Витька Борзенков поехал на базар в районный городок, продал сала на сто пятьдесят рублей (он собирался жениться, позарез нужны были деньги), пошел в винный ларек «смазать» стакан-другой красного. Пропустил пару, вышел, закурил… Подошла молодая девушка, попросила:

– Разреши прикурить.

Витька дал ей прикурить от своей папироски, а сам с интересом разглядывал лицо девушки – молодая, припухла, пальцы трясутся…

– С похмелья? – прямо спросил Витька.

– Ну, – тоже просто и прямо ответила выпивоха, с наслаждением затягиваясь «беломориной».

– А у тебя есть?

(Никогда бы, ни с какой стати не влетело в лоб Витьке, что девушка специально наблюдала за ним, когда он продавал сало, и что у ларька она его просто подкараулила.)

– Пойдем, поправься. – Витьке понравилась девушка – миловидная, стройненькая… А ее припухлость и особенно откровенность, с какой она призналась в своей несостоятельности, даже как-то взволновали.

Они зашли в ларек… Витька взял бутылку красного, два стакана… Они тут же, в уголке, раздавили бутылочку. Витька выпил полтора стакана, остальное великодушно налил девушке. Они вышли опять на крыльцо, закурили. Витьке стало хорошо, девушке тоже полегчало. Обоим стало хорошо.

– Здесь живешь?

– Вот тут, недалеко, – кивнула девушка. – Спасибо, легче стало.

– Врезала вчера? – Витьке было легко и просто с девушкой, удивительно.

– Было дело.

– Может, еще хочешь?

– Можно вообще-то… Только не здесь.

– Где же?

– Можно ко мне пойти, у меня дома никого нет…

В груди у Витьки нечто такое – сладостно-скользкое – вильнуло хвостом. Было еще рано, а до деревни своей Витьке ехать полтора часа автобусом – можно все успеть сделать.

Они взяли бутылку белой и пару бутылок красного.

– У меня там еще подружка есть, – подсказала девушка, когда Витька соображал, сколько взять. Он поэтому и взял: одну белую и две красных.

– С закусом одолеем, – решил он. – Есть чем закусить?

– Найдем.

Пошли с базара как давние друзья.

– Чего приезжал?

– Сало продал. Деньги нужны – женюсь.

– Женюсь. Хватит бурлачить. – Странно, Витька даже и не подумал, что поступает нехорошо в отношении невесты – куда-то идет с незнакомой девушкой, и ему хорошо с ней, лучше, чем с невестой, – интересней.

– Хорошая девушка?

– Как тебе сказать?.. Домовитая. Хозяйка будет хорошая.

– А насчет любви?

– Как тебе сказать?.. Такой, как раньше бывало, – здесь вот кипятком подмывало чего-то такое, – такой нету. Так… Надо же когда-нибудь жениться.

– Не промахнись. Будешь потом… Не привязанный, а визжать будешь.

– Да я уж накобелился на свой век – хватит.

В общем, поговорили в таком духе, пришли к дому девушки. (Ее звали Рита.) Витька и не заметил, как дошли и как шли – какими переулками. Домик как домик – старенький, темный, но еще будет стоять семьдесят лет, не охнет.

В комнатке (их три) чистенько, занавесочки, скатерочки на столах – уютно. Витька вовсе воспрянул духом.

«Шик-блеск-тру-ля-ля», – всегда думал он, когда жизнь сулила скорую радость.

– А где же подружка?

– Я сейчас схожу за ней. Посидишь?

– Посижу. Только поскорей, ладно?

– Заведи вон радиолу, чтоб не скучать. Я быстро.

Ну почему так легко, хорошо Витьке с этой девушкой? Пять минут знакомы, а… Ну, жизнь! У девушки грустные, задумчивые, умные глаза. Когда она улыбается, глаза не улыбаются, и это придает ее круглому личику необъяснимую прелесть – маленькая, усталая женщина. Витьке то вдруг становится жалко девушку, то до боли охота стиснуть ее в объятиях, измять, куснуть ее припухшие, влажные губы.

Рита ушла. Витька стал ходить по комнате – радиолу не завел: без радиолы сердце млело в радостном предчувствии.

Потом помнит Витька: пришла подружка Риты – похуже, постарше, потасканная и притворная. Затараторила с ходу, стала рассказывать, что она когда-то была в цирке: «работала каучук». Потом пили… Витька прямо тут же, за столом целовал Риту, подружка смеялась одобрительно, а Рита слабо била рукой Витьку по плечу, вроде отталкивала, а сама льнула тугой грудью и другой рукой обнимала за шею.

«Вот она – жизнь! – ворочалось в горячей голове Витьки. – Вот она – зараза кипучая, желанная. Молодец я!»

Потом Витька ничего не помнит – как отрезало. Очнулся поздно вечером под каким-то забором… Долго и мучительно соображал, где он, что произошло. Голова гудела, виски вываливались от боли. Во рту пересохло все, спеклось. Кое-как припомнил он девушку Риту, губы ее мягкие, послушные… И понял: опоили чем-то, одурманили и, конечно, забрали деньги. Мысль о деньгах сильно встряхнула. Он с трудом поднялся, обшарил карманы: да, денег не было. Витька прислонился к забору, осмотрелся… Нет, ничего похожего на дом Риты поблизости не было. Все другое, совсем другие дома.

– Ладно, ладно, – бормотал он, – я вам устрою… Я вам тоже заделаю бяку.

Что он собирался сделать, он не знал, знал только, что добром все это не кончится.

Около автобусной станции допоздна работал ларек, там всегда толпились люди. Витька взял бутылку красного, прямо из горлышка осаденил ее, всю, до донышка, запустил бутылку в скверик… Ему какие-то подвыпившие мужики, трое, сказали:

– Там же люди могут сидеть.

Витька расстегнул свой флотский ремень, намотал конец на руку – оставил свободной тяжелую бляху, как кистень. Эти трое подвернулись кстати.

– Ну?! – удивился Витька. – Неужели люди? Разве в этом вшивом городишке есть люди?

Трое переглянулись.

– А кто ж тут, по-твоему?

Трое пошли на него, Витька пошел на трех… Один сразу свалился от удара бляхой по голове, двое пытались достать Витьку ногой или руками, берегли головы. Потом они заорали:

– Наших бьют!

Еще налетело человек пять… Бляха заиграла, мягко, тупо шлепалась в тела. Еще двое-трое свалилось… Попадало и Витьке: кто-то сзади тяпнул бутылкой по голове, но вскользь – Витька устоял. Оскорбленная душа его возликовала и обрела устойчивый покой.

Нападавшие матерились, бестолково кучились, мешали друг другу, советовали – этим пользовался Витька и бил.

– Каучук работали?! – орал он. – В цирке работали?!

Прибежала милиция… Всем скопом загнали Витьку в угол – между ларьком и забором. Витька отмахивался. Милиционеров пропустили вперед, и Витька сдуру ударил одного по голове бляхой. Бляха Витькина страшна еще тем, что с внутренней стороны, в изогнутость ее, был налит свинец. Милиционер упал… Все ахнули и оторопели. Витька понял, что свершилось непоправимое, бросил ремень… Витьку отвезли в КПЗ.

Мать Витькина узнала о несчастье на другой день. Утром ее вызвал участковый и сообщил, что Витька натворил в городе то-то и то-то.

– Батюшки-святы! – испугалась мать. – Чего же ему теперь за это?

– Тюрьма. Тюрьма верная. У милиционера тяжелая травма, лежит в больнице. За такие дела – только тюрьма. Лет пять могут дать. Что он, сдурел, что ли?

– Батюшка, андел ты мой господний, – взмолилась мать, – помоги как-нибудь!

– Да ты что! Как я могу помочь?..

– Да выпил он, должно, он дурной выпимши…

– Да не могу я ничего сделать, пойми ты! Он в КПЗ, на него уже наверняка завели дело.

– А кто же мог бы помочь-то?

– Да никто. Кто?.. Ну, съезди в милицию, узнай хоть подробности. Но там тоже… Что они там могут сделать?

Мать Витькина, сухая, двужильная, легкая на ногу, заметалась по селу. Сбегала к председателю сельсовета – тот тоже развел руками:

– Как я могу помочь? Ну, характеристику могу написать… Все равно, наверно, придется писать. Ну, напишу хорошую.

– Напиши, напиши, как получше, разумная ты наша головушка. Напиши, что – по пьянке он, он тверезый-то мухи не обидит…

– Там ведь не станут спрашивать – по пьянке он или не по пьянке. Милиционера изувечил… Ты вот что: съезди к тому милиционеру, может, не так уж он его и зашиб-то. Хотя вряд ли…

– Вот спасибо-то тебе, андел ты наш, вот спасибочко-то.

– Да не за что.

