Индивидуализм и коллективизм извечная дилемма. Преимущества и недостатки индивидуализма и коллективизма

Северо-Кавказская Академия Сосударственной Службы Пятигорский филиал

Доклад

по педагогике на тему:

“Коллективизм и индивидуализм”

Работу выполнил

студент ___ курса

группы №______,

Научный руководитель

Гранкин А.Ю.

Пятигорск

1999
был воспитан и в которых он участвует. Важнейшими социогенными слагаемыми личности являются социальные роли, выполняемые ею в различных общностях (семье, школе, группе ровестников), а также субъективное “Я”, то есть созданное под влиянием других представление о собственной особе, и отражённое «Я», то есть комплекс представлений о себе, созданных из представлений других людей о нас самих.

Личность – это прижизненно формирующаяся и индивидуально своеобразная совокупность черт, определяющих образ мышления данного человека, строй её чувств и поведения.

В основе личности лежит её структура – связь и взаимодействие относительно устойчивых компонентов личности: способностей, темперамента, характера, волевых качеств, эмоций и мотивации. Способности человека определяют его успехи в различных видах деятельности. Характер человека определяет его поступки в отношении других людей.

Таким образом современные педагоги считают, что в первую очередь надо способствовать развитию личности, удовлетворяющей свои потребности без ущерба для окружающих и способную существовать в коллективе.

Коллективизм и индивидуализм.

Коллективизм и индивидуализм это два совершенно противоположных понятия.

Энциклопедический словарь даёт следующие определения коллективизму и индивидуализму:

Коллективизм – форма общественных связей людей в условиях социализма, характерная черта социалистического образа жизни, один из важнейших принципов коммунистической морали. При социализме общественные отношения строятся на присущих ему коллективистских началах.

Индивидуализм – черта мировоззрения и принцип поведения человека, когда интересы отдельного индивида абсолютизируются, противопоставляются коллективу и обществу.

Классик педагогики советского периода А.С.Макаренко понятия коллективизма и индивидуализма описывает следующим образом:

В соответствии с важнейшим положением марксизма о том, что люди сами создают обстоятельства, под влиянием которых они воспитываются, А.С.Макаренко ставит вопрос о коллективе как об ячейке общества, которая создаётся в результате сознательной и целеустремлённой деятельности людей. С точки зрения А.С.Макаренко, “коллектив – это свободная группа трудящихся, объединённых единой целью, единым действием, организованная, снабжённая органами управления, дисциплины и ответственности, коллектив – это социальный организм, в здоровом человеческом обществе”.

Коллектив – это такая ячейка социального общества, которая является материальным носителем отношений и зависимостей, воспитывающих действительный коллективизм и действительных коллективистов.

Качественно новая и объективно необходимая система отношений социалистического общества не может не оказывать решающего влияния на характер отношений в коллективе, который является специфическим слагаемым целого социалистического общества и “вычленяется” для корректировки отношений между обществом и личностью, для максимальной гармонизации их интересов.

В коллективе, писал А.С.Макаренко, зависимости очень сложные. Каждый должен согласовать личные стремления с целями всего коллектива и коллектива первичного. “Эта гармония общих и личных целей является характером советского общества. Для меня общие цели являются не только главными, доминирующими, но и связанными с моими личными целями.” Он утверждал, что если коллектив построен не так, то это не советский коллектив.

А.С.Макаренко утверждал, что вопрос заключается не в наличии или отсутствии благоприятных условий для создания коллектива, а в умении создавать эти благоприятные условия, в умении так организовать школьное воспитание, чтобы все элементы этой организации способствовали укреплению единого школьного коллектива.

В советском обществе, писал А.С.Макаренко, не может быть личности вне коллектива. Не может быть обособленной личной судьбы и личного счастья, противопоставленных судьбе и счастью коллектива. Советское общество состоит из множества коллективов, и между коллективами поддерживаются разносторонние, тесные связи. В этих связях – залог полнокровной жизни и успешного развития каждого коллектива.

Для правильной организации и нормального развития коллектива исключительное значение имеет стиль работы его организатора. Трудно рассчитывать, что будет хороший коллектив, творческая обстановка для работы педагогов, если во главе школы находится человек, умеющий только приказывать и командовать. Директор – это главный воспитатель в коллективе, самый опытный, самый авторитетный педагог, организатор.

Однако по мере развития коллектива функции распоряжения и контроля, поощрения и наказания, организации всё больше переходят к органам самоуправления.

Коллектив есть контактная совокупность, основанная на социалистическом принципе объединения. По отношению к отдельной личности коллектив утверждает суверенетет целого коллектива. Утверждая право отдельной личности добровольно состоять в колективе, коллектив требует от этой личности. Пока она состоит в нём, беспрекословного подчинения, как это вытекает из суверенитета коллектива. Коллектив козможен только при условии, если он объединяет людей на задачах деятельности, явно полезной для общества.

Таком образом А.С.Макаренко подчёркивал, что в советское время первое место занимает коллектив, а потом уже личность, которая является составляющей коллектива, т.е. личность должна делегировать часть своих свобод коллективу так как не может существовать без него.

Что касается современных специалистов в этой области, то они высказывают несколько иное мнение:

Индивидуализм – черта морали, которая означает удовлетворение личных потребностей без ущерба для окружающих.

Коллектив – сообщество свободных личностей каждая из которых имеет возможность для самореализации, для выражения и формирования “Я-концепции” для удовлетворения нравственного индивидуализма получения социальной защиты.

Социальное “изменение” личности обусловливается влиянием культуры и структуры общностей, в которых человек

Список литературы:

1. А.А.Радугина. Психология и педагогика. М. – “Центр”, 1997.

2. А.С.Макаренко. Коллектив и воспитание личности. Под редакцией В.В.Кумарина. М – 1972.

3. Украинский Советский Энциклопедический Словарь. В 3-х т./Редкол.: А.В.Кудрицкий. УСЭ, - 1988. Т 1, стр. 683.

4. Украинский Советский Энциклопедический Словарь. В 3-х т./Редкол.: А.В.Кудрицкий. УСЭ, - 1988. Т 2, стр. 96.

Дорога к рабству

Социалистам всех партий

Предисловие

Свобода, в чем бы она ни заключалась, теряется, как правило, постепенно.

Когда профессионал, занимающийся общественными науками, пишет политическую книгу, его долг - прямо об этом сказать. Это политическая книга, и я не хочу делать вид, что речь идет о чем–то другом, хотя мог бы обозначить ее жанр каким–нибудь более изысканным термином, скажем, социально–философское эссе. Впрочем, каким бы ни было название книги, все, что я в ней пишу, вытекает из моей приверженности определенным фундаментальным ценностям. И мне кажется, что я исполнил и другой свой не менее важный долг, полностью прояснив в самой книге, каковы же те ценности, на которые опираются все высказанные в ней суждения.

К этому остается добавить, что, хотя это и политическая книга, я абсолютно уверен, что изложенные в ней убеждения не являются выражением моих личных интересов. Я не вижу причин, по которым общество того типа, который я очевидно предпочитаю, давало бы мне какие–то привилегии по сравнению с большинством моих сограждан. В самом деле, как утверждают мои коллеги–социалисты, я, как экономист, занимал бы гораздо более заметное место в обществе, против которого я выступаю (если, конечно, сумел бы принять их взгляды). Я точно так же уверен, что мое несогласие с этими взглядами не является следствием воспитания, поскольку именно их я придерживался в юном возрасте и именно они заставили меня посвятить себя профессиональным занятиям экономикой. Для тех же, кто, как это теперь принято, готов в любом изложении политической позиции усматривать корыстные мотивы, позволю себе добавить, что у меня есть все причины, чтобы не писать и не публиковать эту книгу. Она без сомнения заденет многих, с кем я хотел бы сохранить дружеские отношения. Из–за нее мне пришлось отложить другую работу, которую я по большому счету считаю более важной и чувствую себя к ней лучше подготовленным. Наконец, она повредит восприятию результатов моей в собственном смысле исследовательской деятельности, к которой я чувствую подлинную склонность.

Если, несмотря на это, я все же счел публикацию этой книги своим долгом, то только в силу странной и чреватой непредсказуемыми последствиями ситуации (вряд ли заметной для широкой публики), сложившейся ныне в дискуссиях о будущей экономической политике. Дело в том, что большинство экономистов были в последнее время втянуты в военные разработки и сделались немы благодаря занимаемому ими официальному положению. В результате общественное мнение по этим вопросам формируют сегодня в основном дилетанты, любители ловить рыбку в мутной воде или сбывать по дешевке универсальное средство от всех болезней. В этих обстоятельствах тот, у кого еще есть время для литературной работы, вряд ли имеет право держать про себя опасения, которые, наблюдая современные тенденции, многие разделяют, но не могут высказать. В иных обстоятельствах я бы с радостью предоставил вести спор о национальной политике людям и более авторитетным, и более сведущим в этом деле.

Основные положения этой книги были впервые кратко изложены в статье «Свобода и экономическая система», опубликованной в апреле 1938 г. в журнале «Contemporary Review», а в 1939 г. перепечатанной в расширенном варианте в одной из «Общественно–политических брошюр», которые выпускало под редакцией проф. Г. Д. Гидеонса издательство Чикагского университета. Я благодарю издателей обеих этих публикаций за разрешение перепечатать из них некоторые отрывки.

Ф. А. Хайек

Введение

Вольте всего раздражают те исследования, которые вскрывают родословную идей.

Лорд Э к т о н

События современности тем отличаются от событий исторических, что мы не зноем, к чему они ведут. Оглядываясь назад, мы можем понять события прошлого, прослеживая и оценивая их последствия. Но текущая история для нас - не история. Она устремлена в неизвестность, и мы почти никогда не можем сказать, что нас ждет впереди. Все было бы иначе, будь у нас возможность проживать во второй раз одни и те же события, зная заранее, каков будет их результат. Мы бы смотрели тогда на вещи совсем другими глазами, и в том, что ныне едва замечаем, усматривали бы предвестие будущих перемен. Быть может, это и к лучшему, что такой опыт для человека закрыт, что он не ведает законов, которым подчиняется история.

И все же, хотя история и не повторяется буквально и, с другой стороны, никакое развитие событий не является неизбежным, мы можем извлекать уроки из прошлого, чтобы предотвращать повторение каких–то процессов. Не обязательно быть пророком, чтобы сознавать надвигающуюся опасность. Иногда сочетание опыта и заинтересованности вдруг позволяет одному человеку увидеть вещи под таким углом, под которым другие этого еще не видят.

