«Рождественская звезда» И. Бродский
Олег Лекманов
“РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ЗВЕЗДА”:
ТЕКСТ И ПОДТЕКСТ
I. Текст
Эволюцию Иосифа Бродского от первого рождественского стихотворения, появившегося в 1961 году, к последнему, которое датировано 1995 годом, можно описать как движение от усложненности и избыточности к внешней простоте и аскетизму, в конечном счете, - движение к
подлинно метафизической поэзии: “...выпендриваться не нужно. Во всяком случае у читателя <...> особенных трудностей возникнуть не должно”. Так судил о своих рождественских стихах сам поэт в беседе с Петром Вайлем 1.
Ниже речь пойдет об одном из выразительных образчиков поздней рождественской лирики Бродского, о его стихотворении “Рождественская звезда” (1987):
В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре,
чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,
Младенец родился в пещере, чтоб мир спасти;
мело, как только в пустыне может зимой мести.
Ему все казалось огромным; грудь матери, желтый пар
из воловьих ноздрей, волхвы - Бальтазар, Каспар,
Мельхиор; их подарки, втащенные сюда.
Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда.
Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях ребенка издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца 2.
Зачин этого стихотворения Бродского (“В холодную пору...”) варьирует первую строку того отрывка из поэмы Некрасова “Крестьянские дети”, который в обязательном порядке заучивают наизусть школьники младших классов (“Однажды, в студеную зимнюю пору”). Впрочем, о стремлении поэта к почти школьной дидактичности и наглядности свидетельствует само строение двух начальных строк “Рождественской звезды”, где Бродский без лишних предисловий вводит в стихотворение категории времени и пространства. Когда? “В холодную пору...” Где? “...В местности, привычной скорей к жаре, // чем к холоду” 3. Позаимствованные из лексикона школьного учебника словесные клише (“в местности”, “к плоской поверхности”) лишают две начальные строки стихотворения Бродского какого бы то ни было эмоционального накала и превращают выполненный им пейзаж в подобие географической карты или даже геометрического чертежа. Ср. с рассуждениями Бродского об амфибрахии, которым написана “Рождественская звезда”: “Чем этот самый амфибрахий меня привлекает - тем, что в нем присутствует монотонность. Он снимает акценты. Снимает патетику. Это абсолютно нейтральный размер” 4.
Ответив на вопросы “когда?” и “где?”, в следующей, третьей строке своего стихотворения автор “Рождественской звезды” объясняет “кто?” и “зачем?”: “Младенец родился в пещере, чтоб мир спасти”. В приведенной строке со всей определенностью заявлена чрезвычайно важная для стихотворения тема сопоставления бесконечно малого с бесконечно большим. При этом малое у Бродского, в полном соответствии с многовековой рождественской традицией, оказывается в более сильной позиции, чем большое (почти: “Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю!”). Очень соблазнительно услышать в третьей строке “Рождественской звезды” дальнее эхо знаменитых мандельштамовских строк “Большая вселенная в люльке // у маленькой вечности спит” 5, где так же парадоксально, как в разбираемом стихотворении, переплелись мотивы маленького/младенческого и большого/вселенского. У Бродского далее в стихотворении - ребенок “в яслях”; у Мандельштама в процитированных строках - вселенная “в люльке” (ср. в одиннадцатой строке “Рождественской
звезды”: “...из глубины Вселенной...”).
Гораздо небрежнее замаскированной, а потому - менее интересной и глубинно значимой кажется нам многократно отмеченная исследователями реминисценция в четвертой строке “Рождественской звезды” из пастернаковской “Зимней ночи” 6. Поэтому к разговору о подтекстах из Мандельштама в стихотворении Бродского мы еще вернемся, а к разговору о подтекстах из Пастернака - нет.
