы дневальные брали бочку парашную на палки – выносить.

Шухов никогда не просыпал подъёма, всегда вставал по нему – до развода было часа полтора времени своего, не казённого, и кто знает лагерную жизнь, всегда может подработать: шить кому-нибудь из старой подкладки чехол на рукавички; богатому бригаднику подать сухие валенки прямо на койку, чтоб ему босиком не топтаться вкруг кучи, не выбирать; или пробежать по каптёркам, где кому надо услужить, подмести или поднести что-нибудь; или идти в столовую собирать миски со столов и сносить их горками в посудомойку – тоже накормят, но там охотников много, отбою нет, а главное – если в миске что осталось, не удержишься, начнёшь миски лизать. А Шухову крепко запомнились слова его первого бригадира Кузёмина – старый был лагерный волк, сидел к девятьсот сорок третьему году уже двенадцать лет, и своему пополнению, привезенному с фронта, как-то на голой просеке у костра сказал:

– Здесь, ребята, закон – тайга. Но люди и здесь живут. В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать.

Насчёт кума – это, конечно, он загнул. Те-то себя сберегают. Только береженье их – на чужой крови.

Всегда Шухов по подъёму вставал, а сегодня не встал. Ещё с вечера ему было не по себе, не то знобило, не то ломало. И ночью не угрелся. Сквозь сон чудилось – то вроде совсем заболел, то отходил маленько. Всё не хотелось, чтобы утро.

Но утро пришло своим чередом.

Да и где тут угреешься – на окне наледи намётано, и на стенах вдоль стыка с потолком по всему бараку – здоровый барак! – паутинка белая. Иней.

Шухов не вставал. Он лежал на верху вагонки , с головой накрывшись одеялом и бушлатом, а в телогрейку, в один подвёрнутый рукав, сунув обе ступни вместе. Он не видел, но по звукам всё понимал, что делалось в бараке и в их бригадном углу. Вот, тяжело ступая по коридору, дневальные понесли одну из восьмиведерных параш. Считается инвалид, лёгкая работа, а ну-ка поди вынеси, не пролья! Вот в 75-й бригаде хлопнули об пол связку валенок из сушилки. А вот – и в нашей (и наша была сегодня очередь валенки сушить). Бригадир и помбригадир обуваются молча, а вагонка их скрипит. Помбригадир сейчас в хлеборезку пойдёт, а бригадир – в штабной барак, к нарядчикам.

Да не просто к нарядчикам, как каждый день ходит, – Шухов вспомнил: сегодня судьба решается – хотят их 104-ю бригаду фугануть со строительства мастерских на новый объект «Соцгородок». А Соцгородок тот – поле голое, в увалах снежных, и, прежде чем что там делать, надо ямы копать, столбы ставить и колючую проволоку от себя самих натягивать – чтоб не убежать. А потом строить.

Там, верное дело, месяц погреться негде будет – ни конурки. И костра не разведёшь – чем топить? Вкалывай на совесть – одно спасение.

Бригадир озабочен, уладить идёт. Какую-нибудь другую бригаду, нерасторопную, заместо себя туда толкануть. Конечно, с пустыми руками не договоришься. Полкило сала старшему нарядчику понести. А то и килограмм.

Испыток не убыток, не попробовать ли в санчасти косануть , от работы на денёк освободиться? Ну прямо всё тело разнимает.

И ещё – кто из надзирателей сегодня дежурит?

Дежурит – вспомнил – Полтора Ивана, худой да долгий сержант черноокий. Первый раз глянешь – прямо страшно, а узнали его – из всех дежурняков покладистей: ни в карцер не сажает, ни к начальнику режима не таскает. Так что полежать можно, аж пока в столовую девятый барак.

Вагонка затряслась и закачалась. Вставали сразу двое: наверху – сосед Шухова баптист Алёшка, а внизу – Буйновский, капитан второго ранга бывший, кавторанг.

Старики дневальные, вынеся обе параши, забранились, кому идти за кипятком. Бранились привязчиво, как бабы. Электросварщик из 20-й бригады рявкнул:

– Эй, фитили! – и запустил в них валенком. – Помирю!

Валенок глухо стукнулся об столб. Замолчали.

В соседней бригаде чуть буркотел помбригадир:

– Василь Фёдорыч! В продстоле передёрнули, гады: было девятисоток четыре, а стало три только. Кому ж недодать?

Он тихо это сказал, но уж конечно вся та бригада слышала и затаилась: от кого-то вечером кусочек отрежут.

А Шухов лежал и лежал на спрессовавшихся опилках своего матрасика. Хотя бы уж одна сторона брала – или забило бы в ознобе, или ломота прошла. А ни то ни сё.

