Известные русские исторические личности и их цитаты о либералах. Либеральное движение

Владимир Бортко , режиссёр
Странная вещь — русский либерал. Это единственный человек в мире, который ненавидит и бьёт свою мать, свою землю. И малейшая её ошибка — он начинает хохотать, потирать потные ручонки, дико радуется по этому поводу, забывая, что это его мать.

Если спросить наших либералов: вам что, действительно хочется, чтобы тут всё пошло прахом? Боюсь, что мы получим ответ: мы Родину любим, но пусть тут хоть всё сгорит, лишь бы торжествовала либеральная идея.

Неизвестный
Большинство российских либералов - либералы-рыночники. Слово рынок следует употреблять здесь в значении "базар".

Фёдор Тютчев , поэт
Напрасный труд! Нет, их не вразумишь:
Чем либеральней, тем они пошлее;
Цивилизация для них фетиш,
Но недоступна им её идея.
Как перед ней не гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья от Европы:
В её глазах вы будете всегда,
Не слуги просвещенья, а холопы.

…Можно было бы дать анализ современного явления, приобретающего все более патологический характер. Это русофобия некоторых русских людей… Раньше они говорили нам, и они действительно так считали, что в России им ненавистно бесправие, отсутствие свободы печати и т.д. и т.п., что именно бесспорным наличием в ней всего этого им и нравится Европа… А теперь что мы видим? По мере того, как Россия, добиваясь большей свободы, все более самоутверждается, нелюбовь к ней этих господ только усиливается. Они никогда так сильно не ненавидели прежние установления, как ненавидят современные направления общественной мысли в России.
Что же касается Европы, то, как мы видим, никакие нарушения в области правосудия, нравственности и даже цивилизации нисколько не уменьшили их расположения к ней… Словом, в явлении, о котором я говорю, о принципах как таковых не может быть и речи, действуют только инстинкты…

Фёдор Достоевский , писатель
Наш русский либерал прежде всего лакей и только и смотрит, как бы кому-нибудь сапоги вычистить.
Если кто погубит Россию, то это будут не коммунисты, не анархисты, а проклятые либералы.

Николай Некрасов , поэт и гражданин.
Грош у новейших господ
Выше стыда и закона;
Нынче тоскует лишь тот,
Кто не украл миллиона.

Бредит Америкой Русь,
К ней тяготея сердечно...
Шуйско-Ивановский гусь -
Американец?.. Конечно!

Что ни попало - тащат,
"Наш идеал,- говорят,-
Заатлантический брат:
Бог его - тоже ведь доллар!.."

Правда! но разница в том:
Бог его - доллар, добытый трудом,
А не украденный доллар!

Антон Чехов , писатель-сатирик, драматург.
Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, лживую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр.

Лев Гумилёв , историк.
Нынешняя интеллигенция - это такая духовная секта. Что характерно: ничего не знают, ничего не умеют, но обо всем судят и совершенно не приемлют инакомыслия...

Е. И. Мартынов , генерал-майор, военный историк
Попробуйте задать нашим интеллигентам вопросы: что такое война, патриотизм, армия, военная специальность, воинская доблесть? Девяносто из ста ответят вам: война - преступление, патриотизм - пережиток старины, армия - главный тормоз прогресса, военная специальность - позорное ремесло, воинская доблесть - проявление глупости и зверства...

Василий Ключевский , историк.
Есть такая слабогузая интеллигенция, которая ни о чем не может помолчать, ничего не может донести до места, а через газеты валит наружу все, чем засорится ее неразборчивый желудок.

Александр Пушкин , солнце русской поэзии.
Ты просвещением свой разум осветил,
Ты правды лик увидел,
И нежно чуждые народы возлюбил,
И мудро свой возненавидел.

Во многих цитатах говорится об интеллигенции, подразумевая под этим словом особую прослойку людей преимущественно нефизического труда. Интеллигент - не равен либералу. Но почти всегда: либерал - это интеллигент. Именно в этом аспекте об интеллигенции и писали многие авторы, чьи цитаты приведены здесь.

Встречаются, разумеется, и достойные интеллигенты: патриоты России, которыми мы можем гордиться и восхищаться.

Но в этом сборнике цитат речь идёт не о них, а о тех, кого сейчас называют «либерастами».

Александр Сергеевич Пушкин

Ты просвещением свой разум осветил,

Ты правды лик увидел,

И нежно чуждые народы возлюбил,

И мудро свой возненавидел.

Ты руки потирал от наших неудач,

С лукавым смехом слушал вести,

Когда полки бежали вскачь

И гибло знамя нашей чести.

Фёдор Михайлович Достоевский

«Бесы»:

Наш русский либерал прежде всего лакей и только и смотрит, как бы кому-нибудь сапоги вычистить.

«Идиот»:

- …по моим многочисленным наблюдениям, никогда наш либерал не в состоянии позволить иметь кому-нибудь своё особое убеждение и не ответить тотчас же своему оппоненту ругательством или даже чем-нибудь хуже…

Либерализм не есть грех; это необходимая составная часть всего целого, которое без него распадётся или замертвеет; либерализм имеет такое же право существовать, как и самый благонравный консерватизм; но я на русский либерализм нападаю, и опять-таки повторяю, что за то, собственно, и нападаю на него, что русский либерал не есть русский либерал, а есть не русский либерал. Дайте мне русского либерала, и я его сейчас же при вас поцелую…

- …В факте этом выражается вся сущность русского либерализма того рода, о котором я говорю. Во-первых, что же, и есть либерализм, если говорить вообще, как не нападение (разумное или ошибочное, это другой вопрос) на существующие порядки вещей? Ведь так? Ну, так факт мой состоит в том, что русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, а не на один только порядок, не на русские порядки, а на самую Россию. Мой либерал дошёл до того, что отрицает самую Россию, то есть ненавидит и бьёт свою мать. Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нем смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, все. Если есть для него оправдание, так разве в том, что он не понимает, что делает, и свою ненависть к России принимает за самый плодотворный либерализм…

критик о Смердякове из «Братьев Карамазовых»:

Подымется в России лакей и в час великой опасности для нашей родины скажет: «я всю Россию ненавижу», «я не только не желаю быть военным, гусаром, но желаю, напротив, уничтожения всех солдат-с». На вопрос: «а когда неприятель придёт, кто же нас защищать будет?», бунтующий лакей ответил: «В двенадцатом году было великое нашествие императора Наполеона французского первого, и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки».

Лев Николаевич Толстой

Степан Аркадьич не избирал ни направления, ни взглядов, а эти направления и взгляды сами приходили к нему, точно так же, как он не выбирал формы шляпы или сюртука, а брал те, которые носят. А иметь взгляды ему, жившему в известном обществе, при потребности некоторой деятельности мысли, развивающейся обыкновенно в лета зрелости, было так же необходимо, как иметь шляпу. Если и была причина, почему он предпочитал либеральное направление консервативному, какого держались тоже многие из его круга, то это произошло не оттого, чтоб он находил либеральное направление более разумным, но потому, что оно подходило ближе к его образу жизни. Либеральная партия говорила, что в России все дурно, и действительно, у Степана Аркадьича долгов было много, а денег решительно недоставало. Либеральная партия говорила, что брак есть отжившее учреждение и что необходимо перестроить его, и действительно, семейная жизнь доставляла мало удовольствия Степану Аркадьичу и принуждала его лгать и притворяться, что было так противно его натуре. Либеральная партия говорила, или, лучше, подразумевала, что религия есть только узда для варварской части населения, и действительно, Степан Аркадьич не мог вынести без боли в ногах даже короткого молебна и не мог понять, к чему все эти страшные и высокопарные слова о том свете, когда и на этом жить было бы очень весело. Вместе с этим Степану Аркадьичу, любившему весёлую шутку, было приятно иногда озадачить смирного человека тем, что если уже гордиться породой, то не следует останавливаться на Рюрике и отрекаться от первого родоначальника – обезьяны. Итак, либеральное направление сделалось привычкой Степана Аркадьича, и он любил свою газету, как сигару после обеда, за лёгкий туман, который она производила в его голове

Анна Каренина. 1873-1877

Антон Павлович Чехов

Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, лживую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр.