Пока же обратимся к анализу второй строфы “Рождественской звезды”. В первых трех ее строках получает свое логическое развитие тема соотношения малого и большого, но с резкой сменой масштаба и точки зрения. Теперь перед нами не географическая карта или геометрический чертеж, а очень крупным планом взятая внутренность пещеры, увиденной глазами только что родившегося Младенца. Важно отметить, что ничего специфического во взгляде Младенца на мир пока что нет. Как и всякий ребенок, Младенец сначала сосредоточивается на том, что находится к Нему ближе всего (“грудь матери”), а затем последовательно переводит свой взор на предметы всё более и более отдаленные (“желтый пар // из воловьих ноздрей, волхвы - Бальтазар, Каспар, // Мельхиор; их подарки, втащенные сюда”). Как и всякому ребенку, даже предметы самых скромных размеров (дары волхвов) кажутся Младенцу сказочно большими: их не внесли, а с трудом втащили в пещеру.
Возвращение “геометрической” образности приходится на заключительную строку второй строфы стихотворения (“Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда”), причем это возвращение становится предзнаменованием ключевого события стихотворения. Изучив круг ближайших предметов, взгляд Ребенка устремляется к далекой звезде, и вот уже сын человеческий стремительно (от восьмой строки стихотворения к двенадцатой, заключительной) осознает себя Сыном Божьим. В младенце пробуждается Младенец. Для этого Ему понадобилось ощутить себя крохотной точкой в глубине пещеры - “концентрацией всего в одном” 7, которую “из глубины Вселенной, с другого ее конца” отыскивает взгляд другой точки (звезды), “взгляд Отца” 8. Спустя два года эта ситуация зеркально отразится в финале рождественского стихотворения Бродского “Представь, чиркнув спичкой, тот вечер в пещере...” (1989):
Представь, что Господь в Человеческом Сыне
впервые Себя узнает на огромном
впотьмах расстояньи: бездомный в бездомном 9.
Только отрешившись от человеческих, “одомашненных” реалий окружающего мира, находящихся очень близко и потому отвлекающих внимание от крохотной, едва видной рождественской звезды, Младенец способен стать Тем, Кто призван этот окружающий мир спасти. К такому выводу поэт подводит читателя в финале своего стихотворения 10.
Чей опыт Бродский при этом учитывал в первую очередь? На этот вопрос мы сейчас попытаемся ответить.
II. Подтекст
Как мы уже указывали выше, пастернаковский слой стихотворения Бродского “Рождественская звезда” исследован довольно подробно.
Нам, однако, гораздо более существенными кажутся переклички разбираемого текста со стихотворением Осипа Мандельштама “Когда б я уголь взял для высшей похвалы...” (1937), известным также под домашним заглавием “Ода” или “Ода Сталину”. Напомним, что вопреки почти всеобщему мнению, Бродский считал “Оду” одним из лучших стихотворений Мандельштама. “Более того. Это стихотворение, быть может, одно из самых значительных событий во всей русской литературе ХХ века”, - отмечал Бродский в разговоре с Соломоном Волковым 1
1.
Именно к “Оде”, на наш взгляд, восходит главный сюжетообразующий мотив “Рождественской звезды”. Мотив внезапного узнавания сыном отца (после того, как отец заглянул сыну в глаза):
И в дружбе мудрых глаз найду для близнеца,
Какого не скажу, то выраженье, близясь
К которому, к нему - вдруг узнаешь отца
И задыхаешься, почуяв мира близость... 12
В этих и соседних строках “Оды” присутствуют весьма существенные для “Рождественской звезды” мотивы “близости мира”, лирического героя, ощущающего себя едва приметной точкой (“Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят”) 13, а также соседства плоской поверхности с возвышенностью (“Глазами Сталина раздвинута гора // И вдаль прищурилась равнина”) 14.
Куда важнее, на наш взгляд, обратить внимание не столько на конкретные мотивные переклички между “Одой” и “Рождественской звездой”, сколько на общее для обоих поэтов пристрастие к геометрическим терминам при разработке основной темы своих стихотворений 15
.
