История шведской империи. Шведская армия накануне Северной войны

Фото: Король Густав II Адольф

Шведский феномен

В период своего наивысшего расцвета – во второй половине XVII столетия – Швеция не была похожа ни на одну другую европейскую империю. Колонии Испании, Англии и Голландии располагались по ту сторону океанов, а завоеванные Швецией территории находились прямо у нее под боком. Можно сказать, что могущество метрополий обеспечивалось коммерсантами, а «великодержавие» Швеции – ее армией.

Чем стремительнее росла Шведская империя, тем больших материальных и человеческих ресурсов требовалось для сохранения ее владений. До поры до времени это удавалось.

С вышколенной и прекрасно обученной армией шведских королей мало кто на континенте мог соперничать.

Впрочем, отвоеванные у Германии, Речи Посполитой и России территории практически не имели экономической выгоды для Швеции, а вот угрозу они несли постоянно. Закон геополитики неумолим: если империя больше не служит целям, ради которых она создавалась, то ее существование рано или поздно обречено.

Скороспелое величие

Швеция стала заложницей быстрого роста территорий. По сути, он начался с захвата в 1621 году Риги и приостановился в 1660 году подписанием Оливского мира. К этому времени государство фактически установило контроль над всей Балтикой. Шведская империя включала в себя пространство площадью около 900 тыс. км² с населением более 3 млн. человек.

Насколько бурным был рост могущества империи, настолько быстрым оказалось и ее падение. Его начало в 1702 году положил захват русской армией Шлиссельбурга, а конец венчало убийство Карла XII, которое произошло шестнадцатью годами позже. За столь короткое время страна просто не успела свыкнуться с имперской идеей.

На грани возможностей

Уже в период правления Густава II Адольфа (1611–1632) Швеция была вовлечена в две тяжелейшие войны – с Польшей за ее балтийские провинции, затем – в Тридцатилетнюю. Войны требовали огромных средств, и королю ничего не оставалось, кроме как обратиться за помощью к нелюбимой им аристократии.

Острый экономический кризис грянул при Карле XI. В 1680 году на риксдаге постановили: «дарованные дворянам земли вернуть обратно короне». Возвращение произошло, что подорвало силу и влияние аристократии, которая больше не поддерживала военные авантюры короля.

Однако милитаризация, прежде всего, отозвалась бедствиями простого народа, изнемогавшего под непосильным бременем налогов и постоянных призывов к оружию. Частый голод, особенно в северной Швеции, Финляндии и остзейских провинциях в это время стал обычным явлением.

Война не по карману

Немалые суммы из казны шли на поддержание гарнизонов, закупку оружия и строительство фортификационных сооружений, что существенно ударило по карманам простых налогоплательщиков.

Но если в первой половине XVII столетия армия могла содержать себя сама за счет контрибуций и грабежей, то во время войны с Данией (1675–1679), шедшей внутри страны, эта проблема откликнулась наиболее остро.

Полтавская битва

Только финансовая помощь Голландии, России, и, особенно, Франции, которая ежегодно отчисляла на содержание шведских экспедиционных сил 1 млн. ливров, помогала Швеции поддерживать ее военную машину. Но так было не всегда.

Государственную казну заметно опустошила расточительность королевы Кристины, которая решила тратить средства не на военные нужды, а на искусство и науку. Для Швеции это было непозволительной роскошью.

Упрямый Карл

Летом 1708 года Карл XII решился на вторжение в Россию. Вдохновленный завоеванием Польши в 1707 году, он намеревался наскоком овладеть Москвой. Не вышло.

Общая численность королевских войск не превышала 56 тыс. человек. Однако ни потеря большей части продовольствия и боеприпасов, ни суровая зима, ни использованная русскими войсками «тактика выжженной земли» - ничего не остановило Карла. Его армия таяла на глазах. Полководческий талант короля очень не вовремя уступил эгоизму и упрямству «храброго солдата».

Поражение под Полтавой поставило крест не только на амбициозных планах Карла XII, но и на перспективах шведского «великодержавия».

Окончание в 1721 году Северной войны стало настоящей катастрофой для некогда могущественной державы. Швеция, лишившись почти всех своих владений, фактически потеряла имперский статус.

Истощение

Прогрессирующая бедность и низкая плотность населения определяли военную доктрину страны. Уже после знаменитой победы при Брейтенфельде (1631) шведские войска стали комплектоваться за счет наемных солдат (немцев, англичан, шотландцев). К концу Тридцатилетней шведы и финны составляли только 20% численности армии.

К примеру, в 1648 году армия под командованием Карла Густава Врангеля состояла из 62 950 человек, 45 206 из которых были немцами и только 17 744 являлись шведами.

Густав II Адольф пытался компенсировать скудность человеческих ресурсов за счет внутренних резервов: под ружье было поставлено практические все трудоспособное мужское население страны с 16 до 60 лет. Заниматься экономикой и хозяйством было попросту некому.

От распущенности к муштре

Порядки в Армии Карла XI демонстрировали другую крайность. Солдаты воспитывались в духе христианских ценностей: им прививалось уважительное отношение к местному населению, но при этом воспрещалось показывать чувство страха в бою. Солдат могли казнить не только за изнасилование, но и за упоминание имени Бога всуе.

За мелкие провинности наказывали плетью: за пьянство полагалось 50 ударов, за кражу - 35 ударов, за отсутствие в строю - 25 ударов. Моральный облик солдата – поборника христианства – для Карла XI был не менее важен, чем его военная выучка.

Такое не очень бережное отношение к солдатам катастрофически сокращало численность армии, и без того поредевшую на бесконечных войнах.

Шведский Титаник

Шведская империя повторила судьбу легендарного корабля, прожив яркую, но быстротечную жизнь. Vasa и сегодня можно увидеть в музее Стокгольма, как свидетельство былого величия некогда сильной державы.

Шведский феномен

С вышколенной и прекрасно обученной армией шведских королей мало кто на континенте мог соперничать.

Скороспелое величие

На грани возможностей

Гибель короля Густава Адольфа в битве при Лютцене, 1632 год

Война не по карману

Полтавская битва

Упрямый Карл

Истощение

От распущенности к муштре

Шведский Титаник

Швеция - одна из самых благополучных стран в мире, придерживающаяся нейтралитета во всех международных конфликтах. Сложно представить, но несколько веков назад это была империя–агрессор, наводившая страх на всю Европу.
ШВЕДСКИЙ ФЕНОМЕН

В период своего наивысшего расцвета – во второй половине XVII столетия – Швеция не была похожа ни на одну другую европейскую империю. Колонии Испании, Англии и Голландии располагались по ту сторону океанов, а завоеванные Швецией территории находились прямо у нее под боком. Можно сказать, что могущество метрополий обеспечивалось коммерсантами, а «великодержавие» Швеции – ее армией.

Чем стремительнее росла Шведская империя, тем больших материальных и человеческих ресурсов требовалось для сохранения ее владений. До поры до времени это удавалось.С вышколенной и прекрасно обученной армией шведских королей мало кто на континенте мог соперничать.Впрочем, отвоеванные у Германии, Речи Посполитой и России территории практически не имели экономической выгоды для Швеции, а вот угрозу они несли постоянно. Закон геополитики неумолим: если империя больше не служит целям, ради которых она создавалась, то ее существование рано или поздно обречено.

СКОРОСПЕЛОЕ ВЕЛИЧИЕ

К моменту смерти Карла XI в 1697 году Швеция пребывала на пике своего могущества. Она была влиятельным игроком на международной арене, владела колоссальной территорией, обладала боеспособной регулярной армией (60 тыс. человек) и передовым флотом (42 линейных корабля и 12 фрегатов).Что же не позволило Швеции сохранить имперский статус?Швеция стала заложницей быстрого роста территорий. По сути, он начался с захвата в 1621 году Риги и приостановился в 1660 году подписанием Оливского мира. К этому времени государство фактически установило контроль над всей Балтикой. Шведская империя включала в себя пространство площадью около 900 тыс. км² с населением более 3 млн. человек.

НА ГРАНИ ВОЗМОЖНОСТЕЙ

Чтобы компенсировать потери дворян, Густаву II приходилось регулярно отчуждать в их пользу не только собственные владения, но и податные земли – богатейшие угодья, приносившие доход короне в виде налогов. Такими темпами королевская казна быстро опустела.Острый экономический кризис грянул при Карле XI. В 1680 году на риксдаге постановили: «дарованные дворянам земли вернуть обратно короне». Возвращение произошло, что подорвало силу и влияние аристократии, которая больше не поддерживала военные авантюры короля.Однако милитаризация, прежде всего, отозвалась бедствиями простого народа, изнемогавшего под непосильным бременем налогов и постоянных призывов к оружию. Частый голод, особенно в северной Швеции, Финляндии и остзейских провинциях в это время стал обычным явлением.

ВОЙНА НЕ ПО КАРМАНУ

Еще в 1658 году Карл X обнаружил, что в мирное время защита Померании требует присутствия 8 тыс. солдат, а в военное время и того больше – 17 тыс. Содержание шведской армии стало головной болью властей на весь период «великодержавия».Немалые суммы из казны шли на поддержание гарнизонов, закупку оружия и строительство фортификационных сооружений, что существенно ударило по карманам простых налогоплательщиков.Но если в первой половине XVII столетия армия могла содержать себя сама за счет контрибуций и грабежей, то во время войны с Данией (1675–1679), шедшей внутри страны, эта проблема откликнулась наиболее остро.

Годовой бюджет Швеции был весьма скромным. В 1620-х он составлял около 1,6 млн. риксдалеров, в разгар Тридцатилетней войны вырос до 3,1 млн. Но даже эта сумма уступала состоянию отдельных польских магнатов.Только финансовая помощь Голландии, России, и, особенно, Франции, которая ежегодно отчисляла на содержание шведских экспедиционных сил 1 млн. ливров, помогала Швеции поддерживать ее военную машину. Но так было не всегда.Государственную казну заметно опустошила расточительность королевы Кристины, которая решила тратить средства не на военные нужды, а на искусство и науку. Для Швеции это было непозволительной роскошью.

УПРЯМЫЙ КАРЛ

Летом 1708 года Карл XII решился на вторжение в Россию. Вдохновленный завоеванием Польши в 1707 году, он намеревался наскоком овладеть Москвой. Не вышло. Общая численность королевских войск не превышала 56 тыс. человек. Однако ни потеря большей части продовольствия и боеприпасов, ни суровая зима, ни использованная русскими войсками «тактика выжженной земли» - ничего не остановило Карла. Его армия таяла на глазах. Полководческий талант короля очень не вовремя уступил эгоизму и упрямству «храброго солдата».Поражение под Полтавой поставило крест не только на амбициозных планах Карла XII, но и на перспективах шведского «великодержавия».Окончание в 1721 году Северной войны стало настоящей катастрофой для некогда могущественной державы. Швеция, лишившись почти всех своих владений, фактически потеряла имперский статус.

ИСТОЩЕНИЕ

К началу XVIII века Швеция осталась без союзников. Закончилось время щедрой финансовой поддержки Францией и Голландией. Страна была измотана бесконечными войнами, ее казна опустела, иссякли и человеческие ресурсы.Прогрессирующая бедность и низкая плотность населения определяли военную доктрину страны. Уже после знаменитой победы при Брейтенфельде (1631) шведские войска стали комплектоваться за счет наемных солдат (немцев, англичан, шотландцев). К концу Тридцатилетней шведы и финны составляли только 20% численности армии.К примеру, в 1648 году армия под командованием Карла Густава Врангеля состояла из 62 950 человек, 45 206 из которых были немцами и только 17 744 являлись шведами.Густав II Адольф пытался компенсировать скудность человеческих ресурсов за счет внутренних резервов: под ружье было поставлено практические все трудоспособное мужское население страны с 16 до 60 лет. Заниматься экономикой и хозяйством было попросту некому.

ОТ РАСПУЩЕННОСТИ К МУШТРЕ

Несмотря на то, что Густав II оставил наследникам мощную и боеспособную армию, воинская повинность в ней была организована плохо. Многие новобранцы оказались не готовы к условиям войны, значительная часть из них умирала от голода и болезней, так и не приняв участия в сражениях. Кроме того, начала хромать дисциплина, что оборачивалось конфликтами с гражданским населением оккупированных территорий.Порядки в Армии Карла XI демонстрировали другую крайность. Солдаты воспитывались в духе христианских ценностей: им прививалось уважительное отношение к местному населению, но при этом воспрещалось показывать чувство страха в бою. Солдат могли казнить не только за изнасилование, но и за упоминание имени Бога всуе.За мелкие провинности наказывали плетью: за пьянство полагалось 50 ударов, за кражу - 35 ударов, за отсутствие в строю - 25 ударов. Моральный облик солдата – поборника христианства – для Карла XI был не менее важен, чем его военная выучка.Такое не очень бережное отношение к солдатам катастрофически сокращало численность армии, и без того поредевшую на бесконечных войнах.

ШВЕДСКИЙ ТИТАНИК

Летом 1628 года в порту Стокгольма на воду был спущен флагман шведского военного флота – боевой корабль Vasa. Судно, водоизмещением 1200 тонн, 69 метров в длину, с 64 орудиями на борту и экипажем из 445 человек, было гордостью королевства. Но из-за просчета в конструкции (слишком высоко расположенный центр тяжести) в первом же плавании корабль затонул.Шведская империя повторила судьбу легендарного корабля, прожив яркую, но быстротечную жизнь. Vasa и сегодня можно увидеть в музее Стокгольма, как свидетельство былого величия некогда сильной державы.

В. Е. ВОЗГРИН

История шведской империи

1.Этапы формирования шведской империи .

Первый этап формирования шведской империи можно назвать «восточным». В XII в., начались крестовые походы шведов на территории, заселённые язычниками-финнами. Первым из них (1157) была покорена юго-западная область будущей Финляндии, вторым () – центральная часть страны и третьим () – западная часть Карелии. В тот же период и с теми же завоевательными целями на запад устремляются новгородцы, стремившиеся захватить Карельский перешеек и берега Невы, населённые угро-финскими племенами. В результате похода 1256 г. по южному и северному берегам Финского залива новгородцам удалось потеснить шведов. Создалась реальная угроза королевским владениям, и в 1290-х гг. началось новое шведское наступление на Новгород, поддержанное карельским населением, недовольным тяготами, принесёнными на их землю русскими

Ослабление Новгорода и Пскова стало причиной, по которой Торгильс Кнутссон, энергичный шведский маршал финляндской провинции королевства, создал опорный оборонительный пункт на востоке, основав в 1293 г. Выборг, через год взяв Кексгольм и основав в 1300 г. в устье р. Охты крепость Ландскрону. Впрочем, оба последние укрепления вскоре были отобраны русскими.

Борьба на востоке, в основном, за берега Невы, шла с переменным успехом, временами вражда утихала вообще, но при Магнусе Эриксоне () она вновь активизировалась: этому королю удалось в 1348 г. основать Нотеборг. Во второй половине XVI в. война продолжалась уже в ладожской Карелии и Ингерманландии – теперь за присвоение наследия слабевшего Ливонского ордена. В гг. к королевству были присоединены восточная часть Карельского перешейка и крепость Нарва (осн. датчанами в 1223 г., затем захвачена русскими) с прилегающим округом. Несколько позже удалось занять прибрежную часть Ингерманландии с крепостями Ивангородом, Ямом и Каприо (позднее – Копорье, осн. ливонцами в 1240-х гг.). Тем не менее, после длительной Ливонской войны (), согласно Плюсскому перемирию, Нарва вновь отошла к шведам, но русским удалось сохранить за собой устье Невы с небольшой прилегающей территорией. Кроме того Северная Эстляндия добровольно приняла власть шведского короля (1561).

Такое развитие событий не могло удовлетворять русских и они возобновили продвижение на шведские земли, едва истёк срок Плюсского перемирия (1590). Военные действия шли с успехом для русских и после переговоров в с. Тявзине согласно новому мирному договору, подписанному в 1595 г., Московское государство получило практически всю Ингерманландию с городами Ниеншанцем (осн. шведами близ Ландскроны), Ямом, Копорьем и Ивангородом, а также Кексгольм-лен, который был переименован в Корельский уезд. Новая шведско-московская граница шла теперь от устья Систербека (р. Сестра) на север, к Варангер-фьорду.

Пытаясь вернуть утраченное, Швеция нанесла ответный удар в 1611 г., уже в правление короля Густава II Адольфа (). На этот раз военная удача была на стороне шведов, и летом 1611 г. они вернули себе Кексгольм-лен и Северную Карелию, заняв при этом Новгород и Новгородскую землю (при этом новгородская торгово-промышленная верхушка, соблазнённая получением западных городских прав и привилегий, высказала желание стать подданными шведского короля). На переговорах, начавшихся в д. Столбове, шведские представители, обладая преимуществом победителей, всё же согласились вернуть все русские земли при условии, что Тявзинский договор будет аннулирован и всё утраченное согласно его пунктам, будет возвращено Швеции.

Второй этап становления шведской империи, юго-западный, начался после того, как основанием Выборга была, как казалось, обеспечена безопасность страны от восточной угрозы. В е гг. упоминавшийся выше Магнус Эрикссон в результате военных действий против Датско-норвежского королевства присоединил к державе провинции Сконе и Халланд. Впрочем, их впоследствии пришлось возвратить. Но полученные королевой Кристиной () по мирному договору в Брёмсебро (1645) норвежские области Емтланд и Херьедален, как и датский о. Готланд, навечно остались шведскими. Новая попытка овладеть датскими землями на юге Скандинавского полуострова была сделана лишь в середине XVII в., в ходе Первой северной войны гг.

Король Карл Х Густав вторгся в 1657 г. на территорию Дании и принудил противника к миру на выгодных для себя условиях. Согласно договору, подписанному на следующий год в Роскильде, Швеция получила исконно датские территории Сконе, Блекинге, Халланд, о. Борнхольм и норвежскую область Тронхейм. Теперь для шведов открылся широкий выход в океан. Правда, по Копенгагенскому миру 1660 г. датчанам пришлось возвратить Борнхольм и Тронхейм, но Швеция достигла своих естественных границ на Скандинавском полуострове и утвердила господство на Балтийском море.

