Система управления в крестьянских общинах 16 век. Крестьянская община - это низшая административная единица

Присоединение чувашского народа к России в 1551 году «по челобитью», мирно, явилось кардинальной, переломной вехой, определившей характер его дальнейшего развития. Оно представляло собой значительный акт и для России, привело к усилению ее мощи. Войдя в состав Российского государства, чувашский народ навеки связал свою судьбу с судьбой русского народа, сохранил себя как народность и получил возможность для прогрессивного развития. Конечно, сами чуваши в те далекие времена не могли представить себе всей глубины значения этого важнейшего события. Единственным их стремлением было избавиться от ханского ига и облегчить свое социально-экономическое и политическое положение. Разумеется, в условиях эксплуататорского строя чувашские трудовые массы и в составе России находились под тяжелым гнетом - под социальным и национальным гнетом царизма, русских и местных феодалов, позднее и капиталистов. Чувашские крестьяне платили в царскую казну денежные и натуральные подати, несли многочисленные повинности. Часть их общинных земель отошла к русским помещикам и монастырям. Царское правительство в начале XVII века запретило чувашам, как и марийцам и удмуртам, заниматься кузнечным и серебряным делом. Реакционная национальная политика царизма тормозила развитие экономики, общественных отношений и культуры чувашского народа. Царизм не допускал у чувашей и других нерусских народностей никаких элементов государственности. И тем не менее вхождение в состав России имело для чувашского народа прогрессивное, положительное значение еще в дооктябрьский период. Русское централизованное государство в социально-экономическом, культурном и политическом отношениях стояло намного выше, чем военно-феодальное Казанское ханство с сильно выраженными чертами восточного деспотизма. В Российском государстве чуваши оказались в условиях высокоразвитого феодального строя. Ими управляли и их судили по законам и юридическим нормам развитого русского феодального права. Условия мирного вхождения чувашского и других народов Горной стороны, изложенные в жалованной грамоте Ивана IV с вислой золотой печатью, в основном выполнялись. Земли чувашей сохранялись за ними (на территории компактного расселения чувашей в XVI- XVIII веках в руки русских помещиков и монастырей, а также под городские поселения перешло только около 4 процентов земель), чувашские трудовые массы были оставлены в ясачнообязанном состоянии, в XVIII веке стали государственными крестьянами, не передавались в руки помещиков, монастырей и дворцового ведомства, не стали частновладельческими (крепостными. Народ в преданиях по-своему объяснял, почему чуваши не были закреплены боярами и дворянами. Иван Грозный, проезжая по Чувашии, удивлялся хорошей обработке полей, отсутствию сорняков на них, высоким урожаям хлебов. Как будто он привозил своих бояр в чувашские деревни и, показывая на колосящиеся нивы, говорил: «Учитесь!» Бояре попросили закрепить за ними чувашских крестьян, на что Иван Грозный ответил: «Нет уж! Пусть будут царевы люди». Период мирного присоединения Чувашии к России, которое совершилось в годы правления Ивана IV, чувашский фольклор обобщает поговоркой: Йаван ёмпу чухнехи пурнида мён калан - «Что и говорить о жизни при царе Иване». Поговорка свидетельствует о том, что годы национально-освободительной борьбы чувашского народа, увенчавшейся ликвидацией ига казанских ханов и феодалов в результате присоединения Чувашии к России, годы трехлетней льготы от податей запомнились народу как лучшие годы в его многострадальной истории. Как отмечали многие историки, русский народ оказывал на чувашей цивилизирующее влияние, одновременно воспринимая немало полезного и от них. Уже с первых десятилетий после вхождения в состав России трудящиеся массы чувашей, мари, татар, мордвы вступили в дружественные отношения с русскими крестьянами. Многие русские, пребывавшие у казанских ханов и феодалов в рабстве, после ликвидации ханства не стали возвращаться в центральные районы России и остались в татарских, чувашских и марийских селениях. Русские крестьяне из бывших полоняников жили «и с татарок, и с чувашею» вместе и пахали свои пашни «не в разделе с татарскими и чувашскими пашнями, смесь по полосам»,- сообщает писцовая книга Свияжского уезда 1565-1567 годов. В 1593 году казанский митрополит Гермоген с негодованием докладывал царю Федору Ивановичу, что «многие русские полоняники и не полоняники живут у татар и у черемисы и у чуваши и пьют с ними и едят содново и женятся у них». Чувашские крестьяне всегда с уважением и симпатией относились к простым русским людям, "с которыми рядом жили и трудились. щокар-тавар ларса сисен, хура вырас та хуранташ - «если русский простой человек отведает с нами хлеба-соли, почему не назвать его родным человеком»,-гласит чувашская пословица. После присоединения Среднего Поволжья к России несколько ускорилось развитие здесь производительных сил, началось освоение новых земельных пространств в бывшем «диком поле». На территории Чувашии в основном установились мирные условия жизни, труда и хозяйствования, что способствовало росту численности населения, расширению посевных площадей, увеличению количества рабочего и продуктивного скота. В чувашских преданиях подчеркивается, что после присоединения Казанского ханства к России наступила спокойная, мирная жизнь. Совершенствование хозяйственных занятий чувашских крестьян обусловливалось и положительным влиянием русского народа. Чуваши перенимали от русских лучшие хозяйственные и культурно-бытовые достижения. О лучшем из изготовленного соплеменниками чуваши говорили: «Сделано на русский лад». Важнейшим из прогрессивных последствий вхождения Чувашии в состав Российского государства явилось приобщение чувашских крестьян к классовой борьбе русского крестьянства и трудовых масс других народов. С вхождением в состав Российского государства произошли коренные изменения в управлении Чувашским краем. На место ханской администрации, изгнанной с территории Чувашии в ходе освободительной борьбы, была установлена российская система управления. Для управления Казанской землей и другими вновь присоединенными территориями в Москве был создан Приказ Казанского дворца. Почти треть территории Чувашии вошла в состав Свияжского уезда. Царское правительство возвело города-крепости Чебоксары (1555 г.), Алатырь (1550-е гг.), Кокшайск (1574 г.), Козьмодемьянск (1583 г.), Цивильск (1589 г.), Ядрин (1590 г.), которые стали центрами уездов Чувашского края. В конце XVI века чувашская Юмачевская волость вошла в состав Курмышского уезда. Города и уезды стали управляться подчинявшимися царю и Приказу Казанского дворца воеводами вместе со специальными «татарскими» головами, ведавшими нерусским населением, и со штатом приказных служителей. В крепостях были построены тюрьмы, дворы для содержания наложников из местного населения, житные дворы для хранения собираемого с крестьян ясачного хлеба и т. д. В городах были размещены вооруженные силы (от 200 до 1000 воинов в каждом), которые служили целям управления краем, подавления классовой борьбы трудовых масс и защиты края от нападений кочевых крымских и ногайских орд, позднее - отрядов калмыцких феодалов. В посадах городов сосредоточивалось торгово-ремесленное население. Города, как центры торговли, ремесла и промыслов, играли важную роль в экономике Чувашии, связывали ее со складывающимся всероссийским рынком.

Города края, их основание, происхождение их названий в чувашском фольклоре получили своеобразное отражение. По археологическим данным, с XIV века на месте Чебоксар существовало чувашское поселение городского типа с кирпичными зданиями, ремесленным производством. На карте Фра-Мауро 1459 года, составленной на основе более ранней карты, на месте Чебоксар помещен город Веде-Суар10. В русских летописях Чебоксары впервые упоминаются под 1469 годом. Широко распространены предания о том, что основателем поселения был чуваш Шебашкар. В предании, записанном в 1763-1765 годах подполковником А. И. Свечиным, говорится, что «Шебашкар был изрядного жития доброй человек, почему за отменную ево между протчими жизнь имел от соседей своих почтение. По притчине той и речка имянована по нем Чебоксарка». К. С. Милькович в конце XVIII века писал: «Город Чебоксары наименование свое получил, так как древние сих мест обитатели сказывают, от бывшей на оном месте в старинные времена чувашской деревни Шобаксар». По другому преданию, на месте города впервые поселились рыбаки-чуваши Шубаш и Кар. Поселение стало расти за счет прибывавших из других мест рыбаков. Со временем рыбаки на своем сходе решили назвать поселение именами основателей - Шубашкар. Впоследствии поселение стало городом. Согласно записи, сделанной И. И. Юркиным в 1892 году, на месте Чебоксар первым поселился богатый чуваш. К нему стали подселяться другие чуваши. В дальнейшем поселение переросло в город. Записанное в 1904 году предание повествует, что Шубашкар основан чувашским хозяина, пользовавшимся доброй славой и уважением улбута (феодалов) и русских купцов. Из-за хорошего отношения к нему русские здесь уважали и всех чувашей. В городе род чувашского хозяина не прерывался. Его потомки поддерживали связи с чувашскими крестьянами. Последние привозили в город хлеб для продажи.

Вторая группа преданий в объяснении основания города исходит из русского урбонима Чебоксары. В дер. Шинеры (наверное, в дер. Шинерпоси Чебоксарского района), в десяти верстах от будущего города Чебоксар, жил чуваш Цабак (Чебак) со своей женой Сарой. Он ездил на место города рыбачить, потом поставил здесь двор. Возникшее затем поселение получило название от имен Чебака и Сары16. Несколько отличается предание, записанное А. А. Фукс в 30-х годах XIX века: «...Я очень рада, что узнала о Чебоксарах легенду. До построения города жили в этом месте два главных чувашских йомся - Чебак и Сар. Где теперь находится соборная церковь, там была пребольшая киреметь, в которой жил Чебак. Сар жил также в киремети, где теперь построена Владимирская пустынь. Чуваши говорят, что когда русские начали строиться, то поднялась ужасная буря, гром, молния, дождь, град. Ветром ломало деревья в киремети, и обитавший в ней злой дух со свистом и криком вылетел из нее. Вот от чего производят имя Чебоксар». Эти предания согласно повествуют о том, что до построения в Чебоксарах русскими властями крепости в 1555 году существовавшее здесь поселение было чувашским. Указания на богатого чуваша, являвшегося первым жителем поселения, наводят на мысль об основании его болгаро-чувашским феодалом. Из предания, записанного А. А. Фукс, можно понять, что сооружение русскими крепости в Чебоксарах воспринималось чувашами как коренная перемена в их истории.Какая судьба постигла чебоксарских чувашей с основанием в 1555 году русской крепости -письменные источники умалчивают. К.С. Милькович в конце XVIII века со ссылкой на рассказы старожилов писал, что по построении русского города «чувашская деревня Шобаксар» была «выведена и поселена в 12 верстах от оного, каковое наименование удержала она и поныне». Действительно, в XVII-XVIII веках в 12 километрах западнее Чебоксар существовала чувашская деревня Шебашкар, которая затем разделилась на три выселка, известные теперь как деревни Ойкасы, Варпоси и Онгапоси нынешнего Вурман-Сюктерского сельсовета Чебоксарского района. По всей вероятности, дер. Шебашкар была основана чебоксарскими переселенцами. По-видимому, и ныне существующая в указанном сельсовете дер. Шобашкаркасы является выселком из дер. Шебашкар. По преданию, и дер. Чувашская Чебоксарка (Чаваш Шупашкарё) Новошешминского района Татарстана была основана в первой половине XVII века потомками чебоксарских чувашей из дер. Шебашкар. В объяснении имен основателей поселения предания исходят из приемов народной этимологии. Такие объяснения в большинстве случаев не достоверны. Ученые еще не пришли к единому мнению об этимологии названий Шупашкар (Шубашкар) и Чебоксары. Одни считают, что в урбониме Шупашкар слово шупаш представляет собой историческую (этапную) форму слова чаваш (чуваш), а слово кар в древнем чувашском языке означало «огороженное место», «город», то есть Шупашкар-«Город чувашей». Другие полагают, что шупаш (шубаш) происходит от тюркского термина су баши (шубаши)-«глава войска». Есть мнение, что Чебоксары (в XVI-XVII веках обычно писали Чебоксар)-русская фонетическая форма слова Шупашкар. Н. И. Золотницкий еще в 1875 году утверждал, что слово Чебоксары не соответствует чувашскому Шупашкар. По его мнению, урбоним Чебоксар(ы) происходит от чувашского слова дупах (допах) «лещ, подлещик» и послелога cap «местность, изобильная (чем-то)» и означает «местность, изобильная рыбой». Широкое распространение получило русское предание об основании Алатыря Иваном IV во время его похода на Казань в 1552 году. Возникновение этого города чувашское предание относит ко времени до овладения русскими Казанью. В старину на месте города, гласит оно, стояла татарская деревня Ала ту. Туда прибыл Иван Грозный, отогнал татар и велел поставить город. Сам вернулся восвояси. Два-три года Иван Грозный не получал вестей от оставленных там людей. Потом из-под Брянска перевел сюда много дворов и построил дубовую крепость. И в ней размещено было войско. После взятия Казани Алатырь все увеличивался, вокруг него построили вторую крепостную стену. Как указывалось выше, Алатырь действительно был основан при Иване IV, но после взятия Казани, в середине 50-х годов XVI века (в источниках впервые упоминается в 1555 году). Переселение 172 человек стародубских детей боярских из Брянска в Алатырь - исторический факт. Однако оно произошло не при Иване IV, а в 1621 году22.