Мать Витькина кинулась в район. Мать Витьки родила пятерых детей, рано осталась вдовой (Витька еще грудной был, когда пришла похоронка об отце в сорок втором году), старший сын ее тоже погиб на войне в сорок пятом году, девочка умерла от истощения в сорок шестом году, следующие два сына выжили, мальчиками еще, спасаясь от великого голода, ушли по вербовке в ФЗУ и теперь жили в разных городах. Витьку мать выходила из последних сил, все распродала, осталась нищей, но сына выходила – крепкий вырос, ладный собой, добрый… Все бы хорошо, но пьяный – дурак дураком становится. В отца пошел – тот, царство ему небесное, ни одной драки в деревне не пропускал.

В милицию мать пришла, когда там как раз обсуждали вчерашнее происшествие на автобусной станции. Милиционера Витька угостил здорово: тот правда лежал в больнице и был очень слаб. Еще двое алкашей тоже лежали в больнице – тоже от Витькиной страшной бляхи.

Бляху с интересом разглядывали.

– Придумал, сволочь!.. Догадайся: ремень и ремень. А у него тут целая гирька. Хорошо еще не ребром угодил.

И тут вошла мать Витьки… И, переступив порог, упала на колени и завыла, и запричитала:

– Да анделы вы мои милые, да разумные ваши головушки!.. Да способитесь вы как-нибудь с вашей обидушкой – простите вы его, окаянного! Пьяный он был… Он тверезый последнюю рубашку отдаст, сроду тверезый никого не обидел…

Заговорил старший, что сидел за столом и держал в руках Витькин ремень. Заговорил обстоятельно, спокойно, попроще – чтобы мать все поняла.

– Ты подожди, мать. Ты встань, встань – здесь не церква. Иди, глянь…

Мать поднялась, чуть успокоенная доброжелательным тоном начальственного голоса.

– Вот гляди: ремень твоего сына… Он во флоте, что ли, служил?

– Во флоте, во флоте – на кораблях-то на этих…

– Теперь смотри: видишь? – Начальник перевернул бляху, взвесил на руке: – Этим же убить человека – дважды два. Попади он вчера кому-нибудь этой штукой ребром – конец. Убийство. Да и плашмя троих уходил так, что теперь врачи борются за их жизни. А ты говоришь – простить. Ведь он же трех человек, можно сказать, инвалидами сделал, действительно. А одного – при исполнении служебных обязанностей. Ты подумай сама: как же можно прощать за такие дела, действительно?

Материнское сердце, оно – мудрое, но там, где замаячила беда родному дитю, мать не способна воспринимать посторонний разум, и логика тут ни при чем.

– Да сыночки вы мои милые! – воскликнула мать и заплакала. – Да нешто не бывает по пьяному делу?! Да всякое бывает – подрались… Сжальтесь вы над ним!..

Тяжело было смотреть на мать. Столько тоски и горя, столько отчаяния было в ее голосе, что счужу становилось не по себе. И хоть милиционеры – народ тертый, до жалости неохочий, даже и они – кто отвернулся, кто стал закуривать.

– Один он у меня – при мне-то: и поилец мой, и кормилец. А ишо вот жениться надумал – как же тогда с девкой-то, если его посадют? Неужто ждать его станет? Не станет. А девка-то добрая, из хорошей семьи, жалко…

– Он зачем в город-то приезжал? – спросил начальник.

– Сала продать. На базар – сальца продать. Деньжонки-то нужны, раз уж свадьбу-то наметили – где их больше возьмешь?

– При нем никаких денег не было.

– Батюшки-святы! – испугалась мать. – А иде ж они?

– Это у него надо спросить.

– Да украли небось! Украли!.. Да милый ты сын, он оттого, видно, и в драку-то полез – украли их у него! Жулики украли…

– Жулики украли, а при чем здесь наш сотрудник – за что он его-то?

– Да попал, видно, под горячую руку…

– Ну, если каждый раз так попадать под горячую руку, у нас скоро и милиции не останется. Слишком уж они горячие, ваши сыновья! – Начальник набрался твердости. – Не будет за это прощения, получит свое – по закону.

– Да анделы вы мои, люди добрые, – опять взмолилась мать, – пожалейте вы хоть меня, старуху, я только теперь маленько и свет-то увидела… Он работящий парень-то, а женился бы, он бы совсем справный мужик был. Я бы хоть внучаток понянчила…

– Дело даже не в нас, мать, ты пойми. Есть же прокурор! Ну, выпустили мы его, а с нас спросят: на каком основании? Мы не имеем права. Права даже такого не имеем. Я же не буду вместо него садиться.

– А может, как-нибудь задобрить того милиционера? У меня холст есть, я нынче холста наткала – пропасть! Все им готовила…

– Да не будет он у тебя ничего брать, не будет! – уже кричал начальник. – Не ставь ты людей в смешное положение, действительно. Это же – не кум с кумом поцапались, это – покушение на органы!

– Куда же мне теперь идти-то, сыночки? Повыше-то вас есть кто или уж нету?

– Пусть к прокурору сходит, – посоветовал один из присутствующих.

– Мельников, проводи ее до прокурора, – велел начальник. И опять повернулся к матери, и опять стал с ней говорить, как с глухой или совсем бестолковой: – Сходи к прокурору – он повыше нас! И дело уже у него. И пусть он тебе там объяснит: можем мы чего сделать или нет? Никто же тебя не обманывает, пойми ты!

Мать пошла с милиционером к прокурору. Дорогой пыталась заговорить с милиционером Мельниковым:

– Сыночек, што, шибко он его зашиб-то?

Милиционер Мельников задумчиво молчал.

– Сколько же ему дадут, если судить-то станут?

Милиционер шагал широко. Молчал.

Мать семенила рядом и все хотела разговорить длинного, заглядывала ему в лицо.

– Ты уж разъясни мне, сынок, не молчи уж… Мать-то и у тебя небось есть, жалко ведь вас, так жалко, што вот говорю – а кажное слово в сердце отдает. Много ли дадут-то?

Милиционер Мельников ответил туманно:

– Вот когда украшают могилы – оградки ставят, столбики, венки кладут… Это что – мертвым надо? Это живым надо. Мертвым уже все равно.

Мать охватил такой ужас, что она остановилась.

– Ты к чему это?

– Пошли. Я к тому, что – будут, конечно, судить. Могли бы, конечно, простить – пьяный, деньги украли – обидели человека. Но судить все равно будут – чтоб другие знали. Важно на этом примере других научить. Он поднял руку на представителя власти – эт-то…

– Да сам же говоришь – пьяный был!

– Это теперь не в счет. Теперь другая установка. Его насильно никто не поил, сам напился. А другим это будет поучительно. Ему все равно теперь сидеть, а другие – задумаются. Иначе вас никогда не перевоспитаешь.

Мать поняла, что этот длинный враждебно настроен к ее сыну, и замолчала.

Людмила Зыкина. Посвящение Шукшину

Прокурор матери с первого взгляда понравился – внимательный. Внимательно выслушал мать, хоть она говорила длинно и путано – что сын ее, Витька, хороший, добрый, что он трезвый мухи не обидит, что – как же теперь одной-то оставаться? Что девка, невеста, не дождется Витьку, что такую девку возьмут с руками-ногами – хорошая девка. Прокурор все внимательно выслушал, доиграл пальцами на столе… Заговорил издалека, тоже как-то мудрено:

– Вот ты – крестьянка, вас, наверно, много в семье росло?

– Шестнадцать, батюшка. Четырнадцать выжило, двое маленькие ишо померли. Павел помер, а за ним другого мальчика тоже Павлом назвали…

– Ну вот – шестнадцать. В миниатюре – целое общество. Во главе – отец. Так?

– Так, батюшка, так. Отца слушались…

– Вот! – поймал прокурор мать на слове. – Слушались! А почему? Нашкодил один – отец его ремнем. А братья и сестры смотрят, как отец учит шкодника, и думают: шкодить им или нет? Так в большом семействе поддерживался порядок. Только так. Прости отец одному, прости другому – что в семье? Развал. Я понимаю тебя, тебе жалко… Если хочешь, и мне жалко – там, разумеется, не курорт, и поедет он туда, судя по всему, не на один сезон. По-человечески все понятно, но есть соображения высшего порядка, там мы бессильны. Судить будут. Сколько дадут, не знаю, это решает суд. Все.

Мать поняла, что и этот невзлюбил ее сына. «За своего обиделись».

– Батюшка, а выше-то тебя есть кто?

– Как это? – не сразу понял прокурор.

– Ты самый главный али повыше тебя есть?

Прокурор, хоть ему потом и неловко стало, невольно рассмеялся:

– Есть, мать, есть. Много!

– Где же они?

– Ну, где?.. – посерьезнел прокурор. – Есть краевые организации… Ты что, ехать туда хочешь? Не советую.

