XXVIII. Универсал Польского Короля Яна Казимира Старшинам и козакам войска Запорожского, коим, обличая в измене поддавшегося России Гетмана Богдана Хмельницкого, советует им возвратиться по прежнему в подданство Короны Польской. - Писан 1654 Июня 6 Ян Казимир, з Божое ласки,

Таким образом, Швеция и Пруссия, заключив между собой договор, составляли северную группу антипольской и антимосковской коалиции.
Звеном, должна была объединить северную и южную группы государств коалиции, была Литва. Почувствовав ослабление Польши в войне с Украиной, в Литве начали распространяться сепаратистские настроения, выразителем которых был князь Януш Радзивилл. Со смертью последнего политический провод оказался в руках его брата князя Богуслава Радзивилла, который во время польско-шведской войны перешел на сторону шведского короля и принял шведский протекторат. Вместе с тем он принял протекцию Б. Хмельницкого , который обещал ему, в случае необходимости, защищать Литву от посягательств Москвы всеми возможными средствами, даже с оружием.
Король шведский Карл-Густав и гетман Богдан Хмельницкий гарантировали князю Богуславу суверенное владение княжеством Слуцким и воеводством Новгородским вместе со смежными литовскими землями, в свою очередь, подталкивало его вступить в коалицию.
Южная группа коалиции государств состояла из Украины, Трансильвания, Молдавии и Валахии . Последние три государства, имея большие общие интересы в борьбе за независимость от Османской империи, исторически поддерживали давние культурные, религиозные и династические отношения (после смерти сына Тимофея Б. Хмельницкий стремился выдать свою дочь за племянника молдавского воеводы Михаила). Соединяли их также совместное соседство и борьба с татарскими кочевниками
Такие же древние политические и военные отношения существовали между Украиной и Трансильвании. Особенно они усилились в три время, когда князь семигородоький Юрий II Ракочи провалился целью распространить свое государство за счет польских территорий, в чем ему крайне необходима была помощь Украине , Молдавии и Валахии. Реализация замыслов Юрия II Ракочи зависела от того, согласится ли Украина прикрыть его западные границы от постоянных нападений татар.
В то же время князь семигородский был в тесных контактах с королем шведским Карлом-Густавом, посредником в которых выступал английский повстанческий предводитель Оливер Кромвель, поскольку в интересах Англии было как можно быстрее создать в Европе союз некатолических государств.
Эта балтийско-черноморская коалиция, клином вризувалась между Москвой и Польшей, парализовала великодержавные тенденции обоих упомянутых стран, создавая соответствующую противовес. В этих условиях Украина приобретала веса великой державы, без участия которой было бы невозможным не только образование упомянутой коалиции, но и реализация всех указанных геополитических интересов каждой из стран-участниц блока.
После долгих переговоров между Трансильвании и Украины, ведомых при посредничестве Швеции в первой половине 1656, обеими сторонами 7 сентября 1656 был подписания «трактат вечной дружбы» между гетманом Б.

Служба и домовитость Богдана Хмельницкого. – Столкновение с Чаплинским. – Бегство в Запорожье. – Дипломатия Хмельницкого и приготовления к восстанию. – Тугай-бей и крымская помощь.– Оплошность польских гетманов и переход реестровых. – Победы Желтоводская и Корсунская. – Распространение восстания Хмельницкого по всей Украине. – Польское бескоролевье. – Князь Иеремия Вишневецкий. – Три польские региментария и их поражение под Пилявцами. – Отступление Богдана от Львова и Замостья. – Общее движение народа в ряды войска и умножение реестровых полков. – Разорительность татарской помощи. – Новый король. – Адам Кисель и перемирие. – Народный ропот. – Осада Збаража и Зборовский трактат. – Обоюдное против него неудовольствие. – Негласное подчинение Богдана Хмельницкого султану. – Возобновление войны. – Поражение под Берестечком и Белоцерковский договор. – Женитьба Тимофея Хмельницкого и его гибель в Молдавии. – Измена Ислам-Гирея и Жванецкий договор.

Украина накануне восстания Хмельницкого

Прошло почти десять лет со времени поражения на Усть-Старце. Злополучная Украина изнывала под двойным гнетом, польским и еврейским. Польские замки и шляхетские усадьбы множились и процветали даровым трудом и потом малорусского народа. Но мертвенная тишина, господствовавшая в крае, и наружная покорность сего народа обманули кичливых панов и легкомысленную шляхту. Ненависть к инородным и иноверным угнетателям и страстная жажда освобождения от них росли в народных сердцах. Почва для нового, более страшного, восстания была готова. Недоставало только искры, чтобы произвести огромный, всеразрушающий пожар; недоставало только человека, чтобы поднять весь народ и увлечь его за собой. Наконец, такой человек явился в лице нашего старого знакомого, Богдана Хмельницкого.

Как и нередко бывает в истории, личная обида, личные счеты вызвали его на решительные действия, которые послужили началом великих событий; ибо глубоко затронули чреватую почву народных дум и стремлений.

Зиновий или Богдан принадлежал к родовитой казацкой семье и был сыном Чигиринского сотника Михаила Хмельницкого. По некоторым данным, даровитый юноша с успехом обучался в львовских или в киевских школах, так что впоследствии выдавался не только своим умом, но и образованием среди реестровых казаков. Вместе с отцом Богдан участвовал в Цецорской битве, где отец пал, а сын увлечен в татарско-турецкий плен. Два года пробыл он в этом плену, пока успел освободиться (или выкупиться); там он мог близко ознакомиться с татарскими обычаями и языком и даже завести дружественные отношения с некоторыми знатными лицами. Все это весьма пригодилось ему впоследствии. В эпоху предшествующих казацких восстаний он в качестве реестрового верно служил Речи Посполитой против своих сородичей. Некоторое время он занимал должность войскового писаря; а в эпоху замирения является таким же Чигиринским сотником, каким был его отец. От сего последнего он наследовал и довольно значительное поместье, расположенное над рекой Тясмином верстах в пяти от Чигирина. Михаил Хмельницкий заложил здесь слободу Суботово. Он получил это поместье за свои военные заслуги, пользуясь расположением к нему великого коронного гетмана Станислава Конецпольского, старосты Чигиринского. Говорят, что гетман сделал Михаила даже своим подстаростой. Но это гетманское расположение не перешло от отца к сыну. Зато Богдан был не только известен самому королю Владиславу, но и удостоен от него доверия и почета.

Около того времени Венецианская республика, теснимая турками в своей морской торговле и своих Средиземных владениях, задумала вооружить против них большую европейскую лигу, и обратилась к польской Речи Посполитой. Венецианский посол Тьеполо, поддержанный папским нунцием, усердно возбуждал Владислава IV к заключению союза против турок и крымских татар, и указывал ему на возможность привлечь к сему союзу также Московского царя, господарей Молдавии и Валахии. Решительная борьба с Оттоманской империей давно уже составляла заветную мечту войнолюбивого польского короля; но что он мог предпринять без согласия сената и сейма? А ни вельможи, ни шляхта решительно не желали обременять себя какими-либо жертвами ради этой трудной борьбы и лишать себя столь дорогого им покоя. Из вельмож король успел, однако, склонить на свою сторону коронного канцлера Оссолинского и коронного гетмана Конецпольского. С Тьеполо заключен был тайный договор, по которому Венеция обязалась платить на военные издержки по 500.000 талеров в течение двух лет; начались военные приготовления и наем жолнеров под предлогом необходимых мер против крымских набегов. Задумали пустить казаков из Днепра в Черное море; на чем особенно настаивал Тьеполо, рассчитывая отвлечь морские силы турок, собиравшихся отнять у венециан остров Крит. Но посреди сих переговоров и приготовлений в марте 1646 года внезапно умер коронный гетман Станислав Конецпольский, спустя две недели после (а злые языки говорили, вследствие) своего брака, в который он на старости лет вступил с юной княжной Любомирской. С ним король лишался главной опоры задуманного предприятия; однако, не вдруг от него отказался и продолжал военные приготовления. Кроме венецианской субсидии, на них пошла часть из приданого второй супруги Владислава, французской принцессы Марии Людовики Гонзага, на которой он женился в предыдущем 1645 году. При посредстве доверенных лиц король вошел в тайные переговоры с некоторыми членами казацкой старшины, главным образом с черкасским полковником Барабашем и Чигиринским сотником Хмельницким, которым вручена была известная сумма денег и письменный привилей на построение большого количества лодок для казацкого черноморского похода.

Меж тем намерения и приготовления короля, разумеется, недолго оставались тайными и возбудили сильную оппозицию среди сенаторов и шляхты. Во главе этой оппозиции явились такие влиятельные вельможи, как литовский канцлер Альбрехт Радивил, коронный маршал Лука Сталинский, воевода русский Иеремия Вишневецкий, воевода краковский Стан. Любомирский, каштелян краковский Яков Собеский. Польный коронный гетман Николай Потоцкий, теперь преемник Конецпольского, также оказался на стороне оппозиции. Сам канцлер Оссолинский уступил бурным выражениям недовольных, уже обвинявших короля в намерении присвоить себе абсолютную власть с помощью наемных войск. В виду такого отпора, король не нашел сделать ничего лучшего, как торжественно и письменно отвергнуть свои воинственные замыслы и распустить часть собранных отрядов. А Варшавский сейм, бывший в конце 1646 года, пошел далее и постановил не только полное распущение нанятых отрядов, но и уменьшение самой королевской гвардии, а также удаление от короля всех иностранцев.

Личность и жизнь Богдана Хмельницкого

При таких-то политических обстоятельствах Богдан Хмельницкий порвал свои связи с Речью Посполитой и выступил во главе нового казацкого восстания. Эта эпоха его жизни в значительной степени сделалась достоянием легенды и трудно восстановить ее исторические подробности. Поэтому можем проследить ее только в общих, наиболее достоверных чертах.

По всем признакам, Богдан был не только храбрый, расторопный казак, но и домовитый хозяин. Поместье свое Суботово он успел привести в цветущий вид и населил его оброчным людом. Кроме того, он выхлопотал у короля еще соседний степной участок, лежавший за рекой, где устроил пасеки, гумна и завел хутор, по-видимому, названный Суботовкой. У него был свой дом и в городе Чигирине. Но пребывал он преимущественно в Суботове. Здесь гостеприимный двор его, наполненный челядью, скотом, хлебом и всякими запасами, представлял образец зажиточного украинского хозяйства. А сам Богдан, будучи уже вдов, имея двух юных сыновей, Тимофея и Юрия, очевидно, пользовался в своей округе почетом и уважением как по своему имущественному положению, так еще более по своему уму, образованию и как человек опытный, бывалый. Реестровая казацкая старшина того времени уже успела настолько выделиться из среды малорусского народа, что заметно старалась примыкать к привилегированному сословию Речи Посполитой, т. е, к панско-шляхетскому, которому подражала и в языке, и в образе жизни, и во владельческих отношениях к поспольству или простонародью. Таков был и Хмельницкий, и если честолюбие его далеко не было удовлетворено, то разве потому, что он, несмотря на свои заслуги, все еще не получил ни полковничьего, ни даже подстаростинского уряда, по нерасположению к нему ближайших польских властей. Именно это-то нерасположение и вызвало роковое столкновение.