Хотя Цивильск основан в царствование Федора Ивановича в 1589 году, чувашское предание относит его основание ко времени Ивана IV. Еще в конце XVIII века землемером К. С. Мильковичем было записано следующее предание о Цивильске: «...Первоначальные жители сих мест, известные под названием чуваш, уверяют, что по словесному преданию от их предков известно, в древности жил тут их чувашский князь, называемый Пулат, который, не пожелав быть под ведением города Чебоксар, уступить преимущество свое прочим князьям, ездить почасту во оной город и давать отчет, испросив позволение у царя Иоанна Васильевича, построил город, куда его величество повелел отправить воеводу и учредить там земское правление. Напоследок князь Пулат, выведя жителей из деревни Сюрбеевой, поселил их от города в 12 верстах. А прочие деревни Сюрбеевы, которые построению города не мешали, оставил на своих местах, и от них сей город на чувашском языке получил свое наименование Сюрбя хола, каковое удержал и поныне». Автору настоящей книги, уроженцу дер. Новое Сюрбеево, что в 14 км от Цивильска, в детстве приходилось слышать от односельчанина Ф. П. Петрова, что на месте поселения наших предков, был основан Цивильск, вследствие чего жители этого селения подались на юг. Несколько дворов осталось в дер. Новое Сюрбеево, остальные отправились в степь - на территорию нынешнего Комсомольского района, где имеются селения, так-же называемые Сюрбеево. Расставанье между остававшимися в дер. Новое Сюрбеево и уезжавшими в степь было очень трогательным, многие рыдали, а один из уезжавших, от сильного волнения, бросил свой войлочный колпак в овражек. Есть предание о том, что Цивильск был поставлен в другом месте-то ли под дер. Вторые Тойзи, на левой стороне речки Шумаши, то ли западнее дер. Нюрши, около урочища Кун дут, то ли в поле Ката вёд под дер. Синьял-Убеево (ныне в Красноармейском районе). В городе, будто, была построена церковь, но ее колокол не зазвонил. Поэтому город перенесли в междуречье Большого и Малого Цивилей.

В предании о возникновении Ядрина говорится, что трое чувашских старейшин: Тогачь, родоначальник дер. Тогачь, Сарплат, основатель дер. Изванкино, и Азамат, основавший дер. Азамат (все три деревни ныне в Аликовском районе), «заспорили между собою, кому иметь у себя уездный город, намеченный царем». От царских наместников грамоту на право основания уездного города получил Тогачь. С ним начали воевать за грамоту Сарплат и Азамат (по другому преданию, Азамат был богатый и грозный чуваш, подчинивший себе окрестные чувашские деревни). Но «ночью на дом Тогача напал с помощью солдат другой знатный чуваш по имени Етёрне из дер. Ядрино» и присвоил грамоту. Так уездным городом стал Ядрин. Приведенные чувашские предания об основании Цивильска и Ядрина весьма характерны: по ним выходит, что сами князьки и старейшины чувашей были заинтересованы в постройке уездных городов. Конечно, не подлежит сомнению, что Цивильск был основан на месте "поселения чувашского сотного князька - дёрпу. Однако невозможно поверить преданию, что он был построен князем Пулатом, по его инициативе, с позволения Ивана IV. Документально известно, что Ядрин был основан на земле чувашей Ядринской волости в 1590 году, однако не по стараниям чувашских старейшин. И Цивильск, и Ядрин были поставлены русскими властями для укрепления своего положения после подавления восстания чувашских и марийских крестьян в 80-х годах XVI века. Приведенные предания, по-видимому, порождены чувством национального сознания чувашей той далекой эпохи. Русское предание сообщает, что во время последнего похода Ивана Грозного на Казань (в 1552 году) русские войска лили на месте будущего города ядра, что и отразилось в названии города. На самом деле маршрут войск Ивана IV не пролегал через места, близкие к будущему Ядрину, в районе города не было никаких следов литейного дела. Предание обязано своим появлением лишь созвучию слов ядро и Ядрин. Записано и другое предание о возникновении названия города Ядрина: в старину жили на месте города марийцы и чуваши, были там и татары. Из марийцев был богач витязь Чебак, а из чувашей богач Ядрый. От Чебака гора близ Ядрина получила название Чебаковской, а город сам получил название от имени чуваша Ядрыя. Когда горожане вытеснили прежних жителей за Суру, то чуваш Яд-рый поселился в верстах двадцати пяти от города на большой дороге, ведущей в город Козьмодемьянск, и это место слывет доныне как село Ядрино. Чебак поселился за Сурой, и на этом месте теперь село Чебаково (ныне оба села в Ядринском районе). До 1590 года Ядринская волость, существовавшая задолго до возникновения города Ядрина, входила в состав Чебоксарского уезда. У чувашей этой волости взяли земли под город и под стрелецкие пашни, взамен предоставив им земли «промеж речек Урги и Уронги и Мигины». Имеется много оснований считать, что город получил свое название от наименования чувашской деревни Етёрне (Ядрино), произносимого верховыми чувашами в форме Ятарна. Города являлись не только административными центрами. Вскоре после их основания в них возникли посады, где сосредоточивалось торгово-ремесленное население. Города, как центры торговли, ремесла и промыслов, играли важную роль в экономике Чувашии, связывали ее со складывающимся всероссийским рынком. Крестьяне сбывали в городах сельскохозяйственную продукцию, покупали изделия и товары, которые не изготовлялись в своем, в основном натуральном, хозяйстве. Городские ремесленники производили специфические изделия - некоторые металлические орудия труда, женские украшения, посуду и другие предметы домашнего обихода, употреблявшиеся только у чувашей. В городах была развита металлообработка, кожевенное и сапожное производства.

В чувашской песне встречаем такие строки:

Сапоги же, что мы носим,

Сшиты в Чебоксарах русским.

Важнейшим последствием вхождения чувашского народа в состав России явилось расширение территории его обитания. Как уже указывалось, в результате монголо-татарского ига чуваши вынуждены были оставить свои закамские и средневолжские земли, потеряв абсолютное большинство своей численности. Территория расселения чувашей сузилась в несколько раз. В середине XVI века одна группа чувашей обитала в центральных и северных районах территории современной Чувашской Республики (южная граница их земель проходила по реке Кубне), другая - в Приказанье и Заказанье, где от Казани на восток вплоть до Средней Камы широкой полосой растянулась Чувашская дорога (позднее Зюрейская дорога Казанского уезда). А территории современных Яльчикского, Комсомольского, Баты-ревского, Шемуршинского районов Чувашии, юго-западных районов и закамской части Татарстана, Ульяновской, Самарской, Пензенской, Саратовской областей представляли собой «дикое поле»-пространство без оседлого населения и поселений, где проводили лето ногайские и другие кочевые орды, а с 30-х годов XVII века - и калмыки. Отток населения из юго-восточной и южной частей Чувашии, юго-западной и закамской частей Татарии, с территорий Ульяновской и Самарской областей начался еще в XIII веке из-за монголо-татарских погромов. Полностью запустели эти районы во второй половине XIV- начале XV веков в результате грабительских нападений отрядов ордынских эмиров, вторжения Тамерлана в 1391 и 1395 годах, походов русских князей до 1431 года. После вхождения в состав России в Чувашии установились, как уже указывалось, мирные условия жизни и хозяйствования, прекратились разорительные военные действия, часто происходившие во времена господства казанских ханов. На чувашских крестьян были распространены развитая система феодальных отношений и права, устойчивые порядки ясачного податного обложения, отменены господствовавший при хане произвол при сборе податей и проводившиеся для этих целей грабительские военизированные экспедиции. Условия мирной жизни и спокойного хозяйствования и законный порядок, установленный в крае, введение устойчивых порядков земельных отношений и рентно-налогового обложения способствовали росту народонаселения, расширению запашки и массовому выделению от материнских селений дочерних- выселков. Этот процесс интенсивно шел с середины XVI до-конца XVIII веков, продолжался в XIX-первой половине XX веков. Только в северной и центральной частях Чувашии возникло около тысячи селений. Правительство России с привлечением оседлого, в том числе чувашского, населения Среднего Поволжья в XVI-XVIII веках построило Кубнинскую, затем Алатырско-Тетюшскую, Симбирско-Карсунскую, Закамскую, Сызранско-Пензенскую и Вторую Закамскую оборонительные линии (засечные черты), что обезопасило от вторжения кочевников большие пространства плодородных земель. С последней четверти XVI до начала XVIII века чувашские крестьяне возвратились в оставленные ими в XIV - начале XV столетий земли юго-восточной и южной частей Чувашии, вплоть до начала XX века интенсивно осваивали присурские леса нынешних Ибресинского, Шумерлинского и Красночетайского районов. В XVII-XVIII столетиях чувашские крестьяне Правобережья Волги, Приказанья и Заказанья переселялись также в Симбирский край и Закамье - на территории, ныне входящие в Татарстан, Ульяновскую и Самарскую области, а также районы Саратовского и Пензенского краев. (Правда, значительная часть приказанско-заказанских чувашей была отатарена.) Чувашский народ получил возможность вернуться на свои прежние, обжитые прадедами земли, вынужденно покинутые в XIII-начале XV веков, заново осваивать эти земельные площади. Здесь возникли сотни чувашских деревень. В XVII-XIX веках чуваши вместе с русскими, татарами, мордвой и марийцами участвовали в колонизации и освоении обширных и плодородных земель Башкирии и Оренбуржья. За четыре столетия после вхождения в состав России территория расселения чувашей увеличилась не менее чем в четыре раза.