– Мне подсказали добрые люди: лучше теперь вызволять, пока несужденый, потом чижельше будет…

– Скажи этим добрым людям, что они – не добрые. Это они со стороны добрые… добренькие. Кто это посоветовал?

– Да кто?.. Люди.

– Ну, ехай. Проездишь деньги, и все. Результат будет тот же. Я тебе совершенно официально говорю: будут судить. Нельзя не судить, не имеем права. И никто этот суд не отменит.

У матери больно сжалось сердце. Но она обиделась на прокурора, а поэтому виду не показала, что едва держится, чтоб не грохнуться здесь и не завыть в голос. Ноги ее подкашивались.

– Разреши мне хоть свиданку с ним…

– Это можно, – сразу согласился прокурор. – У него что, деньги большие были, говорят?

Прокурор написал что-то на листке бумаги, подал матери.

– Иди в милицию.

Дорогу в милицию мать нашла одна, без длинного – его уже не было. Спрашивала людей. Ей показывали. В глазах матери все туманилось и плыло. Она молча плакала, вытирала слезы концом платка, но шла привычно скоро, иногда только спотыкалась о торчащие доски тротуара. Но шла и шла, торопилась. Ей теперь, она понимала, надо поспешать, надо успеть, пока его не засудили. А то потом вызволять будет трудно. Она вызволит сына, она верила в это, верила. Она всю жизнь свою только и делала, что справлялась с горем, и все вот так – на ходу, скоро, вытирая слезы концом платка. Она давно могла отчаяться, но неистребимо жила в ней вера в добрых людей, которые помогут. Эти – ладно, эти за своего обиделись, у них зачерствело на душе от злости, а те – подальше которые – те помогут. Неужели же не помогут! Она все им расскажет – помогут. Странно, мать ни разу не подумала о сыне – что он совершил преступление, она знала одно: с сыном случилась большая беда. И кто же будет вызволять его из беды, если не мать? Кто? Господи, да она пешком пойдет в эти краевые организации, она будет день и ночь идти и идти… Найдет она этих добрых людей, найдет.

– Ну? – спросил ее начальник милиции.

– Велел в краевые организации ехать, – слукавила мать. – А вот – на свиданку. – Она подала бумажку.

Начальник был несколько удивлен, хоть тоже старался не показать этого. Прочитал записку… Мать заметила, что он несколько удивлен. И подумала: «А-а». Ей стало маленько полегче.

– Проводи, Мельников.

Мать думала, что идти надо будет далеко, долго, что будут открываться железные двери – сына она увидит за решеткой и будет с ним разговаривать снизу, поднимаясь на цыпочки… Сын ее сидел тут же, внизу, в подвале. Там, в коридоре, стриженые мужики играли в домино… Уставились на мать и на милиционера. Витьки среди них не было.

– Что, мать, – спросил один мордастый, – тоже пятнадцать суток схлопотала?

Засмеялись.

– Егоров, – строго сказал длинный милиционер остряку, – в обед – драить служебные помещения.

Теперь уже заржали над остряком:

– Вот ты-то схлопотал!

– Ваня, ишо раз советую, отруби ты себе язык! – посоветовал один. – Перетерпи раз, зато потом всю жизнь проживешь без горюшка.

Милиционер подвел мать к камере, которых по коридору было три или четыре, открыл дверь…

Витька был один в камере, хоть камера большая и нары широкие. Он лежал на нарах. Когда вошел милиционер, он не поднялся, но, увидев за ним мать, вскочил.

– Десять минут на разговоры, – предупредил длинный. И вышел.

Мать присела на нары, поспешно вытерла слезы платком.

– Гляди-ка, под землей, а сухо, тепло, – сказала она.

Витька молчал, сцепив на коленях руки. Смотрел на дверь. Он осунулся за ночь, оброс – сразу как-то, как нарочно. На него больно было смотреть. Его мелко трясло, он напрягался, чтоб мать не заметила хоть этой его тряски.

– Деньги-то, видно, украли? – спросила мать.

– Украли.

– Ну и бог бы уж с имя, с деньгами, зачем было драку из-за них затевать? Не они нас наживают – мы их.

Никому бы ни при каких обстоятельствах не рассказал Витька, как его обокрали, – стыдно. Две шлюхи… Стыдно, мучительно стыдно! И еще – жалко мать. Он знал, что она придет к нему, пробьется через все законы, – ждал этого и страшился.

У матери в эту минуту было на душе другое: она вдруг совсем перестала понимать, что есть на свете милиция, прокурор, суд, тюрьма… Рядом сидел ее ребенок, виноватый, беспомощный… И кто же может сейчас отнять его у нее, когда она – только она, никто больше – нужна ему?

– Не знаешь, сильно я его?..

– Да нет, плашмя попало… Но лежит, не поднимается.

– Экспертизу, конечно, сделали. Бюллетень возьмет… – Витька посмотрел на мать. – Лет семь заделают.

– Батюшки-святы!.. – Сердце у матери упало. – Што же уж так много-то?

– Милиция… С этими бы я договорился. Сала бы опять продал – сунули бы им, до суда дело не дошло бы.

– Да што милиция? Не люди, што ли?

– Тут – если он даже сам не захочет, за него подадут. Семь лет!.. – Витька вскочил с нар, заходил по камере. – Все прахом! Все, вся жизнь кувырком!

Мать мудрым сердцем своим поняла, какая сила гнетет душу ее ребенка: та самая огромная, едкая сила – отчаяние, что делает в душе вывих, заставляет браться за веревку или за бритву. Злая, могучая сила…

– Тебя как вроде уж осудили! – сказала она с укором. – Сразу – жизнь кувырком.

– А чего тут ждать? Все известно.

– Гляди-ка, все уж известно! Ты бы хоть сперва спросил: где я была, чего достигла?..

– Где была? – Витька остановился.

– У прокурора была.

– Ну? И он что?

– Дак вот и спроси сперва: чего он? А то сразу – кувырком! Какие-то слабые вы… Ишо ничем ничего, а уж… мысли бог знает какие.

– А чего прокурор-то?

– А то… Пусть, говорит, пока не переживает, пусть всякие мысли выкинет из головы… Мы, дескать, сами тут сделать ничего не можем, потому што – наш человек-то, не имеем права. А ты, мол, не теряй время, а садись и езжай в краевые организации. Нам, мол, оттуда прикажут, мы волей-неволей его отпустим. Тада, говорит, нам и перед своими совестно не будет: хотели, мол, осудить, да не могли. Они уж все обдумали тут. Мне, говорит, самому его жалко… Но мы, говорит, люди маленькие. Езжай, мол, в краевые организации, там все обскажи подробно… У тебя сколь денег-то было?

– Полторы сотни.

– Батюшки-святы! Нагрели руки.

В дверь заглянул длинный милиционер.

– Кончайте.

– Счас, счас, – заторопилась мать. – Мы уж все обговорили. Счас я, значит, доеду до дому, Мишка Бычков напишет на тебя карактеристику… Хорошую, говорит, напишу.

– Там… это… у меня в чемодане грамоты всякие лежат со службы… возьми на всякий случай.

– Какие грамоты?

– Ну, там увидишь. Может, поможет.

– Возьму. Потом схожу в контору – тоже возьму карактеристику… С голыми руками не поеду. Может, холст-то продать уж, у меня Сергеевна хотела взять?

– Да взять бы деньжонок с собой – может, кого задобрить придется?

– Не надо, хуже только наделаешь.

– Ну, погляжу там.

В дверь опять заглянул милиционер.

– Пошла, пошла, – опять заторопилась мать. А когда дверь закрылась, вынула из-за пазухи печенюжку и яйцо. – На-ка, поешь… Да шибко-то не задумывайся – не кувырком ишо. Помогут добрые люди. Большие-то начальники – они лучше, не боятся. Эти боятся, а тем некого бояться – сами себе хозяева. А дойти до них я дойду. А ты скрепись и думай про чего-нибудь – про Верку хошь… Верка-то шибко закручинилась тоже. Даве забежала – а она уж слыхала…

– Горюет.

У Витьки в груди не потеплело оттого, что невеста – горюет. Как-то так, не потеплело.

– А ишо вот чего… – Мать зашептала: – Возьми да в уме помолись. Скажи: господи-батюшка, отец небесный, помоги мне! Подумай так, подумай – попроси. Ничего, ты – крещеный. Со всех сторон будем заходить. А я пораньше из дому-то выеду – до поезда – да забегу свечечку Николе-Угоднику поставлю, попрошу тоже его. Ничего, смилостивются. Похоронку от отца возьму…

– Ты братьям-то… это… пока уж не сообщай.

– Не буду, не буду – кого они сделают? Только лишний раз душу растревожут. Ты, главно, не задумывайся – что все теперь кувырком. А если уж дадут, так год какой-нибудь – для отвода глаз. Не семь же лет! А кому год дают, смотришь, они через полгода выходют. Хорошо там поработают, их раньше выпускают. А может, и года не дадут.