Третий этап строительства империи, юго-восточный, относится к временному промежутку между Столбовским миром и Великой Северной войной гг. Вначале Густав II Адольф овладел всей Лифляндией, а затем вторгся в Курляндию и Литву. В 1626 г. шведы высадились в Пилау и начали завоевание Восточной Пруссии. Эти и иные приобретения были сделаны благодаря участию этого короля в Тридцатилетней войне. Согласно Вестфальскому миру 1648 г. Швеция получила всю Западную и часть Восточной Померании с городами Штеттин, Дамм, Гольнау, находившиеся в устье р. Одера острова Рюген и Волин, часть Мекленбурга с г. Висмаром, а также епископства Бремен и Верден. Кроме того, за ней остались Северная и Южная Эстляндии, Лифляндия и Курляндия, часть которых признавалась шведской ещё по Оливскому трактату 1660 г..

Официально прибалтийские владения шведской короны именовались провинциями (provinserna). Но это термин административный или географический, а если характеризовать эти владения по их месту в политике и, особенно, экономике империи, то здесь более близкой к истине была бы дефиниция «колонии». Собственно, так и определяют их статус современные исследователи, считая, что после редукции 1680-х гг., когда преобладающая часть помещичьих земель отошла к короне (см. ниже), провинции окончательно превратились в колонии, причём в классической форме этого вида имперских владений.

Последний этап существования шведской империи охватывает два десятилетия перед началом Великой Северной войны и её первую половину. На протяжении этого периода центральная власть последовательно стремилась преобразовать восточные колонии в органичную часть государства, находящуюся в правовом поле шведского законодательства, административно и культурно унифицированную (об этом см. ниже). То есть, бывшее шведское королевство должно было прирасти Прибалтикой так же, как Россия приросла Сибирью или Крымом. При этом растворении бывших колоний в едином государственном теле, её уже нельзя было бы считать империей. Такая перспектива, в общем, объективно благоприятная для роста мощи и влияния Швеции, тем не менее, беспокоила центральную власть державы, а в Законодательной комиссии по поводу целесообразности такой метаморфозы даже шли острые дискуссии.

Эта краткая историческая справка будет дополнена ниже более подробным анализом особенностей шведской колониальной политики и её результатов.

2. Основные территории, вошедшие в состав империи (по регионам, время входа / выхода) и их место в общеимперской системе) .

Эстляндия, Лифляндия При Густаве Вазе, в 1555 г, шведские войска осадили Орешек (бывш. Нотеборг) с целью возврата себе невского устья. Осада окончилась неудачей. В это время Ливонское государство ослабло и стало объектом экспансии как Московского государства, так и Швеции. В 1558 г. Иван IV начал его захват в ходе Ливонской войны. Под ударами русских Ливонское государство развалилось, и Швеция стала готовиться к борьбе за ливонское наследство, считая себя законным его обладателем. Но в июне 1561, уже после ликвидации ливонской администрации, Таллинн и североэстонские рыцарства Харьюмаа, Вирумаа и Ярвамаа, опасаясь завоевания восточным соседом, просили Эрика XIV о его высоком покровительства.

Король согласился, как он сам заявил, «не от алчности в отношении города и его земель», которых у него и без того достаточно, но лишь «из христианской любви, а также чтобы московский сосед оказался подальше». Т. о. к Швеции отошёл юго-западный берег Финского залива и один из крупнейших торговых городов Балтики (превосходил по оборотам Стокгольм). Это была мирное присоединение с сохранением за остзейскими помещиками и немецкими бюргерами всех прав и привилегий.

Так началось созидание империи Швеции, которая отныне всё смелее вмешивалась в большую политику Европы .

К тому времени Швеция втянулась в шедшую уже давно борьбу за господство на Балтийском море, в которой участвовали Дания, Нидерланды, ряд северонемецких княжеств, Ганза и Польша. Одним из этапов этой борьбы стала Ливонская война, в которой Швеция также приняла участие. Её целью стал захват побережья Ливонии с портами, через которые шла торговля между балтийскими и иными западноевропейскими государствами и Московией. Эта цель была заманчива не только с политической, но и с экономической точек зрения: ливонский транзит (с 1539 г. исключительно при посредничестве местных купцов) приносил чистый доход. Однако для достижения её была неизбежной война с Московией, которая в гг. смогла захватить почти всю Эстонию, исключая Таллинн и окрестности. Эта война, принесшая тяжёлый урон эстонскому крестьянству, склонила его на сторону Швеции.

К 1580 г. при Юхане III был разработан план возвращения эстонских земель посредством воинской силы. Но в отношении востока существовала и программа-максимум. Предполагалось овладеть как бывшими орденскими, так и московскими землями с городами и крепостями Ям, Копорье (быв. Каприо), Ивангород, Корела и Орешек (быв Нотеборг). Далее, была намечена колонизация прибрежной полосы Баренцева и Белого морей, Северной Карелии и устья Северной Двины.

Вторжение в Северную Эстонию началось в 1580 г. Шведский наёмник-француз Понтус Делагарди уже в 1581 г. взял вначале Раквере, затем крепости земли Ляэнемаа и, наконец, Нарву и восточную часть Карельского перешейка вплоть до Ладожского озера. Затем он овладел побережьем Балтики с крепостями Ивангородом, Ямом и Копорьем, хотя в русских руках пока оставалось устье Невы. Как и северный выход в океан – упомянутый поход П. Делагарди к берегам Белого моря окончился неудачей. После этого в 1583 г. с Московией было заключено Плюсское перемирие, которое впоследствии неоднократно продлевалось. Согласно этому трактату под властью Швеции оказались Таллин и рыцарства (мааконды) Харьюмаа, Вирумаа, Ярвамаа и Ляэнемаа, образовавшие в 1584 г. Герцогство Эстляндское. Впервые в истории все североэстонские эстонские земли оказались под единой властью.

Поскольку население этих областей перешло под власть короля, как говорилось выше, добровольно, здесь были сохранены все привилегии городов и дворянства. Но на территории герцогства действовали далеко не все шведские законы, часть местного законодательства сохранилась с орденских времён. Относительная самостоятельность местного немецкого рыцарства и бюргерства вначале ослабляла связи этих групп населения и провинции в целом с метрополией. Так, к примеру, Таллинн до 1650-х гг. отказывался разместить в городе шведский гарнизон, что вело к серьёзным конфликтам со шведской администрацией.

Иным было отношение шведов к католической церкви Эстляндии. Земли духовных магнатов (в том числе монастырей) были, согласно общей протестантской практике, обращены в собственность короны. В дальнейшем они были поделены на лены, во главе которых стояли преданные шведскому королю ленсманы. Забегая несколько вперёд, скажем, что в ходе длительной шведско-польской войны гг., которая протекала на территории Эстляндии, города и дворянство герцогства были, в целом, на стороне Швеции – таким был итог внутренней политики королей, благоприятствовавшей остзейцам и немецко-эстонским бюргерам.

В 1592 г. русские попытались силой вернуть себе утраченное побережье Финского залива, они осадили Нарву. Но нападение было отбито, и военные действия переместились на север и восток, на территории, в то время принадлежавшие Москве. В 1595 г. в Тявзине был заключили мир, согласно которому Северная Эстония с Нарвой оставались за Швецией, а Карелия – за Москвой. Иностранные купцы могли отныне торговать только в бесспорно шведских портовых городах – Выборге и Таллинне. Проезд в русские внутренние воды и в Нарву, где происходил пограничный торг между русскими и шведскими купцами, иностранным коммерсантам был воспрещён. Тявзинский договор, отчасти ограничивший торговые права шведской державы на востоке, не удовлетворял шведские правительственные круги, воспринявшие его как не более, чем передышку, необходимую для дальнейшего упрочения положения королевства в Лифляндии.

Возможность к этому шагу появилась в конце 1610-х гг. Король Густав II Адольф () провёл ряд воинских реформ, создав стройную систему рекрутирования и обучения солдат. В армии была усовершенствована тактика и значительно улучшено вооружение пехотинцев и кавалеристов. Впервые была создана полевая артиллерия – и как самостоятельный род войск, и как средство усиления совокупной огневой мощи каждого пехотного полка.

В 1621 г. на эстонскую землю вступила полевая армия шведов, поведшая наступление в лифляндском направлении. В возобновившихся шведско-польских военных действиях военачальники Густава II Адольфа продемонстрировали своё превосходство над поляками, а шведское вооружение – над польским. После ряда сокрушительных побед шведов начались переговоры и в 1629 г. был подписан Альтмаркский мир. Согласно его статьям к Швеции отходила вся Лифляндия включая Ригу. Остров Сааремаа пока оставался за датчанами, но впоследствии и он перешёл к Швеции (Брёмсеброский мир 1645 г.).

После Альтмаркского мира в эстляндской и лифляндской провинциях Швеции воцарился мир, прерванный лишь шведско-русской войной гг. Обе они приносили в казну немалый доход, но нужны были королевству прежде всего в качестве оборонительного барьера против Польши и Московии, готовившихся к продолжению раздела ливонского наследия. Такой удар с востока и юга планировался с той же целью захвата прибалтийских провинций шведов. Новая война началась в 1655 г. когда король Карл Х Густав попытался силой захватить прибалтийские земли Польши. Обеспокоенный его успехами на полях сражений, царь Алексей Михайлович летом 1656 г. вторгся в Лифляндию, имея целью захват устьев Немана и Даугавы, весьма привлекательных в торговом отношении. Однако Ригу русские взять не смогли и, согласившись на перемирие, в 1658 г. покинули эту шведскую провинцию.

Этот момент – рубеж 1650-х и 1660-х гг. – стал пиком шведского великодержавия. В дальнейшем к империи не была присоединена ни одна новая территория, а внешнеполитические задачи в колониальной политике Швеции сводились к стремлению удержать уже имевшееся. Особенно важным это было по отношению к прибалтийским провинциям, чья роль защитного барьера империи против экспансии с востока со временем становилась всё более важной.

Костяком их оборонительной структуры стали многочисленные крепостные гарнизоны. Они подразделялись на три типа. Первый – те, что стояли в больших городах – Риге, Нарве, Тарту и Пярну. Это были крупные подразделения, рижский гарнизон насчитывал от 3 000 до 4 000 человек. Гораздо меньшими были гарнизоны крепостей, где не было гражданского населения. Типичный пример – Ноймюнде или же Коброн, расположенный на противоположном по отношению к Риге берегу Даугавы (ныне это городской район Пардаугава). Наконец, имелись многочисленные старинные посёлки, укреплённые в шведское время (Нойхаузен, Мариенбург, Кокенхаузен и др.), где гарнизонных солдат было куда меньше, чем местного населения. Обычно эти гарнизоны не были постоянными, их командировали из больших крепостей на время, затем сменяли.

Центральную роль в обороне провинций играла Рига вкупе с поддерживавшими её Ноймюнде и Коброном. В гг. в этих крепостях было сосредоточено около 60% всех лифляндских войск Швеции, так как от существования этой крупнейшей пограничной (с Курляндией) крепости и крупнейшей гавани восточных провинций зависело и их существование. Соседи понимали её значение, но редко отваживались штурмовать эту крепость, чья оборонительная система была доведена шведскими фортификаторами до совершенства. И если Тарту, к примеру, в течение «шведского времени» штурмовали многократно, то на осаду Риги русские осмелились лишь дважды. В 1656 г. под её стены подошло 35-тысячное войско во главе с самим Алексеем Михайловичем – и через 45 дней осады отступило. Вторая блокада имела место лишь в 1710 г., и снова Ригу осаждал царь – теперь уже Пётр I. Но и в этот раз крепость устояла; она была сдана русским не в результате штурма, а из-за чумы, выкосившей за месяцы блокады половину гарнизона, а аткжегородских жителей и сбежавшихся под защиту её стен окрестных крестьян.

Ингерманландия Присоединение Ингерманландии к Швеции шло в несколько этапов. Вначале северная и центральная часть её была завоёвана Юханом III (1581) и отошла к Швеции по Плюсскому перемирию. После окончания очередного военного конфликта, уже по новому, Тявзинскому мирному договору, Швеция была вынуждена уступить эти территории Москве, но в первой четверти XVII в. вновь заняла их, а также и остальную часть будущей провинции. Это произошло в начале русско-шведской войны 1611–1617 гг. Она ещё была далека от завершения, когда Густав II Адольф основал в устье Невы, на месте старинной шведской Ландскроны, новую крепость Ниен, наряду с которой впоследствии рос и развивался посад, затем город Ниеншанц. Московское государство не могло в эти годы избежать ряда поражений – оно было разорено недавней польской интервенцией. К тому же война с Польшей ещё длилась, отчего на переговорах в Столбове представители Михаила Романова подписали договор, согласно которому они освобождали земли, перешедшие к Москве согласно Тявзинскому мирному договору 1595 г. с городами Кексгольмом, Копорьем, Нотеборгом, Ямом и Ивангородом, то есть всю ингерманландскую землю.

При этом Нарва, старейший укреплённый торговый город, был выведен шведами из состава Эстляндии; теперь он мыслился как административный центр провинции Ингерманландии. Состоявшая из четырёх округов (slottslän), она получила те же права, которые имела Финляндия – Земельное уложение, собственный герб и места для своих депутатов в шведском риксдаге. Правда, впоследствии права помещиков по отношению к крестьянам были расширены (см. ниже).

Несмотря на то, что по условиям Столбовского договора всему населению провинции – как осевшими в ней русским, так и инкери с вепсами – гарантировалась свобода вероисповедания , многие русские покинули Ингерманландию. Шведские власти разрешили эмиграцию всем, кроме русского священства, светского и монастырского, а также пашенных людей, то есть, крестьян и бобылей, (да и то только в течение 14 дней после подписания Столбовского договора). Но бежали не только упомянутые священники и мужики, но и дворяне, и мещане. Это было массовое бегство – некоторые погосты совершенно обезлюдели. За русскими уходили и православные инкери, карелы и финны; всех их в то время насчитывалось около 60% от общего числа населения. В южных же районах и в Копорье православного вероисповедания придерживалось около 75% населения. А второй по значению торговый, церковный и городской центр провинции Ивангород был почти полностью православным.

Шведские власти пытались помешать этому исходу, перекрыв московско-ингерманландскую границу, но тщетно. Бегство поощрялось Москвой, которая платила каждой семье 5 руб. и наделяла землёй (в те годы корова стоила 1 руб.). В конечном счёте, примерно 50 000 эмигрантов расселилось в московских городах – от Белого моря до Твери. Поскольку этот переезд имел место вопреки шведскому законодательству, то за ущерб, нанесённый королевству эмиграцией, Московскому государству пришлось уплатить шведам 190 000 руб.

Причин эмиграции было несколько. Во-первых, люди опасались мести недавних противников в войне. Во-вторых, последние годы были неурожайными, население очутилось на грани голодной смерти, и люди надеялись спастись на старой родине. В-третьих, с установлением шведской власти резко возросли повинности и налоги (в том числе и за тех инкери, которые дезертировали из шведской армии. В-четвёртых, православное население осталось с крайне небольшим числом священников, а надежд на приезд новых не было. Наконец, в восточной части провинции нередкими стали разбойные нападения и грабежи, чинившиеся шайками, приходившими с московской стороны и не делавшими разницы между единоверцами и протестантами. Впрочем, многие русские остались, и со временем их число даже увеличилось.

В ситуации наступившего относительно мирного периода в Стокгольме было принято решение об интеграции населения провинции, но не насильственными средствами, а постепенным склонением православных (среди них, кстати, были и вепсы, и инкери) к протестантизму, а всего населения – к экономике и образу жизни, схожими с шведским или финским. Проблема эта была весьма тяжёлой. Ещё в 1650 г. более 57% населения Ингерманландии (23 593 чел. без Нарвы) оставалось в православии. При этом в районе Нотеборга число их доходило до 63%, а в южных районах Эстляндии и в Копорье – до 60% и более. Возможно, именно поэтому в Ингерманландии и Кексгольм-лене Швеция долго не признавала возможность создания ландтага, столь традиционного для Эстляндии и Лифляндии.

Что касается этнодемографической ситуации, то к концу XVII в русские определённо составляли большинство, хоть и оставаясь на жительстве в ограниченных районах провинции: лишь в южной части ленов Яма и Нотеборга, в Ивангороде, в селеньях, расположенных вдоль невских берегов и в небольшой части Лопского погоста.

Скорее всего, этому содействовали всё новые вторжения на территорию провинции московских войск. Так, в 1656 – 1658 гг. имел место самый кровопролитный конфликт такого рода, начавшийся без объявления войны. В июне 1656 г. воевода ёмкин с многочисленным отрядом вторгся на территорию Ингерманландии и вскоре взял Ниен, население которого почти полностью в панике покинуло город. Началось разорение провинции. Вначале люди ёмкина подожгли дома ниенской элиты, затем огонь перекинулся на остальные здания и город почти полностью выгорел.

В дальнейшем московское войско двинулось в западном направлении, пользуясь поддержкой местных русских. Последние жгли и разоряли усадьбы протестантов, дворянские именья, лютеранские храмы и пасторские дома. Но впоследствии, уже на территории Финляндии, завоевателей встретило шведское войско, одержавшее над ними победу и в сентябре вошедшее в Ниен. Дольше длилась московская оккупация восточных областей Лифляндии, а также Нотеборга – почти полгода, до середины ноября 1565 г. Война окончилась перемирием, заключённым в Валисаари (село между Нарвой и Васк-Нарвой) на три года. Согласно его условиям, захваченные лифляндские земли и ингерманландская крепость Васк-Нарва отходили на указанный срок к русским. А затем все захваченные территории были освобождены - согласно Кардисскому договору 21 июня 1661 г., шведско-московская граница, существовавшая со времени Столбовского договора, была восстановлена. При этом большое количество местных православных ушло вслед за московским войском, опасаясь преследований за своё недавнее участие в репрессиях против протестантов.

