Описание слуг Чичикова: кучера Селифана и лакея Петрушки (Петрушка читает много и без разбора, его занимает не чтение, а складывание букв в слова; Петрушка имеет «особенный запах», так как крайне редко ходит в баню). Чичиков едет в деревню к Манилову. Долго ищет усадьбу.

«Дом господский стоя л одиночкой на юру... открытом всем ветрам, каким только вздумается подуть... Две-три клумбы с кустами сиреней и желтых акаций; пять-шесть берез небольшими купами возносили свои мелколистные жиденькие вершины. Под двумя из них видна была беседка с плоским зеленым куполом, деревянными голубыми колоннами и надписью: «Храм уединенного размышления»... День был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета». Хозяин радостно встречает гостя. Следует описание характера Манилова: «Ни в городе Богдан, ни в селе Селифан... Черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару... В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: «Какой приятный и добрый человек!» В следующую затем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: «Черт знает что такое!» - и отойдешь подальше... Дома он говорил очень мало и большею частью размышлял и думал, но о чем он думал, тоже разве богу было известно. Хозяйством нельзя сказать, чтобы он занимался... хозяйство шло как-то само собою... Иногда... говорил он о том, как бы хорошо было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или чрез пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян... Впрочем, все эти прожекты так и оканчивались только одними словами. В его кабинете всегда лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на четырнадцатой странице, которую он постоянно читал уже два года... В гостиной стояла прекрасная мебель, обтянутая щегольской шелковой материей, которая, верно, стоила весьма недешево; но на два кресла ее недостало, и кресла стояли обтянуты просто рогожею; впрочем, хозяин в продолжение нескольких лет всякий раз предостерегал своего гостя словами: «Не садитесь на эти кресла, они еще не готовы...» Ввечеру на стол подавался очень щегольской подсвечник из темной бронзы... и рядом с ним ставился какой-то просто медный инвалид...» Жена вполне подходит Манилову по характеру, к праздникам дарит подарки - «какой-нибудь бисерный чехольчик на зубочистку». В доме нет порядка, так как хозяева ни за чем не следят: «все это предметы низкие, а Манилова воспитана хорошо. А хорошее воспитание, как известно, получается в пансионах. А в пансионах, как известно, три главные предмета составляют основу человеческих добродетелей: французский язык, необходимый для счастья семейственной жизни; фортепьяно, для доставления приятных минут супругу, и, наконец, собственно хозяйственная часть: вязание кошельков и других сюрпризов». Уступая друг другу, Чичиков и Манилов проявляют неестественную любезность, что кончается тем, что они оба одновременно протискиваются в дверь. Следует обмен любезностями с женой Манилова, обсуждение общих знакомых сводится к признанию каждого «препочтеннейшим» и «прелюбезнейшим» человеком. Маниловы приглашают гостя обедать. За обедом присутствуют два сына Маниловых: Фемистоклюс и Алкид. У Фемистоклюса течет из носа, он кусает брата за ухо, тот, переборов слезы, уплетает баранью ногу, перемазав щеки жиром. После обеда происходит деловой разговор между Чичиковым и Маниловым в кабинете хозяина. Следует описание кабинета: «Стены были выкрашены какой-то голубенькой краской вроде серенькой; ... несколько исписанных бумаг, но больше всего было табаку. Он был в разных видах: в картузах, и в табачнице, и, наконец, насыпан был просто кучею на столе. На обоих окнах тоже были помещены горки выбитой из трубки золы, расставленные не без старания очень красивыми рядками ». Чичиков просит у Манилова подробный реестр крестьян, умерших после последней переписи (ревизские сказки), хочет купить мертвые души. Оторопевший Манилов «как разинул рот, так и остался с разинутым ртом в продолжение нескольких минут». Чичиков убеждает хозяина, что закон будет соблюден и что казна получит положенные налоги. Совершенно успокоившийся Манилов отдает мертвые души бесплатно и остается в убеждении, что оказал Чичикову неоценимую услугу. Чичиков уезжает, и мысли Манилова «перенеслись незаметно к другим предметам и наконец занеслись бог знает куда». Воображая себе будущую дружбу с Чичиковым, Манилов доходит до того, что в его мечтах царь жалует им обоим по генеральскому чину за столь крепкую дружбу.

План пересказа

1. Чичиков приезжает в губернский город NN.
2. Визиты Чичикова к городским чиновникам.
3. Визит к Манилову.
4. Чичиков оказывается у Коробочки.
5. Знакомство с Ноздревым и поездка в его имение.
6. Чичиков у Собакевича.
7. Визит к Плюшкину.
8. Оформление купчих на «мертвые души», приобретенные у помещиков.
9. Внимание горожан к Чичикову-«миллионщику».
10. Ноздрев раскрывает тайну Чичикова.
11. Повесть о капитане Копейкине.
12. Слухи о том, кто такой Чичиков.
13. Чичиков спешно покидает город.
14. Рассказ о происхождении Чичикова.
15. Рассуждения автора о сути Чичикова.

Пересказ

Том I
Глава 1

В ворота губернского города NN въехала красивая рессорная бричка. В ней сидел «господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж, и не так, чтобы слишком молод». В городе его приезд не произвел шума. Гостиница, в которой он остановился, «была известного рода, то есть именно такая, как бывают гостиницы в губернских городах, где за два рубля в сутки проезжающие получают покойную комнату с тараканами...» Приезжий, ожидая обеда, успел порасспросить, кто в городе значительные чиновники, обо всех значительных помещиках, кто сколько душ имеет и т.д.

После обеда, отдохнув в номере, для сообщения в полицию написал на бумажке: «Коллежский советник Павел Иванович Чичиков, помещик, по своим надобностям», а сам отправился в город. «Город никак не уступал другим губернским городам: сильно била в глаза желтая краска на каменных домах и скромно темнела серая на деревянных... Попадались почти смытые дождем вывески с кренделями и сапогами, где магазин с картузами и надписью: «Иностранец Василий Федоров», где нарисован был билиард... с надписью: «И вот заведение». Чаще же всего попадалась надпись: «Питейный дом».

Весь следующий день был посвящен визитам городским чиновникам: губернатору, вице-губернатору, прокурору, председателю палаты, полицмейстеру и даже инспектору врачебной управы и городскому архитектору. Губернатор, «подобно Чичикову, был ни толст, ни тонок, впрочем, был большой добряк и даже сам вышивал иногда по тюлю». Чичиков «очень искусно умел польстить каждому». О себе он говорил мало и какими-то общими фразами. Вечером у губернатора состоялась «вечеринка», к которой Чичиков тщательно подготовился. Мужчины здесь были, как и везде, двух родов: одни - тоненькие, увивавшиеся вокруг дам, а другие - толстые или такие же, как Чичиков, т.е. не так чтоб уж слишком толстые, но и не тоненькие, они, наоборот, пятились от дам. «Толстые умеют лучше на этом свете обделывать дела свои, нежели тоненькие. Тоненькие служат больше по особенным поручениям или только числятся и виляют туда и сюда. Толстые же никогда не занимают косвенных мест, а все прямые, и уж если сядут где, то сядут надежно и крепко». Чичиков подумал и присоединился к толстым. Он познакомился с помещиками: весьма учтивым Маниловым и несколько неуклюжим Собакевичем. Совершенно очаровав их приятным обращением, Чичиков тут же расспросил, сколько у них душ крестьян и в каком состоянии находятся их имения.

Манилов, «еще вовсе человек не пожилой, имевший глаза сладкие, как сахар... был от него без памяти», пригласил к себе в усадьбу. Чичиков получил приглашение и от Собакевича.

На другой день в гостях у почтмейстера Чичиков познакомился с помещиком Ноздревым, «человеком лет тридцати, разбитным малым, который ему после трех-четырех слов начал говорить «ты». Он со всеми общался по-дружески, но когда сели играть в вист, прокурор и почтмейстер внимательно приглядывались к его взяткам.

Следующие несколько дней Чичиков провел в городе. У всех о нем сложилось мнение весьма лестное. Он произвел впечатление светского человека, умеющего поддержать разговор на любую тему и при этом говорить «ни громко, ни тихо, а совершенно так, как следует».

Глава 2

Чичиков поехал в деревню к Манилову. Долго искали дом Манилова: «Деревня Маниловка немногих могла заманить своим местоположением. Дом господский стоял одиночкой на юру... открытом всем ветрам...» Была видна беседка с плоским зеленым куполом, деревянными голубыми колоннами и надписью: «Храм уединенного размышления». Внизу виднелся заросший пруд. В низине темнели серенькие бревенчатые избы, которые Чичиков тут же принялся считать и насчитал более двухсот. Вдалеке темнел сосновый лес. На крыльце Чичикова встречал сам хозяин.

Манилов был очень рад гостю. «Один Бог разве мог сказать, какой был характер Манилова. Есть род людей, известных под именем: люди так себе, ни то, ни се... Он был человек видный; черты лица его не были лишены приятности... Он улыбался заманчиво, был белокур, с голубыми глазами. В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: «Какой приятный и добрый человек!» В следующую за тем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: «Черт знает что такое!» - и отойдешь подальше... Дома говорил он мало и большею частью размышлял и думал, но о чем он думал, тоже разве Богу было известно. Хозяйством нельзя сказать, чтобы он занимался... шло как-то само собою... Иногда... говорил он о том, как бы хорошо было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или через пруд выстроить каменный мост, на котором были бы по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары... Впрочем, так и оканчивалось только одними словами».

В его кабинете лежала какая-то книжка, заложенная на одной странице, которою он читал уже два года. В гостинной стояла недешевая щегольская мебель: все кресла были обтянуты красным шелком, а на два не хватило, и вот уже два года хозяин говорил всем, что они еще не закончены.