Последующие страницы являются результатом моего личного опыта. Дело в том, что мне дважды удалось как бы прожить один и тот же период, по крайней мере дважды наблюдать очень схожую эволюцию идей. Такой опыт вряд ли доступен человеку, живущему все время в одной стране, но если жить подолгу в разных странах, то при определенных обстоятельствах он оказывается достижимым. Дело в том, что мышление большинства цивилизованных наций подвержено в основном одним и тем же влияниям, но проявляются они в разное время и с различной скоростью. Поэтому, переезжая из одной страны в другую, можно иногда дважды стать свидетелем одной и той же стадии интеллектуального развития. Чувства при этом странным образом обостряются. Когда слышишь во второй раз мнения или призывы, которые уже слышал двадцать или двадцать пять лет назад, они приобретают второе значение, воспринимаются как симптомы определенной тенденции, как знаки, указывающие если не на неизбежность, то, во всяком случае, на возможность такого же. как и в первый раз, развития событий.

Пожалуй, настало время сказать истину, какой бы она ни показалась горькой; страна, судьбу которой мы рискуем повторить, это Германия. Правда, опасность еще не стоит у порога и ситуация в Англии и США еще достаточно далека от того, что мы наблюдали в последние годы в Германии. Но, хотя нам предстоит еще долгий путь, надо отдавать себе отчет, что с каждым шагом будет все труднее возвращаться назад. И если по большому счету мы являемся хозяевами своей судьбы, то в конкретной ситуации выступаем как заложники идей, нами самими созданных. Только вовремя распознав опасность, мы можем надеяться справиться с ней.

Современные Англия и США не похожи на гитлеровскую Германию, какой мы узнали ее в ходе этой войны. Но всякий, кто станет изучать историю общественной мысли, вряд ли пройдет мимо отнюдь не поверхностного сходства между развитием идей, происходившим в Германии во время и после первой мировой войны, и нынешними веяниями, распространившимися в демократических странах. Здесь созревает сегодня такая же решимость сохранить организационные структуры, созданные в стране для целей обороны, чтобы использовать их впоследствии для мирного созидания. Здесь развивается такое же презрение к либерализму XIX в., такой же лицемерный «реализм», такая же фаталистическая готовность принимать «неотвратимые тенденции». И по крайней мере девять из каждых десяти уроков, которые наши горластые реформаторы призывают нас извлечь из этой войны, это в точности те уроки, которые извлекли из прошлой войны немцы и благодаря которым была создана нацистская система. У нас еще не раз возникнет в этой книге возможность убедиться, что и во многих других отношениях мы идем по стопам Германии, отставая от нее на пятнадцать - двадцать пять лет. Об этом не любят вспоминать, но не так уж много лет минуло с тех пор, когда прогрессисты рассматривали социалистическую политику Германии как пример для подражания, так же как в недавнем времени все взоры сторонников прогресса были устремлены на Швецию. А если углубляться в прошлое дальше, нельзя не вспомнить, насколько глубоко повлияла немецкая политика и идеология на идеалы целого поколения англичан и отчасти американцев накануне первой мировой войны.

Более половины своей сознательной жизни автор провел у себя на родине, в Австрии, в тесном соприкосновении с немецкой интеллектуальной средой, а вторую половину - в США и Англии. В этот второй период в нем постепенно росло убеждение, что силы, уничтожившие свободу в Германии, действуют и здесь, хотя бы отчасти, причем характер и источники опасности осознаются здесь хуже, чем в свое время в Германии. Здесь до сих пор не увидели в полной мере трагедии, происшедшей в Германии, где люди доброй воли, считавшиеся образцом и вызывавшие восхищение в демократических странах, открыли дорогу силам, которые теперь воплощают все самое для нас ненавистное. Наши шансы избежать такой судьбы зависят от нашей трезвости, от нашей готовности подвергнуть сомнению взращиваемые сегодня надежды и устремления и отвергнуть их, если они заключают в себе опасность. Пока же все говорит о том, что у нас недостает интеллектуального мужества, необходимого для признания своих заблуждений. Мы до сих пор не хотим видеть, что расцвет фашизма и нацизма был не реакцией на социалистические тенденции предшествовавшего периода, а неизбежным продолжением и развитием этих тенденций. Многие не желают признавать этого факта даже после того, как сходство худших проявлений режимов в коммунистической России и фашистской Германии выявилось со всей отчетливостью. В результате многие, отвергая нацизм как идеологию и искренне не приемля любые его проявления, руководствуются при этом в своей деятельности идеалами, воплощение которых открывает прямую дорогу к ненавистной им тирании.

Любые параллели между путями развития различных стран, конечно, обманчивы. Но мои доводы строятся не только на таких параллелях. Не настаиваю я и на неизбежности того или иного пути. (Если бы дело обстояло так фатально, не было бы смысла все это писать.) Я утверждаю, что можно обуздать определенные тенденции, если вовремя дать людям понять, на что реально направлены их усилия. До недавнего времени надежда быть услышанным была, однако, невелика. Теперь же, на мои взгляд, момент для серьезного обсуждения всей этой проблемы в целом созрел. И дело не только в том, что серьезность ее сегодня признает все больше людей; появились еще и дополнительные причины, заставляющие взглянуть правде в глаза.

Кто–то, быть может, скажет, что сейчас не время поднимать вопрос, вокруг которого идет такое острое столкновение мнений. Но социализм, о котором мы здесь говорим, это не партийная проблема, и то, что мы обсуждаем, не имеет ничего общего с дискуссиями, которые идут между политическими партиями. То, что одни группы хотят иметь больше социализма, а другие меньше, что одни призывают к нему, исходя из интересов одной части общества, а другие - другой, - все это не касается сути дела. Случилось так, что люди, имеющие возможность влиять на ход развития страны, все в той или иной мере социалисты. Потому и стало немодно подчеркивать ныне приверженность социалистическим убеждениям, что факт этот стал всеобщим и очевидным. Едва ли кто–нибудь сомневается в том, что мы должны двигаться к социализму, и все споры касаются лишь деталей такого движения, необходимости учитывать интересы тех или иных групп.

Мы движемся в этом направлении, потому что такова воля большинства, таковы преобладающие настроения. Но объективных факторов, делающих движение к социализму неизбежным, не было и нет. (Мы еще коснемся ниже мифа о «неизбежности» планирования.) Главный вопрос - куда приведет нас это движение. И если люди, чья убежденность является опорой этого движения, начнут разделять сомнения, которые сегодня высказывает меньшинство, разве не отшатнутся они в ужасе от мечты, волновавшей умы в течение полувека, не откажутся от нее? Куда заведут нас мечты всего нашего поколения - вот вопрос, который должна решать не одна какая бы то ни было партия, а каждый из нас. Можно ли представить себе большую трагедию, если мы, пытаясь сознательно решить вопрос о будущем и ориентируясь на высокие идеалы, невольно создадим в реальности полную противоположность того, к чему стремимся?

Есть и еще одна насущная причина, заставляющая нас сегодня серьезно задуматься, какие силы породили национал–социализм. Мы таким образом сможем лучше понять, против какого врага мы воюем. Вряд ли надо доказывать, что мы пока еще плохо знаем, каковы те позитивные идеалы, которые мы отстаиваем в этой войне. Мы знаем, что мы защищаем свободу строить нашу жизнь, руководствуясь собственными идеями. Это - многое, но не все. Этого недостаточно, чтобы сохранять твердость убеждений при столкновении с врагом, использующим в качестве одного из основных видов оружия пропаганду, причем не только грубую, но порой и весьма утонченную. И этого будет тем более недостаточно, когда после победы мы столкнемся с необходимостью противостоять последствиям этой пропаганды, которые, несомненно, будут еще долго давать о себе знать как в самих странах оси, так и в других государствах, которые испытают ее влияние. Мы не сможем таким образом ни убедить других воевать на нашей стороне из солидарности с нашими идеалами, ни строить после победы новый мир, заведомо безопасный и свободный.

Это прискорбно, но это факт: весь опыт взаимодействия демократических стран с диктаторскими режимами в довоенный период, так же как впоследствии их попытки вести собственную пропаганду и формулировать задачи войны, обнаружили внутреннюю невнятность, неопределенность в понимании собственных целей, которую можно объяснить только непроясненностью идеалов и непониманием природы глубинных различий, существующих между ними и их врагом. Мы сами себя ввели в заблуждение, ибо, с одной стороны, верили в искренность деклараций противника, а с другой - отказывались верить, что враг искренно исповедует некоторые убеждения, которые исповедуем и мы. Разве не обманывались и левые, и правые партии, считая, что национал–социалисты выступают в защиту капитализма и противостоят социализму во всех его формах? Разве не предлагали нам в качестве образца то одни, то другие элементы гитлеровской системы так, будто они не являются интегральной частью единого целого и могут безболезненно и безопасно сочетаться с формами жизни свободного общества, на страже которого, мы хотели бы стоять? Мы совершили множество очень опасных ошибок как до, так и после начала войны только потому, что не понимали как следует своего противника. Складывается впечатление, что мы попросту не хотим понимать, каким путем возник тоталитаризм, потому что это понимание грозит разрушить некоторые дорогие нашему сердцу иллюзии.

Мы до тех пор не сможем успешно взаимодействовать с немцами, покуда не дадим себе отчета, какими они движимы ныне идеями и каково происхождение этих идей. Рассуждения о внутренней порочности немцев как нации, которые можно услышать в последнее время довольно часто, не выдерживают никакой критики и звучат не слишком убедительно даже для тех, кто их выдвигает. Не говоря уже о том, что они дискредитируют целую плеяду английских мыслителей, постоянно обращавшихся на протяжении последнего столетия к немецкой мысли и черпавших из нее все лучшее (впрочем, не только лучшее). Вспомним, к примеру, что когда Джон Стюарт Милль писал восемьдесят лет назад свое блестящее эссе «О свободе», он вдохновлялся прежде всего идеями двух немцев - Гете и Вильгельма фон Гумбольдта. С другой стороны, двумя наиболее влиятельными предтечами идей национал–социализма были шотландец и англичанин - Томас Карлейль и Хьюстон Стюарт, Чемберлен. Одним словом, такие рассуждения не делают чести их авторам, ибо, как легко заметить, они являют собой весьма грубую модификацию немецких расовых теорий.

Проблема вовсе не в том, почему немцы порочны (наверное, сами по себе они не лучше и не хуже других наций), а в том, каковы условия, благодаря которым в течение последних семидесяти лет в немецком обществе набрали силу и стали доминирующими определенные идеи, и почему в результате этого к власти в Германии пришли определенные люди. И если мы будем испытывать ненависть просто ко всему немецкому, а не к этим идеям, овладевшим сегодня умами немцев, мы вряд ли поймем, с какой стороны нам грозит реальная опасность. Такая установка - это чаще всего просто попытка убежать от реальности, закрыть глаза на процессы, происходящие отнюдь не только в Германии, попытка, которая объясняется неготовностью пересмотреть идеи, заимствованные у немцев и вводящие нас не меньше, чем самих немцев, в заблуждение. Сводить нацизм к испорченности немецкой нации опасно вдвойне, ибо под этим предлогом легко навязывать нам те самые институты, которые и являются реальной причиной этой испорченности.