Новое завоевание Ингерманландии русскими началось в 1702 г. После первых воинских успехов здесь начала осуществляться политика выжженной земли – нужно было лишить Карла XII возможности использовать её в будущем как плацдарм для похода на Москву. Провинция планомерно разорялась солдатскими и казацкими отрядами, мирное население угоняли в плен с тем, чтобы потом продать на невольничьих рынках Шлиссельбурга или Ладоги, позднее – Москвы. Число таких пленных измерялось тысячами (см. ниже). Иная судьба постигла гарнизоны шведских крепостей, которые с оружием в руках защищались. Так, когда 9 августа 1704 г. была взята Нарва, то ворвавшиеся за её стены солдаты учинили настоящую бойню , а уцелевших (4 555 чел.) отправили в Казань на принудительные работы. Около 2,5 тыс. солдат и офицеров, сдавших Выборг и ожидавших по соглашению с русской военной администрацией свободного выхода из крепости, также взяли в плен.

Какое-то время шведские пленные находились вдали от Петербурга – царь опасался, что войска Карла XII могут захватить новую столицу. Но приблизительно с 1710 г., когда эта угроза свелась к нулю, шведов доставили в Петербург, где они должны были участвовать в строительстве Петропавловской крепости и других зданий, получая половину и без того скудной платы, жалованной русским рабочим такой же квалификации. Фактически Ингерманландия перешла к России в 1704 г., хотя официально она по-прежнему входила в состав Швеции, а аннексия была оформлена лишь Ништадтским договором в 1721 г.

Немецкие земли Из немецких земель первыми достались Швеции померанские – задолго до окончания Тридцатилетней войны туда были введены шведские гарнизоны, за которыми последовали будущие померанские помещики шведского происхождения. Вначале их владения были незначительны, но начиная с 1638 г. их доля в общем раскладе хозяйственных площадей стала расти – королева Кристина () стала щедро раздавать земли за службу или личные услуги. Затем последовал переход под эгиду Швеции Западной и части Восточной Померании (см. ниже), что повлекло за собой коренные перемены в землепользовании . Достаточно сказать, что к 1654 г. 2/3 этих бывших государственных земель стали помещичьими.

Однако когда в 1654 г. Кристина отказалась от шведского престола, то она настояла на том, чтобы для её содержания все бывшие государственные имения (Tafelgut или стольные) были возвращены в казну, то есть редуцированы. Это перераспределение не было доведено до конца, но шведские аристократические дома (например, Оксеншерны, Торстенссоны и Делагарди) успели продать свои владения частным лицам. А когда бывшая королева умерла (1689), эти владения всё же стали государственными. Правда, при этом они были сданы в бессрочную аренду их бывшим владельцам .

Другие немецкие владения достались Швеции согласно Вестфальскому мирному договору 1648 г. На переговорах, которые велись в Мюнстере и Оснабрюке на протяжении трёх лет, шведам удалось добиться согласия участвовавших в них представителей воевавших сторон на практически все свои условия. Так, согласно статьям договора, корона получила всю Западную и часть Восточной Померании с городами Штеттин, Дамм, и Гольнау. Кроме того, Швеция отныне могла контролировать вход и выход в Балтийское море из крупных судоходных рек Одера и Везера в военное время, а в мирное – взимать пошлины с иностранных торговых судов. Это стало возможным благодаря переходу к короне островов Рюген и Волин (устье Одера) и епископств Бременского и Верденского, расположенных в устье Везера (отныне они превращались в светские княжества). Наконец, немалую ценность представлял торговый город Висмар (Мекленбург) с прекрасной гаванью.

Новые владения увеличили не только экономический, но и международно-правовой капитал Швеции, – в качестве их суверена король стал членом Священной Римской империи германской нации, и как таковой получил три голоса на имперском рейхстаге. Немецкие владения Швеции уступали более поздним приобретениям шведов в экономическом смысле – но не в политическом. Вторые располагались далеко на севере, на периферии Европы, тогда как первые, старые имперские княжества, придали шведскому королевству поистине европейский блеск и авторитет .

Это была крупная победа Швеции и в геополитическом смысле. Статус Дании, ещё недавно близкой к доминирующему на Балтийском море, перешёл к Швеции. Это факт был вскоре убедительно подтверждён трактатом, подписанным в Брёмсебро (1645), по которому Дания уступила Швеции несколько своих провинций в Норвегии и острова Готланд и Сааремаа. Наконец, в 1648 г., после очередного поражения Дании Швецией, последняя, согласно мирному договору, заключённому в Роскильде, присоединила к коронным владениям обширные датские провинции Сконе (с 1/3 населения Дании), Халланд и Блекинге, лены Бохус и Трондхейм, а также о. Борнхольм.

Впрочем, приобретение и последующее владение территориями на южном берегу Балтийского моря имело и свои минусы. С одной стороны они имели важное стратегическое значение в оборонительной системе Швеции в качестве баз для морских и сухопутных сил. Могли они быть использованы и как опорные пункты в ходе наступательных действий шведских вооружённых сил в случае участия державы в очередной европейской войне. Но, с другой стороны, немецкие владения были самым уязвимым местом империи как единого целого: в случае большой войны (вроде Тридцатилетней) ей пришлось бы воевать на три фронта. И если восточные провинции оборонять было легче по чисто географическим причинам (густые леса, болота, большие озёра затрудняли продвижение противника), то здесь таких естественных преград не было. Напротив, пересекающие немецкие княжества реки предоставляли противнику большое удобство в доставке к фронту войск и боевого обеспечения, тогда как шведы могли использовать с той же целью лишь морской путь, более протяжённый, а также не всегда надёжный по погодным условиям.

Шведские владения на востоке и юге Балтийского моря значительно уступали колониям великих держав как по количеству населения, так и по площади. Достаточно сказать, что шведско-финская метрополия территориально многократно превосходила прибалтийские провинции, не говоря уже о немецких городах и землях. Этническая ситуация весьма напоминала сложившуюся в империи Габсбургов: подданные короля говорили на шведском, финском, немецком, эстонском, латвийском, ливском, вотском, саами, норвежском, датском и русском языках . Общались же эти разноязыкие подданные друг с другом скорее на немецком, чем на шведском, на немецком же велись делопроизводство и корреспонденция в новых владениях короны.

3.Система управления (эволюция ).

Эстляндия и Лифляндия Шведское правительство относилось к своим иноязычным владениям по-разному, различной была и колониальная политика. Наиболее интегрированной частью империи давно стала Финляндия, имевшая даже своих представителей в риксроде и риксдаге. В другом положении были прибалтийские провинции, чьи дворяне рассматривались шведами как иностранцы. Правда, и здесь играл роль тот факт, что эстляндцы вошли в состав империи добровольно, а Лифляндия была покорена военной силой. Поэтому если эстляндские помещики сохранили все свои земли и права, то в Лифляндии положение было иным. Согласно феодальным традициям местные остзейские дворяне, покорившиеся лишь воинской силе, теряли право на землю. Они получили его вновь, но ценой утраты некоторых из своих привилегий. В более привилегированном положении оказалась Ингерманландия, которую рассматривали как бывшую часть Финляндии; в перспективе виделось их воссоединение и окончательное уравнение в правах.

После образования шведского герцогства Эстляндского во главе местной администрации стоял наместник короля в статусе губернатора (с 1673 г. – генерал-губернатора); он же являлся командующим шведскими войсками в Эстляндии. Его резиденция первоначально находилась в Тарту, а в 1643 г. из соображений безопасности переведена в Ригу, один из крупнейших и хорошо защищённых городов империи.

В результате судебной реформы гг. в провинциях были учреждены суды, которые выполняли и некоторые чисто административные функции. Судами первой инстанции являлись земские суды (ландгерихты), при этом судьи (ландрихтеры) назначались генерал-губернатором. Надворный же суд (гофгерихт) был второй инстанцией; он находился в Тарту и располагал юрисдикцией также на территории Ингерманландии. Кроме коронных судей имелись и поместные судьи (в Эстляндии гакенрихтеры, в Лифляндии орднунгсрихтеры), которые, по сути, служили помещикам. Нужно сказать, что именно от этих низших чиновников крестьянам доставалось больше всего.

Поскольку начавшееся переселение в Эстляндию из Швеции и Финляндии было весьма затруднительным (добровольно переселялись, в основном, те, кто был материально обеспечен настолько, что мог приобрести землю, т. е. дворяне), королевская власть нуждалась в поддержке местного дворянства. Поэтому в «шведское время» значение немецкого (остзейского) рыцарства возросло настолько, что ландтаг постепенно превратился в самостоятельный орган его самоуправления, с которым вынужден считаться и шведский губернатор. Фактически он в большинстве случаев принимал решения совместно с ландратами. затруднительным (переселялись, в основном, те, кто был материально бо весьмамандующим шведскими войсками в Эстляндии., Нидерлан

На землях короны было проведено размежевание на т. н. крепостные лены, т. е. лены, управлявшиеся королевским чиновничьим аппаратом. Каждый лен делился на мызы, которые управлялись не помещиками, а также чиновниками (фогдами). Положение государственных крестьян было лучше, чем принадлежавших помещикам, к примеру, владельческих крестьян со временем обязали платить церковную десятину , как это было под властью католического ордена, были и другие повинности, неизвестные на королевских землях.

Некоторые перемены в административном управлении начались в 1642 г., когда Ингерманландия с Нарвой были выведены из-под управления эстляндского генерал-губернатора, превратившись в самостоятельное генерал-губернаторство.

В ходе редукции 1680-х гг. (см. ниже), когда среди лифляндских дворян поднялась волна возмущения ею, Карл XI был вынужден вступать в унизительный для королевской власти конфликт с местными ландтагами. Поэтому в 1694 г. автономия лифляндского дворянства была ликвидирована. Коллегию ландратов распустили, ландтаг сохранил лишь своё имя: его права были сильно урезаны и, главное, созывался он теперь не по воле лифляндских рыцарей, но лишь по инициативе генерал-губернатора. Отныне рыцари не могли избирать ландмаршала – их предводитель (как и другие должностные лица) также назначались шведским генерал-губернатором. Одновременно были ограничены права и возможности Рижского и Таллиннского городских магистратов.

Поскольку в результате редукции значительно увеличилась площадь государственных земель, поместья которых сдавались в аренду (часто – бывшим их владельцам-рыцарям), то была учреждена новая административная должность окружных штатгальтеров. Согласно Инструкции окружным штатгальтерам, в их обязанности входил надзор за деятельностью арендаторов, которые были должны поддерживать памятники старины, относиться к казённым постройкам, угодьям, дорогам и пр. с надлежащей рачительностью и заботой, улучшать качество пахотной земли и покосов, лесов и пр. Но главной обязанностью штатгальтеров, согласно пункту XVII Инструкции, становилась защита живших на этих землях коронных крестьян от самовластья помещиков-арендаторов.

Из сказанного можно сделать вывод, что редукция и связанные с ней реформы, несмотря на их ограниченность, остановили помещиков в их попытках ухудшить экономическое и правовое положение крестьян. В целом же они расшатывали вековую крепостническую систему во всех восточных провинциях.

Ингерманландия В начале «шведского времени» Ингерманландия состояла из трёх ленов – Нотеборгского, Копорского и Ямского, а также города-крепости Нарвы и нескольких деревень Нарвского лена, исключённых из состава шведской Эстляндии.

Ингерманландия отличалась от других провинций тем, что здесь никогда не было собственной административной системы. Вначале ею руководили из шведской столицы, потом из Новгорода и Москвы, так что местные традиции управления здесь сложиться не могли, и шведам приходилось создавать гражданскую и церковную административную структуру, начиная с чистого листа. Было решено строить её по образцу соседних провинций, – задача сложная и решить её удалось лишь к середине XVII в. А в первое время управление Ингерманландией и Кексгольм-леном было возложено на губернатора, чья резиденция находилась в Нарве. Он являлся одновременно высшей гражданской административной инстанцией и командующим вооружёнными силами провинции.

После того, как в 1629 г. Польша в соответствии с Альтмаркенским мирным договорам передала Швеции всю Лифляндию, административная структура в Прибалтике существенно изменилась. Ингерманландия была административно объединена с Лифляндией, а должность нарвского губернатора – упразднена. Теперь провинцию подчинили лифляндскому генерал-губернатору, аппарат которого находился в Тарту.

Это нововведение себя не оправдало, во-первых, по причине значительного расстояния между тартуским управлением и провинцией, а, во-вторых, оттого, что выявилась необходимость довольно частых встреч главы ингерманландской администрации с новгородским воеводой – для улаживания местных конфликтов, решения вопросов размежевания и пр. Поэтому в 1642 г. Ингерманландия с Кексгольм-леном получила статус отдельного генерал-губернаторства (до 1650 г. в него входили и эстляндские земли восточного Вирумаа и Альтагусе). При этом новый генерал-губернатор имел резиденцию в Ниене (1642 – 1651), а затем в Нарве (1651 – 1704).

С той же целью копирования эстляндских и лифляндских реалий к Ингерманландии был привит институт ландтагов. Однако поскольку здесь почти полностью отсутствовало местное дворянство с устоявшимися традициями самоуправления, копия получилась мало похожей на оригинал. Во-первых, пришлые дворяне были слишком разрозненны и чужды друг другу для того, чтобы решать общие задачи – в чём, собственно и был смысл прибалтийских ландтагов. Во-вторых, положение об этом институте не родилось в рыцарской среде, а было спущено шведским правительством сверху. Поэтому ландтаги в Копорье (1644), Нарве (1644, 1645) и т. д. созывались по инициативе генерал-губернатора, а «работа» их заключалась в послушном принятии положений о всё новых экстраординарных сборах на нужды короны или чрезвычайных налогах военного времени. Такие собрания как небо от земли отличались от боевых ландтагов лифляндского или эстляндского рыцарств, оппозиционных королевской власти.

Немецкие земли Ещё более дезинтегрированной частью империи были немецкие владения короны. В Стокгольме постоянно помнили о гораздо более тесных связях немецких княжеств и городов с другими державами, чем это имело место в Эстляндии и Лифляндии. Поэтому в Швеции имелись (и исполнялись) планы дальнейшей интеграции в монолитное, унифицированное государство лишь прибалтийских провинций – но отнюдь не немецких конгломератных вкраплений. Стокгольмское правительство чем дальше – тем со всё большим основанием рассматривало эстляндские и лифляндские внешние рубежи как государственную границу королевства. В то же время, в отличие от восточных провинций, Померания и Мекленбург были разделены с королевством таможенной границей: по положениям 1628 и 1630 гг. пошлинами облагались товары, следовавшие в обоих направлениях.

Добавлю, что хоть немецкие территории и находились полностью во власти шведского короля, отношения к ним как к будущей органичной части королевства никогда не наблюдалось. Причём по весьма простой причине: при первой же попытке заменить местное законодательство шведским или хотя бы урезать права местных выборных органов, на защиту пострадавших немцев встала бы вся германская империя, членами которой эти княжества являлись. Поэтому шведские короли на смели даже на словах выступать там в качестве абсолютных монархов и благоразумно не пытались исключить эти земли из членства в габсбургской империи. Более того, и в домашней обстановке, в Стокгольме, на заседаниях Законодательной комиссии, немецкие владения даже не упоминались как часть шведской империи. Впрочем, немцы были лояльны к своим стокгольмским покровителям, ценя военную помощь, поддержанную всей мощью шведского флота, при малейшей опасности, грозившей им со стороны соседей.

Но не только в военных конфликтах, а и в обычной обстановке немецкие земли были в военно-политическом отношении Ахиллесовой пятой Швеции. Их оборона не могла строиться на использовании выгодных в этом смысле географических условиях, как это было в Ингерманландии (болота) или Эстляндии (водные преграды, густые леса). Поэтому здесь приходилось держать соответствующие военные силы в качестве постоянных гарнизонов: в 1568 г. Карл Х считал, что только в Померании в мирное время необходимо иметь 8 000, а в военное – не менее 17 000 солдат и офицеров. Правда, их содержание не стоило казне почти ничего – всем необходимым войско должно было снабжаться за счёт местного, немецкого населения. Но огромные суммы Швеции приходилось тратить на фортификационные работы. И эти траты делались в ущерб нуждам прибалтийских крепостей, оказавшихся к Великой Северной войне в крайне запущенном состоянии именно по этой причине.

С другой стороны, короли не могли расстаться с этими владениями, придававшим необходимую устойчивость их «датской» политике – а Дания оставалась одним из самых вероятных противников в будущих войнах Швеции. Обладая западными немецкими провинциями, шведы могли в любой момент пресечь сообщение Дании с материком. Кроме того, статус имперского герцога, как говорилось выше, делал короля членом Германской империи. Причём со временем это значение отнюдь не уменьшалось. В 1724 г., уже после смерти Карла XII и утраты Прибалтики, глава правительства Арвид Горн заявил членам риксрода: «Хоть Померания и мала, она более важна для нашей репутации, чем пол-Швеции. Всё внимание, которым мы пользуемся у Франции и протестантских держав Германии, зависит от обладания Померанией».

Несмотря на географическую разбросанность прибалтийских и немецких владений Швеции, все они имели ряд общих черт, во многом определявших их экономические и культурные традиции. Во-первых, крупные торговые города этих земель ранее, как правило, являлись членами Ганзы, что оставило зримые следы в модели жизни бюргеров и купечества в частности. Во-вторых, на всём протяжении прибрежных земель от Эльбы до Наровы сохранялась личная крепостная зависимость крестьян от помещиков. В-третьих, всё население этих владений Швеции было сплошь протестантским (исключение – Ингерманландия с её православными). Но имелись и отличия, главным из которых была заметная разница в жизненном уровне основного (сельского) населения Швеции-Финляндии и провинций и в степени его, так сказать, сравнительной «цивилизованности».

