Изобразительные средства языка: сравнение, метафора. Б.М

Некоторые зарубежные теоретики познания считают, что проблема процессуальности познания на самом деле навязана психологии ее философским происхождением (см., например, Erdelyi, 1974). Поэтому познание необходимо рассматривать не как систему отдельных познавательных функций, а скорее как систему приобретения и переработки знаний. "Познание, – пишет У. Найссер (Neisser, 1967, р. 4; цит. по Величковский, 1982), – это обобщенное название для всех процессов, посредством которых сенсорная информация трансформируется, редуцируется, усиливается, сохраняется, извлекается и используется. Оно имеет отношение к этим процессам даже тогда, когда они разворачиваются в отсутствие релевантной стимуляции, как это имеет место при воображении или галлюцинациях. Такие термины, как ощущение, восприятие, воображение, запоминание, припоминание, решение задач и мышление ... относятся к гипотетическим стадиям или аспектам процесса познания". Таким образом, "познание – акт знания, и когнитивная психология – это изучение всех человеческих действий, имеющих отношение к знанию. Эти действия включают внимание, творческий потенциал, память, восприятие, решение задач, размышление и использование языка" (Neisser, 2009).

Такое представление о познании является относительно новым для психологии. Оно сложилось постепенно во второй половине прошлого века прежде всего в американской когнитивной психологии и междисциплинарных исследованиях знаний в рамках когнитивной науки или, как ее еще предлагали называть в русском варианте, когнитологии (Величковский, 1982; 1990; Найссер, 1981; Солсо, 1996; Fodor, 1975; 1979; Johnson-Laird, 1983; 1988). Концептуальной основой этого направления в исследовании познания является аналогия между мозгом и вычислительной машиной, известная как "компьютерная метафора ".

Идея аналогии между человеком и компьютером восходит к работам известного английского математика Алана Тьюринга (1912–1954), заложившего основы современных представлений о вычислительных устройствах (см., например, Turing, 1950). Свои размышления он выразил в виде метафоры, получившей название машины Тьюринга. Представим себе машину, через которую проходит бесконечная лента, в ее ячейках хранится какая-либо информация. Машина предназначена для того, чтобы, пользуясь ограниченным набором элементарных логических правил, перемещать информацию из одной ячейки в другую. По сути дела, в данном случае речь идет о системе двоичных вычислений. Рассуждая об эффективности такого рода вычислительных процедур, А. Тьюринг показал, что подобные машины могут в принципе моделировать любые процессы и состояния, существующие в природе, в том числе и свою собственную работу. Кроме того, они способны моделировать и возможное положение дел в том или ином мире, т.е. создавать контрфактические или абсурдные модели мира. Естественно возникает вопрос: а нельзя ли систему человеческого познания описать по аналогии с данной гипотетической машиной?

Действительно, принцип работы человеческого мозга может в известной мере быть соотнесен с принципами работы машины Тьюринга. Ведь он также регистрирует и преобразует информацию, функционируя на основе двоичных кодов – возбуждения и торможения. Можно предполагать, что в таком случае результатом его работы и являются модели подлинной, виртуальной, и вновь создаваемой реальности. Эти модели, таким образом, по своей природе являются лишь результатом работы системы вычислительных процедур, реализуемых центральной нервной системой над регистрируемой сенсорной информацией, заданной в двоичных кодах возбуждения и торможения. Если все обстоит так на самом деле, тогда предметом психологического изучения, по крайней мере в рамках раздела, занимающегося познанием, должен стать анализ того, как порождаются, преобразуются и функционируют эти модели знаний и какое влияние они оказывают на поведение. Вопрос лишь в том, насколько такой подход оправдан.

Конечно, проще всего принять эту идею лишь в качестве общенаучной метафоры, не предполагающей полного отождествления человеческого познания с работой гипотетической машины (см., например, Величковский, 1982; Найссер, 1981). Тогда такая постановка проблемы может быть оценена лишь с точки зрения ее эвристической ценности. По-видимому, мало кто из современных исследователей познания станет отрицать тот факт, что идея человека-компьютера оказала огромное влияние на развитие всей психологии в 50–80-х гг. прошлого века. С другой стороны, целый ряд исследователей познания в более поздний период пошли даже несколько дальше в своих предположениях. Они выдвинули утверждение, что процесс познания действительно основан на преобразовании абстрактных символических представлений и не более того (см., например, Fodor, 1979; Pylyshyn, 1980; Фодор, Пылышын, 1996). Таких исследователей одно время даже называли энтузиастами компьютеризации.

Следует отметить, что многие исследователи познания не были готовы согласиться с такой постановкой вопроса энтузиастов компьютеризации (см., например, Searl, 1980; Лакофф, 1988; Брушлинский, 1986). С их точки зрения психика, являясь реальностью особого рода, в принципе не может быть сведена к процессам оперирования дискретными символами, так как в этом случае за рамками рассмотрения остаются ее практические, мотивационные аспекты, которые действительно, как правило, не входят в поле зрения когнитивной психологии.

Эмпирическая неоднозначность возражений такого рода может быть проиллюстрирована следующим сомнением энтузиаста компьютеризации. Представим себе, что технология протезирования живых органов достигла бы такой степени, что было бы возможно заменять отдельные клетки человеческого мозга их искусственными аналогами, в точности воспроизводящими функции нейронных структур. В этом случае человек, подвергшийся операции по полной замене мозговой ткани искусственными элементами и сохранивший все способности говорить, решать задачи, хранить знания и т.д., будет живым существом или машиной (Pylyshyn, 1980)?

Вообще вопрос в такой его постановке, по-видимому, в принципе не разрешим. Это скорее проблема веры, чем знания (Солсо, 1996). Поэтому предлагается несколько упрощенный вариант постановки данной проблемы. Предполагается, что если мы не сможем распознать отличий в работе машины и человека, то тем самым будут получены доказательства того, что работа моделирующего устройства, описанного Тьюрингом, действительно принципиально не отличается от принципов функционирования человеческого мозга. Один из главных аргументов такого рода известен как имитационный тест Тьюринга (Turing, 1950).

Представим себе (рис. 1.3), что в двух различных комнатах находятся машина Тьюринга (А) и человек (В). Оба они выдают себя за человека. У нас (С) имеется возможность отправлять запросы в адрес обоих, но мы не знаем, в каком случае мы получаем ответ от настоящего человека, а когда – от машины Тьюринга. Возникает вопрос, сможем ли мы, задавая любые вопросы, определить, когда на самом деле мы имеем дело с ответами человека, а когда – с ответами машины? В этом и заключается идея воображаемого эксперимента, известного как имитационный тест Тьюринга.

Рис. 1.3.

На первый взгляд кому-то может показаться, что идея такого эксперимента имеет чисто гипотетическое и теоретическое значение. Конечно, построить реальный эксперимент с гипотетической машиной просто невозможно по логике вещей окружающего нас мира. Однако к нему можно приблизиться. Ведь современные вычислительные машины в значительной степени реализуют идеи Тьюринга. Таким образом, заменив теоретическую конструкцию работающим автоматом, можно реализовать выдвинутую идею, внедрить ее в практику эксперимента. За последние полвека было разработано множество компьютерных программ, в той или иной степени моделирующих возможности человеческого интеллекта (см., например, Schank, 1972; 1980; Winograd, 1972). Авторы некоторых из них даже прямо претендовали и продолжают претендовать на то, что их программы вполне способны пройти тест Тьюринга (см., например, Colby et al., 1972).