Милиционер вошел в камеру и больше уже не выходил.

– Время, время…

– Пошла. – Мать встала с нар, повернулась спиной к милиционеру, мелко перекрестила сына и одними губами прошептала:

– Спаси тебя Христос.

И вышла из камеры. И шла по коридору, и опять ничего не видела от слез. Жалко сына Витьку, ох, жалко. Когда они хворают, дети, тоже их жалко, но тут какая-то особая жалость – когда вот так, тут – просишь людей, чтоб помогли, а они отворачиваются, в глаза не смотрят. И временами жутко становится… Но мать – действовала. Мыслями она была уже в деревне, прикидывала, кого ей надо успеть охватить до отъезда, какие бумаги взять. И та неистребимая вера, что добрые люди помогут ей, вела ее и вела, мать нигде не мешкала, не останавливалась, чтоб наплакаться вволю, тоже прийти в отчаяние – это гибель, она знала. Она – действовала.

Часу в третьем пополудни мать выехала опять из деревни – в краевые организации.

«Господи, помоги, батюшка, – твердила она в уме беспрерывно. – Помоги, господи, рабе твоей Анне. Не допусти сына до худых мыслей, образумь его. Он маленько заполошный – как бы не сделал чего над собой. Помоги, господи! Укрепи нас!»

Поздно вечером она села в поезд и поехала. Впереди – краевые организации. Это не страшило ее.

«Ничего, добрые люди помогут».

Она верила, помогут.

Витька Борзёнков поехал на базар в районный город, продал сала на сто пятьдесят рублей (он собирался жениться, позарез нужны были деньги) и пошел в винный ларек «смазать» стакан-другой красного. Подошла молодая девушка, попросила: «Разреши прикурить». «С похмелья?» - прямо спросил Витька. «Ну», - тоже просто ответила девушка. «И похмелиться не на что, да?» - «А у тебя есть?» Витька купил еще. Выпили. Обоим стало хорошо. «Может, еще?» - спросил Витька. «Только не здесь. Можно ко мне пойти». В груди у Витьки нечто такое - сладостно-скользкое - вильнуло хвостом. Домик девушки оказался чистеньким - занавесочки, скатерочки на столах. Подружка появилась. Разлили вино. Витька прямо за столом целовал девушку, а та вроде отталкивала, а сама льнула, обнимала за шею. Что было потом, Витька не помнит - как отрезало. Очнулся поздно вечером под каким-то забором. Голова гудела, во рту пересохло. Обшарил карманы - денег не было. И пока дошел он до автобусной станции, столько злобы накопил на городских прохиндеев, так их возненавидел, что даже боль в голове поунялась. На автобусной станции Витька купил еще бутылку, выпил ее всю прямо из горлышка и отшвырнул в скверик. «Там же люди могут сидеть», - сказали ему. Витька достал свой флотский ремень, намотал на руку, оставив свободной тяжелую бляху. «Разве в этом вшивом городишке есть люди?» И началась драка. Прибежала милиция, Витька сдуру ударил бляхой одного по голове. Милиционер упал… И его отвезли в КПЗ.

Мать Витькина узнала о несчастье на другой день от участкового. Витька был ее пятым сыном, выходила его из последних сил, получив с войны похоронку на мужа, и он крепкий вырос, ладный собой, добрый. Одна беда: как выпьет - дурак дураком становится. «Что же ему теперь за это?» - «Тюрьма. Лет пять могут дать». Мать кинулась в район. Переступив порог милиции, упала мать на колени, запричитала: «Ангелы вы мои милые, да разумные ваши головушки!.. Простите его, окаянного!» «Ты встань, встань, здесь не церква, - сказали ей. - Ты погляди на ремень твоего сына - таким ведь и убить можно. Сын твой троих человек в больницу отправил. Не имеем мы права таких отпускать». - «А к кому же мне теперь идти?» - «Иди к прокурору». Прокурор разговор начал с нею ласково: «Много вас, детей, в семье у отца росло?» «Шестнадцать, батюшка». - «Вот! И слушались отца. А почему? Никому не спускал, и все видели, что шкодить нельзя. Так и в обществе - одному спустим с рук, другие начнут». Мать поняла только, что и этот невзлюбил ее сына. «Батюшка, а выше тебя есть кто?» - «Есть. И много. Только обращаться к ним бесполезно. Никто суд не отменит». - «Разреши хоть свиданку с сыном». - «Это можно».

С бумагой, выписанной прокурором, мать снова отправилась в милицию. В глазах ее все туманилось и плыло, она молча плакала, вытирая слезы концами платка, но шла привычно скоро. «Ну что прокурор?» - спросили ее в милиции. «Велел в краевые организации ехать, - слукавила мать. - А вот - на свиданку». Она подала бумагу. Начальник милиции немного удивился, и мать, заметив это, подумала: «А-а». Ей стало полегче. За ночь Витька осунулся, оброс - больно смотреть. И мать вдруг перестала понимать, что есть на свете милиция, суд, прокурор, тюрьма… Рядом сидел ее ребенок, виноватый, беспомощный. Мудрым сердцем своим поняла она, какое отчаяние гнетет душу сына. «Все прахом! Вся жизнь пошла кувырком!» - «Тебя как вроде уже осудили! - сказала мать с укором. - Сразу уж - жизнь кувырком. Какие-то слабые вы… Ты хоть сперва спросил бы: где я была, чего достигла?» - «Где была?» - «У прокурора… Пусть, говорит, пока не переживает, пусть всякие мысли выкинет из головы… Мы, дескать, сами тут сделать ничего не можем, потому что не имеем права. А ты, мол, не теряй времени, а садись и езжай в краевые организации… Счас я, значит, доеду до дому, характеристику на тебя возьму. А ты возьми да в уме помолись. Ничего, ты - крещеный. Со всех сторон будем заходить. Ты, главное, не задумывайся, что все теперь кувырком».

Мать встала с нар, мелко перекрестила сына и одними губами прошептала: «Спаси тебя Христос», Шла она по коридору и опять ничего не видела от слез. Жутко становилось. Но мать - действовала. Мыслями она была уже в деревне, прикидывала, что ей нужно сделать до отъезда, какие бумаги взять. Знала она, что останавливаться, впадать в отчаяние - это гибель. Поздним вечером она села в поезд и поехала. «Ничего, добрые люди помогут». Она верила, что помогут.

Вы прочитали краткое содержание рассказа "Материнское сердце". Предлагаем вам также посетить раздел Краткие содержания , чтобы ознакомиться с изложениями других популярных писателей.

«Материнское сердце»
I
С детства мы помним слова, что самый близкий и
родной человек – мама. Только она поймёт и простит
своего ребенка, подскажет и добрым словом, и умелы-
ми руками, а может просто улыбнётся своей «мами-
ной» улыбкой, и станет на сердце теплее. И роднее нет
человека на земле.
Я хочу рассказать вам историю одной материн-
ской любви, только помните: «Не судите, да не суди-
мы будете» Так сказано в Библии, но у нас у каждого
своя Книга жизни, и шелестят страницы – проносят-
ся годы, никто не знает, где поставить точку, а пишем
то восклицательный, то вопросительный знаки, а ино-
гда и многоточие...
Была осеняя ночь, гремел гром, сверкали молнии,
по стеклам стучал дождь. В маленьком городе свети-
лись огни в окнах домов, но постепенно и они темнели.
Не гасли огоньки в трёх этажном кирпичном доме. Там
происходило чудо – рождались, появлялись на свет но-
вые люди: мальчики и девочки. Под окнами радостно
кричали их благоверные.
«Люда! Люда! Это я. Покажи малыша!»
«Вита, Витуся, а где наша дочурка, подними и пока-
жи в окошко»
У Люды родился второй сын. А у Витуси это был
первый ребёнок, а родилась девочка, а её муж Алексей
очень хотел сына, своего наследника. Сначала Люда и
Вита просто смеялись, что будет, если поменяться деть-
ми. Постепенно эта мысль овладела ими и не казалась
такой уж страшной. А правда, что будет плохого, если
2