Однако, несмотря на то, что Эстляндия стала шведской полувеком ранее, чем Лифляндия, разница в сложившейся социальной ситуации между ними (и Ингерманландией) была небольшой. И во всех трёх провинциях она коррелировала с ситуацией этнической. Крестьяне в провинциях представляли собой один народ (эстонский, латвийский или инкери), местное рыцарство (впоследствии помещики) – другой, центральная и провинциальная высшая администрация – третий. Центральное правительство осознавало ненормальность этой ситуации и, как упоминалось выше, стремилось привести социальную и экономическую жизнь королевства и провинций к единообразию. Последняя из таких мер была принята в последние годы XVII в. (в ближайшем будущем эту работу сделала невозможной Северная война). К единообразию были приведены не только средства денежного обращения , но и система мер и весов, до этого крайне пёстрая и запутанная.

4.Экономика империи .

А) Эстляндия и Лифляндия После падения Ливонского ордена и образования Герцогства Эстляндского местные (остзейские) дворяне-помещики были освобождены от несения старых обязанностей – кроме рейтарской. Но и она была не слишком обременительной – нужно было выставить по одному вооружённому всаднику на каждые 20-30 хуторов поместья. В то же время притеснения крестьян со стороны остзейских помещиков в «шведское время» едва ли не усилились. В целом, это оставляло королей (до Карла XI) равнодушными, поскольку они собирались с силами для того, чтобы разом ввести в Эстонии шведские законы, не предполагавшие существования крепостничества.

Тем не менее, следует признать, что для крестьян Швеции и Финляндии порядки в соседнем Эстляндском герцогстве казались более щадящими уже потому, что на эстонцев не распространялась всеобщая воинская повинность. Согласно её нормам несколько хуторов должны были выставлять одного солдата, тогда как остзейские помещики нередко исполняли рейтарскую повинность, выставляя в королевскую армию постороннего наёмника, оплаченного ими. Поскольку же Швеция в ту эпоху вела частые и кровопролитные войны, в которой гибла масса солдат, то воинская обязанность считалась тягчайшей повинностью, отчего из Швеции и Финляндии множество крестьян бежало в Эстляндию, добровольно обрекая себя на крепостной гнёт.

После Альтмаркского мира 1629 г. в эстляндской и лифляндской провинциях Швеции продолжилось расширение барщинного поместного хозяйства. Этот процесс был вызван, среди прочего, ростом отчислений из бюджета провинций в королевскую казну. Помещики, вынужденные платить налоги со своих земель, усиливали экономическое давление на крестьян; одновременно ухудшалось правовое и социальное положение барщинников. Теперь быть эстонцем практически означало быть крепостным. Отмечу, что в собственно Швеции барщины как таковой не отмечено, если не считать крайне незначительные «дневные отработки» (dagverkskyldighet), к которым привлекались хуторяне, не до конца оплатившие стоимость приобретённой у помещика земли. Во всяком случае, в королевстве не наблюдалось практики обработки господских земель на основе исключительно барщины, как это сплошь да рядом имело место в восточных провинциях.

Но если провести сравнение между столетием, на протяжении которого та же Эстляндия находилась под властью шведов, то придётся признать, что в этой эпохе имелись и положительные для коренного населения стороны. На протяжении этого века были заложены основы окончательной победы лютеранства, сформировавшего новую духовность эстонцев, способствовавшего развитию эстонской письменности и становлению народного образования в целом. Именно в течение этого периода обе провинции в культурном отношении становятся составной частью Северной Европы. А к концу его королевская власть планирует и даже начинает проводить реформу сельского законодательства, направленную к отмене крепостного права (довести её до конца помешала русско-шведская война гг.).

Последовательное соблюдение шведами городского права, защита привилегий купеческих гильдий и ремесленных цехов содействовали культурному расцвету эстляндских и лифляндских городов. Они изменили и свой внешний облик – к концу шведского времени Рига, Таллин и Нарва были опоясаны крепостными стенами, вне которых имелись кронверки. Над средневековыми храмами вознеслись новые шпили – в стиле барокко . Началось строительство торговых портов современного уровня – практически на пустом месте. В городах стали появляться первые мануфактуры – кирпичные, стекольные, лесопильные и бумажные. При этом самыми промышленно развитыми городами становятся Рига и Нарва.

Однако господствующим в лифляндской и эстляндской промышленности оставалось средневековое цеховое уложение, тормозившее улучшение качества и рост количества ремесленной продукции. Цеховые уставы исключали здоровую конкуренцию между мастерами одной или нескольких мастерских, а также введение новых технологий . И если торговля в Риге и Нарве процветала, то Таллинн был обойдён торговыми путями и его порт захирел, а количество горожан к концу шведского времени снизилось до 10 000 чел.

Несколько возросшее качество жизни в провинциях повлекло за собой дальнейший рост иммиграции с сопредельных территорий – прежде всего из России и Финляндии, но также из Голландии и даже Шотландии. Всего в Эстляндии и Лифляндии во второй половине XVII в. доля недавних иммигрантов среди крестьянского населения составляла 15 %, в городах их было меньше. В условиях сельской местности, где большую роль играла крестьянская община, пришлый элемент сравнительно быстро культурно и экономически интегрировался, растворяясь в массе коренных народов Эстляндии и Лифляндии. По этой и иным причинам население Эстляндии к за столетие, к концу XVII в., увеличилось в четыре раза, достигнув 400 000 человек.

Как было сказано выше, в XVII в. основная выгода от владения короной прибалтийскими провинциями заключалась в пошлинах, взимаемых за транзитные торговые операции. Главными центрами этой коммерции являлись Рига и Нарва. К концу шведского времени особенно интенсивно развивалась торговля в последней – так, нарвский товарооборот за период возрос более, чем в три раза. Шведское правительство было крайне заинтересовано в прибалтийской торговле и всячески её поощряло. Причём интерес здесь был не только экономический, но и политический. Шведские власти видели в росте торговых городов усиление своего влияния в восточной части Балтийского моря. Не удовлетворяясь растущими оборотами русской транзитной торговли, шведы пытались привлечь в эстляндские города и восточный торговый капитал, что сулило новые прибыли. Отчасти эти планы были реализованы, – когда в 1686 г. дипломатам Карла XI удалось добиться от Москвы права проезда через её территорию персидских купцов, то они доставили в Нарву 67 300 фунтов шёлка-сырца, который был куплен здесь любекскими немцами.

Очередное экономическое потрясение прибалтийские провинции пережили в 1680-х гг. После т. н. периода регентства (), когда вместо малолетнего Карла XI правили члены риксрода, беззастенчиво раздававшие (в форме королевских дарений) коронные земли шведским дворянам, казна оказалась в тяжёлом положении. Пришлось брать субсидии у Франции, но взамен Швеция должна была вести военные действия в интересах Людовика XIV. Одна из таких войн () привела державу на грань экономической и политической катастрофы. Поэтому в 1680 г. королём было принято решение о великой редукции , то есть о возвращении в казну всех тех дарений, которые приносили владельцам ежегодный доход от 600 талеров серебром и выше. Что же касается прибалтийских провинций, то конфискации подлежали все дарения сплошь. И, если сравнить результаты редукции в собственно Швеции и в восточных провинциях, то последние принесли короне 60% от всех редуцированных хозяйственных площадей.

В Эстляндии, где в казну вернулось около ½ дворянских земель, редукция была проведена без особых проблем, так как король, избегая конфликтов с местными помещиками, повелел сдавать им редуцированные поместья на льготных условиях аренды. В Лифляндии же, где доля земель, полученных помещиками в шведское время была преобладающей, редукция вызвала взрыв дворянского негодования, а ландтаг официально занял по отношению к ней протестную позицию. Тем не менее, редукция была проведена и здесь, принеся в казну 5/6 от всей местной хозяйственной площади. Не спасло положение и предложение помещикам арендовать землю, как это было в Эстляндии. На своих ландтагах лифляндское рыцарство выступало против королевской политики, создавало собственные земельные комиссии и т. д. Дошло до государственной измены (сепаратистские требования) и четверо из лидеров дворянской оппозиции были приговорены к смертной казни, правда, заменённой шестилетним тюремным заключением.

Результаты редукции в прибалтийских провинциях сказались весьма быстро. Так, в Лифляндии уже в 1683 г. сумма арендных платежей составила 200 000 серебряных талеров. Не удовлетворившись ею, король в 1690-х поднял сумму земельной ренты до 500 000 талеров. И хотя на деле в казну поступало лишь 65-77% этих денег, бюджет Швеции вполне оздоровился уже через несколько лет после реформы дворянских владений. Поскольку же арендная плата вносилась звонкой монетой, помещики были вынуждены продавать продукцию своих имений. Это стало обычной практикой, что, кстати, сказалось на положительном развитии товарно-денежных отношений.

С другой стороны, постоянная потребность в товарной продукции заставляла их повышать норму эксплуатации крестьян. Однако беспредельно увеличивать её они тоже не могли. Этому препятствовала шведская администрация, принудившая помещиков держать книги повинностей каждого крестьянина перед имением, т. наз. вакенбухи (от эст. vakus – собрание сельских хозяев). В них детально фиксировались размеры подати, барщины и рабочее время батраков. Вакенбухи подлежали контролю окружными штатгальтерами. Такого рода государственный контроль касался как частных, так и арендованных имений. Кроме того, если помещик требовал лишнего, то крестьянин мог обратиться в суд. И крестьяне этим правом широко пользовались, подавая иски в земские ландгерихты или в центральный тартуский гофгерихт. В случае их неудовлетворения крестьяне нередко лично являлись в стокгольмский Королевский суд, где дела решались более беспристрастными судьями, чем в провинциях.

Таким образом, был запущен механизм нормирования крестьянских повинностей или ликвидации «эластичной ренты». В результате такого перераспределения прибавочного продукта, крестьянам оставалась более значительная его часть, чем это было до реформ, связанных с редукцией. Теперь они могли продавать этот избыток, копя деньги для выкупа земли в собственность. Так в результате редукции начался длительный процесс выделения крестьян из деревенских общин и роста численности хуторов (сеттери), чьи хозяева были свободными земледельцами.

В целом, в эпоху Карла XI экономическое положение прибалтийского крестьянина значительно улучшилось. Так к концу шведского времени крестьянин, владевший небольшим участком (половина гака) в Лифляндии имел 10 лошадей, 56 голов крупного и 71 мелкого рогатого скота. Несколько отставала – как и раньше – в этом отношении от Лифляндии и Эстляндии соседняя провинция. По ингерманландским меркам такой середняк считался бы весьма зажиточным и даже богатым хозяином.

Эстляндия и, в особенности, Лифляндия принадлежали к числу признанных «хлебных амбаров» Европы. На протяжении XVII в. вывоз пищевых продуктов (прежде всего зерна) из восточных провинций в собственно Швецию стал неотъемлемой частью имперской экономики. По этой причине государство всячески тормозило импорт лифляндского зерна за рубеж, а в неурожайные годы такой вывоз вообще запрещался. За своё зерно Лифляндия и Эстляндия получали другие товары, производившиеся в Швеции. Такая экономическая взаимозависимость прочнее, чем политические меры, связывала провинции с метрополией, становясь важнейшим фактором их интеграции в имперскую жизнь.

Ингерманландия Экономическая ситуация в Ингерманландии несколько отличалась от эстляндской или лифляндской. На момент присоединения её к империи она представляла собой пустынную, малонаселённую область. Длительное господство Московии в этой части угро-финского мира имело два результата: повсеместное распространение православия (в том числе и среди коренных народов) и значительная доля русских в общей массе населения. Заинтересованное в сохранении за собой этой области, московское правительство, тем не менее, уделяло ей минимальное экономическое внимание – развитие некогда свободной (до захвата её Новгородом в XIII в.) земли было пущено на самотёк. В результате большая часть территории Ингерманландии, вполне годной к хозяйственному использованию, представляла собой девственную целину.

Итак, свободной земли в провинции было в изобилии. Согласно одному документу, датируемому 1623 г., сводный брат шведского короля считал, что всю территорию Ингерманландии вполне можно было бы превратить в край процветающего животноводства и земледелия. Единственное, что для этого требовалось – это ввоз трудолюбивых крестьян и предоставление помещикам и местным властям коммерческих кредитов . А найти таких иммигрантов вполне можно было в страдающих от малоземелья Дании, Курляндии и в немецких землях. Неизвестно, сыграло ли это послание какую-то роль в иммиграционной политике метрополии, но в ней вскоре начались перемены.

Для улучшения довольно жалкой экономической и демографической ситуации своей новой провинции шведское правительство стало поощрять переселение туда колонистов. Поскольку же ни соседние финны, ни, тем более, шведы поначалу не проявляли желания отправиться в эту бедную страну, пришлось прибегать к насильственному переселению. Новые колонисты были преступниками, осуждёнными на изгнание, пленными снаппханами, финскими дезертирами из шведской армии и т. п. Но вскоре появились и добровольные переселенцы из мекленбургских, дитмаршенских и бременских дворян, которым Густав II Август по так называемому ландсакту от 01.01.01 г. предложил именья на льготных условиях – каждый мог взять столько земли, сколько были способны обработать прибывшие с ним крестьяне.

Эти помещики, полуразорённые невзгодами уже полыхавшей Тридцатилетней войны, прибывали со своими крепостными крестьянами, так что немецкий этнический элемент также занял своё место в этой пустынной области, хоть и незначительное (менее 1% населения). В основном же это были местные крестьяне, власть над которыми помещиков по тому же акту стала неограниченной. Раздача земель продолжалась и в 1630-х гг., уже в правление королевы Кристины.

Когда же было объявлено, что новым хозяевам будет на несколько лет предоставлена свобода от налогов, а также от воинской службы, то больше всего стало переселяться финнов. Поэтому к середине XVII в. они составляли уже 1/3 населения провинции, став опорой лютеранства. При этом значительную часть земель король сохранил в статусе государственных. На них предполагалось селить свободных крестьян, а поступления с коронного домена должны были покрывать расходы на содержание местных крепостей. Между прочим, по этой же причине налоги, которыми шведы с самого начала обложили коренное население Ингерманландии, были гораздо выше, чем в соседней Лифляндии или собственно Швеции. Запустошённая, малонаселённая провинция с её болотистой, неплодородной почвой требовала необычно крупных инвестиций в развитие экономики. А в Стокгольме доминировал принцип если не доходности, то хотя бы самоокупаемости провинций: Ингерманландия должна была сама поднять свою экономику. На решение этой задачи и шли действительно высокие налоги её населения – королевская казна долго ещё не получала из этой провинции ни марки дохода.

Выше говорилось о том, что с целью решения ингерманландской демографической проблемы, переселенцам делались послабления в налогах. Точно так же для развития экономики провинций её столице был дарован ряд прав, неведомых в Риге или Таллине. Важнейшая из таких привилегий касалась внешней торговли . Уже в году заключения Столбовского мира и перехода провинции под власть Швеции, Нарве было даровано право свободной торговли. А именно, с 1617 г. в этом городе западноевропейские купцы могли вступать в прямые торговые отношения с русскими коллегами . То есть, без местных посредников, совершенно обязательных и неизбежных при заключении подобных сделок в Риге или Таллине.

Любопытно, что другие ингерманландские города были, как и ранее, лишены этой привилегии. Очевидно, для шведских законодателей рост Нарвы, развитие её торговых успехов и авторитета представляли собой особую ценность, причём не только сиюминутную, а и в перспективе. Ничто иное не заставило бы королевскую казну добровольно отказывалась от верных доходов, которые гарантированно способна была принести нарвская транзитная торговля. Эта гипотеза находит подтверждение и в любопытном эпизоде, связанным с Ивангородом.

Расположенный, как известно, бок о бок с Нарвой, этот город с первых лет шведского времени стал для ингерманландской столицы торговым конкурентом. Чтобы прекратить эту бесплодную, но изматывающую борьбу соседних городов, в Стокгольме было принято решение слить их в один город с общим магистратом, совместными земельными владениями и пр. Ивангородские бюргеры не имели ничего против этого разумного решения, но нарвские жители изъявили своё несогласие и упорно стояли на своём в течение почти года. Видя их несговорчивость, центральная власть разрубила этот гордиев узел в 1645 г., лишив Ивангород городского права и всех привилегий, и переселив всех его жителей в Нарву. Впрочем, возможно, этот акт имел под собой и дополнительное основание: местный транзит и без того страдал от конкуренции русских купцов, к середине XVII в. добившиеся права торговать в шведских городах, а ивангородская торговля была лишь последней каплей, переполнившей чашу терпения нарвских коммерсантов.

Но и отмена крепостного права на государственной части прибалтийских земель (напомню, в Эстляндии они составляли ½, а в Лифляндии – 5/6 общей площади хозяйственных площадей) имела огромное значение для социальной ситуации. Свободные государственные крестьяне начали принимать участие в общественной жизни. Они становились членами поместных судов, где в первой инстанции рассматривались внутриселенные и межселенные конфликты – но также и иски крестьян к помещикам. Более того, наиболее уважаемых селян (как правило, стариков) привлекали к некоторым административным мероприятиям. Так, они участвовали в определении производительной мощности имений, от чего зависел размер арендной платы, взимаемой с помещиков. То есть, им шведская администрация доверяла больше, чем помещикам и их управляющим.

Шла либерализация и в церковной жизни. В 1686 г. на провинции было распространено действие шведского церковного закона, согласно которому члены не только городских, но и сельских приходов самостоятельно выбирали церковный совет и его старосту. Понятно, что и это нововведение, и привлечение крестьян к общественной жизни происходили не спонтанно, а по инициативе стокгольмского правительства. Ещё более заметными эти перемены стали с 1694 г., когда в ответ на оппозиционные выступления лифляндского дворянства оно было лишено прав автономии. Ландратскую коллегию распустили, а ландтаги отныне могли созываться, как в Ингерманландии, только по инициативе центрального правительства, а избиравшегося ранее рыцарством предводителя (ландмаршала) отныне стал назначать генерал - губернатор.