По смерти коронного гетмана Станислава Конецпольского Чигиринское староство перешло к его сыну Александру, коронному хорунжему. Последний оставил своим управляющим или подстаростой некоего шляхтича, вызванного из в. княжества Литовского, по имени Даниила Чаплинского. Этот Чаплинский отличался дерзким характером и страстью к наживе, к хищениям, но был человек ловкий и умел угождать старому гетману, а еще более его молодому наследнику. Он был ярый католик, ненавистник православия, и позволял себе издеваться над священниками. Враждебный вообще казачеству, он особенно невзлюбил Хмельницкого, потому ли, что завидовал его имущественному положению и общественному почету или потому, что между ними возникло соперничество по отношению к девушке-сироте, которая воспитывалась в семье Богдана. Возможно допустить и то, и другое. Чигиринский подстароста начал всеми способами притеснять Чигиринского сотника, и объявил притязание на его Суботовское поместье или, по крайней мере, на известную часть, причем выманил у него коронный привилей на это поместье и не возвратил. Однажды, в отсутствие Хмельницкого, Чаплинский сделал наезд на Суботово, сжег скирды с хлебом и похитил помянутую девушку, которую сделал своей женой. В другой раз он в Чигирине схватил старшего Богданова сына, подростка Тимофея, и велел жестоко высечь его розгами публично на рынке. Потом схватил самого Богдана, несколько дней держал его в заключении и освободил только по просьбе своей жены. Не раз производились покушения и на самую его жизнь. Например, однажды на походе против татар какой-то клеврет подстаросты заехал Хмельницкому в тыл и ударил его по голове саблей, но железная шапка охранила его от смерти, а злодей извинился тем, что принял его за татарина.

Тщетно Хмельницкий обращался с жалобами и к старосте Конецпольскому, и к начальнику реестровых или польскому комиссару Шембергу, и к коронному гетману Потоцкому: никакой управы на Чаплинского он не находил. Наконец, Богдан поехал в Варшаву и обратился к самому королю Владиславу, от которого уже имел известное поручение относительно Черноморского похода на турок. Но и король, по своей ничтожной власти, не мог избавить Хмельницкого и вообще казачество от панских обид; говорят, будто бы, в своем раздражении против вельмож, он указал ему на саблю, напомнив, что казаки сами воины. Впрочем, помянутое поручение, не сохранившееся в тайне, вероятно, еще более побудило некоторых панов принять сторону Чаплинского в его споре с Хмельницким за владение Суботовым. Чаплинский, по-видимому, сумел выставить последнего человеком опасным для поляков и что-то против них замышляющим. Не удивительно поэтому, что коронный гетман Потоцкий и хорунжий Конецпольский приказали Чигиринскому полковнику Кречовскому взять Хмельницкого под стражу. Приязненный сему последнему, полковник упросил потом дать ему некоторую свободу за своей порукой.

Бегство Богдана в Запорожье

Богдан ясно видел, что означенные паны не оставят его в покое, пока не доконают; а потому, воспользовавшись этой свободой, решился на отчаянный шаг: уйти в Запорожье и оттуда поднять новое восстание. Чтобы не явиться к запорожцам с пустыми руками, он, прежде нежели покинуть свое гнездо, с помощью хитрости завладел некоторыми королевскими грамотами или привилеями (в том числе грамотой о построении лодок для Черноморского похода), хранившимися у. черкасского полковника Барабаша. Рассказывают, будто на праздник Св. Николы, 6 декабря 1647 года, Богдан зазвал к себе в Чигирин названного сейчас приятеля и кума своего, напоил его и уложил спать; у сонного взял шапку и хустку или платок (по другой версии, ключ от скрыни) и послал гонца в Черкасск, к жене полковника с приказанием от имени мужа достать означенные привилеи и вручить посланному. Поутру, прежде нежели Барабаш проснулся, грамоты были уже в руках Богдана. Затем, не теряя времени, он с сыном Тимофеем, с некоторым числом преданных ему реестровых казаков и с несколькими челядинцами поскакал прямо в Запорожье.

Сделав около 200 верст по степным путям, Богдан пристал сначала на острове Буцке или Томаковке. Находившиеся здесь казаки принадлежали к тем, которые несколько лет назад под начальством атамана Линчая возмутились против Барабаша и прочей реестровой старшины за ее излишнее себялюбие и угодливость полякам. В усмирении этого мятежа принимал участие и Хмельницкий. Линчаевцы хотя и не отказали ему в гостеприимстве, но отнеслись к нему подозрительно. Кроме того на Томаковке стояла залога или очередная стража от реестрового Корсунского полка. Поэтому Богдан вскоре удалился в самую Сечь, которая тогда расположена была несколько ниже по Днепру на мысу или так наз. Никитином Роге. По обычаю, в зимнее время в Сечи для ее охраны оставалось небольшое число запорожцев, с кошевым атаманом и старшиной, а прочие разошлись по своим степным хуторам и зимовникам. Осторожный, предусмотрительный Богдан не спешил объявлять сечевикам о цели своего прибытия, а ограничился пока таинственными совещаниями с кошевым и старшиной, постепенно посвящая их в свои планы и приобретая их сочувствие.

Бегство Богдана, конечно, не могло не вызвать некоторой тревоги на его родине среди польско-казацкого начальства. Но он искусно постарался, насколько возможно рассеять его опасения и отклонить до поры до времени принятие каких-либо энергических мер. С сей целью, опытный в письменном деле, Богдан отправил целый ряд посланий или «листов» к разным лицам с объяснением своего поведения и своих намерений, а именно к полковнику Барабашу, польскому комиссару Шембергу, коронному гетману Потоцкому и Чигиринскому старосте хорунжему Конецпольскому. В этих листах он с особой горечью останавливается на обидах и грабежах Чаплинского, заставившего его искать спасения в бегстве; причем свои личные обиды связывает с общими притеснениями Украинскому народу и православию, с нарушением их прав и вольностей, утвержденных королевскими привилеями. В заключение своих листов он уведомляет о скором отправлении от войска Запорожского к его королевскому величеству и ясновельможным панам-сенаторам особого посольства, которое будет ходатайствовать о новом подтверждении и лучшем исполнении означенных привилеев. О каких-либо угрозах возмездием нет и помину. Напротив, это человек, несчастный и гонимый, смиренно взывающий к правосудию. Такая тактика, по всем признакам, в значительной степени достигла своей цели, и даже польские шпионы, проникавшие в самое Запорожье, пока ничего не могли сообщить своим патронам о замыслах Хмельницкого. Впрочем, Богдан еще не мог знать и предвидеть, какой оборот примет его дело и какую поддержку найдет он в русском народе; а потому уже по чувству самосохранения должен был пока иметь вид смирения и преданности Речи Посполитой. Итак, уже с первых шагов он показал, что не будет простым повторением Тарасов, Павлюков, Остранинов и тому подобных простодушных, бесхитростных политиков, появлявшихся во главе неудачных украинских, мятежей. Наученный их примером, он воспользовался наступившим зимним временем, чтобы к весне приготовить и народную почву, и союзников для борьбы с Польшей.

Союз Богдана с крымскими татарами

Работая над возбуждением умов в украинском народе при посредстве своих приятелей и запорожских посланцев, Богдан, однако, не полагался на одних украинцев, а в то же время обратился и за внешней помощью туда, куда не раз обращались и его предшественники, но без успеха, именно в Крымскую орду. И тут он принялся за дело опытной и умелой рукой; причем воспользовался своим личным знанием Орды, ее обычаев и порядков, а также приобретенными в ней когда-то знакомствами и вообще современными политическими обстоятельствами. Но не вдруг наладилось дело и с этой стороны. На ханском престоле сидел тогда Ислам-Гирей (1644-1654), один из наиболее замечательных крымских ханов. Когда-то находившийся в польском плену, он имел возможность ближе знать положение Речи Посполитой и отношения к ней казачества. Ислам-Гирей, хотя и питал неудовольствие против короля Владислава, не хотевшего платить ему обычных поминков, хотя и был осведомлен Хмельницким о бывшем намерении короля послать казаков против татар и турок, однако, в начале переговоров он не придал большого значения замыслам и просьбам дотоле малоизвестного Чигиринского сотника; притом он не мог предпринять войну с Польшей, не получив предварительного согласия турецкого султана; а Польша находилась тогда в мире с Портою. Одно время Богдан считал свое положение настолько трудным, что думал оставить Запорожье и с близкими людьми искать убежища среди донских казаков. Но любовь к родине и начавшийся приток подобных ему беглецов из Украины на Запорожье удержали его, и заставили, прежде нежели бежать на Дон, попытать счастья в открытом военном предприятии.

Начало восстания Хмельницкого

Для разобщения Украины с Запорожьем, как мы знаем, при начале порогов была построена крепость Кодак и занята польским гарнизоном; а за порогами, для непосредственного наблюдения за сечевиками, реестровые полки по очереди держали стражу. На ту пору, как сказано выше, эта стража была выставлена Корсунским полком; она находилась на крупном днепровском острове Буцке или Томаковке, лежавшем верст на 18 выше Никитина Рога, где тогда располагалась Сечь. Около Хмельницкого успело собраться до пятисот украинских беглецов или гультяев, готовых идти за ним всюду, куда он поведет. В конце января или начале февраля 1648 года Богдан, конечно, не без соглашения с Запорожской старшиной, и вероятно, не без помощи с ее стороны людьми и оружием, со своими отчаянными гультяями внезапно напал на корсунцев, прогнал их с Томаковки, и стал здесь укрепленным лагерем. Этот первый решительный и, открытый удар отозвался далеким эхом на Украине: с одной стороны, он возбудил волнение и смелые ожидания в сердцах угнетенного малорусского народа, а с другой – вызвал большую тревогу среди польских насельников, панов и шляхты, в особенности когда сделалось известно, что многочисленные посланцы из Запорожья от Хмельницкого рассеялись по украинским селам, чтобы возбуждать народ к мятежу и вербовать новых охотников под знамена Богдана. Побуждаемый усильными просьбами встревоженных украинских панов и державцев, коронный гетман Николай Потоцкий собрал свое кварцяное войско и принял довольно внушительные меры предосторожности. Так, он издал суровый универсал, воспрещавший всякие сношения с Хмельницким и грозивший смертью оставшимся дома женам и детям и лишением имущества тем молодцам, которые вздумают бежать к Хмельницкому; для перехватывания таких беглецов расставлена была стража по дорогам, ведущим в Запорожье; паны-землевладельцы получили приглашение вооружить только надежные замки, а из ненадежных напротив вывести пушки и снаряды, далее усилить и держать в готовности надворные хоругви, чтобы присоединить их к коронному войску, а у своих холопов отобрать оружие. В силу этого распоряжения в обширных имениях одного только князя Иеремии Вишневецкого было отобрано несколько тысяч самопалов. Однако, можно полагать, что еще большее количество хлопам удалось припрятать. Эти меры, во всяком случае, указывают, что полякам приходилось теперь иметь дело уже не с прежней мирной и почти безоружной русской деревней, а с народом, жаждавшим освобождения и навыкшим к употреблению огнестрельного оружия. Означенные меры на первое время подействовали. Украинские крестьяне продолжали сохранять наружное спокойствие и смирение перед панами, и пока только немногие головорезы, люди бездомные или которым нечего было терять, продолжали уходить на Запорожье.

Дружина Хмельницкого в то время, по-видимому, насчитывала более полутора тысяч человек, а потому он усердно занимался возведением укреплений вокруг своего лагеря на Томаковке, углубляя рвы и набивая частоколы; копил съестные припасы и устроил даже пороховой завод. Гетман Потоцкий не ограничился принятием мер на Украине: не отвечавший прежде на скорбные послания Хмельницкого, он теперь сам обратился к Богдану и не один раз посылал к нему, предлагая спокойно воротиться на родину и обещая полное помилование. Богдан ничего не отвечал и даже задержал посланцев. Потоцкий отправил для переговоров ротмистра Хмелецкого: последний давал свое честное слово, что и волос не упадет с головы Богдана, если он покинет мятеж. Но Хмельницкий хорошо знал, чего стоит польское слово, и на сей раз отпустил посланцев, предъявляя чрез них свои условия примирения, которым, впрочем, он придавал вид челобития: во-первых, чтобы гетман с коронным войском вышел из Украины; во-вторых, удалил бы польских полковников с их товарищами из казацких полков; в-третьих, чтобы казакам были возвращены их права и вольности. Этот ответ заставляет догадываться, что Хмельницкий, задерживая прежних посланцев, старался выиграть время, а что теперь, при более благоприятных обстоятельствах, он заговорил более решительным тоном. Дело в том, что в это время, именно в половине марта, к нему уже подошла татарская помощь.