Но, понятно, бывают эксперименты, специально организованные, и те, на которые можно ссылаться. Известен случай, описанный специалистом по проблемам когнитивной психологии и искусственного интеллекта Д. Боброу. Оказывается, при определенных условиях даже работа простейшей программы, моделирующей работу психотерапевта, беседующего с клиентом по правилам индирективного метода, может быть принята за разговор с реальным человеком посредством передающего устройства (см. Oatley, 1978). В учебном пособии по когнитивной психологии Р. Солсо (1996) можно найти ряд интересных примеров работы такого рода программ. Чтение этих примеров может произвести полное впечатление осмысленности разговора, особенно в ситуации, когда вы не знаете, что запись представляет собой диалог машины и человека, не догадывающегося о том, что он говорит с машиной.

Некоторые теоретики познания, правда, считают, что тест Тьюринга слишком мягкий для того, чтобы служить критерием "разумности" автомата. Поэтому Р. Шенк, например, предлагает более жесткий критерий (Schank, 1986). В дополнение к имитационному тесту Тьюринга он вводит объяснительный тест, согласно которому можно оценить уровень понимания в работе искусственной системы. Критерием интеллектуальности машины, таким образом, может стать не только общее впечатление от ее работы, т.е. степень похожести ее поведения на поведение человека, но и то, насколько хорошо машина "понимает" свою собственную работу и может объяснить свои действия. В связи с этим Шенк (Schank, 1986) предлагает разводить несколько уровней понимания. Самым низшим уровнем, по мнению Шенка, является то, что он называет осмыслением. В качестве такового может выступать простое умение резюмировать информацию, содержащуюся в тексте. Более высоким уровнем понимания является когнитивное понимание, к которому он относит умение делать выводы из имеющегося семантического содержания. Наконец самым высоким уровнем понимания является то, что Шенк называет полной эмпатией. Это умение чувствовать глубинные смыслы сообщения, сочувствовать и сопереживать собеседнику. Ясно, что этот уровень понимания пока не доступен вычислительным устройствам и, возможно, в принципе не реализуем в искусственных системах. Однако первые два уже нашли достаточно широкое применение, например в системах машинного перевода или экспертных системах, и на этих уровнях вполне можно говорить об определенном подобии компьютерного и человеческого познания.

Суммируя приведенные доводы, кажется вполне приемлемым определить познание как процесс мысленного моделирования действительности. Такое понимание познания, с одной стороны, сохраняет возможность исследования отдельных познавательных процессов, а с другой – предполагает свою собственную проблематику, вытекающую из самой постановки вопроса о природе познания. И кроме того, оно позволяет до определенного предела использовать концептуальный аппарат компьютерных наук в описании процессов познания, не боясь проводимых аналогий.

Структурно-блочный подход

Одной из первых реализаций информационного подхода в психологии познания в 60-е гг. прошлого века стал подход, который обычно обозначают как структурно-блочный. Он основывается на выделении этапов, или блоков переработки информации, каждый из которых характеризуется своей спецификой.

Первым тезисом этого подхода стала идея двойственности памяти. На самом деле она возникла задолго до появления информационного подхода, еще в конце XIX в., но в то время не получила достаточно широкого распространения в психологии.

Речь идет о разграничении первичной и вторичной памяти. Рассматривая природу памяти, классик американской и мировой психологии У. Джеймс (1842–1910) в своем фундаментальном труде "Основания психологии", впервые изданном в 1890 г., указывает на ее двойственность, противопоставляя друг другу первичную и вторичную память.

Первичная память представляет собой, по мнению У. Джеймса, психологическое настоящее, она отражает то, что происходит сейчас, или то, что только что совершилось. Выражаясь более современным языком, первичная память – это кратковременная память. Представьте себе, что в тот момент, когда вы читаете этот параграф, кто-то подходит к вам и спрашивает: "Что вы читаете?". Вы объясняете, что сейчас вы изучаете идеи Джеймса, касающиеся памяти, пытаетесь понять, что такое первичная память. Вот в это время вы как раз и обращаетесь к содержанию этого вида памяти.

С другой стороны, этот человек может спросить вас о том, о чем вы в данный момент вовсе и не думаете, но что все же, тем не менее, как-то сохраняется в глубинах вашей памяти, например о том, как вы отпраздновали окончание школы. В этом случае вам потребуется обращение к содержанию вторичной памяти. Это память, в точном смысле слова представляющая собой психологическое прошлое. Вторичная память связана с припоминанием событий, произошедших дни, недели, месяцы или даже годы назад. В современной психологии она обозначается термином долговременная память. Заметьте, что для того, чтобы обратиться к содержанию вторичной (долговременной) памяти, необходимо сделать его содержание достоянием уже первичной памяти.

В течение долгого времени эти идеи Джеймса не оказывали непосредственного влияния на развитие психологии памяти и психологии познания. Однако в связи с развитием информационного подхода в 60-е гг. прошлого века они снова стали актуальными, так как в значительной степени оказались созвучными разделению оперативной и постоянной памяти у вычислительных устройств. Эти идеи также оказались очень удобными для объяснения широкого круга экспериментальных фактов, полученных уже в рамках информационного подхода (см. Клацки, 1977). Укажем здесь лишь на некоторые наиболее известные и важные факты такого рода. Как правило, среди прочего в подтверждение правильности идеи двойственной памяти ссылаются на факты антериоградной амнезии и позиционные эффекты запоминания.

Антериоградной амнезией называют случаи, когда человек оказывается не в состоянии запомнить какие-либо новые факты, но не теряет способности припоминания тех знаний, которые хранятся в его памяти уже достаточно долгое время. Знаменитый русский психиатр С. С. Корсаков (1854–1900) называл такое расстройство памяти множественным невритом.

Вот как описывает С. С. Корсаков (1954) один из таких случаев:

"Больной совершенно забывал то, что случалось с ним сегодня в самое недавнее время; он не мог ответить, ел ли он сегодня или нет, был ли у него кто-нибудь или нет. То, что было с ним за пять минут до данной минуты, он не мог вспомнить, и если ему напоминали, готов был горячо спорить, что этого вовсе не было. Иногда, впрочем, соглашался, говоря, что, может быть, он и позабыл, так как, говорил он, “у меня всегда память была слабая”. То, что было задолго до его болезни, больной хорошо помнит, рассказывает с подробностями; но то, что было уже около времени начала болезни, приблизительно за весь июнь месяц, больной помнит довольно плохо. Так, например, он в июне написал повесть и довел ее до половины, а теперь позабыл, чем она должна кончиться. Кроме того, он получил в июне несколько важных для него писем из редакций, а теперь об этом не помнит, и когда ему напоминают, весьма удивляется и говорит: “Не может этого быть”".

С. С. Корсаков, характеризуя это расстройство памяти, особо отмечал показательный "контраст полнейшего беспамятства, амнезии, относительно недавнего и сравнительной стойкости памяти давнего".