Редукция оказала влияние и на оборону провинций. До 1680-х гг. здесь стояли исключительно шведско-финские части и гарнизоны. Крепостные крестьяне были от воинской повинности освобождены, попасть в армию удавалось лишь отдельным сельским парням. После редукции было принято решение о формировании полков на основе рекрутирования свободных государственных крестьян. Многие шли на службу с охотой, так как в армии имелась реальная возможность для сельского парня дослужиться до офицерского звания – такие случаи были отмечены, например, в годы Северной войны.

Причём, если в 1670-х гг. в частях, стоявших в восточных провинциях, больше всего было финнов – до 90%, то уже в 1690-х здесь преобладали солдаты из Эстляндии и Лифляндии; офицерами были местные же остзейцы.

Б) Ингерманландия Очередное экономическое потрясение прибалтийские провинции Швеции пережили в 1680-х гг. После т. н. периода регентства (), когда вместо малолетнего Карла XI правили члены риксрода, беззастенчиво раздававшие (в форме королевских дарений) коронные земли шведским дворянам, казна оказалась в тяжёлом положении. Пришлось брать субсидии у Франции, но взамен Швеция должна была вести военные действия в интересах Людовика XIV. Одна из таких войн () привела державу на грань экономической и политической катастрофы. Поэтому в 1680 г. королём было принято решение о великой редукции , то есть о возвращении в казну всех дарений, которые приносили их владельцам ежегодный доход свыше 600 талеров серебром. Что же касается прибалтийских провинций, то конфискации подлежали все дарения сплошь. И, если сравнить результаты редукции в собственно Швеции и в восточных провинциях, то последние принесли короне 60% от всех редуцированных хозяйственных площадей.

В Ингерманландии, где у сравнительно недавно образовавшегося рыцарства не было ни устоявшихся традиций, ни особых привилегий, редукция прошла тем более бесконфликтно, что большинство помещиков в провинции не проживало. А положение беднейших слоёв населения она значительно улучшила. Все редуцированные земли стали собственностью короны, а жившие на них помещичьи крестьяне были объявлены свободными – как и в соседних провинциях. Эти и иные реформы, имевшие для села огромное значение, конечно, не были случайными и временными, являясь частью осмысленной внутренней политики шведских королей.

Дело было в том, что при Карле XI, а затем и Карле XII, традиционная политика поддержки королями крестьянского сословия приняла ещё более отчётливые формы. Оба последних короля великодержавной Швеции совершенно осознанно и последовательно опирались в своей колониальной политике отнюдь не на местное дворянство, которое, значительно обеднев после редукции, стало в более жёсткую, чем ранее, оппозицию к центральному правительству (в её программу входило даже полное отделение провинций от Швеции). Поэтому для королей естественной опорой бесспорно оставались горожане и гораздо более многочисленное крестьянство, которое не могли не ощущать такую поддержку в своих конфликтах с дворянско-помещичьими беззакониями. Ведь шведская администрация установила жёсткий контроль над соблюдением помещиками установленных сверху норм повинностей, которыми сельские жители были обязаны хозяевам земельных участков .

Другое дело, что благосостояние ингерманландских крестьян, в сравнении с их эстляндскими или лифляндскими современниками (не говоря уже о шведских), оставалось на более низком уровне. Однако главной причиной бедности здешних крестьян было распределение продукта. Они работали не меньше, чем шведские крестьяне, но вследствие высокого уровня повинностей, у них оставалось прибыли, в конечном счёте, гораздо меньше, чем у соседей – это давно подсчитано. Но эта ситуация сложилась не из-за их национальной или социальной дискриминации центральной властью империи, а по всё той же причине крайне отсталой агрикультуры и гораздо более высоких оборонных расходов этого форпоста империи, выдвинутого на восток, то есть в наиболее угрожаемом направлении.

Тем не менее, дореволюционный российский историк, которого трудно обвинить в предвзятости, отмечает, что «Короли шведские, начиная с Эрика XIV до Карла XI старались по возможности улучшить быт и положение… крестьян и определить, наконец, таким образом крестьянские повинности, чтоб обуздать помещичий произвол при существовании которого не мыслимо никакое улучшение сельского быта».

С началом Великой северной войны социальное положение ингерманландских жителей резко изменилось. Мирные жители провинции испытывали, как это всегда бывает в войнах, двойной пресс – со стороны «своей», то есть шведской власти и со стороны русских оккупационных войск. КарлXII, который, как известно, опирался в своих прибалтийских колониях на крестьян, заставил личный состав Финляндской армии сохранять с местным населением нормальные отношения, как это имело место и до войны. Шведским солдатам запрещалось обирать крестьян или недоплачивать им за купленное продовольствие и фураж.

Иным было отношение к ингерманландцам регулярной русской армии и казаков. С их приходом в провинцию в августе 1702 г., то есть ещё до взятия Нотебурга, началось систематическое разорение этой части шведской земли. Отряд под командованием новгородского воеводы спустился по Неве до рек Тосны и Ижоры. Во время этого похода русские «всякое селение розвоевали и разорили без остатку».

Нужно отметить, что для пришельцев не играло никакой роли, кто в захваченной провинции подлежал разорению, грабежу, угону в рабство – инкери, вепсы или русские крестьяне. Ингерманландия рассматривалась как вражеская территория, где насилие такого рода было узаконено не только полевой инструкцией донских казаков, но и армейской администрацией, которая придавала старому обычному казацкому праву силу закона. При этом количество добычи никак не ограничивалось нормальными потребностями казацкого войска, нередко вынужденного самообеспечиваться. Но добыча личного состава регулярных частей регулировалась воинской администрацией и тщательно регистрировалась, становясь, в конечном счёте, собственностью казны. Такого ограничения не знали иррегулярные отряды: всё, добытое казацким полком «принадлежало всему полку, добытое отдельной партией – только этой партии, добытое же отдельным лицом составляло собственность этого лица». Уже по причине такого рода полнейшей безнаказанности ограбление ингерманландских (и иных прибалтийских) крестьян и горожан казаками естественно становилось безграничным .

Более того, в Ингерманландии практиковался угон мирных жителей с целью их продажи. Первый такой случай, очевидно, был отмечен в марте 1703 г., то есть ещё до захвата русским войском Ниеншанца. Тогда только результате одного рейда, как писали петровские «Ведомости», было крестьян «мужеска полу и женска 2000 в полон… взято и на побеге их побито доволно, а наши ратные люди лошадми скотиною и запасами велми удоволилися и остальные запасы пожгли, а сами за Божиею помощию в целости».

По этой причине ингерманландское население, в том числе и этнически русское, стояло во время войны на стороне шведов. Как писал уже весной 1703 г. Петру I, «Чухна не смирны, чинят некия пакости и отсталых стреляют, и малолюдством проезжать трудно; и русские мужики к нам неприятны; многое число беглых из Новгорода и с Валдай, и ото Пскова, и [более] добры они к шведами, нежели к нам». Казаки, ловя в лесах местных жителей, даже безоружных, но казавшихся им подозрительными, тут же вешали их. А через несколько лет, к 1708 г., крестьяне Копорского уезда уже перешли к организованному отпору российским оккупантам: как сообщал, «Пребезмерное нам чинят разоренье латыши Капорского уезду и неприятелю, как возмогут, чинят вспоможение провиантом и лошадьми и, ходя по лесам близ дорог, побивают до смерти драгун и казаков».

Поэтому нельзя не согласиться с автором работы, посвященной этой проблеме, в том, что бывшие переселенцы из Новгорода или Пскова, родившиеся свободными, не только не отождествляли себя с крепостными соседней империи, но и боролись за права, ради которых их предки некогда покинули родину. «Они считали этот край своим, а себя подданными шведской короны, поэтому не хотели уступать эти земли России, иногда отстаивая свои интересы с оружием в руках».

В) Немецкие земли В Померании сложилось уникальное для шведских колоний положение – здесь ещё в середине XVII в. собрание сословий само выступало за проведение редукции. Позже ситуация сменилась на противоположную, но редукция всё же была проведена и здесь. Это произошло с некоторым запозданием (), но государству были возвращены королевские дарения, сделанные с более раннего, чем в других провинциях срока (1569).

В социальном отношении редукция и связанные с ней перемены в жизни прибалтийского и немецкого села расшатывали феодально-крепостническую систему. Можно сказать, что они остановили наступление помещиков на экономическое и социально-правовое положение крестьянства задолго до отмены крепостничества.

5 . Культурное развитие провинций

Аккультурация Постоянное присутствие в провинциях шведских администрации и довольно многочисленных войск не могло не вызвать процесса аккультурации. Но если контакты коренного населения с шведскими чиновниками были спорадическим и краткими, то постоянное воинское присутствие имело куда большее значение для межкультурного сближения шведов и прибалтов. В указанном процессе основную роль играли крупные гарнизонные города. Здесь контакты между военными и гражданским населением были непосредственными и постоянными: солдаты и офицеры жили в ту эпоху не в изолированных от внешнего мира казармах, а в частных домах и квартирах. Что же касается посёлков и крупных укреплённых сёл, то влияние на сельское население личного состава мелких гарнизонов или временно останавливавшихся на постой частей было не только культурным, но приобретало и социальное значение: доказано, что оно содействовало урбанизации провинций.

Школы . В области народного образования Лифляндия и Эстляндия, можно сказать, шли в ногу с метрополией. Прошло менее 10 лет после того, как в Швеции были основаны первые гимназии, и такие же учебные заведения появились в провинциях. По инициативе первого генерал-губернатора Эстляндии Юхана Шютте в 1630 г. была открыта гимназия в Тарту, а через год ещё две – в Таллине и Риге.

Что же касается сельского населения, то для детей крестьян была создана сеть приходских школ, в которых преподавали помощники пасторов (кистеры), – к конфирмации школьники должны были прийти грамотными. Значительный подъём школьного дела отмечен в годы правления Карла XI. Уже в 1680 г., едва обретя всю полноту королевской власти, он направил администрации восточных провинций ряд посланий, где давал практические рекомендации в этом направлении. Частью осуществления королевских проектов стала подготовка постепенной замены кистеров профессиональными преподавателями.

Эстляндский швед Бенгт Готфрид Форселиус, владевший языком коренного народа, организовал в местечке Пийскопи близ Тарту в 1684 г. первую во всей шведской империи учительскую семинарию. Она была предназначена исключительно для эстонцев, что даже вызывало недовольство местного остзейского дворянства. Семинария, в которой постоянно училось до 160 юношей, работала весьма продуктивно – за немногие годы, остававшиеся до начала Северной войны она выпустила несколько сотен преподавателей, что позволило открыть более 300 настоящих школ, причём не только в Эстляндии, но и в Лифляндии.

Начало народному просвещению на более высоком уровне, чем приходская школа, было положено церковной общиной Нарвы, где ещё до «шведского времени» функционировала немецкая школа. Несколько позднее такую же по уровню школу открыла и русская община города. А при шведах, точнее, в 1617 – 1641 гг., здесь же работала и шведская школа. Кроме того в 1730-х гг. в Нарве появилась и специализированная шведская школа, оплачивавшаяся королевской казной, где преподавался русский язык. В неё ходило 12 учеников, часть которых желала стать переводчиками, а другие изучали русский для собственной надобности, это было нужно, например, в коммерческой деятельности. С 1632 г. велось обучение и в шведской школе Нотеборга, а в период регентства стокгольмское правительство открыло школы в Яме, Копорье и ещё одну – в Нотеборге (1642).

Первый суперинтендант Ингерманландии Хенрик Сталь пытался в начале 1640-х гг. учредить и гимназию. Не встретив понимания в стокгольмском правительстве, он всё же добился решения о создании в провинции школы повышенного типа при кафедральном соборе Нарвы (так наз. trivialskola). Здесь не было обычного гимназического набора дисциплин, но после её окончания можно было поступать в университет. Затем её объединили с упоминавшейся нарвской шведской школой, отчего содержание нового учебного заведения было частично переложено на местных горожан. Новым явлением была и открывшаяся здесь же в 1646 г. школа для девочек.

Такой материальной поддержки Стокгольма не встретили православные жители Ивангорода, вынужденные в 1644 г. учредить так наз. «элементарную школу» (в ней работало всего 2 учителя) целиком за свой счёт. Однако через несколько лет и её содержание целиком взяло на себя шведское государство. Значительный вклад в народное образование провинции сделал королевский советник. Этот основатель Тартуского университета (Academia Gustaviana) за заслуги перед королём был возведён в баронское достоинство, получив при этом в качестве баронии погост Дудер (поздн. Дудергоф). Когда же он стал генерал-губернатором Лифляндии (1629), то выстроил в этом посёлке за свой счёт школу, которую в дальнейшем и содержал. Он же открыл русскую школу в Ниене, которая вскоре стала кафедральной на уровне нарвской trivialskole, то есть дававшей выпускникам право поступления в университет.

Пасторы издавна организовывали приходские школы по собственной инициативе, а в 1688 г. был издан королевский циркуляр о «крестьянских» школах, в котором учреждение их рассматривалось как «весьма важное и необходимое дело». Смысл создания таких школ был в превращении тёмных и мало полезных для государства крестьян этой бедной провинции в более ценный исходный человеческий материал для пополнения не только солдатских рядов. Получившие школьное образование (безусловно, намного превосходящее церковно-приходское), крестьянские сыновья могли продолжить его в уездных городах, где имелись упоминавшиеся школы повышенного уровня. После чего они становились толковыми ремесленниками, унтер-офицерами и даже пасторами. Любопытно, что местные помещики всячески тормозили дело народного образования, понимая, что грамотный крестьянин и в содержании вакенбуха разберётся, а при необходимости – и жалобу в администрацию лена напишет. Поэтому при том же Карле XI в 1688 г. был опубликован указ, строго запрещавший помещикам восточных провинций лишать крестьян права посещать школу или наниматься в армию.

В 1690 г. вышло новое положение, согласно которому крестьянская школа должна была иметься в каждом приходе. Средства на постройку школьных зданий, а также деньги и натуральную плату на содержание учителей должны были совместно выделять местная церковная касса, помещик и крестьяне; часть расходов покрывала казна. Такие траты, изымаемые из небогатого крестьянского кошелька, и, кроме того, необходимость лишаться рабочих рук в школьные часы, настраивали против школы и некоторых крестьян. Однако власти строго пресекали попытки держать парней дома, на хозяйстве, причём в дело шли как угрозы наказания, так и некоторые блага вроде частичной компенсации утраченной экономической выгоды.

Этому пытались помешать остзейские помещики – как и попыткам крепостных идти на военную службу. Причина была одна и та же: солдат навсегда покидал господское поле, а грамотный крестьянин и в записи вакенбуха мог разобраться, и жалобу в гофгерихт отправить. Поэтому когда Карл XI издал указ, запрещавший помещикам ограничивать крестьянскую инициативу в обоих направлениях, то это был акт социальной эмансипации. К ней же можно отнести королевский циркуляр 1688 г. о крестьянских школах (вторая ступень после приходских, где учили лишь чтению), как «очень важном и необходимом деле». Это послание касалось проблемы просвещения как государственных, так и помещичьих крестьян. Цель его весьма прозрачна: король стремился превратить косную массу крепостных крестьян, работавших на помещика и почти бесполезных для государства, в многочисленный резерв будущих солдат, ремесленников, чиновников низшего звена, пасторов и т. д.

Постоянное внимание этого короля к народному образованию можно объяснить распространением идей Просвещения, которые влияли на внутреннюю политику и других монархов. Но в Швеции, где актуальной была проблема единения и унификации столь различных частей империи, этот вопрос стоял особенно остро. Король видел в просвещении основной массы народа средство для максимальной мобилизации всех внутренних ресурсов империи, материальных и человеческих. Что же касается, в частности, восточных провинций, то здесь свободные и образованные крестьяне рассматривались как социальный и политический противовес остзейским помещикам, как союзники центральной власти в её давней и не терявшей актуальности борьбе со всё ещё сильной и активной остзейской фрондой.

Возможность получить высшее образование появилась в восточных провинциях также в шведское время. В 1632 г. Густав II Август издал указ о преобразовании Тартуской гимназии в университет, получивший его имя. В Шведской империи это был второй (!) университет после старинного Упсальского. Здесь учились студенты обеих прибалтийских провинций, он был открыт для всех сословий, в том числе и крестьянского – на этом настоял генерал-губернатор и основатель университета Ю. Шютте. Большинство студентов составляли шведы недворянского происхождения. Его содержание оплачивала королевская казна. За всё шведское время в нём получили высшее образование более 1 600 чел., многие из которых посвятили свою жизнь культурной и образовательной деятельности . Уже первые диссертации, защищённые в Тарту, стали причиной признания этой высшей школы в научном мире Европы (всего в XVII в. здесь получили подготовку 200 докторов наук). Профессора были, в основном, приглашённые иностранцы, но со временем вырос удельный вес местных, эстляндских преподавателей.

Однако жизнь самого университета была исполнена превратностей. Когда началась война с Московией (), он был переведён подальше от театра военных действий, в Таллинн, где через десять лет был вообще закрыт. Лишь в 1690 г., уже при Карле XI, он был снова открыт в Тарту, но под другим названием: Academia Gustavo-Carolina. Затем в 1699 г. его перевели в Пярну, но разразившаяся Северная война и оккупация Эстляндии русскими войсками стали в 1710 г. причиной полного прекращения его деятельности. Российская власть ликвидировала эту первую высшую школу Прибалтики на 93 года – она была возрождена лишь при Александре I, в 1803 г.

Церковь В Эстляндии и Лифляндии основной проблемой для шведского лютеранского духовенств оставались некоторые пережитки католицизма и, в гораздо большей мере – языческие рудиментарные поверья. С обоими этими отклонениями от официальной протестантской доктрины шведская церковь боролась последовательно и жёстко. Особенно воинственно церковь вела борьбу с ведьмами и колдунами. В колдовстве нередко обвиняли обычных знахарей – специалистов в народной медицине . Их приговаривали к штрафам, телесным наказаниям, а в отдельных случаях – и к сожжению на костре. Однако знахари представляли собой весьма малый процент населения, которое всё-таки в XVII в. уже было полностью протестантским.