Интерпретация событий в Германии и Италии, предлагаемая в этой книге, существенно отличается от взглядов на эти события, высказываемых большинством зарубежных наблюдателей и политических эмигрантов из этих стран. И если моя точка зрения является правильной, то она одновременно позволит объяснить, почему эмигранты и корреспонденты английских и американских газет, в большинстве своем исповедующие социалистические воззрения, не могут увидеть эти события в их подлинном виде. Поверхностная и в конечном счете неверная теория, сводящая национал–социализм просто к реакции, сознательно спровоцированной группами, привилегиям и интересам которых угрожало наступление социализма, находит поддержку у всех, кто в свое время активно участвовал в идеологическом движении, закончившемся победой национал–социализма, но в определенный момент вступил в конфликт с нацистами и вынужден был покинуть свою страну. Но то, что эти люди составляли единственную сколько–нибудь заметную оппозицию нацизму, означает лишь, что в широком смысле практически все немцы стали социалистами и что либерализм в первоначальном его понимании полностью уступил место социализму. Я попробую показать, что конфликт между «левыми» силами и «правыми» национал–социалистами в Германии - это неизбежный конфликт, всегда возникающий между соперничающими социалистическими фракциями. И если моя точка зрения верна, то из этого следует, что эмигранты–социалисты, продолжающие придерживаться своих убеждений, в действительности способствуют, пусть с лучшими намерениями, вступлению страны, предоставившей им убежище, на путь, пройденный Германией.

Я знаю, что многих моих английских друзей шокируют полуфашистские взгляды, высказываемые нередко немецкими беженцами, которые по своим убеждениям являются несомненными социалистами. Англичане склонны объяснять это немецким происхождением эмигрантов, на самом же деле причина - в их социалистических воззрениях. Просто у них была возможность продвинуться в развитии своих взглядов на несколько шагов дальше по сравнению с английскими или американскими социалистами. Разумеется, немецкие социалисты получили у себя на родине значительную поддержку благодаря особенностям прусской традиции. Внутреннее родство пруссачества и социализма, бывших в Германии предметом национальной гордости, только подчеркивает мою основную мысль. Но было бы ошибкой считать, что национальный дух, а не социализм привел к развитию тоталитарного режима в Германии. Ибо вовсе не пруссачество, но доминирование социалистических убеждений роднит Германию с Италией и Россией. И национал–социализм родился не из привилегированных классов, где царили прусские традиции, а из толщи народных масс.

Заброшенный путь

Главный тезис данной программы вовсе не в том, что система свободного предпринимательства, ставящего целью получение прибыли, потерпела фиаско в этом поколении, но в том, что ее осуществление еще не началось.

Ф. Д. Рузвельт

Когда цивилизация делает в своем развитии неожиданный поворот, когда вместо ожидаемого прогресса мы вдруг обнаруживаем, что нам со всех сторон грозят опасности, как будто возвращающие пас к эпохе варварства, мы готовы винить в этом кого угодно, кроме самих себя. Разве мы не трудились в поте лица, руководствуясь самыми светлыми идеалами? Разве не бились самые блестящие умы над тем, как сделать этот мир лучше? Разве не с ростом свободы, справедливости и благополучия были связаны все наши надежды и упования? И если результат настолько расходится с целями, если вместо свободы и процветания на нас надвинулись рабство и нищета, разве не является это свидетельством того, что в дело вмешались темные силы, исказившие паши намерения, что мы стали жертвами какой–то злой воли, которую, прежде чем мы выйдем вновь на дорогу к счастливой жизни, нам предстоит победить? И как бы по–разному ни звучали наши ответы па вопрос "кто виноват?", - будь то злонамеренный капиталист, порочная природа какой–то нации, глупость старшего поколения или социальная система, с которой мы тщетно боремся вот уже в течение полувека, - все мы абсолютно уверены (по крайней мере были до недавнего времени уверены) в одном: основные идеи, которые были общепризнанными в предыдущем поколении и которыми до сих пор руководствовались люди доброй воли, осуществляя преобразования в нашей общественной жизни, не могут оказаться ложными. Мы готовы принять любое объяснение кризиса, переживаемого нашей цивилизацией, но не можем допустить мысли, что этот кризис является следствием принципиальной ошибки, допущенной нами самими, что стремление к некоторым дорогим для нас идеалам приводит совсем не к тем результатам, на которые мы рассчитывали.

Сегодня, когда вся наша энергия направлена к достижению победы, мы с трудом вспоминаем, что и до начала войны ценности, за которые мы теперь сражаемся, находились под угрозой в Англии и разрушались в других странах. Будучи участниками и свидетелями смертельного противоборства различных наций, отстаивающих в этой борьбе разные идеалы, мы должны помнить, что данный конфликт был первоначально борьбой идей, происходившей в рамках единой европейской цивилизации, и те тенденции, кульминацией которых стали нынешние тоталитарные режимы, не были напрямую связаны со странами, ставшими затем жертвами идеологии тоталитаризма. И хотя сейчас главная задача - выиграть войну, надо понять, что победа даст нам лишь дополнительный шанс разобраться в кардинальных для нашего развития вопросах и найти способ избежать судьбы, постигшей родственные цивилизации.

В наши дни оказывается довольно трудно думать о Германии и Италии или же о России не как о других мирах, а как о ветвях общего древа идей, в развитие которого мы тоже внесли свою лепту. Во всяком случае, поскольку речь идет о противниках, проще и удобнее считать их иными, отличными от нас и пребывать в уверенности, что то, что случилось там, не могло произойти здесь. Однако история этих стран до установления в них тоталитарных режимов в основном содержит хорошо знакомые нам реалии. Внешний конфликт явился результатом трансформации общеевропейской мысли, - процесса, в котором другие страны продвинулись существенно дальше, чем мы, и потому вступили в противоречие с нашими идеалами. Но вместе с тем эта трансформация не могла не затронуть и нас.

Пожалуй, англичанам особенно трудно понять, что идеи и человеческая воля сделали этот мир таким, каков он есть (хотя люди и не рассчитывали на такие результаты, но, даже сталкиваясь с реальностью фактов, не склонны были пересматривать свои представления), именно потому, что в этом процессе трансформации английская мысль, по счастью, отстала от мысли других народов Европы. Мы до сих пор думаем об идеалах как только об идеалах, которые нам еще предстоит реализовать, и не отдаем себе отчета в том, насколько существенно за последние двадцать пять лет они уже изменили и весь мир, и нашу собственную страну. Мы уверены, что до последнего времени жили по принципам, туманно называемым идеологией девятнадцатого столетия или "laissez–faire". И если сравнивать Англию с другими странами или исходить из позиции сторонников ускорения преобразований, такая уверенность отчасти имеет под собой основания. Но хотя вплоть до 1931 г. Англия, как и США, очень медленно продвигалась по пути, уже пройденному другими странами, даже в то время мы зашли уже так далеко, что только те, кто помнит времена до первой мировой войны, знают, как выглядел мир в эпоху либерализма.

Однако главное - и в этом мало кто отдает себе сегодня отчет - это не масштабы перемен, происшедших на памяти предыдущего поколения, но тот факт, что эти перемены знаменуют кардинальную смену направления эволюции наших идей и нашего общественного устройства. На протяжении двадцати пяти лет, пока призрак тоталитаризма не превратился в реальную угрозу, мы неуклонно удалялись от фундаментальных идей, на которых было построено здание европейской цивилизации. Путь развития, на который мы ступили с самыми радужными надеждами, привел нас прямо к ужасам тоталитаризма. И это было жестоким ударом для целого поколения, представители которого до сих пор отказываются усматривать связь между двумя этими фактами. Но такой результат только подтверждает правоту основоположников философии либерализма, последователями которых мы все еще склонны себя считать. Мы последовательно отказались от экономической свободы, без которой свобода личная и политическая в прошлом никогда не существовали. И хотя величайшие политические мыслители XIX в. - де Токвиль и лорд Эктон - совершенно недвусмысленно утверждали, что социализм означает рабство, мы медленно, но верно продвигались в направлении к социализму. Теперь же, когда буквально у нас на глазах появились новые формы рабства, оказалось, что мы так прочно забыли эти предостережения, что не можем увидеть связи между этими двумя вещами.

Современные социалистические тенденции означают решительный разрыв не только с идеями, родившимися в недавнем прошлом, но и со всем процессом развития западной цивилизации. Это становится совершенно ясно, если рассматривать нынешнюю ситуацию в более масштаб–нон исторической перспективе. Мы демонстрируем удивительную готовность расстаться не только со взглядами Кобдена и Брайта, Адама Смита и Юма или даже Локка и Мильтона, но и с фундаментальными ценностями нашей цивилизации, восходящими к античности и христианству. Вместе с либерализмом XVIII–XIX вв. мы отметаем принципы индивидуализма, унаследованные от Эразма и Монтеня, Цицерона и Тацита, Перикла и Фукидида.

Нацистский лидер, назвавший национал–социалистическую революцию "контрренессансом", быть может, и сам не подозревал, в какой степени он прав. Это был решительный шаг на пути разрушения цивилизации, создававшейся начиная с эпохи Возрождения и основанной прежде всего на принципах индивидуализма. Слово "индивидуализм" приобрело сегодня негативный оттенок и ассоциируется с эгоизмом и самовлюбленностью. Но, противопоставляя индивидуализм социализму и иным формам коллективизма, мы говорим совсем о другом качестве, смысл которого будет проясняться на протяжении всей этой книги. Пока же достаточно будет сказать, что индивидуализм, уходящий корнями в христианство и античную философию, впервые получил полное выражение в период Ренессанса и положил начало той целостности, которую мы называем теперь западной цивилизацией. Его основной чертой является уважение к личности как таковой, т. е. признание абсолютного суверенитета взглядов и наклонностей человека в сфере его жизнедеятельности, какой бы специфической она ни была, и убеждение в том, что каждый человек должен развивать присущие ему дарования. Я не хочу употреблять слово "свобода" для обозначения ценностей, господствующих в эту эпоху: значение его сегодня слишком размыто от частого и не всегда уместного употребления. "Терпимость" - вот, может быть, самое точное слово. Оно вполне передает смысл идеалов и ценностей, находившихся в течение этих столетий в зените и лишь недавно начавших клониться к закату, чтобы совсем исчезнуть с появлением тоталитарного государства.