«Записные книжки»:

Умеренный либерализм: нужна собаке свобода, но все-таки её нужно на цепи держать.

«Маска»:

Было 12 часов ночи. Не танцующие интеллигенты без масок - их было пять душ - сидели в читальне за большим столом и, уткнув носы и бороды в газеты, читали, дремали и, по выражению местного корреспондента столичных газет, очень либерального господина, - «мыслили».

Николай Семёнович Лесков

- «Если ты не с нами, так ты подлец!» По мнению автора статьи «Учиться или не учиться», это лозунг нынешних русских либералов. Мы совершенно согласны с автором, что приведённая фраза есть действительно лозунг наших либералов. «Если ты не с нами, так ты подлец!» Держась такого принципа, наши либералы предписывают русскому обществу разом отречься от всего, во что оно верило и что срослось с его природой. Отвергайте авторитеты, не стремитесь к никаким идеалам, не имейте никакой религии (кроме тетрадок Фейербаха и Бюхнера), не стесняйтесь никакими нравственными обязательствами, смейтесь над браком, над симпатиями, над духовной чистотой, а не то вы «подлец»! Если вы обидитесь, что вас назовут подлецом, ну, так вдобавок вы ещё «тупоумный глупец и дрянной пошляк». При таких-то воззрениях в наше время слагаются репутации многих или почти всех общественных деятелей…

Из статьи «Деспотизм либералов», 1862 год.

Фёдор Иванович Тютчев

Напрасный труд!

Нет, их не вразумишь:

Чем либеральней, тем они пошлее;

Цивилизация для них фетиш,

Но недоступна им её идея.

Как перед ней не гнитесь, господа,

Вам не снискать признанья от Европы:

В её глазах вы будете всегда,

Не слуги просвещенья, а холопы.

Можно было бы дать анализ современного явления, приобретающего все более патологический характер. Это русофобия некоторых русских людей… Раньше они говорили нам, и они действительно так считали, что в России им ненавистно бесправие, отсутствие свободы печати и т.д. и т.п., что именно бесспорным наличием в ней всего этого им и нравится Европа… А теперь что мы видим? По мере того, как Россия, добиваясь большей свободы, все более самоутверждается, нелюбовь к ней этих господ только усиливается. Они никогда так сильно не ненавидели прежние установления, как ненавидят современные направления общественной мысли в России. Что же касается Европы, то, как мы видим, никакие нарушения в области правосудия, нравственности и даже цивилизации нисколько не уменьшили их расположения к ней… Словом, в явлении, о котором я говорю, о принципах как таковых не может быть и речи, действуют только инстинкты…

Евгений Иванович Мартынов, генерал-майор, военный историк

Попробуйте задать нашим интеллигентам вопросы: что такое война, патриотизм, армия, военная специальность, воинская доблесть? Девяносто из ста ответят вам: война - преступление, патриотизм - пережиток старины, армия - главный тормоз прогресса, военная специальность - позорное ремесло, воинская доблесть - проявление глупости и зверства...

Василий Осипович Ключевский, историк

Есть такая слабогузая интеллигенция, которая ни о чем не может помолчать, ничего не может донести до места, а через газеты валит наружу все, чем засорится её неразборчивый желудок.

Классификация интеллигенции:

1) Люди с лоскутным миросозерцанием, сшитым из обрезков газетных и журнальных.

2) Сектанты с затверженными заповедями, но без образа мыслей и даже без способности к мышлению: <...>, толстовцы etc.

3) Щепки, плывущие по течению, оппортунисты либеральные или консервативные, и без верований, и без мыслей, с одними словами и аппетитами.

Статья из газеты «Санкт-Петербургские ведомости», 1861 г

Учиться или не учиться? Смешно и грустно, но мы должны задать этот вопрос. Россия нуждается в образованных людях, а студенты, вместо того чтобы слушать лекции, шатаются по улицам, без пользы растрачивая дорогое время. Как это досадно. Что это за демонстрации! Зачем наши либералы сбивают с толку молодых людей? Кто от этого выиграет? Конечно, не студенты, не общество, не наука. Не знаем, выиграют ли от этого те бонапартики, которые в настоящее время так шумят… «Если ты не с нами, так ты подлец» - вот их лозунг. «Если мы что признали истиной, признавайте и вы! А если не хотите, то вы дрянные пошляки, и мы с трудом удерживаемся от…» Нет, это не либерализм, это… настоящий тамерлановский деспотизм, а наши либералы - хуже турецких пашей; за их цветистыми речами, за их «свободой» - будущий зажим народа…

Николай Александрович Бердяев, философ

В русской интеллигенции рационализм сознания сочетался с исключительной эмоциональностью и со слабостью самоценной умственной жизни… Сама наука и научный дух не привились у нас, были восприняты не широкими массами интеллигенции, а лишь немногими. Учёные никогда не пользовались у нас особенным уважением и популярностью, и если они были политическими индифференистами, то сама их наука считалась ненастоящей…

Интеллигенция скорее напоминает монашеский орден или религиозную секту, со своей особой моралью, очень нетерпимой, со своим обязательным миросозерцанием, со своими особыми нравами и обычаями… Для интеллигенции характерна беспочвенность, разрыв со всяким сословным бытом и традициями… интеллигенция оказалась оторванной от реального социального дела, и это очень способствовало развитию в ней социальной мечтательности…

Целое столетие русская интеллигенция жила отрицанием и подрывала основы существования России.

Георгий Петрович Федотов, историк, философ, религиозный мыслитель и публицист

Интеллигенция - это специфическая группа, объединяемая идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей.

Виссарион Григорьевич Белинский, писатель, философ

Я питаю личную вражду к такого рода либералам. Это враги всякого успеха. Своими дерзкими глупостями они раздражают правительство, делают его подозрительным, готовым видеть бунт там, где нет ничего…

Письмо Белинского Анненкову, 1847 год.

Борис Николаевич Чичерин, русский философ

Русский либерал теоретически не признает никакой власти. Он хочет повиноваться только тому закону, который ему нравится. Самая необходимая деятельность государства кажется ему притеснением. Он… завидит на улице полицейского чиновника или солдата, и в нём кипит негодование. Русский либерал выезжает на нескольких громких словах: свобода, гласность, общественное мнение…, слияние с народом и т.п., которым он не знает границ и которые поэтому остаются общими местами, лишёнными всякого существенного содержания. Оттого самые элементарные понятия - повиновение закону, потребность полиции, необходимость чиновников - кажутся ему порождением возмутительного деспотизма…

Откуда же все это происходит? отчего против вас поднимается вопль в известном разряде журналистики? Оттого, что вы имели неосторожность или дерзость произнести некоторые слова, которые возбуждают колер в либеральных детях: государство, закон, чиновник, централизация. Мало того, вы даже не произносили слова «централизация», но подозревают, что вы могли его произнести. Этого довольно: либеральные дети больше ничего не видят; зажмурив глаза и закусив удила, они стремглав кидаются вперёд и победоносно ниспровергают ветряные мельницы.

Мы, давнишние либералы, вскормленные на любви к свободе, радуемся новому либеральному движению в России. Но мы далеки от сочувствия всему, что говорится и делается во имя свободы. Подчас её и не узнаешь в лице самых рьяных её обожателей. Слишком часто насилие, нетерпимость и безумие прикрываются именем обаятельной идеи, как подземные силы, надевшие на себя доспехи олимпийской богини. Либерализм является в самых разнообразных видах, и тот, кому дорога истинная свобода, с ужасом и отвращением отступает от тех уродливых явлений, которые выдвигаются под её знаменем.

Второй вид либерализма можно назвать либерализмом оппозиционным. Но, Боже мой! Какая тут представляется пёстрая смесь людей! Сколько разнородных побуждений, сколько разнохарактерных типов - от Собакевича, который уверяет, что один прокурор - порядочный человек, да и тот свинья, до помещика, негодующего за отнятие крепостного права, до вельможи, впавшего в немилость и потому кинувшегося в оппозицию, пока не воссияет над ним улыбка, которая снова обратит его к власти!