В 1795 году в России чувашей насчитывалось 352000 человек обоего пола, из них 233897 человек (66,5 процента) проживали в Чувашии в границах современной республики, 118103 человека (33,5 процента)-за пределами территории республики. В XIX веке продолжалась миграция чувашей в Приуралье, но главными направлениями стали Сибирь и Дальний Восток (вплоть до Сахалина). Всероссийская всеобщая перепись населения 1897 года показала, что из 843755 всех чувашей в России 527573 человека (62,5 процента) проживали на территории современной Чувашской Республики, а 316182 человека (37.5 процента)-за ее пределами. В XX веке также продолжалась миграция чувашей в другие районы страны. По данным переписи 1989 года, в СССР числилось 1 млн. 839. тыс. 228 чувашей, из них 905614 человек, или 49,3 процента,-в Чувашской АССР, остальные проживали в Татарской АССР (134,2 тыс. человек), в Башкирской АССР (118,5 тыс.), в Куйбышевской области (около 115,0 тыс.), Ульяновской области (более 90 тыс.). От 10 до 30 тысяч чувашей числилось в Красноярском крае, Кемеровской, Оренбургской, Тюменской, Саратовской, Челябинской, Иркутской, Пермской, Волгоградской областях, Украинской, Казахской и Узбекской ССР, в г. Москве.

Такое расселение чувашей, то есть то, что более половины из их общего количества проживает за пределами Чувашской Республики, что неблагоприятно отражается на их национально-культурном развитии, нас огорчает. Однако процесс образования такой диаспоры был обусловлен исторически. Чувашское население, численно увеличившееся за четыре с лишним столетия после вхождения в состав России более чем в 10 раз, не могло разместиться на территории республики. В настоящее время плотность ее населения составляет 73 человека на 1 квадратный километр. Среди автономных республик, краев и областей России по плотности населения Чувашия занимает одно из первых мест. Расселение чувашей и возникновение новых селений в XVI-XIX веках нашло отражение и в документах, и в многочисленных преданиях. Большинство интересующих нас произведений несказочной прозы - это предания о селениях и местностях, то есть историко-топонимические. Во многих из них содержатся сведения об исторических событиях и лицах.

Вначале рассмотрим вопрос и связанные с ним предания о расширении пахотных площадей за счет расчистки леса под пашни и возникновении дочерних селений (выселков) в XVI-начале XX веков в северной и центральной Чувашии - на территории, ныне входящей в Козловский, Мариинско-Посадский, Чебоксарский, Моргаушский, Урмарский, Цивильский, Красноармейский, Аликовский, Ядринский, Янтиковский, Канашский, Вурнарский, Красночетайский и Шумерлннский районы. На этой территории в середине XVI века было свыше 300 чувашских деревень. С конца XVI столетия до 1780-1781 годов чувашские селения перечисленных районов входили в Яльчиковскую, Чекурскую, Андреевскую, Арийскую, Темешевскую, Шигалевскую, Карамамеевскую, Айбечевскую, Хозесановскую волости Свияжского уезда; Сундырскую волость Кокшайского уезда; Кувшинскую, Чемуршинскую, Сугутскую, Ишаковскую, Ишлейскую, Шерданскую, Кинярскую, Туруновскую, Алгашинскую волости Чебоксарского уезда; Сюрбеевскую, Богатыревскую, Тугаевскую, Второ-Тугаевскую, Убеевскую, Кошкинскую, Рунгинскую волости Цивильского уезда; Ядринскую, Выльскую и Сорминскую волости Ядринского уезда; Аликовскую, Тувановскую, Шуматовскую, Шумшевашскую и Яндобинскую сотни Юмачевской волости Курмышского уезда; Алдышевскую, Кобяшевскую н Тенякову сотни, Чигирееву пятидесятину Козьмодемьянского уезда. Волости сохраняли следы древней родо-племенной общности. В начале XVIII века Ядринский и Курмышский уезды были включены в Нижегородскую губернию, остальные чувашские уезды - в Казанскую. В 1780-1781 годах чувашские земли в пределах нынешней республики вошли в Козьмодемьянский, Тетюшский, Цивильский, Чебоксарский, Ядринский уезды Казанской губернии, Буинский и Курмышский уезды Симбирской губернии. Материнские селения центральной и северной Чувашии возникли в основном в XIII-XV веках, но некоторые из них были основаны еще в X-XII столетиях. Об их образовании было сказано в первой части «Чувашских исторических преданий». Согласно археологическим данным, письменным источникам и историческим преданиям, в связи с погромами монголо-татарских феодалов чуваши прибывали на территорию центральной и северной Чувашии - в лесистый район, где обитало незначительное количество марийского и чувашского населения-в XIII-начале XV веков. С территории современной Ульяновской области чуваши поднимались по рекам Свияге и Суре, из юго-восточных районов Чувашии - сухим путем, из Закамья - по Волге. На правобережье переправлялась и часть чувашей, вначале переселившихся из Закамья в Приказанье.

КРЕСТЬЯНСКОЕ САМОУПРАВЛЕНИЕ, в России система сословных органов самоуправления крестьянства. Общинное крестьянское самоуправление возникло с появлением соседской общины. Компетенция и функции крестьянского самоуправления регулировались нормами обычного права. Законодательная регламентация взаимоотношений органов крестьянского самоуправления и государственного управления впервые осуществлена в ходе земской реформы 1555-56, вводившей в черносошных землях земское управление. Распорядительным органом в крестьянской общине являлся сельский сход (мирской сход), состоявший из домохозяев (глав семей). Он решал вопросы земельного разверстания, тяглового обложения (за недоимки своих членов община до 1903 отвечала по принципу круговой поруки), определения мирских расходов, распоряжался мирскими оброчными статьями, с 18 века определял очерёдность при выполнении рекрутской повинности. Сход выбирал должностных лиц: сельского старосту, сотских и десятских для выполнения полицейских функций в пределах общины, сборщиков податей, рекрутских отдатчиков (сопровождали рекрутов до сборного пункта), целовальников (заверяли принятые сходом «приговоры», вели следствие по земельным и другим спорам). Рассмотрением внутриобщинных тяжб и мелких проступков занимался «суд стариков» (судебные функции помещики обычно изымали из компетенции крестьянского самоуправления).

Для проверки деятельности старост избирались «счётчики», а для распределения повинностей по тяглам - «окладчики». Исполнение обязанностей должностных лиц крестьянского самоуправления, как правило, не оплачивалось и поэтому ограничивалось определённым сроком (1-2 года). Наиболее развитые формы крестьянское самоуправление приобрело на Русском Севере.

В 1797 году среди казённых и удельных крестьян законодательно введено также и волостное крестьянское самоуправление. На волостном сходе представители всех общин волости, населённой казёнными крестьянами, решали общие вопросы, избирали волостного голову и волостного писаря, которые вместе со старостой села - центра волости составляли волостное правление. Деревни удельных крестьян объединялись в «приказы» (соответствовали волостям казённых крестьян); органы управления ими также именовались «приказами» и состояли из 4 должностных лиц, первоначально избиравшихся сроком на 3 года на общем сходе представителями всех селений приказа: приказной выборный, или голова; казённый и приказной старосты, писарь (при отсутствии грамотных крестьян писари нанимались из числа лиц, не принадлежавших к населению приказа). С 1808 года голова, казённый и приказной старосты (стали называться также заседателями приказа) избирались бессрочно путём сложной процедуры; голова утверждался в должности Департаментом уделов, а старосты - управляющими удельными конторами; приказные писари стали назначаться управляющими удельными конторами и числились в штате Департамента уделов, представляя его интересы. Волостной голова в казённых волостях и приказной выборный в удельных приказах являлись высшими должностными лицами волостного (приказного) крестьянского самоуправления; они отвечали за своевременный сбор податей во всех селениях волости или приказа, доводили до сведения крестьян законы и распоряжения, разбирали мелкие проступки и контролировали деятельность других должностных лиц крестьянского самоуправления. На практике нередко преобладающее значение в волостном правлении или приказе имел писарь, знавший законодательство и порядок делопроизводства. В 1808 году в каждом удельном селении введены две должности судей, или «добросовестных»; судьи избирались крестьянами ежегодно для разбора всех крестьянских «тяжеб и споров» в соответствии с нормами обычного права, их главной задачей было склонить тяжущихся к примирению; с 1827 года два добросовестных судьи избирались для всего приказа бессрочно, составляя одну приказную судебную инстанцию. При реализации Киселёва реформы 1837-41 в селениях государственных крестьян введены аналогичные низшие выборные судебные органы - сельские и волостные расправы. Деятельность общинных и волостных (приказных) органов крестьянского самоуправления находилась под жёстким контролем помещика или органов управления казёнными и удельными крестьянами.

После крестьянской реформы 1861 года и издания Положения о крестьянах, водворённых на землях имений государевых, дворцовых и удельных , система самоуправления государственных и удельных крестьян с небольшими изменениями распространена на всё крестьянство. Главное звено крестьянского самоуправления - община получила официальное название «сельское общество». Оно состояло у бывших государственных и бывших удельных крестьян из домохозяев одного селения, а у бывших помещичьих крестьян - из домохозяев, «водворённых на землях одного помещика» (часто включало одну или несколько деревень или, наоборот, несколько обществ могли находиться в одном селе). Практически все хозяйственные, общественные и полицейские дела крестьянства решались на сельских сходах (значение волостного схода было невелико). Сельский сход выбирал сельского старосту, писаря, сборщика налогов, десятских и сотских (последние с 1903 года постепенно заменялись наёмными полицейскими стражниками - одним на 2 тысячи жителей), а также, при необходимости, других должностных лиц - смотрителей запасных хлебных магазинов, лесных и полевых сторожей и др. Волостной голова и приказной голова получили название волостного старшины, волостная расправа и суд «добросовестных» - волостного суда [сельские расправы упразднены 22.12.1866(3.1.1867)]. Должностные лица крестьянского самоуправления переизбирались через 3 года (сборщики податей и члены волостного суда - через 1 год; с 1889 судьи назначались земскими начальниками сроком на 3 года из числа выбранных крестьянами кандидатов). Они не имели права уклоняться от избрания.

Назначение жалованья должностным лицам зависело от усмотрения сельского или волостного схода. С 1861 года крестьянское самоуправление находилось под надзором мировых посредников, с 1874 - присутствий по крестьянским делам, в 1889-1917 - земских начальников. Будучи подчинены местной полиции и администрации, должностные лица крестьянского самоуправления фактически входили в систему местного государственного управления; их функции как представителей государственной власти становились всё более обширными. С 1864 крестьянское самоуправление сосуществовало с всесословным уездным и губернским земским самоуправлением (смотри в статье Земства).

После Февральской революции 1917 года в связи с созданием волостных земств волостное крестьянское самоуправление упразднено. После Октябрьской революции 1917 года волостное крестьянское самоуправление вновь стало действовать в изменённых формах и существовало вплоть до укрупнения волостей в 1918 - начале 1920-х годов. Несмотря на учреждение сельских советов крестьянских депутатов (смотри в статье Советы местные), реальная власть на сельском уровне вплоть до конца 1920-х годов продолжала принадлежать традиционным общинным органам крестьянского самоуправления. Сельские советы фактически являлись исполнительными органами сельских сходов (по-прежнему состояли из домохозяев) и, по крайней мере в 1917 - начале 1920-х годов, избирались ими. Крестьянское самоуправление перестало существовать вместе с ликвидацией общины в ходе коллективизации.