Первый успех Хмельницкого, т. е. изгнание реестровой залоги и захват острова Томаковки, не замедлил отозваться в Крыму. Хан сделался доступнее его посланцам, а переговоры о помощи оживились. (По некоторым не совсем достоверным известиям, Богдан будто бы в это время сам успел съездить в Крым и лично поладить с ханом). По всей вероятности, и со стороны Константинополя не последовало запрещения, когда там узнали о стараниях короля Владислава и некоторых вельмож вооружить казацкие чайки и бросить их на турецкие берега. Впрочем, около того времени на султанском престоле явился семилетний Магомет IV, и его малолетством искусно воспользовался Ислам-Гирей, и без того державшийся по отношению к Порте более самостоятельной политики, чем его предшественники. Этот хан был в особенности склонен к набегам на соседние земли для доставления добычи своим татарам, среди которых поэтому пользовался любовью и преданностью. Хмельницкий ловко затронул сию слабую струну. Он подстрекнул татар обещанием отдавать им весь будущий польский полон. Переговоры закончились тем, что Хмельницкий отправил к хану заложником своего юного сына Тимофея и присягнул на верность союзу с Ордой (а, может быть, и некоторому ей подчинению). Ислам Гирей, однако, выжидал событий, и пока не трогался сам с своей ордой, а к весне двинул на помощь Хмельницкому его старого приятеля ближайшего к Запорожью перекопского мурзу Тугай-бея с 4000 ногаев. Часть этих татар Богдан поспешил переправить на правый берег Днепра, где они не замедлили схватить или прогнать польские сторожи и тем открыть пути для украинских беглецов в Запорожье.

Кошевой атаман в то же время, по соглашению с Хмельницким, стянул в Сечь запорожцев из их зимовников с берегов Днепра, Буга, Самары, Конки и пр. Собралось войско конное и пешее, числом тысяч до десяти. Когда сюда же прибыл и Богдан с несколькими послами из орды Тугай-бея, то выстрелами из пушек с вечера было возвещено, чтобы на следующий день войско собралось на раду. 19 апреля рано поутру снова раздались пушечные выстрелы, затем ударили в котлы; народу собралось столько, что все не могли поместиться на сечевом майдане; а потому вышли за валы крепости на соседнее поле, и там открыли раду. Тут старшина, объявив войску о начале войны с поляками за причиненные ими обиды и притеснения, сообщила о действиях и планах Хмельницкого и заключенном им союзе с Крымом. Вероятно, тут же Хмельницкий предъявил казакам похищенные им королевские привилеи, которых паны не хотели исполнять и даже скрывали их. Крайне возбужденная всеми этими известиями и заранее к тому подготовленная рада единодушно выкрикнула избрание Хмельницкого старшим всего войска Запорожского. Кошевой тотчас послал войскового писаря с несколькими куренными атаманами и знатным товариществом в войсковую скарбницу за гетманскими клейнотами. Принесли златописанную хоругвь, бунчук с позолоченной галкою, серебряную булаву, серебряную войсковую печать и медные котлы с довбошем, и вручили их Хмельницкому. Закончив раду, старшина и часть казачества пошли в сечевую церковь, отслушали литургию и благодарственный молебен. Потом произведена пальба из пушек и мушкетов; после чего казаки разошлись по куреням на обед, а Хмельницкий с своей свитой обедал у кошевого. Отдохнув после обеда, он и старшина собрались на совет к кошевому и тут порешили одной части войска выступить с Богданом в поход на Украину, а другой разойтись опять по своим рыбным и звериным промыслам, но быть наготове, чтобы выступить по первому требованию. Старшина рассчитывала, что как скоро Богдан прибудет на Украину, то к нему пристанут городовые казаки, и войско его весьма умножится .

Этот расчет хорошо понимали польские предводители, и коронный гетман, в конце марта считавший, что у Хмельницкого было до 3000, писал королю: «сохрани Бог, чтобы он вошел с ними в Украину; тогда бы эти три тысячи быстро возросли до 100.000, и что бы мы стали делать с бунтовщиками?» Согласно с сим опасением, он ждал только весны, чтобы двинуться из Украины в Запорожье и там подавить восстание в самом его зародыше; а между прочим для отвлечения Запорожья советовал осуществить старую идею: дозволить им морские набеги. Но такие советы теперь уже запоздали. Сам Потоцкий стоял со своим полком в Черкасах, а польный гетман Калиновский со своим в Корсуни; остальное коронное войско располагалось в Каневе, Богуславе и других ближних местах правобережной Украины.

Но между польскими предводителями и панами не было согласия уже в самом плане действия.

Знакомый нам западнорусский православный вельможа Адам Кисель, воевода Брацлавский, советовал Потоцкому не ходить за пороги, чтобы разыскивать там бунтовщика, а лучше приласкать всех казаков и ублажить их разными послаблениями и льготами; советовал не раздроблять малочисленное коронное войско на отряды, снестись с Крымом и Очаковом и т. п. В том же смысле он писал и королю. Владислав IV пребывал тогда в Вильне и отсюда следил за началом казацкого движения, получая разнообразные донесения. Коронный гетман сообщил свой план идти на Хмельницкого двумя отделами: один степью, а другой Днепром. По зрелом размышлении, король согласился с мнением Киселя и послал приказ не делить войско и пока подождать с походом. Но было поздно: упрямый и самонадеянный Потоцкий уже двинул вперед оба отряда.

Благодаря татарским караулам, прекратились донесения польских шпионов о том, что делалось в Запорожье, и Потоцкий не знал ни о встречном движении Хмельницкого, ни о соединении его с Тугай-беем. Предприятию Богдана помогли не только его личный ум и опытность при благоприятных политических обстоятельствах; но, несомненно, на его стороне в эту эпоху оказалась и значительная доля слепого счастья. Главный неприятельский вождь, т. е. коронный гетман, как будто бы задался мыслью всеми зависящими от себя средствами облегчить Хмельницкому успех и победу. Так хорошо он распорядился находившимися в его руках военными силами! Около обоих гетманов собрались прекрасно вооруженные кварцяные полки, надворные панские хоругви и реестровое казачество – всего не менее 15.000 по тому времени отборного войска, которое в искусных руках могло бы раздавить каких-нибудь четыре тысячи Богдановых гультяев и запорожцев, хотя бы и подкрепленных таким же количеством ногаев. Но с пренебрежением относясь к силам противника и не слушая возражений своего товарища Калиновского, Потоцкий думал предпринять простую военную прогулку и, ради удобств похода, принялся дробить свое войско. Он отделил шесть тысяч и послал их вперед, вручив предводительство сыну своему Стефану, конечно, предоставляя ему случай отличиться и заранее заслужить гетманскую булаву, а в товарищи ему дал казацкого комиссара Шемберга. Большинство этого передового отряда как бы нарочно составлено было из реестровых казацких полков; хотя при сем их вновь привели к присяге на верность Речи Посполитой, но было большим легкомыслием доверять им первую встречу с возмутившимися их сородичами. Мало того, и самый передовой отряд подразделен на две части: около 4.000 реестровых казаков с некоторым количеством наемных немцев посажены на байдаки или речные суда, и Днепром из Черкас отправлены под Кодак с малыми пушками и с запасами боевых и съестных припасов; а другая часть, до 2.000 гусарской и драгунской конницы, с молодым Потоцким пошла степной дорогой также к Кодаку, под которым эти две части должны были соединиться. Сия вторая часть должна была следовать невдалеке от Днепровского берега и постоянно сохранять связь с речной флотилией. Но эта связь скоро утратилась: конница двигалась не спеша с роздыхами; а флотилия, уносимая течением, ушла далеко вперед.

Те же татарские разъезды, которые прекратили полякам вести с Запорожья, наоборот помогали Богдану от перехваченных и пытанных шпионов вовремя узнать о походе гетманов и разделении их войска на отряды. Он оставил пока в стороне крепость Кодак с ее четырехсотенным гарнизоном, и также двигался по правобережью Днепра навстречу Стефану Потоцкому. Само собой разумеется, он не замедлил воспользоваться обособленной флотилией реестровых, и выслал расторопных людей, которые вошли с ними в сношения, и горячо убеждали их встать заодно на защиту своего угнетенного народа и своих попранных казацких прав против угнетателей. Реестровыми полками в то время, как известно, начальствовали нелюбимые полковники из поляков или столь же нелюбимые украинцы, державшие сторону ляхов, каковы Барабаш, бывший в этой флотилии за старшего, и Ильяш, отправлявший здесь должность войскового есаула. По странной неосторожности Потоцкого, в числе старшины находился и Кречовский, лишенный Чигиринского полка после бегства Хмельницкого и, разумеется, легко склонившийся теперь на его сторону. Убеждения, в особенности вид татарской орды, пришедшей на помощь, подействовали. Реестровые возмутились, и перебили наемных немцев и своих начальников, в том числе Барабаша и Ильяша. После того, с помощью своих судов они переправили на правый берег остальных татар Тугай-бея; а сии последние с помощью своих коней помогли им немедля присоединиться к лагерю Хмельницкого; туда же доставлены были с судов пушки, съестные и боевые припасы.

Битва под Желтыми водами

Таким образом, когда Стефан Потоцкий столкнулся с Хмельницким, он со своими 2.000 очутился против 10 или 12 тысяч неприятелей. Но и сим не ограничилась перемена в числах. Бывшие в сухопутном отряде реестровые казаки и драгуны, набранные из украинцев, не замедлили перейти к Хмельницкому. С Потоцким остались только польские хоругви, заключавшие менее одной тысячи человек. Встреча произошла на болотистых берегах Желтых вод, левого притока Ингульца. Несмотря на малочисленность своей дружины, молодой Потоцкий и его товарищи не потеряли мужества; они окружили себя табором из возов, быстро возвели шанцы или окопы, выставили на них пушки и предприняли отчаянную оборону в надежде на выручку со стороны главного войска, куда отправили гонца с известием. Но гонец этот, перехваченный татарскими наездниками, был издали показан полякам, для того, чтобы они оставили всякую надежду на помощь. Несколько дней они храбро защищались; недостаток съестных и боевых припасов заставил их склониться на переговоры. Хмельницкий предварительно потребовал выдачи пушек и заложников; Потоцкий согласился тем легче, что без пороху пушки были уже бесполезны. Переговоры, однако, кончились ничем, и сражение возобновилось. Сильно теснимые поляки вздумали начать отступление, и табором двинулись через балку Княжие Байраки; но тут попали в самую неудобную местность, были окружены казаками и татарами и после отчаянной обороны частью истреблены, частью забраны в плен. В числе последних находились: сам Стефан Потоцкий, который вскоре умер от ран, комиссар казацкий Шемберг, Ян Сапега, гусарский полковник знаменитый впоследствии Стефан Чарнецкий, не менее известный потом Ян Выговский и некоторые другие представители польского и западнорусского рыцарства. Погром этот совершился приблизительно 5 мая .

Когда горсть польских жолнеров гибла в неравном бою, гетманы с главным войском беспечно стояли недалеко от Чигирина, и значительную часть времени проводили в попойках и банкетах; их огромный обоз изобиловал бочками с медом и вином. Соединившиеся с ними украинские паны щеголяли друг перед другом не только роскошью своего оружия и сбруи, но также обилием всяких запасов, дорогой посуды и множеством тунеядной прислуги. Льстецы-прихлебатели старались острить насчет жалких гультяев, которых-де, по всей вероятности, передовой отряд уже разгромил и, обремененный добычей, теперь тешится левами в степях, не спеша с посылкой известий. Однако, это довольно продолжительное отсутствие известий от сына начинало беспокоить старого Потоцкого. Ходили уже какие-то тревожные слухи; но им пока не верили. Вдруг к нему прискакал гонец от Гродзицкого, коменданта Кодацкой крепости, с письмом, уведомлявшим о соединении татар с казаками, об измене речного отдела и переходе реестровых на сторону Хмельницкого; в заключение он конечно просил подкрепления своему гарнизону. Эти вести как громом поразили гетмана; от обычной своей надменности и самоуверенности он тотчас перешел к малодушному отчаянию за судьбу сына. Но вместо того, чтобы спешить к нему на помощь, пока еще было время и еще держалась горсть храбрых, он начал писать к королю через канцлера Оссолинского, изображая отчизну в крайней опасности от соединения орды с казачеством и умоляя спешить с посполитым рушением; иначе погибла Речь Посполитая! А затем он двинулся в обратный поход к Черкасам, и только тут настигли его немногие беглецы, спасшиеся от Желтоводского погрома. Гетманы поспешно отступили далее, к средине польских владений, и в раздумье остановились на берегах Роси, около города Корсуня. Здесь они окопались, имея до 7.000 хорошего войска, и ожидали на помощь к себе князя Иеремию Вишневецкого с его шеститысячным отрядом.