Что же касается Ингерманландии, то здесь, напротив, протестантов было крайне мало, преобладающая часть населения исповедовала православие. Ещё в 1630 г. на 48 православных церквей с 17 священниками здесь приходилось всего 8 лютеранских кирх с 6 пасторами. До 1640 г. было создано ещё 13 протестантских приходов, но общей картины это не меняло. Лишь к концу века число протестантов-инкери можно назвать значительным (более 13 500 чел.). Понятно, что именно здесь ситуация, с точки зрения и шведской церкви, и центральной власти, представлялась поначалу наиболее тяжёлой. Поэтому и внимание конфессиональной проблеме этой провинции уделялось гораздо большее, чем в остальных двух.

Густав II Адольф не скрывал своей цели обратить православное население в лютеранское вероисповедание и принимал соответствующие меры. Несмотря на статью Столбовского договора о свободе совести (см. выше), толерантной в современном понимании эта политика никогда не была. Объяснялось это не какой-то особой нетерпимостью или фанатизмом короля, дело было в ином. Культуре Ингерманландии на протяжении длительного «московского» периода ни один царь не уделял ни малейшего внимания, и она погрузилась в застой, век за веком всё более отставая не только от развитых стран Европы, но и от Московского государства. Теперь Густав Адольф, как упоминалось выше, поставил себе задачей поднять восточные провинции до уровня собственно Швеции в смысле экономики, образовательного уровня населения и его, так сказать, «деварваризации». Но достичь этой цели, полагал он (и не только он один) было невозможно, пока основная часть населения исповедовала свою старую «еретическую» православную веру.

То есть борьба за души православных подданных шведской короны преследовала не столько идеологические цели, сколько была призвана решить общегосударственные политические и экономические проблемы , являясь существенной частью внутренней политики империи, направленной, между прочим, к благу самих же ингерманландцев. Поэтому не было ничего странного в том, что король, утверждая, что недопустимо преследовать людей за их веру или принуждать их сменить исповедание, сам именно этим и занимался, хоть и не столь рьяно, как его католические коронованные современники. Так, если он установил, что каждый из православных раз в неделю должен присутствовать на службе в лютеранском храме, то он в самом деле не видел в этом никакого принуждения, искренне полагая, что тем самым исполняет свой долг государя по отношению к своим подданным. И, что не менее важно – по отношению к державе, могущество и благосостояние которой, как он считал, подтачивалось поликонфессиональностью населения Ингерманландии.

С другой стороны, Густав Адольф не мог не принимать близко к сердцу такую серьёзную проблему, как нехватка в провинции православных священников. Московская патриархия, казалось, забыла о своих единоверцах, совершенно не интересуясь их жизнью, и в то время как ингерманландские священники буквально вымирали, а замены им не было. И даже когда король через своих посланцев обращался к русским церковным властям с просьбой решить этот вопрос, а также назначить в провинцию епископа, то положительного ответа на эти предложения он не дождался. Им была доже предпринята попытка послать за казённый счёт какого-нибудь из местных священников в Константинополь, чтобы его там хиротонисали во епископы, но она не удалась – в Ингерманландии не оказалось кандидатуры, достойной столь высокого сана.

Главный успех, которого добился Густав Адольф в своей церковной политике, был переход в лютеранство части православных инкери и всего русского дворянства, оставшегося здесь после присоединения провинции к Швеции (более того, последние стали активно родниться с местными шведами). Второй, менее заметный успех был связан с упоминавшимся участием православных в протестантских церковных службах. Король полагал, что русские постепенно привыкнут и к чужим службам, и к пасторам, а когда православные священники вымрут, то их паства перейдёт в протестантские приходы. Действительно, ингерманландских священников с годами становилось всё меньше, так что в ряде общин уже некому было крестить новорожденных, освящать браки и отпевать покойников. Поэтому русские были вынуждены обращаться, с просьбой совершить ту или иную требу, к пасторам. Однако это была вызванная нуждой уступка собственной совести, которая отнюдь не выражала сближение православных с чуждой им верой.

Затем положение русской церкви в провинции несколько улучшилось. Удалось привлечь нескольких русских священников, появилось даже 17 новых приходов. А в 1642 г. в Нарве была учреждена ингерманландская консистория – пожалуй, единственная в своём роде, так как являлась межконфессиональной. Её руководство состояло из суперинтенданта и четырёх священников-асессоров: шведского, русского, финского и немецкого (впрочем, «русский» асессор на деле был православным финном, владевшим русским языком).

Церковная политика сменилась более нетерпимой в 1640 г., когда на пост суперинтенданта провинции был назначен шведский пастор Хенрик Сталь. Новый церковный администратор прилагал все усилия к тому, чтобы покончить с православием в провинции, что ему удавалось довольно плохо. Дело было в том, что ни он сам, ни подчинённые ему рядовые пасторы не знали православного (в частности, русского) культурного мира, были чужды ему и не могли поэтому завоевать доверие прихожан местных русских церквей. Замечу, что неудачи во внедрении протестантизма не стали причиной чрезмерно жестоких акций по отношению ни к православным инкери, ни к вепсам, в среде которых сохранились явственные следы язычества. Во всяком случае, здесь не было отмечено процессов над ведьмами и колдунами, как в соседней Эстляндии, где знахарей и народных целителей церковные власти нередко обвиняли в колдовстве и сжигали на кострах.

Следующее наступление на православие началось в 1680 г., когда суперинтендантом Ингерманландии стал Юхан Гезелий-младший, всемерно в этом поддерживаемый тогдашним генерал-губернатором Йораном Сперлингом. При нём нарвская консистория добилась распоряжения Карла XI о печатании в Королевской типографии Библии и Катехизиса на языках коренных народов провинции, но набранные кириллицей – латиницы они не знали. Ю. Гезелий распространял лютеранство, не останавливаясь перед прямым насилием. Так, инкери, которые упорно отказывались вступать в протестантские приходы, ковались в кандалы и в таком виде их волокли в кирхи. Неудивительно поэтому, что во время инспекционной поездки суперинтенданта в 1684 г. в Западную Ингерманландию многие жители убегали из деревень в леса.

Он рассылал комиссаров, которые уничтожали иконы, обнаруженные в домах сельских жителей и даже церквях. Затем он добился Положения о сегрегации, которым запрещалось богослужение одновременно для русских и инкери. Положение было принято на церковном соборе в Копорье 23 августа 1683 г., и с этого дня русских священников, не соблюдавших его могли арестовать, подвергнуть тюремному заключению, а однажды священника Сысоя Сидорова прогнали за его дерзкое отстаивание свободы вероисповедания (он ссылался на соответствующий пункт Столбовского договора) девять раз сквозь строй из 50 солдат.

Однако во второй половине XVII в. ситуация изменилась. В результате значительного переселения финнов в провинцию здесь создалась новая этнокультурная и конфессиональная ситуация. Теперь финноязычные общины обладали более прочным социальным базисом и это сказалось на религиозной жизни провинции. Поэтому в сельской местности, где проживало большинство коренного населения, образовалось немало лютеранских приходов – вокруг новых кирх, естественно. А в 1696 г. старые православные погосты «были окончательно заменены сельскими лютеранскими общинами с финноязычным населением».

Восточные колонии под российской властью (гг.)

В годы Северной войны гг. прибалтийские провинции оказались в двойственном положении: оставаясь пока собственностью шведской короны, они были оккупированы российскими войсками (к России они перейдут позже, лишь при подписании Ништадтского мирного договора 1721 г.). Однако, ещё не став подданными российского императора, коренные жители Эстляндии, Лифляндии и Ингерманландии вполне могли составить представление о своём будущем.

С началом войны подняли голову остзейские помещики, не без оснований надеясь на улучшение своей участи при новом, российском правителе. Пользуясь военной неразберихой в шведских административных органах, они стали нарушать королевские законы ещё в первую половину войны. Так, когда из крестьян была образованы части земской милиции (ландесвера) и начался набор в регулярные части, то помещики не освобождали хозяйства призванных крестьян от обычных повинностей. Эта обратило в нищету множество семей, ведь только эстонцев за время войны было взято в армию около 15 000 человек.

Однако настоящей катастрофой стала отнюдь не рекрутчина, а планомерное разорение провинций, вершившееся по указу Петра I. Для того, чтобы лишить Карла XII возможности использовать в дальнейшем Эстляндию, Лифляндию и Ингерманландию в качестве базы для наступления на Москву, было решено обратить всю эту территорию в зону выжженной земли. На протяжении 1700–1701 гг. корпус, передвигаясь с севера на юг, выжигал хутора, деревни, господские мызы, мелкие города. Пожогам подвергались и леса с тем, чтобы крестьяне не могли отстроиться после ухода корпуса. Кроме того, были приняты меры к физическому уничтожению коренного населения посредством искусственно вызванного голода (выжигались зерновые поля и стога сена) и отравления колодцев. Кончилась эта оргия разорения Ингерманландии и Эстляндии тем, что и самим оккупантам негде было зимовать, нечем кормить лошадей: как писал в ноябре 1701 г. тот же, «…тут стать никакими мерами нельзя для того… [что] поселения никакова нет, всё пожжено, дров нет, кормов конских нет».

Крестьяне и городское население при этом пыталось спастись в ещё уцелевших лесах и болотах. Однако без пищи там выжить было невозможно, и они возвращались на свои пепелища, где их хватали солдаты и казаки с целью продажи в качестве рабов. В отличие от военнопленных, которые заносились в списки, число отправленных на российские невольничьи рынки крестьян не поддаётся исчислению: как докладывал царю, «…офицерам и солдатам посылаю росписи, а что взято чухны и женска полу, того за множеством и писать не велел: ратные люди по себе их разобрали». Уже в августе 1703 г. христиански благочестиво сообщал царю из Эстляндии: «Чиню тебе известно, что всесильный Бог и пресвятая Богородица желание твое исполнили: больше того неприятельской земли разорять нечего». Затем был стёрт с лица земли Тарту, а жители города депортированы под Вологду. ь нечего"больше того христиан сообщал уарю: Чиню тебе известноТа же судьба постигла горожан Нарвы, Мариенбурга, Волмера и других городов.

Затем наступил черёд Лифляндии, которая была полностью разорена уже к 1708 г – в этой провинции, гораздо более урбанизированной, чем Эстляндия, городов практически не осталось. Как отметил старый немецкий историк, «…войска Шереметева опустошили Эстляндию и Лифляндию: Вейсенштейн, Феллин, Оберпален, Каркус и Руен обращены в пожарища; рыцарские памятники разрушены; люди и домашний скот уведены в рабство». Итог своей деятельности в гг. подводил сам: «только осталось целых Колывань (т. е. Таллин – В. В .), Пернов, Рига, да местечко еще осталось за болотами между Риги и Перново». За годы Северной войны Лифляндия понесла огромные, необратимые утраты в духовной и, еще более, материальной культуре. Как и в соседней Эстляндии, в стране были разрушены университет, другие культурные институты, памятники архитектуры начиная с самых древних и т. д.

Северная война стала самым чудовищным бедствием в многовековой истории Прибалтики. В результате полного уничтожения городской и сельской инфраструктуры, голода, угона в рабство и болезней только в Эстляндии население уменьшилось на 2/3: численность его от 400 000 вновь вернулась к средневековым 100-140 000 человек.

После падения Риги и Таллинна (1710) покорение провинций, в целом, завершилось. И Петр, питавший обширные планы дальнейших завоеваний на Севере и Западе и поэтому нуждавшийся в надёжном тыле, вернул остзейским дворянам все их привилегии, ликвидированные Карлом XI.

Собственно, переговоры на эту тему начались ещё в 1710 г., когда до окончания войны и формального вхождения провинции в состав Российской империи оставалось ещё более десяти лет. В августе 1710 г. в Универсале, данном Эстляндскому княжеству и в особенности городу Ревелю говорилось «О подтверждении сему Княжеству всех прав и преимуществ как в духовных, так и светских делах, если оно без сопротивления покорится Российскому оружию». Конкретные же уступки, сделанные Петром эстляндским дворянам перечислены в так называемой Капитуляции 29 сентября 1710 г., заключённой между шведским Вице-Губернатором Генерал-Маиором Паткулем и Российским Генерал Поручиком Бауером о сдаче города Ревеля и крепости Российскому оружию.

Более подробна информация о содержании российских гарантий в п. 33 Капитуляции, заключённой между Рижским Губернатором Графом Штрембергом и Генерал Фельдмаршалом Шереметевым: «Договариваемся, дабы шляхта всего княжества Лифляндского при своих старых привиллегиях, справах и духовных, и светских делах, как имели от початка… были содержаны». Затем в сентябре того же 1710 г. Петром была дарована Жалованная грамота дворянству Княжества Лифляндского. В этом акте царь подтвердил старинную, подписанную ещё в период польского владычества «привиллегию Сигизмунда Августа, данную в Вильде 1561 года, рыцарские права, статуты, вольности и принадлежности, праведныя владения, и как имеющия, так и у них неправедно отнятые собственности, им и их наследникам милостиво подтвердили и отдать повелели». Точно такие же права и привилегии были дарованы ингерманландскому дворянству.

Но на практике прибалтийские дворяне получили даже больше привилегий, чем значилось в упомянутых актах. Так, поступая на службу России в качестве офицеров, они получали более высокое жалованье, чем русские соответствующих чинов. По размеру оно приближалось к окладам европейского офицерства, – это было сделано для того, чтобы остзейцы не нанимались в иностранные армии. В 1721 г. здесь были отменены налоги «шведского времени», взимавшиеся с частных поместий и замков, а также налог «на прокорм конницы», столь же почтенного возраста.

За этим и другими петровскими актами в отношении балтийских провинций Швеции высвечивается единый принцип сохранения как административных, так и имущественных установлений и структур шведского времени до начала реформ Карла XI. Однако царь был в этом последователен лишь тогда, когда это было выгодно ему или опекаемым им остзейским рыцарям. Формально он следовал законодательству провинций (кстати, даже административные структуры в собственно России реформировались им по примеру не шведских, как принято считать, а прибалтийских положений), на деле же он изменял их по своему разумению. Так, формально сохранилось значение вакенбухов, на практике же они были весьма мало схожи со старыми шведскими образцами, и изменение их содержания было отнюдь не в пользу крестьян.

Впрочем, ни в Лифляндии, ни в Эстляндии, ни в Ингерманландии Петр I, как видно из приведённых именных законов, весьма озабоченный благосостоянием остзейских дворян, не гарантировал сохранения абсолютно никаких старинных прав или свобод жителям городов этих провинций, формально пока ещё шведских (до 1721 г.). Полное молчание в законодательных актах царит и по поводу крестьянского сословия – что имело свои причины.

Этот факт заставляет нас придти к закономерному выводу, впрочем, сделанному весьма давно: если в своей внутренней политике шведские монархи каролинской эпохи опирались на крестьян и горожан, то Пётр, напротив, видел свою опору в шведско-остзейском дворянском сословии. И, ради того, чтобы добиться его расположения и поддержки, он выдал им местных крестьян головой. Российской властью был нанесён жестокий удар по прибалтийскому крестьянству: теперь оно снова, более, чем на столетие стало сплошь крепостным. С той же целью им была начата кампания реституции , то есть ликвидации результатов редукции.

Реституционные реформы были весьма многоплановы, и проведение их в жизнь затянулось поэтому на долгие годы. Города получили самоуправление, но участвовали в нём не выборные от бюргеров различного социального статуса, а исключительно дворяне. Государственные земли вновь возвращались их старым владельцам, помещикам и церкви. Свободные же территории (прежде всего те, чьи владельцы были уведены в плен, погибли во время войны или эмигрировали, спасаясь от неё) обрели новых владельцев. Так, например, с 1712 г. по именному указу О расписании в Ингерманландии земли на участки под поселение крестьян и мастеровых людей, переселявшимся в шведскую провинцию российским подданным власти бесплатно предоставляли участки под строительство жилищ , а также наделы, предназначенные под покосы, пашню, пастбища, кое-где – и лесные угодья.

В плане административных структур больших перемен не отмечено. Шведские провинции превратились в российские генерал-губернаторства, во главе которых стояли близкие ко двору российские дворяне, а иногда и иностранцы на русской службе. Ситуации это не меняло – все они постоянно жили в Петербурге, а на местах их заменяли правительственные советники из остзейских дворян. Именно они на практике и осуществляли управление внутренними делами провинций.

Новые порядки в новой губернии не раз заставляли крестьян вспоминать «старое доброе шведское время». Теперь помещики стали полными господами на селе, чего не было и до реформ Карла XI. Они могли безмерно увеличивать число барщинных дней и другие крестьянские повинности, самовольно наказывая недовольных. Эта новая ситуация (вернее, хорошо забытая старая, средневековая) отразилась, среди прочего, в одном источнике несколько более позднего происхождения. Речь идёт о донесении, направленном в 1739 г. в Петербург ландратом, бароном фон Розеном, выступавшим от имени остзейского дворянства, пытавшегося ещё более расширить своё самовластье. Барон писал в имперскую Юстиц-коллегию, что «всякое имущество, приобретённое крепостным, необходимо принадлежит помещику, как accessorium, что [далее] нельзя не только уменьшить, но даже определить меру исправления наказаний, что следует воспретить приём жалоб от крестьян на помещиков, так как злоупотреблений власти нет и быть не может…».

Мне неизвестна судьба этого донесения, затерявшегося в лабиринтах российских бюрократических инстанций. Но на практике все положения, рекомендованные бароном, давно уже претворялись в жизнь – вплоть до отказа петербургской администрации принимать жалобы прибалтийских крестьян на притеснения от их остзейских помещиков.