Постепенная трансформация жестко организованной иерархической системы, - преобразование ее в систему, позволяющую людям по крайней мере пытаться самим выстраивать свою жизнь и дающую им возможность выбирать из многообразия различных форм жизнедеятельности те, которые соответствуют их склонностям, - такая трансформация тесно связана с развитием коммерции. Новое мировоззрение, зародившееся в торговых городах северной Италии, распространялось затем по торговым путям на запад и на север, через Францию и юго–западную Германию в Нидерланды и на Британские острова, прочно укореняясь всюду, где не было политической деспотии, способной его задушить. В Нидерландах и Британии оно расцвело пышным цветом и впервые смогло развиваться свободно в течение долгого времени, становясь постепенно краеугольным камнем общественной и политической жизни этих стран. Именно отсюда в конце XVII–XVIII вв. оно начало распространяться вновь, уже в более развитых формах, на запад и на восток, в Новый Свет и в центральную Европу, где опустошительные войны и политический гнет не дали в свое время развиваться росткам этой новой идеологии.

На протяжении всего этого периода новой истории Европы генеральным направлением развития было освобождение индивида от разного рода норм и установлений, сковывающих его повседневную жизнедеятельность. И только когда этот процесс набрал достаточную силу, стало расти понимание того, что спонтанные и неконтролируемые усилия индивидов могут составить фундамент сложной системы экономической деятельности. Обоснование принципов экономической свободы следовало, таким образом, за развитием экономической деятельности, ставшей незапланированным и неожиданным побочным продуктом свободы политической.

Быть может, самым значительным результатом высвобождения индивидуальных энергий стал поразительный расцвет науки, сопровождавший шествие идеологии свободы из Италии в Англию и дальше. Конечно, и в другие периоды истории человеческая изобретательность была не меньшей. Об этом свидетельствуют искусные автоматические игрушки и другие механические устройства, созданные в то время, когда промышленность еще практически не развивалась (за исключением таких отраслей, как горное дело или производство часов, которые почти не подвергались контролю и ограничениям). Но в основном попытки внедрить в промышленность механические изобретения, в том числе и весьма перспективные, решительно пресекались, как пресекалось и стремление к знанию, ибо всюду должно было царить единомыслие. Взгляды большинства па то, что должно и что не должно, что правильно и что не правильно, прочно закрывали путь индивидуальной инициативе. И только когда свобода предпринимательства открыла дорогу использованию нового знания, все стало возможным, - лишь бы нашелся кто–нибудь, кто готов действовать на свой страх и риск, вкладывая свои деньги в те или иные затеи. Лишь с этих пор начинается бурное развитие науки (поощряемое, заметим, вовсе не теми, кто был официально уполномочен заботиться о науке), изменившее за последние сто пятьдесят лет облик нашего мира.

Как это часто случается, характерные черты нашей цивилизации более зорко отмечали ее противники, а не друзья. "Извечная болезнь Запада: бунт индивида против вида", - так определил силу, действительно создавшую нашу цивилизацию, известный тоталитарист XIX в. Огюст Конт. Вкладом XIX в. в развитие индивидуализма стало осознание принципа свободы всеми общественными классами и систематическое распространение новой идеологии, развивавшейся до этого лишь там, где складывались благоприятные обстоятельства. В результате она вышла за пределы Англии и Нидерландов, захватив весь европейский континент.

Процесс этот оказался поразительно плодотворным. Всюду, где рушились барьеры, стоявшие на пути человеческой изобретательности, люди получали возможность удовлетворять свои потребности, диапазон которых все время расширялся. И поскольку по мере роста жизненных стандартов в обществе обнаруживались темные стороны, с которыми люди уже не хотели мириться, процесс этот приносил выгоду всем классам. Было бы неверно подходить к событиям этого бурного времени с сегодняшними мерками, оценивать его достижения сквозь призму наших стандартов, которые сами являются отдаленным результатом этого процесса и, несомненно, позволят обнаружить там много дефектов. Чтобы на самом деле понять, что означало это развитие для тех, кто стал его свидетелем и участником в тот период, надо соотносить его результаты с чаяниями и надеждами предшествовавших ему поколений. И с этой точки зрения его успех превзошел все самые дерзкие мечты: к началу XX в. рабочий человек достиг на Западе такого уровня материального благополучия, личной независимости и уверенности в завтрашнем дне, который за сто лет перед этим казался просто недостижимым.

Если рассматривать этот период в масштабной исторической перспективе, то, может быть, наиболее значительным последствием всех этих достижений следует считать совершенно новое ощущение власти человека над своей судьбой и убеждение в неограниченности возможностей совершенствования условий жизни. Успехи рождали новые устремления, а по мере того, как многообещающие перспективы становились повседневной реальностью, человек хотел двигаться вперед все быстрее. И тогда принципы, составлявшие фундамент этого прогресса, вдруг стали казаться скорое тормозом, препятствием, требующим немедленного устранения, чем залогом сохранения и развития того, что уже было достигнуто.

Сама природа принципов либерализма не позволяет превратить его в догматическую систему. Здесь нет однозначных, раз и навсегда установленных норм и правил. Основополагающий принцип заключается в том, что, организуя ту или иную область жизнедеятельности, мы должны максимально опираться на спонтанные силы общества и как можно меньше прибегать к принуждению. Принцип этот применим в бессчетном множестве ситуаций. Одно дело, например, целенаправленно создавать системы, предусматривающие механизм конкуренции, и совсем другое - принимать социальные институты такими, какие они есть. Наверное, ничто так не навредило либерализму, как настойчивость некоторых его приверженцев, твердолобо защищавших какие–нибудь эмпирические правила, прежде всего "laissez–faire". Впрочем, это было в определенном смысле неизбежно. В условиях, когда при столкновении множества заинтересованных, конкурирующих сторон каждый предприниматель готов был продемонстрировать эффективность тех или иных мер, в то время как негативные стороны этих мер были не всегда очевидны и зачастую проявлялись лишь косвенно, в таких условиях требовались именно четкие правила. А поскольку принцип свободы предпринимательства в то время уже не подвергался сомнению, искушение представить его в виде такого железного правила, не знающего исключений, было просто непреодолимым.

В такой манере излагали либеральную доктрину большинство ее популяризаторов. Уязвимость этого подхода очевидна: стоит опровергнуть какой–нибудь частный тезис, и все здание тотчас обрушится. В то же время позиции либерализма оказались ослаблены из–за того, что процесс совершенствования институциональной структуры свободного общества шел очень медленно. Процесс этот непосредственно зависит от того, насколько хорошо мы понимаем природу и соотношение различных социальных сил и представляем себе условия, необходимые для наиболее полной реализации потенциала каждой из них. Этим силам нужно было содействие, где–то поддержка, но прежде всего надо было понять, каковы они. Либерал относится к обществу, как садовник, которому надо знать как можно больше о жизни растения, за которым он ухаживает.

По отношению к другим людям психологи подразделяют учеников на две основные категории. Первая - это общи­тельные, с коллективистскими наклонностями ребята. Про­явить себя они могут только в коллективе. Обособленная жизнь не для них. Вторую категорию составляют школьники индивидуалистического склада, «выпадающие из коллекти­ва». В коллектив они входят только по необходимости и при первой возможности стремятся из него выйти, обособиться. В связи с этим некоторые педагоги ставят вопрос: если есть ребята «выпадающие» из коллектива, то зачем нужно стре­миться всех сделать коллективистами, насильственно изме­нять природу человека и переделывать его личностные ка­чества? Не лучше ли предоставить человеку право быть са­мим собой, идти в жизни своей дорогой?

Как думаете вы? Приведите свои доказательства за и против.

Научными исследованиями выделены (рис. 4) три наиболее распространенные модели развития отношений между лич­ностью и коллективом: 1) личность подчиняется коллективу

Рис.4

(конформизм); 2) личность и коллектив находятся в оптималь­ных отношениях (гармония); 3) личность подчиняет себе кол­лектив (нонконформизм). В каждой из этих общих моделей выделяется множество линий взаимоотношений, например: кол­лектив отвергает личность; личность отвергает коллектив; сосу­ществование по принципу невмешательства и т. д.

Согласно первой модели личность может подчиняться требованиям коллектива естественно и добровольно, может ус­тупать коллективу как внешней превосходящей силе, а может пытаться и дальше сохранять свою независимость и индивиду­альность, подчиняясь коллективу лишь внешне, формально. Если очевидно стремление войти в коллектив, личность скло­няется к ценностям коллектива, принимает их. Коллектив «поглощает» личность, подчиняет ее нормам, ценностям и тра­дициям своей жизни.

По второй линии поведения возможны различные пути развития событий: 1) личность внешне подчиняется требовани­ям коллектива, сохраняя внутреннюю независимость; 2) лич­ность открыто «бунтует», сопротивляется, конфликтует. Моти­вы приспособления личности к коллективу, его нормам и цен­ностям разнообразны. Наиболее распространенный, бытовав­ший в наших школьных коллективах мотив - стремление из-

бежать лишних и ненужных осложнений, неприятностей, бо­язнь испортить «характеристику». В этом случае школьник только внешне воспринимает нормы и ценности коллектива, высказывает те суждения, которые от него ждут, ведет себя в различных ситуациях так, как это принято в коллективе. Одна­ко вне школьного коллектива он и рассуждает, и думает иначе, ориентируясь на ранее сложившийся у него социальный опыт. Такое состояние может быть временным, переходным, а может оставаться постоянным. Последнее наблюдается тогда, когда сложившийся ранее социальный опыт личности, неадекватный опыту коллектива, получает подкрепление со стороны других коллективов (семьи, дворовой компании и т. д.).

Открытый «бунт» против коллектива - явление в наших школах редкое. Ребята «бунтуют» лишь изредка и то по неприн­ципиальным вопросам. Чувство самосохранения берет верх. Коллектив, сломавший личность, выступает по отношению к ней в роли жандарма. Это противоречит гуманному подходу к воспитанию, и педагогам есть над чем думать, разрабатывая новые пути совершенствования отношений личности с коллек­тивом.

Идеал взаимоотношений - гармонизация личности и кол­лектива. По некоторым оценкам, комфортными условия своей жизни в коллективе считают менее 5% опрошенных школьни­ков. Углубленное изучение этих ребят показало, что они наде­лены редкими природными коллективистскими качествами, а поэтому способны уживаться в любом коллективе, приобрели положительный социальный опыт человеческого общежития и к тому же оказались в хороших сформированных коллективах. В этом случае между личностью и коллективом никаких про­тиворечий нет. Каждый член коллектива заинтересован в су­ществовании дружного длительного объединения.

Типичная модель отношений личности и коллектива, ха­рактерная для недавней нашей школы, - сосуществование. Личность и коллектив сосуществуют, соблюдая формальные отношения, называясь при этом коллективом, но не будучи им по сути. В большинстве случаев в коллективе устанавливается двойная система ценностей, двойное поле морального напря­жения, когда в рамках организованной при участии педагогов деятельности между школьниками устанавливаются позитив­ные отношения, а при неорганизованном общении они оста­ются отрицательными. Это связано с тем, что ребята не могут

проявить в коллективе свою индивидуальность, а вынуждены играть навязанные роли. Там, где удается расширить диапазон ролей, школьники находят удовлетворяющие их позиции в коллективе, и их положение в системе отношений становится более благоприятным.