Пока баптист шептал молитвы, с ветерка вернулся Буйновский и объявил никому, но как бы злорадно:

– Ну, держись, краснофлотцы! Тридцать градусов верных!

И Шухов решился – идти в санчасть.

И тут же чья-то имеющая власть рука сдёрнула с него телогрейку и одеяло. Шухов скинул бушлат с лица, приподнялся. Под ним, равняясь головой с верхней нарой вагонки, стоял худой Татарин.

Значит, дежурил не в очередь он и прокрался тихо.

– Ще-восемьсот пятьдесят четыре! – прочёл Татарин с белой латки на спине чёрного бушлата. – Трое суток кондея с выводом!

И едва только раздался его особый сдавленный голос, как во всём полутёмном бараке, где лампочка горела не каждая, где на полусотне клопяных вагонок спало двести человек, сразу заворочались и стали поспешно одеваться все, кто ещё не встал.

– За что, гражданин начальник? – придавая своему голосу больше жалости, чем испытывал, спросил Шухов.

С выводом на работу – это ещё полкарцера, и горячее дадут, и задумываться некогда. Полный карцер – это когда без вывода .

– По подъёму не встал? Пошли в комендатуру, – пояснил Татарин лениво, потому что и ему, и Шухову, и всем было понятно, за что кондей.

На безволосом мятом лице Татарина ничего не выражалось. Он обернулся, ища второго кого бы, но все уже, кто в полутьме, кто под лампочкой, на первом этаже вагонок и на втором, проталкивали ноги в чёрные ватные брюки с номерами на левом колене или, уже одетые, запахивались и спешили к выходу – переждать Татарина на дворе.

Если б Шухову дали карцер за что другое, где б он заслужил, – не так бы было обидно. То и обидно было, что всегда он вставал из первых. Но отпроситься у Татарина было нельзя, он знал. И, продолжая отпрашиваться просто для порядка, Шухов, как был в ватных брюках, не снятых на ночь (повыше левого колена их тоже был пришит затасканный, погрязневший лоскут, и на нём выведен чёрной, уже поблекшей краской номер Щ-854), надел телогрейку (на ней таких номера было два – на груди один и один на спине), выбрал свои валенки из кучи на полу, шапку надел (с таким же лоскутом и номером спереди) и вышел вслед за Татарином.

Все произведения школьной программы по литературе в кратком изложении. 5-11 класс Пантелеева Е. В.

«Один день Ивана Денисовича» (Рассказ) Пересказ

«Один день Ивана Денисовича»

(Рассказ)

Пересказ

Описывается, как началось утро очередного дня для главного героя. Глазами Шухова, наблюдающего за пробуждением лагеря, показана жизнь заключенных, их повседневные заботы и беды. Читатель бегло узнает о законах «лагерной этики» и правилах науки выживания за колючей проволокой, которые были усвоены Иваном Денисовичем с первых же дней пребывания здесь. Несмотря на раннее пробуждение, Шухов из-за плохого самочувствия не встал по подъему и за это получил наказание. Охранник (Татарин) пожалел Ивана Денисовича, поручив тому всего лишь прибрать в надзирательской. Шухов во время уборки слушает разговоры надзирателей, узнает об их проблемах.

После уборки Шухов спешит вместе со всеми в столовую: не столько из-за голода, сколько из-за боязни опоздать и по этой причине быть наказанным. Автор подробно рассказывает, как заключенные приступили к завтраку. Много места уделено описанию лагерной баланды, что позволяет глубже вникнуть в тонкости здешней жизни и в психологию людей, попавших в этот мир. Еда - это то время, не считая сна, когда лагерник «живет для себя». О нравственных качествах людей здесь нередко судят по тому, кто как относится к чужой пище - баланде и пайке.

После завтрака Шухов направляется в санчасть, таясь от надзирателей и жалея, что не успел прикупить самосада у соседа из седьмого барака. Однако нездоровье вынуждает забыть обо всем остальном и идти к фельдшеру со слабой надеждой на то, что сегодня освободят от работ. Вновь автором показывается разрушающее влияние лагерных условий на личность: сейчас Шухов с большим удовольствием бы «поболел», тогда как во время войны он недолеченным поспешил из медсанчасти на фронт. «Теплый зяблого разве когда поймет»: фельдшер (который на самом деле вовсе и не был фельдшером, а просто выбился в помощники здешнему врачу) велел Шухову не искать неприятностей, а возвращаться к работе.