Лит.: Труды Комиссии по преобразованию волостных судов. СПб., 1873-1874. Т. 1-7; Леонтьев А. А. Волостной суд и юридические обычаи крестьян. СПб., 1895; История уделов за столетие их существования. СПб., 1901. Т. 2; Бржеский Н. К. Очерки юридического быта крестьян. СПб., 1902; Страховский И. М. Крестьянские права и учреждения. СПб., 1904; Дружинин Н. М. Государственные крестьяне и реформа П. Д. Киселева. М., 1946-1958. Т. 1-2; Осокина Е. А. Делопроизводственная документация органов крестьянского самоуправления пореформенной России // Крестьянство Центрального промышленного района. Калинин, 1984; Зырянов П. Н. Крестьянская община Европейской России, 1907-1914 годы М., 1992; Местное самоуправление в России. Отечественный исторический опыт. Сб. документов (1861-1917 годы). М., 1998; Вронский О. Г. Крестьянская община на рубеже XIX-XX вв.: Структура управления, поземельные отношения, правопорядок. Тула, 1999; Френкель 3. Г. Волостное самоуправление. М., 1999; Местное самоуправление на Алтае. 1747-1919: Сб. документов. Барнаул, 2003; Соколова Н. В. Крестьянское самоуправление в Центральной России в 20-е годы XVIII в. // Исторические записки. М., 2004. Вып. 7; Яхшиян О. Ю. Общинное самоуправление и советы: местная власть в русской деревне в 1920-е годы М., 2006.

История сельской общины как сословного института, руководившего всей жизнью деревни - хозяйственной, общественной, семейно-бытовой, - прослеживается по историческим источникам со времен Русской Правды, своеобразного первого писаного государственного кодекса ХII в.

Территориальная (соседская) община была универсальной формой социально-хозяйственного бытия русского крестьянства, повсеместность ее распространения лишь свидетельствовала о ее необходимости и как бы "самовозникновении" на новых вновь заселяемых русскими крестьянами землях. Прослеживая этапы истории этого важнейшего института, следует прежде всего иметь в виду, что на протяжении веков его функции не оставались неизменными. Дело в том, что с усилением государственного аппарата и развитием феодального землевладения функции сельской общины медленно, но неуклонно сужались. Если по Русской Правде община привлекалась к судебно-следственному процессу, а ее представители - к княжескому суду и вплоть до XV в. она играла немалую роль в местном управлении (раскладка и сбор налогов, судебные разбирательства), то с расширением феодального землевладения ее роль в местном управлении все более и более умалялась. Поэтому историю сельской общины следует рассматривать в двух ракурсах - собственно государственном и внутридеревенском управлении.
Сельская община всегда оставалась основой организации земледельческого производства, и, естественно, землепользование и землевладение были для общин задачей первостепенной; поэтому разрешение этих задач играло очень существенную роль в жизнедеятельности общин, тем более когда дело доходило до государственного судебного разбирательства при возникновении споров и тяжб. Упрочению и развитию системы феодализма на Руси было свойственно правовое своеобразие разных общественных взглядов на земельную собственность. Государственная власть в лице великих князей московских неуклонно придерживалась убеждения, что вся земля составляет ее собственность и только ей принадлежит право безусловного земельного распоряжения. На этой правовой установке базировалась поместная система, когда служилый человек получал поместье на праве условного владения, до тех пор пока он (или его потомство) нес свои воинские обязательства. Феодальные владения - вотчины при всей безусловности права наследования по родственным линиям, тем не менее, находились под контролем княжеской (позднее - царской) власти, которая могла их конфисковать, ограничить права распоряжения и т.п. Только в XVIII в. господствующее сословие - дворянство добилось от верховной власти права собственности на свои земельные владения с безоговорочным распоряжением ими.
Общинное крестьянство, рассматривавшее свои владения как принадлежность всей общины, выработало на основе обычая свое право, в основе которого лежал принцип потомственного владения крестьянским двором и частью освоенных им общинных угодий.
Сохранившийся актовый материал XFV-XV вв. содержит любопытную формулу, как бы совмещавшую два принципа - государственного и обычного права. В различных документах, вышедших из крестьянской среды в связи с различными земельными спорами, эта формула звучала так - земля великого князя, а нашего (крестьянского) владения. Общины, сплошь и рядом представлявшие целые волости, жестко боролись за свои владения, и они часто обращались к великокняжескому суду.
Обращаясь к этим документам XIV-XV вв., можно увидеть некоторые черты крестьянского мировоззрения: черносошное крестьянство того времени признавало принадлежность земли великокняжеской власти и вместе с тем рассматривало землю как свою, волостную, находившуюся в его коллективном владении с правом распоряжения; оно же считало, что великокняжеская власть обязана охранять крестьянское общинное черносошное землевладение, а тем самым и саму общину (Черепнин, 1960. С. 264, 266, 268, 274, 275). По крайней мере с конца XV в. государственное писаное право учитывало нормы, определявшие положение мирских сообществ, и регулировало в той или иной степени их отношения с верховной властью и ее представителями на местах. Жалованные грамоты великих князей и судебники 1497 и 1550 гг. законодательно упрочивали положение мирских крестьянских представительств в системе местного управления. Крестьянское владение угодьями в границах общины-волости в равной степени прослеживалось повсеместно, вне зависимости от того, были ли они черносошными, дворцовыми или входили в состав феодальных вотчин. Община-волость обладала немалыми правами, которые в значительной степени вытекали из структуры ее существования. Община-волость возглавлялась волостным сходом, который выбирал должностных лиц волости (старост, сотников, или соцких), раскладывал и утверждал возлагаемые на волость повинности. Эта демократично выборная организация обладала немалой и разносторонней властью; за ней оставались судебно-розыскные функции, сохранявшиеся со времен Русской Правды, организация выполнения государственных повинностей, распоряжение вымороченными и свободными земельными угодьями и прием новых поселенцев, надзор за состоянием общинных угодий и их охрана от внешних посягательств. Все эти хозяйственно-административные, фискальные и полицейские функции общины-волости силой обстоятельств заставляли считаться с ней и центральные дворцовые управления и местных феодалов-соседей. В лице своих выборных представителей община-волость выступала со своими жалобами непосредственно перед верховной властью. Она же охраняла установившийся обычай отмечать храмовые праздники с их "пирами" и "братчинами", на которых могли обсуждаться и решаться местные дела {Покровский Н.Н., 1973. Гл. 2). Вместе с тем актовые источники XTV-XV вв. позволяют судить об определенном этапе в истории сословной крестьянской организации в системе феодального государства, в котором именно общинное землепользование, как это ни парадоксально, облегчило верховной власти, не встречавшей сопротивления частных земельных собственников, объявить себя верховным собственником земли, сохраняя за общинами функции местного самоуправления и тем самым инкорпорируя их в систему государственного управления. Следует иметь в виду, что этот этап заложил в крестьянском самосознании глубокий след - двойственная основа земельного права навеки оставалась в сознании крестьян-общинников, а общинная организация оставалась основой сельского существования и хозяйствования, несмотря на серьезнейшие изменения в дальнейшем крестьянского бытия.
XVI век положил начало трансформации общинной организации. Именно с этого времени начались массовые расхищения волостных земель все более и более умножавшимися помещиками. Создание поместной системы привело к гибели общину-волость в центральных уездах России. Община из волостной организации превращалась собственно в сельскую и замыкалась в своей деятельности границами частнофеодальных владений, а жизнь крестьян-общинников регламентировалась "кодексами" помещиков и вотчинников, о чем можно судить по сохранившимся материалам более позднего времени (XVII-XVIII вв.).
В областях, где поместное замлевладение не получило развития, община-волость продолжала существовать, местами вплоть до второй половины XIX в., в ее истории основным мотивом становится борьба с все более усиливавшейся бюрократизацией местного управления. Общины-волости сохранились прежде всего в северной, заволжской части России, в Поморье - от Карелии до Урала. До середины XVI в. местное управление в этом регионе возглавлялось присылавшимися из Москвы кормленщиками, с которыми общины-волости, отстаивая свои прерогативы, вступали в острые противоречия. В середине XVI в. правительство Ивана IV распространило на северный регион земскую реформу, по которой все местное управление передавалось выборным органам общин-волостей (сходам разных рангов и выборным на них должностным лицам) {Носов; Копанев, 1978). Эта система сумела пережить террор опричнины и существовала до конца XVI в., пока в России не началось введение на местах воеводского управления, с которым общины-волости фактически делили власть. В XVII в. земское управление достигло своего расцвета, о чем свидетельствует классическое исследование М.М. Богословского, в котором автор подробно исследовал земельные отношения на Севере, структуру земских миров с их многочисленными функциями как "хозяйственного союза, церковной общины и юридического лица".
Норма Соборного уложения 1649 г., прикрепившая крестьян к земле, на Севере фактически не действовала, при сохранившемся на праве обычая подворно-потомственным владении наделом и праве пользования общинными угодьями севернорусский крестьянин пользовался свободой в хозяйственной деятельности. Правительство безуспешно стремилось предотвратить переселения черносошных крестьян (особенно в Сибири), но исходило не из нормы Уложения, а из фискальных интересов казны; в конце концов для него было безразлично, где платил государственные налоги черносошный крестьянин. Сами же общины-волости вовсе не были сторонниками запрета передвижения своих членов (Копанев, 1984. С. 56-66).
В XVIII-XIX вв. севернорусская община сохранила свою внутреннюю сущность, хотя подвергалась беспрерывному давлению со стороны системы централизованного государственного управления; "попечительство" губернских властей вело к их вторжению во внутреннюю жизнь общины, которая превращалась в низшее звено административно-фискального управления.
Земские миры Севера сыграли огромную роль в сохранении гражданского самосознания в среде северного крестьянства и посадского населения, что проявилось в годы польской интервенции в начале XVII в., в активной его роли в работе земских соборов, в годы деятельности Уложенной комиссии 1760-х годов и в повседневном отстаивании своих прав. Более того, именно севернорусское крестьянство, сыгравшее первостепенную роль в хозяйственном освоении Сибири, принесло туда земские традиции.
Возникновение сельской общины в первые же десятилетия освоения Сибири севернорусским крестьянством свидетельствовало о ее необходимости для переселения и тем самым естественности ее регенерации на вновь заселяемых местах. Типологически сибирская община была близка к севернорусской, коль скоро она вырастала на основе общественных представлений первых переселенцев. Фактически она проходила тот же путь развития, как и на Севере, с той лишь разницей, что российская действительность XVII-XVIII вв. существенно ускоряла движение этой социальной организации на ее пути к низшей административной инстанции. Уже первые поколения русских переселенцев доказали местной и центральной властям всю тщетность попыток лишить их права передвижения. Было вполне очевидно, что земледельческое освоение сибирских земель может опираться только на хозяйственный опыт, принесенный переселенцами. Документы XVII в. неоспоримо свидетельствуют об использовании этого опыта не только с чисто хозяйственной точки зрения, но и с социальной.
Нарождавшееся сибирское крестьянство в своих обращениях (челобитных) к властям сплошь и рядом действовало от имени не одного селения, а нескольких, что позволяет думать об образовании общин-волостей. В процессе земледельческого освоения земель и создания пашен образовывались "повальные" объединения, явно общинного происхождения. Эти объединения, совместно проводя освоение угодий, создавали основу обычно-правового семейно-насле детве иного владения землей. О роли общины в общественной жизни сибирского крестьянства четко свидетельствуют документы, обращенные к местной и центральной власти (Александров В.А., Покровский Н.И. Гл. 1). По сути дела эти обращения касались очень разных обстоятельств местной жизни - обложения и несения повинностей, порядка землепользования, полицейско-административного надзора, личных обязательств общинников, злоупотреблений и превышения власти приказчиков, назначавшихся воеводами, выборов общинами старост и выдачи им мирского "выбора" и т.п. Многообразие всех этих житейских обстоятельств, не говоря уже о прямых столкновениях общин с местной администрацией, свидетельствовало о широте мирского мышления, четко отражавшего не только сословные интересы, но и представления крестьян о значимости и возможностях своего сословного органа.
Официально территориальные общины-волости были признаны положением 1797 г., по которому в них устанавливалась численность населения, но фактически они складывались много раньше, а их выборные органы утверждались уездной или заводской администрацией и до 1780-х годов.
В процессе бюрократизации местного управления по указу 1805 г. в общегосударственном масштабе повелевалось на волостных сходах собираться только дворохозяевам; в 1822 г. было определено количество сельских поверенных, которые могли представлять свои селения на волостных сходах. Тем не менее сходы по-прежнему выражали прежде всего интересы миров. Весьма показательно в этом отношении существование выборных мирских поверенных, которым поручалось разрешение всяких сельских дел с местной администрацией и которые, по крестьянскому убеждению, обладали личной неприкосновенностью. И в XVIII и XIX вв. волостная община не только занималась раскладкой податей и повинностей, но и активно боролась за возможность их выполнения, исходя из своих трудовых и материальных ресурсов. Общины, регулируя сельскую жизнь, в Сибири даже брали на себя функции Синода и сами выносили решения о разводе мужей и жен. Таким образом, волостная и составлявшие ее сельские общины при всех возлагавшихся на них административно-управленческих функциях сохраняли свой авторитет социальной организации сибирских крестьян.