В отечественной психиатрии и психологии это расстройство памяти получило название "синдрома Корсакова". В зарубежной литературе оно известно как "синдром Милнер" благодаря многолетним наблюдениям, произведенным Б. Милнер, впервые опубликованным в 1959 г., за одним из ее пациентов. Этот человек – Генри Молашен, более известный в научных кругах как пациент Η. М. – в возрасте 27 лет перенес нейрохирургическую операцию по удалению части гипокампа, в результате которой он полностью лишился способности запоминать что- либо новое. Скончался он в возрасте 82 лет в 2008 г., ощущая себя 27-летним.

Очевидно, что расстройства памяти, описанные Корсаковым и Милнер, в рамках теории двойственной памяти могут интерпретироваться как нарушения связи первичной и вторичной памяти, невозможности переноса во вторичную память на постоянное хранение тех знаний, что были только что восприняты и уже находятся в первичной памяти.

Другим важным фактом, обычно интерпретируемым в пользу теории двойственной памяти, является закономерность, впервые описанная в работах создателя психологии памяти Г. Эббингауза и довольно пристально исследованная уже в рамках информационного подхода. Эта закономерность получила название эффекта края. Многочисленные экспериментальные исследования свидетельствуют, что обычно при запоминании какого-либо вербального материала, организованного в списки, например списков бессмысленных слогов, мы лучше всего можем запомнить и воспроизвести самое начало и конец этого списка. Кривая, описывающая зависимость успешности припоминания от позиции запоминаемого элемента в списке в этих случаях имеет ярко выраженную U-образную форму. Начальная часть этой кривой, как предполагается, отражает процессы извлечения из долговременной памяти. Спад кривой от начала к середине ряда объясняется переполнением блока первичной памяти, объем хранения в котором ограничен. В результате по мере заполнения этого блока первичной памяти часть информации не может быть обработана и утрачивается. Эффект недавности, выражающийся в подъеме позиционной кривой в самом конце ряда, объясняется, в свою очередь, извлечением информации непосредственно из первичной памяти. В пользу такого объяснения также свидетельствует тот факт, что, как правило, испытуемые начинают воспроизведение именно с тех элементов, которые были предъявлены в самом конце ряда. Если же воспроизведение ряда начинается с некоторой отсрочкой, скажем в 30 с, в течение которых испытуемый не имеет возможности повторять запоминаемые элементы, отвлекаясь на другую задачу, этот эффект конца ряда исчезает (см. подробнее Клацки, 1977).

Основываясь на фактах такого рода, американские психологи Н. Во и Д. Норман в 1965 г. предложили теорию переработки информации, в которой присутствуют два этапа. Эти этапы они вслед за У. Джеймсом обозначили терминами первичная и вторичная память. Согласно модели Нормана и Во, стимул подвергается сенсорной переработке и результаты этой переработки поступают в первичную память. Здесь осуществляется более тщательная сознательная переработка информации, после чего она отправляется во вторичную память, где может сохраняться неопределенно долгое время. При необходимости повторного использования этой информации она извлекается из вторичной памяти и снова переводится в первичную память.

Эта концептуальная модель вдохновила других исследователей, которые создали большое число своих собственных теоретических конструкций, описывающих процессы переработки информации. Наиболее известной и разработанной теорией такого плана стала теория Р. Аткинсона и Р. Шиффрина, получившая название многокомпонентной теории памяти (Atkinson & Shiffrin, 1968; Аткинсон, 1980).

Многокомпонентная теория

В 1968 г. американские психологи, сотрудники лаборатории математической психологии Стэндфордского университета Р. Аткинсон и Р. Шиффрин представили модель обработки информации, которую они сами обозначили как многокомпонентная теория памяти. Поскольку в этой теории выделяются три основных компонента переработки и хранения информации, модель стали называть трехкомпонентной теорией памяти. Перечислим эти компоненты, или блоки переработки информации:

• блок сенсорных регистров (ультракратковременная память);
• блок кратковременной памяти;
• блок долговременной памяти.

Один из критериев, задающих выделение трех блоков переработки информации, определен самими названиями данных систем – длительность хранения информации.

Блок сенсорных регистров представляет собой кратковременное удержание следа восприятия, т.е. отражает факт инерционности восприятия. Длительность хранения здесь соизмерима с 1 с, чуть меньше или чуть больше. Вспомните, как вы, находясь в задумчивом состоянии, не сразу схватываете смысл обращенного к вам вопроса, успевая переспросить: "что?", но тут же соображаете, что у вас спросили. Это так называемая эхоическая память, слуховой регистр. Существуют сенсорные регистры и других модальностей, например зрительный регистр, иконическая память. Подробнее об этом будет рассказано в следующей главе.

Кратковременная память удерживает информацию более длительное время благодаря ее активной обработке. Это достигается с помощью механизма повторения. Представьте себе, что кто-то назвал вам номер своего телефона. Вы хотите его запомнить или записать и для этого повторяете номер. Пока вы это делаете, информация сохраняется в кратковременной памяти. Если вы это делаете достаточно тщательно, велика вероятность, что информация перейдет в долговременную память. Иначе она будет утрачена.

Долговременная память , по мнению Р. Аткинсона и Р. Шиффрина, представляет собой блок постоянного хранения информации. Но для того чтобы обратиться к этой информации и использовать ее, необходимо снова переместить нужную информацию в кратковременную память. Если вы не сможете сделать этого, информация окажется недоступной, как будто бы ее и нет в памяти.

Как видим, эта теоретическая конструкция не просто развивает идеи Джеймса о существовании двух относительно независимых друг от друга систем памяти, но в и значительной степени использует представления об устройстве вычислительной машины для объяснения организации человеческого познания, т.е. является реализацией компьютерной метафоры, о которой мы подробно говорили в предыдущем параграфе. Сенсорные регистры – не что иное, как системы ввода информации в компьютер: клавиатура – аналог тактильного регистра, микрофон – слухового (эхоической памяти), видеокамера – зрительного (иконической памяти). Кратковременная память – аналог той части компьютера, которая объединяет центральный процессор и память со случайным доступом. Наконец, долговременная память – аналог систем длительного хранения информации в компьютере: флэш-накопители, гибкие, жесткие, оптические и магнитооптические диски, перфоленты и перфокарты.

Вместе с тем нужно иметь в виду, что различия между этими тремя блоками хранения и переработки информации носят более сложный и системный характер. Для того чтобы более точно описать специфику каждого блока переработки информации, необходимо ответить на следующие вопросы.

• В какой форме информация должна быть представлена в памяти, закодирована ?
• Каков предельный объем хранения информации?
• Как долго информация может хранится в памяти?
• Каким образом обеспечивается ввод информации?
• Как осуществляется доступ к информации?
• Почему информация утрачивается, декодируется ?

Несмотря на то что трехкомпонентная теория Р. Аткинсона и Р. Шиффрина многократно критиковалась и по сути уже давно была пересмотрена даже ее авторами, идея выделения трех базовых систем переработки информации продолжает сохранять эвристическую ценность вплоть до наших дней. Именно поэтому дальнейшее обсуждение курса психологии познания в данном учебнике будет построено в самых общих концептуальных рамках, заданных этой теорией. Сначала мы рассмотрим устройство и работу сенсорных регистров, ответив на заданные вопросы, поговорим о процессах ощущения и восприятия. Затем перейдем к описанию работы кратковременной памяти, позже получившей название рабочей памяти. Здесь мы подробно обсудим механизмы переработки информации, имеющие отношение к процессам внимания и научения. Наконец, третья часть учебника обращена к вопросам, связанным с работой долговременной памяти. В этой части мы затронем вопросы, которые в традиционных подходах относят не только к процессам памяти, но также мышления, воображения и языка.