Жена Манилова... «впрочем, они были совершенно довольны друг другом»: через восемь лет супружества ко дню рождения супруга она всегда готовила «какой-нибудь бисерный чехольчик на зубочистку». Готовили в доме плохо, в кладовой было пусто, ключница воровала, слуги были нечистоплотны и пьяницы. Но «все это предметы низкие, а Манилова воспитана хорошо», в пансионе, где учат трем добродетелям: французскому языку, фортепьяно и вязанию кошельков и других сюрпризов.

Манилов и Чичиков проявили неестественную любезность: старались пропустить друг друга в дверях непременно первым. Наконец протиснулись в дверь оба одновременно. Далее последовало знакомство с женой Манилова и пустой разговор об общих знакомых. Обо всех мнение одинаковое: «приятный, препочтеннейший, прелюбезнейший человек». Затем все сели обедать. Манилов представил Чичикову своих сыновей: Фемистоклюс (семи лет) и Алкид (шести лет). У Фемистоклюса течет из носа, он кусает брата за ухо, а тот, переборов слезы и измазавшись жиром, уплетает обед. После обеда «гость объявил с весьма значительным видом, что он намерен поговорить об одном очень нужном деле».

Разговор происходил в кабинете, стены которого были выкрашены какой-то голубенькой краской, даже скорее серенькой; на столе лежало несколько исписанных бумаг, но больше всего было табаку. Чичиков попросил у Манилова подробный реестр крестьян (ревизские сказки), расспрашивал о том, сколько крестьян умерло с последней переписи реестра. Манилов точно не помнил и спросил, зачем это надо знать Чичикову? Тот ответил, что хочет купить мертвые души, которые значились бы в ревизии как живые. Манилов был настолько огорошен, что «как разинул рот, так и остался с разинутым ртом в продолжение нескольких минут». Чичиков убеждал Манилова, что никакого нарушения закона не будет, казна получит даже выгоды в виде законных пошлин. Когда Чичиков заговорил о цене, Манилов решил отдать мертвые души бесплатно и даже купчую взял на себя, чем вызвал неумеренный восторг и благодарность гостя. Проводив Чичикова, Манилов снова предался мечтаниям, и вот он уже вообразил, что сам государь, узнавши об их с Чичиковым крепкой дружбе, жаловал их генералами.

Глава 3

Чичиков отправился в деревню Собакевича. Неожиданно начался сильный дождь, кучер сбился с дороги. Оказалось, он сильно пьян. Чичиков попал в имение помещицы Настасьи Петровны Коробочки. Чичикова проводили в комнату, обвешанную старыми полосатыми обоями, на стенах картины с какими-то птицами, между окон старинные маленькие зеркала с темными рамками в виде свернувшихся листьев. Вошла хозяйка; «одна из тех матушек, небольших помещиц, которые плачутся на неурожаи, убытки и держат голову несколько набок, а между тем набирают понемногу деньжонок в пестрядевые мешочки, размещенные по ящикам комодов...»

Чичиков остался ночевать. Утром он прежде всего осмотрел крестьянские избы: «Да у ней деревушка не маленька». За завтраком хозяйка наконец представилась. Чичиков завел разговор о покупке мертвых душ. Коробочка никак не могла взять в толк, зачем ему это, и предлагала купить пеньку или мед. Она, судя по всему, боялась продешевить, начала юлить, а Чичиков, уговаривая ее, вышел из терпения: «Ну, баба, кажется, крепколобая!» Коробочка все не могла решиться продать мертвых: «А может, в хозяйстве-то как-нибудь понадобятся...»»

Только когда Чичиков упомянул, что ведет казенные подряды, ему удалось убедить Коробочку. Она написала доверенность на совершение купчей. После долгих торгов дело, наконец, было сделано. На прощанье Коробочка обильно угостила гостя пирожками, блинами, лепешками с разными припеками и прочей снедью. Чичиков попросил Коробочку рассказать, как выехать на большую дорогу, чем озадачил ее: «Как же бы это сделать? Рассказать-то мудрено, поворотов много». Она дала в провожатые девчонку, иначе экипажу было бы нелегко выехать: «дороги расползались во все стороны, как пойманные раки, когда их высыплют из мешка». Чичиков добрался-таки до трактира, стоявшего на столбовой дороге.

Глава 4

Обедая в трактире, Чичиков увидел в окно подъезжавшую легонькую бричку с двумя мужчинами. В одном из них Чичиков узнал Ноздрева. Ноздрев «был среднего роста очень недурно сложенный молодец с полными румяными щеками, с белыми, как снег, зубами и черными, как смоль, бакенбардами». Этот помещик, припомнил Чичиков, с которым он познакомился у прокурора, уже через несколько минут начал говорить ему «ты», хотя повода Чичиков не давал. Не умолкая ни на минуту, Ноздрев начал говорить, не дожидаясь ответов собеседника: «Куда ездил? А я, брат, с ярмарки. Поздравь: продулся в пух!.. Зато как покутили мы в первые дни!.. Веришь ли, что я один в продолжение обеда выпил семнадцать бутылок шампанского!» Ноздрев, ни на минуту не умолкая, нес всякий вздор. Он вытянул из Чичикова, что тот едет к Собакевичу, и уговорил его заехать перед этим к нему. Чичиков решил, что у проигравшегося Ноздрева он сможет «даром кое-что выпросить», и согласился.

Авторская характеристика Ноздрева. Такие люди «называются разбитными малыми, слывут еще в детстве и в школе за хороших товарищей и при всем том бывают весьма больно поколачиваемы... Они всегда говоруны, кутилы, лихачи, народ видный...» Ноздрев имел обыкновение даже с самыми близкими друзьями «начать гладью, а кончить гадью». В тридцать пять лет он был таков же, каким был в восемнадцать. Умершая жена оставила двух ребятишек, которые ему были совершенно не нужны. Дома он больше двух дней не проводил, вечно мотался по ярмаркам, играл в карты «не совсем безгрешно и чисто». «Ноздрев был в некотором отношении исторический человек. Ни на одном собрании, где он был, не обходилось без истории: или выведут его из зала жандармы, или принуждены бывают вытолкать свои же приятели... или нарежется в буфете, или проврется... Чем кто ближе с ним сходился, тому он скорее всех насаливал: распускал небылицу, глупее которой трудно выдумать, расстраивал свадьбу, сделку и вовсе не почитал себя вашим неприятелем». Имел он страсть «менять все что ни есть на все, что хотите». Все это происходило от какой-то неугомонной юркости и бойкости характера».

В своем имении хозяин немедленно велел гостям осматривать все, что только есть у него, на что понадобилось два часа с небольшим. Все оказалось в запустении, кроме псарни. В кабинете у хозяина висели только сабли и два ружья, а также «настоящие» турецкие кинжалы, на которых «по ошибке» было вырезано: «мастер Савелий Сибиряков». За плохо приготовленным обедом Ноздрев пытался споить Чичикова, но тот ухитрился выливать содержимое своего бокала. Ноздрев предложил сыграть в карты, но гость наотрез отказался и завел, наконец, речь о деле. Ноздрев, почувствовав, что дело нечисто, пристал к Чичикову с расспросами: зачем ему мертвые души? После долгих препирательств Ноздрев согласился, но с условием, что Чичиков купит еще и жеребца, кобылу, собаку, шарманку и т.д.

Чичиков, оставшись ночевать, пожалел, что заехал к Ноздреву и заговорил с ним о деле. Утром оказалось, что Ноздрев не оставил намерения играть на души, и они в конце концов остановились на шашках. Во время игры Чичиков заметил, что его противник жульничает, и отказался продолжать игру. Ноздрев же крикнул слугам: «Бейте его!» и сам, «весь в жару и в поту», стал прорываться к Чичикову. Душа гостя ушла в пятки. В этот момент к дому подъехала телега с капитаном-исправником, который объявил, что Ноздрев находится под судом за «нанесение помещику Максимову личной обиды розгами в пьяном виде». Чичиков, не слушая препирательств, потихоньку выскользнул на крыльцо, сел в бричку и велел Селифану «погонять лошадей во весь дух».

Глава 5

Чичиков никак не мог отойти от страха. Неожиданно его бричка столкнулась с коляской, в которой сидели две дамы: одна - старая, другая - молодая, необыкновенной прелести. С трудом они разъехались, но Чичиков еще долго думал о неожиданной встрече и о прекрасной незнакомке.

Деревня Собакевича показалась Чичикову «довольно велика... Двор окружен был крепкою и непомерно толстою деревянного решеткой. ...Деревенские избы мужиков тоже срублены были на диво... все было пригнано плотно и как следует. ...Словом, все... было упористо, без пошатки, в каком-то крепком и неуклюжем порядке». «Когда Чичиков взглянул искоса на Собакевича, он ему показался весьма похожим на средней величины медведя». «Фрак на нем был совершенно медвежьего цвета... Ступнями ступал он и вкривь и вкось и наступал беспрестанно на чужие ноги. Цвет лица имел каленый, горячий, какой бывает на медном пятаке». «Медведь! Совершенный медведь! Его даже звали Михаилом Семеновичем», - подумал Чичиков.

Войдя в гостиную, Чичиков заметил, что все в ней было прочно, неуклюже и имело какое-то странное сходство с самим хозяином. Каждый предмет, каждый стул, казалось, говорил: «И я тоже Собакевич!» Гость попробовал завести приятный разговор, но оказалось, что Собакевич считает всех общих знакомых - губернатора, почтмейстера, председателя палаты - мошенниками и дураками. «Чичиков вспомнил, что Собакевич не любил ни о ком хорошо отзываться».