Приведем лишь несколько примеров из “Оды”: “Я б воздух расчертил на хитрые углы”; “Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось”; “Я б несколько гремучих линий взял” и проч. 16
Рискуя впасть в сильное преувеличение, мы всё же решимся утверждать, что стихотворение Иосифа Бродского “Рождественская звезда” можно воспринимать и как своеобразную интерпретацию мандельштамовской “Оды”. Стихотворение о вожде и поэте было прочитано Бродским как стихотворение об Отце и Сыне, который, глядя в глаза Отцу, понимает, что он обречен погибнуть, спасая мир. В свете такой интерпретации совершенно неожиданное звучание и значение приобретает обещание “Воскресну я”, которым завершается стихотворение Мандельштама 17.
Беседа Иосифа Бродского с Петром Вайлем «Рождество - точка отсчета». Из книги «Иосиф Бродский. Рождественские стихи».
Беседа Иосифа Бродского с Петром Вайлем «Рождество - точка отсчета». Из книги «Иосиф Бродский. Рождественские стихи».
В основе всего - чистая радость Рождества
Рождественская звезда
В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре,
чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,
младенец родился в пещере, чтоб мир спасти:
мело, как только в пустыне может зимой мести.
Ему все казалось огромным: грудь матери, желтый пар
из воловьих ноздрей, волхвы - Балтазар, Гаспар,
Мельхиор; их подарки, втащенные сюда.
Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда.
Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях ребенка издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.
Иосиф Бродский
Подписывайтесь на в INSTAGRAM
Петр Вайль - Иосиф, с Рождеством у вас связано десятка два стихотворений. А может, и больше? Чем объяснить такое пристальное внимание к этому сюжету?
Иосиф Бродский - Прежде всего это праздник хронологический, связанный с определенной реальностью, с движением времени. В конце концов, что есть Рождество? День рождения Богочеловека. И человеку не менее естественно его справлять, чем свой собственный.
П.В. - А какая картинка, какой визуальный образ связан у вас сейчас с Рождеством? Природа, городской пейзаж?
И.Б. - Природа, конечно. По целому ряду причин, прежде всего потому, что речь идет о явлении органичном, именно природном. Кроме того, поскольку для меня все это связано с живописью, в рождественском сюжете город вообще редок. Когда задник - природа, само явление становится более, что ли, вечным. Во всяком случае, вневременным.
П.В. - Я спросил о городе, вспомнив ваши слова о том, что вы любите встречать этот день в Венеции.
И.Б. - Там главное вода - связь не напрямую с Рождеством, а с Хроносом, со временем.
П.В. - Напоминает о той самой точке отсчета?
И.Б. - И о той, и о самой: как сказано, «Дух Божий носился над водою». И отразился до известной степени в ней - все эти морщинки и так далее. Так что в Рождество приятно смотреть на воду, и нигде это так не приятно, как в Венеции.
П.В. - Ваш подход к евангельским темам, вы говорите, общехристианский, но сосредоточенность на Рождестве - уже некий выбор. Ведь в западном христианстве именно это - главный и любимейший праздник, а в восточном - Пасха.
И.Б. - В этом-то вся разница между Востоком и Западом. Между нами и ими. У нас - пафос слезы. В Пасхе главная идея - слеза.
П.В. - Мне представляется, что главное различие - в западном рационализме и восточной мистичности. Одно дело - родиться, это каждому дано, другое дело - воскреснуть: тут чудо.
И.Б. - Да, да, это тоже. Но в основе всего - чистая радость Рождества...
Иосиф Бродский: "У меня была идея в свое время, когда мне было 24-25 лет, на каждое Рождество писать по стихотворению…".
Цикл Иосифа Бродского «Рождественские стихи» начался из юношеского интереса к Библии. К 1972 году стихотворений было семь или восемь. После изгнания из страны рождественская тема практически уходит из поэзии Бродского, но, начиная с 1987 года и до конца жизни, он опять каждый год пишет по одному стихотворению накануне Рождества. ()
Рождественская звезда
В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре,
чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,
Младенец родился в пещере, чтоб мир спасти;
мело, как только в пустыне может зимой мести.
Ему все казалось огромным: грудь Матери, желтый пар
из воловьих ноздрей, волхвы — Бальтазар, Каспар,
Мельхиор; их подарки, втащенные сюда.