Третья модель взаимоотношений личности с коллекти­вом, когда личность подчиняет себе коллектив, встречается не часто. Все же, учитывая деятельность так называемых нефор­мальных лидеров, а следовательно, и наличие двойных, а не­редко и тройных систем ценностей и отношений, эту модель нельзя игнорировать. Яркая личность, ее индивидуальный опыт могут в силу тех или иных причин оказаться привлекательны­ми в глазах членов коллектива. Эта привлекательность чаще всего обусловлена личностными качествами, необычностью суждений или поступков, оригинальностью статуса или пози­ции. В таком случае социальный опыт коллектива может изме­ниться. Этот процесс может иметь двойственный характер и приводить как к обогащению социального опыта коллектива, так и к обеднению его, если новый кумир становится нефор­мальным лидером и ориентирует коллектив на более низкую систему ценностей, чем та, которой коллектив уже достиг.

Психологи и педагоги отмечают распространенную пози­цию членов школьных коллективов, при которой индивидуа­лизм проявляется в скрытой, завуалированной форме. Есть не­мало школьников, весьма охотно берущихся за предложенную работу, особенно ответственную. Блеснуть, быть у всех на виду, показать свое превосходство над другими и нередко за счет других - частый мотив их усердия. Их не печалит плохое со­стояние дел в коллективе, иногда даже радуют общие неудачи класса, так как на этом фоне ярче блестят их собственные до­стижения.

Разумеется, рассмотренными моделями не исчерпывается все огромное многообразие отношений личности и коллектива, к анализу которого в каждом конкретном случае надо подхо­дить во всеоружии знания психологических механизмов моти­вации деятельности и поведения личности, а также закономер­ностей социальной педагогики и психологии.

Человек – существо сугубо социальное.
Выросшие по стечению обстоятельств в лесу, среди животных ребятишки, т.н. «маугли», практически ничем не отличаются в поведении от своих четвероногих собратьев по разуму. Кроме того, с определённого возраста они становятся необучаемыми. Т.е. как ни бейся, животный тип сознания уже сформирован, и научить такого хотя бы говорить по-человечески – нереально. Некоторые просто погибают в «неволе».

С самых ранних времён своего существования homo sapiens жил коллективно. Физически довольно слабые по одиночке – организованной группой древние люди могли и мамонта завалить, и кита изловить, и ещё много чего. Вместе с тем, внутриплеменная конкуренция, борьба за власть и различные материальные блага, заставляла людей думать и о сугубо личных интересах.

Чем дальше, тем более явным образом давала о себе знать формирующаяся в человеческом обществе парадигма (термин «парадигма» я употребляю здесь в его гуманитарном понимании) индивидуализма. «Я» превыше «мы» - отталкиваясь от этого стали мыслить и действовать многие люди.
Наиболее обширно и глубоко она изначально проявлялась в западноевропейской культуре.
Глобальной точкой отсчёта в этом плане можно считать Новое Время, вместе с зарождением протестантизма и впоследствии капитализма.
Одна за другой буржуазные революции в Европе провозглашали приоритет Индивида над Государством, личности над социумом, частного над общим. «Государство – это я!», говорил «король-солнце» Людовик XIV. «Я – это государство!», говорили вослед многие другие.
Чуть позже и за океаном, в США происходили, со своей, конечно, спецификой, подобные процессы.

Другое дело – Восток. Здесь никогда не было культа индивидуальности, не заострялось внимание на противостоянии личности обществу. Что характерно, в результате экспорта американского капитализма в Японию и дальнейшее его распространение по Юго-Восточной Азии после Второй Мировой войны, ситуация там практически не изменилась. Евро-американский экономический индивидуализм как идеология собственничества, стяжательства здесь обрёл формы корпоративного коллективизма. При этом, сами новые формы капитализма вполне успешно прижились.

Следовательно, дело не в экономическом аспекте индивидуализма, а в идеологическом (прежде всего, религиозном). Протестантский образ мышления, протестантская этика – корень массовости западного индивидуализма.

Итак, в общем плане сделаем вывод. По тем или иным причинам, исторически и в современности индивидуализм значительно больше присущ Западной культуре, коллективизм – Восточной.

Рассмотрим теперь плюсы и минусы, которые содержит каждая из этих парадигм. В качестве критерия возьмём условную эффективность функционирования общества в целом.

Индивидуализм означает конкуренцию. Конкуренция заставляет развиваться, выдавать результаты лучше и быстрее других. Таким образом, личная инициатива, изобретательность и т.п., делают активность отдельных людей в условиях индивидуализма более эффективной. Минус – в том, что эта же самая конкуренция при определённых условиях становится стагнационным, угнетающим фактором. Больше сил уходит на конкурентную борьбу, чем на действительное развитие.

Коллективизм означает интегрированность. Есть общие цели, есть система, и каждый занимает в ней определённое положение, выполняет те или иные функции для наиболее эффективного выполнения ставящихся задач. Определённая конкуренция здесь также существует, но отходит на задний план. Приоритетна – общественная польза индивидуальных действий, а не личная выгода, которая при этом извлекается. Это, безусловно, плюс. Система испытывает минимум потерь «мощности» в результате конкурентного «трения». Главный минус: действуя преимущественно во имя общего блага, индивид пренебрегает саморазвитием. Главное – выполнять СВОЮ определённую работу хорошо, а реализация скрытых возможностей, какого-то неочевидного потенциала – подождёт.

Безусловно, в чистом виде ни одна из этих парадигм реально не воплощена.
Идеал индивидуализма, в политическом отношении – анархия. Государства и каких-либо законов нет, каждый сам за себя и сам себе хозяин. Свобода от общества.
Идеал коллективизма – коммунизм. Общество – это всё. Государства также нет, так как люди настолько самоорганизованны, что безо всякого внешнего контроля действуют наилучшим для всех (для общества в целом) образом. Свобода в обществе.

Какая из идей лучше – этот вопрос лишён смысла. Всякое общество самостоятельно или относительно самостоятельно формирует в себе те или иные тенденции, способствующие выживанию этого общества. Естественным образом, на протяжении столетий, устанавливается тот или иной тип «менталитета». Это может зависеть от многих факторов, данная проблема весьма сложна и требует ещё всестороннего глубокого изучения.

Как видно, практически любую достаточно развитую страну можно отнести к Западному либо Восточному типу общественного сознания, соответственно индивидуалистическому либо коллективистскому типу менталитета её граждан. Большинство этих стран и находятся соответственно – на Западе либо Востоке.

Но есть одна страна, которая традиционно стоит особняком. И ни там, и ни сям. Как вы уже, наверное, догадались, речь идёт о нашей родной России. Многие ещё по школьным урокам истории помнят горячие споры «славянофилов» и «западников» образца российского 19-го века. «Восточников» как-то особо не наблюдалось. Очевидно, потому, что до определённого времени (конец 19-го века) Восток не рассматривался как сила и культура, способная соперничать с Западом и Россией. Скорее, просто как экзотика.

Каковы были тогда и могут быть сейчас аргументы в пользу «западничества»?
Конечно, наибольшая часть русских живёт и всегда жила в европейской части России. Просто потому, что, за исключением Дальнего Востока, остальная территория малопригодна для жизни. Да и осваивать её стали по историческим меркам недавно. Далее, безусловно, формальности на тему принадлежности русских к «стопроцентно европейским» славянам, принадлежности русского языка к индоевропейской группе (куда входят почти все языки народов Европы), общности культуры, истории, родству царей с теми же немцами, и т.д. Присутствовали ссылки на Петра I, откровенного западника, при котором Россия вступила в качественно новый период своего развития. Очень серьёзным аргументом в 19 веке было, что Запад (Западная Европа) – впереди планеты всей по развитию экономики, политики, военного дела. В наши дни это становится всё менее и менее однозначным..

«Славянофилы» ратовали за объединение славянских народов под знаменем православия. Вместе с критикой некоторых аспектов западного образа жизни и культуры, они указывали на исторически общинный характер организации русских и вообще славян. Таким образом, делался вывод о необходимости выработки для России «особого пути», принципиально отличного от западного. Как известно, ничего конкретного на эту тему не было придумано, славянофильство постепенно выродилось под давлением набирающих силу космополитизма и либерализма.

Современное положение дел показывает, что западный, индивидуалистический путь не является единственно эффективным и не знающим конкуренции. Юго-Восточная Азия, в особенности Китай, не перестаёт удивлять мир своими успехами по многим важным направлениям. В то же время, именно китайцев можно считать образцовыми представителями явного коллективизма. Один – ничто, много – сила! Вот их девиз, который более чем хорошо работает.

Но вернёмся к родным пенатам. Кто более прав – западники или славянофилы? Представляется, всё-таки, последние.
Не потому, что они очень правы. А потому, что западники не очень правы.
Одно дело – перенимать опыт, технологии, и т.д. Это хорошо, это полезно.
Но совсем другое – слепо копировать, насаждать чуждое, сеять на неблагодатной почве. Вот Хрущёв тоже пытался кукурузой всю страну накормить. И что из этого вышло?.. Ну не растёт, климат не тот, и земля не та. Разве что чернозём. А в нём, опять же, картошка мелкая получается..
Нам не присуща ни английская прагматичность, ни немецкий педантизм, ни французское самолюбие, ни итальянская экспрессия, ни скандинавское спокойствие. И одновременно – присуще, всё понемногу, и в своём колорите.
Русский человек никогда не был европейцем в полном смысле этого слова. И уже, видимо, не станет. Это не плохо и не хорошо. Это просто факт, требующий осознания.

Ещё более глупо было бы – пытаться организовывать наше общество по сугубо восточному коллективистскому образцу. Нам никогда не достичь присущей Востоку столь фанатичной преданности общему делу, такого безоглядного и практически бескорыстного трудолюбия, такой покорности власти. И это тоже, просто факт.

Таким образом, славянофилы правы в главном – у России особый путь. По поводу частностей можно спорить. Лично мне представляется, что, по крайней мере, в современности строить государство на основе весьма догматичной религии и этнического единства – это, мягко говоря, регрессивно.

Нам нужна «золотая середина» - баланс индивидуализма и коллективизма как воплощение единства Запада и Востока.
Т.е. с одной стороны, должны быть созданы условия для развития личности каждого, возможности для проявления лучших индивидуальных качеств людей. С другой – наше государство должно быть сильным, должен быть «царь» как истинный лидер, мудрый владыка, пример для всех и основа государственности. Необходимость наличия ярко выраженного верховного лидера, даже с элементами авторитаризма, для России очевидна. Попытки парламентского или какого-либо иного коллективного управления страной в результате погружали её в хаос беззакония и неизменного последующего установления права сильного. Это было и в 1917 году, между двумя революциями, и в 1991-1993-м.
Мало того, возникает вопрос вообще о сомнительной необходимости у нас парламента в классическом его понимании. Противоречия, существовавшие в Государственной Думе в начале XX века, в значительной мере способствовали событиям 1917 года. Вступивший в конфронтацию с президентом Верховный Совет был расстрелян танками в 1993-м. ГосДума РФ достаточно быстро превратилась в однополярный, марионеточный и, по сути, бессмысленный орган.
Таким образом, западный вариант парламентского управления при фактическом отсутствии реального лидера (а-ля конституционная монархия) – для нас также категорически неприемлем.