За обильным обедом Собакевич «опрокинул половину бараньего бока к себе на тарелку, съел все, обгрыз, обсосал до последней косточки... За бараньим боком последовали ватрушки, из которых каждая была гораздо больше тарелки, потом индюк ростом с теленка...» Собакевич завел разговор о своем соседе Плюшкине, чрезвычайно скупом человеке, владеющем восьмьюстами крестьянами, который «всех людей переморил голодом». Чичикова заинтересовался. После обеда, услышав, что Чичиков хочет купить мертвые души, Собакевич нисколько не удивился: «Казалось, в этом теле совсем не было души». Он начал торговаться и заломил непомерную цену. Он говорил о мертвых душах, как о живых: «У меня все на отбор: не мастеровой, так иной какой-нибудь здоровый мужик»: каретник Михеев, плотник Степан Пробка, Милушкин, кирпичник... «Ведь вот какой народ!» Чичиков наконец прервал его: «Но позвольте, зачем вы исчисляете все их качества? Ведь это все народ мертвый». В коне концов они сошлись на трех рублях за душу и решили завтра же быть в городе и управиться с купчей. Собакевич потребовал задаток, Чичиков, в свою очередь, настоял, чтобы Собакевич дал ему расписку и попросил никому не говорить о сделке. «Кулак, кулак! - подумал Чичиков, - да еще и бестия в придачу!»

Чтобы не видел Собакевич, Чичиков обходным путем поехал к Плюшкину. Крестьянин, у которого Чичиков спрашивает дорогу в имение, называет Плюшкина «заплатаной». Глава заканчивается лирическим отступлением о русском языке. «Выражается сильно русский народ!.. Произнесенное метко, все равно что писанное, не вырубливается топором... живой и бойкий русский ум... не лезет за словом в карман, а влепливает сразу, как пашпорт на вечную носку... нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово».

Глава 6

Глава открывается лирическим отступлением о путешествиях: «Давно, в лета моей юности, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту, любопытного много открывал в нем детский любопытный взгляд... Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую наружность,... и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! О моя свежесть!»

Посмеиваясь над прозвищем Плюшкина, Чичиков незаметно оказался в середине обширного села. «Какую-то особенную ветхость заметил он на всех деревенских строениях: многие крыши сквозили как решето... Окна в избенках были без стекол...» Вот показался господский дом: «Каким-то дряхлым инвалидом глядел сей странный замок... Местами был он в один этаж, местами в два... Стены дома ощеливали местами нагую штукатурную решетку и, как видно, много потерпели от всяких непогод... Сад, выходивший за село... казалось, один освежал эту обширную деревню, и один был вполне живописен...»

«Все говорило, что здесь когда-то хозяйство текло в обширном размере, и все глядело ныне пасмурно... У одного из строений Чичиков заметил какую-то фигуру... Долго он не мог распознать, какого пола была фигура: баба или мужик... платье неопределенное, на голове колпак, халат сшит неизвестно из чего. Чичиков заключил, что это, верно, ключница». Войдя в дом, он «был поражен представшим беспорядком»: кругом паутина, сломанная мебель, куча бумажек, «рюмка с какою-то жидкостью и тремя мухами... кусочек тряпки», пыль, куча мусора посреди комнаты. Вошла та же ключница. Приглядевшись, Чичиков понял, что это, скорее, ключник. Чичиков спросил, где барин. «Что, батюшка, слепы-то, что ли? - сказал ключник. - А вить хозяин-то я!»

Автор описывает внешность Плюшкина и его историю. «Подбородок выступал далеко вперед, маленькие глазки еще не потухнули и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши»; рукава и верхние полы халата до того «засалились и залоснились, что походили на юфть, какая идет на сапоги», на шее не то чулок, не то подвязка, только никак не галстук. «Но перед ним стоял не нищий, перед ним стоял помещик. У этого помещика была тысяча с лишком душ», кладовые были полны зерна, множеством холстов, овчин, овощами, посудой и т.д. Но Плюшкину и этого казалось мало. «Все, что ни попадалось ему: старая подошва, бабья тряпка, железный гвоздь, глиняный черепок, - все тащил к себе и складывал в кучу». «А ведь было время, когда он только был бережливым хозяином! Был женат и семьянин; двигались мельницы, работали суконные фабрики, столярные станки, прядильни... В глазах был виден ум... Но добрая хозяйка умерла, Плюшкин стал беспокойнее, подозрительнее и скупее». Он проклял старшую дочь, которая сбежала и обвенчалась с офицером кавалерийского полка. Младшая дочь умерла, а сын, отправленный в город определяться на службу, пошел в военные - и дом окончательно опустел.

«Экономия» его дошла до абсурда (он несколько месяцев хранит сухарь из кулича, который привезла ему в подарок дочь, всегда знает, сколько наливки осталось в графине, пишет на бумаге убористо, так, что строчки набегают друг на друга). Сначала Чичиков не знал, как ему объяснить причину своего посещения. Но, начав разговор о хозяйстве Плюшкина, Чичиков выяснил, что умерло около ста двадцати крепостных. Чичиков выказал «готовность принять на себя обязанность платить подати за всех умерших крестьян. Предложение, казалось, совершенно изумило Плюшкина». От радости он и говорить не мог. Чичиков предложил ему совершить купчую и даже взялся принять на себя все издержки. Плюшкин от избытка чувств не знает, чем и попотчевать дорогого гостя: велит поставить самовар, достать испорченный сухарь от кулича, хочет угостить ликерчиком, из которого вытащил «козявок и всякую дрянь». Чичиков с отвращением отказался от такого угощения.

«И до такой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек! Мог так измениться!» - восклицает автор.

Выяснилось, что у Плюшкина много беглых крестьян. И их тоже приобрел Чичиков, при этом Плюшкин торговался за каждую копейку. К большой радости хозяина, Чичиков вскоре уехал «в самом веселом расположении духа»: он приобрел у Плюшкина «двести с лишком человек».

Глава 7

Глава открывается грустным лирическим рассуждением о двух типах писателей.

Утром Чичиков размышлял о том, кто были при жизни крестьяне, которыми он теперь владеет (теперь у него четыреста мертвых душ). Чтобы не платить подьячим, он сам стал составлять крепости. В два часа все было готово, и он отправился в гражданскую палату. На улице он столкнулся с Маниловым, который принялся его лобызать и обнимать. Вместе они пошли в палату, где обратились к чиновнику Ивану Антоновичу с лицом, «называемым кувшинное рыло», которому, для ускорения дела, Чичиков дал взятку. Здесь сидел и Собакевич. Чичиков договорился, чтобы совершить сделку в течение дня. Документы были оформлены. После такого удачного завершения дел председатель предложил пойти на обед к полицмейстеру. Во время обеда подвыпившие и повеселевшие гости уговаривали Чичикова не уезжать и вообще тут жениться. Захмелев, Чичиков болтал про свое «херсонское имение» и уже сам поверил во все, что говорил.

Глава 8

Весь город обсуждал покупки Чичикова. Некоторые даже предлагали свою помощь при переселении крестьян, некоторые даже начали думать, что Чичиков миллионщик, поэтому «полюбили его еще душевнее». Жители города жили в ладу между собой, многие были не без образования: «кто читал Карамзина, кто «Московские ведомости», кто даже и совсем ничего не читал».

Особенное впечатление Чичиков произвел на дам. «Дамы города N были то, что называют презентабельны». Как вести себя, соблюсти тон, поддержать этикет, а особенно блюсти моду в самых последних мелочах, - в этом они опередили дам петербургских и даже московских. Дамы города N отличались «необыкновенной осторожностью и приличием в словах и выражениях. Никогда не говорили они: «я высморкалась», «я вспотела», «я плюнула», а говорили: «я облегчила себе нос», «я обошлась посредством платка». Слово «миллионщик» произвело на дам магическое действие, одна их них даже послала Чичикову слащавое любовное письмо.

Чичикова пригласили на бал к губернатору. Перед балом Чичиков целый час рассматривал себя в зеркале, принимая значительные позы. На балу, оказавшись в центре внимания, он пытался угадать автора письма. Губернаторша познакомила Чичикова со своей дочерью, и он узнал девушку, с которой однажды встретился на дороге: «она только одна белела и выходила прозрачною и светлою из мутной и непрозрачной толпы». Прелестная юная девушка произвела на Чичикова такое впечатление, что он «почувствовал себя совершенно чем-то вроде молодого человека, чуть-чуть не гусаром». Остальные дамы почувствовали себя оскорбленными его неучтивостью и невниманием к ним и начали «говорить о нем в разных углах самым неблагоприятным образом».

Появился Ноздрев и простодушно поведал всем, что Чичиков пытался купить у него мертвые души. Дамы, как бы не веря в новость, подхватили ее. Чичиков «стал чувствовать себя неловко, неладно» и, не дожидаясь окончания ужина, уехал. Тем временем ночью в город приехала Коробочка и начала узнавать цены на мертвые души, боясь, что она продешевила.

Глава 9

Рано утром, раньше времени, назначенного для визитов, «дама, приятная во всех отношениях» отправилась с визитом к «просто приятной даме». Гостья рассказала новость: ночью Чичиков, переодевшись в разбойника, явился к Коробочке с требованием продать ему мертвые души. Хозяйка вспомнила, что слышала что-то от Ноздрева, но у гостьи свои соображения: мертвые души - это только прикрытие, на самом деле Чичиков хочет похитить губернаторскую дочь, а Ноздрев - его сообщник. Потом они обсудили внешность губернаторской дочки и не нашли в ней ничего привлекательного.