В практической жизни оппозиционный либерализм держится тех же отрицательных правил. Первое и необходимое условие - не иметь ни малейшего соприкосновения с властью, держаться как можно дальше от неё. Это не значит, однако, что следует отказываться от доходных мест и чинов. Для природы русского человека такое требование было бы слишком тяжело. Многие и многие оппозиционные либералы сидят на тёплых местечках, надевают придворный мундир, делают отличную карьеру, и тем не менее считают долгом, при всяком удобном случае бранить то правительство, которому они служат, и тот порядок, которым они наслаждаются. Но чтобы независимый человек дерзнул сказать слово в пользу власти, - Боже упаси! Тут поднимется такой гвалт, что и своих не узнаешь. Это - низкопоклонство, честолюбие, продажность. Известно, что всякий порядочный человек должен непременно стоять в оппозиции и ругаться.

«Различные виды либерализма». 1861 г.

Иоанн Кронштадтский, священник, богослов

Демократия -- в аду, а на небе -- Царство.

Пётр Яковлевич Чаадаев

Русский либерал - бессмысленная мошка, толкущаяся в солнечном луче; солнце это - солнце Запада.

Николай Михайлович Языков, поэт. 1844

К не нашим

О вы, которые хотите

Преобразить, испортить нас

И онемечить Русь, внемлите

Простосердечный мой возглас!

Кто б ни был ты, одноплеменник

И брат мой: жалкий ли старик,

Её торжественный изменник,

Её надменный клеветник;

Иль ты, сладкоречивый книжник,

Оракул юношей-невежд,

Ты, легкомысленный сподвижник

Беспутных мыслей и надежд;

И ты, невинный и любезный,

Поклонник темных книг и слов,

Восприниматель достослёзный

Чужих суждений и грехов;

Вы, люд заносчивый и дерзкой,

Вы, опрометчивый оплот

Ученья школы богомерзкой,

Вы все – не русский вы народ!

Не любо вам святое дело

И слава нашей старины;

В вас не живёт, в вас помертвело

Родное чувство. Вы полны

Не той высокой и прекрасной

Любовью к родине, не тот

Огонь чистейший, пламень ясный

Вас поднимает; в вас живёт

Любовь не к истине, не к благу!

Народный глас – он божий глас, -

Не он рождает в вас отвагу:

Он чужд, он странен, дик для вас.

Вам наши лучшие преданья

Смешно, бессмысленно звучат;

Могучих прадедов деянья

Вам ничего не говорят;

Их презирает гордость ваша.

Святыня древнего Кремля,

Надежда, сила, крепость наша –

Ничто вам! Русская земля

От вас не примет просвещенья,

Вы страшны ей: вы влюблены

В свои предательские мненья

И святотатственные сны!

Хулой и лестию своею

Не вам её преобразить,

Вы, не умеющие с нею

Ни жить, ни петь, ни говорить!

Умолкнет ваша злость пустая,

Замрёт неверный ваш язык:

Крепка, надёжна Русь святая,

Только вечером, уже в восьмом часу, я застал его дома. К удивлению моему, у него сидели гости — Алексей Нилыч и еще один полузнакомый мне господин, некто Шигалев, родной брат жены Виргинского. Этот Шигалев, должно быть, уже месяца два как гостил у нас в городе; не знаю, откуда приехал; я слышал про него только, что он напечатал в одном прогрессивном петербургском журнале какую-то статью. Виргинский познакомил меня с ним случайно, на улице. В жизнь мою я не видал в лице человека такой мрачности, нахмуренности и пасмурности. Он смотрел так, как будто ждал разрушения мира, и не то чтобы когда-нибудь, по пророчествам, которые могли бы и не состояться, а совершенно определенно, так-этак послезавтра утром, ровно в двадцать пять минут одиннадцатого. Мы, впрочем, тогда почти ни слова и не сказали, а только пожали друг другу руки с видом двух заговорщиков. Всего более поразили меня его уши неестественной величины, длинные, широкие и толстые, как-то особенно врозь торчавшие. Движения его были неуклюжи и медленны. Если Липутин и мечтал когда-нибудь, что фаланстера могла бы осуществиться в нашей губернии, то этот наверное знал день и час, когда это сбудется. Он произвел на меня впечатление зловещее; встретив же его у Шатова теперь, я подивился, тем более что Шатов и вообще был до гостей не охотник. Еще с лестницы слышно было, что они разговаривают очень громко, все трое разом, и, кажется, спорят; но только что я появился, все замолчали. Они спорили стоя, а теперь вдруг все сели, так что и я должен был сесть. Глупое молчание не нарушалось минуты три полных. Шигалев хотя и узнал меня, но сделал вид, что не знает, и наверно не по вражде, а так. С Алексеем Нилычем мы слегка раскланялись, но молча и почему-то не пожали друг другу руки. Шигалев начал, наконец, смотреть на меня строго и нахмуренно, с самою наивною уверенностию, что я вдруг встану и уйду. Наконец Шатов привстал со стула, и все тоже вдруг вскочили. Они вышли не прощаясь, только Шигалев уже в дверях сказал провожавшему Шатову: — Помните, что вы обязаны отчетом. — Наплевать на ваши отчеты, и никакому черту я не обязан, — проводил его Шатов и запер дверь на крюк. — Кулики! — сказал он, поглядев на меня и как-то криво усмехнувшись. Лицо у него было сердитое, и странно мне было, что он сам заговорил. Обыкновенно случалось прежде, всегда, когда я заходил к нему (впрочем, очень редко), что он нахмуренно садился в угол, сердито отвечал и только после долгого времени совершенно оживлялся и начинал говорить с удовольствием. Зато, прощаясь, опять, всякий раз, непременно нахмуривался и выпускал вас, точно выживал от себя своего личного неприятеля. — Я у этого Алексея Нилыча вчера чай пил, — заметил я, — он, кажется, помешан на атеизме. — Русский атеизм никогда дальше каламбура не заходил, — проворчал Шатов, вставляя новую свечу вместо прежнего огарка. — Нет, этот, мне показалось, не каламбурщик; он и просто говорить, кажется, не умеет, не то что каламбурить. — Люди из бумажки; от лакейства мысли всё это, — спокойно заметил Шатов, присев в углу на стуле и упершись обеими ладонями в колени. — Ненависть тоже тут есть, — произнес он, помолчав с минуту, — они первые были бы страшно несчастливы, если бы Россия как-нибудь вдруг перестроилась, хотя бы даже на их лад, и как-нибудь вдруг стала безмерно богата и счастлива. Некого было бы им тогда ненавидеть, не на кого плевать, не над чем издеваться! Тут одна только животная, бесконечная ненависть к России, в организм въевшаяся... И никаких невидимых миру слез из-под видимого смеха тут нету! Никогда еще не было сказано на Руси более фальшивого слова, как про эти незримые слезы! — вскричал он почти с яростью. — Ну уж это вы бог знает что! — засмеялся я. — А вы — «умеренный либерал», — усмехнулся и Шатов. — Знаете, — подхватил он вдруг, — я, может, и сморозил про «лакейство мысли»; вы, верно, мне тотчас же скажете: «Это ты родился от лакея, а я не лакей». — Вовсе я не хотел сказать... что вы! — Да вы не извиняйтесь, я вас не боюсь. Тогда я только от лакея родился, а теперь и сам стал лакеем, таким же, как и вы. Наш русский либерал прежде всего лакей и только и смотрит, как бы кому-нибудь сапоги вычистить. — Какие сапоги? Что за аллегория? — Какая тут аллегория! Вы, я вижу, смеетесь... Степан Трофимович правду сказал, что я под камнем лежу, раздавлен, да не задавлен, и только корчусь; это он хорошо сравнил. — Степан Трофимович уверяет, что вы помешались на немцах, — смеялся я, — мы с немцев всё же что-нибудь да стащили себе в карман. — Двугривенный взяли, а сто рублей своих отдали. С минуту мы помолчали. — А это он в Америке себе належал. — Кто? Что́ належал? — Я про Кириллова. Мы с ним там четыре месяца в избе на полу пролежали. — Да разве вы ездили в Америку? — удивился я. — Вы никогда не говорили. — Чего рассказывать. Третьего года мы отправились втроем на эмигрантском пароходе в Американские Штаты на последние деньжишки, «чтобы испробовать на себе жизнь американского рабочего и таким образом личным опытом проверить на себе состояние человека в самом тяжелом его общественном положении». Вот с какою целию мы отправились. — Господи! — засмеялся я. — Да вы бы лучше для этого куда-нибудь в губернию нашу отправились в страдную пору, «чтоб испытать личным опытом», а то понесло в Америку! — Мы там нанялись в работники к одному эксплуататору; всех нас, русских, собралось у него человек шесть — студенты, даже помещики из своих поместий, даже офицеры были, и всё с тою же величественною целью. Ну и работали, мокли, мучились, уставали, наконец я и Кириллов ушли — заболели, не выдержали. Эксплуататор-хозяин нас при расчете обсчитал, вместо тридцати долларов по условию заплатил мне восемь, а ему пятнадцать; тоже и бивали нас там не раз. Ну тут-то без работы мы и пролежали с Кирилловым в городишке на полу четыре месяца рядом; он об одном думал, а я о другом. — Неужто хозяин вас бил, это в Америке-то? Ну как, должно быть, вы ругали его! — Ничуть. Мы, напротив, тотчас решили с Кирилловым, что «мы, русские, пред американцами маленькие ребятишки и нужно родиться в Америке или по крайней мере сжиться долгими годами с американцами, чтобы стать с ними в уровень». Да что: когда с нас за копеечную вещь спрашивали по доллару, то мы платили не только с удовольствием, но даже с увлечением. Мы всё хвалили: спиритизм, закон Линча, револьверы, бродяг. Раз мы едем, а человек полез в мой карман, вынул мою головную щетку и стал причесываться; мы только переглянулись с Кирилловым и решили, что это хорошо и что это нам очень нравится... — Странно, что это у нас не только заходит в голову, но и исполняется, — заметил я. — Люди из бумажки, — повторил Шатов. — Но, однако ж, переплывать океан на эмигрантском пароходе, в неизвестную землю, хотя бы и с целью «узнать личным опытом» и т. д. — в этом, ей-богу, есть как будто какая-то великодушная твердость... Да как же вы оттуда выбрались? — Я к одному человеку в Европу написал, и он мне прислал сто рублей. Шатов, разговаривая, всё время по обычаю своему упорно смотрел в землю, даже когда и горячился. Тут же вдруг поднял голову: — А хотите знать имя человека? — Кто же таков? — Николай Ставрогин. Он вдруг встал, повернулся к своему липовому письменному столу и начал на нем что-то шарить. У нас ходил неясный, но достоверный слух, что жена его некоторое время находилась в связи с Николаем Ставрогиным в Париже и именно года два тому назад, значит, когда Шатов был в Америке, — правда, уже давно после того, как оставила его в Женеве. «Если так, то зачем же его дернуло теперь с именем вызваться и размазывать?» — подумалось мне. — Я еще ему до сих пор не отдал, — оборотился он ко мне вдруг опять и, поглядев на меня пристально, уселся на прежнее место в углу и отрывисто спросил совсем уже другим голосом: — Вы, конечно, зачем-то пришли; что вам надо? Я тотчас же рассказал всё, в точном историческом порядке, и прибавил, что хоть я теперь и успел одуматься после давешней горячки, но еще более спутался: понял, что тут что-то очень важное для Лизаветы Николаевны, крепко желал бы помочь, но вся беда в том, что не только не знаю, как сдержать данное ей обещание, но даже не понимаю теперь, что именно ей обещал. Затем внушительно подтвердил ему еще раз, что она не хотела и не думала его обманывать, что тут вышло какое-то недоразумение и что она очень огорчена его необыкновенным давешним уходом. Он очень внимательно выслушал. — Может быть, я, по моему обыкновению, действительно давеча глупость сделал... Ну, если она сама не поняла, отчего я так ушел, так... ей же лучше. Он встал, подошел к двери, приотворил ее и стал слушать на лестницу. — Вы желаете эту особу сами увидеть? — Этого-то и надо, да как это сделать? — вскочил я обрадовавшись. — А просто пойдемте, пока одна сидит. Он придет, так изобьет ее, коли узнает, что мы приходили. Я часто хожу потихоньку. Я его давеча прибил, когда он опять ее бить начал. — Что вы это? — Именно; за волосы от нее отволок; он было хотел меня за это отколотить, да я испугал его, тем и кончилось. Боюсь, пьяный воротиться, припомнит — крепко ее за то исколотит. Мы тотчас же сошли вниз.