Пространство и время, вещество и энергия являлись для ученых XX века
базовыми метанаучными категориями. Человек рассматривался психоло-
гами как система, отражающая пространственно-временные и энергети-
ческие характеристики реальности в субъективной форме (ощущениях,
образах восприятия, представлениях и т.д.). В середине XX века каталог
общенаучных категорий обогатился понятием «информация», причем за
этим словом уже стояло вполне определенное, математически измеримое
содержание. Решающую роль сыграли работы К.Э. Шеннона, предложив-
шего знаменитую формулу для оценки меры информации, содержащейся
в сообщении. Теория информации как отрасль прикладной математики со-
здавалась, исходя из практических нужд: обеспечение работ в области ра-

Глава 1. Основания когнитивной психологии

диосвязи, борьба с шумами в системах связи, конструирование систем при-
ема, шифровки и дешифровки сообщений и т.д.

Коренной перелом в подходе к информации произошел с появлением
компьютера, который стал первой технической системой, принимающей,
хранящей, преобразующей и применяющей информацию для решения по-
ставленных людьми задач. В компьютерах различают hardware («железо»,
или аппаратурную составляющую) и software (программное обеспечение).
С легкой руки специалистов в области информатики человек стал рассмат-
риваться как система по приему и переработке информации. Компьютер
используют для моделирования человеческого мышления и создания сис-
тем искусственного интеллекта, реально превосходящих человека по мно-
гим характеристикам, определяющим скорость и точность переработки ин-
формации, объем хранения и т.д.

Кроме того, работа компьютера описывается в терминах ментальных
процессов: компьютер обладает памятью и сенсорными входами, он «при-
нимает решения» и «решает задачу», «управляет» и «проводит анализ ин-
формации». Так возникает компьютерная метафора - господствующая в
конце XX века аналогия «человека познающего» и технического устройства,
которая используется для теоретического моделирования человеческой пси-
хики. Появляется новая версия ЭВМ - компьютеры «эволюционируют»,
инженеры используют «языки» для создания компьютерных программ.
Аналогия: обогащаются и психология, и техника.

На первых порах компьютерная метафора использовалась для описания
и объяснения работы центральной нервной системы по приему и перера-
ботке «информации». Головной мозг рассматривался как аналог компью-
терного «железа», имеющий подсистему входов- периферию анализато-
ров (глаза, уши и пр.); центральное звено (процессор со встроенными про-
граммами) - мышление и память; подсистему выходов - эффекторы (ап-
парат движений и речь). Система действовала по принципу отрицательной
обратной связи: решение задачи прерывает активность.

Именно механизм обратной связи - прием информации о результа-
те действия подсистемой «входа», а также информации о самом дей-
ствии - и был использован психологами. В советской психологии ре-
шающую роль играло влияние идей П.К. Анохина и Н.А. Берн-
штейна , которые в своих работах указывали на роль механизма
обратной связи в регуляции действий и движений. В целом психика рас-
сматривалась в качестве системы управления действиями и деятельно-
стью на основе отражения реальности, переработки продуктов отраже-
ния («информации») и механизма обратной связи. Отсюда и возникла
традиция рассматривать психику как систему последовательной перера-
ботки информации, состоящую из нескольких отдельных, дискретных
составляющих («блоков»). В отечественной психологической традиции
структурно-блочное описание ведет начало от работ А.Р. Лурии, кото-
рый выделял в центральной нервной системе три блока: первый отве-
чает за планирование и регуляцию деятельности, второй - за познание,
третий - за активацию. Замечу здесь, что «когнитивный» подход в оте-

Эпитеты, метафоры, олицетворения, сравнения - все это средства художественной выразительности, активно применяемые в русском литературном языке. Их существует огромное многообразие. Они необходимы для того, чтобы сделать язык ярким и выразительным, усилить художественные образы, привлечь внимание читателя к мысли, которую хочет донести автор.

Какими бывают средства художественной выразительности?

Эпитеты, метафоры, олицетворения, сравнения относятся к разным группам средств художественной выразительности.

Ученые-лингвисты выделяют звуковые или фонетические изобразительные средства. Лексические - это те, которые связаны с определенным словом, то есть лексемой. Если выразительное средство охватывает словосочетание или целое предложение, то оно является синтаксическим.

Отдельно также рассматривают фразеологические средства (в их основе лежат фразеологизмы), тропы (особые обороты речи, используемые в переносном значении).

Где используются средства художественной выразительности?

Стоит отметить, что средства художественной выразительности применяются не только в литературы, но и в различных сферах общения.

Наиболее часто эпитеты, метафоры, олицетворения, сравнения можно встретить, конечно, в художественной и публицистической речи. На также они присутствуют в разговорном и даже научном стилях. Они играют огромную роль, так как помогают автору воплотить в жизнь свой художественный замысел, свой образ. Полезны они и для читателя. С их помощью он может проникнуть в потайной мир создателя произведения, лучше понять и вникнуть в авторский замысел.

Эпитет

Эпитеты в стихах - один их самых распространенных литературных приемов. Удивительно, что эпитет может быть не только прилагательным, но и наречием, существительным и даже числительным (распространенный пример - вторая жизнь ).

Большинство литературоведов рассматривают эпитет как один из основных приемов в поэтическом творчестве, украшающим стихотворную речь.

Если обратиться к истокам этого слова, то оно произошло от древнегреческого понятия, обозначающего в дословном переводе "приложенный". То есть являющееся дополнением к основному слову, главная функция которого сделать основную мысль понятнее и выразительнее. Чаще всего эпитет стоит перед основным словом или выражением.

Как и все средства художественной выразительности, эпитеты развивались от одной литературной эпохи к другой. Так, в фольклоре, то есть в народном творчестве, роль эпитетов в тексте весьма велика. Они описывают свойства предметов, либо явлений. Выделяют их ключевые особенности, при этом чрезвычайно редко обращаются к эмоциональной составляющей.

Позже роль эпитетов в литературе меняется. Она значительно расширяется. Этому средству художественной выразительности придают новые свойства и наполняют не присущими ему ранее функциями. Особенно это становится заметно у поэтов Серебряного века.

В наши дни, особенно в постмодернистских литературных произведениях, структура эпитета усложнилась еще сильнее. Усилилось и смысловое наполнение этого тропа, приводящее к удивительно выразительным приемам. Например: пеленки золотились .

Функция эпитетов

Определения эпитет, метафора, олицетворение, сравнение сводятся к одному - все это художественные средства, придающие выпуклость и выразительность нашей речи. Как литературной, так и разговорной. Особая функция эпитета - это еще и сильная эмоциональность.

Эти средства художественной выразительности, а особенно эпитеты, помогают читателям или слушателям воочию представить, о чем говорит или пишет автор, понять, как он относится к этому предмету.

Эпитеты служат для реалистичного воссоздания исторической эпохи, определенной социальной группы или народа. С их помощью мы можем представить, как говорили эти люди, какие слова окрашивали их речь.

Что такое метафора?