Тут появился прокурор, они рассказали ему о своих выводах, чем совершенно сбили с толку. Дамы разъехались в разные стороны, и вот уже новость пошла по городу. Мужчины обратили внимание на покупку мертвых душ, а женщины занялись обсуждением «похищения» губернаторской дочки. Слухи пересказывались в домах, где Чичиков даже никогда не бывал. Его подозревали в бунте крестьян сельца Боровки и в том, что он прислан для какой-то проверки. В довершение губернатор получил два извещения о фальшивомонетчике и о сбежавшем разбойнике с предписанием задержать обоих... Начинали подозревать, что кто-то из них - Чичиков. Тут вспомнили, что почти ничего не знают о нем... Попытались выяснить, но ясности не добились. Решили собраться у полицмейстера.

Глава 10

Все чиновники были обеспокоены ситуацией с Чичиковым. Собравшись у полицмейстера, многие заметили, что они исхудали от последних новостей.

Автор делает лирическое отступление об «особенностях проведения совещаний или благотворительных собраний»: «...Во всех наших собраниях... присутствует препорядочная путаница... Только и удаются те совещания, которые составляются для того, чтобы покутить или пообедать». Но здесь вышло совсем по-другому. Одни склонялись, что Чичиков делатель денежных ассигнаций, а потом сами и прибавляли: «А может, и не делатель». Другие считали, что он - чиновник генерал-губернаторской канцелярии и тут же: «А, впрочем, черт его знает». А почтмейстер заявил, что Чичиков - капитан Копейкин, и рассказал такую историю.

ПОВЕСТЬ О КАПИТАНЕ КОПЕЙКИНЕ

Во время войны 1812 г. капитану оторвало руку и ногу. Распоряжений о раненых тогда еще не было, и он поехал домой, к отцу. Тот отказал ему от дома, сказав, что кормить его нечем, и Копейкин отправился искать правды к государю в Петербург. Расспросил, куда обратиться. Государя в столице не оказалось, и Копейкин пошел в «высшую комиссию, к генерал-аншефу». Долго ждал в приемной, потом ему объявили, чтобы он пришел дня через три-четыре. В следующий раз вельможа сказал, что надо ждать царя, без его специального разрешения, он ничего сделать не может.

У Копейкина кончались деньги, он решил пойти и объяснить, что ждать больше не может, ему просто есть нечего. К вельможе его не пустили, но ему удалось проскользнуть с каким-то посетителем в приемную. Он объяснил, что умирает с голоду, а заработать не может. Генерал грубо выпроводил его и выслал за казенный счет на место жительства. «Куда делся Копейкин, неизвестно; но не прошло и двух месяцев, как в рязанских лесах появилась шайка разбойников, и атаман-то этой шайки был не кто другой...»

Полицмейстеру пришло в голову, что у Копейкина не было руки и ноги, а у Чичикова все на месте. Стали делать другие предположения, даже и такое: «Не есть ли Чичиков переодетый Наполеон?» Решили еще раз расспросить Ноздрева, хотя он всем известный лгун. Тот как раз занимался изготовлением фальшивых карт, но пришел. Он рассказал, что продал Чичикову мертвых душ на несколько тысяч, что он знает его по школе, где они вместе учились, и Чичиков - шпион и фальшивомонетчик еще с того времени, что Чичиков, действительно, собирался увезти губернаторскую дочку и Ноздрев ему помогал. В результате чиновники так и не узнали, кто был Чичиков. Напуганный неразрешимыми проблемами, умер прокурор, его хватил удар.

«Чичиков ничего обо всем этом не знал совершенно, он простудился и решил посидеть дома». Никак не мог он понять, почему его никто не навещает. Через три дня он вышел на улицу и первым делом отправился к губернатору, но там его не приняли, так же, как и во многих других домах. Пришел Ноздрев и между прочим рассказал Чичикову: «...в городе все против тебя; они думают, что ты делаешь фальшивые бумажки... нарядили тебя в разбойники и в шпионы». Чичиков не верил своим ушам: «...мешкать более нечего, нужно отсюда убираться поскорей».
Он выпроводил Ноздрева и приказал Селифану готовиться к: отъезду.

Глава 11

Наутро все шло вверх тормашками. Сначала Чичиков проспан, потом оказалось, что бричка не в порядке и необходимо подковать лошадей. Но вот все было улажено, и Чичиков со вздохом облегчения сел в бричку. По дороге он встретил погребальную процессию (хоронили прокурора). Чичиков спрятался за занавеской, боясь, что его узнают. Наконец Чичиков выехал из города.

Автор рассказывает историю Чичикова: «Темно и скромно происхождение нашего героя... Жизнь при начале его взглянула на него как-то кисло-неприютно: ни друга, ни товарища в детстве!» Отец его, бедный дворянин, был постоянно болен. Однажды отец повез Павлушу в город, определять в городское училище: «Перед мальчиком блеснули неожиданным великолепием городские улицы». При расставании отцом «было дано умное наставление: «Учись, не дури и не повесничай, а больше всего угождай учителям и начальникам. С товарищами не водись, или водись с богатыми, чтобы при случае могли быть тебе полезными... больше всего береги и копи копейку: эта вещь надежнее всего на свете... Все сделаешь и все прошибешь на свете копейкой».

«Особенных способностей к какой-нибудь науке в нем не оказалось», зато оказался практический ум. Он делал так, что товарищи его угощали, а он их не только никогда. А иногда даже, спрятав угощения, потом продавал их им же. «Из данной отцом полтины не издержал ни копейки, напротив, сделал к ней приращения: слепил из воску снегиря и продал очень выгодно»; дразнил невзначай голодных товарищей пряниками и булками, а потом продавал им, два месяца тренировал мышь и продал потом очень выгодно. «В отношении к начальству он повел себя еще умнее»: заискивал перед учителями, угождал им, поэтому был на отличном счету и в результате «получил аттестат и книгу с золотыми буквами за примерное прилежание и благонадежное поведение».

Отец оставил ему маленькое наследство. «В это же время был выгнан из училища бедный учитель», с горя он принялся пить, пропил все и пропадал больной в какой-то каморке. Все его бывшие ученики собрали для него деньги, а Чичиков отговорился неимением и дал какой-то пятак серебра. «Все, что ни отзывалось богатством и довольством, производило на него впечатление, непостижимое им самим. Решился он жарко заняться службою, все победить и преодолеть... С раннего утра до позднего вечера писал, погрязнув в канцелярские бумаги, не ходил домой, спал в канцелярских комнатах на столах... Он попал под начальство престарелому повытчику, который был образ какой-то каменной бесчувственности и непотрясаемости». Чичиков принялся угождать ему во всем, «пронюхал его домашнюю жизнь», узнал, что у него некрасивая дочь, стал приходить в церковь и становиться напротив этой девушки. «И дело возымело успех: пошатнулся суровый повытчик и зазвал его на чай!» Он вел себя как жених, повытчика звал уже «папенькой» и добился через будущего тестя места повытчика. После этого «о свадьбе так дело и замялось».

«С тех пор все пошло легче и успешнее. Он стал человеком заметным... добыл в непродолжительное время хлебное местечко» и научился ловко брать взятки. Затем пристроился в какую-то комиссию по строительству, но строительство не идет «выше фундамента», зато Чичиков сумел наворовать, как и другие члены комиссии, значительные средства. Но вдруг был прислан новый начальник, враг взяточников, и чиновники комиссии были отстранены от должности. Чичиков переехал в другой город и начал с нуля. «Решился он во что бы то ни стало добраться до таможни, и добрался. За службу принялся с ревностью необыкновенною». Прославился своей неподкупностью и честностью («честность и неподкупность его были неодолимы, почти неестественны»), добился повышения. Дождавшись удобного момента, Чичиков получил средства на исполнение своего проекта по поимке всех контрабандистов. «Тут в один год он мог получить то, чего не выиграл бы в двадцать лет самой ревностной службы». Сговорившись с одним чиновником, он занялся контрабандой. Все шло гладко, сообщники богатели, но вдруг поссорились и оба попали под суд. Имущество конфисковали, но Чичиков успел спасти десять тысяч, бричку и двух крепостных. И вот опять он начал сначала. В качестве поверенного он должен был заложить одно имение, и тут его осенило, что можно заложить мертвые души в банк, взять под них ссуду и скрыться. И он отправился их покупать в город N.

«Итак, вот весь налицо герой наш... Кто же он относительно качеств нравственных? Подлец? Почему же подлец? Теперь у нас подлецов не бывает, есть люди благонамеренные, приятные... Справедливее всего назвать его: хозяин, приобретатель... А кто из вас не гласно, а в тишине, один, углубит внутрь собственной души сей тяжелый запрос: «А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?» Да, как бы не так!»

Между тем Чичиков проснулся, и бричка понеслась быстрее, «И какой же русский человек не любит быстрой езды?.. Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».