Сельская община, попавшая в центральных районах Европейской части страны в условия крепостнической, личной зависимости от феодалов-землевладельцев, шла своим путем, и ее общественная роль приобретала специфические черты, отражавшие социальную приниженность местного крестьянства по сравнению с севернорусским и сибирским. Гибель черносошных общин-волостей в центре страны особенно очевидна стала во второй половине XVI в. с развитием поместной системы. Селения замыкались в рамках сельских общин; однако, несмотря на то что административно-хозяйственные, фискальные, полицейские функции по управлению поместьями и вотчинами дворцовых и монастырских владений находились в руках их владельцев, осуществление этих функций вовсе не обходилось без участия представителей сельских общин. Старосты и целовальники, как выборные представители миров, постоянно упоминаются в самых разнообразных документах XV-XVI в., именно к ним обращаются дворцовые грамоты, отписки помещиков и вотчинников.
Так или иначе регулирование в исполнении тяглых обязанностей крестьян происходило при взаимодействии владельческого аппарата управления и общинных представителей. Разумеется, степень подчинения общинного аппарата управления аппарату вотчинному зависела от общего процесса "освоения" феодалами общины, в котором она при всех обстоятельствах попадала в ситуацию безусловно проигрышную. Первоначально даже в XV-XVI вв. общинное управление вторгалось главным образом в сферу выполнения тягла, что так или иначе влекло за собой изменения в системе общинного землепользования, когда феодал заводил собственное пашенное хозяйство. При этом распределение тяглых обязательств между отдельными дворохозяевами порождало необходимость их соответственного уравнения в землеобеспечении, а так как в силу естественной демографической изменчивости состояния рабочих возможностей каждого двора возникала потребность постоянного пересмотра уровня этого землеобеспечения (тем более сужавшегося в силу развития собственно барской пашни), то следствием всего этого явилась замена наследственно-подворного принципа деревенского землевладения на принцип предельно-уравнительный. Это изменение происходило стихийно и было результатом общинной инициативы.
Одновременно происходило усиление частнофеодального надзора над общественной и семейной жизнью деревни. Феодальная регламентация поместной деревни отразилась в сохранившихся частновладельческих "кодексах", в которых владельцы по-разному определяли роль сельской общины и ее функции. В основном эти "кодексы" составлялись на протяжении XVIII в., т.е. на заключительном этапе "освоения" феодалами деревни. По этим своеобразным документам прослеживался очень разный подход частнофеодальной правовой мысли к определению функций сельской общины {Александров В.А., 1976. Гл. 2). Лишь меньшая часть русских помещиков стремилась максимально регламентировать все обстоятельства деревенской жизни и поставить общины в условия чисто полицейского мелочного надзора. Такие случаи наблюдались только в барщинных хозяйствах, где каждый шаг крестьянина подпадал под какой-либо параграф барской инструкции. В таких имениях роль общинных представителей низводилась до уровня надсмотрщиков и доносчиков, а изредка случалось даже упразднение общины. К такой системе склонялись видные политические деятели первой половины XVIII в. - А.П. Волынский, В.И. Татищев, чуть позднее - Самарины, Шепелевы и др.
В оброчных имениях, наоборот, помещики или вовсе не вмешивались во внутреннюю жизнь деревни и интересовались лишь фискальными поступлениями, либо формально передоверяли все функции управления при своем общем контроле выборным общинным представителям (бурмистрам и старостам). Такое управление известно с XVIII в. в имениях кн. Г.В. Грузинского, И.И. Шувалова, кн. С.Г. Куракина, В.Г. Орлова и многих иных. Разумеется, в этих случаях сельская община полностью сохраняла свои функции по управлению деревней, причем наблюдалось даже своеобразное взаимовлияние функций общинных и вотчинных административных "управителей". Так, у Орловых все нити управления их огромными владениями стягивались в главной конторе, за которой оставлялся общий надзор и решения по спорным вопросам. Между тем бурмистры, управлявшие отдельными вотчинами, и прочие "чины" выбирались миром; они же осуществляли все административные и судебные функции внутри поместья.
Ежегодно мир избирал комиссию счетчиков по проверке мирских расходов, комиссию по определению оброчных обязательств каждого двора, а отсюда и его земельного обеспечения. В случае необходимости решать иные наиболее важные вопросы эпизодически создавались мирские комиссии, решения которых утверждались сходом (рекрутские наборы, спорные семейные отношения и т.п.). Орловы строили свое управление вотчинами прежде всего с учетом мирских традиций и крестьянской взаимопомощи. Есть свидетельства, что именно поэтому "кодекс". В.Г. Орлова пользовался популярностью среди русских помещиков конца XVIII-началаXIX в.
Наконец, существовал третий вариант отношений между помещиками и крепостными крестьянами, когда сельское управление основывалось на смешанном вотчинно-общинном принципе, при котором за общиной сохранялись существенные права по контролю над вотчинной администрацией. По сохранившимся систематическим данным о деятельности мирских сходов в с. Писцово Не-рехтского уезда (за 1730-1790 гг.), принадлежавшем кн. Долгоруким, в с. Никольском Рыбинского уезда (за 1770-1812 гг.), принадлежавшем Орловым, и в с. Аксеново Чухломского уезда (за 1809-1820 гг.), принадлежавшем Дмитриевым-Мамоновым, отчетливо прослеживается их компетенция в тех случаях, когда общинная самодеятельность не была задавлена вотчинными управителями (Александров В.А., 1976. С. 139). Как правило, преимущественное внимание на сходах уделялось тяглому обложению, земельным и финансовым вопросам; систематически на сходах осуществлялись выборы общинной администрации и мирских комиссий, а также разбирались частные жалобы, иски, просьбы по имущественным, семейным и иным делам, выносились решения по мелким судебным делам и мирской помощи; эпизодически сходы обсуждали порядок выполнения рекрутской повинности и иных натуральных государственных повинностей (дорожной, мостовой и т.п.), обеспечения приходской церкви и местного причта.
После ожесточенной полемики перед реформой 1861 г., посвященной судьбе сельской общины, она была сохранена. Законодательно были обусловлены общинное устройство и его взаимосвязь с общим государственным управлением. В целом община оставалась социальной организацией крестьянства. Более того, государственная власть при проведении судебной реформы 1860-х годов, направленной на создание общей межсословной системы судопроизводства, вынуждена была для разрешения гражданских дел между крестьянами учредить особые волостные суды, где делопроизводство осуществлялось в большей степени на основе обычного, но не государственного права.
Учреждение волостных судов объяснялось тем, что нормы деревенского общежития и семейного быта, строго соблюдавшиеся среди крестьянства, сплошь и рядом противоречили государственному гражданскому праву. Общинное крестьянское мировоззрение, сохранявшееся в эпоху развивавшегося аграрного капитализма, усложняло положение общины как социальной организации мелких производителей, где сохранялись традиционные мирское управление, порядок землепользования и бытового уклада. Освобожденная от помещичьей власти земельно-передельная община законодательно получила право коллективной собственности на землю и распоряжалась ею по своему традиционному усмотрению. Однако административный надзор местных властей и учрежденный в 1880-е годы институт земельных начальников сужали демократизм общинных сходов; переделы и выход из общины затруднялись. В регионах с наследственно-подворным общинным землепользованием в зависимости от местных обстоятельств сохранялись старые и возникали новые правила землепользования. Так, в Сибири общими чертами землепользования оставались захватные права на пахотные участки и общая собственность на все остальные угодья (сенокосы, леса, рыбные ловли и т.д.); община усиливала регулирование в пользовании наследственных усадебных участков, сенокосов и пастбищ, участков под заимками.
Во второй половине XIX в. повсеместно усиливалась распорядительная роль общины в землепользовании. Сельская община, веками проявлявшая удивительную приспособляемость к изменявшимся условиям существования деревни, в конце XIX - начале XX в. находилась в трудной ситуации. Она оставалась сословной, крестьянской организацией, но неделимая общинная собственность на землю все более вступала в противоречие с развивавшимся аграрным капитализмом. В 1906 г. царское правительство реформой П.А. Столыпина попыталось разрешить это противоречие, предложив крестьянам-общинникам выделяться вместе с наделом (на праве собственности) из общины "на хутора" и, чтобы разрядить земельный голод и социальную напряженность в центральной русской деревне, тем более способствовать переселенческому движению в Сибирь, Среднюю Азию. Однако широкие слои крестьянства, видевшие в общине социальную защиту, стали противодействовать растаскиванию общинной земли, и цель реформы П.А. Столыпина достигнута не была.
Февральская и Октябрьская революции также не способствовали дальнейшей эволюции общинной организации. Советская власть, выступая за национализацию земли и превращение общины в "демократический соседский союз" земельных пользователей, по сути дела вернулась к типологически пройденному этапу владения земли государством. По принятому в 1922 г. земельному кодексу, община признавалась самоуправляющейся преимущественно в поземельном отношении организацией с уравнительным землепользованием отдельных хозяйств и совместным использованием угодий. Но уже спустя семь лет сплошная коллективизация уничтожила мелкого сельского производителя, а с ним и его общину, превратив русского крестьянина в наемного рабочего с клочком приусадебной земли. Гибель сельской общины, возможности которой не были исчерпаны на пути кооперации сельскохозяйственного производства, имела тяжелые последствия для России.
Сельская община, помимо своей социальной значимости, поддерживала традиционные представления огромной массы сельского населения о сохранении угодий и порядка их использования (сплошь и рядом экологического характера), о нормах и формах общественного и соседского поведения в разных возрастных группах (Громыко, 1986), об обрядах и праздниках, связанных с циклами сельского производства. Иначе говоря, община содержала в себе воспитательную функцию, которая с огосударствлением деревни и всевластием местных властей разных рангов размывалась в среде сельских жителей; вместе с ней исчезали целые пласты народной культуры (праздники, развлечения, фольклор, историческая память и т.п.).