Битва под Корсунем

Хмельницкий и Тугай-бей оставались три дня на месте своей Желтоводской победы, приготовляясь к дальнейшему походу и устраивая свою рать, которая значительно увеличилась вновь прибывшими татарами и украинскими повстанцами. Затем они поспешили следом за отступавшими гетманами, и в половине мая явились перед Корсунем. Первые нападения на укрепленный польский лагерь были встречены частой пушечной пальбой, от которой нападавшие понесли значительные потери. Польские наездники захватили в плен несколько татар и одного казака. Гетман велел их допросить под пыткой о числе неприятелей. Казак уверял, что одних украинцев пришло 15000, а татар идут все новые и новые десятки тысяч. Легковерный и легкомысленный Потоцкий пришел в ужас при мысли, что неприятель окружит его со всех сторон, подвергнет осаде и доведет до голода; а тут еще кто-то уведомил его, что казаки хотят спустить Рось и отнять воду у поляков, для чего уже начали работы. Гетман совсем потерял голову и решил покинуть свои окопы. Напрасно товарищ его Калиновский настаивал, чтобы на следующий день дать решительную битву. Потоцкий ни за что не соглашался на такой рискованный шаг, и тем более, что следующий день приходился на понедельник. На возражения Калиновского он крикнул: «я здесь плебан, и в моем приходе викарий должен передо мной молчать!» Войску приказано оставить тяжелые возы, а взять только легкие для табора, по известному количеству на каждую хоругвь. Во вторник ранним утром войско выступило из лагеря и двинулось в поход к Богуславу табором, устроенным в 8 отрядов с пушками, пехотой и драгунами в передних и задних рядах и с панцирной или гусарской конницей по бокам. Но двигалось оно вообще тяжело и нестройно, плохо предводительствуемое. Великий коронный гетман, страдавший подагрой, по обыкновению ехал полупьяный в карете; а польного гетмана мало слушались; притом он не владел хорошим зрением и был близорук. На Богуслав вели две дороги, одна полями, прямая и открытая, другая лесами и холмами, окольная. И тут Потоцкий сделал самый неудачный выбор: он велел идти последней дорогой, как более защищенной от неприятелей. Среди коронного войска оставалось еще некоторое количество реестровых казаков, которым гетман продолжал доверять, несмотря на события, и даже из них были выбраны проводники для сей окольной дороги. Эти казаки уже накануне дали знать Хмельницкому о предстоящем на завтра походе и его направлении. А он не замедлил принять свои меры. Часть казацкого и татарского войска скрытно в ту же ночь поспешила занять некоторые места по сей дороге, устроить там засады, засеки, накопать рвы и насыпать валы. Казаки обратили особое внимание на так называемую Крутую Балку, которую перекопали поперек глубоким рвом с шанцами.

Как только табор вступил в лесную местность, с обеих сторон ударили на него казаки и татары, осыпая пулями и стрелами. Несколько сот остававшихся у поляков реестровых казаков и украинских драгун воспользовались первым замешательством, чтобы перейти в ряды нападающих.

Табор кое-как еще двигался и оборонялся, пока не подошел к Крутой Балке. Тут он не мог преодолеть широкого и глубокого рва. Спустившиеся в долину передние возы остановились, а задние с горы продолжали быстро на них надвигать. Произошла страшная сумятица. Казаки и татары со всех сторон принялись штурмовать этот табор, и наконец совершенно его разорвали и разгромили. Истребление поляков было облегчено тем же сумасбродным гетманом, который строго приказал рыцарству сойти с коней и обороняться в необычном для него пешем строю. Спаслись только те, которые не послушали сего приказа, да некоторое число служителей, которые вели господских коней и воспользовались ими для бегства. Весь табор и множество пленных сделались добычей победителей. В числе последних оказались оба гетмана; из наиболее видных панов их участь разделили: каштелян черниговский Ян Одживольский, начальник артиллерии Денгоф, молодой Сенявский, Хмелецкий и т. д. По заранее сделанному условию, казаки довольствовались добычей из дорогой утвари, оружия, сбруи, всяких уборов и запасов; коней и вообще скот делили пополам с татарами; а ясырь или пленники все отданы в руки татарам и уведены невольниками в Крым, где состоятельные должны были ждать выкупу, в точно определенной для каждого сумме. Корсунский погром последовал спустя около 10 дней после Желтоводского .

Распространение восстания по Украине

Произошло то, чего так боялись польские гетманы и украинские паны: восстание стало быстро распространяться по Украине. Два поражения лучшего польского войска, Желтоводское и Корсунское, и плен обоих гетманов произвели ошеломляющее впечатление. Когда украинский народ воочию убедился, что враг совсем не так могуществен, как до того времени казалось, тогда глубоко затаенная в народных сердцах жажда мести и свободы воспрянула с необычайной силой и скоро полилась через край; повсюду началась жестокая кровавая расправа восставшей украинской черни со шляхтой и жидовством, которые не успевали спасаться в хорошо укрепленные города и замки. В лагерь Хмельницкого стали со всех сторон стекаться убегавшие от панов хлопы и записываться в казаки. Богдан, передвинувший свой обоз от Корсуня вверх по Роси, в Белую Церковь, очутился во главе многочисленного войска, которое он принялся устраивать и вооружать с помощью отбитых у поляков оружия, пушек и снарядов. Приняв титул гетмана войска Запорожского, он, кроме бывших шести полков реестровых, стал уряжать новые полки; назначал собственной властью полковников, есаулов и сотников. Отсюда же он рассылал по Украине своих посланцев и универсалы, призывавшие русский народ соединиться и единодушно подняться против своих угнетателей, поляков и жидов, но не против короля, который будто бы сам благоприятствует казакам. Новый казацкий гетман очевидно был застигнут врасплох неожиданной удачей и пока неясно сознавал свои дальнейшие цели; притом, как человек опытный и пожилой, не доверял постоянству счастья, еще менее постоянству своих хищных союзников татар, и опасался вызвать на борьбу с собой все силы и средства Речи Посполитой, с которыми был знаком довольно хорошо. Поэтому неудивительными являются его дальнейшие дипломатические попытки ослабить впечатление событий в глазах польского короля и польской знати и предупредить общее против себя ополчение или «посполитое рушене». Из Белой Церкви он написал королю Владиславу почтительное послание, в котором объяснял свои действия все теми же причинами и обстоятельствами, т. е. нетерпимыми притеснениями от польских панов и урядников, смиренно испрашивал у короля прощения, обещал впредь верно служить ему и умолял возвратить войску Запорожскому его старые права и привилеи. Отсюда можно заключить, что он еще не думал порывать связь Украины с Речью Посполитой. Но это послание уже не застало короля в живых. Неукротимая сеймовая оппозиция, неудачи, и огорчения последних лет очень вредно отозвались на здоровье Владислава, еще не достигшего старости. Особенно угнетающим образом подействовала на него потеря семилетнего нежно любимого сына Сигизмунда, в котором он видел своего преемника. Начало украинского мятежа, поднятого Хмельницким, немало встревожило короля. Из Вильны он полубольной поехал со своим двором в Варшаву; но дорогой усилившаяся болезнь задержала его в местечке Меречи, где он и скончался, 10 мая, следовательно, не дожив до Корсунского поражения; не знаем, успел ли он получить известие о Желтоводском погроме. Эта неожиданная кончина такого короля, каким был Владислав, являлась новым и едва ли не самым счастливым для Хмельницкого обстоятельством. В Польше наступила эпоха бескоролевья со всеми ее беспокойствами и неурядицами; государство в это время было наименее способно к энергичному подавлению украинского восстания.

Не ограничиваясь посланием к королю, плодовитый на письма Хмельницкий в то же время обратился с подобными примирительными посланиями к князю Доминику Заславскому, к князю Иеремии Вишневецкому и некоторым другим панам. Суровее всех отнесся к его посланцам князь Вишневецкий. Он собирался идти на помощь гетманам, когда узнал об их поражении под Корсунем. Вместо всякого ответа» Хмельницкому князь велел казнить его посланцев; а вслед затем, видя свои огромные левобережные владения охваченными мятежом, покинул свою резиденцию Лубны с 6000 собственного хорошо вооруженного войска, направился в Киевское Полесье, и под Любечем переправился на правую сторону Днепра. В Киевщине и на Волыни у него также были обширные владения, и тут он начал энергичную борьбу с украинским народом, призывая под свои знамена польскую шляхту, изгнанную из ее украинских поместий. Жестокостями своими он превзошел восставших, без пощады истребляя огнем и мечом все попадавшие в его руки селения и жителей. Хмельницкий, отправляя в разные стороны отряды для поддержки украинцев, выслал против Вишневецкого одного из наиболее предприимчивых полковников своих, Максима Кривоноса, и некоторое время эти два противника боролись с переменным счастьем, соперничая друг с другом в разорении городов и замков Подолии и Волыни. В иных местах тех же областей, а также в Киевщине, Полесье и Литве действовали более или менее удачно полковники Кречовский, Ганжа, Сангирей, Остап, Голота и др. Многие города и замки перешли в руки казаков, благодаря содействию православной части их населения. В эту эпоху и пресловутая крепость Кодак попала в руки казаков; для добывания его послан был Нежинский полк.

Отправленные Хмельницким посланцы с письмом к королю и изложением казацких жалоб, за кончиной сего последнего, должны были представить это письмо и жалобы сенату или панам-раде, во главе которых во время бескоролевья обыкновенно находился примас, т.е. архиепископ Гнездинский, имевший на это время значение королевского наместника. На ту пору примасом был престарелый Матвей Лубенский. Сенаторы, собравшиеся в Варшаве на сейм конвокацийный, не спешили ответом и, желая выиграть время до избрания нового короля, вступили в переговоры с Хмельницким; для чего назначили особую комиссию с известным Адамом Киселем во главе. Снаряжаясь в казачий лагерь, Кисель немедленно вступил в переговоры с Богданом, отправил к нему свои велеречивые послания и убеждал его воротиться с повинной в лоно их общей матери отчизны, т, е. Речи Посполитой. Хмельницкий не уступал ему в искусстве писать смиренные, ласковые, но бессодержательные послания. Условились однако во время переговоров соблюдать род перемирия, но оно не осуществилось. Князь Иеремия Вишневецкий не обращал на него никакого внимания и продолжал военные действия; отряд его войска в глазах Киселя напал на Острог, занятый казаками. Вишневецкий по-прежнему свирепствует, вешает, сажает на кол украинцев. Кривонос берет город Бар; другие казацкие отряды захватывают Луцк, Клевань, Олыку и пр. Казаки и поспольство в свою очередь свирепствуют против шляхты, причем шляхтянок берут себе в жены, и в особенности беспощадно вырезывают жидов. Чтобы спасти жизнь, многие жиды принимали христианство, но большей частью притворно, и, бежав в Польшу, там возвращались к вере отцов. Летописцы говорят, будто в это время вообще в Украине не осталось ни одного жида. Точно так же и шляхта, покидая свои имения, бросилась спасаться с женами и детьми в глубь Польши; а те, кои попадали в руки восставших холопов, беспощадно подвергались избиению.