том второй
сохранившиеся главы позднейшей редакции

Мёртвые души

Глава вторая

Добрые кони в полчаса с небольшим пронесли Чичикова чрез десятиверстное пространство: сначала дубровою, потом хлебами, начинавшими зеленеть посреди свежей орани, потом горной окраиной, с которой поминутно открывались виды на отдаленья, потом широкою аллеею лип, едва начинавших развиваться, внесли его в самую середину деревни. Тут аллея лип своротила направо и, превратясь в улицу овальных тополей, огороженных снизу плетеными коробками, уперлась в чугунные сквозные ворота, сквозь которые глядел кудряво богатый резной фронтон генеральского дома, опиравшийся на восемь коринфских колонн. Повсюду несло масляной краской, все обновлявшей и ничему не дававшей состареться. Двор чистотой подобен был паркету. С почтеньем соскочил Чичиков, приказал о себе доложить генералу и был введен к нему прямо в кабинет. Генерал поразил его величественной наружностью. Он был в атласном стеганом халате великолепного пурпура. Открытый взгляд, лицо мужественное, усы и большие бакенбарды с проседью, стрижка на затылке низкая, под гребенку, шея сзади толстая, называемая в три этажа, или в три складки, с трещиной поперек; словом-это был один из тех картинных генералов, которыми так богат был знаменитый двенадцатый год. Генерал Бетрищев, как и многие из нас, заключал в себе при куче достоинств и кучу недостатков. То и другое, как водится в русском человеке, было набросано в него в каком-то картинном беспорядке. В решительные минуты-великодушье, храбрость, безграничная щедрость, ум во всем,-и, в примесь к этому, капризы, честолюбье, самолюбив и те мелкие личности, без которых не обходится ни один русский, когда он сидит без дела. Он не любил всех, которые ушли вперед его по службе, и выражался о них едко, в колких эпиграммах. Всего больше доставалось его прежнему сотоварищу, которого считал он ниже себя и умом и способностями и который, однако же, обогнал его и был уже генерал-губернатором двух губерний, и, как нарочно, тех, в которых находились его поместья, так что он очутился как бы в зависимости от него. В отместку язвил он его при всяком случае, порочил всякое распоряженье и видел во всех мерах и действиях его верх неразумия. В нем было все как-то странно, начиная с просвещения, которого он был поборник и ревнитель; любил блеснуть и любил также знать то, чего другие не знают, и не любил тех людей, которые знают что-нибудь такое, чего он не знает. Словом, он любил немного похвастать умом. Воспитанный полуиностранным воспитаньем, он хотел сыграть в то же время роль русского барина. И не мудрено, что с такой неровностью в характере и такими крупными яркими противуположностями он должен был неминуемо встретить множество неприятностей по службе, вследствие которых и вышел в отставку, обвиняя во всем какую-то враждебную партию и не имея великодушия обвинить в чем-либо себя самого В отставке сохранил он ту же картинную величавую осанку. В сертуке ли, во фраке ли, в халате-он был все тот же. От голоса до малейшего телодвиженья в нем все было властительное, повелевающее, внушавшее в низших чинах если не уважение, то по крайней мере робость.

Чичиков почувствовал то и другое: и уваженье и робость. Наклоня почтительно голову набок и расставив руки наотлет, как бы готовился приподнять ими поднос с чашками, он изумительно ловко нагнулся всем корпусом и сказал:

Счел долгом представиться вашему превосходительству. Питая уваженье к доблестям мужей, спасавших отечество на бранном поле, счел долгом представиться лично вашему превосходительству.

Генералу, как видно, не не понравился такой приступ. Сделавши весьма благосклонное движенье головою, он сказал:

Весьма рад познакомиться. Милости просим садиться. Вы где служили?

Поприще службы моей,--сказал Чичиков, садясь в кресла не посередине, но наискось и ухватившись рукою за ручку кресел,- началось в казенной палате, ваше превосходительство. Дальнейшее же течение оной совершал по разным местам: был и в надворном суде, и в комиссии построения, к в таможне. Жизнь мою можно уподобить как бы судну среди воли, ваше превосходительство. Терпеньем, можно сказать, повит, спеленат и, будучи, так сказать, сам одно олицетворенное терпенье... А что было от врагов, покушавшихся на самую жизнь, так это ни слова, ни краски, ни самая, так сказать, кисть не сумеет передать, так что на склоне жизни своей ищу только уголка, где бы провесть остаток дней. Приостановился же покуда у близкого соседа вашего превосходительства...

У кого это?

У Тентетникова, ваше превосходительство. Генерал поморщился.

Он, ваше превосходительство, весьма раскаивается в том, что не оказал должного уважения...

К заслугам вашего превосходительства. Не находит слов. Говорит: "Если бы я только мог чем-нибудь... потому что точно, говорит, умею ценить мужей, спасавших отечество".

Помилуйте, что ж он? Да ведь я не сержусь! - сказал смягчившийся генерал.- В душе моей я искренно полюбил его и уверен, что со временем он будет пре-полезный человек.

Совершенно справедливо изволили выразиться, ваше превосходительство: истинно преполезный человек;

может побеждать даром слова и владеет пером.

Но пишет, я чай, пустяки, какие-нибудь стишки?

Нет, ваше превосходительство, не пустяки... Он что-то дельное... Он пишет... историю, ваше превосходительство.

Историю? о чем историю?

Историю...- тут Чичиков остановился и, оттого ли, что перед ним сидел генерал, или просто чтобы придать более важности предмету, прибавил:-историю о генералах, ваше превосходительство.

Как о генералах? о каких генералах?

Вообще о генералах, ваше превосходительство, в общности. То есть, говоря собственно, об отечественных генералах.

Чичиков совершенно спутался и потерялся, чуть не плюнул сам и мысленно сказал в себе: "Господи, что за вздор такой несу!"

Извините, я не очень понимаю... Что ж это выходит, историю какого-нибудь времени или отдельные биографии? и притом всех ли, или только участвовавших в двенадцатом году?

Точно так, ваше превосходительство, участвовавших в двенадцатом году.-Проговоривши это, он подумал в себг: "Хоть убей, не понимаю".

Так что ж он ко мне не приедет? Я бы мог собрать ему весьма много любопытных материалов.

Робеет, ваше превосходительство.

Какой вздор! Из какого-нибудь пустого слова, что между нами произошло... Да я совсем не такой человек. Я, пожалуй, к нему сам готов приехать.

Он к тому не допустит, он сам приедет,- сказал Чичиков, оправился и совершенно ободрился, и подумал в себе: "Экая оказия! как генералы пришлись кстати! а ведь язык взболтнул сдуру".

В кабинете послышался шорох. Ореховая дверь резного шкафа отворилась сама собою, и на отворившейся обратной половине ее, ухватившись рукой за медную ручку замка, явилась живая фигурка. Если бы в темной комнате вдруг вспыхнула прозрачная картина, освещенная сильно сзади лампами,- одна она бы так не поразила внезапностью своего явления, как фигурка эта, представшая как бы затем, чтобы осветить комнату. С нею вместе, казалось, влетел солнечный луч, как будто рассмеялся нахмурившийся кабинет генерала. Чичиков в первую минуту не мог дать себе отчета, что такое именно пред ним стояло. Трудно было сказать, какой земли она была уроженка. Такого чистого, благородного очертанья лица нельзя было отыскать нигде, кроме разве только на одних древних камейках. Прямая и легкая, как стрелка, она как бы возвышалась над всеми своим ростом. Но это было обольщение, (о)на была вовсе не высокого роста. Происходило это <от> необыкновенно согласного соотношения между собою всех частей тела. Платье сидело на ней так, что, казалось, лучшие швеи совещались между собой, как бы получше убрать ее. Но это было также обольщение. Оделась <она> как <бы> сама собой: в двух, трех местах схватила игла кое-как неизрезанный кусок одноцветной ткани, и он уже собрался и расположился вокруг нее в таких сборах и складках, что если бы перенести их вместе с нею на картину, все барышни, одетые по моде, казались бы перед ней какими-то пеструшками, изделием лоскутного ряда. И если бы перенесть ее со всеми этими складками ее обольнувшего платья на мрамор, назвали бы его копиею гениальных.

Должно ли быть знаемо имя и отчество человека, не ознаменовавшего себя доблестями? - сказал скромно Чичиков, наклонивши голову набок.

Все же, однако ж, нужно знать...

Павел Иванович, ваше превосходительство,- сказал Чичиков, поклонившись с ловкостью почти военного человека и отпрыгнувши назад с легкостью резинного мячика.

Улинька!-сказал генерал, обратясь к дочери.- Павел Иванович сейчас сказал преинтересную новость. Сосед наш Тентетников совсем не такой глупый человек, как мы полагали. Он занимается довольно важным делом: историей генералов двенадцатого года.

Да кто же думал, что он глупый человек? -проговорила она быстро.- Разве один только Вишнепокро-мов, которому ты веришь, который и пустой, и низкий человек!

Зачем же низкий? Он пустоват, это правда,- сказал генерал.

Он подловат и гадковат, не только что пустоват. Кто так обидел своих братьев и выгнал из дому родную сестру, тот гадкий человек.

Да ведь это рассказывают только.

Таких вещей рассказывать не будут напрасно. Я не понимаю, отец, как с добрейшей душой, какая у тебя, и таким редким сердцем, ты будешь принимать человека, который как небо от земли от тебя, о котором сам знаешь, что он дурен.

Вот этак, вы видите,-сказал генерал, усмехаясь, Чичикову,-вот этак мы всегда с ней спорим.-И, оборотясь к спорящей, продолжал:-Душа моя! ведь мне ж не прогнать его?

Зачем прогонять? Но зачем показывать ему такое внимание? зачем и любить?

Здесь Чичиков почел долгом ввернуть и от себя словцо.

Все требуют к себе любви, сударыня,-сказал Чичиков.-Что ж делать? И скотинка любит, чтобы ее погладили: сквозь хлев просунет для этого морду-на, погладь!

Генерал рассмеялся.

Именно, просунет морду: погладь, погладь его! Ха, ха, ха! У него не только что рыло, весь, весь зажил в саже, а ведь тоже требует, как говорится, поощрения... Ха, ха, ха, ха! -И туловище генерала стало колебаться от смеха. Плечи, носившие некогда густые эполеты, тряслись, точно как бы носили и поныне густые эполеты.

Чичиков разрешился тоже междуиметием смеха, но, из уваженья к генералу, пустил его на букву э: хе, хе, хе, хе, хе! И туловище его также стало колебаться от смеха, хотя плечи и не тряслись, потому что не носили густых эполет.

Обокрадет, обворует казну, да еще и, каналья, наград просит! Нельзя, говорит, без поощрения, трудился... Ха, ха, ха,ха!

Болезненное чувство выразилось на благородном, милом лице девушки.