В переводе с древнегреческого языка метафора - это "перенос значения". Это как нельзя лучше характеризует это понятие.

Метафора может быть как отдельным словом, так и целым выражением, которое употребляется автором в переносном значении. В основе этого средства художественной выразительности лежит сравнение предмета, который пока не назван, с каким-то другим на основе их общего признака.

В отличие от большинства других литературных терминов, у метафоры есть конкретный автор. Это известный философ Древней Греции - Аристотель. Первоначальное рождение этого термина связано с представлениями Аристотеля об искусстве как о методе подражания жизни.

При этом те метафоры, которые использовал Аристотель, практически невозможно отличить от литературного преувеличения (гиперболы), обычного сравнения или олицетворения. Он понимал метафору намного шире, чем современные литературоведы.

Примеры употребления метафоры в литературной речи

Эпитеты, метафоры, олицетворения, сравнения активно применяются в художественных произведениях. Причем для многих авторов именно метафоры становится эстетической самоцелью, порой полностью вытесняя первоначальное значение слова.

В качестве примера литературные исследователи приводят в пример известного английского поэта и драматурга Уильяма Шекспира. Для него нередко важен не житейский исходный смысл конкретного высказывания, а приобретаемое им метафорическое значение, новый неожиданный смысл.

Для тех читателей и исследователей, кто был воспитан на аристотелевском понимании принципов литературы, это было непривычно и даже непонятно. Так, на этом основании не признавал поэзию Шекспира Лев Толстой. Его точки зрения в России XIX века придерживались многие читатели английского драматурга.

При этом с развитием литературы метафора начинает не только отражать, но и сама творить окружающую нас жизнь. Яркий пример из классической русской литературы - повесть Николая Васильевича Гоголя "Нос". Нос коллежского асессора Ковалева, отправившийся в собственное путешествие по Петербургу, это не только гипербола, олицетворение и сравнение, но и метафора, которая придает этому образу новый неожиданный смысл.

Показателен пример поэтов-футуристов, творивших в России в начале XX века. Их главной целью было максимально отдалить метафору от ее первоначального смысла. Такими приемами часто пользовался Владимир Маяковский. Пример, заглавие его поэмы "Облако в штанах".

При этом после Октябрьской революции употреблять метафору стали намного реже. Советские поэты и писатели стремились к ясности и прямолинейности, поэтому необходимость в употреблении слова и выражения в переносном смысле отпала.

Хотя совсем без метафоры представить себе художественное произведение, даже советских авторов, невозможно. Слова-метафоры встречаются практически у всех. У Аркадия Гайдара в "Судьбе барабанщика" можно встретить такую фразу - "Вот мы и разошлись. Топот смолк, и в поле пусто".

В советской поэзии 70-х годов Константин Кедров вводит в оборот понятие "метаметафора" или как ее еще называют "метафора в квадрате". У метафоры появляется новая отличительная черта - она постоянно участвует в развитии литературного языка. А также речи и самой культуры в целом.

Для этого метафоры постоянно употребляют, рассказывая о новейших источниках знаний и информации, используют ее для описания современных достижений человечества в науке и технике.

Олицетворение

Для того чтобы разобраться, что такое олицетворение в литературе, обратимся к происхождению этого понятия. Как и большинство литературоведческих терминов, оно уходит своими корнями в древнегреческий язык. В дословном переводе означает "лицо" и "делаю". С помощью этого литературного приема природные силы и явления, неодушевленные объекты обретают свойства и приметы, присущие человеку. Как бы одушевляются автором. Например, им могут придать свойства человеческой психики.

Такие приемы часто используют не только в современной художественной литературе, но и в мифологии, и религии, в магии и культах. Олицетворение было ключевым средством художественной выразительности в сказаниях и притчах, в которых древнему человеку объяснялось, как устроен мир, что стоит за природными явлениями. Они одушевлялись, наделялись человеческими качествами, ассоциировались с богами или сверхлюдьми. Так древнему человеку было проще принять и понять окружающую его действительность.

Примеры олицетворений

Понять, что такое олицетворение в литературе, нам помогут примеры конкретных текстов. Так, в русской народной песне автор утверждает, что "лыко горем подпоясалось" .

С помощью олицетворения появляется особое миросозерцание. Для него характерно ненаучное представление о природных явлениях. Когда, например, гром ворчит как старик, или солнце воспринимается не как неодушевленный космический объект, а как конкретный бог по имени Гелиос.

Сравнение

Для того чтобы разобраться в основных современных средствах художественной выразительности, важно понять, что такое сравнение в литературе. Примеры в этом нам помогут. У Заболоцкого встречаем: "Раньше он был звонкий, точно птица " или Пушкина: "Он бежал быстрее лошади" .

Очень часто сравнения используются в русском народном творчестве. Так мы наглядно видим, что это троп, в котором один предмет или явление уподобляются другому на основании какого-го общего для них признака. Цель сравнения - найти в описываемом объекте новые и важные свойства для субъекта художественного высказывания.

Подобной цели служит метафора, эпитеты, сравнения, олицетворения. Таблица, в которой представлены все эти понятия, помогает наглядно разобраться в том, чем они отличаются друг от друга.

Виды сравнений

Рассмотрим для детального понимания, что такое сравнение в литературе, примеры и разновидности этого тропа.

Он может использоваться в виде сравнительного оборота: мужик глуп, как свинья.

Бывают сравнения бессоюзные: мой дом - моя крепость .

Часто сравнения образуются за счет существительного в творительном падеже. Классический пример: он ходит гоголем .

Компьютерная метафора

Пространство и время, вещество и энергия являлись для ученых XX века базовыми метанаучными категориями. Человек рассматривался психоло- гами как система, отражающая пространственно-временные и энергети- ческие характеристики реальности в субъективной форме (ощущениях, образах восприятия, представлениях и т.д.). В середине XX века каталог общенаучных категорий обогатился понятием ʼʼинформацияʼʼ, причем за этим словом уже стояло вполне определенное, математически измеримое содержание. Решающую роль сыграли работы К.Э. Шеннона, предложив- шего знаменитую формулу для оценки меры информации, содержащейся в сообщении. Теория информации как отрасль прикладной математики со- здавалась, исходя из практических нужд˸ обеспечение работ в сфере ра-

Глава 1. Основания когнитивной психологии

диосвязи, борьба с шумами в системах связи, конструирование систем при- ема, шифровки и дешифровки сообщений и т.д.

Коренной перелом в подходе к информации произошел с появлением компьютера, который стал первой технической системой, принимающей, хранящей, преобразующей и применяющей информацию для решения по- ставленных людьми задач. В компьютерах различают hardware (ʼʼжелезоʼʼ, или аппаратурную составляющую) и software (программное обеспечение). С легкой руки специалистов в сфере информатики человек стал рассмат- риваться как система по приему и переработке информации. Компьютер используют для моделирования человеческого мышления и создания сис- тем искусственного интеллекта, реально превосходящих человека по мно- гим характеристикам, определяющим скорость и точность переработки ин- формации, объём хранения и т.д.