Соблюсти индивидуалистско-коллективистский баланс – задача не из лёгких. Неизбежны временные «перекосы» к либерализму либо к тоталитарности. Как минимизировать эти явления?
Исторически так сложилось, что роль личности в нашей истории – критический фактор. От единоличной воли, либо её отсутствия, Царя Всея Руси всегда зависело не много, а очень много.
Поэтому первейшим делом необходимо обеспечить условия для занятия Престола как можно более достойным для этого человеком.
Классическая схема «общенародных» выборов показала себя у нас с далеко не лучшей стороны. Хотя, её можно и сохранить, но при соблюдении одного важнейшего условия. Результаты выборов должны быть предельно открытыми и подробными, для исключения возможности фальсификации. Публикация точных цифр по каждому участку – только так можно решить эту задачу.
Далее, условно-авторитарная власть даёт коллективисткий импульс «сверху», а сами граждане и организации на местном уровне дают индивидуалистический импульс «снизу». Таким образом формируется система, объединяющая в себе, по сути, монархизм и местное самоуправление. Представляется, подобное было близко к воплощению в Российской Империи начала 20 века. Однако, тяжелейший кризис кровонаследного царизма и чуждых нам форм парламентаризма не позволил осуществить это.

В который раз нам приходится учиться на своих ошибках..

Лекция 3. Индивидуализм, коллективизм, соборность

1.Индивидуалистическая жизненная стратегия. Амбивалентность индивидуализма . Другой никогда не существует сам по себе, изолированно от общества. Он в своем индивидуальном бытии репрезентирует общество в целом. Поэтому самоопределение в отношении к Другому тождественно для личности самоопределению по отношению к обществу. Вступая в мир, человек оказывается в определенных социальных условиях, от его воли не зависящих. К числу этих условий относятся и принципы организации индивидов в социальные общности.

В протестантских социальных системах (шире - на Западе) это индивидуализм, в так называемом традиционном обществе, т. е. обществе, не прошедшем стадию атомизации наподобие той, которую пережила Западная Европа в период Реформации, - коллективизм. (См.: Кара-Мурза С. Г. Что происходит с Россией? Куда нас ведут? Куда нас приведут? М.: Былина, 1994. - 64 с. Его же. После перестройки. Интеллигенция на пепелище родной страны. М.: Былина, 1995. - 132 с.). Главная ценность индивидуализма - свобода. Ее трактовка претерпела известную эволюцию. Если в «классическом» индивидуализме (А. Смит, Дж. Локк) акцент делается на негативном аспекте свободы, т. е. на принципе невмешательства государства в дела индивида, то в современных версиях индивидуалистической философии подчеркивается необходимость обеспечения государством безопасных и комфортных условий для жизнедеятельности индивида. (См.: Согрин В. В. Западный либерализм и российские реформы // Свободная мысль. - 1996. - № 1. С. 32 - 43. Его же. Либерализм в России: перипетии и перспективы // Общественные науки и современность. - 1997. - № 1. С. 13 - 23). Главная ценность коллективизма - защищенность индивида, обеспечение гарантированного минимума жизненных условий.

От человека, еще раз повторим, не зависит, в каком обществе появиться на свет: в том, где исторически торжествует индивидуализм, или в обществе коллективистском. Но отношение к существующей реальности - прерогатива человека. Личность в своем индивидуальном развитии самоопределяется: разделить ей ценности, господствующие в обществе, или принять другие, отличные от них. Дилемма такова: либо коллективизм с его видением человека как части социального целого, либо индивидуализм с его представлением об обществе как совокупности наделенных равными правами и равным достоинством индивидов. Человек включен в систему социальных отношений через «малое общество»: семью, род, клан, сельскую общину, трудовой коллектив и т. п. Личность, выбравшая коллективизм, мыслит о себе как о части целого, ощущает себя представителем этого целого. Помыслы и чувства индивидуалиста сосредоточены на нем самом.

В советском обществе отрицательное отношение к индивидуализму формировалось всей мощью пропагандистского аппарата. В бесчисленных газетных статьях, брошюрах, монографиях на все лады повторялся один незамысловатый мотив: индивидуализм людей разъединяет, коллективизм сплачивает; индивидуализм это всегда плохо, коллективизм - замечательно. Безусловное осуждение индивидуализма было одним из краеугольных камней официальной идеологии. Совершенно ясно, что в такой идейной атмосфере научное исследование вопроса оказывалось делом весьма нелегким. Первым, кто высказался за преодоление односторонних трактовок индивидуализма, стал Ю. А. Замошкин. Именно он в 1989 году поставил вопрос «об общецивилизационной значимости <...> основных принципов и установок, традиционно ассоциировавшихся с индивидуализмом». (Замошкин Ю. А. За новый подход к проблеме индивидуализма // Вопросы философии. - 1989. - № 6. С. 3). Что касается «старого подхода», то он имел место в прежних работах Ю. А. Замошкина. См.: Замошкин Ю.А. Кризис буржуазного индивидуализма и личность. Социологический анализ некоторых тенденций в общественной психологии США. М.: Наука, 1966. - 328 с.; Его же. Личность в современной Америке. Опыт анализа ценностных и политических ориентаций. М.: Мысль, 1980. - 247 с.). В русле сформулированной Ю. А. Замошкиным программы было предпринято специальное исследование рядом философов из Екатеринбурга. (Человек: индивидуалист и индивидуальность. Екатеринбург: Изд-во УрГЮА, 1995. - 107 с.). Основные идеи данного исследования выражены А. В. Грибакиным в статье с достаточно красноречивым названием «Апология индивидуализма». В ней подчеркивается, что «индивидуализм имеет общечеловеческое значение, ибо служит одним из центральных катализаторов развития цивилизации». (Грибакин А. В. Апология индивидуализма // Человек: индивид и индивидуальность. С. 13).

А. В. Грибакин рассматривает индивидуализм не как нечто совершенно элементарное (предпочтение интересов индивида интересам социума), а как сложный многоаспектный феномен. Индивидуализм, во-первых, «выражает факт защиты обществом, объединенными некоторой целью группами людей (коллективами), чести и достоинства, прав и свобод любого человека, содействие в реализации его жизненного потенциала. Во-вторых, в содержание индивидуализма входит и процесс самоопределения личности, самостоятельное распоряжение человеком собственной жизнью». (Там же). Если судить по названию, статью А. В. Грибакина можно истолковать как прославление индивидуализма. Но знакомство с текстом приводит к иному выводу: фактически автор выступает с идеей диалектического синтеза индивидуализма и коллективизма. Только так можно понять следующее положение: «Одну из хитростей» организации общества, исторического движения составляет то, что индивид и коллектив взаимно полагают, требуют, формируют и одновременно отрицают, исключают друг друга. Обе стороны целостности стремятся переложить свои заботы на другую, подчинить ее деятельность реализации своих интересов. В каждый данный исторический момент значимость индивидуалистической и коллективистских тенденций неодинакова. Между ними крайне редко устанавливается равновесие. Чаще одна из них доминирует, уступая по прошествии некоторого времени и смены приоритетов место другой». (Там же. С. 15). На аналогичной платформе стоит Ю. А. Замошкин. «Я убежден, - пишет он, - что история человеческой цивилизации уже достигла той стадии, когда общество может развиваться более динамично, в большей мере противостоять угрозе застоя, глубоких социальных конфликтов и кризисных процессов лишь при условии, что будут реализованы два ряда потребностей: это, с одной стороны, потребности в коллективном, четко организованном массовом действии, ориентированном на реалистически, рационально осмысленный общественный интерес; а с другой стороны, потребности в энергичном, инициативном и предприимчивом индивиде, способном в сложных переплетениях социальных связей брать на себя ответственность, принимать самостоятельные решения, руководствуясь собственным разумением, здравым смыслом и расчетом». (Ю. А. Замошкин Цит. соч., С. 14).

Внимательный анализ феномена индивидуализма позволяет выделить в нем различные исторические формы и разнонаправленные тенденции. Так, Г. Зиммель выявил существование двух исторических форм индивидуализма. На заре буржуазной цивилизации «рвущийся к самоосуществлению индивидуализм имел своим фундаментом представление о природном равенстве индивидов. Все ограничения были для него искусственными порождениями неравенства; стоит отбросить их вместе с их исторической случайностью, несправедливостью, подавлением, как явится совершенный человек». (Зиммель Г. Индивид и свобода // Избранное в 2 т. М.: Юристъ. 1996. Т. 2. Созерцание жизни. С. 194 - 195). Затем на смену этой исторической форме индивидуализма, где равенство обосновывалось свободой, а свобода - равенством, приходит другая форма, связанная с совершенно иной расстановкой акцентов. «На место этого равенства, выражающего глубочайшее бытие человечности, но которое только должно быть реализовано, новый индивидуализм ставит неравенство. Там равенству нужна была свобода, здесь неравенству не хватает только свободы для того, чтобы одним своим присутствием определить человеческое существование». (Там же. С. 197). Г. Зиммель, как видим, вскрыл тот факт, что индивидуализм амбивалентен: в нем, с одной стороны, заложен потенциал протеста против несправедливости, угнетения, подавляющих человеческую индивидуальность ограничений, с другой стороны, он же может служить идейным обоснованием необходимости и полезности подавления одной личностью другой. А. В. Грибакин, акцентируя внимание на амбивалентности индивидуализма, различает индивидуализм альтруистический и эгоистический. «Первый связан с обеднением и уничтожением «чужой» жизни, а, в конечном счете, и своей собственной. Второй расширяет горизонт существования других людей и, обогащая содержание жизни индивида, открывает для себя новые перспективы». (Грибакин А. В. Цит. соч., С. 18).