У Славика будет сестричка. Он её станет защищать от
мальчишек, заботиться, помогать маме. Конечно, ведь
он теперь старший брат.
И вот, в одну из ненастных ночей, две женщи-
ны пробрались в «детскую» и поменяли местами ма-
лышей. На утро была назначена выписка. За Людой
приехали счастливые Петя и Славик. В белоснежных
кружевах, с розовыми лентами передала медсестра
дочурку молодому отцу. Петр поцеловал жену, взял
дочку, приподнял уголок и довольно сказал: «Моя
кровь, смугленькая.»
Они сели в машину и уехали.
Через час приехал Алёша за Витой и сынишкой. Он
бережно положил на руку сына и передал цветы мед-
сестре, которая вышла проводить молодых родителей.
Алексей заранее заказал такси, и сейчас оно их ожида-
ло, горел жёлтый огонёк.
Так всё и случилось. Две женщины добровольно по-
менялись детьми, и их никто не принуждал, не уговари-
вал, просто они решили, что так будет лучше всем: каж-
дый получит любимого ребёнка желаемого пола. Навер-
ное, этот вопрос не нам с вами решать. Рождение ребен-
ка – таинство, и кто рождается, узнаем мы после перво-
го крика новорожденного. Это – подарок свыше мы на-
зываем «богоданный ребёнок», и любим своё дитя боль-
ше всех на свете, больше жизни.
Но эти две женщины нарушили закон жизни, отцов
и детей, нарушили осознанно и покоя им не видать.
Зов крови сильнее разума, а случайности выстраива-
ют ряды, и мы по ним движемся вперёд и вниз, но
очень дорого расплачиваемся за свои вольные или не-
вольные ошибки.
3

Ну, давайте последуем за Витой и Алёшей. Через ме-
сяц после ноябрьского утра маленькая семья вышла ве-
чером погулять с маленьким Кирюшей и исчезли. Как
потом выяснилось, уехали в другой город, но в какой,
никто не знал. Люда и Петя растили Славика и малышку
Кариночку. Люда очень любила девочку, но вдруг пойма-
ла себя на мысли, что одевает её как мальчика во всё го-
лубое, светлое, но только не в розовое, красное. Волоси-
ки чёрные стригла ей мама Люда очень коротко. Однаж-
ды, глядя на дочку, заползла змеей мысль, а как там мой
сын, на кого он похож, на меня или на Петю. Мужу она
ничего не сказала убедила, что та медсестра, что сообщи-
ла о рождении сына, перепутала её с другой роженицей.
Петр поверил. Малышка росла, игралась с игрушками,
куклами, машинками, строила домики. Славик играл с
сестрой в свободной от уроков время. Гулял во дворе,
защищал от мальчишек. Люда обожала Славика, своего
первенца, всё ему разрешала, не отказывала ни в какой
просьбе, какой бы она сумасшедшей – ни была. А Кари-
на была папиной дочкой, так говорили все. Так и разде-
лились для неё дети: сын мой, а дочка – мужа.
Однажды во сне Люда увидела подросшего сына, она
только узнала, что Вита назвала его Кириллом, в честь
своего отца.
Он протягивал к ней руки и молил «Мама, мама, где
ты?» Люда проснулась в холодном поту. Только теперь
спустя годы она вдруг поняла, что она наделала. Полю-
бить дочку так, как она любила сына, ей что-то не дава-
ло, как будто что-то держало, не пускало раствориться
в любви к дочери.
И Люда решила найти своего сына Кирилла. Пошла
по адресу, где жила Вита, но ей ответили соседи, что
уже лет пять как эта странная семья исчезла.
4

– Как исчезла? – воскликнула Людмила. – А куда
они уехали?
Но ответом ей было молчание.
Вмиг постаревшая, со слезами на глазах, пришла
Людмила домой, нашла маленькую иконку и стала мо-
литься. Она думала, так молятся только фанаты или
очень верующие, почти святые люди. Откуда только
брались слова к Господу, просила прощения за свой по-
ступок. Нет сильнее пытки, чем когда человек сжигает
себя изнутри, разрушает своё «я», опускает плечи, на-
клонив голову, потупив угасшие заплаканные глаза, мо-
лит о прощении. Люда бичевала себя воспоминаниями
о том младенце, которого она держала на руках те не-
сколько дней. Сказать об этом Людмила не могла нико-
му. Это была ее тайна, ее пепелище. И не было туда ни
дороги, ни тропинки никому...
II
В городе М., в девятиэтажном доме поселилась семья.
У них были два сына. Звали одного Кириллом, но дома
называли Кирюша, Кирюшечка, сыночек. Он рос здоро-
вым, послушным мальчиком, хлопот родителям не до-
ставлял. Школьные годы пролетели как весенние дож-
ди, оставили в сердце теплоту тех дней. Мама Bитa и
папа Алёша не могли нарадоваться на сына. С каждым
годом он становился все больше похож на Алешу, но не
лицом, а характером. Когда Кирюше исполнилось семь
лет, у него родился брат - Дениска. Кирюша заботил-
ся о братишке, стелил ему пелёночки для купания, по-
могал маме одевать, кормить братика Однажды, он на-
кормил его витаминами, чтобы Дениска быстрее вырос,
ох и попало же ему тогда! Кирилл молча вытирал слё-
5

Зы, не понимая, что он сделал плохого, ведь он так лю-
бит малыша и хочет ему добра.
– Мама, я больше не буду, прости меня, – сказал Ки-
рилл.
Мама обняла его, поцеловала и попросила так боль-
ше не делать. Кирилл вдруг вспомнил об этом случае из
детства и улыбнулся.
Алексей работал врачом и, естественно, Кирилл по-
ступил в медицинский институт. Ещё маленьким он
лечил всех соседских кошек и собак, и у него непло-
хо получалось. Рецепты он брал из литературы, из эн-
циклопедий.
Вита была хорошей матерью обоим сыновьям. Ино-
гда она вспоминала ту осеннюю ночь, младенца на ру-
ках и как они с Людой поменяли бирочки на ручках
и ножках детей. В такие минуты ей хотелось увидеть
дочку, но страх разоблачения заставлял её даже не ду-
мать об этом. Ожидая второго ребенка, Вита надеялась,
что свершится чудо, и у неё родится девочка, но...
Крик и слова акушерки сквозь пелену слёз и боли:
«Кто дома у тебя?»
– Сын, ему семь лет, очень хочет сестричку, так кто
у меня, покажите.
– Да, сынок у тебя ещё один, а за дочкой приходи
опять.
Так в жизнь Виты вошёл Дениска. Как будто «голу-
бых кровей» – белокожий, с голубыми глазами.
Кирилл проходил интернатуру в отделении кардиоло-
гии, в областной больнице. Больница была оснащена но-
вейшим оборудованием и со всех маленьких городов и
сёл приезжали больные на диагностику и лечение.
6

Итак, Кирилл Алексеевич одел белоснежный халат, ша-
почку на голову, сменил обувь на мягкую и бесшумную,
взял истории болезней и направился в женскую палату.
Делая утренний обход, он подходил к каждой больной,
присаживался на край кровати и беседовал с по-
допечными. Точнее выслушивал их, интересовался са-
мочувствием с утра. Чётким почерком писал латинские
знаки, объяснял медсестре назначения той или другой
больной. Был обычный утренний обход.
III
На кровати у окна лежала женщина. Её привезли на
«скорой» ночью, взяли необходимые анализы и сдела-
ли уколы: обезболивающие и успокоительные. Звали
ее Людмила, доставили ее из городка С., подозревали,
что у нее случился микроинфаркт, но точнее ответить
на этот вопрос мог только врач. Вот она и проспала до
обхода. Соседке по палате Людмила рассказала о себе,
что у нее двое детей: Славик уже окончил строитель-
ный институт и работает в одной фирме главным спе-
циалистом по строительству и проектированию новых
домов. Сын жил отдельно, но женат не был. Люду, как
мать, конечно, очень волновал этот личный вопрос, но
сколько она не пыталась что-либо узнать, наталкива-
лась на стену или шуточки со стороны взрослого сына,
молодого мужчины. У него, конечно, были знакомые
девушки, он с ними общался, но ни одна не затраги-
вала его сердце. Иногда, обнимая маму и целуя её, он
смеялся: «Вот найду такую как наша Кариночка, кра-
сивую, добрую, и женюсь, а пока, мать, придётся тебе
подождать с внуками». У Люды от этих слов щемило
сердце, но она молчала.
7

Дочка Кариночка выросла доброй, ласковой девоч-
кой. Училась она хорошо и поступила после окончания
школы в педагогический институт, на факультет до-
школьного и младшего школьного воспитания. Учить-
ся ей нравилось, она была очень общительная, у неё
было много подруг и друзей. Но любимого не было. Все
эти годы она была очень дружна со своим братом, во
всём с ним советовалась, а он её просто баловал. Снача-
ла игрушками, потом нарядами, книгами.
Петя, муж Люды, тоже очень любил своих детей. В
общем, это была семья, каких тысячи, но случилось
горе, и мир для Люды раскололся на части: до и по-
сле смерти мужа. Петя любил рыбалку, особенно под-
лёдный лов. Прошлой зимой муж собрался в субботу
на рыбалку, за ним заехал друг Василий в восемь утра.
Люда как обычно приготовила завтрак и собрала про-
дукты для Пети, но что-то ей было как-то неспокойно на
душе. Потом, вспоминая то утро, вспыхивали какие-то
новые детали, слова. Как-то уж очень ласково и неж-
но Петя попрощался с ней. Крепко поцеловал в губы и
вдруг сказал, что очень любит её. Люде стало как-то не
по себе. Взгляд был прощальный, но очень спокойный и
любящий. Провожая Петра взглядом, стоя у окна, Люда
почувствовала такую пустоту, а сердце вдруг заныло.
Петя, как всегда, посмотрел на свои окна и помахал ру-
кой жене, сел в машину «Жигули» и уехал. Как оказа-
лось, навсегда.
IV
Людмила лежала, подложив руку под голову, а воспо-
минания окутали ее синевою сумрака того дня.
8