Кроме того, работа компьютера описывается в терминах ментальных процессов˸ компьютер обладает памятью и сенсорными входами, он ʼʼпри- нимает решенияʼʼ и ʼʼрешает задачуʼʼ, ʼʼуправляетʼʼ и ʼʼпроводит анализ ин- формацииʼʼ. Так возникает компьютерная метафора - господствующая в конце XX века аналогия ʼʼчеловека познающегоʼʼ и технического устройства, которая используется для теоретического моделирования человеческой пси- хики. Появляется новая версия ЭВМ - компьютеры ʼʼэволюционируютʼʼ, инженеры используют ʼʼязыкиʼʼ для создания компьютерных программ. Аналогия˸ обогащаются и психология, и техника.

На первых порах компьютерная метафора использовалась для описания и объяснения работы центральной нервной системы по приему и перера- ботке ʼʼинформацииʼʼ. Головной мозг рассматривался как аналог компью- терного ʼʼжелезаʼʼ, имеющий подсистему входов- периферию анализато- ров (глаза, уши и пр.); центральное звено (процессор со встроенными про- граммами) - мышление и память; подсистему выходов - эффекторы (ап- парат движений и речь). Система действовала по принципу отрицательной обратной связи˸ решение задачи прерывает активность.

Компьютерная метафора - понятие и виды. Классификация и особенности категории "Компьютерная метафора" 2015, 2017-2018.

Собственно говоря, и на этот раз был взят тот аспект получивших распространение в кибернетике представлений, который имел длительную предысторию. В 1894 году Г. Герц писал: «Отношение динамической модели к системе, моделью которой она считается, это в точности отношение образов вещей, которые создает наш разум, к самим вещам... Согласованность между разумом и природой может быть, таким образом, приравнена согласованности двух систем, являющихся моделями друг друга; мы даже могли бы объяснить эту согласованность, предположив, что разум способен создавать динамические модели вещей и работать с ними» . Через полстолетия эту мысль продолжил один из создателей инженерной психологии К. Крэйк: «если организм несет в голове «мелкомасштабную модель» внешней реальности и своих возможных действий, он способен проверять различные альтернативы, определять наилучшие из них, реагировать на будущее развитие ситуации и вообще во всех отношениях вести себя более полноценно, безопасно и компетентно, попадая в сложные условия» . Понимание того, что человек не пассивный канал связи, что он активно «перерабатывает информацию», строя «внутренние модели или репрезентации» окружения (стимуляции), означало переход от информационного подхода в узком смысле слова к когнитивной психологии. Познавательные процессы стали трактоваться по аналогии с процессами переработки информации в сложном вычислительном устройстве.

Компьютерная метафора открыла новые теоретические возможности, заменив представление об энергетическом обмене организма со средой на представление об информационном обмене. В. Вундт и его современники полагали, что принцип сохранения энергии требует признания строгого психофизического параллелизма . Но вычислительное устройство, потребляя незначительное количество энергии, может управлять огромными механизмами. Далее, хотя трудно сказать, какие процессы лежат в основе некоторой чисто психической работы, например, восприятия картины Рембрандта, можно легко представить компьютер или блок-схему когнитивных процессов, осуществляющие переработку информации, которая заканчивается адекватным ситуации ответом. Под этим представлением, например, вполне мог бы подписаться К. Халл, считавший, что модель "человека по типу поддерживающего свое существование робота была бы надежной гарантией против использования менталистских понятий. Возрождение этой терминологии в когнитивной психологии было обусловлено вначале чисто эвристическими соображениями: она оказалась необходимой потому, что сложность рассматриваемых феноменов не позволяла дать их осмысленную интерпретацию в других терминах.

Первыми работами нового направления можно считать исследования процессов образования понятий Дж. Брунером и сотр. , а также работы А. Ньюэлла, Г. Саймона и Дж. Шоу, создавших ряд машинных моделей мышления, в том числе «Логик - теоретик» и «Универсальный решатель проблем». Общими чертами этих работ являются не только сильный крен в сторону формально-логического анализа (например, используемый в монографии Дж. Брунера теоретический аппарат совпадает с правилами индукции Дж. С. Милля), но и восстановление авторитета более ранних исследований познавательных процессов: докторская диссертация К. Халла 1920 года по формированию понятий на материале китайских иероглифов и вюрцбургская школа - в случае Дж. Брунера; О. Зельц и в меньшей степени гештальтпсихология - в случае А. Ньюэлла и его коллег.

Отдавая должное другим теоретическим влияниям, Дж. Брунер писал позднее, что на него и на ряд видных англо-американских авторов произвело в эти годы глубокое впечатление знакомство «с прочной традицией изучения познавательных процессов, сложившейся в советской психологии и вдохновившей всех нас на новые исследования» . Действительно, в его работах 60-х и 70-х годов отчетливо выступает интерес к генетическому анализу развития познавательных процессов, которые он вслед за советскими психологами, Ж. Пиаже и поздним Ф. Бартлеттом, связывает с формированием внешней практической деятельности . Тем самым, однако, он поставил себя вне основного потока исследований когнитивной психологии, так как активг ность познавательных процессов сводилась для большинства авторов к внутренним преобразованиям информации в соответствии с определенными правилами.

Переход ко все более широкому использованию терминологии «менталистской» психологии сопровождался попыткой осмысления философских проблем, которые он за собой влечет. Практически в течение одного 1960 года появилось несколько работ, в которых ставился вопрос о характере объяснения активности познавательных процессов . Все эти работы содержат предположение, что проблема бесконечного регресса к гомункулусам, поставленная ранее в споре между Э. Толменом и Э. Газри, может быть обойдена, если предположить, что процессы переработки информации организованы в иерархические структуры, а сам гомункулус выполнен из нейроноподобных элементов.

Так, ведущий представитель информационного подхода Ф. Эттнив в статье под названием «В защиту гомункулусов» отмечает, что если на более ранних уровнях переработки информации будут выполняться некоторые функции гомункулуса, то в конечном счете для моделирования познавательной активности во всей ее сложности потребуется система с конечным числом уровней. Блок-схема переработки информации человеком, центральное место в которой занимает гомункулус (блок Н), показана на рис. 6. Блок Н является местом конвергенции сенсорной и аффективно-оценочной информации; его выход представляет собой произвольное поведение, в то время как рефлексы и автоматизированные навыки реализуются другими структурами. Его активность необходима для осознания, а также для всякого сколь-нибудь продолжительного запоминания информации. Ф. Эттнив легко включает в свою модель данные Д. Бродбента и Дж. Миллера об ограниченности возможностей внимания и непосредственной памяти, считая, что вход в блок Н ограничен 7±2 единицами предварительно организованного перцептивной системой (блок Р) материала. Психологию в этой работе как будто хотят начать строить заново, причем примерно на том же самом месте. Совершенно очевидно, что Ф. Эттнив вкладывает в уже имевшиеся к тому времени информационные модели познавательных процессов (ср. рис. 5) традиционное для психологии сознания менталистское содержание. Статья завершается призывом «пересмотреть вопрос о научной респектабельности гомункулуса» .

Сдвиг от необихевиоризма к «неоментализму» когнитивной психологии был зафиксирован и в известной книге Дж. Миллера, Е. Галантера и К. Прибрама «Планы и структуры поведения» . Здесь еще раз была выдвинута задача изучения «центральных процессов», с помощью которых можно бы заполнить «пропасть между стимулами и реакциями». Образы были уподоблены планам или программам, а иерархическая организация последних, допускающая возможность «самопрограммирования», позволяла обойтись без гомункулуса. Наряду с другими аналогичными призывами к изучег нию «центральных процессов» (например, Д. Хэбб ), это был не просто субъективный бихевиоризм, но уже когнитивная психология, правда, в ее специфической форме, подчеркивающей не столько соответствие организации познавательных процессов архитектуре цифровой вычислительной машины, сколько связь между внутренними репрезентациями и программами машинных вычислений.