Что касается индивидуализма, «обедняющего и уничтожающего чужую жизнь», то принятие его в качестве личной жизненной позиции совершенно очевидным образом ведет к субъективному отпадению человека от мира, т. е. к бездуховности. Критика индивидуализма в рамках западной культурной традиции, можно сказать, - общее место. Так, об эгоизме как определенной крайности индивидуализма писал Э. Фромм в своем знаменитом эссе «Бегство от свободы». «Эгоизм - не любовь к себе, а прямая ее противоположность. Эгоизм - это вид жадности, и, как всякая жадность, он включает в себя ненасытность, в результате которой истинное удовлетворение в принципе недостижимо». (Фромм Э. Бегство от свободы. М.: Прогресс, 1990. С. 104). В отечественной философской литературе, насколько нам известно, существует лишь одна почти тридцатилетней давности монография Э. Ф. Петрова, специально посвященная явлению эгоизма. (Петров Э. Ф. Эгоизм. Философско-этический очерк. М.: Наука, 1969. - 206 с.). Работа написана с ортодоксальных позиций, в ней многое устарело. Сейчас в соответствии с общей логикой выворачивания прежних ценностей наизнанку следовало бы ожидать появления труда, в котором эгоизм будет воспет. Однако таких смельчаков почему-то не видно. Совсем другое дело - тот вид индивидуализма, который назван А. В. Грибакиным альтруистическим. Человек, принявший его в качестве «руководства к действию», не противопоставляет свои цели целям общества, но полагает, что социальные интересы могут быть наилучшим образом удовлетворены, если каждый участник социального взаимодействия будет преследовать свои собственные цели. Ориентированная в духе такого индивидуализма личность не отгорожена от мира, но ее открытость миру основана на примате индивидуальности над социальной целостностью.

2.Коллективизм истинный и мнимый . Но если амбивалентен индивидуализм, то это означает, что не так уж прост и коллективизм. В этом последнем также можно выделить разнонаправленные векторы. Один вектор связан с нивелированием личностных особенностей, ограничением, а то и подавлением личной инициативы, самостоятельности, предприимчивости, ответственности. Другой - с заботой о каждом члене коллектива, признанием за ним права на социально гарантированный минимум благ, обеспечивающих удовлетворение базовых жизненных потребностей, поощрением инициативы, направленной на социально полезные цели. Условимся называть первый тип коллективизма псевдоколлективизмом, а второй - коллективизмом истинным. Человек, выбравший в качестве своей личной ориентации первую тенденцию, растворяется в массе индивидов. В итоге границы того коллектива, в котором он по собственному желанию или волею обстоятельств оказался, становятся для него границами мира. «Большой мир» с его проблемами и заботами, реально существующий за пределами малого социума, становится при таком выборе холодной абстракцией. Личность, сделавшая свой жизненный выбор в пользу второй тенденции, реализует себя в мире совершенно иным образом. Она исполнена уверенности в том, что коллектив всегда и при любых условиях обеспечит возможность ее самореализации. При этом коллективист подобного типа воспринимает общественно значимые цели как задачи, на решение которых должны быть направлены личные усилия. Здесь заключено тонкое отличие индивидуализма («альтруистического») и коллективизма второго вида: коллективист мыслит свои цели как часть общих, индивидуалист - общие цели рассматривает как продолжение личных.

Впечатляющее изображение коллективизма создал классик советской поэзии, искренне и глубоко исповедовавший коммунистическую веру, - В. В. Маяковский.

«Я счастлив,

этой силы частица,

что общие

даже слезы из глаз.

нельзя причаститься

великому чувству

по имени -

(Маяковский В. В. Владимир Ильич Ленин // Соч. в 8 т., М.: Правда, 1968. Т. 4. С. 174). Маяковскому вменяют в вину поэтизацию тоталитаризма. При этом (обычно в ироническом контексте) приводят его знаменитый образ «каплей литься с массами». Но в полном виде строфа, где этот образ использован, как правило, не цитируется. Трудно предположить, что такой прием используется по неведению.

Если привести цитату целиком, она оставляет совсем не то впечатление, которое нужно ниспровергателям великого поэта.

где инжир с айвой

без труда

у рта моего, -

относишься

Но землю,

завоевал

и полуживую

вынянчил,

где с пулей встань,

с винтовкой ложись,

где каплей

льешься с массами, -

на жизнь,

на праздник

и на смерть».

(Там же, Т. 5. С. 135 - 136). Лирический герой Маяковского (которого в данном случае невозможно отделить от самого поэта) ощущает себя человеком, чье сердце бьется в унисон с сердцами миллионов и миллионов людей. Здесь нет никакого растворения в массе, никакого обезличивания. Здесь - ощущение полного и совершенного счастья от сознания собственной причастности к народной судьбе. Разве это не проявление духовности?! Современная идейная ситуация российского общества актуализирует тему коллективизма. Радикальные либеральные реформы, предпринятые в нашей стране, исходят из постулата противоестественности коллективизма. Коллективистское мировоззрение оценивается как навязанное сверху, как результат воздействия государственной идеологической машины. Индивидуализм же изображается как выражение естественной сути человека.

В современных идеологических клише, усиленно навязываемых обществу некоторыми средствами массовой информации, явственно проступают черты прежней идеологемы. В ней только поменяли плюс на минус.

3.Диалектика индивидуализма и коллективизма . Но безмерное упрощение действительности осталось. Если не стараться подгонять жизнь под идеологические схемы, не так уж трудно увидеть реальную сложность как коллективизма, так и индивидуализма; не так уж трудно уразуметь, что принятие индивидуалистической или коллективистской жизненной ориентации само по себе не предопределяет стратегию личности в мире.

К этому можно добавить следующее. Тезис о том, что коллективизм подавляет инициативу и предприимчивость, снижает у человека чувство ответственности, выглядит крайне сомнительным, если не сказать большего, в свете грандиозных успехов, демонстрируемых в последние десятилетия обществами, в которых господствует конфуцианская традиция. Ну а тезис о безусловной и повсеместной благотворности индивидуализма убедительно опровергнут в ходе «демократических реформ» в России. Наиболее дальновидные авторы предупреждали о том, что либеральные рецепты непригодны для нашей страны. (См.: Кара-Мурза С. Г. Проект либерализации экономики России. Адекватен ли он реальности? // Свободная мысль. - 1992. - С. 14 - 24). Еще раньше об этом писали В. В. Козловский и В. Г. Федотова. (См.: Козловский В. В., Федотова В. Г. В поисках социальной гармонии (Социальная справедливость и социальная ответственность). Свердловск: Изд-во Уральского ун-та, 1990. - 207 с.). Эти предупреждения не были услышаны властью. В итоге за годы реформ произошла деградация многих важных подсистем общества. Снятие прежних ограничений, налагаемых традиционным коллективизмом, привело к невиданному развертыванию инициативы и подъему активности, только... криминальной.

Вызывает законные сомнения утверждение о «естественности» индивидуализма и «противоестественности» коллективизма. Оно, если разобраться, тоже носит чисто идеологический характер. Не секрет и то, в рамках какой идеологической системы данное утверждение воспринимается как аксиома: либерализм. Но в таком случае из естественного хода вещей выпадают все социальные системы, кроме современного Запада. Явление, существующее всего лишь несколько веков на небольшой части планеты и охватывающее в настоящее время не более одной пятой человечества, преподносится как норма для всех времен и народов.

Вообще тезис о естественности одних социальных порядков и противоестественности других лишен научного смысла. Это чисто идеологическая конструкция, имеющая целью не объяснение объективно существующих в обществе явлений, а определенного рода идейное воздействие на общество. При этом естественными объявляются те порядки и те принципы, которые милы сердцу идеолога. Все же, что его по тем или иным причинам не устраивает, клеймится как противоестественное. Научная постановка вопроса состоит в том, чтобы выяснить причины и условия, вызывающие именно эти, а не иные социальные порядки. Так, если вести речь о коллективизме, то он в условиях России был порожден глубокими объективными причинами, в частности, исключительной суровостью природных условий, вызывающей необходимость сплочения людей, подчинения их личных интересов интересам социального целого. На это обстоятельство обратил внимание Л. Милов. (См.: Милов Л. Если говорить серьезно о частной собственности на землю... Россия: климат, земельные отношения и национальный характер// Свободная мысль. - 1993. - № 2. С. 77 - 88. Его же. Природно-климатический фактор и менталитет русского крестьянства // Общественные науки и современность. - 1995. - № 1. С.76 - 87).

Индивидуализм - продукт развития западной цивилизации. Он возник не как плавное видоизменение традиционного коллективизма, а в результате грандиозного катаклизма Реформации. В современных условиях попытка насадить индивидуализм в качестве всеобщего принципа социальной организации в России породила острейший общественный кризис, один из самых глубоких за всю ее историю. Даже если коллективизм столь плох и реакционен, как нам живописуют сторонники либерализма, не слишком ли велика цена, которую приходится платить за то, чтобы в обществе восторжествовал «хороший» и «прогрессивный» индивидуализм?

К счастью, дело обстоит не таким образом, как представляется идеологу либерализма. В коллективизме существуют разнонаправленные тенденции, и коллективизм истинный не сковывает инициативы и ответственности, а наоборот, поощряет их. Нет никакой социальной необходимости уничтожать коллективизм, надо способствовать развитию коллективизма истинного. С другой стороны, прогресс общества требует обуздания крайностей индивидуализма, требует всемерно развития индивидуализма альтруистического. Было бы утопией полагать, что с течением времени западная цивилизация пропитается духом коллективизма. Не менее утопично стремиться переделать незападные общественные системы на западный манер, насадить в них индивидуализм. Но вполне реалистично полагать, что оптимальный вариант дальнейшего развития - конвергенция индивидуализма и коллективизма. При этом западный индивидуализм останется тем, что он есть, хоть и приобретет какие-то черты коллективизма. Ведь никому же не придет в голову считать дельфина рыбой, пусть даже он имеет плавники и рыбий хвост. Аналогичным образом коллективизм эволюционирует в сторону сближения его с индивидуализмом, не порывая с собственной сутью. Но развитие по типу конвергенции не означает нивелирования специфики противоположных ценностных ориентаций. Это следует специально подчеркнуть, потому что в литературе иногда выдвигаются идеи «среднего пути». Их сторонником является, например, И. Н. Степанова. (См.: Степанова И. Н. Индивидуализм и коллективизм как социокультурные механизмы формирования индивидов // Человек и его духовные ценности. Курган: Изд-во Курганского педагогического института, 1995. С.17). Как нам представляется, И. Н. Степанова недооценивает глубину различий между индивидуализмом и коллективизмом и соответственно между традиционным (коллективистским) и современным (индивидуалистическим) обществом. Такая недооценка особенно заметна в ее статье «Духовность человеческой индивидуальности». (Человек: индивидуалист и индивидуальность. Екатеринбург: Изд-во УрГЮА, 1995. С.56 - 62).

4.Конфессиональный и внеконфессиональный

аспекты понятия соборности.