Вернувшись в барак, Иван Денисович получил припрятанную для него помощником бригадира пайку и принялся думать, как лучше поступить с хлебом. Наконец Шухов решил, что нужно пайку разделить пополам, но ни одну из половинок не есть, а успеть до развода спрятать каждую в укромное место - одну в матрас, другую в потайной кармашек. Шухов управился вовремя и вместе со всей бригадой покинул барак по окрику нарядчика.

Всего полчаса вне стен барака - а Шухов уже в гуще повседневных лагерных дел. Иван Денисович успел обновить номерок на одежде, получить «недокурок» у однобри-гадника Цезаря, стать свидетелем того, как у заключенных отбирают личные предметы одежды, пройти через предзонник и наконец оказаться за воротами лагеря. Здесь все служит застывшим свидетельством труда заключенных: деревообделочный завод, жилые бараки, новый клуб - все это построено заключенными для тех, кто на свободе («вольных»). В пути Шухов, чтобы отвлечься от «несвободных», «лагерных» мыслей, думает о переписке с женой и неприятно удивляется тому, как изменилась жизнь на воле. Там, в деревне, оказывается, тоже неволя: молодежь бежит в город, малочисленные мужики, вернувшиеся с фронта, на своей земле работать не хотят. Иван Денисович плохо представляет, чем займется в родной деревне после освобождения и как будет тянуть семью, если «прямую дорогу людям загородили».

За такими мыслями Шухов вместе с бригадой добрался до строительного объекта, где заключенных ждала работа: кого щиты сборных домов, кого начатая кирпичная кладка и т. д. Иван Денисович с любопытством изучает лица вокруг себя, словно заново узнавая однобригадников. С особым вниманием он присматривается к бригадиру, который для заключенных на работах - первое лицо. От личных качеств бригадира зависит многое. Шухову повезло с бригадиром Тюриным: он всегда готов прикрыть своих людей перед лагерным начальством, лишь бы те исправно выполняли задания и слушались его. Перед тем как получить задание, заключенные стараются улучить момент, чтобы отдохнуть, побыть наедине с собой, пообщаться с друзьями. Шухов, пользуясь временным затишьем, съел припрятанную в кармашке половинку пайки.

Как ни тянулась задержка перед работами, все же вскоре появился бригадир Тюрин и дал всем задание, включая и Шухова. Ивана Денисовича он направил вместе с латышом Кильдигсом утеплять машинный зал в одной из соседних построек (теплоэлектроцентраль), который предполагалось использовать как растворную и обогревалку сразу. Для утепления латыш предложил использовать припрятанный им толь, а Шухов, согласившись, придумал, как незаметно пронести рулон толя в растворную. Эта сценка рисует новые несправедливости лагерной жизни: здесь что ни сделай, как ни старайся выполнить задание - все равно окажешься кругом виноват! Всегда приходится бояться зуботычин от начальства, которое не дает ни положенных материалов, ни положенного инструмента на работы. И между тем ухитрялись заключенные сделать большое дело: вместе с их приходом заброшенная и никому не нужная ТЭЦ как бы проснулась.

Шухов между дел приметил, как бригадир, раздав задания, покинул заключенных и отправился «процентовку закрывать», т. е. отчитываться перед лагерным начальством о проделанной работе. Если удастся убедить, что его - 104-я - бригада постаралась на славу, тогда каждый заключенный получит вечером лишние 200 граммов пайки. «Двести грамм жизнью правят», недаром на них Беломорканал строился. А работа тем временем закипела, Шухов и иные (кавторанг) уже и забыли о своем желании полежать, вздремнуть: «сказано делать - значит, делай!», поэтому и относятся они к заданию со всей серьезностью. Хотя есть и такие («фитили»), которые норовят отлынить, перевалить свое дело на других. Но таких в 104-й бригаде мало. За работой и время быстрее идет: забывший о своем недомогании Шухов и не заметил, как настал обед.

Во время обеденного перерыва, пока не позвали в столовую, Шухов и другие работники сели отдохнуть и обогреться у печки. За разговорами заключенных раскрывается «долагерная» история Ивана Денисовича и его друзей. Выясняется, что многие из них, включая главного героя, попали сюда после того, как чудом уцелели в фашистском плену. Установка советской власти на то, что «в плен попадают только предатели», сломала жизнь многим героям войны. Кому-то из германских пленников повезло при проверке, а кто-то оказался в числе врагов у себя же в стране. Некоторых из однобригадников Шухова отправили в сталинские лагеря прямиком из концентрационных лагерей Гитлера. Самого Ивана Денисовича в контрразведке побоями вынудили признаться в шпионаже в пользу Германии, за что и дали срок. Шухов тяжело переживает несправедливость власти: те, кто воевал, - за решеткой, а те, кто от фрицев в лесу укрывался, - на воле.