Как и до XVIII в., каждая община оставалась самодостаточной, хотя ее связи с внеш­ним миром посредством прежде всего рынка в течение XVIII – первой по­ловины XIX в. возросли. По-прежнему двойственность стоявших перед общиной задач – служение крестьянству и государству – обусловливала наличие в ней двух структур – официальной и неофициальной. Офици­альная структура деревенской общины предназначалась для реализации государственных задач, неофициальная – для реализации групповых и со­словных интересов крестьянства. Неофициальная структура не санкциони­ровалась государством де-юре, но и не отвергалась им, так как взять на себя выполнение ее многочисленных функций государство и помещики не имели возможности. Обе структуры не могли быть разграничены друг от друга, соответственно и строгого разделения функций между ними не могло быть. Несмотря на это, крестьяне, государство и помещики отчетливо отделяли их друг от друга, основываясь на простом критерии: что существует по за­кону или распоряжению властей и удовлетворяет их интересы – то казенное и помещичье, что существует по обычаю и традиции и удовлетворяет по­требности крестьян – то мирское. Попробуем и мы разделить и проанали­зировать порознь обе структуры с точки зрения: 1) права и морали, которые диктовали нормы жизни и поведения; 2) способов воздействия, с помощью которых поведение крестьян приводилось в соответствие с правом и мора­лью; 3) органов управления и руководителей, которые осуществляли теку­щее руководство.

В императорский период официальное право применялось главным об­разом к некрестьянам. По отношению к крестьянам закон имел силу в трех случаях: 1) когда они вступали в отношения с государством, например, при уплате налогов, выполнении рекрутской, дорожной и других повинностей; 2) когда они имели дела с некрестьянами, например, заключали с ними сдел­ки, совершали в отношении их преступления и т. д.; 3) когда они сами обращались к коронным властям за помощью, с жалобами или в коронный суд. Большее число гражданских и уголовных дел, касающихся крестьян, регулировалось обычным правом. Оно не было кодифицировано, в приме­нении его норм не было четкости и единообразия, дела решались применительно к конкретному случаю. Между законом и обычаем име­лись серьезные различия, что являлось главным фактором частых конфлик­тов между крестьянами, с одной стороны, и помещиками и государством, с другой. В сущности все бунты крестьян имели правовую основу – расхож­дение между законом и обычаем, так как многое из того, что казалось спра­ведливым крестьянам и соответствовало обычаю, не казалось правильным администрации и помещикам и не соответствовало закону, и наоборот. В сборнике В. И. Даля все пословицы отзываются о законе отрицательно («Где закон, там и обида»; «Хоть бы все законы пропали, только бы люди правдой жили»), напротив, обычай уважается, ставится выше закона («Обычай стар­ше, сильнее закона») и рассматривается как выражение правды, как руко­водство к жизни («Не нами установилось, не нами и переставится»; «Не дол­го той земле стоять, где учнут уставы (обычаи) ломать»). Несмотря на это, до середины XIX в. государству удавалось удержи­вать конфликт между законом и обычаем в определенных рамках, а многие нормы обычного права даже использовать в своих интересах, например, об­щинную форму собственности, переделы земли, круговую ответственность за налоги и нераскрытые преступления. Нега­тивная оценка крестьянами закона вовсе не свидетельствует об их нигилизме к правовому регулированию общественных отношений, как часто думают и ради доказательства чего цитируют эти пословицы. Негативизм к закону указывает лишь на наличие противоречий между ним и обычаем.

Противоречия наблюдались также между моральным кодексом крестьян­ства и кодексом, действовавшим в среде других сословий. Эти противоречия касались как существа этих норм, так и их применения. Например, с точки зрения крестьянина, было аморально не накормить незнакомого проезжего человека и не предоставить ему ночлег, или отказать нищему и сироте в помощи, или не угостить гостя; аморальным считалось брать проценты за данные в долг деньги, не прийти на помощь односельчанину, попавшему в беду (пожар, падеж скота и т. д.). С точки зрения крестьянина, обмануть соседа или родственника – аморально, а обмануть в интересах крестьян чи­новника или барина – безнравственным не считалось; украсть что-либо у соседа, нарушить его межу, нарубить дров в общинном лесу – аморально, а нарвать фруктов в помещичьем саду, нарубить дров в его лесу или запа­хать его землю – вовсе не безнравственные поступки. Отсюда проистекала противоречивость в оценках нравственных устоев крестьянства со сторе ы образованного общества. Одним «сельский люд представляется каким-то из­вергом, отребьем рода человеческого, лишенным всякого понятия о законе, нравственности, справедливости и долге», другие считали крестьян «чуть ли не аркадскими пастушками», а дворянство славянофильских убеждений переносило «на крестьян все самые светлые и высокие идеалы человеческого совершенства», – констатировал известный историк, публицист, бывший по совместительству и помещиком, К. Д. Кавелин.

На практике поведение отдельных крестьян нередко отклонялось от общепризнанных в общине норм. Тем не менее именно они являлись стерж­нем реальных взаимоотношений, на них ориентировалась община, заставляя отклонившегося от них человека вернуться на путь истинный с помощью хорошо разработанной системы социального контроля и наказаний. Наибо­лее действенными были неформальные социальные санкции. Нарушителя изводили «шпильками», прозвищами, пренебрежительным отношением, сме­хом, выставлением в смешном свете и переоценкой его качеств с помощью сплетни. Сплетня, или молва, была вездесуща, как говорила пословица: «Молва в окно влезет; молву поветрием носит; от молвы не уйдешь». Она угрожала человеку потерей уважения, дурной славой и ухудшением его от­ношений с односельчанами: «Дурную славу нажить – как пить попросить; в хорошие люди попасть – не стожок скласть». Стандарты общины ощуща­лись весьма сильно, и сообразовываться с ними приходилось со всей серьез­ностью, так как нарушать ожидания тех, с кем человек привык считаться, с кем себя отождествляет, к кому эмоционально привязан, психологически очень трудно и опасно. Мало кто мог долго вынести состояние враждебнос­ти с общиной. После того как неформальные санкции против нарушителя оказывались бессильными, вступали в силу формальные санкции – штраф, наказания розгами, конфискация и распродажа имущества, арест, исключе­ние из общины, сдача вне очереди в солдаты, отправление в ссылку или тюрьму. В редких случаях, когда речь шла о конокрадах, неисправимых злостных ворах, крестьяне применяли самосуд, кончавшийся, как правило, смертью. Несмотря на всю тяжесть формальных санкций, неформальный кон­троль играл все же более важную роль. Общественное мнение оказывало сильное и постоянное давление на крестьян, сводя на нет отклонения от принятых норм поведения. «Слово держат все; слово же, то есть мирское неодобрение, более всего наказывает. Телесные наказания употребляют для непослушных и невоздержанных. Денежного штрафа очень боятся, но еще больше – общественного неодобрения, бросающего порок на весь дом». Общественное мнение иногда оформлялось письменными или устными при­говорами крестьянских сходов, но чаще всего оно выражалось неформально, в устной форме – в насмешках, замечаниях, восхищении. Общественное мнение не только осуждало и высмеивало неловкость, физическую слабость, неспособность делать нормальную для крестьян работу, но и выражало одобрение лицам, добивавшимся успехов в хозяйстве, ремесле, пении и т. п.

Для крестьянина имело значение мнение не только односельчан, но и жителей ближайшей округи, с которыми он постоянно общался. Кавелин рассказывает показательный в этом отношении случай. В 1861 г. он как по­мещик составил полюбовно со своими крестьянами уставную грамоту о раз­деле земли и условиях ее выкупа. Но по закону грамота вступала в силу только после утверждения ее властями. Кавелин полагал, что до этого мо­мента отношения между ним и его крестьянами должны были оставаться на прежних основаниях. Однако крестьяне отказались идти на барщину. «Слух о том, что мы вышли на чистую волю, – говорили пришедшие к нему объ­ясняться старики, – разошелся на сто верст кругом нас, а мы (на барщине)будем работать? Каждый будет над нами смеяться; и то уже работники наши, глядя на наши сборы, дразнят нас: где же ваша чистая воля? Нам стыдно им в глаза глядеть. Уж если такой позор нам выносить, так пусть лучше нас мировой посредник разведет и пойдет дело по закону, как ему быть». Кавелин поделился с крестьянами своими опасе­ниями в том, что они, когда уставная грамота будет утверждена, могут от­казаться от достигнутых условий, а на барщину все равно не пойдут, ибо отмененную однажды барщину восстановить невозможно. Крестьяне попро­сили Кавелина провести на земле черту и сказали: «Кто согласен подписать грамоту, пусть становится по правую руку (от черты), а кто не согласен – по левую. Да смотрите, старики! Кто теперь смолчит, а после станет спорить, того мы накажем розгами. Говори теперь: кто с чем не со­гласен». Все до единого перешли на правую сторону. «Давайте же руки для большей прочности вашего слова», – сказал Кавелин. Все до единого подали руки: рукобитье при заключении сделки было равноценно клятве.

Наличие сильного социального контроля в общине на­ходит свое объяснение в том, что в рассматриваемое время крестьяне не обладали еще способностью к сильному внутреннему самоконтролю. Как из­вестно, самоконтроль может основываться на страхе наказания и ожидании награды (внешний самоконтроль) или на сознательном и добровольном сле­довании существующим правилам и нормам поведения (внутренний само­контроль). При преобладании внешнего самоконтроля необходим аппарат наблюдения и принуждения, потому что человек, поступивший не по пра­вилам, не «казнит самого себя», а, напротив, может быть довольным тем, что его проступок остался незамеченным. Так, например, ведут сеоя дети. Взрослые крестьяне в своем кругу, в своем мире отличались в целом мо­ральным поведением и при совершении проступков, которые рассматрива­лись не только как преступление, но и как грех, страдали угрызениями совести: «Злая совесть стоит палача»; «С совестью не раз­минуться, душа не сосед – не обойдешь». Однако имеющиеся данные позволя­ют думать, что поведение крестьян в большей степени основывалось на внешнем контроле, на убеждении, что все поступки человека учи­тываются Богом, на жела­нии избежать наказания в этом или потустороннем ми­ре, а также на стремлении иметь хорошую репутацию у односельчан, что нашло от­ражение в пословице: «Грех не беда, молва не хороша. Что-то скажут на улице». Угрызения совести, когда они случались, отражали не столько раскаяние перед внутренней совестью, сколь­ко перед Богом, которому все грехи известны: «Все на свете по грехам нашим дает­ся». При недостатке внешне­го контроля как христиан­ские заповеди, так обычай и закон довольно легко нару­шались («Без греха веку не изживешь, без стыда рожи не износишь»; «Кто Богу не грешен, царю не виноват?»). Этому имелось даже моральное оправдание: «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься». Крестьяне с легкостью присваивали найденные вещи, даже если они точно знали, кому они принадлежат: «Плохо лежит – брюхо болит, мимо пройти – дураком назовут». Один современник отмечал: «Мелкое воровство – дело самое обыкновенное и совершается на каждом шагу, так что его и преследовать нельзя: сил не хватит. Воровство съестного есть что-то физиологическое, такое же неотразимое и невольное, как страсть к вину», что отразилось в пословице: «Грех воровать, да нельзя миновать». Известный писатель В. Г. Короленко, разделявший в молодости народнические иллюзии и верив­ший в глубочайшую нравственность крестьян и их неспособность нарушить нравственные законы, был глубоко разочарован, когда при близком знаком­стве с крестьянами не обнаружил этого. «С глухими местами у нас вообще связано представление об элементарных, простейших добродетелях. Я сна­чала думал то же, видя, например, как хозяева оставляют избы без запоров. Значит, думал я, хоть кражи-то здесь неизвестны. Но и в этом я ошибся. Впоследствии меня поразило обилие глаголов, которыми обозначалось по­нятие кражи. <...> Вообще на прочность этой первобытной нравственности рассчитывать нельзя. Это какое-то странное состояние неустойчивого нрав­ственного равновесия, могущее качнуться в любую сторону».