Между тем сенат принимал кое-какие меры дипломатические и военные. Он принялся писать ноты в Крым, Константинополь, господарям Волошскому и Молдавскому, пограничным московским воеводам, склоняя всех к миру или помощи Речи Посполитой и обвиняя во всем изменника и мятежника Хмельницкого. В то же время было предписано панам с их вооруженными отрядами собираться в Глинянах, недалеко от Львова. Так как оба гетмана были в плену, то предстояло назначить им преемников или заместителей. Общий голос шляхты указывал прежде всего на воеводу русского, князя Иеремию Вишневецкого; но своим надменным, жестким и сварливым характером он нажил себе многих противников среди знатных панов; в их числе был коронный канцлер Оссолинский. Сенат прибег к необычайной мере: вместо двух гетманов он назначил войску трех начальников или региментарей; а именно: воеводу сендомирского князя Доминика Заславского, коронного подчашего Остророга и коронного хорунжего Александра Конецпольского. Этот неудачный триумвират сделался предметом насмешек и острот. Казаки дали его членам такие прозвания: князя Заславского назвали «периной» за его ласковый, мягкий нрав и богатство, Остророга – «латиной» за уменье много говорить по-латыни, а Конецпольского – «детиной» по причине его молодости и отсутствия талантов. Вишневецкий назначен был только одним из военных комиссаров, приданных в помощь трем региминтарям. Гордый воевода не вдруг примирился с такими назначениями и некоторое время со своим войском держался особо. К нему примкнула и часть панов со своими надворными хоругвями и поветовым ополчением; другая часть соединилась с региминтарями. Оба войска наконец сошлись вместе, и тогда образовалась сила в 30-40.000 одних хорошо устроенных жолнеров, не считая большого количества вооруженной обозовой челяди. Польские паны собрались на эту войну с большой пышностью: они являлись в дорогах нарядах и богатом вооружении, со множеством слуг и возов, обильно нагруженных съестными и питейными припасами и столовой утварью. В лагере у них происходили пиры и попойки; самоуверенность и беспечность их сильно возросли при виде столь многочисленного собравшегося войска.

Хмельницкого упрекают в том, что он потерял много времени в Белой Церкви, не воспользовался своими победами, и после Корсуня не поспешил в глубь почти беззащитной тогда Польши, чтобы там решительным ударом закончить войну. Но едва ли такое обвинение вполне основательно. Казацкому вождю предстояло организовать войско и уладить всякие внутренние и внешние дела на Украине; а победоносное его шествие могли замедлить встречные большие крепости. Притом обращения поляков в Крым и Константинополь не остались бесплодными. Султан пока колебался принять сторону мятежника и сдерживал хана от дальнейшей помощи Хмельницкому. Московское правительство хотя и сочувственно относилось к его восстанию, но косо смотрело на его союз с басурманами. Впрочем, оно не давало и помощи против крымцев, которую поляки требовали на основании последнего договора, заключенного А. Киселем, а выставило только наблюдательное войско близ границы. Искусные переговоры Хмельницкого с Константинополем и Бахчисараем однако мало-помалу привели к тому, что хан, получив согласие султана, снова двинул орду на помощь казакам, и на сей раз в гораздо большем числе.

В ожидании этой помощи Хмельницкий снова выступил в поход, направился к Константинову и взял этот город. Но, узнав о близости неприятельского войска и не имея еще под рукой татар, он отступил, и стал обозом под Пилявцами. Поляки отобрали назад Константинов и здесь расположились укрепительным лагерем. Среди военачальников пошли частые совещания и споры о том, оставаться ли на сем удобном для обороны месте или наступать далее. Более осторожные, в том числе и Вишневецкий, советовали остаться и не идти к Пилявцам, в местность очень пересеченную и болотистую, лежащую у верховьев Случи. Но противники их превозмогли, и решено было наступать далее. Польское многоначалье и неспособный триумвират не мало благоприятствовали делу Хмельницкого.

Под Пилявцами польское войско стало обозом недалеко от казацкого в тесном и неудобном месте. Начались ежедневные стычки и отдельные нападения; региментари, зная, что орда еще не пришла, все собирались ударить всеми силами на укрепленный казацкий лагерь и небольшую Пилявецкую крепость, которую они презрительно называли «курником», но все как-то медлили; а Хмельницкий также уклонялся от решительного сражения, в ожидании орды. Со свойственной ему находчивостью он прибег к хитрости. 21 сентября (нового стиля) в понедельник, по заходе солнца к нему подошел пока трехтысячный передовой татарский отряд; а хан должен был явиться еще дня через три. Хмельницкий встретил отряд с пушечной пальбой и большим шумом, продолжавшимися целую ночь, как будто прибыл сам хан с ордою; что поселило уже тревогу в польском стане. На следующий день против поляков высыпали многочисленные толпы татар с криком «Аллах! Аллах!» Завязавшиеся отдельные стычки скоро, благодаря подкреплениям с той и другой стороны, превратились в большое сражение; оно было неудачно для поляков, вожди которых явно оробели и плохо поддерживали друг друга. Они были так мало осведомлены, что приняли за ордынцев переодетую в татарские лохмотья казацкую голоту, которая вместе с татарами призывала на помощь Аллаха. А казацкие полки Хмельницкий поощрял своим обычным кликом: «За веру, молодцы, за веру!» Сбитые с поля и убедясь в невыгоде своего местоположения, поляки упали духом. Региментари, комиссары и главные полковники по окончании боя, не сходя с коней, учинили военную раду. Решено отступать табором к Константинову, чтобы занять более удобное положение, и дано приказание в ночь изготовить табор, т. е. установить воза в известном порядке. Но некоторые знатные паны, с самим князем Домиником во главе, дрожавшие за свой дорогой скарб, потихоньку под покровом ночи отправили его вперед, а за ним последовали и сами. Уже одно передвижение возов для табора в ночной темноте произвело немалый беспорядок; а когда распространилась весть, что начальники утекают и покидают войско на жертву татарской орде, им овладела страшная паника; послышался лозунг «спасайся, кто может!» Целые хоругви бросались на коней и предавались отчаянной скачке. Самые храбрые, в том числе Иеремия Вишневецкий, были увлечены общим потоком и позорно бежали, чтобы не попасть в татарский плен.

Поутру в середу 23 сентября казаки нашли польский лагерь опустевшим и сначала не верили своим глазам, опасаясь засады. Убедясь в действительности, они усердно принялись выгружать наполненные всяким добром польские возы. Никогда ни прежде, ни после не доставалась им так легко и такая огромная добыча. Одних возов, окованных железом, именуемых «скарбники», оказалось несколько тысяч. В лагере нашли и гетманскую булаву, позолоченную и украшенную дорогими камнями. После Корсуня и Пилявиц казаки ходили в богатых польских уборах; а золотых, серебряных вещей и посуды они набрали столько, что за дешевую цену продавали их киевским и другим ближним купцам целые вороха. Любостяжательный Хмельницкий, конечно, взял себе львиную долю из сей добычи. После Желтых вод и Корсуня, заняв снова свое Суботовское поместье и Чигиринский двор, он теперь отправил туда, как говорят, несколько бочек, наполненных серебром, часть которых велел закопать в потаенных местах. Но еще важнее богатства было то высокое значение, которое троекратный победитель поляков получил теперь в глазах не только своего народа, но и всех соседей. Когда на третий день после бегства поляков под Пилявцы прибыла орда с калгой-султаном и Тугай-беем, казалось, что Польше было не под силу более бороться с могущественным казацким гетманом. У нее не было готового войска, и дорога в самое сердце ее, т. е. в Варшаву, была открыта. Хмельницкий вместе с татарами действительно двинулся в ту сторону; но по дороге к столице надлежало овладеть двумя крепкими пунктами, Львовом и Замостьем.

Поход Хмельницкого ко Львову

Один из самых богатых торговых городов Речи Посполитой, Львов в то же время был хорошо укреплен, снабжен достаточным количеством пушек и снарядов; а гарнизон его подкрепился частью польских беглецов из-под Пилявиц. Но тщетно Львовские городские власти умоляли Иеремию Вишневецкого принять у них начальство; собравшаяся около него шляхта даже провозглашала его великим коронным гетманом. Он помог только устроить оборону и затем уехал; а предводительство здесь вручено было искусному в военном деле Христофору Гродзицкому. Население Львова, состоявшее из католиков, униатов, армян, жидов и православных русинов, вооружилось, собрало большие денежные суммы на военные издержки и довольно единодушно решило защищаться до последней крайности. Сами православные принуждены были скрывать свое сочувствие делу казаков и помогать обороне в виду решительного преобладания и одушевления католиков. Скоро показались полчища татарские и казацкие; они ворвались в предместья и начали осаду города и верхнего замка. Но граждане мужественно защищались, и осада затянулась. Простояв здесь более трех недель, Хмельницкий, по-видимому, щадивший город и уклонявшийся от решительного приступа, согласился взять большой окуп (700.000 польских злотых), и, поделив его с татарами, 24 октября снял свой лагерь.

Осада Замостья

Калга-султан, обремененный добычей и пленниками, двинулся к Каменцу; а Хмельницкий с Тугай-беем пошел на крепость Замостье, которую и осадил своими главными силами; меж тем отдельные загоны татарские и казацкие рассеялись по соседним краям Польши, везде распространяя ужас и опустошение.

Нашествие казацких и татарских полчищ, а также слухи о враждебном настроении Москвы, вообще крайняя опасность, в которой очутилась тогда Речь Посполитая, заставили, наконец, поляков поспешить избранием короля. Главными претендентами явились два брата Владислава IV: Ян Казимир и Карл Фердинанд. Оба они находились в духовном звании: Казимир во время своих заграничных скитаний вступил в Орден иезуитов и потом получил от папы сан кардинала, по смерти же старшего брата принял номинально титул короля шведского; а Карл имел сан епископа (Вроцлавского, потом Плоцкого). Младший брат щедро тратил свои богатства на угощение шляхты и на подкупы, чтобы добиться короны. Сторону его держали и некоторые знатные паны, например, воевода русский Иеремия Вишневецкий, его приятель воевода киевский Тышкевич, коронный подканцлер Лещинский и пр. Но партия Яна Казимира была многочисленнее и сильнее. Во главе ее стоял коронный канцлер Оссолинский, к ней принадлежал и воевода брацлавский Адам Кисель; ее усердно поддерживала своим влиянием вдовствующая королева Мария Гонзага вместе с французским послом, который уже составил план ее будущего брака с Казимиром. Наконец, за последнего объявило себя казачество, и Хмельницкий в своих посланиях к панам-раде прямо требовал, чтобы Ян Казимир был избран королем, а Иеремия Вишневецкий отнюдь не был бы утвержден коронным гетманом, и только в том случае обещал прекратить войну. После многих споров и отсрочек сенаторы убедили королевича Карла отказаться от своей кандидатуры, и, 17 ноября нового стиля , избирательный Варшавский сейм довольно единодушно остановился на выборе Яна Казимира. Спустя три дня, он присягнул на обычных pacta conventa. Эти ограничительные для короля условия, впрочем, на сей раз дополнились еще некоторыми: например, королевская гвардия не могла быть составлена из иноземцев и должна приносить присягу на имя Речи Посполитой.