И вновь автор рассказывает о жалкой лагерной пище, подчеркивая вместе с тем саму важность трапезы для всех заключенных. В подробностях сообщается, как готовится лагерная каша, сколько кому достается. Повар ведет счет мисок и норовит обмануть, а иногда и взаправду ошибается - тогда подозревает в обмане заключенных, которые хитростью хотят получить двойную порцию. Когда обнаружилась лишняя порция каши, помбригадира велел Шухову отнести миску Цезарю в контору. Там он стал свидетелем «опасного» разговора об искусстве: старый «двадцатилетник» доказывал Цезарю, что настоящее искусство должно быть не просто красивым - оно должно пробуждать в душе добрые чувства.

Вернувшись на объект, Шухов узнал радостную новость: бригадир «хорошо процентовку закрыл», а это означает, что теперь пять дней подряд бригаде будут хорошие пайки давать. Иван Денисович вместе со всей бригадой, собравшейся как большая семья, слушает рассказ бригадира о молодости и о том, как попал в лагеря, потому что «сын кулака». Удивлялся Шухов тому, что рассказывал Тюрин о своих злоключениях без жалости, словно о малознакомом человеке. Выслушав историю бригадира, заключенные как-то послушно и даже радостно принялись за работу. Задание было выполнено досрочно, и бригада раньше времени стала возвращаться в лагерь.

Заключенные стараются вернуться с объекта побыстрее, потому что по лагерным законам кто первым пришел - тот и хозяин. Задерживает конвой: не могут точно посчитать вернувшихся. Во время пересчета «по пять» Шухов затевает с кавторгангом разговор о месяце, раскрывающий приверженность Ивана Денисовича народным верованиям, которые умиляют читателя своей наивностью, хотя и кажутся дикостью (особенно из-за критики знающего астрономию капитана). Между тем охранники подняли переполох из-за того, что в 32-й бригаде недосчитали человека - шпиона-молдаванина. Наконец его нашли к радости остальных, которые уже успели порядком продрогнуть на морозе. Охрана подгоняет, иных проверяет - нет ли ножей, требует отдать собранную щепу, чтобы самим потом печку растопить и погреться. На вахте уже Шухов вспомнил про ножовку, случайно найденную на ТЭЦ, которую захватил с собой, чтоб сделать портновский ножичек. Пришлось с запозданием думать, как ее пронести мимо охраны. Иван Денисович упрятал ножовку в варежку, и старый надзиратель ничего не заподозрил.

Когда Шухов благополучно оказался внутри лагеря, он заспешил занять очередь у посылочной, где заключенные получали передачки с воли. Ивану Денисовичу, как он считал, повезло: перед ним было всего 15 человек, а это значило, что стоять придется до отбоя в ожидании, пока начальство «шмонает» посылки. Шухов ждал посылки не для себя, а для однобригадников. Сам он настрого запретил жене присылать что-нибудь с воли: нельзя отрывать от детей, да и бестолково это, так как здесь все равно «ополовинят».

Между тем наступило время ужина, и Шухов с остальными заключенными поспешил в столовую. Здесь ему едва удалось пробиться сквозь толпу к своим однобригадникам: иначе остался бы без еды. Автор вновь возвращается к рассказу о порядках на лагерной кухне, о нечестности и наглости поваров.

После ужина, пока оставалось немного времени перед отбоем, Шухов сбегал к латышу за самосадом и отнес пайку Цезарю в надежде, что тот с ним поделится, так как Денис Иванович занял для Цезаря очередь за посылкой. Шухов не обманулся: вся пайка досталась ему. Шухов радуется - повезло ему сегодня. А вот кавторангу не повезло: этого забирают в карцер на 10 суток за то, что назвал одного из охранников «несоветским человеком». А тем временем началась вечерняя проверка. Иван Денисович «прикрывал» Цезаря, чтобы у него охранники или же другие заключенные (кто на руку нечист) не растащили посылку.

Шухов радуется тому, как день прошел: ел много, работал споро, людям помог, не разболелся, хоть с утра и неможилось. Да и начальство не обижало. Иван Денисович поблагодарил Бога. Сосед по бараку Алешка-баптист, услышав это, завел разговор о том, что нельзя душу сдерживать, если она желает с Богом общаться: надо молитвы каждый день читать. Шухов возразил, что молитвы - казенный язык, язык начальников и бюрократов. Не может крестьянский сын так говорить, да и Бог на эти мольбы ничего не ответит. Поспорив с баптистом, Шухов остался при своем.