В общине существовала структура должностей: староста, сборщик пода­тей, писарь, десятские, сотские и т. п. Коронная администрация в государственной деревне и помещики в своих вотчинах, как правило, не решались назначать на общественные должности своих, независимых от общины лиц – это было бы дорого и неэффективно. Они использовали руководите­лей выдвигаемых самими крестьянами, контролируя их выбор. Но, делегируя выборным власть, они вместе с тем строго контролировали выполнение ими полицейских и податных обязанностей. Деятельность выборных по организации повседневной жизни деревни мало заботила власти, но зато очень волновала общину, и в этой своей ипостаси выборные находились под ее неусыпным контролем. За плохое выполнение официальных обязанностей выборных ожидало наказание со стороны коронной администрации и поме­щика а за нерадение об общинных интересах – осуждение и санкции со стороны крестьян. Как показывает практическая деятельность выборных, они крайне редко выходили из-под контроля общины и превращались во враждебную и стоящую над крестьянами силу. Причины этого состояли в том, что выборные регулярно переизбирались, не имели никаких существен­ных привилегий (не освобождались даже от платежа налогов и повинно­стей), продолжали заниматься крестьянским трудом, находились под кон­тролем общественного мнения, в случае злоупотребления властью им грозил крестьянский самосуд. Словом, выборные не теряли связи с крестьянством, и их интересы в большей мере совпадали с интересами общины, чем поме­щика или коронной администрации. Как правило, выборные выступали в роли защитников общины, ее ходатаев, организаторов. Несмотря на угрозу наказания, часто именно выборные возглавляли крестьянские бунты. Есте­ственно, положение выборных, обязанных служить двум господам одновре­менно, было нелегким, и важные общественные должности рассматривались крестьянами как почетная, но тяжелая обязанность. «В попах сидеть – кашу есть, а в сотских – оплеухи. На старосту не челобитчик, а от миру не прочь», – говорили крестьяне.

Когда же выборные забывали об интересах крестьянства – это иногда случалось в помещичьих имениях, против них принимались ответные меры. Такие выборные переизбирались, а если власти защищали их, крестьяне не останавливались и перед бунтом. Наиболее часто отрывались от крестьян писари, должность которых за отсутствием грамотных в деревне нередко превращалась в наследственную. Пользуясь неграмотностью крестьян, неко­торые из них злоупотребляли властью, использовали общественную долж­ность для личного обогащения. Но в конце концов, когда крестьянам ста­новились известны злоупотребления выборных, они добивались их смещения, если власти не шли на уступки – применялся самосуд. Таким образом, выборные являлись одновременно официальными и не­официальными руководителями. Будучи утвержденными властями, они яв­лялись официальными должностными лицами и обязаны были проводить в жизнь официальные интересы, но, как избранные на общественные долж­ности по воле крестьян, они должны были выражать и в действительности выражали крестьянские интересы.

Мирские дела находились в руках наиболее солидной части крестьянст­ва, поскольку важные выборные должности занимали «мужики зажиточные, порядочные и добрые», «честного поведения, предпочтительно грамотные, сметливые, рассудительные, во всех отношениях ловкие», обычно в возрас­те 40-60 лет. При избрании на самую важную должность старосты сход принимал решение, или выбор, которое включало формулу доверия («мы ему верим; понеже он человек добрый и правдивый, истинное его дело оу-дет») и обязательство крестьян быть ему послушными («а нам, мирским лю дям, быть ему во всем послушным»). По окончании службы выборный по­лучал утвержденный на сходе аттестат, в котором оценивалась его работа. Вот выдержка из типичного аттестата, выданного старосте: «В бытности его во управлении сей должности вел себя добропорядочно, с подчиненным ему обходился благопристойно, ласково и снисходительно, в разбиратель­стве наблюдал долг присяги, предубежденьев (обид) никому не чи­нил, и жалоб на него ни от кого не принесено, почему и заслужил себе спра­ведливую от общества благодарность, которого впредь принимать в мирских советах за достойного в чести человека». Формулы избрания и аттестации были всюду похожими, потому, вероятно, что обобщали те ка­чества, которые требовались от выборного лица. Как свидетельствуют ат­тестаты, положительной оценки заслуживала только та деятельность, кото­рая была направлена на удовлетворение крестьянских интересов.

Подлинными неформальными лидерами общины являлись старики – мужчины в возрасте 60 лет и старше, сохранившие трудоспособность, ясный ум и являвшиеся главами хозяйств. Старики, обладавшие большим опытом, служившие в свое время по выборам, пользовавшиеся репутацией честных, справедливых людей, объединялись в неформальную организацию – «совет стариков» и составляли наиболее влиятельную группу лиц в общине. Лю­бое важное дело рассматривалось прежде всего ими, и их мнение при об­суждении проблемы на сходе было решающим. Высокий престиж стариков объяснялся тем, что общинная жизнь строилась не по науке, не по книгам, а по устной традиции, переходившей от старшего поколения к молодежи. В такой ситуации самыми компетентными оказывались старики, так как имен­но они знали обычай и традиции лучше других и являлись в полном смысле живой, ходячей энциклопедией. «В общественном быту здешних крестьян свято сохраняется порядок старинный, христианский. Всякая власть уважа­ется, как данная от Бога. Главное основание общественного устройства есть уважение к старикам и их общему приговору. <...> Староста, сам собой, не решается ни на что важное, касающееся всего общества, без стариков. На мирских сходках редко крестьянин моложе сорока лет возвышает голос: вза­имная доверенность к избираемому начальству и сонму стариков так велика, что молодежь считает предосудительным что-либо говорить на сходке», – засвидетельствовал один из современников – помещик Нижегородской гу­бернии в 1848 г.

Выборные являлись исполнительной властью в общине. С точки зрения коронной администрации и помещиков, во всех вопросах, касающихся об­щественного порядка, налогов и повинностей, выборные должны были ис­полнять их волю, в остальных вопросах крестьянской жизни – волю общи­ны. Однако с точки зрения крестьян выборные должны были всегда и во всем служить общине и выполнять волю схода – общего собрания глав хо­зяйств. В сущности сход и олицетворял общину, поэтому когда речь идет об общине, то обычно имеется в виду именно сход. На практике получалось так, что ни выборные, ни отдельный крестьянин ничего не могли предпри­нять без решения схода. Даже указания администрации и помещика, прежде чем претвориться в жизнь, должны были получить мирское согласие на схо­де. Правительство и помещики сознавали силу схода и поэтому стремились любыми средствами добиться от него одобрения своих указаний, особенно непопулярных у крестьян. Таким образом, не только в казенной или удель­ной деревне, но и в помещичьей вотчине община обладала значительной автономией от коронной и помещичьей власти, пользовалась самоуправле­нием и имела реальные средства отстаивать свои интересы.

Все ли крестьяне и в какой степени участвовали в самоуправлении? По обычаю, решения на сходах принимали только дворохозяева-мужчины (ко­торые также назывались главами хозяйств, большаками или патриархами), хотя присутствие на сходе любого крестьянина не запрещалось. В XVIII – первой половине XIX в. средняя населенность двора составляла 8-9 чело­век, имелись одинокие и вдовы с детьми, поэтому патриархи составляли не более 10% всего населения общины. Следовательно, теоретически всего око­ло 10% крестьян имели право участвовать в сходах, в крестьянских судах, избираться на различные выборные должности. И фактически это право ис­пользовали все дворохозяева, хотя в разной мере. Когда в повестке схода стояли принципиальные вопросы, такие как передел земли, распределение налогов и повинностей, обсуждение какого-либо важного преступления, рас­поряжения начальства, то собирались все наличные здоровые патриархи, при решении второстепенных вопросов – наиболее заинтересованные. Но какие бы вопросы ни обсуждались на сходах, влияние отдельных крестьян на принятие решений было различным – пропорциональным их престижу. Голос патриарха зависел от величины и зажиточности семьи, которую он представлял. Поскольку именно размер семьи, как правило, в решающей степени определял ее благосостояние, а он колебался от 3 до 50 и более человек, то соответственно варьировало и влияние патриархов. В больших общинах, по свидетельству современников, во главе мира на­ходилась не очень многочисленная группа крестьян, пользовавшаяся особым влиянием и уважением – своего рода элита. В ее состав входили «лучшие старики», а также некоторые патриархи зажиточных семей в возрасте 40-60 лет. Анализ подписей под мирскими приговорами обнаруживает, что под решениями сходов и различных комиссий, ими создаваемых, чаще всего под­писывалась (за неграмотных – грамотные) одна и та же сравнительно узкая группа лиц. Например, в Никольском имении графа В. Г. Орлова в 1806-1814 гг. ежегодно действовали две комиссии – по финансовой проверке ста­рост и по разверстке земли и повинностей. В обе комиссии за 9 лет было выбрано 158 крестьян, но в работе принимало участие 65 человек, из кото­рых 31 человек – 1 раз, 26 человек – 2-4 раза, 8 человек – по 5-12 раз. Однако существенно различная степень участия патриархов в органах само­управления не дает основания полагать, что в общине действовало олигар­хическое, а не демократическое управление. Во-первых, высшим органом общины был все-таки сход всех патриархов, и ни один из них не мог быть устранен от принятия решений, даже если бы он сам этого хотел: во избе­жание будущих недоразумений община требовала от каждого личного учас­тия в принятии принципиальных решений, так как это гарантировало их выполнение. И хотя патриархов было немного, они представляли все пол­ноценные хозяйства, что позволяло учитывать интересы всей общины. Во-вторых, средние и низшие должности по общественному управлению зани­мали по очереди все дворохозяева без исключения. Наконец, элитарное управление практиковалось в основном в больших общинах, которых было немного; состав элиты постоянно изменялся, а важные выборные должности крестьяне занимали обычно год-два. Заметим, кстати, что более активное участие в управлении сравнительно немногочисленной части населения яв­ляется типичным для всякого по-настоящему демократического режима.