Благодаря мужественной обороне гарнизона, предводимого Вейером, осада Замостья также затянулась. Но Вейер настоятельно требовал помощи и уведомлял сенаторов о своем тяжелом положении. Поэтому, когда выбор Яна Казимира был обеспечен, новый король, не дожидаясь окончания всех формальностей, поспешил воспользоваться заявлением преданности к себе со стороны Хмельницкого и отправил знакомого ему волынского шляхтича Смяровского под Замостье с письмом, в котором приказывал немедленно снять осаду и воротиться в Украину, где и ожидать комиссаров для переговоров об условиях мира. Хмельницкий с почетом принял королевского посланца и выразил готовность исполнить королевскую волю. Некоторые полковники, с Кривоносом во главе, и обозный Чернота возражали против отступления; но хитрый посланец постарался возбудить в Хмельницком подозрение в чистоте намерений самого Кривоноса и его сторонников. Вероятно, наступившая зима, трудности осады и большие потери в людях также повлияли на-решение гетмана, который или не знал, или не хотел обратить внимания на то, что крепость уже была в крайнем положении вследствие начинавшегося голода. Хмельницкий вручил Смяровскому ответ королю с выражением своей преданности и покорности; а 24 ноября он отступил от Замостья, взяв с замойских мещан небольшой окуп для татар Тугай-бея. Последний пошел в степи, а казацкий обоз и пушки потянулись на Украину. Очевидно, казацкий гетман все еще колебался в своих конечных целях, не находил точки опоры для обособления Малороссии и потому медлил полным разрывом с Речью Посполитой, ожидая чего-то от новоизбранного короля. В действительности, вместе с прекращением польского бескоролевья прекращались и наиболее благоприятные условия для освобождения Украины. Отступление от Львова и Замостья является до некоторой степени поворотным пунктом от непрерывного ряда успехов к долгой, истребительной и запутанной борьбе двух народностей и двух культур: русской и польской.

Освобождение Украины от поляков и организация казацкого войска

Вся Украина на левой стороне Днепра, а по Случ и Южный Буг на правой, в это время не только была очищена от польских панов и жидовства, но и все крепкие города и замки на этом пространстве были заняты казаками; нигде не развевалось польское знамя. Естественно, русский народ радовался, что он навсегда освободился от польско-жидовского ига, а потому везде с торжеством встречал и провожал виновника своего освобождения; священники принимали его с образами и молебнами; бурсаки (особенно в Киеве) произносили ему риторичные панегирики; причем называли его Роксоланским Моисеем, сравнивая с Маккавеями и т. п.; простой народ шумно и радостно приветствовал его. А сам гетман шествовал через города и местечки на богато убранном коне, окруженный полковниками и сотниками, щеголявшими роскошной одеждой и сбруей; за ним несли отбитые польские знамена и булавы и везли пленных шляхтянок, которых знатные и даже простые казаки большей частью разбирали себе в жены. Не дешево обошлись народу это пока кажущееся освобождение и эти трофеи. Огонь и меч произвели уже немалое опустошение в стране; уже много населения погибло от меча и плена, и главным образом не от неприятелей поляков, а от союзников татар. Эти хищники, столь жадные до ясыря, не ограничивались пленом поляков, на который имели право по условию; а нередко захватывали в неволю и коренное русское поспольство. Особенно забирали они тех молодых ремесленников, которые следовали шляхетской моде и подбривали себе кругом голову, отпуская наверху чуприну на польский образец; татары делали вид, что принимают их за поляков.

Как бы то ни было, Богдан воротился на Украину почти полным хозяином страны. Он заехал в Киев и поклонился киевским святыням, а потом отправился к себе в Чигирин, /aв котором основал теперь гетманскую резиденцию. Только Переяслав делил иногда эту честь с Чигирином. Если верить некоторым известиям, первым делом Хмельницкого по возвращении на Украину было обвенчаться со своей старой привязанностью и кумою, т. е. женой спасшегося бегством подстаросты Чаплинского, на что он будто бы получил разрешение от одного греческого иерарха, остановившегося в Киеве проездом в Москву. Затем он продолжал начатую после Корсуня организацию казацкого войска, которое все увеличивалось в объеме; так как к нему приписывались не только масса поспольства и крестьян, но и многие горожане; а в городах с магдебургским правом даже бургомистры и райцы покидали свои уряды, брили бороду и приставали к войску. По словам летописца, в каждом селе трудно было найти кого-либо, который или бы сам не пошел, или сына, или слугу-паробка не послал в войско; а в ином дворе уходили все, оставив только одного человека для присмотра за хозяйством. Кроме присущей малорусскому народу воинственности, кроме стремления упрочить за собой освобождение от панской неволи или от крепостного права, тут действовала и приманка огромной добычи, которой казаки обогатились в польских обозах после одержанных побед, а также в польских и жидовских хозяйствах, подвергшихся разграблению. Вместе с приливом людей расширялась и самая войсковая территория. Войско уже не могло ограничиться прежними шестью местными полками Киевского воеводства; иной полк имел бы больше 20.000 казаков, а сотня более 1.000. Теперь на обеих сторонах Днепра постепенно образовывались новые полки, получавшие название по своим главным городам. Собственно на правобережной Украине прибавилось пять или шесть полков, каковы: Уманский, Лисянский, Паволоцкий, Кальницкий и Киевский, да еще в Полесье Овручский. Главным же образом они размножились на левобережной Украине, на которой до Хмельницкого был только один полный, Переяславский; теперь образовались там полки: Нежинский, Черниговский, Прилуцкий, Миргородский, Полтавский, Ирклеевский, Ичанский и Зеньковский. Всего, таким образом, в эту эпоху явилось до 20 или более реестровых полков. Каждый из них надобно было устроить полковой старшиной, распределить сотнями по известным местечкам и селам, снабдить по возможности вооружением и боевыми припасами и т. д. Чигиринский полк гетман оставил за собой, Переяславский дал Лободе, Черкасский Воронченке, Каневский Кутаку, в остальные назначил Нечая, Гирю, Мороза, Остапа, Бурлая и др.

Наряду с внутренним устройством Украины и казачества, Богдан в это время усердно занимался и внешними сношениями. Его успешная борьба с Польшей привлекала на него общее внимание, и в его Чигиринской резиденции съехались послы почти от всех соседних держав и владетелей с поздравлениями, подарками и разными тайными предложениями кто дружбы, кто союза против поляков. Были послы от Крымского хана, потом от господарей Молдавии и Валахии, от князя семиградского Юрия Ракочи (бывшего претендента на польский трон) и наконец от царя Алексея Михайловича. Хмельницкий довольно искусно изворачивался среди их разнообразных интересов и предложений и сочинял им ответные грамоты.

Переговоры Хмельницкого с поляками

Ян Казимир, насколько позволяли ему власть и средства, начал готовить войско для подавления украинского восстания. Вопреки желанию большинства шляхты, он не утвердил Вишневецкого в гетманском достоинстве, ибо против него продолжала действовать часть сенаторов, с канцлером Оссолинским во главе; да и сам новый король не благоволил к нему, как бывшему противнику своей кандидатуры; вероятно, не остались без внимания и настойчивые требования Хмельницкого, чтобы Вишневецкому не давали гетманскую бумагу. В ожидании, пока освободятся из татарского плена Потоцкий и Калиновский, Ян Казимир взял в собственные руки руководство военными делами. А между тем, в январе наступившего 1649 года, к Хмельницкому отправлена была для переговоров обещанная комиссия, во главе которой вновь поставлен известный Адам Кисель. Когда комиссия со своей свитой переправилась под Звяглем (Новгород-Волынский) через реку Случ и вступила в пределы Киевского воеводства, т. е. Украины, то она была встречена одним казацким полковником (Донцом), назначенным для ее сопровождения; но по дороге в Перелагав население принимало ее враждебно и отказывало доставлять ей продовольствие; народ не желал никаких переговоров с ляхами и считал Поконченными всякие с ними отношения. В Переяславе хотя гетман сам вместе со старшиной встретил комиссию, с военной музыкой и пушечной пальбой (9 февраля), однако, Кисель тотчас убедился, что это был уже не прежний Хмельницкий с его уверениями в преданности королю и Речи. Посполитой; теперь тон Богдана и его окружавших был гораздо выше и решительнее. Уже при церемонии вручения ему от имени короля гетманских знаков, именно булавы и знамени, один подпивший полковник прервал риторичное слово Киселя и выбранил панов. Сам Богдан с явным равнодушием отнесся к сим знакам. Последовавшие затем переговоры и совещания не привели к уступкам с его стороны, несмотря на все медоточивые речи и убеждения Киселя. Хмельницкий по обыкновению своему часто напивался, и тогда грубо обращался с комиссарами, требовал выдачи своего врага Чаплинского и грозил ляхам всякими бедствиями; грозил истребить дуков и князей и сделать короля «вольным», чтобы он мог одинаково рубить головы провинившимся и князю, и казаку; а себя самого называл иногда «единовластителем» и даже «самодержцем» русским; говорил, что прежде он воевал за собственную обиду, а теперь будет сражаться за православную веру. Полковники хвастались казацкими победами, прямо насмехались над ляхами и говорили, что они уже не прежние, не Жолкевские, Ходкевичи и Конецпольские, а Тхоржевские (трусы) и Зайончковские (зайцы). Напрасно также комиссары хлопотали об освобождении пленных поляков, особенно взятых в Кодаке, Константинове и Баре.

Наконец, комиссия едва добилась согласия заключить перемирие до Троицына дна и уехала, увозя с собой некоторые предварительные условия мира, предложенные гетманом, а именно: чтобы в Киеве или на Украине самого названия унии не было, также чтобы не было иезуитов и жидов, чтобы киевский митрополит заседал в сенате, а воевода и каштелян были бы из православных, чтобы гетман казацкий подчинен был прямо королю, чтобы Вишневецкий не был коронным гетманом и т. д. Определение казацкого реестра и других условий мира Хмельницкий отлагал до весны, до общего собрания полковников и всей старшины и до будущей комиссии, имеющей прибыть на реку Россаву. Главной причиной его неуступчивости, по-видимому, было не столько присутствие тогда в Переяславе иноземных послов и надежда на помощь соседей, сколько неудовольствие народа или, собственно, черни, которая явно роптала на эти переговоры и бранила гетмана, опасаясь, чтобы он ее снова не отдал в крепостное состояние польским панам. Хмельницкий иногда высказывал комиссарам, что с сей стороны самой его жизни грозит опасность и что без согласия войсковой рады он не может ничего сделать. Как ни было неудачно и на сей раз посольство Ад. Киселя с Комиссией и как ни порицали многие вельможи сего православного русина, обвиняя его чуть ли не в измене Речи Посполитой и в тайных соглашениях со своим единоплеменником и единоверцем Хмельницким (которого некоторые интеллигентные поляки называли «Запорожским Макиавелем»); однако, король оценил направленные к умиротворению труды престарелого и уже одолеваемого болезнями воеводы Брацлавского; в то время умер воевода киевский Януш Тышкевич, и Ян Казимир дал Киевское воеводство Киселю, повысив его тем в сенаторском ранге, к еще большему неудовольствию его товарищей панов-рады Кунаков, Грабянка, Самовидец, Величко, Твардовский, Коховский, каноник Юзефович, Ерлич, Альбрехт Радзивал, Машкевич:, "Памятники" Киев. Комиссии, Акты Юж. и Зап. России, Акты Москов. Государства, Supplementum ad Hist. Ruњ. monumenta, Архив Юго-Запад. России и пр.