пРХВМЙЛПЧБОП 16.12.2012 БЧФПТПН уЕТЗЕК ыЕЧЮЕОЛП

XIX ЧЕЛ ВЩМ ЧЕЛПН ХРХЭЕООЩИ ЧПЪНПЦОПУФЕК Ч УПГЙБМШОПН Й ЬЛПОПНЙЮЕУЛПН ТБЪЧЙФЙЙ тПУУЙЙ, ОП ЬФП ВЩМ ЧЕЛ ТБУГЧЕФБ ЧЕМЙЛПК ТХУУЛПК МЙФЕТБФХТЩ. мЙВЕТБМШОЩЕ ВХТЦХБЪОЩЕ ЙДЕЙ, РПРБЧ ОБ ТПУУЙКУЛХА РПЮЧХ Ч РЕТЧЩК ТБЪ, ХТПДМЙЧП ФТБОУЖПТНЙТПЧБМЙУШ Й РПЬФПНХ НОПЗЙЕ ТХУУЛЙЕ РЙУБФЕМЙ XIX ЧЕЛБ ПФТЙГБФЕМШОП ПФОПУЙМЙУШ Л ТХУУЛПНХ МЙВЕТБМЙЪНХ. рЙУБФЕМСН РТЕФЙМБ ЛБЛ ЙЗТБ Ч МЙВЕТБМЙЪН РПНЕЭЙЛПЧ, ФБЛ Й ОЕОБЧЙУФШ ЮБУФЙ ТХУУЛЙИ МЙВЕТБМПЧ "ЪБРБДОЙЛПЧ" ЛП ЧУЕНХ ТХУУЛПНХ.

рТЙЧЕДЈН ОЕЛПФПТЩЕ ЧЩДЕТЦЛЙ ЙЪ РТПЙЪЧЕДЕОЙК ЧЕМЙЛЙИ ТХУУЛЙИ РЙУБФЕМЕК Й РПЬФПЧ.

б.у. рХЫЛЙО, 1831 З.:

"фЩ РТПУЧЕЭЕОЙЕН УЧПК ТБЪХН ПУЧЕФЙМ,

фЩ РТБЧДЩ ЮЙУФЩК МЙЛ ХЧЙДЕМ,

й ОЕЦОП ЮХЦДЩЕ ОБТПДЩ ЧПЪМАВЙМ,

й НХДТП УЧПК ЧПЪОЕОБЧЙДЕМ.

фЩ ТХЛЙ РПФЙТБМ ПФ ОБЫЙИ ОЕХДБЮ,

у МХЛБЧЩН УНЕИПН УМХЫБМ ЧЕУФЙ,

лПЗДБ РПМЛЙ ВЕЦБМЙ ЧУЛБЮШ,

й ЗЙВМП ЪОБНС ОБЫЕК ЮЕУФЙ".