Он был всего лишь точкой. И точкой была Звезда.
Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях Ребенка издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
Звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.
Представь, чиркнув спичкой, тот вечер в пещере,
используй, чтоб холод почувствовать, щели
в полу, чтоб почувствовать голод — посуду,
а что до пустыни, пустыня повсюду.
Представь, чиркнув спичкой, ту полночь в пещере,
огонь, очертанья животных, вещей ли,
и — складкам смешать дав лицо с полотенцем —
Марию, Иосифа, сверток с Младенцем.
Представь трех царей, караванов движенье
к пещере; верней, трех лучей приближенье
к звезде, скрип поклажи, бренчание ботал
(Младенец покамест не заработал
на колокол с эхом в сгустившейся сини).
Представь, что Господь в Человеческом Сыне
впервые Себя узнает на огромном
впотьмах расстояньи: бездомный в бездомном.
Не важно, что было вокруг, и не важно,
о чем там пурга завывала протяжно,
что тесно им было в пастушьей квартире,
что места другого им не было в мире.
Во-первых, они были вместе. Второе,
и главное, было, что их было трое,
и всё, что творилось, варилось, дарилось
отныне, как минимум, на три делилось.
Морозное небо над ихним привалом
с привычкой большого склоняться над малым
сверкало звездою — и некуда деться
ей было отныне от взгляда младенца.
Костер полыхал, но полено кончалось;
все спали. Звезда от других отличалась
сильней, чем свеченьем, казавшимся лишним,
способностью дальнего смешивать с ближним.
И еще, пожалуй, это.
Presepio (Ясли)
Младенец, Мария, Иосиф, цари,
скотина, верблюды, их поводыри,
в овчине до пят пастухи-исполины
— все стало набором игрушек из глины.
В усыпанном блестками ватном снегу
пылает костер. И потрогать фольгу
звезды пальцем хочется; собственно, всеми
пятью — как младенцу тогда в Вифлееме.
Тогда в Вифлееме все было крупней.
Но глине приятно с фольгою над ней
и ватой, розбросанной тут как попало,
играть роль того, что из виду пропало.
Теперь Ты огромней, чем все они. Ты
теперь с недоступной для них высоты
— полночным прохожим в окошко конурки
из космоса смотришь на эти фигурки.
Там жизнь продолжается, так как века
одних уменьшают в объеме, пока
другие растут — как случилось с Тобою.
Там бьются фигурки со снежной крупою,
и самая меньшая пробует грудь.
И тянет зажмуриться, либо — шагнуть
в другую галактику, в гулкой пустыне
которой светил — как песку в Палестине.
Декабрь 1991
«Рождественская звезда» Иосиф Бродский
В холодную пору в местности,
привычной скорее к жаре,
чем к холоду, к плоской поверхности
более, чем к горе,
младенец родился в пещере,чтоб мир спасти;
мело, как только в пустыне
может зимой мести.Ему всё кругом казалось огромным:
грудь матери, жёлтый пар
из воловьих ноздрей,волхвы — Балтазар, Гаспар,
Мельхиор; их подарки, втащенные сюда.
Он был всего лишь точкой. И точкой была
звезда.Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях ребёнка издалека,
из глубины Вселенной, с другого её конца,
звезда смотрела в пещеру.
И это был взгляд Отца.
Анализ стихотворения Бродского «Рождественская звезда»
Не секрет, что литературные произведения религиозной тематики в СССР были категорически запрещены. Тем не менее, многие поэты и писатели время от времени обращались к библейским сюжетам, оспаривая, тем самым, главный лозунг коммунизма о том, что Бога не существует. Этот вопрос остается открытым и по сей день, хотя цензура на подобные произведения давно уже снята. Однако в 1987 году, когда перестройка еще только начиналась, говорить о религии вслух было не принято.