Памятники I. Отд. 3. Адам Кисель в письме к примасу-архиепископу Лубенскому от 31 мая 1648 г. упоминает о своих советах не разделять польское войско и не ходить в Запорожье (№ 7). Письмо Львовского синдика о Желтоводском и Корсунском поражении. Тут сообщается, что Хмельницкий, стоявший под Белою Церковью, "называет себя уже князем Русским" (№ 10). Польский допрос одного из агентов Хмельницкого, разосланных по Украине, именно Яремы Концевича. Чтобы скрыть свое казацкое звание, агенты "носят запущенные волосы". Духовенство помогает восстанию; например, луцкий владыка Афанасий послал Кривоносу 70 гаковниц, 8 полубочек пороху, 7.000 деньгами, чтобы напасть на Олыку и Дубно. Священники православные посылают вести друг другу из города в город. Православные мещане в городах сговариваются между собою, как помочь казакам; они обещают зажечь город при их нападении, другие насыпать песку в пушки и т. п. (№ 11). Письмо от 12 июня Хмельницкого к Владиславу IV, тогда уже умершему. Исчисление казацких жалоб, поданных на Варшавском сейме 17 июля, за подписью Хмельницкого. Ответы на эти жалобы. (№№ 24, 25 и след.). Письмо Кривоноса от 25 июля к князю Доминику Заславскому, с жалобой на злодейства Еремии Вишневецкого, который отсекал головы и сажал на кол невеликих людей, а священникам пробуравливал глаза" (№ 30). Письмо Киселя к канцлеру Оссолинскому, от 9 августа, о разорении его имения Гущи казаками; причем "жиды все вырезаны, дворы и корчмы сожжены" (№ 35). Письмо подольского судьи Мясковского, от того же 9 числа, о взятии Бара штурмом от казаков. "Наивреднее былимосковские гуляй-городы, за которыми изменники приказали идти поселянам" (№ 36). По сообщению Киселя, Кривонос за свою жестокость по приказу Хмельницкого был посажен на цепь и прикован к пушке, но потом освобожден на поруки. У Хмельницкого будто бы в августе было 180.000 казаков и 30.000 татар (№№ 38 и 40). О действиях под Константиновым и Острогом (№№ 35, 41, 45, 46, 47, 49). Под Константиновым в отряд Александра Конецпольского в числе начальников упоминается "храбрый" пан Чаплинский (№ 51). Этим опровергается легенда Величка о том, что после Желтых вод Хмельницкий послал в Чигирин отряд захватить своего врага, которого и казнил. Впрочем, сам Богдан опровергает эту легенду, требуя не раз от Поляков выдачи ему Чаплинского. О переговорах комиссии Киселя с казаками в Переяславе записки одного из комиссаров, Мясковского (№№ 57, 60, и 61). Об условиях, врученных Киселем, см. так же у Кунакова, 288 – 289, Каховского, 109, и в Supplem. ad. Hist. mon. 189. Новицкого "Адам Кисель, воевода Киевский". ("Киев. Старина". 1885. Ноябрь). Автор, между прочим, из Ksiкga Michalowskiego приводит латинские стихи-пасквиль на нелюбимого Поляками, Ад. Киселя и даже на его мать. Напр.: Adde quod matrem olim meretricem Nunc habeat monacham sed incantatricem.

Акты Юж. u Запад. России. III. От 17 марта Ад. Кисель извещает путивльского воеводу о бегстве в Запорожье одной 1000 или немного более казаков Черкасских; "а старшим у них простой хлоп, нарицаемый Хмельницкий", который думает бежать на Дон и вместе с Донцами учинить морской набег на Турецкую землю. (Возможно, что подобный слух в начале распускался не без участия самого Богдана). А от 24 апреля тот же Кисель в письме к московским боярам извещает их, что польское войско пошло "полем и Днепром" на изменника Хмельницкого и выражает надежду на скорую его казнь, если он не убежит в Крым; а на случай прихода Орды напоминает, что по заключенному недавно договору московские войска должны придти на помощь Полякам (№№ 163 и 177). Подробности об элекции и коронации Яна Казимира(№ 243. Зап. Кунакова).

Акты Москов. Госуд. т. II. Известия 1648 – 1649 гг.: о взятии Кодака, о Желтоводской и Корсунской битве, о переходе лейстровых к Хмельницкому; странные слухи о короле, вроде того, что он бежал в Смоленск, или что он заодно с казаками, хотя народ встает за православную веру. Поляки и жиды бегут за Днепр, т.е. с левой стороны на правую, их иногда поголовно истребляют при взятии какого-либо города. Левобережные жители молят Бога быть под царской высокой рукой. Очевидно с самого начала этой истребительной войны левая сторона тянет к Москве (№№ 338, 341 – 350). Известия 1650 –1653 годов: донесения Белгородского воеводы о моровом поветрии в Черкасских городах; о походах Тимофея Хмельницкого в Молдавию, о Белоцерковском договоре, о том, что правая сторона тянет к Польше, о жалобах жителей на Богдана за его союз с Татарами, опустошавшими землю, о союзе Донских казаков с Калмыками против Татар, о полковниках нежинском Ив. Золотаренке и полтавском Пушкаре, о вмешательстве Турции и пр. (№№ 468, 470, 485, 488, 492 – 497 и т. д.) Supplemtntum ad Hist. Rus . monumentu. Универсал из Варшавы панов-рады о королевской элекции и войне с казаками; причем говорится, что Русь, т.е. казаки, уже не прежние легко вооруженные с луком и стрелами, а теперь они с огненным боем (177). Далее письма Хмельницкого Киселю, Заславскому, к сенатору из-под Львова, к Вейеру коменданту Замостья, письмо короля к Хмельницкому под Замостье и пр. Архив Юго-запад. России, ч. II. т. I. №№ XXIX – XXXI, Инструкции волынским послам на сейм в марте 1649 года.

По донесениям Кунакова, не одно казацко-татарское нашествие, но также слухи о московских приготовлениях отобрать Смоленск и другие города побудили Поляков поспешить выбором короля и распорядиться укреплением Смоленска (Ак. Юж. и Зап. Рос. III. стр. 306 – 307).

Относительно миссии Якова Смяровского и отступления от Замостья см. основанную на рукописных источниках статью Александра Краусгара, помещенную в одном польском сборнике 1894 года и сообщенную в русском переводе в декабрьском № Киевской старины за 1894 г. О торжественных встречах Хмельницкому по возвращении из-под Замостья говорят каноник Юзефович и Грабянка. О пленении Татарами ремесленников, оголявших головы по-польски, сообщает Самовидец. Его подтверждает следующий факт: вышеупомянутый стародубец Гр. Климов под Киевом был схвачен Татарами; но когда казаки "увидели, что у него хохла нет, взяли его у Татар к себе". (Акты Юж. и Зап. Рос. III. № 205). О женитьбе Богдана на куме своей Чаплинской ("за позволением Цареградского патриарха") говорят Грабянка, Самовидец и Твардовский. Маловероятные подробности о том в дневнике комиссаров Киселя (Памятники. I. отд. 3. стр. 335 – 339): будто беглый патриарх Иерусалимский проездом в Москву обвенчал в Киеве Хмельницкого заочно, так как Чаплинская была тогда в Чигирине. Он послал ей подарки с монахом; но сын Хмельницкого Тимошка, "настоящий разбойник", напоил его водкой и обрил ему бороду, а жена Хмельницкого дала ему только 50 талеров. Патриарх будто бы дал Богдану титул "светлейшего князя" и благословил его "в конец истребить Ляхов". О том же патриархе и женитьбе Богдана упоминает Коховский (111). Кунаков говорит о патриархе Иерусалимском Паисии, который в бытность свою в Киеве благословил Хмельницкого утвердить на Руси Греческую веру, очистить ее от унии; потому и была не успешна комиссия Киселя (понятно поэтому вышеприведенное враждебное ее отношение к Паисию). К сему патриарху Паисию Хмельницкий отправил с украинскими старцами тайный наказ, сочиненный писарем Ив. Выговским (Акты Юж. и Зап. Рос. III. №№ 243 и 244). В статейном списке Кулакова о его посольстве в Варшаве между прочим приводятся главные лица панов-рады того времени; а также любопытны его сообщения о переговорах Марии Людвиги с Яном Казимиром относительно выхода за него замуж. (№ 242).

О Пилявицах см. Памятники (№№ 53 и 54), Кунакова, а также польских писателей Коховского, Машкевича и Твардовского. Под Пилявицами, по-видимому, пал известный самозванец Ян Фаустин Луба, если верить противоречивому известию у Кунакова. (Стр. 283, 301 и 303). Коховский сообщает, что после Пилявиц Хмельницкий присвоил себе власть и силу владетельного герцога (vim ducis et aucloritatem complexus), только без его титула. Он раздавал должности окружавшим его лицам, каковы: Чарнота, Кривонос, Калина, Евстахий, Воронченко, Лобода, Бурлай; но самым влиятельным при нем сделался Иоанн Выговский, заведующий писарством. Этот Выговский, шляхтич греческой религии, прежде служил в Киевском суде, за подделку в актах был присужден к смертной казни, но заступлением знатных людей избежал ее, и тогда поступил в войско (81) Коховский же приводит клик: "За веру молодцы, за веру!" (А на стр. 36 слова Потоцкого Калиновскому: praesente parocho cesserit jurisdictio vicarii). Коховским пользовался львовский каноник Юзефович, в чем сам сознается, когда пришлось ему подробнее описывать осаду Львова Хмельницким и отыскивать иные источники (151). Тут между прочим он рассказывает о чудесных видениях в католических храмах и монастырях, предвозвещавших спасение от неприятелей. Woyna Domowa Самоила Твардовского, написанная польскими стихами и напечатанная в 1681 году, в старинном малорусском переводе Стеф. Савецкого, писаря полка Лубенского, помещена в IV томе Летописи Величка, под заглавием "Повесть о казацкой с Поляками войне". Тут есть некоторые подробности. Например, о взятии Тульчина полковником Ганжою, потом Остапом, об убиении князя Четвертинского собственным холоцом и захвате его жены полковником (12 – 13). Несколько иначе этот факт у Коховского (48): Czetwertinius Borovicae in oppido interceptus; violata in conspectu uxore ас enectis liberis, demum ipse a molitore proprio ferrata pil№ medius proeceditur. (То же подробнее у Юзефовича. 129). Коховский упоминает о взятии Кодака (57), ошибочно называет его комендантом француза Марьона, который был при первом его взятии Сулимой в 1635 году. На Кодак был послан Хмельницким нежинский полковник Шумейко, который принудил коменданта Гродзицкого сдаться, в конце 1648 г. (Дневник Машкевича. "Мемуары". Вып. 2. стр. 110. Примечание). О Кодацком замке, его гарнизоне в 600 человек и Днепровских порогах, числом 12, см. у Машкевича на стр. 412 – 413 перевода. По Машкевичу войско гетмана Радивила шло по Днепру к Лоеву в 1649 г. на байдаках, устроив на них гуляй-города (438). Ibid в примеч. на стр. 416 ссылка на Гейсмана "Сражение при Желтых водах". Саратов. 1890. Он указывает желтую банку против Саксагана, а местом битвы считает село Жолте на северо-западной окраине Верхнеднепровского уезда.

Некоторые, не всегда достоверные, известия о данных событиях находим у Ерлича. Например, по поводу внезапной кончины Владислава IV, прошел слух, будто на охоте гайдук его, стреляя в бегущего оленя, попал в гнавшегося за ним короля. Казаки реестровые, изменившие Полякам, "разом сняв шапки", бросились на них. Комиссар казацкий Шемберг, попавший в плен на Желтых водах, был обезглавлен казаками. Он же сообщает о пристрастии Николая Потоцкого к напиткам и молодым панам, о массовом бегстве из своих имений шляхты с женами и детьми, на Волынь и в Польшу после Корсунского поражения, когда холопы везде взбунтовались и принялись истреблять жидов и шляхту, грабить их дворы, насиловать их жен и дочерей (61 – 68). По Ерличу и Радзивилу, со Львова взято окупу 200.000 злотых, по Юзефовичу – 700.000 польских флоринов, по Коховскому – 100.000 imperialium. Точно так же относительно числа войска, особенно казацкого и татарского, в источниках большое разногласие и частое преувеличение.

Ерлич, православный, но полуополяченный шляхтич и помещик, с ненавистью относится к Хмельницкому и восставшим казакам. В том же роде встречаются разные известия у Альберха Радзивила в его Pamietnikax (т. II.). Из них между прочим узнаем, что воротившиеся из Москвы польские послы Кисель и Пац отдавали в сенате отчет о своем посольстве с большими насмешками над Москалями. Он сообщает об измене русских людей при взятии казаками городов Полонного, Заслава, Острога, Кореца, Менджижеча, Тульчина, об избиении шляхты, мещан и особенно жидов; его Олыка также изменою его подданных попала в руки казаков. Он перечисляет их бесчинства, жестокости и кощунства над католическими костелами и святынями; причем приводит пророчество одного умиравшего мальчика: quadragesimus octavus mirabilis annus. О сильном приливе посполитых и горожан в войско и новых реестровых полка, у Самовидца (19 – 20). Коховский называет XVII казацких легионов, но перечисляет 15, а при упоминании имен полковников выходит у него некоторое разногласие (115 стр.). У Грабянки перечислены 14 полков с полковниками после Зборова. (94). "Реестра войска Запорожского", составленная также после Зборовского договора, приводит 16 полков ("Чт. Об. и. и Др." 1874. Кн. 2). В Актах Южной и Западной Росс. (Т. VIII, № 33) также после Зборова "полков у гетмана учинено шестнадцать", и тут они перечислены (на 351 стр.) с именами полковников; Иван Богун начальствует двумя полками, Кальницким и Черниговским.