ж.н. дПУФПЕЧУЛЙК Ч 1868 ЗПДХ ЗПЧПТЙМ П МЙВЕТБМБИ ХУФБНЙ ПДОПЗП ЙЪ ЗЕТПЕЧ ТПНБОБ "йДЙПФ" УМЕДХАЭЕЕ:

"тХУУЛЙК МЙВЕТБМЙЪН ОЕ ЕУФШ ОБРБДЕОЙЕ ОБ УХЭЕУФЧХАЭЙЕ РПТСДЛЙ ЧЕЭЕК, Б ЕУФШ ОБРБДЕОЙЕ ОБ УБНХА УХЭОПУФШ ОБЫЙИ ЧЕЭЕК, ОБ УБНЩЕ ЧЕЭЙ, Б ОЕ ОБ ПДЙО ФПМШЛП РПТСДПЛ, ОЕ ОБ ТХУУЛЙЕ РПТСДЛЙ, Б ОБ УБНХА тПУУЙА. мЙВЕТБМ ДПЫЕМ ДП ФПЗП, ЮФП ПФТЙГБЕФ УБНХА тПУУЙА, ФП ЕУФШ ОЕОБЧЙДЙФ Й ВШЕФ УЧПА НБФШ. лБЦДЩК ОЕУЮБУФОЩК Й ОЕХДБЮОЩК ТХУУЛЙК ЖБЛФ ЧПЪВХЦДБЕФ Ч ОЕН УНЕИ Й ЮХФШ ОЕ ЧПУФПТЗ. пО ОЕОБЧЙДЙФ ОБТПДОЩЕ ПВЩЮБЙ, ТХУУЛХА ЙУФПТЙА, ЧУЈ".

ж.н. дПУФПЕЧУЛЙК, Ч "дОЕЧОЙЛЕ РЙУБФЕМС", 1877 З.:

[тХУУЛЙЕ МЙВЕТБМЩ ОЕОБЧЙДСФ тПУУЙА], "ФБЛ УЛБЪБФШ, ОБФХТБМШОП, ЖЙЪЙЮЕУЛЙ: ЪБ ЛМЙНБФ, ЪБ РПМС, ЪБ МЕУБ, ЪБ РПТСДЛЙ, ЪБ ПУЧПВПЦДЕОЙЕ НХЦЙЛБ, ЪБ ТХУУЛХА ЙУФПТЙА, ПДОЙН УМПЧПН, ЪБ ЧУЈ, ЪБ ЧУЈ ОЕОБЧЙДСФ".

ж.н. дПУФПЕЧУЛЙК, Ч ТПНБОЕ "вЕУЩ", 1871 З.:

"оБЫ МЙВЕТБМ - ЬФП, РТЕЦДЕ ЧУЕЗП, МБЛЕК, ЛПФПТЩК ФПМШЛП Й УНПФТЙФ ЛПНХ ВЩ УБРПЗЙ ЧЩЮЙУФЙФШ".

ж.й. фАФЮЕЧ, 1867 ЗПД.:

"нПЦОП ВЩМП ВЩ ДБФШ БОБМЙЪ УПЧТЕНЕООПЗП СЧМЕОЙС, РТЙПВТЕФБАЭЕЗП ЧУЈ ВПМЕЕ РБФПМПЗЙЮЕУЛЙК ИБТБЛФЕТ. ьФП ТХУПЖПВЙС ОЕЛПФПТЩИ ТХУУЛЙИ МАДЕК... тБОШЫЕ ПОЙ ЗПЧПТЙМЙ ОБН, Й ПОЙ ДЕКУФЧЙФЕМШОП ФБЛ УЮЙФБМЙ, ЮФП Ч тПУУЙЙ ЙН ОЕОБЧЙУФОП ВЕУРТБЧЙЕ, ПФУХФУФЧЙЕ УЧПВПДЩ РЕЮБФЙ Й Ф.Д. Й Ф.Р., ЮФП ЙНЕООП ВЕУУРПТОЩН ОБМЙЮЙЕН Ч ОЕК ЧУЕЗП ЬФПЗП ЙН Й ОТБЧЙФУС еЧТПРБ... б ФЕРЕТШ ЮФП НЩ ЧЙДЙН? рП НЕТЕ ФПЗП, ЛБЛ тПУУЙС, ДПВЙЧБСУШ ВПМШЫЕК УЧПВПДЩ, ЧУЈ ВПМЕЕ УБНПХФЧЕТЦДБЕФУС, ОЕМАВПЧШ Л ОЕК ЬФЙИ ЗПУРПД ФПМШЛП ХУЙМЙЧБЕФУС. пОЙ ОЙЛПЗДБ ФБЛ УЙМШОП ОЕ ОЕОБЧЙДЕМЙ РТЕЦОЙЕ ХУФБОПЧМЕОЙС, ЛБЛ ОЕОБЧЙДСФ УПЧТЕНЕООЩЕ ОБРТБЧМЕОЙС ПВЭЕУФЧЕООПК НЩУМЙ Ч тПУУЙЙ.

юФП ЦЕ ЛБУБЕФУС еЧТПРЩ, ФП, ЛБЛ НЩ ЧЙДЙН, ОЙЛБЛЙЕ ОБТХЫЕОЙС Ч ПВМБУФЙ РТБЧПУХДЙС, ОТБЧУФЧЕООПУФЙ Й ДБЦЕ ГЙЧЙМЙЪБГЙЙ ОЙУЛПМШЛП ОЕ ХНЕОШЫЙМЙ ЙИ ТБУРПМПЦЕОЙС Л ОЕК... уМПЧПН, Ч СЧМЕОЙЙ, П ЛПФПТПН С ЗПЧПТА, П РТЙОГЙРБИ ЛБЛ ФБЛПЧЩИ ОЕ НПЦЕФ ВЩФШ Й ТЕЮЙ, ДЕКУФЧХАФ ФПМШЛП ЙОУФЙОЛФЩ...".

ж.й.фАФЮЕЧ, 1867 З.:

"оБРТБУОЩК ФТХД - ОЕФ, ЙИ ОЕ ЧТБЪХНЙЫШ,

юЕН МЙВЕТБМШОЕК, ФЕН ПОЙ РПЫМЕЕ,

гЙЧЙМЙЪБГЙС - ДМС ОЙИ ЖЕФЙЫ,

оП ОЕДПУФХРОБ ЙН ЕЈ ЙДЕС.

лБЛ РЕТЕД ОЕК ОЙ ЗОЙФЕУШ, ЗПУРПДБ,

чБН ОЕ УОЙУЛБФШ РТЙЪОБОШС ПФ еЧТПРЩ:

ч ЕЈ ЗМБЪБИ ЧЩ ВХДЕФЕ ЧУЕЗДБ

оЕ УМХЗЙ РТПУЧЕЭЕОШС, Б ИПМПРЩ".

н.е. уБМФЩЛПЧ-эЕДТЙО, "мЙВЕТБМ", 1885 З.:

"ч ОЕЛПФПТПК УФТБОЕ ЦЙМ-ВЩМ МЙВЕТБМ Й РТЙФПН ФБЛПК ПФЛТПЧЕООЩК, ЮФП ОЙЛФП УМПЧБ ОЕ НПМЧЙФ, Б ПО ХЦ ЧП ЧУЈ ЗПТМП ЗБТЛБЕФ: "бИ, ЗПУРПДБ, ЗПУРПДБ! ЮФП ЧЩ ДЕМБЕФЕ! ЧЕДШ ЧЩ УБНЙ УЕВС ЗХВЙФЕ!" - фТЙ ЖБЛФПТБ, - ЗПЧПТЙМ ПО, - ДПМЦОЩ МЕЦБФШ Ч ПУОПЧБОЙЙ ЧУСЛПК ПВЭЕУФЧЕООПУФЙ: УЧПВПДБ, ПВЕУРЕЮЕООПУФШ Й УБНПДЕСФЕМШОПУФШ.

еЦЕМЙ ПВЭЕУФЧП МЙЫЕОП УЧПВПДЩ, ФП ЬФП ЪОБЮЙФ, ЮФП ПОП ЦЙЧЕФ ВЕЪ ЙДЕБМПЧ, ВЕЪ ЗПТЕОЙС НЩУМЙ, ОЕ ЙНЕС ОЙ ПУОПЧЩ ДМС ФЧПТЮЕУФЧБ, ОЙ ЧЕТЩ Ч РТЕДУФПСЭЙЕ ЕНХ УХДШВЩ.