Обычно Петя приезжал к вечеру и успевал к ужи-
ну. Люда быстро чистила рыбу и жарила, пока муж ку-
пался и переодевался в домашний халат, он очень лю-
бил ходить в нём (она ему подарила махровый халат
– синий в белую полоску). Потом они садились за стол,
и Петя рассказывал, как на этот раз съездили на ры-
балку. Шутили, смеялись над очередным новым анек-
дотом. Так было каждый раз, но в тот вечер всё случи-
лось по-другому.
Людмила проводила мужа и стала варить борщ, за-
тем начистила картошки и нарезала её соломкой, чтобы
потом к приезду мужа её быстро пожарить. Целый день
её не покидала неясная тревога, волнение, предчувствие
чего-то непонятного, необъяснимого, но остановить ко-
торое не мог никто. Сердце вдруг заходилось и начина-
ло громко и очень быстро отстукивать свои аккорды.
Она вспомнила, что села смотреть телевизор, показыва-
ли какой-то фильм о Великой Отечественной войне. Она
пыталась вникнуть в содержание, но у нее ничего не по-
лучалось. На душе было очень неспокойно. Неожиданно
для самой себя, Люда прилегла, закрыла глаза и прова-
лилась в сон. Ей снились какие-то туннели, лабирин-
ты, она всё никак не могла из них выйти на свободу,
на воздух и вдруг услышала голос мужа, как он звал
её: «Людочка! Прощай!..» Люда резко открыла глаза,
вскочила с дивана и подбежала к окну, надеясь уви-
деть знакомую машину. За окном бушевала вьюга, ва-
лил снег, завывал ветер. Она стояла у окна, вглядыва-
лась в темноту. Зимой темнеет рано, но от снега было
светло. Посмотрев на часы, она отметила, что уже на-
ступил вечер, двадцати часов, двадцати минут.
Обычно Петя приезжал к девяти часам вечера. Люда
все приготовила и села посмотреть новости по телеви-
9

Зору. Пришла Кариночка, накормила её, Люду не от-
пускало чувство беспокойства. В разговоре с дочкой о
прошедшем дне, Люда побоялась сказать, что слыша-
ла голос папы.
Пети всё не было. Она позвонила Ларисе – жене Ва-
силия, друга с которым Петр ездил на рыбалку. То ли
телефон был отключён, то ли не работал, Люда не до-
звонилась. Наступило утро. Какое-то синее, холодное.
Люда прислушивалась к звонкам и к входной двери,
выглядывала на улицу. Но ответом ей была зловещая
тишина. Часов, в шесть вечера зазвонил телефон. Люда
подскочила к нему и схватила трубку.
– Да. я слушаю. – нетерпеливо ответила она
– Вы Людмила Александровна Пущина? – голос в
трубке отливал свинцом.
– Да, это я.
– Это ваш муж – Петр Иванович Пущин? Он прожи-
вает вместе с вами?
– Да, со мной и дочкой Кариной! А кто вы? Зачем вам
всё это уточнять?
– Людмила Александровна, наберитесь мужества Ва-
шего мужа Пера Ивановича убили. Вам надо приехать
в морг и опознать мужа. Примите соболезнования, но
работа есть работа и я при исполнении. Я Вас жду че-
рез час на Кузнецкой улице, да Вы, наверное, знаете где
это. С Вами говорил капитан Ершов Николай Вадимо-
вич, из райотдела.
Всё это Людмила слушала как сквозь вату. Слова до-
летали и чёрными хлопьями оседали в сознании.
– Да, хорошо, сейчас приеду, – как заведённая повто-
ряла Люда. Она сразу набрала номер Славика, он сра-
зу подошёл.
– Мама, что случилось.
10

– Сынок, срочно приезжай у нас несчастье с папой.
– Сейчас буду, успокойся мамочка, – прокричал Слава.
Люда стояла, зажав трубку в руке, слушая быстрые
гудки. Затем она медленно положила трубку на рычаг и
стала поспешно одеваться. Через пятнадцать минут раз-
дался звонок в дверь, это был сын.
– Мама, мама, что с папой? - спрашивал Славик.
– Позвонили из райотдела, сказали, что его убили и
надо приехать в морг для опознания, – всё это Люд-
мила выговорила как скороговорку и тут, взглянув на
сына, как он поправил волосы (характерным Петиным
жестом), она вскрикнула и забилась в безудержном пла-
че в сильных руках сына.
– Мамочка, ну не плачь. На вот тебе водички, попей.
Может это какая-то ошибка, может однофамилец, – по-
пытался утешить мать Славик.
– А может и правда. Ну, поехали скорей, – стала то-
ропить она сына.
Людмила была как в полусне, всё происходило как
будто не с ней.
Через час они со Славиком приехали на Кузнечную
улицу, дому номер два. Эти чёрные двери Люда не за-
будет никогда. Они зашли в комнату, и их попросили
пройти по ступенькам в подвал. Зайдя в полутёмную
комнату, Людмила схватила руку сына и вся сжалась.
Голос врача произнёс: «Подойдите поближе и посмотри-
те на этого человека».
Она уголком глаза выхватила поседевший чуб, лицо
белее снега и закрытые глаза. Это был её муж, Петр.
Она молча стала опускаться на пол, её подхватили под
руки сьн и врач, но она больше ничего не чувствовала,
она потеряла сознание. Сколько продолжался обморок,
она точно не могла сказать, Людмила пришла в себя
11

Уже дома, над ней склонился доктор в белом халате, и
рядом сидели сын и дочка. Карина была уже дома, ког-
да приехали мама и Славик.
– Сердце, сердце, ох как больно, – прошептала Люд-
мила. Дети быстро вызвали «скорую». Сделав уко-
лы от сердца и давления, врач вызвал кардиоло-
гическую машину, чтобы убедиться, что нет инфаркта.
Но врач «скорой» после снятия кардиограммы сказал,
что у больной предынфарктное состояние, узнав при-
чину, в больницу не забрал, а назначил лечение в до-
машних условиях. Тем более, что предстояли очень
трудные дни.
Как потом узнала Людмила, Петя и Василий возвра-
щались с рыбалки и остановились выпить горячего чая
или кофе. В придорожном кафе было несколько человек,
они сидели за столиками, пили пиво, ужинали. Вдруг
мужчина, сидевший вполоборота напротив Петра, встал
и стал приставать к вошедшей девушке с дорожной сум-
кой в руках и спортивном костюме. Петя подошёл и по-
просил этого мужчину оставить в покое девушку. Но
коротко стриженый мужчина резко выхватил ножик,
нажал на кнопку и выставил руку вперёд. Петя ниче-
го не успел понять. Удар был точным – прямо в серд-
це. Все стали кричать, звать милицию, вызывать «ско-
рую». Два охранника подскочили сзади и, ударив убий-
цу, скрутили его. Вася подбежал к другу, но уже по-
мутнели глаза, и из-под куртки бежала кровь, которой
становилось всё больше и больше. Приехала милиция,
«скорая», но в помощи Петр уже не нуждался. Убийцу
увезли в наручниках. Вася тоже поехал в отделение –
дать показания вместе с девушкой. Она приехала к ро-
дителям и вышла немного раньше станции, захотелось
чего-то горячего. Вот так всё и произошло.
12

Потом похороны, поминки, девять дней, сорок дней
и, наконец, год. Людмила всё время разговаривала с му-
жем, просила у него прощения. Ни сын, ни Каринка не
могли ничего понять. Здоровье становилось всё хуже и
хуже. Врачи потребовали, чтобы она легла в районную
больницу. Так Людмила оказалась в отделении кардио-
логии.
Перед отъездом в город, ночью Люда взяла тетрадь и
обращаясь к Славику, написала ему покаянное письмо,
и умоляя его найти брата Кирилла и все объяснить ему.
На тетрадке, которую она запечатала в конверт, напи-
сала: «Вскрыть после моей смерти», число, месяц, год.
Спрятала этот конверт за книгами в секретере.
После смерти Пети Люда ощутила потребность всё-
таки найти своего сына, кровиночку Петра и её, родно-
го брата Славы.
V
За окном накрапывал дождик. В палате в отделения
кардиологии готовились к утреннему обходу. Людми-
ла умылась, расчесала волосы, легла на кровать, приго-
товилась к обходу. Лекарства, назначенные ей, приня-
ла, уколы сделаны. Остался ещё кислородный коктейль
и физиопроцедуры. В палату вошёл доктор и медсестра.
Сначала Люда услышала голос врача, что-то дрогнуло
внутри. Вот Кирилл Алексеевич подошёл к её соседке,
присел на кровать и стал расспрашивать об её самочув-
ствии. Люда смотрела на лечащего врача и прислуши-
валась к его голосу, интонациям. Подойдя к ее постели,
Кирилл поднял руку и поправил волосы. Что-то пронзи-
ло Людмилу, как будто током, – она узнала этот жест.
Характерный жест, привычный и такой родной, жест
13