Ах, папа! Я не понимаю, как ты можешь смеяться! На меня эти бесчестные поступки наводят уныние и ничего более. Когда я вижу, что в глазах совершается обман в виду всех и не наказываются эти люди всеоб-щим презреньем, я не знаю, что со мной делается, я на ту пору становлюсь зла, даже дурна: я думаю, думаю...-И чуть сама не заплакала.

Только, пожалуйста, не гневайся на нас,-сказал генерал.-Мы тут ни в чем не виноваты. Не правда ли?-сказал он, обратясь к Чичикову.-Поцелуй меня и уходи к себе. Я сейчас стану одеваться к обеду. Ведь ты,- сказал он, посмотрев Чичикову в глаза,- надеюсь, обедаешь у меня?

Если только ваше превосходительство...

Без чинов, что тут? Я ведь еще, слава богу, могу накормить. Щи есть.

Бросив ловко обе руки наотлет, Чичиков признательно и почтительно наклонил голову книзу, так что на время скрылись из его взоров все предметы в комнате и остались видны ему только одни носки своих собственных полусапожек. Когда же, пробыв несколько времени в таком почтительном расположении, приподнял он го-лову снова кверху, он уже не увидел Улиньки. Она исчезнула. Наместо ее предстал, в густых усах и бакенбардах, великан камердинер, с серебряной лоханкой и рукомойником в руках.

Ты мне позволишь одеваться при себе?

Не только одеваться, но можете совершить при мне все, что угодно вашему превосходительству.

Опустя с одной руки халат и засуча рукава рубашки на богатырских руках, генерал стал умываться, брызгаясь и фыркая, как утка. Вода с мылом летела во все стороны.

Любят, любят, точно любят поощрение все,- сказал он, вытирая со всех сторон свою шею.-Погладь, погладь его! а ведь без поощрения так и красть не станет! Ха, ха, ха!

Чичиков был в духе неописанном. Вдруг налетело на него вдохновенье. "Генерал весельчак и добряк - попробовать?"-подумал он и, увидя, что камердинер с лоханкой вышел, вскрикнул:

Ваше превосходительство! так как вы уже так добры ко всем и внимательны, имею к вам крайнюю просьбу.

Чичиков осмотрелся вокруг.

Есть, ваше превосходительство, дряхлый старичишка дядя. У него триста душ и две тысячи <десятин> и, кроме меня, наследников никого. Сам управлять именьем, по дряхлости, не может, а мне не передает тоже. И какой странный приводит резон: "Я, говорит, племянника не знаю; может быть, он мот. Пусть он докажет мне, что он надежный человек: пусть приобретет прежде сам собой триста душ; тогда я ему отдам и свои триста душ".

Да что ж он, выходит, совсем дурак?-спросил <генерал>.

Дурак бы еще пусть, это при нем бы и оставалось. Но положение-то мое, ваше превосходительство! У старикашки завелась какая-то ключница, а у ключницы дети. Того и смотри все перейдет им.

Выжил глупый старик из ума, и больше ничего,-сказал генерал.-Только я не вижу, чем тут я могу пособить? -говорил он, смотря с изумлением на Чичикова.

Я придумал вот что. Если вы всех мертвых душ вашей деревни, ваше превосходительство, передадите мне в таком виде, как бы они были живые, с совершень-ем купчей крепости, я бы тогда эту крепость представил старику, и он наследство бы мне отдал.

Тут генерал разразился таким смехом, каким вряд ли когда смеялся человек. Как был, так и повалился он в кресла. Голову забросил назад и чуть не захлебнулся. Весь дом встревожился. Предстал камердинер. Дочь прибежала в испуге.

Отец, что с тобой случилось?-говорила она в страхе, с недоумением смотря ему в глаза.

Но генерал долго не мог издать никакого звука.

Ничего, друг мой, ничего. Ступай к себе; мы сейчас явимся обедать. Будь спокойна. Ха, ха, ха!

И, несколько раз задохнувшись, вырывался с новою силою генеральский хохот, раздаваясь от передней до последней комнаты.

Чичиков был в беспокойстве.

Дядя-то, дядя! в каких дураках будет старик! Ха, ха, ха! Мертвецов вместо живых получит! Ха, ха!

"Опять пошел!-думал про себя Чичиков.-Эк его щекотливый какой".

Ха, ха!-продолжал генерал.-Экой осел! Ведь придет же в ум требование: "Пусть прежде сам собой из ничего достанет триста душ, тогда дам ему триста душ!" Ведь он осел!

Осел, ваше превосходительство.

Ну, да и твоя-то штука попотчевать старика мертвыми! Ха, ха, ха! Я бы бог знает что дал, чтобы посмотреть, как ты ему поднесешь на них купчую крепость. Ну, что он? Каков он из себя? Очень стар?

Лет восемьдесят.

Однако ж и движется, бодр? Ведь он должен же быть и крепок, потому что при нем ведь живет и ключница?

Какая крепость! Песок сыплется, ваше превосходительство!

Экой дурак! Ведь он дурак?

Дурак, ваше превосходительство.

Однако ж выезжает? бывает в обществах? держится еще на ногах?

Держится, но с трудом.

Экой дурак! Но крепок, однако ж? Есть еще зубы?

Два зуба всего, ваше превосходительство.

Экой осел! Ты, братец, не сердись... Хоть он тебе и дядя, а ведь он осел.

Осел, ваше превосходительство. Хоть и родственник, и тяжело сознаваться в этом, но что ж делать?

Врал Чичиков: ему вовсе не тяжело было сознаться, тем более что вряд ли у него был вовек какой дядя.

Так, ваше превосходительство, отпустите мне...

Чтобы отдать тебе мертвых душ? Да за такую выдумку я их тебе с землей, с жильем! Возьми себе все кладбище! Ха, ха. ха, ха! Старик-то, старик! Ха, ха, ха, ха! В каких дураках будет дядя! Ха, ха, ха, ха!..

И генеральский смех пошел отдаваться вновь по генеральским покоям*.

* Окончание. глава в рукописи отсутствует.

Чичиков провел больше недели в городе, разъезжая по вечеринкам и обедам. Наконец он решил посетить Манилова и Собакевича, которым дал слово. «Может быть, к сему побудила его другая, более существенная причина, дело более серьезное, близшее к сердцу...» Он приказал кучеру Селифану рано утром заложить лошадей в известную бричку, а Петрушке - оставаться дома, смотреть за комнатой и чемоданом. Здесь имеет смысл сказать несколько слов об этих двух крепостных.

Петрушка ходил в несколько широком коричневом сюртуке с барского плеча и имел, по обычаю людей своего звания, крупный нос и губы. Характер у него был больше молчаливый, чем разговорчивый; он «имел даже благородное побуждение к просвещению, то есть чтению книг, содержанием которых не затруднялся; он все читал с равным вниманием». Спал, обычно, не раздеваясь, «и всегда носил с собою какой-то особенный воздух...» - когда размещал свою кровать «в прежде необитаемой комнате» и переносил туда свою шинель и пожитки, сразу казалось, что в этой комнате уже десять лет жили люди. Чичиков, человек щепетильный, иногда по утрам морщился и недовольно говорил: «Ты, брат, черт тебя знает, потеешь, что ли. Сходил бы ты хоть в баню». Петрушка на это ничего не отвечал, и спешил заняться своими делами. Кучер Селифан был совершенно другой человек...

Но нужно вернуться к главному герою. Итак, отдав с вечера нужные приказания, Чичиков проснулся рано утром, вымылся, вытерся с ног до головы мокрой губкой, что обычно делал только по воскресным дням, тщательно побрился, надел фрак, а потом шинель, спустился с лестницы и сел в бричку.

С громом выехала бричка из-под ворот гостиницы на улицу. Проходивший поп снял шляпу, несколько мальчишек в замаранных рубашках протянули руки, приговаривая: «Барин, подай сиротинке!» Кучер, заметивши, что один из них был большой охотник становиться на запятки, хлыснул его кнутом, и бричка пошла прыгать по камням. Не без радости был вдали узрет полосатый шлагбаум, дававший знать, что мостовой, как и всякой другой муке, будет скоро конец; и еще несколько раз ударившись довольно крепко головою в кузов, Чичиков понесся наконец по мягкой земле… Попадались вытянутые по шнурку деревни, постройкою похожие на старые складенные дрова, покрытые серыми крышами с резными деревянными под ними украшениями в виде висячих шитых узорами утиральников. Несколько мужиков, по обыкновению, зевали, сидя на лавках перед воротами в своих овчинных тулупах. Бабы с толстыми лицами и перевязанными грудями смотрели из верхних окон; из нижних глядел теленок или высовывала слепую морду свою свинья. Словом, виды известные. Проехавши пятнадцатую версту, он вспомнил, что здесь, по словам Манилова, должна быть его деревня, но и шестнадцатая верста пролетела мимо, а деревни все не было видно...

Поехали отыскивать Маниловку. Проехавши две версты, встретили поворот на проселочную дорогу, но уже и две, и три, и четыре версты, кажется, сделали, а каменного дома в два этажа все еще не было видно. Тут Чичиков вспомнил, что если приятель приглашает к себе в деревню за пятнадцать верст, то значит, что к ней есть верных тридцать.

«Деревня Маниловка немногих могла заманить своим местоположением». Господский дом, открытый всем ветрам, стоял одиночкой на возвышении; «покатость горы была одета подстриженным дерном». Кое-где на горе были разбросаны растения и была видна беседка с плоским зеленым куполом, деревянными голубыми колоннами и надписью: «Храм уединенного размышления». Пониже располагался заросший пруд. В низине, частью и по самому скату, темнели серенькие бревенчатые избы, которые Чичиков, неизвестно по каким причинам, сразу же начал считать и насчитал более двухсот. Кругом все было голо, лишь поодаль в стороне темнел сосновый лес.