еЦЕМЙ ПВЭЕУФЧП УПЪОБЕФ УЕВС ОЕПВЕУРЕЮЕООЩН, ФП ЬФП ОБМБЗБЕФ ОБ ОЕЗП РЕЮБФШ РПДБЧМЕООПУФЙ Й ДЕМБЕФ ТБЧОПДХЫОЩН Л УПВУФЧЕООПК ХЮБУФЙ.

еЦЕМЙ ПВЭЕУФЧП МЙЫЕОП УБНПДЕСФЕМШОПУФЙ, ФП ПОП УФБОПЧЙФУС ОЕУРПУПВОЩН Л ХУФТПКУФЧХ УЧПЙИ ДЕМ Й ДБЦЕ НБМП-РПНБМХ ХФТБЮЙЧБЕФ РТЕДУФБЧМЕОЙЕ ПВ ПФЕЮЕУФЧЕ.

чПФ ЛБЛ НЩУМЙМ МЙВЕТБМ, Й, ОБДП РТБЧДХ УЛБЪБФШ, НЩУМЙМ РТБЧЙМШОП. пО ЧЙДЕМ, ЮФП ЛТХЗПН ОЕЗП МАДЙ, УМПЧОП ПФТБЧМЕООЩЕ НХИЙ ВТПДСФ, Й ЗПЧПТЙМ УЕВЕ: "ьФП ПФФПЗП, ЮФП ПОЙ ОЕ УПЪОБАФ УЕВС УФТПЙФЕМСНЙ УЧПЙИ УХДЕВ.

пДОЙН УМПЧПН, МЙВЕТБМ ВЩМ ФЧЕТДП ХВЕЦДЕО, ЮФП МЙЫШ ХРПНСОХФЩЕ ФТЙ ЖБЛФПТБ НПЗХФ ДБФШ ПВЭЕУФЧХ РТПЮОЩЕ ХУФПЙ Й РТЙЧЕУФЙ ЪБ УПВПА ЧУЕ ПУФБМШОЩЕ ВМБЗБ, ОЕПВИПДЙНЩЕ ДМС ТБЪЧЙФЙС ПВЭЕУФЧЕООПУФЙ.

мЙВЕТБМ ОЕ ФПМШЛП ВМБЗПТПДОП НЩУМЙМ, ОП Й ТЧБМУС ВМБЗПЕ ДЕМП ДЕМБФШ. й ОБЮБМ МЙВЕТБМ "Ч РТЕДЕМБИ" ПТХДПЧБФШ: ФБН ХТЧЈФ, ФХФ ХТЕЦЕФ.... б УЧЕДХЭЙЕ МАДЙ ЗМСДСФ ОБ ОЕЗП Й ОЕ ОБТБДХАФУС. пДОБЛП, РП НЕТЕ ФПЗП, ЛБЛ МЙВЕТБМШОБС ЪБФЕС РП ЧПЪНПЦОПУФЙ ПУХЭЕУФЧМСМБУШ, УЧЕДХЭЙЕ МАДЙ ДПЗБДЩЧБМЙУШ, ЮФП ДБЦЕ Й Ч ЬФПН ЧЙДЕ ЙДЕБМЩ МЙВЕТБМБ ОЕ ТПЪБНЙ РБИОХФ. - оЕЧНПЗПФХ ОБН ФЧПЙ ЙДЕБМЩ! - ЗПЧПТЙМЙ МЙВЕТБМХ УЧЕДХЭЙЕ МАДЙ, - ОЕ ЗПФПЧЩ НЩ, ОЕ ЧЩДЕТЦЙН! фБЛЙН ПВТБЪПН, ЫМЙ ДОЙ ЪБ ДОСНЙ, Б ЪБ ОЙНЙ ЫМП ЧРЕТЕД Й ДЕМП РТЕХУРЕСОЙС "РТЙНЕОЙФЕМШОП Л РПДМПУФЙ". йДЕБМПЧ Й Ч РПНЙОЕ ХЦ ОЕ ВЩМП - ПДОБ НТБЪШ ПУФБМБУШ".

н.е. уБМФЩЛПЧ-эЕДТЙО, 1869, "рТПРБМБ УПЧЕУФШ":

"рТПРБМБ УПЧЕУФШ. рП-УФБТПНХ ФПМРЙМЙУШ МАДЙ ОБ ХМЙГБИ Й Ч ФЕБФТБИ, Й ОЙЛФП ОЕ ДПЗБДЩЧБМУС, ЮФП ЮЕЗП-ФП ЧДТХЗ УФБМП ОЕДПУФБЧБФШ Й ЮФП Ч ПВЭЕН ЦЙЪОЕООПН ПТЛЕУФТЕ РЕТЕУФБМБ ЙЗТБФШ ЛБЛБС-ФП ДХДЛБ. нОПЗЙЕ ОБЮБМЙ ДБЦЕ ЮХЧУФЧПЧБФШ УЕВС ВПДТЕЕ Й УЧПВПДОЕЕ. мЕЗЮЕ УДЕМБМУС ИПД ЮЕМПЧЕЛБ: МПЧЮЕЕ УФБМП РПДУФБЧМСФШ ВМЙЦОЕНХ ОПЗХ, ХДПВОЕЕ МШУФЙФШ, РТЕУНЩЛБФШУС, ПВНБОЩЧБФШ, ОБХЫОЙЮБФШ Й ЛМЕЧЕФБФШ.

уПЧЕУФШ РТПРБМБ ЧДТХЗ... РПЮФЙ НЗОПЧЕООП! йУЮЕЪМЙ ДПУБДОЩЕ РТЙЪТБЛЙ, Б ЧНЕУФЕ У ОЙНЙ ХМЕЗМБУШ Й ФБ ОТБЧУФЧЕООБС УНХФБ, ЛПФПТХА РТЙЧПДЙМБ ЪБ УПВПК ПВМЙЮЙФЕМШОЙГБ-УПЧЕУФШ. пУФБЧБМПУШ ФПМШЛП УНПФТЕФШ ОБ ВПЦЙК НЙТ Й ТБДПЧБФШУС: НХДТЩЕ НЙТБ РПОСМЙ, ЮФП ПОЙ, ОБЛПОЕГ, ПУЧПВПДЙМЙУШ ПФ РПУМЕДОЕЗП ЙЗБ, ЛПФПТПЕ ЪБФТХДОСМП ЙИ ДЧЙЦЕОЙС, Й, ТБЪХНЕЕФУС, РПУРЕЫЙМЙ ЧПУРПМШЪПЧБФШУС".

м.о.фПМУФПК, 1896 З., РЙУШНП б.н. лБМНЩЛПЧПК:

"бМЕЛУБОДТ II ЗПЧПТЙМ, ЮФП МЙВЕТБМЩ ОЕ УФТБЫОЩ ЕНХ, РПФПНХ ЮФП ПО ЪОБЕФ, ЮФП ЧУЕИ ЙИ НПЦОП ЛХРЙФШ ОЕ ДЕОШЗБНЙ, ФБЛ РПЮЕУФСНЙ...

рТБЧЙФЕМШУФЧП бМЕЛУБОДТБ III ЪОБМП ЬФП ПЮЕОШ ИПТПЫП Й, ЪОБС ЬФП, УРПЛПКОП ХОЙЮФПЦЙМП ЧУЕ ФП, ЮЕН ФБЛ ЗПТДЙМЙУШ МЙВЕТБМЩ, ЧППВТБЦБС УЕВЕ, ЮФП ПОЙ ЧУЕ ЬФП УДЕМБМЙ: ЙЪНЕОЙМП, ПЗТБОЙЮЙМП УХД РТЙУСЦОЩИ; ХОЙЮФПЦЙМП НЙТПЧПК УХД; ХОЙЮФПЦЙМП ХОЙЧЕТУЙФЕФУЛЙЕ РТБЧБ; ЙЪНЕОЙМП ЧУА УЙУФЕНХ РТЕРПДБЧБОЙС Ч ЗЙНОБЪЙСИ; ХУФБОПЧЙМП ЪЕНУЛЙИ ОБЮБМШОЙЛПЧ; ХЪБЛПОЙМП ТПЪЗЙ; ХОЙЮФПЦЙМП РПЮФЙ ЪЕНУФЧП; ДБМП ВЕУЛПОФТПМШОХА ЧМБУФШ ЗХВЕТОБФПТБН; РППЭТСМП ЬЛЪЕЛХГЙЙ; ХУЙМЙМП БДНЙОЙУФТБФЙЧОЩЕ УУЩМЛЙ Й ЪБЛМАЮЕОЙС Ч ФАТШНБИ Й ЛБЪОЙ РПМЙФЙЮЕУЛЙИ; ДПЧЕМП ПДХТЕОЙЕ ОБТПДБ ДЙЛЙНЙ УХЕЧЕТЙСНЙ РТБЧПУМБЧЙС ДП РПУМЕДОЕК УФЕРЕОЙ....