Её любимого мужа. Говорить она не могла. Она узнала
своего сына материнским сердцем, которое невозможно
обмануть. Перед ней стоял её Петя, только помолодев-
ший, живой. Она ощущала всё время холод, лёд губ лю-
бимого, и это чувство не проходило, не теплело.
– Вам, плохо? – испугался доктор.
Больная, Людмила Александровна, сначала смотрела
на Кирилла Алексеевича и ничего не говорила, потом у
неё просто потекли слёзы, затем она зарыдала навзрыд,
повторяя одно:
– Прости, прости, сынок.
Доктор Кирилл Алексеевич назначил Людмиле Алек-
сандровне срочное внутреннее вливание и капельницу.
Она задышала ровнее. Соседки по палате испугались, но
понять ничего не могли.
Через два часа пришли дети: Славик и Каринка. Они
узнали, что с мамой что-то случилось. Славик накло-
нился к Людмиле и поцеловал Она открыла глаза и
тихо сказала:
– В секретере, за томиком Пушкина, лежит голубая
тетрадка. Славочка, сынок, не суди меня. Я была слиш-
ком молода, думала, что смогу перенести все, а оказа-
лось, что это не так просто. Мы совершаем ошибки в
юности, молодости, а расплата наступает в течение всей
жизни. Я сама обрекла себя на муки. Муки непрощения,
муки тишины, муки одиночества. А теперь иди домой и
прочитай эту тетрадь. Я вас всех очень люблю, простите
меня и будьте счастливы с Кариночкой. Я знаю, что ты
ее очень любишь, да и она тебя тоже.
Людмила откинулась на спину и заснула. Славик по-
сидел немного и, взяв за руку Карину, вышел из палаты.
Приехав домой, он пошел к секретеру, достал тетрад-
ку и открыл её. Время пролетело, наступило утро. Сла-
14

Ва не мог поверить, что это все правда. И что у него есть
родной брат, и у Карины тоже. А самое главное, что Ка-
ринушка, его смуглянка, ему не сестра, а значит, как
сказала мама, они могут быть счастливы. Слава решил
дать эту тетрадку и Карине. Карина прочитала исповедь
женщины-матери и только плакала. Потом подошла к
Славику и просто обняла его, и они поцеловались, но
уже другим поцелуем, поцелуем двух любящих людей.
Утром Слава и Карина поехали в больницу, к маме.
Их встретил лечащий врач Кирилл Алексеевич:
– Вашей маме стало хуже, мы делаем всё необходи-
мое в таких случаях, но... Она хочет что-то вам ска-
зать, идите к ней, – проговорил Кирилл Алексеевич.
Слава и Карина зашли в палату, но уже в другую.
Мама лежала одна, к ней подключили аппарат искус-
ственного дыхания, глаза у неё были закрыты, но она
все слышала.
– Подойдите поближе, мои дорогие дети. Я вас очень
люблю, простите меня. Но я всё-таки нашла своего вто-
рого сына, он очень похож на Петю, да и ты с ним по-
хож, Слава, – шёпотом сказала Людмила
– Кто он? – спросил сын.
– Это Кирилл Алексеевич, доктор. Я знала только,
что его назвали Кириллом, но он тоже похож на Петю.
Люда взяла руки сына и дочки и соединила их.
– Простите меня, будьте счастливы. Передайте Ки-
риллу, что я всегда думала о нем и никогда не забыва-
ла, всё представляла какой он сейчас.
Люде становилось все хуже, голос становился тише
и тише.
Каринка, заплакав выскочила из палаты и столкну-
лась с Кириллом. Кирилл вошёл и подошёл к больной.
Она взяла его за руку и прошептала:
15

– Прости меня, прости меня, сынок, не суди меня
строго.
Голос её стал тише, дыхание замедлилось. Кирилл
вскочил и стал делать прямое дыхание, потом попросил
всех выйти и позвал медсестру.
– Так, мы должны запустить ее сердце. Она должна
жить, – вскричал Кирилл Алексеевич.
Но все попытки привести в чувство и вернуть к жиз-
ни Людмилу оказались тщетными.
У её кровати плакали трое: два сына и дочь. Вот вся
моя история о материнском сердце.
«Всё проходит» – написано на кольце у царя Соломо-
на. Сердце матери не выдержало одиночества, не выдер-
жало без сыновней любви, не выдержало тайны. И пе-
рестало биться.
«Сердце матери»
Сердце матери бьётся в такт сердцам детей.
Сердце матери покоя не знает.
А птицы из гнезда вылетают.
Грусть, печаль развеется материнской рукой
Детей обнимая,
А может небосвод голубой.
4.06.04

Материнское сердце - Рассказ (1969)

Витька Борзёнков поехал на базар в районный город, продал сала на сто пятьдесят рублей (он собирался жениться, позарез нужны были деньги) и пошел в винный ларек «смазать» стакан-другой красного. Подошла молодая девушка, попросила: «Разреши прикурить». «С похмелья?» - прямо спросил Витька. «Ну», - тоже просто ответила девушка. «И похмелиться не на что, да?» - «А у тебя есть?» Витька купил еще. Выпили. Обоим стало хорошо. «Может, еще?» - спросил Витька. «Только не здесь. Можно ко мне пойти». В груди у Витьки нечто такое - сладостно-скользкое - вильнуло хвостом. Домик девушки оказался чистеньким - занавесочки, скатерочки на столах. Подружка появилась. Разлили вино. Витька прямо за столом целовал девушку, а та вроде отталкивала, а сама льнула, обнимала за шею. Что было потом, Витька не помнит - как отрезало. Очнулся поздно вечером под каким-то забором. Голова гудела, во рту пересохло. Обшарил карманы - денег не было. И пока дошел он до автобусной станции, столько злобы накопил на городских прохиндеев, так их возненавидел, что даже боль в голове поунялась. На автобусной станции Витька купил еще бутылку, выпил ее всю прямо из горлышка и отшвырнул в скверик. «Там же люди могут сидеть», - сказали ему. Витька достал свой флотский ремень, намотал на руку, оставив свободной тяжелую бляху. «Разве в этом вшивом городишке есть люди?» И началась драка. Прибежала милиция, Витька сдуру ударил бляхой одного по голове. Милиционер упал... И его отвезли в КПЗ.
Мать Витькина узнала о несчастье на другой день от участкового. Витька был ее пятым сыном, выходила его из последних сил, получив с войны похоронку на мужа, и он крепкий вырос, ладный собой, добрый. Одна беда: как выпьет - дурак дураком становится. «Что же ему теперь за это?» - «Тюрьма. Лет пять могут дать». Мать кинулась
в район. Переступив порог милиции, упала мать на колени, запричитала: «Ангелы вы мои милые, да разумные ваши головушки!.. Простите его, окаянного!» «Ты встань, встань, здесь не церква, - сказали ей. - Ты погляди на ремень твоего сына - таким ведь и убить можно. Сын твой троих человек в больницу отправил. Не имеем мы права таких отпускать». - «А к кому же мне теперь идти?» - «Иди к прокурору». Прокурор разговор начал с нею ласково: «Много вас, детей, в семье у отца росло?» «Шестнадцать, батюшка». - «Вот! И слушались отца. А почему? Никому не спускал, и все видели, что шкодить нельзя. Так и в обществе - одному спустим с рук, другие начнут». Мать поняла только, что и этот невзлюбил ее сына. «Батюшка, а выше тебя есть кто?» - «Есть. И много. Только обращаться к ним бесполезно. Никто суд не отменит». - «Разреши хоть свиданку с сыном». - «Это можно».
С бумагой, выписанной прокурором, мать снова отправилась в милицию. В глазах ее все туманилось и плыло, она молча плакала, вытирая слезы концами платка, но шла привычно скоро. «Ну что прокурор?» - спросили ее в милиции. «Велел в краевые организации ехать, - слукавила мать. - А вот - на свиданку». Она подала бумагу. Начальник милиции немного удивился, и мать, заметив это, подумала: «А-а». Ей стало полегче. За ночь Витька осунулся, оброс - больно смотреть. И мать вдруг перестала понимать, что есть на свете милиция, суд, прокурор, тюрьма... Рядом сидел ее ребенок, виноватый, беспомощный. Мудрым сердцем своим поняла она, какое отчаяние гнетет душу сына. «Все прахом! Вся жизнь пошла кувырком!» - «Тебя как вроде уже осудили! - сказала мать с укором. - Сразу уж - жизнь кувырком. Какие-то слабые вы... Ты хоть сперва спросил бы: где я была, чего достигла?» - «Где была?» - «У прокурора... Пусть, говорит, пока не переживает, пусть всякие мысли выкинет из головы... Мы, дескать, сами тут сделать ничего не можем, потому что не имеем права. А ты, мол, не теряй времени, а садись и езжай в краевые организации... Счас я, значит, доеду до дому, характеристику на тебя возьму. А ты возьми да в уме помолись. Ничего, ты - крещеный. Со всех сторон будем заходить. Ты, главное, не задумывайся, что все теперь кувырком».
Мать встала с нар, мелко перекрестила сына и одними губами прошептала: «Спаси тебя Христос», Шла она по коридору и опять ничего не видела от слез. Жутко становилось. Но мать - действовала. Мыслями она была уже в деревне, прикидывала, что ей нужно сде-
лать до отъезда, какие бумаги взять. Знала она, что останавливаться, впадать в отчаяние - это гибель. Поздним вечером она села в поезд и поехала. «Ничего, добрые люди помогут». Она верила, что помогут.
С. П. Костырко