Тем не менее, Иосиф Бродский, слывущий бунтарем и открыто высказывающий свое мнение, не побоялся затронуть духовную тему, хотя сам был далек от православной веры. Но, во-первых, поэт предчувствовал те перемены, которые происходили в СССР, хотя сам давно уже находился за пределами страны. Тем не менее, Бродский интуитивно понимал, что именно в этот период начинается духовное возрождение России, которая должна вернуться к своим истокам. Видимо, по этой причине накануне главного христианского праздника поэт написал стихотворение «Рождественская звезда», посвященное знаменитому библейскому сюжету о появлении на свет Иисуса Христа. Нестандартная рифма, образность и при этом точность формулировок стали отличительной особенностью этого произведения.
Описывая это знаменательное событие, Бродский отмечает: «Младенец родился в пещере, чтоб мир спасти». Почему именно в этот момент поэт обращается к Богу? Видимо, он понимает, что в период, когда его родина находится на грани экономической, политической и социальной катастрофы, только вмешательство высших сил может спасти эту могущественную державу. При этом самого Иисуса Христа поэт отождествляет со всем человечеством, которое хоть и славится своей многовековой историей, но все же по сравнению с Богом является сущим младенцем. Если следовать этой аналогии, то выходит, что весь мир находится под пристальным вниманием его Создателя. Ведь с самого момента появления на свет божественного младенца «звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца». За несколько лет до написания этого стихотворения Иосиф Бродский получил сообщение из Ленинграда о том, что скончался его отец. Переосмысление того, кем был этот человек в жизни поэта, также нашло свое отражение в стихотворении «Рождественская звезда», смысл которого в том, что каждому из нас по отдельности и всем вместе нужен тот, кто будет опорой и помощником в самых сложных жизненных ситуациях. И если рядом нет такого человека, то остается лишь уповать на Бога, который никогда не оставляет без поддержки тех, кто искренне в него верит.
При жизни Иосифу Бродскому редко удавалось прочитать беспристрастное слово о своем творчестве – судьба бросала слишком яркий отсвет на его тексты. В «самиздате», в эмигрантских изданиях, а с началом «перестройки» и в России появилось несколько весьма интересных статей, но осмысление творчества Бродского в целом – дело будущего…и весьма сложное дело. Его ироническая, насквозь противоречивая поэзия не укладывается ни в какие концепции.
В зрелые годы Бродский не любил разговоров о своем творчестве. И вообще о литературе. В его системе ценностей жизнь важнее литературы. При этом он не видел в жизни ничего, «кроме отчаяния, неврастении и страха смерти». Кроме страдания и сострадания.
Но стихи Бродского спорят с автором: есть, есть кое-что, кроме отчаяния и неврастении…
Даже самые мрачные и холодные тексты Бродского очень утешительны. Об одиночестве, отчаянии и безысходности он говорит с таким жаром, какого не достигал ни один его современник в стихах о счастливой любви и братском соединении с людьми.
Рождественская звезда
В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре,
чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,
младенец родился в пещере, чтоб мир спасти;
мело, как только в пустыне может зимой мести.
Ему все казалось огромным: грудь матери, желтый пар
из воловьих ноздрей, волхвы - Балтазар, Гаспар,
Мельхиор; их подарки, втащенные сюда.
Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда.
Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях ребенка, издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.
Бродский Иосиф Александрович (24 мая 1940, Ленинград - 28 января 1996, Нью-Йорк), русский поэт, прозаик, эссеист, переводчик, автор пьес; писал также на английском языке. В 1972 эмигрировал в США. В стихах (сборники «Остановка в пустыне», 1967, «Конец прекрасной эпохи», «Часть речи», оба 1972, «Урания», 1987) осмысление мира как единого метафизического и культурного целого. Отличительные черты стиля - жёсткость и скрытая патетика, ирония и надлом (ранний Бродский), медитативность, реализуемая через обращение к усложнённым ассоциативным образам, культурным реминисценциям (иногда приводящее к герметичности поэтического пространства). Эссе, рассказы, пьесы, переводы. Нобелевская премия (1987), кавалер ордена Почётного легиона (1987), обладатель Оксфордской премии Honori Causa.