Подъезжая ко двору, Чичиков заметил на крыльце самого хозяина, который стоял в зеленом шалоновом сюртуке, приставив руку ко лбу в виде зонтика над глазами, чтобы рассмотреть получше подъезжавший экипаж. По мере того как бричка близилась к крыльцу, глаза его делались веселее и улыбка раздвигалась более и более.

Павел Иванович! - вскричал он наконец, когда Чичиков вылезал из брички. - Насилу вы таки нас вспомнили!

Оба приятеля очень крепко поцеловались, и Манилов увел своего гостя в комнату…

Один бог разве мог сказать, какой был характер Манилова. Есть род людей, известных под именем: люди так себе, ни то ни се, ни в городе Богдан ни в селе Селифан, по словам пословицы. Может быть, к ним следует примкнуть и Манилова. На взгляд он был человек видный; черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару; в приемах и оборотах его было что-то заискивающее расположения и знакомства.

Он улыбался заманчиво, был белокур, с голубыми глазами. В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: «Какой приятный и добрый человек!» В следующую за тем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: «Черт знает что такое!» - и отойдешь подальше; если ж не отойдешь, почувствуешь скуку смертельную. От него не дождешься никакого живого или хоть даже заносчивого слова, какое можешь услышать почти от всякого, если коснешься задирающего его предмета. У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, - словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было.

Дома он говорил очень мало и большей частью размышлял и думал, но о чем он думал, тоже только Богу было известно. Хозяйство шло само собой, он даже никогда не ездил на поля. Иногда, глядя с крыльца на двор и на пруд, он рассуждал о том, как бы хорошо было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или через пруд выстроить каменный мост, на котором были бы по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян. Но все так и заканчивалось разговорами.

В кабинете Манилова лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на четырнадцатой странице, которую он постоянно читал уже два года. В доме его всегда чего-то не хватало: все кресла были обтянуты прекрасным шелком, а на два кресла ткани не хватило. В некоторых комнатах и совсем не было мебели. Вечером подавался на стол очень щегольский подсвечник и рядом с ним ставился какой-то просто медный инвалид, хромой и весь в сале.

Жена была под стать мужу. Хотя минуло восемь лет их супружества, каждый из них старался порадовать друг друга яблоком или конфеткой, приговаривая при этом: «Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек». «И ротик открывался при этом случае очень грациозно». Иногда, без всяких на то причин, они запечатлевали друг другу долгий поцелуй, во время которого можно было выкурить трубку. Ко дню рождения жена всегда готовила супругу какой-нибудь подарок, например, бисерный чехольчик на зубочистку. Словом, они были счастливы. Конечно, следует заметить, что в доме было много других занятий, кроме продолжительных поцелуев и сюрпризов... В кухне готовили глупо и без толку, в кладовой было пусто, ключница воровала, слуги пили… «Но это все предметы низкие, а Манилова была воспитана хорошо, в пансионе, где обучают трем основам добродетели: французскому языку, фортепьяно и вязанию кошельков и других сюрпризов».

Между тем Чичиков и Манилов застряли у дверей, стараясь непременно пропустить спутника первым. Наконец оба протиснулись боком. Манилов представил жену, и Чичиков про себя отметил, что она «недурна и одета к лицу».

Манилова проговорила, несколько даже картавя, что он очень обрадовал их своим приездом и что муж ее, не проходило дня, чтобы не вспоминал о нем.

Да, - примолвил Манилов, - уж она, бывало, все спрашивает меня: «Да что же твой приятель не едет?» - «Погоди, душенька, приедет». А вот вы наконец и удостоили нас своим посещением. Уж такое, право, доставили наслаждение... майский день... именины сердца...

Чичиков, услышавши, что дело уже дошло до именин сердца, несколько даже смутился и отвечал скромно, что ни громкого имени не имеет, ни даже ранга заметного.

Вы все имеете, - прервал Манилов с такою же приятною улыбкою, - все имеете, даже еще более.

Как вам показался наш город? - примолвила Манилова. - Приятно ли провели там время?

Очень хороший город, прекрасный город, - отвечал Чичиков, - и время провел очень приятно: общество самое обходительное.

Завязался пустой разговор, в ходе которого были обсуждены знакомые присутствующим чиновники: губернатор, вице-губернатор, полицеймейстер и его жена, председатель палаты, и т.д. И все они оказались «самыми достойными людьми». Затем Чичиков и Манилов заговорили о том, как приятно жить в деревне и наслаждаться природой в компании хороших образованных людей, и неизвестно, чем бы закончилось «взаимное излияние чувств», но в комнату вошел слуга и доложил, что «кушанье готово».

В столовой уже были два мальчика, сыновья Манилова. При них стоял учитель. Хозяйка села за свою суповую чашку; гостя посадили между хозяином и хозяйкой, слуга завязал детям на шею салфетки.

Какие миленькие дети, - сказал Чичиков, посмотрев на них, - а который год?

Старшему осьмой, а меньшему вчера только минуло шесть, - сказала Манилова.

Фемистоклюс! - сказал Манилов, обратившись к старшему, который старался освободить свой подбородок, завязанный лакеем в салфетку.

Чичиков поднял несколько бровь, услышав такое отчасти греческое имя, которому, неизвестно почему, Манилов дал окончание на «юс», но постарался тот же час привесть лицо в обыкновенное положение.

Фемистоклюс, скажи мне, какой лучший город во Франции?

Здесь учитель обратил все внимание на Фемистоклюса и казалось, хотел ему вскочить в глаза, но наконец совершенно успокоился и кивнул головою, когда Фемистоклюс сказал: «Париж».

А у нас какой лучший город? - спросил опять Манилов.

Учитель опять настроил внимание.

Петербург, - отвечал Фемистоклюс.

А еще какой?

Москва, - отвечал Фемистоклюс.

Умница, душенька! - сказал на это Чичиков. - Скажите, однако ж... - продолжал он, обратившись тут же с некоторым видом изумления к Маниловым, - в такие лета и уже такие сведения! Я должен вам сказать, что в этом ребенке будут большие способности.

О, вы еще не знаете его, - отвечал Манилов, у него чрезвычайно много остроумия. Вот меньшой, Алкид, тот не так быстр, а этот сейчас, если что-нибудь встретит, букашку, козявку, так уж у него вдруг глазенки и забегают; побежит за ней следом и тотчас обратит внимание. Я его прочу по дипломатической части. Фемистоклюс, - продолжал он, снова обратясь к нему, - хочешь быть посланником?

Хочу, - отвечал Фемистоклюс, жуя хлеб и болтая головой направо и налево.

В это время стоявший позади лакей утер посланнику нос, и очень хорошо сделал, иначе бы канула в суп препорядочная посторонняя капля. Разговор начался за столом об удовольствии спокойной жизни, прерываемый замечаниями хозяйки о городском театре и об актерах.

После обеда Манилов намеревался препроводить гостя в гостиную, как вдруг «гость объявил с весьма значительным видом, что он намерен с ним поговорить об одном очень нужном деле».

В таком случае позвольте мне вас попросить в мой кабинет, - сказал Манилов и повел в небольшую комнату, обращенную окном на синевший лес. - Вот мой уголок, - сказал Манилов.

Приятная комнатка, - сказал Чичиков, окинувши ее глазами.

Комната была, точно, не без приятности: стены были выкрашены какой-то голубенькой краской вроде серенькой, четыре стула, одно кресло, стол, на котором лежала книжка с заложенною закладкою, о которой мы уже имели случай упомянуть, несколько исписанных бумаг, но больше всего было табаку. Он был в разных видах: в картузах и в табачнице, и, наконец, насыпан был просто кучею на столе. На обоих окнах тоже помещены были горки выбитой из трубки золы, расставленные не без старания очень красивыми рядками. Заметно было, что это иногда доставляло хозяину препровождение времени.

Позвольте вас попросить расположиться в этих креслах, - сказал Манилов. - Здесь вам будет попокойнее.

Позвольте, я сяду на стуле.

Позвольте вам этого не позволить, - сказал Манилов с улыбкою. - Это кресло у меня уж ассигновано для гостя: ради или не ради, но должны сесть.

Чичиков сел.

Позвольте мне вас попотчевать трубочкою.

Нет, не курю, - отвечал Чичиков ласково и как бы с видом сожаления…

Но позвольте прежде одну просьбу... - проговорил он голосом, в котором отдалось какое-то странное или почти странное выражение, и вслед за тем неизвестно чего оглянулся назад. - Как давно вы изволили подавать ревизскую сказку (именной список крепостных крестьян, представляемый помещиками по время ревизии, переписи крестьян - прим. ред. )?

Да уж давно; а лучше сказать, не припомню.

Как с того времени много у вас умерло крестьян?

А не могу знать; об этом, я полагаю, нужно спросить приказчика. Эй, человек! позови приказчика, он должен быть сегодня здесь.

Приказчик явился...

Послушай, любезный! сколько у нас умерло крестьян с тех пор, как подавали ревизию?

Да как сколько? Многие умирали с тех пор, - сказал приказчик и при этом икнул, заслонив рот слегка рукою, наподобие щитка.

Да, признаюсь, я сам так думал, - подхватил Манилов, - именно, очень многие умирали! - Тут он оборотился к Чичикову и прибавил еще: - Точно, очень многие.

А как, например, числом? - спросил Чичиков.

Да, сколько числом? - подхватил Манилов.

Да как сказать числом? Ведь неизвестно, сколько умирало, их никто не считал.

Да, именно, - сказал Манилов, обратясь к Чичикову, - я тоже предполагал, большая смертность; совсем неизвестно, сколько умерло.

Ты, пожалуйста, их перечти, - сказал Чичиков, - и сделай подробный реестрик всех поименно.

Да, всех поименно, - сказал Манилов.

Приказчик сказал: «Слушаю!» - и ушел.