Понятие «соборность» возникло в специфическом российском социально-культурном контексте. Оно было введено в идейный оборот А. С. Хомяковым, виднейшим представителем славянофильства. А. С. Хомяков считал, что основой всей русской жизни является православная церковь. Православная церковь, по его представлениям, - естественная форма и наисовершеннейшее выражение сокровенных начал русской души. Поэтому, описывая церковь, А. С. Хомяков излагал, в сущности, свое понятие русской души и русской жизни. «Церковь, - писал виднейший представитель славянофильства, - называется единою, святою, соборною (кафолическою и вселенскою) апостольскою, потому что она принадлежит миру, а не какой-нибудь местности, потому что ею святится все человечество и вся земля, а не один какой-нибудь народ или одна страна: потому что сущность ее состоит в согласии и единстве духа жизни всех ее членов...». (Хомяков А. С. Церковь одна. М.: 1991. С. 9). Итак, в понимании А. С. Хомякова, соборность есть принцип, безусловно превосходящий западный индивидуализм. Для русской жизни характерен дух согласия и братской любви, в то время как западная жизнь есть война всех против всех.

Развернутые суждения о соборности мы находим у С. Н. Булгакова. «Только в единении и освобождении от ограниченности своего «я» и исхождении от него дается истина, - писал С. Н. Булгаков. - Но это освобождение из своего «я» совершается не в метафизическую пустоту, но в полноту. Церковь как тело Христово, животворимое Духом Св., есть высшая истинная действительность в нас самих, которую мы обретаем для себя в своем церковном бытии». (Булгаков С. Н. Православие. М.: Terra-Terra, 1991. С. 151).

Автор подвергает критике искажение форм человеческой общности: «Противоположный полюс соборности как духовного единства составляет стадность как душевно-телесное единство. Противоположным же полюсом церковного многоединства, в котором личность возводится к высшей действительности, является коллектив, при котором личность, оставаясь сама в себе, вступает в соглашение с другими, которые имеет для нее принудительный характер, между тем как свободное единение в любви есть самое церковность». (Там же, С. 156).

Почвеннические идеалы и ценности активно отстаиваются и в наши дни. Так, настоящую оду русской соборности пропел Е. С. Троицкий. Он видит в соборности не только выражение наиболее глубоких начал русского национального духа, но и оптимальный путь решения внутренних (экономических, политических, нравственных) проблем. Более того, «Ценные интеллектуальные и нравственные предпосылки целостного, соборного подхода, дающее реальные возможности лечения многих нынешних недугов человечества действительно полезно было бы позаимствовать у Православия и отечественной философии, которые серьезно обогащают представления о сущности современного бытия». (Троицкий Е. C. Что такое русская соборность? М.: 1993. С. 65) .

Не станем вдаваться в вопрос о роли православия в русской культуре и русской истории. Для целей настоящего исследования достаточно констатировать, что понятие соборности неотделимо от русского православия, что оно является понятием, несущим на себе неустранимую печать конфессиональной принадлежности. С нашей точки зрения, это понятие двухслойно. Внешний его слой образован системой чисто конфессиональных ценностей. Хотя в истории русского православия встречались события, о которых его приверженцам не хотелось бы вспоминать, несомненно, что соборность действительно играла роль регулятивного принципа церковной жизни. Член Русской православной церкви без всякого внешнего принуждения подчиняется воле того целого, к которому он принадлежит. Свое собственное мнение, свою позицию, свой интерес он воспринимает как нечто неизмеримо более несовершенное, чем мнение, позицию и интерес Церкви. Он ищет не конфронтации, но единения; он не стремится утвердить собственные взгляды в качестве господствующих, наоборот, общие представления есть та стихия, в которой он черпает собственную мудрость. Индивид, чья жизненная позиция выражается в сознательном подчинении собственной воли, собственных взглядов и интересов общей церковной воле, не отгораживает себя от мира, но субъективно вовлечен в мир, включен в него. Только непосредственным окружением, через приобщение к которому осуществляется такое самораскрытие личности навстречу миру, является для него не производственный коллектив, а церковь.

Второй слой понятия «соборность» заключается в следующем. Член православной церкви является одновременно гражданином своей страны, субъектом великого множества социальных взаимодействий. И во всех этих взаимодействиях он, в силу привычки подчинять личный интерес общему, выступает не как индивидуалист, а как коллективист. И этот свой коллективизм он субъективно воспринимает как соборность; в таком мнении его укрепляют православно мыслящие философы, которые не могут представить себе, что можно подчиняться общей воле вне религиозного контекста. С нашей точки зрения, понятие «соборность» описывает в данном случае самый обычный коллективизм. Иначе говоря, соборность здесь является конфессиональной этикеткой внеконфессионального по своей сути явления. Внеконфессиональный коллективизм, надо заметить, предъявляет не столь суровые требования к индивиду, как соборность. Так, соборность включает в себя принцип полного единогласия при принятии решений. Об этой особенности соборности с огромным воодушевлением пишут как церковные, так и светские авторы. Так, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн подчеркивает, что «Собор не может принять законного решения, поправ при этом мнение сколь угодно незначительного меньшинства несогласных». (Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн. Русь соборная. Очерки христианской государственности. СПб.: Царское дело, 1995. С. 21). В. И. Беляев (отрекомендованный как «публицист, предприниматель») развивает мысль о противоположности соборности и партийности: «Если соборность строится на согласии и единении мнений, то партийность действует посредством арифметического перевеса голосов и образованием коалиций - шахматных комбинаций обособленных политических блоков». (Беляев В. И. Партийность как антипод соборности // Русская цивилизация и соборность. М., 1994. С. 148). И далее: «Партийность ставит на первое место политическую выгоду партии, опять же часто маскируясь под возвышенными лозунгами. Соборность, действуя на основе единения, прежде всего стремится к благу всего общества, которому она служит. Политической выгодой соборного учреждения является достижение общего, а не частичного благополучия». (Там же).

Вдохновенные певцы соборности усматривают в требовании полного единогласия проявление «братской любви и духа согласия». На наш взгляд, такая трактовка недиалектична, она не учитывает реальной сложности феномена. Другая его сторона - полное подчинение индивида общей воле. Когда за человеком остается право не согласиться с мнением большинства, он сохраняет определенную внутреннюю автономию, во всяком случае, ее возможность. Соборность такого права не оставляет и потому лишает личность самой надежды на проявление внутренней автономии. Таким образом, соборность, как и коллективизм, амбивалентна. И, следовательно, выбор соборности в качестве личного ориентира еще ничего не говорит о содержании жизненной стратегии личности. Соборность создает объективные предпосылки как для открытости навстречу миру, так и для отгороженности от него.

Есть два принципиальных вопроса, которые нельзя обойти вниманием при анализе соборности. Первый - обеспечивает ли она свободу индивида и, если обеспечивает, то в какой мере. Второй - является ли соборность реальным регулятором общественных отношений, или это только недостижимый идеал? Начиная с А. С. Хомякова, православные и тяготеющие к православию мыслители давали на оба этих вопроса безусловно положительный ответ. Но его не так просто согласовать с фактами истории. Как могло случиться, что Россия оказалась втянута в череду смут, восстаний, революций? Ссылки на «происки врагов» мало что объясняют, потому что вражеские происки не могут иметь успеха там, где для этого нет почвы. Общество для революции должно созреть. Только тогда, когда значительная часть населения воспринимает существующие порядки как тяжкие, невыносимые, грубо-несправедливые, массы способны отважиться на революционную борьбу за их изменение. Проще всего было бы объявить соборность идеологическим мифом. Никакой, мол, соборности, реально не существовало и не существует, а есть только классовая борьба. Но это было бы иллюзорным выходом из положения, - выходом, который лишает нас возможности понять нечто важное и существенное в русской цивилизации в сравнении с западной. На наш взгляд, дело обстоит следующим образом. Соборность - идеал, который, как всякий идеал, оказывает влияние на реальность. В жизнь она воплощается в неполном, несовершенном виде. В жизни проявляются не только позитивные, но и негативные аспекты соборности, о коих апологеты либо не подозревают, либо умалчивают. Да, соборность дает возможность индивиду ощутить себя свободным. Как отметил В. Н. Сагатовский, «в русских традициях свобода не противопоставляет человека (или общество, культуру) миру. Она сопряжена с соборностью. Собор - это храм. И мир предстает не как «конвейер» по переработке материалов для удовлетворения растущих потребностей и не как сцена, где выступают Единственные, но именно как храм. А в храме все родственно и свято. И человек в нем укоренен как органическая часть целого, а не «заброшен в чуждый хаос». (Сагатовский В. Н. Соборность и свобода (Понимание свободы в русской и западной культурах // Русская цивилизация и соборность. С. 169). Но соборность одновременно и ограничивает (то есть подавляет) свободу. В идеале она - сплошное благо, абсолютное добро. В реальности - и благо, и зло.

Коллективизм, спроецированный на российские реалии, кроме понятия «соборность», дает еще понятие «общинность». Для выделения этого последнего понятия имеются серьезные основания. Они связаны с тем, что сельская община, в результате действия объективных исторических причин, явилась матрицей всей социальной жизни России. Община - коллектив, но не только производственный. Социальные связи, сплачивающие членов сельской общины, многообразны и глубоки. Это и родственные связи, и отношения соседства. Существенное отличие общины от стандартного производственного коллектива, который сложился в советскую эпоху, - принудительность социальных связей. В советскую эпоху человек обладал известной свободой в выборе коллектива, в общине членом коллектива становились в силу самого факта рождения. Чем ярче выражен элемент внешнего принуждения, тем мощней должен быть импульс, идущий изнутри личности, чтобы воспринимать социальную целостность в качестве своей. Поэтому принятие ценностей общинности предполагает большую в сравнении с коллективизмом степень личностной активности (не в смысле внешнего проявления, а в смысле усилия над собой). Потому-то эрозия ценностей коллективизма - дело относительно более легкое, чем разрушение общинных начал. Это предположение позволяет объяснить исключительную устойчивость русской общины, которую не удалось сокрушить ни Столыпину, ни его современным последователям. Разумеется, при объяснении устойчивости общины нельзя игнорировать и специфику условий, в которых протекала и продолжает протекать жизнедеятельность россиян. Здесь имеются в виду, прежде всего, природно-климатические факторы, их исключительная суровость.

Общая логика нашего подхода заставляет сделать вывод, что общинность, подобно коллективизму и соборности, содержит в себе разнонаправленные тенденции и, следовательно, создает предпосылки (точнее говоря, задает рамки) для диаметрально противоположных жизненных стратегий личности. Весь вопрос в том, воспринимает ли личность границу, отделяющую общину от ее внешнего окружения, как забор, который отгораживает человека от «большого» мира. Если да, если эта граница переживается как граница Вселенной, то имеет место факт субъективного отпадения личности от мира. Если Вселенная ощущается как большая община, то это уже совершенно иная жизненная позиция.

Итак, с нашей точки зрения, социальная общность, в рамках которой живет и действует человек, будь то производственный коллектив, церковь (возвышенно трактуемая как собор), традиционная община предоставляют для личности объективные возможности духовного самоопределения как в модусе духовности, так и в модусе бездуховности.

Главная » Грамматика » Индивидуализм и коллективизм извечная дилемма. Преимущества и недостатки индивидуализма и коллективизма