мЙВЕТБМЩ ЦЕ ЗПЧПТЙМЙ РПФЙИПОШЛХ НЕЦДХ УПВПА, ЮФП ЙН ЧУЕ ЬФП ОЕ ОТБЧЙФУС, ОП РТПДПМЦБМЙ ХЮБУФЧПЧБФШ Й Ч УХДБИ, Й Ч ЪЕНУФЧБИ, Й Ч ХОЙЧЕТУЙФЕФБИ....

фБЛ ЧУС РЕЮБМШОБС ДЕСФЕМШОПУФШ РТБЧЙФЕМШУФЧБ бМЕЛУБОДТБ III, ТБЪТХЫЙЧЫБС ЧУЕ ФП ДПВТПЕ, ЮФП УФБМП ЧИПДЙФШ Ч ЦЙЪОШ РТЙ бМЕЛУБОДТЕ II, Й РЩФБЧЫБСУС ЧЕТОХФШ тПУУЙА Л ЧБТЧБТУФЧХ ЧТЕНЕО ОБЮБМБ ОЩОЕЫОЕЗП УФПМЕФЙС,- ЧУС ЬФБ РПУФЩДОБС ДЕСФЕМШОПУФШ ЧЙУЕМЙГ, ТПЪЗ, ЗПОЕОЙК, ПДХТЕОЙС ОБТПДБ,- УДЕМБМБУШ РТЕДНЕФПН ВЕЪХНОПЗП, РЕЮБФБЧЫЕЗПУС ЧП ЧУЕИ МЙВЕТБМШОЩИ ЗБЪЕФБИ Й ЦХТОБМБИ ЧПУИЧБМЕОЙС бМЕЛУБОДТБ III Й ЧПЪЧЕДЕОЙС ЕЗП Ч ЧЕМЙЛПЗП ЮЕМПЧЕЛБ, Ч ПВТБЪГЩ ЮЕМПЧЕЮЕУЛПЗП ДПУФПЙОУФЧБ.

фП ЦЕ РТПДПМЦБЕФУС Й РТЙ ОПЧПН ГБТУФЧПЧБОЙЙ. чУФХРЙЧЫЕЗП ОБ НЕУФП РТЕЦОЕЗП ГБТС НПМПДПЗП ЮЕМПЧЕЛБ [оЙЛПМБС II], ОЕ ЙНЕАЭЕЗП ОЙЛБЛПЗП РПОСФЙС П ЦЙЪОЙ, ХЧЕТЙМЙ.... ЮФП ДМС ХРТБЧМЕОЙС УФБ НЙММЙПОБНЙ ОБДП ДЕМБФШ ФП УБНПЕ, ЮФП ДЕМБМ ЕЗП ПФЕГ, ФП ЕУФШ ОБДП ОЙ Х ЛПЗП ОЕ УРТБЫЙЧБФШ, ЮФП ОХЦОП ДЕМБФШ, Б ДЕМБФШ ФПМШЛП ФП, ЮФП ЧЪВТЕДЕФ Ч ЗПМПЧХ ЙМЙ ЮФП РПУПЧЕФХЕФ РЕТЧЩК ЙЪ РТЙВМЙЦЕООЩИ МШУФЕГПЧ...".

п тхуулпк йофеммйзеогйй обюбмб XIX ЧЕЛБ

ч.ч. тПЪБОПЧ, 1914 ЗПД, [П ОЕЛПФПТЩИ ТХУУЛЙИ ЙОФЕММЙЗЕОФБИ]:

"дЕМП ВЩМП ЧПЧУЕ ОЕ Ч "УМБЧСОПЖЙМШУФЧЕ" Й "ЪБРБДОЙЮЕУФЧЕ". ьФП... ФЕТНЙОЩ, РПЛТЩЧБАЭЙЕ ДБМЕЛП ОЕ УФПМШ ОЕЧЙООПЕ СЧМЕОЙЕ. ыМП ДЕМП П ОБЫЕН ПФЕЮЕУФЧЕ, ЛПФПТПЕ ГЕМЩН ТСДПН ЪОБНЕОЙФЩИ РЙУБФЕМЕК ХЛБЪЩЧБМПУШ РПОЙНБФШ ЛБЛ ЪМЕКЫЕЗП ЧТБЗБ ОЕЛПФПТПЗП РТПУЧЕЭЕОЙС Й ЛХМШФХТЩ... [рП ЙИ НОЕОЙА] тПУУЙС ОЕ УПДЕТЦЙФ Ч УЕВЕ ОЙЛБЛПЗП ЪДПТПЧПЗП Й ГЕООПЗП ЪЧЕОБ. ьФП ХЦБУОЩК ЖБОФПН, ХЦБУОЩК ЛПЫНБТ, ЛПФПТЩК ДБЧЙФ ДХЫХ ЧУЕИ РТПУЧЕЭЕООЩИ МАДЕК. пФ ЬФПЗП ЛПЫНБТБ НЩ ВЕЦЙН ЪБ ЗТБОЙГХ, ЬНЙЗТЙТХЕН, Й ЕУМЙ УПЗМБЫБЕНУС ПУФБЧЙФШ УЕВС Ч тПУУЙЙ, ФП ТБДЙ ФПЗП, ЕДЙОУФЧЕООП, ЮФП ОБИПДЙНУС Ч РПМОПК ХЧЕТЕООПУФЙ, ЮФП УЛПТП ЬФПЗП ЖБОФПНБ ОЕ ВХДЕФ, Й ЕЗП ТБУУЕЕН НЩ, Й ДМС ЬФПЗП ТБУУЕСОЙС ПУФБЕНУС ОБ ЬФПН РТПЛМСФПН НЕУФЕ. оБТПД ОБЫ ЕУФШ ФПМШЛП "УТЕДУФЧП", "НБФЕТЙБМ", "ЧЕЭЕУФЧП" ДМС РТЙОСФЙС Ч УЕВС ЕДЙОПК Й ХОЙЧЕТУБМШОПК Й ПЛПОЮБФЕМШОПК ЙУФЙОЩ, ЛБЛПЧБС ПВПВЭЕООП ЙНЕОХЕФУС "еЧТПРЕКУЛПК ГЙЧЙМЙЪБГЙЕК". оЙЛБЛПК "ТХУУЛПК ГЙЧЙМЙЪБГЙЙ", ОЙЛБЛПК "ТХУУЛПК ЛХМШФХТЩ" [ОЕФ]...".

б.р. юЕИПЧ, 1899 З.:

"с ОЕ ЧЕТА Ч ОБЫХ ЙОФЕММЙЗЕОГЙА, МЙГЕНЕТОХА, ЖБМШЫЙЧХА, ЙУФЕТЙЮОХА, ОЕЧПУРЙФБООХА, МЦЙЧХА, ОЕ ЧЕТА ДБЦЕ, ЛПЗДБ ПОБ УФТБДБЕФ Й ЦБМХЕФУС, ЙВП ЕЈ РТЙФЕУОЙФЕМЙ ЧЩИПДСФ ЙЪ ЕЈ ЦЕ ОЕДТ".