О посольстве Смяровского и его убиении у Ерлича (98). Памятники. I. III. Стр. 404 и 429. Ksiega Михайловского. №№ 114 и 115. Рукописный Сборник из библиотеки гр. Хрептовича (239), где переписка гетманов коронных и короля с Хмельницким. Ibid. русская песнь латинскими буквами о Богдане Хмельницком, под 1654 г. (277). Осада Збаража: Коховский, Твардовский, Юзефович, Самовидец и Грабянка. О шляхтиче, пробравшемся к королю, говорят Твардовский и Грабянка, но разнятся в подробностях. Грабянка называет его Скретуский (72). По Твардовскому и Коховскому, Хмельницкий употребил при этой осаде по московскому обычаю гуляй-город для приступа к валам, но неудачно; упоминаются мины и контрмины. Юзефович считает под Збаражем только 12.000 поляков, а казаков и татар 300.000! Переписка короля, хана и Хмельницкого под Зборовым в Памятниках. I. 3. №№ 81 – 85.

Зборовский договор в С. Г. Г. и Д. III. № 137. (Тут польский текст и русский перевод не всегда точный). Некоторые известия о Збараже и Зборове в Актах Южной и Западной России. Т. III. №№ 272 – 279, особенно №№ 301 (Донесение Кунакова об осаде, битве и договоре, свидании короля с ханом и Хмельницким, который будто бы при этом свидании обошелся с королем гордо и сухо, потом о негодовании холопов на Хмельницкого за договор, на основании чего Кунаков пророчит возобновление войны) и 303 (отписка путивльских воевод о тех же событиях и Зборовских статьях). Т. X. № 6 (также о сих статьях). Архив Юго-западной России. Ч. П. Т. I. № XXXII. (О возвращении православных церквей и духовных имений на основании Зборовского договора).

В подробностях о поражении под Берестечком, бегстве хана и Хмельницкого источники немало разноречат. Некоторые польские авторы говорят, что хан задержал у себя Богдана как бы пленником. (См. Буцинского. 95). То же повторяет записка подьячего Григория Богданова. (Акты Южной и Западной России, III. № 328. стр. 446). Но украинские летописцы, напр., Самовидец и Грабянка, ничего подобного не говорят. Также и полковник Семен Савич, посланец гетмана в Москве, ничего не говорит о насильственном задержании Хмельницкого (Акты Ю. и 3. Р. III. № 329). Достовернее, что Хмельницкий сам не захотел без Татар вернуться к своим полкам. А хан, судя отчасти по тем же источникам, объяснял свое бегство просто паникой. Но г. Буцинский указывает известие одного украинского писателя, по которому хан бежал, усмотрев измену ему со стороны казаков и Хмельницкого, и на этом единственном основании полагает, что подозрение хана было не безосновательно (93–94. Со ссылкою на "Краткое Историческое Описание о Малой России"). Современный план битвы под Берестечком, сохранившийся в портфеле короля Станислава Августа, приложен к первому тому у Бантыш-Каменского.

Белоцерковский договор, Батог, Сучава, Жванец и последующие: Грабянка, Самовидец, Величко, Юзефович, Коховский. С. Г. Г. и Д. III. № 143. Памятники. III. Отд. 3. №№ 1 (письмо Киселя королю от 24 февр. 1652 г. о Белоцерковском договоре, с советом поступать с Хмельницким возможно мягче, чтобы поссорить его с Татарами), 3 (письмо из Стокгольма бывшего подканцлера Радзеевского к Хмельницкому мая 30 того же года; причем он хвалит королеву Христину, которая может воевать поляков, и потому хорошо бы заключить с нею союз. Это письмо была перехвачено Поляками); 4 (о поражении поляков под Батогом), 5 (письмо гетмана польского Станислава Потоцкого Хмельницкому в августе 1652, с советом положиться на милость короля). Относительно брака Тимоша с Роксандой см. статью Венгрженевского "Свадьба Тимофея Хмельницкого". (Киевская Старина. 1887. Май). О стяжательности Богдана свидетельствует и документ, напечатанный в Киев. Стар. (1901 г. № I. под заглавием "Пасека Б. Хмельницкого"); из него видно, что Богдан у некоего Шунганя отнял пасеку, находившуюся в Черном лесе, который отстоял от Чигирина верст на 15. (Александр, уезда, Херсон, губ.). Вторая жена Богдана, бывшая Чаплинская, "родом Полька", по словам летописцев (Грабянка, Твардовский), умела ему угождать: разодетая в роскошное платье, она подносила гостям горелку в золотых кубках, а для мужа растирала табак в черенке, и сама вместе с ним напивалась. По польским слухам, бывшая Чаплинская вошла в связь с одним часовым мастером из Львова, и будто бы они сообща похитили у Богдана один из зарытых им бочонков с золотом, за что он велел их обоих повесить. А по словам Величка, это сделал в отсутствие отца Тимофей, который велел свою мачеху повесить на воротах. По всем признакам эти известия имеют легендарный характер; на что и указывает Венгрженевский в названной выше статье. По сему поводу любопытно сообщение в Москву грека старца Павла: "майя в 10 день (1651) пришла к гетману весть, что не стало жены его, и о том гетман зело был кручинен". (Акты Южной и Западной России, III. № 319. Стр. 452 ). О нападении Хмельницкого на часть Орды и ее погроме около Межигорья говорит Величко. I. 166.

О подданстве Хмельницкого Турции говорят Твардовский (82) и Грабянка (95). См. Костомарова "Богдан Хмельницкий данник Оттоманской Порты". (Вестник Европы 1878. XII). Около 1878 года автор нашел в Московском Архиве Мин. Ин. Дел, именно в Польской Коронной Метрике, несколько актов 1650–1655 гг., подтверждающих подданическое отношение Хмельницким к Турецкому султану, каковы турецкая грамота султана Махмета и греческие грамоты с латинским переводом, писаные Хмельницким к Крымскому хану. Из этой переписки видно, что Богдан даже после присяги на Московское подданство продолжает хитрить и объясняет султану и хану свои отношения к Москве просто договорными условиями о получении помощи против Поляков. Г. Буцинский в своей выше названной монографии (стр. 84 и след.) также утверждает турецкое подданство Богдана и основывается на тех же документах Архива Мин. Ин. Дел. Он приводит письма к Богдану некоторых турецких и татарских вельмож и грамоту к нему цареградского патриарха Парфения; этот патриарх, принявший и благословивший послов Хмельницкого, прибывших к Султану, погиб жертвою клеветы господарей Молдавского и Волошского. По этому поводу г. Буцинский ссылается на "Историю Сношений России с Востоком" свящ. Никольского. К тому же времени он относит письмо Кромвеля к Богдану. (Со ссылкой на Киев. Старину 1882 г. Кн. 1.стр. 212). Документы о турецком подданстве потом отчасти напечатаны в Актах Южной и Западной России. См. Т. XIV. № 41. (Письмо янычарского паши к Хмельницкому в конце 1653 года).

Страница 3

Во внешней политике Богдан Хмельницкий продолжал считать крымского хана полезным союзником, несмотря на двусмысленное поведение того в Зборове. Но, как показали события, поддержки хана оказалось недостаточно, чтобы сокрушить могущество Польши. Двумя державами, от которых можно было ожидать, что они обеспечат казаков достаточной военной защитой, были Московия и Турция. А из этих двух Московия выглядела более предпочтительно по религиозным и языковым соображениям, а также на основе общих исторических традиций и экономических связей. Помимо того, уже существовала тесная дружба между запорожскими и донскими казаками, находившимися под защитой царя. www.musicexplore.ru

Уместно сказать, что митрополит киевский Сильвестр, также как и другие иерархи украинской греко-православной церкви, холодно относились к мысли о поиске поддержки у царя, потому что они чувствовали, что это может со временем привести к установлению царского протектората над всей Украиной. При таком ходе событий можно было ожидать, что московский патриарх потребует нечто вроде протектората и над украинской церковью. В то время, однако, митрополит киевский по канонической субординации был подчинен патриарху константинопольскому, и это означало при соответствующих условиях, что он был, практически, независим. Патриарх константинопольский не мог вмешиваться в деятельность митрополита киевского из-за стесненного и ненадежного положения греческой церкви в Оттоманской империи. Его церковь была слишком бедна. У греческих священников и монахов вошло в обычай ездить в Киев и Москву с просьбами о финансовой поддержке.

Что касается его позиции по отношению к Польше, Сильвестр, в целом, был удовлетворен теми правами и привилегиями, которые были дарованы православной церкви Польшей в 1632 г. и подтверждены Зборовским договором.

Для того, чтобы лучше понять позицию Сильвестра Козлова по отношению к Москве, следует вспомнить, что определенные моменты в практике московской церкви вызывали неприятие западнорусских православных, особенно священнослужителей. После Смутного времени московская церковь с особо острым подозрением относилась к опасности римско-католического влияния в России и, в виду того, что Польша поддерживала униатскую церковь, была склонна подозревать даже некоторых православных иерархов в Западной Руси в латинских (римско-католических) отклонениях. Поэтому патриарх Филарет приказал, чтобы "латинцы", которые хотели поселиться в Московии, были перекрещены, прежде чем войти в русскую церковную общину. Более того, в некоторых случаях он настаивал на повторном крещении даже православных из Западной Руси, если те были крещены путем окропления святой водой, а не погружением в нее. Эта практика не прекращалась вплоть до времён патриарха Никона.

Митрополит киевский не был одинок в своих подозрениях по отношению к намерениям Москвы. Консервативные силы в среде казацких старшин разделяли его отношение, но, главным образом, по политическим соображениям.

С другой стороны, значительное число низшего украинского православного духовенства, большинство рядовых казаков и украинское крестьянство в целом глядело на Москву с надеждой. Многие крестьяне, не удовлетворенные положением на Украине после Зборова, начали пересекать границу Московии и селиться в районе Верхнего Донца. Московское правительство, хотя и охотно предоставляло убежище беглецам с Украины, все еще не желало оказывать военную поддержку Хмельницкому и разрывать отношения с Польшей, особенно, в виду нестабильного состояния внутренних дел в Москве. В феврале 1650 г. в Новгороде произошло волнение, которое продолжалось до апреля. За ним последовал бунт в Пскове, который длился с марта по август. Кроме того, Москва была крайне недовольна тем, что гетман укрывал у себя Анкундинова.

Пропаганда и связи с реакционной буржуазией. Спонсоры НСДАП. Концепция фюрерства. Социальная база национал-социализма.
Национал-социалисты развернули широкую пропаганду своих идей. Гитлер в апреле 1920 г. уволился из рейхсвера, чтобы целиком посвятить себя партийной деятельности. Еженедельно он выступал на массовых собраниях своих приверженцев в мюнхенских пивных. Пивные залы, в которых по вечерам собиралось до нескольких...

Январь. Полиция провела в Таллине массовые аресты рабочих активистов. Арестован почти весь состав Таллинского горкома РСДРП. Дело рассматривал военный суд. Подсудимым вменялось в вину, что их деятельность была направлена «к низвержению в российском государстве установленного законами образа правления с заме...

Проблемы цивилизационного раскола в петровскую эпоху и его влияние на судьбу народа
Раскол внушал русскому народу ожидание антихриста, и он будет видеть явление антихриста и в Петре Великом. Образовались раскольничьи скиты в лесах. Бежали в леса, горы и пустыни от царства антихриста. Стрельцы были раскольники. Вместе с тем раскольники обнаружили огромную способность к общинному устройству...

Главная » Обучение за рубежом » Внешние отношения богдана хмельницкого. Битва под Корсунем