Активное участие в управлении одних патриархов и слабое участие дру­гих было обусловлено двумя обстоятельствами. Для крестьянства «справед­ливое», т. е. уравнительное, распределение материальных благ имело боль­шее значение, чем уравнительное распределение власти и влияния, поэтому они были чрезвычайно щепетильны относительно распределения земли и на­логов и достаточно равнодушны относительно распределения власти. Вто­рое обстоятельство состояло в том, что активное участие в общественных делах требовало опыта и времени - оно поглощало до трети рабочего вре­мени – и очень мало или вовсе не вознаграждалось, а иногда даже прино­сило убытки. Жалованье и незначительные льготы не компенсировали по­терь рабочего времени, особенно для лиц, занимавших наиболее важные выборные должности. Общественная служба была тяжелой обязанностью. Ввиду этого общественными делами могли и действительно активно зани­мались, во-первых, люди пожилые и опытные (пожилые люди не могли осо­бенно активно участвовать в тяжелой крестьянской работе в своем хозяйст­ве, и их отвлечение на общественные дела наносило наименьший урон хозяйству), во-вторых, люди из большой семьи, которая безболезненно мог­ла обойтись без одного работника, в-третьих, люди зажиточные, могущие как-то компенсировать свою неполную занятость делами своего хозяйства. Большие семьи, как правило, были зажиточнее малых, а пожилые люди воз­главляли эти семьи в качестве большаков. Ввиду этого именно большие семьи главным образом и поставляли выборных. Таким образом, неравно­мерное распределение общественных обязанностей между различными соци­альными группами крестьянства приводило к тому, что власть ложилась бременем на высшую страту крестьянства. За престиж, уважение и власть зажиточные крестьяне платили своего рода налог, и поэтому более активное их участие в общественных делах устраивало остальных крестьян. Случа­лось, что крестьяне под всякими предлогами уклонялись от общественной службы, например, специально совершали маловажные проступки, чтобы их оштрафовали и лишили чести занимать общественную должность. Как это ни парадоксально, но неравномерное распределение власти поддерживало экономическое равенство, а стремление к экономическому равенству приво­дило к концентрации власти в руках зажиточного крестьянства. Итак, при уравнительном распределении между крестьянами общинного имущества бремя власти между ними распределялось неравномерно. В этом смысле об­щина напоминала патриархальную крестьянскую семью, где имущество при­надлежало всем ее членам, а власть концентрировалась в руках большака. Для понимания характера власти и управления в общине большое зна­чение имеет процедура принятия решений. Согласно обычному праву, еди­ногласие патриархов на сходе являлось непременным условием для принятия любого решения. Если хотя бы один человек был не согласен, решение не могло считаться окончательным и быть реализованным.

Каким же образом достигалось единогласие? Несогласное меньшинство или убеждалось дово­дами большинства, или, не будучи убежденным, добровольно уступало, что­бы быть заодно со всеми, чтобы не вступать в конфликт с миром. Принуж­дение в психологическом, а тем более в физическом смысле не применялось, хотя случалось, что меньшинство оказывалось вынужденным согласиться с мнением большинства вопреки своему желанию. С другой стороны, бывало и так, что целое крестьянское общество на многих сходах выбивалось из сил, чтобы уговорить одного из своих сочленов согласиться со всеми, и, не получив его согласия, откладывало дело. Требование единогласия факти­чески давало каждому патриарху право вето, реализовать которое, однако, было нелегко. Право вето иногда использовали наиболее смелые крестьяне, чтобы противостоять помещикам или коронной администрации, вынуждая последних либо уступить, либо принять крайние меры в отношении несо­гласных, на что власти всегда шли неохотно. В основе правила единогласия лежало убеждение, что только согласие всех сделает решение прочным и справедливым, или божеским. Одна иллюстрация пояснит этот несовремен­ный взгляд. В. Г. Короленко, около 10 лет проведший в ссылке в глухих местах России и хорошо знавший народную жизнь, рассказывает в своих воспоминаниях примечательный случай. В 1879 г. он встретился в ссылке с двумя крестьянами, высланными за то, что не подписали соглашения между общиной и Министерством финансов, которое захватило у крестьян лес. «Оба они были уже старики. Оба были многосемейные, и жизнь в ссылке отзывалась на них очень горько. Но они были уверены, что торжество зло­дея (Министерства финансов) не может быть полным, пока они, два брата Савинковы, не смирятся и «не дадут рук» (не подпишут соглаше­ния). А они решили не смиряться: лучше умереть за мир в неволе. И они сознательно несли на своих старых плечах тяготу своего мира». Ра­зумеется, принцип единогласия в крестьянской общине мог иногда маски­ровать власть наиболее влиятельных лиц, но, как правило, это бывало лишь в тех немногочисленных случаях, когда деревня была в имущественном отношении резко дифференцирована, когда имелся действительно богатый крестьянин, закабаливший большинство односельчан. Значительно чаще консенсус прикрывал власть «верхушки» в посадских общинах в XVIII в., а в сельских общинах – лишь после эмансипации. Об­щинная этика в дореформенное время негативно оценивала оппозицию, от­крытое несогласие, настаивание на собственном мнении. Формально дейст­вовал принцип «один патриарх – один голос», но, поскольку голоса никто не считал, фактически уважаемый крестьянин «весил» больше, а менее вли­ятельный – меньше, чем один голос.

Именно на неофициальную структуру общины ложилась основная нагрузка по организации жизни крестьян; значение официальной структуры было велико, но все же менее важным. Правительству удалось включить выборных в систему государственной администрации, а общину – в систему государственного управления. Однако общинное самоуправление не стало простым придатком государственной машины, а община не превратилась в официальную организацию. Коронная администрация признавала автоно­мию общины, потому что это был единственно эффективный способ обес­печить сотрудничество крестьян с властью, которая не имела ни финансовых средств, ни соответствующего бюрократического аппарата, чтобы контро­лировать доходы крестьян и брать с них налоги, а тем более организовывать их хозяйственную и бытовую жизнь. Благодаря тому что мирские должности не закреплялись за отдельными лицами или семьями надолго, сход являлся постоянно действующим органом, а все патриархи в той или иной степени принимали участие в управлении и занимались общественными делами, власть в общине не была отчуждена от рядовых ее членов и носила демокра­тический характер. Однако это была не западная либеральная, а иная форма демократии – ее можно назвать демократией общинного типа (в силу того что она могла действовать только в организациях общинного типа), или патриархальной демократией (в силу большой роли патриархов), или тради­ционной демократией (в силу того что ее идеалом была традиция). Общинная демократия существовала только для глав хозяйств, предполагая безуслов­ное подчинение им женщин, молодежи и мужчин, которые не были больша­ками; она сочеталась с преклонением перед стариной, с негативным отно­шением к инакомыслию, личной свободе, к социальным нововведениям, инициативе и вообще ко всякому отклоняющемуся поведению; она была ос­нована на уважении к коллективу, а не к индивиду, отдавала предпочтение интересам большинства перед интересами меньшинства и отдельных лиц. В отличие от нее либеральная демократия, принимая за основу мнение боль­шинства, не запрещает и не подавляет меньшинство и инициативу отдель­ных лиц и уважает личную свободу и индивидуальные права. Точка зрения современных славянофилов, согласно которой в общине существовала ор­ганическая демократия в том смысле, что община являлась организацией, связанной полным единодушием всех ее членов, в которой личность не по­глощалась коллективом, не подчинялась его силе, а добровольно присоеди­нялась к его решению, сливалась с ним в любви и братстве, отчасти верна для дореформенной общины, хотя и ее, на мой взгляд, идеализирует. В общине до середины XIX в. действительно существовали солидарность и ощущение единства между крестьянами, но вместе с тем она практиковала насилие над непокорными, изгоняла из своей среды лиц, не соответствую­щих ее эталонным нормам поведения; в общине происходили столкновения групповых интересов и кланов родственников, наблюдались противоречия между выборными и крестьянами, иногда общественными делами управ­ляли доморощенные кулаки. Организация общины до некоторой степени повторяла в миниатюре устройство Московского государства XVI-XVII вв. (староста – царь, совет стариков – Боярская дума, сход – зем­ский собор, главы семей – правящая элита), которое было названо патриархальной народной монархией. По-видимому, крес­тьянство XVIII – первой половины XIX в. хранило политические традиции XVI-XVII вв. и даже еще более далеких периодов русской истории.

Для управления крестьянами были созданы новые органы крестьянского общественного управления, сохранившие, однако, целый ряд черт феодально-крепостного режима. Все домохозяева сельского общества, состоявшего обычно из крестьян, принадлежавших одному помещику, составляли сельский сход, избиравший сельского старосту, сборщика податей и других должностных лиц. В волости же, включавшей в себя ряд смежных сельских обществ, собирался волостной сход, состоявший из представителей сельских обществ и избиравший волостное правление с волостным старшиной во главе, и волостной суд, которому были подсудны по мелким гражданским и уголовным делам крестьяне данной волости (лица других сословий судились волостным судом лишь в случае их на то согласия).

Крестьянское управление было чрезвычайно ограничено в своей компетенции: подлежавшие ведению сходов вопросы касались преимущественно раскладки и сбора податей и порядка отбывания всякого рода повинностей; в тех обществах, где существовало общинное землевладение, к этому присоединялись вопросы, касавшиеся земельных распорядков.

Должностные лица сельского и волостного управления несли целый ряд полицейских обязанностей: сельский староста должен был следить за исправным отбыванием крестьянами податей и повинностей - казённых, земских, мирских и помещичьих, должен был наблюдать за составлением «ревизских сказок», т. е. за представлением сведений для определения податей, должен был наблюдать за исправностью дорог и мостов, распоряжаться подачей помощи в чрезвычайных случаях, например, при пожарах, наводнениях и пр.; волостной старшина должен был объявлять законы и распоряжения различных властей, охранять «благочиние» в общественных местах и безопасность лиц и имуществ, предупреждать и пресекать преступления, задерживать бродяг, беглых, дезертиров и преступников, не допускать распространения среди крестьян «вредных слухов» и пр.

Крестьянское управление было поставлено в непосредственную зависимость от администрации. Все должностные лица сельского и волостного управления должны были беспрекословно исполнять распоряжения и требования судебных следователей, земской полиции и всех вообще установленных властей. Кроме того, над крестьянским управлением было поставлено и специальное должностное лицо - мировой посредник, все распоряжения которого должны были беспрекословно исполняться должностными лицами крестьянского управления.

Основной функцией мировых посредников было содействие соглашению крестьян с помещиками и составлению так называемых «уставных грамот», в которых точно определялись размеры получаемого крестьянами надела, его местоположение и крестьянские повинности. Уставные грамоты требовалось ввести в действие не позднее чем через два года после издания «Положений»; до этого крестьяне должны были выполнять повинности в прежнем размере, за исключением мелких сборов. Кроме того, в функции мировых посредников входило утверждение выборных должностных лиц крестьянского управления; они могли отменять постановления крестьянских сходов, рассматривали жалобы на органы крестьянского управления, могли налагать взыскания на крестьянских выборных должностных лиц: подвергать их аресту или штрафу.

Мировые посредники назначались губернатором по рекомендации предводителей дворянства из местных дворян, обладавших определённым земельным цензом, и утверждались министром внутренних дел. Таким образом, мировой посредник, с одной стороны, был органом центральной власти, а с другой - был тесно связан с местным дворянством. Над мировым посредником стоял уездный съезд мировых посредников под председательством уездного предводителя дворянства, а над съездом - губернское по крестьянским делам присутствие под председательством губернатора, состоявшее отчасти из чиновников, отчасти из местных дворян-помещиков.

Таким образом, власть отдельного дворянина-помещика над крестьянами заменялась в значительной мере властью представителей местного дворянского общества.

Сельское общество было связано круговой порукой; всё общество отвечало за исправность отбывания казённых, зем­ских и мирских повинностей каждым его членом, независимо от того, было ли в данном обществе общинное или подворное землепользование. В тех местностях, где существовало общинное пользование землёй, круговая порука распространялась и на повинности в пользу помещика. Община имела при этом принудительный характер, т. е. крестьяне не имели права выйти из неё, пока не выкупят окончательно свой надел. Общинное пользование землёй было соединено с периодическими зе­мельными переделами.

Подчинённое органам правительственной власти, крестьянское управление входило в систему правительственного аппарата, являясь низшей его ячейкой, всецело зависевшей от вышестоящих его звеньев. И само правительство рассматривало крестьянское «самоуправление» не как право, а как обязанность крестьян; например, крестьяне, избираемые на какую-нибудь должность, не имели права отказаться от неё без уважительных причин, точно оговорённых в «Общем положении 19 февраля».

Главная » Глаголы » Система управления в крестьянских общинах 16 век. Крестьянская община - это низшая административная единица