Значительная часть развернувшихся с конца 50-х годов исследований склонялась скорее к компьютерной метафоре. Не случайно в своем большинстве это были работы, направленные на выделение отдельных процессов и видов памяти, аналогичных блокам хранения, и преобразования информации вычислительных устройств. Благодаря экспериментам англичанина Дж. Брауна и американцев Л. и М. Питерсонов удалось установить критическую роль активного повторения для всякого продолжительного запоминания: если после показа материала (цифры, слоги и т. д.) для запоминания испытуемый должен выполнять какую-либо интерферирующую активность (например, отнимать тройки от некоторого достаточно большого числа), то уже через 10-20с вероятность правильного воспроизведения приближается к нулевой отметке 1 . Дж. Сперлинг , а несколько позднее Э. Авербак и А. Кориэлл , использовав методику частичного отчета, пришли к выводу, что сразу после кратковременного предъявления зрительная информация сохраняется примерно в течение трети секунды в виде относительного полного образа, после чего она исчезает или переводится в какую-то другую, вероятнее всего, вербальную форму. Предположение об обязательном участии повторения в продолжительном запоминании материала (включая абстрактные фигуры) - «переводе информации в долговременную» память - получило название гипотезы вербального кольца (см. ). Для объяснения всех этих данных Н. Во и Д. Норман предложили модель, в которой выделили три последовательных блока переработки информации в памяти человека: сенсорные регистры (например, «очень короткая зрительная память» из работ Дж. Сперлинга), первичную память (кратковременная память с ограниченным объемом и вербальным повторением в качестве способа сохранения информации) и вторичную память (долговременная семантическая память с очень большим объемом пассивно сохраняемой информации).

Легко видеть, что эта модель в общих чертах описывает архитектуру цифровой вычислительной машины. Вместе с тем.она вполне традиционна. Так, различение. первичной и вторичной памяти можно найти уже у У. Джеймса , который, в свою очередь, взял его у С. Экснера . Первичной памятью они называли непрерывное сохранение представления в пределах поля сознания, вторичной - повторное возвращение представления в сознание, после того как оно его покинуло. Таким образом, первичная или кратковременная память - это удивительное образование, одновременно имеющее сходство с сознанием, гомункулусом, каналом связи и процессором электронно-вычислительной машины.

К числу центральных проблем этих исследований относились вопросы о локализации я модусе работы селективных фильтров (внимания), осуществляющих отбор релевантной и подавление иррелевантной информации, последовательной или параллельной организации процессов в задачах поиска, характера взаимодействия восприятия и памяти при распознавании конфигураций.

Анна Трисман предположила, что перцептивный анализ последовательно разворачивается на нескольких уровнях обработки информации, начиная с анализа сенсорных признаков материала и кончая анализом семантических. Значительное число работ было посвящено описанию организации семантической информации в памяти. Одна из методик состояла в анализе группировки (кластеризации) словесного материала по семантическим категориям в задаче полного воспроизведения . Устойчивые ассоциативные связи между словами изучались с помощью методики свободных ассоциаций . Еще один подход был связан с анализом феномена «на кончике языка», описанного У. Джеймсом и A. П. Чеховым («Лошадиная фамилия»). Р. Браун и Д. Макнил давали испытуемым словарные определения редких слов. В тех случаях, когда испытуемые не могли назвать слово, но утверждали, что вот-вот вспомнят его, их просили угадать число слогов, примерное звучание, положение ударения, отдельные буквы и т. д. Оказалось, что обычно они располагают этой информацией. Внутренняя репрезентация слова стала описываться как многомерный вектор свойств. В одной из первых теорий значения когнитивной психологии Дж. Катц и Дж. Фодор описали значение в терминах атомарных, иерархически организованных предикатов: «быть живым существом», «быть человеком», «быть мужчиной» и т. д. Отношения между репрезентациями слов во внутреннем лексиконе - семантической памяти на вербальный материал - также трактовались как иерархические структуры, отражающие категориальную организацию понятий.

Близость этих структуралистических теорий представлениям B. Вундта, У. Джеймса, Г. Э. Мюллера, О. Зельца неоспорима. Для В. Вуддта, впрочем, всякое воспоминание всегда было интегрировано в системе координат его трехмерной теории эмоций . Ее современным аналогом может служить трехмерное семантическое пространство коннотативных (аффективных) значений, построенное в 50-е годы с помощью факторного анализа Ч. Осгудом и его сотрудниками . Эта модель имеет почти вундтовские координаты: хороший-плохой, сильный-слабый, активный-пассивный. Используя методику семантического дифференциала, они продемонстрировали, например, каким образом может меняться отношение к словам, имеющим аффективное значение, в зависимости от состояния одной и той же пациентки с синдромом множественного расщепления личности (рис. 7). То, что для Ч. Осгуда выступает как изменение отношения к понятиям, для представителей когнитивной психологии означает изменение внутренней структуры репрезентаций понятий в семантической памяти 2 .

Итоги первого этапа развития когнитивной психологии были подведены в монографии Улрика Найссера «Когнитивная психология» , вышедшей в свет в 1967 году. Уже во введении он пишет, что конструктивный характер наших познавательных процессов: восприятия, внимания, памяти и мышления - является фундаментальным фактом. Задача когнитивной психологии состоит в том, чтобы понять, каким образом «воспринимаемый, воспоминаемый и осмысляемый мир порождается (is brought into being) из такого малообещающего начала, как конфигурация ретинальной стимуляции» или «узоры звукового давления в ухе» . Заимствуя идею у 3. Фрейда («Инстинкты и их превращения», 1915 год), пишет У. Найссер, «эту книгу можно было бы назвать «Стимульная информация и ее превращения». «Познание» - это обобщенное название для всех процессов, посредством которых сенсорная информация трансформируется, редуцируется, усиливается, сохраняется, извлекается и используется. Оно имеет отношение к этим процессам даже тогда, когда они разворачиваются в отсутствие релевантной стимуляции, как это имеет место при воображении или галлюцинациях. Такие термины, как ощущение, восприятие, воображение, запоминание, припоминание, решение задач и мышление... относятся к гипотетическим стадиям или аспектам процесса познания» [Там же].

У. Найссер с осторожностью подходит к определению ведущей метафоры когнитивной психологии. Отмечая, что компьютерная метафора, по-видимому, уступает по своей эвристичности программной (сравнению психических процессов с машинными программами в духе Дж. Миллера, Е. Галантера и К. Прибрама ), он одновременно подчеркивает, что речь идет лишь о сходстве, но не об идентичности программ и психических процессов. Значение обеих метафор состоит не только в доказательстве полной правомерности изучения внутренних психических процессов, но и в том, что они позволяют делать это, не дожидаясь, пока придет нейрофизиолог и все объяснит. У. Найссер отмечает, что конечная задача когнитивной психологии состоит в демонстрации роли знания в детерминации поведения человека. Однако этот момент в книге остается практически нераскрытым, нет даже ни одной ссылки на так называемые когнитивные теории личности и социальной психологии . Зато детальному анализу подвергается судьба сенсорной информации.