А для какие причин вам это нужно? - спросил по уходе приказчика Манилов.

Этот вопрос, казалось, затруднил гостя, в лице его показалось какое-то напряженное выражение, от которого он даже покраснел, - напряжение что-то выразить, не совсем покорное словам. И в самом деле, Манилов наконец услышал такие странные и необыкновенные вещи, какие еще никогда не слыхали человеческие уши.

Вы спрашиваете, для каких причин? причины вот какие: я хотел бы купить крестьян... - сказал Чичиков, заикнулся и не кончил речи.

Но позвольте спросить вас, - сказал Манилов, - как желаете вы купить крестьян: с землею или просто на вывод, то есть без земли?

Нет, я не то чтобы совершенно крестьян, - сказал Чичиков, - я желаю иметь мертвых...

Как-с? извините... я несколько туг на ухо, мне послышалось престранное слово...

Я полагаю приобресть мертвых, которые, впрочем, значились бы по ревизии как живые, - сказал Чичиков.

Манилов выронил тут же чубук с трубкою на пол и как разинул рот, так и остался с разинутым ртом в продолжение нескольких минут. Оба приятеля, рассуждавшие о приятностях дружеской жизни, остались недвижимы, вперя друг в друга глаза, как те портреты, которые вешались в старину один против другого по обеим сторонам зеркала. Наконец Манилов поднял трубку с чубуком и поглядел снизу ему в лицо, стараясь высмотреть, не видно ли какой усмешки на губах его, не пошутил ли он; но ничего не было видно такого, напротив, лицо даже казалось степеннее обыкновенного; потом подумал, не спятил ли гость как-нибудь невзначай с ума, и со страхом посмотрел на него пристально; но глаза гостя были совершенно ясны, не было в них дикого, беспокойного огня, какой бегает в глазах сумасшедшего человека, все было прилично и в порядке. Как ни придумывал Манилов, как ему быть и что ему сделать, но ничего другого не мог придумать, как только выпустить изо рта оставшийся дым очень тонкой струею.

Итак, я бы желал знать, можете ли вы мне таковых, не живых в действительности, но живых относительно законной формы, передать, уступить или как вам заблагорассудится лучше?

Но Манилов так сконфузился и смешался, что только смотрел на него.

Мне кажется, вы затрудняетесь?.. - заметил Чичиков.

Я?.. нет, я не то, - сказал Манилов, - но я не могу постичь... извините... я, конечно, не мог получить такого блестящего образования, какое, так сказать, видно во всяком вашем движении; не имею высокого искусства выражаться... Может быть, здесь... в этом, вами сейчас выраженном изъяснении... скрыто другое... Может быть, вы изволили выразиться так для красоты слога?

Нет, - подхватил Чичиков, - нет, я разумею предмет таков как есть, то есть те души, которые, точно, уже умерли.

Манилов совершенно растерялся. Он чувствовал, что ему нужно что-то сделать, предложить вопрос, а какой вопрос - черт его знает. Кончил он наконец тем, что выпустил опять дым, но только уже не ртом, а чрез носовые ноздри.

Итак, если нет препятствий, то с богом можно бы приступить к совершению купчей крепости, - сказал Чичиков.

Как, на мертвые души купчую?

А, нет! - сказал Чичиков. - Мы напишем, что они живы, так, как стоит действительно в ревизской сказке. Я привык ни в чем не отступать от гражданских законов, хотя за это и потерпел на службе, но уж извините: обязанность для меня дело священное, закон - я немею пред законом.

Последние слова понравились Манилову, но в толк самого дела он все-таки никак не вник и вместо ответа принялся насасывать свой чубук так сильно, что тот начал наконец хрипеть, как фагот. Казалось, как будто он хотел вытянуть из него мнение относительно такого неслыханного обстоятельства; но чубук хрипел и больше ничего.

Может быть, вы имеете какие-нибудь сомнения?

О! помилуйте, ничуть. Я не насчет того говорю, чтобы имел какое-нибудь, то есть, критическое предосуждение о вас. Но позвольте доложить, не будет ли это предприятие или, чтоб еще более, так сказать, выразиться, негоция, - так не будет ли эта негоция несоответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России?

Чичикову удалось все-таки убедить Манилова, что никакого нарушения гражданского закона не будет, что подобное предприятие никак не будет не соответствующим гражданским постановлениям и дальнейшим видам России. Казна получит даже выгоды в виде законных пошлин. Когда Чичиков заговорил о цене, Манилов удивился:

Как в цене? - сказал опять Манилов и остановился. - Неужели вы полагаете, что я стану брать деньги за души, которые в некотором роде окончили свое существование? Если уж вам пришло этакое, так сказать, фантастическое желание, то с своей стороны я передаю их вам безынтересно и купчую беру на себя.

Чичиков рассыпался в благодарностях, растрогав Манилова. После этого гость собрался уезжать, и, несмотря на все уговоры хозяев остаться погостить еще немного, поспешил откланяться. Манилов долго стоял на крыльце, провожая глазами удалявшуюся бричку. А когда вернулся в комнату, предался размышлениям о том, как было бы хорошо иметь такого друга, как Чичиков, жить с ним по соседству, проводить время в приятных беседах. Размечтался и о том, что вот государь, узнав об их дружбе, пожаловал бы их генералами. Но странная просьба Чичикова прервала его мечтанья. Сколько не думал он, никак не мог взять ее в толк, и все время сидел и курил трубку.

В маленький городок приезжает Павел Чичиков, мужчина среднего возраста с округлыми чертами лица. Поселившись в гостинице, Чичиков начинает расспрашивать трактирщика о городе и его обитателях. Позже он сам отправится с визитами к губернатору, чиновникам, помещикам. С каждым он ведёт себя вежливо и учтиво, сумев таким образом расположить к себе всех. О себе Чичиков рассказывает мало, на все вопросы отвечает уклончиво.

Вскоре Чичиков отправляется в гости в Маниловку к помещику Манилову. Хозяин до приторности ласков и любезен с гостем. Чичиков признаётся, что желает выкупить умерших крестьян, чья смерть еще не прописана в бумагах. Убедив Манилова, он покупает мёртвые души и отправляется дальше. Вскоре он знакомится с Настасьей Коробочкой, бестолковой и пугливой старушкой. Мужчине удалось убедить помещицу продать ему души. Помещик Собакевич жил в большом и крепком доме. Собакевич нисколько не встревожен сомнительным предложением Чичикова относительно продажи мёртвых душ и, торгуясь, продает ему их.

Утром Чичиков в сопровождении Манилова идет в Палату заключить сделку. Дав взятки ответственным лицам, Павлу удаётся заверить куплю мертвых душ.

По городку тем временем пошла молва об ушлом Чичикове. Поговаривали, что у него миллионы на счетах, девушки мечтают познакомиться с проворным дельцом.

Губернатор устраивает бал, на которым собирается весь свет города. Чичикова буквально разрывают дамы, но он следит за дочерью губернатора, молодой юной девушкой, только что выпустившейся из института. Оставшиеся без его внимания дамы возмущены, а тут ещё вламывается пьяный Ноздрев, устроивший скандал. Чичиков поспешно удалился с приёма.

Слухи постепенно обрастают новыми деталями и домыслами, и в конечном итоге весь городок обсуждает, как Чичиков угрозами и шантажом вынудил бедную Коробочку совершить невыгодную сделку. Другие судачили, что всё, чего хотел Чичиков – увести дочь губернатора. В это время становится известно о беглом разбойнике Копейкине, и горожане решили, что это и есть Чичиков. Кто-то высказывался даже, что Павел – это сам Наполеон.

В домах перестают принимать Чичикова, так что ему пришлось покинуть город. Герой всеми способами и любыми доступными путями пытался сколотить себе состояние. До аферы с мёртвыми душами он служил на таможне, где беззастенчиво брал взятки от контрабандистов. Попав под следствие, он покинул губернию, оставшись ни с чем.

Главная мысль рассказа Мёртвые души Гоголя

Произведение стало точным отражением государства первой половины XIX века, а его герои стали нарицательными. Именно эта поэма дала начало новому течению «критического реализма».

Кратчайшее содержание, очень кратко

Можете использовать этот текст для читательского дневника

Гоголь. Все произведения

• Вечер накануне Ивана Купала
• Мёртвые души
• Шинель

Мёртвые души. Картинка к рассказу

Сейчас читают

• Краткое содержание Беляев Ариэль

  Один мальчик, который учился в специальной закрытой школе, был см по себе очень сильный духом, так как именно это заведение занималось тем, что всех детей, откуда только возможно, брали, или же даже похищали

• Краткое содержание Храбрый утенок Житкова

  Маленьких утят кормили рублеными яйцами. Хозяйка по утрам ставила тарелку с яйцами возле куста. Утята со всех ног бежали к тарелке, но тут, откуда ни возьмись, появлялась огромная стрекоза

• Краткое содержание Сорокин Норма

  Роман состоит из 8 частей, помимо вступления и заключения. В начале романа описано как в дом диссидента наведываются сотрудники КГБ с обыском и изымают запрещенные рукописи. Далее идет пересказ этой самой рукописи

• Краткое содержание Чехов Предложение

  Главный герой юмористической пьесы-шутки Антона Павловича Чехова - Ломов Иван Васильевич. Герой - здоровый и упитанный мужчина тридцати пяти лет. Он приезжает в имение к своему соседу - помещику Степану Степановичу Чубукову.

• Краткое содержание сказки Три медведя Толстого

  Одна девочка пошла в лес, и там заблудилась. Стала она искать обратную дорогу, да не нашла. Вместо этого она увидела на опушке маленькую избушку. Девочка зашла туда

Главная » Времена в английском языке » Краткий пересказ 2 тома мертвые души. Мёртвые души