А притеснения эти выражались не только в экономической или социальной, но и в культурной сфере. Остзейцы добились, наконец, ещё одной, давно желанной цели: была ликвидирована шведская система народных школ, теперь все они были закрыты, – как оказалось, на много десятилетий. И это несмотря на гарантию Петра, данную в 1710 г. насчёт того, что школы будут «содержаться при Евангельской Лютерской вере, и оныя паки как прежде сего бывали, в тож состояние приведутся, и при помянутых привиллегиях содержаться имеют». Жаловаться на это и иные нарушения договорных гарантий как центральными, так и местными властями теперь было некому. Как указывалось выше, правительственные советники (по сути – наместники) сами были остзейцами, а в Петербург писать было бесполезно, там крестьянские жалобы просто не принимали. Создалась парадоксальная ситуация – официальный Петербург, выстроенный на ингерманландской земле оказался от жителей бывшей провинции куда дальше, чем был в своё время заморский Стокгольм.

В заключение сюжета о Швеции, как владелице трёх прибалтийских провинций, следует отметить следующее. Эстляндия принадлежала Шведской империи на протяжении 153 лет, Ингерманландия – 89 и Лифляндия 81 года. К концу этого периода пёстрое население восточных провинций, Швеции и Финляндии уже ощущало себя органическим единством, хотя история отпустила слишком мало времени для образования новой имперской нации. Однако шведское время навечно осталось в исторической памяти не только эстляндцев и лифляндцев, но и шведов – хотя бы потому, что период шведского великодержавия начался в Эстляндии, и там же закончился.

Для населения прибалтийских колоний шведской империи этот период имел свои тёмные и светлые стороны. Однако он остался в истории Прибалтики как «старое доброе шведское время» не только потому, что после начала Северной войны Ингерманландия, Эстляндия и отчасти Лифляндия превратились в мёртвую зону. Основная масса населения Эстляндии и Лифляндии и в дальнейшем подверглась тяжёлым испытаниям. Ухудшилось не только правовое и социальное положение населения бывших провинций. Под вопросом оказалось само существование прибалтийских народов, – но этот сюжет выходит за рамки моей статьи.

Заокеанские колонии Швеции

О попытке шведов создать колонию Новая Швеция в Северной Америке, на западном, а затем и восточном берегах устья р. Делавэр здесь говорить не стоит. Она была сравнительно краткой и неудачной; к тому же о ней имеется специальная работа. Столь же кратким был срок существования колонии Кабо Корсо в Верхней Гвинее, на африканском Золотом берегу. Она была основана в 1649 г. шведской Африканской компанией, возведшей здесь форт Каролусборг. Но уже в 1658 г. эта колония была захвачена датчанами и оказалось навсегда утраченной для Швеции.

Гораздо более длительным было владение Швецией одним из островов Карибского моря. В 1784 г. Густав III подписал в Париже трактат, согласно которому остров Св. Варфоломея переходил в его собственность, – взамен Франция получала важные привилегии в её торговых операциях в Гётеборге. Сделка эта могла показаться странной, так как реальные выгоды от эксплуатации островной территории были ничтожны: она была безлесной, неплодородной, даже водные источники там не были обнаружены. Единственной ценностью этого клочка суши была естественная гавань, хорошо защищённая от гигантских океанских волн. Здесь и был заложен новый город – Густавиа.

В 1786 г. в Швеции была образована Вест-Индская компания, которая не только получила привилегию на торговые сделки с островом на 15 лет, но и чиновные места в его управлении. Доходы от этой торговли были весьма прибыльными. Именно поэтому в 1806 г. она целиком перешла к государству, а компания утратила все свои привилегии, её лидеры утратили места в Государственной канцелярии, а права королевского губернатора острова значительно возросли. Государство начало использовать остров как дойную корову – в смысле экономики, которая неожиданно расцвела.

Густавиа была объявлена свободной гаванью, то есть портом, открытым для всех судов мира. Время, которое Густав III выбрал для этой трансформации, было как нельзя более удачным, так как остальная Вест-Индия на несколько десятилетий оказалась ввергнутой в борьбу между великими державами Европы. В 1783 г. США объявили независимость, после чего вход американских судов в гавани на островах, принадлежащих Англии, был закрыт. Ситуация ещё больше обострилась с началом наполеоновских войн. Англичане не только оккупировали французские владения в Новом Свете, но и блокировали датские и голландские островные гавани. Таким образом, о. Св. Варфоломея остался единственным свободным портом в этом регионе и вскоре, естественно, превратился в международный центр торгового обмена.

Но настоящий экономический и социальный расцвет острова наступил чуть позже, в 1790-х гг., когда революционное парижское правительство декларировало отмену рабства в Новом Свете. Во французских колониях возник мятежный хаос, от ужасов которого многие европейские семьи бежали на остров Св. Варфоломея, единственный, кого совершенно не затронули социальные бури далёкой Европы. Население его стало поэтому быстро увеличиваться, как и число горожан Густавии. Если на этом ранее необитаемом острове через два года после высадки шведов уже насчитывалось 348 постоянных жителей, то в 1788 г. их было 656, в 1796 г. – 2 051, а в 1800 г. город поднялся до уровня Упсалы (5 000 чел.). То есть, заокеанская Густавиа стала одним из крупнейших городов шведской империи.

Это был цветущий город-порт. В гг. сюда ежегодно заходило не менее 1 330 судов, а товарооборот достигал 3 млн. пиастров . Такая динамика экономического роста напоминала золотую лихорадку американского Запада – и она была столь же преходяща. Тем не менее, пока город рос. Теперь здесь было 5 огромных складов шведской Вест-Индской компании, тут обосновались 40 купцов-оптовиков, торговало 5 магазинов корабельных принадлежностей и 17 обычных лавок. В городе было 8 гостиниц, 22 таверны и 5 школ. Это – то, что было на поверхности. Но Густавии приносила доход и нелегальная торговля оружием, которая развернулась во время англо-американской войны гг., не менее, чем в годы южноамериканского национально-освободительного движения тех лет.

Доходы, которые получала шведская казна от своего заокеанского владения, были огромны. Достаточно сказать, что в 1812 – 1814 гг. 1/5 всего экспорта США шла через Густавию – и это уже не говоря о прибылях государства от местных контрабанды и работорговли. Последняя заслуживает особого внимания. В Швеции давным-давно отменили рабство. Тем не менее, Багге, губернатор Св. Варфоломея сам имел 16 рабов и не препятствовал аукционным торгам , на которых выставлялись африканские невольники, бежавшие с других вест-индских островов. Причиной побегов, были, между прочим, более человечные условия жизни рабов в шведской колонии.

Ситуация изменилась в 1831 г., когда, когда Англия открыла свои вестиндские гавани для американских судов. Торговой исключительности Густавии пришёл конец, теперь она была обречена. Раньше всех это поняли крупные иностранные коммерсанты, которые тут же начали распродавать своё имущество. Затем с острова начало выезжать его население. А чуть спустя, как по заказу каких-то нечеловеческих сил последовали разрушительные ураганы и эпидемии. Наконец, в 1852 г. Густавия почти полностью выгорела, причём погибло полтысячи человек. Теперь с острова уезжали и шведы – если в 1831 здесь жило 2 460 чел., то к 1876 число их сократилось до 793-х.

Итак, приблизительно с 1830 гг. вест-индская колония начала превращаться из доходного предприятия империи в убыточное. Всё большая часть её населения нищенствовала, выхода не было. Но лишь в 1877 г. шведское правительство предложило Франции купить о. Св. Варфоломея. Та согласилась, и 16 марта 1878 г. шведский флаг был спущен и на этом острове, фактически забытом государством.

В заключение колониальной темы истории Швеции сошлюсь на мнение крупного шведского учёного, который считает, что современные «шведы даже не знают» точных названий Ингерманландии, Эстляндии, Лифляндии и Кексгольм-лена. В то же время маленький остров Св. Варфоломея, продолжает он, «более известен, так как он чаще посещался непосредственно шведами».

Выводы.

Начиная с 1660-х гг. структура шведской империи вполне отвечала ожиданиям её созидателей как в политическом, так и экономическом смысле. Однако нельзя забывать, что экономические выгоды в максимальном размере могли быть обеспечены казне лишь в условиях торговой монополии государства, что никогда не входило в задачи королей. И даже выгоды, полученные Швецией по Вестфальскому договоры были скорее декорацией, чем действительным средством укрепления политического положения империи. Новый статус не принёс Швеции искомой безопасности, скорее, напротив, создал новые очаги внешней угрозы. Столбовский мир 1618 г. не гарантировал прочность восточной границы, как и Копенгагенский 1660 г. – западной, со стороны Дании. А немецкие земли вообще сделали политическую позицию королевства более уязвимой, чем она была до 1618 г.: реальностью стала угроза ведения войны уже не на двух, а на трёх фронтах – это стало ясно уже в 1659 г., в самом конце Первой северной войны.

Нельзя забывать и о ещё одном важном факте: эта империя была морской . Сухопутной, конечно, тоже, но разделённой обширными водными преградами и поэтому зависимой от своего господства на Балтике, без которого она просто не могла существовать. То есть, dominium maris baltici был вопросом не престижа, а выживания. Все государственные деятели, начиная с Акселя Оксеншерны, ставили во главу угла своей политики содержание военно-морского флота державы в отличном состоянии. Лишь владение лучшим на Балтике флотом способно было оградить страну от датского вторжения. И такое морское превосходство было блестяще продемонстрировано победой, одержанной шведскими моряками над датским флотом в проливе между островами Лолланд и Фемерн в 1644 г.

Однако при всей своей мощи шведский флот мог оказаться бесполезным, как только Стокгольм лишится поддержки (не говоря уже о враждебной позиции) великих морских держав Англии и Нидерландов. Для этого было бы достаточно прекращения субсидий, которые почти постоянно предоставляла Швеции Голландия. Таким образом, империя не могла рассчитывать на собственную экономику ни в сохранении превосходства на море, ни в обороне своих провинций (и самой метрополии) на суше. Во второй половине XVII в., кроме того, уже не могла работать старая система самоснабжения армии в наступательных войнах на чужой территории. Как говорилось выше, империя достигла максимума того, что она могла удержать – и это в ситуации, когда любой вооружённый конфликт в непосредственной близости от её заморских колоний неминуемо вёл к возобновлению военных действий без достаточного военно-экономического потенциала.

Единственной возможностью в его поддержании на хотя бы прежнем уровне были упомянутые субсидии. Но их никто задаром не давал, нужно было чем-то поступаться. Был, правда, для этого ещё один старый, проверенный способ: торговать собственным нейтралитетом в европейских войнах в обмен на финансовую поддержку заинтересованных в этом сторон. Но войны рано или поздно кончаются, а в мирное время шведский нейтралитет становится залежалым, никому не нужным товаром. Поэтому не было ничего удивительного в том, что к 1680-м гг. репутация Швеции как мощной державы упала именно по причине её постоянных поисков всё новых субсидий. И шведским дипломатам за рубежом всё чаще приходилось унизительно напоминать при чужих дворах, что именно Швеция вышла из давно минувшей Тридцатилетней войны победительницей.

Тем не менее, никто в империи не мог предугадать, что годы её сочтены. Шведская армия была к концу правления Карла XI одной из лучших в Европе. Причём экономика страны, оздоровлённая в результате проведения редукций, позволяла уже содержать эту воинскую силу без иностранных субсидий. Это достижение имело и большое моральное значение, что отразилось на внешней политике Швеции, ставшей более твёрдой и самостоятельной. Она была нацелена на нейтралитет, на поддержание сложившегося в Европе баланса сил и, главное – на мир, мир любой ценой. Ведь только мир мог дать гарантию наконец-то достигнутой военной, политической и финансовой независимости страны.

Возможно, именно этот успех привёл империю к роковой ошибке: Карл XII счёл своё положение слишком устойчивым для того, чтобы озаботиться поиском надёжных и сильных союзников, готовых оказать вооружённую поддержку в возможной войне Швеции с кем-либо из соседей. Но этот протестантский король предпочитал надеяться на Бога, полагая, что Тот не допустит новой войны до тех пор, пока Швеция будет хранить свой нейтралитет и никогда не затеет какой-либо агрессии без достаточных к тому поводов.

Мы не можем сказать, что юный король, весьма склонный к религиозному и политическому идеализму, был лишён советников, ведя свою недальновидную, как выяснилось в 1700 г., политику. Упоминавшийся выше Эрик Дальберг, многоопытный генерал-губернатор Лифляндии и политик, близкий к королю, неоднократно предупреждал Карла XI о необходимости всемерно крепить оборону восточных провинций. Он находил понимание у короля, но последнему не хватило на эти работы одного – денег, которые он, напомню, был вынужден тратить на фортификационные работы в своих немецких владениях. После смерти отца Карл XII начал модернизацию восточных крепостей, но к моменту вторжения русских войск на территории провинций они всё ещё находились в состоянии, далёком от совершенства.

Дальнейшее общеизвестно: разбив всех трёх своих противников, заставив Данию и Саксонию выйти из войны, Карл достиг в 1706 г. желанной цели, сократив число театров военных действий с трёх до всего одного, российского. Затем последовала Полтавская катастрофа, за ней вынужденное пребывание в Турции. Здесь король сумел в месяцы Прутского похода Петра подготовить Порту к оптимальному для обоих противников царя решению – заставить его отдать все завоевания на Чёрном море и Балтике старым владельцам и выйти из войны. Однако нелепая случайность перечеркнула эти планы. Алчность великого визиря подвигла его на получение взятки , после чего царь со своей армией был беспрепятственно выпущен из прутского котла и смог вернуться на северный театр военных действий. Визирь был казнён султаном, но это уже ничего не могло исправить ни для Швеции, ни – с некоторой отсрочкой – для Турции.

Шведская империя была теперь окончательно обречена на исчезновение с европейской карты, что стало ясно ещё до гибели Карла XII в 1718 г. Обвинять этого короля в её распаде и бессмысленно и неверно. В юности, в первый год своего правления, когда никто в Европе не смел утверждать, что Швеция представляет собой опасность для кого бы то ни было, он подвергся коллективному нападению, и, как мог, защищал родину. Ряд стратегических ошибок короля-воина привёл к поражению Швеции в Северной войне, но и безупречная стратегия вряд ли что-либо здесь качественно могла бы изменить. Раньше или позже, в той или иной форме и последовательности событий, должно было случиться, по сути, то же самое.

Шведская империя смогла возникнуть в своё время лишь благодаря относительной слабости её ближайших соседей, некоторому замешательству более сильных держав или же их занятости собственными проблемами. Бремя великой державы с самого начала было слишком тяжким для Швеции; она и так влекла его слишком долго. И умудрялась нести эту ношу лишь благодаря уловкам, которые делали её легче, – о субсидиях великих держав говорилось выше. Стратегия Карла XI (редукция, возведение политических и фортификационных оборонительных надолбов) могла сохранить империю, которую он унаследовал от своих предшественников на шведском троне. Но уже сама по себе она была предупреждением: в будущем необходимо урезать траты, на восполнение которых уходит слишком много национального продукта . А эти ресурсы отнюдь не были ресурсами великой державы .

Столь бесславный конец империи стал национальной трагедией ещё и потому, что именно те провинции, что на протяжении длительного времени выполняли жизненно важные для королевства политические и экономические функции, были так легко и так надолго захвачены соседями. Бесспорно, это произошло по причине недостатков политического анализа в высших правительственных кругах Швеции, пренебрегавших фактором постоянной опасности, грозившей стране с востока. Эрик Дальберг был едва ли не единственным из шведских чиновников высшего эшелона, обладавшим даром политического предвидения. Но и он испытал горькую судьбу Кассандры, не услышанной гражданами Трои.

Подр. см. в: Sepp H. Bidrag till Ingermanlands historia under 1600-talet. Militärvägar och kolonisation // Svio-Estonika. Årsbok utgiven av svensk-estniska samfundet vid Tartu-Universitetet. Tartu, 1943. S. 68-69. Далее: Sepp, 1934.

Loit A. Den politiska bakgrunden till bondeskolornas inrättande i Östersjöprovinserna under svenska väldets tid // Stat – kyrka – samhälle. Den stormaktstida samhällsordningen i Sverige och Östersjöprovinserna / Acta Universitatis Stockholmiensis. Studia Baltica Stockholmiensia. Bd. 21. Stockholm, 2000. S. 173. Далее: Loit, 2000. Cм. также в: Пийримяэ капиталистического уклада в промышленности и торговле // История Швеции / Отв. ред. . М., 1974. С. 237. Далее: Пийримяэ, 1974.

Упомянутые дискуссии в стокгольмской Законодательной комиссии шли в 1690-х гг. Её члены были не удовлетворены традиционным названием державы Svea rike (или аналогичным, но более современным и кратким Sverige), поскольку оно обозначало, по их мнению, лишь собственно Швецию (Svealand). При этом обсуждался новый вариант этой реалии – Sveriges rike, то есть буквально Империя Швеция, что должно было отразить факт инкорпорирования в неё новых территорий (Eng T. Riksbegrepet Sverige. Inrikes och utrikes områden sedda ifrån statsrättsliga akter // Acta Universitatis Stockholmiensis. Studia Baltica Stockholmiensia. Bd. 21. Stockholm, 2000. S. 411. Далее: Eng, 2000).

Цит. по: Laidre M. Avlägsna provinser eller viktiga gränsområden? Estland och Livland inom stormaktstidens Sverige // Mare nostrum / Skrifter utgifna av Riksarkivet. Bd. 13. Stockholm, 1999. S.154. (Далее: Laidre, 1999).

Гадзяцкий земля с начала XVII в. // Исторические записки. Т. 21. М., 1947. С. 15. Далее: Гадзяцкий, 1947.

Мёрнер М. Наследие Столбовского мира – шведское правление в Ингрии/Кексгольме гг. // Северная война, Санкт-Петербург и Европа в первой четверти XVIII в. СПб., 2007 С. 145. Далее: Мёрнер, 2007.

Сакса К. Легенды Ингерманландии. СПб. – Ораниенбаум, 2007. С. 27. Далее: Сакса, 2007.