чЙДОП, ЮФП НОПЗЙЕ НЩУМЙ ТХУУЛЙИ РЙУБФЕМЕК ПФОПУЙФЕМШОП ТХУУЛЙИ МЙВЕТБМПЧ БЛФХБМШОЩ Й УЕКЮБУ Й ЧРПМОЕ РТЙНЕОЙНЩ Л ОЩОЕЫОЙН ТПУУЙКУЛЙН ОПЧПСЧМЕООЩН МЙВЕТБМБН.

1. XIX ЧЕЛ ВЩМ ЧЕЛПН ХРХЭЕООЩИ ЧПЪНПЦОПУФЕК Ч УПГЙБМШОПН Й ЬЛПОПНЙЮЕУЛПН ТБЪЧЙФЙЙ тПУУЙЙ, ОП ЬФП ВЩМ ЧЕЛ ТБУГЧЕФБ ЧЕМЙЛПК ТХУУЛПК МЙФЕТБФХТЩ, ЙНЕАЭЕК НЙТПЧПЕ ЪОБЮЕОЙЕ.

2. мЙВЕТБМШОЩЕ ЪБРБДОЩЕ ВХТЦХБЪОЩЕ ЙДЕЙ, РПРБЧ ОБ ТПУУЙКУЛХА РПЮЧХ Ч РЕТЧЩК ТБЪ, ХТПДМЙЧП ФТБОУЖПТНЙТПЧБМЙУШ, ФБЛ ЛБЛ ДМС ОЙИ РПЮФЙ ДП ЛПОГБ XIX УФПМЕФЙС ОЕ ВЩМП ХУМПЧЙК (ОПТНБМШОПК УТЕДЩ) ДМС ЕУФЕУФЧЕООПЗП ТБЪЧЙФЙС (ВЩМБ УМБВБ ВХТЦХБЪЙС, ОЕ ВЩМП РПМЙФЙЮЕУЛЙИ РБТФЙК).

3. нОПЗЙЕ ТХУУЛЙЕ РЙУБФЕМЙ XIX ЧЕЛБ ПФТЙГБФЕМШОП ПФОПУЙМЙУШ Л ТХУУЛПНХ МЙВЕТБМЙЪНХ (ЖЕПДБМШОПНХ МЙВЕТБМЙЪНХ, "ЪБРБДОЙЮЕУФЧХ"). чЕМЙЛЙН РЙУБФЕМСН РТЕФЙМЙ:

МЙГЕНЕТЙЕ УБНПДЕТЦБЧОПК ЧМБУФЙ,

ЙЗТБ Ч МЙВЕТБМЙЪН РПНЕЭЙЛПЧ,

ОЕОБЧЙУФШ ЮБУФЙ ТХУУЛЙИ МЙВЕТБМПЧ "ЪБРБДОЙЛПЧ" ЛП ЧУЕНХ ТХУУЛПНХ.

4. оЕЛПФПТЩЕ НЩУМЙ ТХУУЛЙИ РЙУБФЕМЕК ПФОПУЙФЕМШОП ТХУУЛЙИ МЙВЕТБМПЧ XIX ЧЕЛБ БЛФХБМШОЩ Й УЕКЮБУ Й ЧРПМОЕ РТЙНЕОЙНЩ Л ОЩОЕЫОЙН ТПУУЙКУЛЙН ОПЧПСЧМЕООЩН МЙВЕТБМБН.

5. х УПЧТЕНЕООЩИ ТПУУЙКУЛЙИ МЙВЕТБМПЧ НОПЗЙЕ ЮЕТФЩ ФЕ ЦЕ, ЮФП Й Х ЮБУФЙ ЙИ РТЕДЫЕУФЧЕООЙЛПЧ, - ИПМХКУФЧП РЕТЕД ЪБРБДПН, ЗМХРПУФШ Й ОЕОБЧЙУФШ Л тПУУЙЙ. оП Л УФБТЩН ЮЕТФБН ЕЭЈ ДПВБЧЙМЙУШ ОПЧЩЕ ЮЕТФЩ - БМЮОПУФШ, МЦЙЧПУФШ, ЧПТПЧУФЧП, МЙГЕНЕТЙЕ Й РТЕДБФЕМШУФЧП. чЪСМЙ ПФ ТХУУЛЙИ МЙВЕТБМПЧ ЧУЈ УБНПЕ ИХДЫЕЕ Й Л ОЕНХ ДПВБЧЙМЙ ОПЧПК НЕТЪПУФЙ.

15 января 2013, 17:59

"- Я вам, господа, скажу факт, - продолжал он прежним тоном, то-есть как будто с необыкновенным увлечением и жаром и в то же время чуть не смеясь, может быть, над своими же собственными словами, - факт, наблюдение и даже открытие которого я имею честь приписывать себе и даже одному себе; по крайней мере, об этом не было еще нигде сказано или написано. В факте этом выражается вся сущность русского либерализма того рода, о котором я говорю. Во-первых, что же, и есть либерализм, если говорить вообще, как не нападение (разумное или ошибочное, это другой вопрос) на существующие порядки вещей? Ведь так? Ну, так факт мой состоит в том, что русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, а не на один только порядок, не на русские порядки, а на самую Россию. Мой либерал дошел до того, что отрицает самую Россию, то-есть ненавидит и бьет свою мать. Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нем смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, всё. Если есть для него оправдание, так разве в том, что он не понимает, что делает, и свою ненависть к России принимает за самый плодотворный либерализм (о, вы часто встретите у нас либерала, которому аплодируют остальные, и который, может быть, в сущности самый нелепый, самый тупой и опасный консерватор, и сам не знает того!). Эту ненависть к России, еще не так давно, иные либералы наши принимали чуть не за истинную любовь к отечеству и хвалились тем, что видят лучше других, в чем она должна состоять; но теперь уже стали откровеннее и даже слова "любовь к отечеству" стали стыдиться, даже понятие изгнали и устранили как вредное и ничтожное. Факт этот верный, я стою за это и... надобно же было высказать когда-нибудь правду вполне, просто и откровенно; но факт этот в то же время и такой, которого нигде и никогда, спокон-веку и ни в одном народе, не бывало и не случалось, а, стало быть, факт этот случайный и может пройти, я согласен. Такого не может быть либерала нигде, который бы самое отечество свое ненавидел. Чем же это всё объяснить у нас? Тем самым, что и прежде, - тем, что русский либерал есть покамест еще нерусский либерал; больше ничем, по-моему. - Я принимаю всё, что ты сказал, за шутку, Евгений Павлыч, - серьезно возразил князь Щ. - Я всех либералов не видала и судить не берусь, - сказала Александра Ивановна, - но с негодованием вашу мысль выслушала: вы взяли частный случай и возвели в общее правило, а стало быть, клеветали. - Частный случай? А-а! Слово произнесено, - подхватил Евгений Павлович. - Князь, как вы думаете: частный это случай или нет? - Я тоже должен сказать, что я мало видел и мало был... с либералами, - сказал князь, - но мне кажется, что вы, может быть, несколько правы, и что тот русский либерализм, о котором вы говорили, действительно отчасти наклонен ненавидеть самую Россию, а не одни только ее порядки вещей. Конечно, это только отчасти... конечно, это никак не может быть для всех справедливо... Он замялся и не докончил. Несмотря на всё волнение свое, он был чрезвычайно заинтересован разговором. В князе была одна особенная черта, состоявшая в необыкновенной наивности внимания, с каким он всегда слушал что-нибудь его интересовавшее, и ответов, какие давал, когда при этом к нему обращались с вопросами. В его лице и даже в положении его корпуса как-то отражалась эта наивность, эта вера, не подозревающая ни насмешки, ни юмора. Но хоть Евгений Павлович и давно уже обращался к нему не иначе как с некоторою особенною усмешкой, но теперь, при ответе его, как-то очень серьезно посмотрел на него, точно совсем не ожидал от него такого ответа. http://az.lib.ru/d/dostoewskij_f_m/text_0070.shtml Ф.М.Достевский «Идиот», часть 3, глава 1, 1868год А что вы думаете, прав великий писатель? И если да - то почему до сих пор не придумали лекарства от этой болячки?