Василий Макарович Шукшин

«Материнское сердце»

Витька Борзёнков поехал на базар в районный город, продал сала на сто пятьдесят рублей (он собирался жениться, позарез нужны были деньги) и пошёл в винный ларёк «смазать» стакан-другой красного. Подошла молодая девушка, попросила: «Разреши прикурить». «С похмелья?» — прямо спросил Витька. «Ну», — тоже просто ответила девушка. «И похмелиться не на что, да?» — «А у тебя есть?» Витька купил ещё. Выпили. Обоим стало хорошо. «Может, ещё?» — спросил Витька. «Только не здесь. Можно ко мне пойти». В груди у Витьки нечто такое — сладостно-скользкое — вильнуло хвостом. Домик девушки оказался чистеньким — занавесочки, скатёрочки на столах. Подружка появилась. Разлили вино. Витька прямо за столом целовал девушку, а та вроде отталкивала, а сама льнула, обнимала за шею. Что было потом, Витька не помнит — как отрезало. Очнулся поздно вечером под каким-то забором. Голова гудела, во рту пересохло. Обшарил карманы — денег не было. И пока дошёл он до автобусной станции, столько злобы накопил на городских прохиндеев, так их возненавидел, что даже боль в голове поунялась. На автобусной станции Витька купил ещё бутылку, выпил её всю прямо из горлышка и отшвырнул в скверик. «Там же люди могут сидеть», — сказали ему. Витька достал свой флотский ремень, намотал на руку, оставив свободной тяжёлую бляху. «Разве в этом вшивом городишке есть люди?» И началась драка. Прибежала милиция, Витька сдуру ударил бляхой одного по голове. Милиционер упал… И его отвезли в КПЗ.

Мать Витькина узнала о несчастье на другой день от участкового. Витька был её пятым сыном, выходила его из последних сил, получив с войны похоронку на мужа, и он крепкий вырос, ладный собой, добрый. Одна беда: как выпьет — дурак дураком становится. «Что же ему теперь за это?» — «Тюрьма. Лет пять могут дать». Мать кинулась в район. Переступив порог милиции, упала мать на колени, запричитала: «Ангелы вы мои милые, да разумные ваши головушки!.. Простите его, окаянного!» «Ты встань, встань, здесь не церква, — сказали ей. — Ты погляди на ремень твоего сына — таким ведь и убить можно. Сын твой троих человек в больницу отправил. Не имеем мы права таких отпускать». — «А к кому же мне теперь идти?» — «Иди к прокурору». Прокурор разговор начал с нею ласково: «Много вас, детей, в семье у отца росло?» «Шестнадцать, батюшка». — «Вот! И слушались отца. А почему? Никому не спускал, и все видели, что шкодить нельзя. Так и в обществе — одному спустим с рук, другие начнут». Мать поняла только, что и этот невзлюбил её сына. «Батюшка, а выше тебя есть кто?» — «Есть. И много. Только обращаться к ним бесполезно. Никто суд не отменит». — «Разреши хоть свиданку с сыном». — «Это можно».

С бумагой, выписанной прокурором, мать снова отправилась в милицию. В глазах её все туманилось и плыло, она молча плакала, вытирая слезы концами платка, но шла привычно скоро. «Ну что прокурор?» — спросили её в милиции. «Велел в краевые организации ехать, — слукавила мать. — А вот — на свиданку». Она подала бумагу. Начальник милиции немного удивился, и мать, заметив это, подумала: «А-а». Ей стало полегче. За ночь Витька осунулся, оброс — больно смотреть. И мать вдруг перестала понимать, что есть на свете милиция, суд, прокурор, тюрьма… Рядом сидел её ребёнок, виноватый, беспомощный. Мудрым сердцем своим поняла она, какое отчаяние гнетёт душу сына. «Все прахом! Вся жизнь пошла кувырком!» — «Тебя как вроде уже осудили! — сказала мать с укором. — Сразу уж — жизнь кувырком. Какие-то слабые вы… Ты хоть сперва спросил бы: где я была, чего достигла?» — «Где была?» — «У прокурора… Пусть, говорит, пока не переживает, пусть всякие мысли выкинет из головы… Мы, дескать, сами тут сделать ничего не можем, потому что не имеем права. А ты, мол, не теряй времени, а садись и езжай в краевые организации… Счас я, значит, доеду до дому, характеристику на тебя возьму. А ты возьми да в уме помолись. Ничего, ты — крещёный. Со всех сторон будем заходить. Ты, главное, не задумывайся, что все теперь кувырком».

Мать встала с нар, мелко перекрестила сына и одними губами прошептала: «Спаси тебя Христос», Шла она по коридору и опять ничего не видела от слез. Жутко становилось. Но мать — действовала. Мыслями она была уже в деревне, прикидывала, что ей нужно сделать до отъезда, какие бумаги взять. Знала она, что останавливаться, впадать в отчаяние — это гибель. Поздним вечером она села в поезд и поехала. «Ничего, добрые люди помогут». Она верила, что помогут.

Витька Борзенков надумал жениться. Нужны были деньги, поэтому он поехал на базар и продал сала на 150 рублей. После этого выпил вина в винном ларьке. К нему подошла девица, попросила прикурить, потом выпили, а там она и домой Витьку пригласила. Напоила и с подружкой своей обокрала. Когда очнулся – был вечер, и он лежал под забором с больной головой, пересохшим ртом и без денег.

Пока шел к автобусной остановке, злился и накручивал себя против городских злодеев. На станции купил еще одну бутылку, выпил и киданул в сквер. Когда его упрекнули, мол, там люди могут быть, Витька снял свой флотский ремень, намотал на руку и свободной бляхой пошел драться со словами: «Разве в этом вшивом городишке есть люди?» На драку прибыла милиция. Витька спьяну ударил милиционера бляхой по голове. Его отвезли в КПЗ.

Витькина мать узнала о случившемся на второй день – участковый сказал. Витька был у нее пятый сын. Растила из последних сил, уже получив от мужа похоронку. Вырос крепким, ладным, добрым. Но у него всегда была проблема: как выпьет – дураком стает. Мать поняла, что за содеянное ему лет 5 тюрьмы могут дать, поэтому поехала в район, в милицию. Упала в ноги милиционерам и просила простить сына ее. Милиционеры показали матери ремень, каким ее сын троих человек в больницу отправил и сказали, что таких не имеют права отпускать.

Мать пошла в инстанцию выше – к прокурору. Тот объяснил, что если этому спустить, так все распоясаются. Мать спросила, кто выше прокурора. Тот сказал, что много выше, но не стоит идти к ним, все равно будет суд. Мать попросила свидание с сыном, и он разрешил. С разрешением приехала в район. Витька за ночь так зарос и осунулся, что больно было смотреть. Говорила она с сыном, как с беспомощным ребенком. Видела, как отчаялся, поэтому наврала, что прокурор сказал обращаться в краевые организации. Она сказала сыну, чтобы не падал духом, она поедет в село, характеристику возьмет и прямиком в инстанции. Мол, будет заходить со всех сторон, а он пока не должен думать, что вся жизнь кувырком. Встала с нар, перекрестила и пошла действовать. Вечером села в поезд с верой, что люди добрые помогут.

Главная » Значение слов » «Материнское сердце. Материнское сердце