Мёрнер, 2007. С. 139

Öhlander C. Bidrag till kännedom om Ingermanlands historia och förvaltning. Bd. I. . Upsala, 1898. S. 22. Далее: Öhlander, 1898.

Мёрнер, 2007. С. 139. При этом финские иммигранты-протестанты составляли 4,6%, эстонские и вепсские – всего 0,3, немецкие столько же (Väänän, K. Herdaminne för Ingermanland. Lutherska stiftstyrelsen, församlingarnas prästeskap och skollärare i Ingermanland under svenska tiden // Skrifter utgivna av Svenska litteratursällskapet i Finland. № 000. Helsingfors, 1987. S. 13. Далее: Väänän, 1987).

Väänän, 1987. S. 13.

Бантыш-Каменский внешних сношений России (по 1800 год). Ч. 4. М., 1902. С. 180 – 182.

Андреева население и гарнизоны шведской Ингерманландии и Карелии и строительство Петербурга (в 1703 – 1710 гг. // Санкт-Петербург и страны Северной Европы. Материалы Восьмой ежегодной международной научной конференции. СПб., 2007. С. 92-93. Далее: Андреева, 2007.

Liliedahl R. Svensk förvaltning i Livland . Upsala, 1933. S. 100-101.

Пийримяэ, 1974. С. 246.

Väänän, 1987. S. 11.

Väänän, 1987. S. 15.

Öhlander, 1898. S.77.

Eng, 2000. S. 410.

Heckscher E. F. Sveriges ekonomiska historia från Gustav Vasa. Stockholm,1936. S. 666. Далее: Heckscher, 1936.

Eng, 2000. S. 411.

Roberts M. The Swedish imperial experience, . The Wiles lectures. Cambridge University Press, 1979. Р. 123. Далее: Roberts, 1979

Цит. по: Roberts, 1979. Р. 126-127.

Heckscher, 1936. S. 667.

Адамсон А., Валдмаа С. История Эстонии. Таллинн, 2000. С. 69-70. Далее: Адамсон, Валдмаа, 2000.

Swenne H. Svenska adelns ekonomiska privilegier 1612 – 1651. Stockholm, 1933. S. 149-152.

Heckscher, 1936. S. 325.

В отличие от Новгорода, для которого устье Невы и ингерманландские земли были крайне важны в торгово-экономическом отношении, Москва, после того, как она взяла на себя политическую и экономическую роль Новгорода, такой заинтересованности в развитии приморской инфраструктуры не проявляла. Достаточно сказать, что по московской инициативе за весь «русский» период владения Ингерманландией здесь не было создано ни одного торгово-портового центра.

Baasch E. Holländische Wirkschaftsgeschichte. Jena, 1927. S. 313-317.

Адамсон, Валдмаа, 2000. С. 75.

Пийримяэ развития и объём торговли шведских городов в период шведского господства в XVII в. // Скандинавский сборник. Вып. VIII. Таллин, 1964. С. 108.

Пийримяэ, 1974. С. 225. Ранее доставкой шёлка-сырца в балтийские порты занимались русские купцы, причём гораздо большими партиями. Так, в 1650 г. новгородские купцы В. и С. Стояновы отправили в Ригу, Таллин, Нарву, Любек и Гамбург 600,5 пудов шёлка стоимостью 27 000 руб. Эта торговля могла принести Швеции огромные доходы, так как пуд шёлка в Персии стоил 3 – 3,5 руб, а на Балтике – 36 – 40 рублей (Рухманова -шведская торговля на Балтике в середине XVII века // Скандинавский сборник. Вып. II. Таллин, 1957. С. 52, 58). Далее: Рухманова, 1957.

В этот период площадь владений шведских дворян в восточных провинциях впервые стала преобладать над традиционной остзейской (Heckscher, 1936. S. 425).

Heckscher, 1936. S. 317.

Пийримяэ, 1974. С. 246. В классическом труде по шведской экономической истории указывается, что при Карле XI казна империи впервые после эпохи Густава II Адольфа стала самостоятельной, так как прекратилась постоянная практика займов у внутренних или внешних заимодавцев. Теперь даже непредвиденные расходы (свадьба принцессы, ремонт крепостей на юге и востоке империи и пр.) возмещались из казны без каких-либо проблем (Heckscher, 1936. S.288).

Loit, 2000. S.177.

Heckscher, 1936. S. 354.

Schwabe A. Grundriss der Agrargeschichte Lettlands. Riga, 1928. S. 248-249.

Heckscher, 1936. S. 423

В середине XVII в. население Ингерманландии (без Нарвы) не превышало 20 000 чел. Население Кексгольм-лена также было небольшим (Мёрнер, 2007. С. 145)

Laidre, 2000. S. 156.

Мёрнер, 2007. С. 142-143.

Снаппханы (шв. мародёры) – партизаны, действовавшие на датских землях, захваченных шведами в XVII в. Нередко вырождались в обычных разбойников.

Губернатору Нарвы было послано распоряжение короля наделять землёй всех, кто хочет её принять. Техническую сторону дела обеспечивали комиссары, которые межевали ингерманландскую территорию самостоятельно, без стокгольмской апробации – по крайней мере, в первое время заселения провинции. Однако позднее они стали осмотрительнее, так как нередко встречались дворяне-авантюристы, которые прибывали в одиночку, без собственных крепостных и, завладев имением, тут же начинали сдавать землю в аренду или, продав его, бесследно исчезали (Öhlander, 1898. S. 50).

Lotman P. Ingermanlands kyrkliga utvekling från superintendanturens inrättande till svensk-ryska kriget // Stat – kyrka – samhälle. Den stormaktstida samhällsordningen i Sverige och Östersjöprovinserna / Acta Universitatis Stockholmiensis. Studia Baltica Stockholmiensia. Bd. 21. Stockholm, 2000. S. 90.

Öhlander, 1898. S. 63.

Öhlander, 1898. S. 80-81.

Öhlander, 1898. S. 80-87.

Так, в 1650-х гг. новгородские, тихвинские и олонецкие купцы держали лавки не только в Тарту, Риге, Таллине и Нарве, но и в Стокгольме, где торговали, в частности, таким дорогостоящим товаром, как сибирская пушнина (Рухманова, 1957. С. 56-57)

Heckscher,1936. S. 307.

Пийримяэ, 1974. С. 246.

Heckscher, 1936. S. 425.

Адамсон, Валдмаа, 2000. С. 84.

Loit, 2000. S.178-179.

Лайдре армия в Эстляндии и Лифляндии во второй половине XVII в. (1654–1694). Тарту, 1987. С. 11.

В этот период площадь владений шведских дворян в восточных провинциях впервые стала преобладать над традиционной остзейской (Heckscher, 1936. S. 425). При этом дворянину-землевладельцу не требовалось проживать в балтийской провинции; многие из них постоянно жили в столичном Стокгольме (Введение, 1845. С 1845).

Heckscher, 1936. S. 317.

Мёрнер, 2007. С. 154.

Адамсон, Валдмаа, 2000. С. 84)

Группа прибалтийских дворянских оппозиционеров, в которую входили Г. Менгден, Г. Будберг и др. открыто выступали против королевской власти, опираясь в своей политике на местное (остзейское) рыцарство, а также державы, враждебные Швеции. Так, 20 февраля 1699 получил из Риги «обыкновенной печатью рыцарства Лифляндского скреплённый» мандат на право ведения переговоров с курфюрстом Августом Саксонским. Этот монарх, уже имевший договорённость с Петром I о вооружённом нападении на Швецию, был заинтересован в боевой поддержке и дворян балтийских провинций, готовых взорвать империю изнутри (соответствующий договор был подписан Августом и Паткулем 24 августа 1699 г.). При благоприятном исходе запланированной агрессии предполагалось создание единой восточнобалтийской дворянско-олигархической республики, в которой были бы, по сути, восстановлены средневековые феодальные отношения. В частности, планировалось ликвидировать все права и свободы бюргерства и крестьянства, дарованные им шведскими королями на протяжении XVII в. (Зутис. 1933. С. 13-14)

См. в: Heckscher, 1936. S. 426.

К истории крестьянского сословия в Прибалтийском крае // Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. Том II. Рига, 1879. С. 529. Далее: Сборник, 1879.

Базарова войска и местное население Ингерманландии в гг.: проблема взаимоотношений // Северная война, Санкт-Петербург и Европа в первой четверти XVIII в. СПб., 2007. С. 249-250. Далее: Базарова, 2007.

О проблеме «геноцида и военных преступлений» казачества на территории прибалтийских провинций Швеции в ходе русско-шведских войн XVIII – XIX вв. // Санкт-Петербург и страны Северной Европы. Материалы Десятой ежегодной международной научной конференции. СПб., 2009. С.104.

Цит. по: Андреева, 2007. С. 89.

Цит. по: Базарова, 2007. С. 249, 251-252.

Ук. соч. С. 253.

В немецких владениях короны культурные контакты местного населения со шведами были совершенно поверхностными и незначительными, поэтому здесь они не рассматриваются.

Laidre, 1999. S. 158.

Väänän, 1987. S. 43.

Väänän, 1987. S. 44.

Цит. по: Loit A. Den politiska bakgrunden till bondeskolornas inrättande i Östersjöprovinserna under svenska väldets tid // Stat – kyrka – samhälle. Den stormaktstida samhällsordningen i Sverige och Östersjöprovinserna / Acta Universitatis Stockholmiensis. Studia Baltica Stockholmiensia. Bd. 21. Stockholm, 2000. Далее: S. 180. Loit, 2000.

Вакенбух – список крестьянских повинностей, который был обязателен для любого поместья. Он содержал детально фиксированные повинности по крестьянским хозяйствам и норму отработочной ренты для батраков. Подробнее о содержании и использовании вакенбухов см. в: Зутис, 1933. С. 11.

Loit, 2000. S. 171, 179.

Loit, 2000. S. 171.

Нужно заметить, что не только помещики, но иногда и крестьяне были против введения всеобщего школьного образования. Выплаты на содержание школы были чувствительной прорехой в небогатом семейном кошельке; кроме того, школа отрывала детей от крестьянского труда. Поэтому центральной администрации приходилось бороться и с этой тенденцией, кнутом и пряником заставляя сельских родителей заботиться об обучении своих детей (Loit, 2000. S. 171).

Цит по: Loit, 2000. S. 180.

Материальная база университета основывалась на дотациях, поступавших из Ингерманландии. Это были доходы, поступавшие в Тарту из поместий в районе Копорья, ежегодно дававшие до 16 000 медных далеров. И этого было, как полагают эстонские специалисты, вполне достаточно для нормальной работы Густавианской академии (Мёрнер, 2007. С. 149-150).

Одной из таких мер было обложение православных Ингерманландии налогом в пользу лютеранской церкви (Сакса, 2007. С. 36; Базарова, 2007. С. 246-247. Таким образом, они с первых лет шведского времени должны были содержать и своих, и протестантских священников.

Какое-то время переговоры о присылке в Ингерманландию священников велись с митрополитом Новгородским и Тихвинским, но и они были прекращены после того, как этот князь церкви стал выдвигать требования откровенно политического плана (Lotman, 2000. S.123).

Öhlander, 1898. S. 168.

Адамсон А., Валдмаа С. История Эстонии. Таллинн, 2000. С. 82. Далее: Адамсон, Валдмаа, 2000.

Как утверждает современный исследователь, в эти годы «лютеранская власть и церковь в Ингрии начало войну против православных и их финскоговорящей части» (Мёрнер, 2007. С. 155).

Сакса, 2007. С. 37.

Сакса, 2007. С. 39.

Мёрнер, 2007. С. 157-158.

Адамсон, Валдмаа, 2000. С. 88.

Цит. по: Устрялов царствования Петра Великого. Т. 4. Ч. 2. СПб., 1863. С. 168.

Цит. по: Русская военная сила. История развития военного дела от начала Руси до нашего времени. Издание второе и, исправленное и дополненное под ред. . Том II. М., 1892. С. 17.

Письма и бумаги императора Петра Великого. Т. II (1702 – 1703). СПб., 1889. С. 396.

Возгрин геноцида в российской и скандинавской историографии Северной войны // Санкт-Петербург и страны Северной Европы. Материалы шестой ежегодной Международной научной конференции. СПб., 2005. С. 217.

История Петра Великого. Сочинение Вениамина Бергмана / Пер. с нем. Егор Аладьин. Тт. I-III. СПб., 1833. Т. II. С. 102.

Цит. по: Голиков к Деяниям Петра Великого. Тт. I – XXVII. М., 1790 – 1797. Т. VI. С. 202.

ПСЗ, № 000

ПСЗ, № 000.

Зутис, 1933. С. 67-68.

Зутис, 1933. С. 75.

ПСЗ, № 000

Accessorium – приблизительно то же, что французская талья : побор, взимавшийся в Средние века землевладельцем со свободных и несвободных людей недворянских сословий, живших на его землях. При этом всё имущество несвободных крестьян или слуг принадлежало сеньору, который нередко держал их в полном повиновении под угрозой изъятия у них орудий труда, земли, скота и т. д. (Подр. см. в: Haberkern E., Wallach J. F. Hilfswörterbuch für Historiker. B. 2. München, 1964. S. 610). В Швеции XVII – XVIII вв. accessorium, вздумай кто-либо его возродить, выглядел бы совершенной дикостью.

Цит. по: Сборник, 1879. С. 536

Зутис, 1933. С. 75.

ПСЗ, № 000, пункт 34.

Акимов создания шведской колонии в Северной Америке (1638–1655): внешнеполитический аспект // Скандинавские чтения 2000 года. Этнографические и культурно-исторические аспекты. СПб., 2002. С. 246 – 254.

Petersen K. Danmarkshistoriens hvornår skete det. Fra istiden til 1960 år for år. København, 1969. S. 245. Далее: Petersen, 1969.

Svenskstad i Västindien. Gustavia på Saint Barthelemy i språk - och kulturhistorisk belysning av Gösta Franzen // Acta academiæ regiæ scientarum upsaliensis. Bd. 16. Upsala, 1974. S. 13-14. Далее: Franzen, 1974

Swärd O. Latinamerika i svensk politik under tiden. Uppsala, 1949. S. 49-52.

Franzen, 1974. S. 19.

Мёрнер, 2007 С. 131.

Roberts, 1979. Р. 123.

Petersen, 1969. S. 191. Забота о флоте проявлялась и в береговом строительстве. Поскольку стокгольмские шхеры иногда бывают забиты льдом и в позднюю весну (да и противный ветер мог долго не давать возможности выхода в открытое море), то в правление Карла XI было принято решения строительства новой военно-морской базы гораздо южнее и в более удобном, открытом месте. Порт, выстроенный под руководством великого фортификатора Эрика Дальберга, получил имя Карлскрона, и в 1682 г. туда был переведён весь шведский флот.

Этот король оставил в наследство своему сыну Карлу XII 90 000 отлично обученных, дисциплинированных и преданных престолу солдат и офицеров. Военный же флот также производил прекрасное впечатление, являясь крупнейшим на Балтике: он насчитывалв 1697 г. 34 линейных корабля и 11 фрегатов – такой воинской силой империя не обладала никогда ранее (Rosen J. Det karolinska skedet. Lund, 1963. S. 277).

К моменту начала Великой Северной войны Швеция находилась в союзнических отношениях с Англией и Нидерландами. Но согласно условиям союзных договоров эти великие державы в случае нападения на Швецию были обязаны лишь сохранять благожелательный нейтралитет – что и помогло шведам сокрушить вначале Данию, а затем и вторгшихся в прибалтийские провинции Петра I и саксонского курфюрста Августа II. Но принять участие в военных действиях на стороне пострадавшей от немотивированного вторжения Швеции они не могли – для этого нужен был иной, оборонительно-наступательный договор.

В период своего наивысшего расцвета - во второй половине XVII столетия - Швеция не была похожа ни на одну другую европейскую империю. Колонии Испании, Англии и Голландии располагались по ту сторону океанов, а завоеванные Швецией территории находились прямо у нее под боком. Можно сказать, что могущество метрополий обеспечивалось коммерсантами, а «великодержавие» Швеции - ее армией.

С вышколенной и прекрасно обученной армией шведских королей мало кто на континенте мог соперничать.

Скороспелое величие

На грани возможностей

Уже в период правления Густава II Адольфа (1611-1632) Швеция была вовлечена в две тяжелейшие войны - с Польшей за ее балтийские провинции, затем - в Тридцатилетнюю. Войны требовали огромных средств, и королю ничего не оставалось, кроме как обратиться за помощью к нелюбимой им аристократии.

Чтобы компенсировать потери дворян, Густаву II приходилось регулярно отчуждать в их пользу не только собственные владения, но и податные земли - богатейшие угодья, приносившие доход короне в виде налогов. Такими темпами королевская казна быстро опустела.

Война не по карману

Еще в 1658 году Карл X обнаружил, что в мирное время защита Померании требует присутствия 8 тыс. солдат, а в военное время и того больше - 17 тыс. Содержание шведской армии стало головной болью властей на весь период «великодержавия».

Но если в первой половине XVII столетия армия могла содержать себя сама за счет контрибуций и грабежей, то во время войны с Данией (1675-1679), шедшей внутри страны, эта проблема откликнулась наиболее остро.

Полтавская битва

Упрямый Карл

Истощение

От распущенности к муштре

За мелкие провинности наказывали плетью: за пьянство полагалось 50 ударов, за кражу - 35 ударов, за отсутствие в строю - 25 ударов. Моральный облик солдата - поборника христианства - для Карла XI был не менее важен, чем его военная выучка.

Шведский Титаник

Летом 1628 года в порту Стокгольма на воду был спущен флагман шведского военного флота - боевой корабль Vasa. Судно, водоизмещением 1200 тонн, 69 метров в длину, с 64 орудиями на борту и экипажем из 445 человек, было гордостью королевства. Но из-за просчета в конструкции (слишком высоко расположенный центр тяжести) в первом же плавании корабль затонул.

Главная » Глаголы » История шведской империи. Шведская армия накануне Северной войны