Первыми этапами на пути «превращений» сенсорной информации являются периферические виды памяти: «иконическая» для зрения и «эхоическая» для слуха. Затем информация попадает в вербальную кратковременную память, где сохраняется с помощью процессов скрытого или явного проговаривания, после чего становится возможным ее долговременное запоминание. Подчеркивая конструктивный характер как низших, так и высших познавательных процессов, У. Найссер различает в них две фазы. Первая фаза предвнимания - связана с относительно грубой и параллельной обработкой информации. Вторая - фаза фокального внимания - имеет характер конструктивного акта, отличающегося «осознанной, внимательной, детальной и последовательной» обработкой. Здесь становится возможным вербальное кодирование информации, служащее предпосылкой для ее сохранения в памяти и последующей реконструкции.

Тезис об активности познавательных процессов развивается на примере модели опознания речи К. Стивенса и М. Халле , близкой к теории перцептивных гипотез Дж. Брунера . Согласно модели «анализа через синтез» при восприятии предложения мы пытаемся построить его внутреннюю репрезентацию, максимально похожую на оригинал. Если слово предъявляется на фоне шума, то предвнимательный анализ все же может позволить выделить отдельные различительные признаки или слоги, после чего последовательно синтезируются несколько вероятных слов, пока одно из них не совпадет с информацией на входе. Это встречное моделирование может происходить на разных уровнях описания материала: буквы, слоги, слова, целые предложения. Результатом являются такие известные феномены, как восприятие слов, которые отсутствовали в сказанной фразе, но подходят по контексту, пропуск ошибок в типографском тексте, эффект превосходства слова Дж. М. Кеттела.

Значительное место в книге У. Найссера отводится феноменам памяти, в том числе зрительным образам, вновь возвращенным, по замечанию Р. Хольта из бихевиористского изгнания. У. Найссер интерпретирует эти феномены по аналогии со своим пониманием зрительного восприятия. Последнее означает для него развернутый процесс интеграции получаемых во время отдельных фиксаций «кадров» зрительной информации или «икон». Речь идет, как пишет У. Найссер, «о постоянно развивающейся схематической модели, к которой каждой фиксацией добавляется дополнительная информация» [Там же, 180]. Для такой интеграции развернутой во времени информации необходимо, очевидно, некоторое пространство. Его У. Найссер называет зрительной памятью. «Схематические зрительные объекты» могут быть синтезированы повторно. Это и есть образы представленной, которым, следовательно, свойствен такой же конструктивный характер, как и восприятию. «Существует аналогия между ролью хранящейся информации при воспроизведении и ролью стимульной информации в восприятии. Ни в том, ни в другом случае информация не попадает прямо в сознание... В области психологии памяти... можно предложить модель работы палеонтолога, которую мы использовали для объяснения восприятия и внимания: по нескольким сохранившимся костям мы восстанавливаем динозавра» [Там же, 285].

В связи с этим вариантом творческого синтеза перед У. Найссером встают две очень существенные проблемы. Первая проблема, называемая им проблемой исполнителя, заключается в необходимости устранения гомункулуса из объяснительных схем. В конце книги он пытается сделать это, сославшись на существование целой иерархии программ управления познавательной активностью. Вопрос о том, откуда берется и как изменяется программа самого верхнего уровня, при этом, естественно, не затрагивается. У. Найссер подробно останавливается на теории порождающей грамматики Н. Хомского, приводя аргументы в пользу тезиса о врожденности грамматических правил и отмечая его сходство с представлением гештальтпсихологов о врожденности процессов перцептивной организации, но явно это обсуждение с проблемой исполнителя не связывает. Вторая проблема, возникающая в теории У. Найссера, это проблема адекватности восприятия. Если восприятие, воображение, галлюцинация - это наши внутренние конструкции, то как их различить? Эта проблема в «Когнитивной психологии» даже не упоминается. В одной из более поздних работ У. Найссер также не проясняет отношений между ними: «Индивид имеет образы представлений тогда, когда он вовлечен в выполнение некоторых из тех когнитивных процессов, которые имеют место и при восприятии, но когда отсутствуют раздражители из внешнего мира, вызывающие это восприятие».

Книга У. Найссера создавала впечатление широкого синтеза традиционной психологии с новейшими техническими достижениями. На базе компьютерной и программной метафор были объединены структурализм и Ф. Бартлетт, гештальтпсихология и лингвистика Н. Хомского 3 . Пестрой была и теоретическая картина: сенсуализм юмовского типа снизу, картезианский рационализм сверху, структурализм по интересу к организации внутренних репрезентаций, функционализм по некоторым конечным целям, сочетание менталистской терминологии с формально-логическими и техническими метафорами. Эклектизм, распространявшийся также и на методологию исследований, где соседствовали гипотетико-дедуктивный метод, принцип конвергирующих операций и самонаблюдение, несомненно, оказался одной из привлекательных черт подхода в целом, позволившей представителям- разных психологических традиций, а также людям с минимальной гуманитарной подготовкой принять это новое глобальное направление.

Оценивая перспективы когнитивной психологии, один из ее представителей писал: «Развитие этого направления науки обещает оказать на нашу философию влияние, которое будет, по крайней мере, столь же существенным, как влияние дарвинизма» . Этот энтузиазм разделялся большинством американских и английских психологов. Пожалуй, Дж. Гибсон был единственным крупным автором, который позволил себе публично.выразить сомнения 4 . Может показаться удивительным, но именно его взгляды оказали особенно сильное влияние на следующую книгу У. Найссера, которую он назвал «Познание и реальность» .

1. Полученные этими авторами результаты практически в точности совпали с данными исследования А. Даниелса , выполненного в 1895 году. Его интересовала продолжительность сохранения впечатлений в «поле сознания».
2. Ч. Осгуд представляет необихевиористское направление психолингвистики, поэтому значение для него является внутренним медиаторным ответом (r m) на стимул, осуществляющийся на основе ассоциативных связей. Эта теория вызвала в середине 60-х годов оживленную дискуссию, в ходе которой Дж. Фодор с позиций представления об иерархической организации элементов значения отметил ее принципиальную недостаточность. В советской психологии подчеркивается двойственная природа значений, являющихся единицами общественного и индивидуального сознания . По словам Л. С. Выготского, значение - это «единство общения и обобщения», причем несущее его слово в силу этого оказывается «микрокосмом человеческого сознания» . «За языковыми значениями, - пишет А. Н. Леонтьев, - скрываются общественно выработанные способы (операции) действия, в процессе которых люди изменяют и познают объективную реальность» .
3. Хотя сами гештальтпсихологи, по-видимому, не согласились бы с интерпретацией их представлений о целостности и организации в терминах иерархических структур порождающей грамматики (ср. ).
4. «Многие психологи, видимо, думают, что сейчас нужно только собрать воедино все наши научные достижения. Их самоуверенность удивляет меня. Ведь эти достижения очень сомнительны, а сама научная психология, по-моему, просто плохо обоснована. В любой момент все может опрокинуться как тележка с яблоками» .

Главная » Обучение за рубежом » Изобразительные средства языка: сравнение, метафора. Б.М