Коротков седой краткое содержание брифли. Литературный журнал
Седой
& OCR, Conv & ReadCheck - XtraVert
«Авария: Повести»: Карелия; Петрозаводск; 1991
ISBN 5-7545-0454-3
Аннотация
В остросюжетных, полных драматизма повестях Юрия Короткова рассказывается о трудной судьбе подростков, молодых людей сталкивающихся с жестокостью, непониманием окружающего мира, который зачастую калечит их жизни.
Олегу было семь лет, когда мать отдала его и сестру в детский дом - тогда и появилась первая седина у него в волосах.
Олег ни с кем не дружил, никого не любил, никого не боялся, годами копил в себе злость и обиду на окружающих.
Олег научился защищать свою честь, но не научился прощать…
Седой
Иванов протиснулся по узкому проходу плацкартного вагона, глянул на билет и на занятое место. Бабка, сидевшая на аккуратно расправленной постели, виновато улыбнулась:
Ты извини, сынок, я уж сама распорядилась. Тяжело мне наверх-то.
Иванов молча забросил вещмешок на верхнюю полку и сел, отогнув край бабкиной постели. Другой попутчик, рыхлый толстяк в распахнутой, промокшей под мышками рубахе, поймал его взгляд и с готовностью улыбнулся. Этот, видно, был из любителей дорожных разговоров и радовался новому человеку.
Отслужил? - бодро спросил он.
Интересно?
Толстяк не ожидал резкого тона, смутился и сказал:
Там ваши едут, - бабка кивнула на перегородку.
Кто наши? - не понял Иванов.
Уволенные. Пьют всю дорогу. Тоже будешь пить?
Не буду.
Огни за окном качнулись и тотчас пропали. Поезд набирал ход, подрагивая на стыках пути. Бабка, подслеповато щурясь, в упор разглядывала Иванова.
Не пойму чего-то… Сколько ж тебе, сынок?
Двадцать.
Что ж ты седой-то весь?
Иванов поднялся и пошел в тамбур. Курил в тамбуре на крышке мусорного ящика, приставлял ладони к пыльному стеклу, пытаясь разглядеть, что за окном, - там была ночь, темь непроглядная, движение в темноте, - сзади хлопала открытая дверь туалета, он зашел в туалет, бросил окурок, мельком взглянул в зеркало… Оперся о раковину и стал со спокойным удивлением изучать свое лицо - с острыми скулами, провалившимися, как у покойника, щеками, глубокими морщинами по углам рта, лихорадочно блестящими, в болезненной синеве глазами.
Когда он вернулся в свой отсек, соседи спали. Он забрался на верхнюю полку и лег поверх одеяла, закинув руки за голову.
За тонкой перегородкой гуляли дембиля, там звенели стаканы, бренькала расстроенная гитара.
Иванов протиснулся по узкому проходу плацкартного вагона, глянул на билет и на занятое место. Бабка, сидевшая на аккуратно расправленной постели, виновато улыбнулась:
Ты извини, сынок, я уж сама распорядилась. Тяжело мне наверх-то.
Иванов молча забросил вещмешок на верхнюю полку и сел, отогнув край бабкиной постели. Другой попутчик, рыхлый толстяк в распахнутой, промокшей под мышками рубахе, поймал его взгляд и с готовностью улыбнулся. Этот, видно, был из любителей дорожных разговоров и радовался новому человеку.
Отслужил? - бодро спросил он.
Интересно?
Толстяк не ожидал резкого тона, смутился и сказал:
Там ваши едут, - бабка кивнула на перегородку.
Кто наши? - не понял Иванов.
Уволенные. Пьют всю дорогу. Тоже будешь пить?
Не буду.
Огни за окном качнулись и тотчас пропали. Поезд набирал ход, подрагивая на стыках пути. Бабка, подслеповато щурясь, в упор разглядывала Иванова.
Не пойму чего-то… Сколько ж тебе, сынок?
Двадцать.
Что ж ты седой-то весь?
Иванов поднялся и пошел в тамбур. Курил в тамбуре на крышке мусорного ящика, приставлял ладони к пыльному стеклу, пытаясь разглядеть, что за окном, - там была ночь, темь непроглядная, движение в темноте, - сзади хлопала открытая дверь туалета, он зашел в туалет, бросил окурок, мельком взглянул в зеркало… Оперся о раковину и стал со спокойным удивлением изучать свое лицо - с острыми скулами, провалившимися, как у покойника, щеками, глубокими морщинами по углам рта, лихорадочно блестящими, в болезненной синеве глазами.
Когда он вернулся в свой отсек, соседи спали. Он забрался на верхнюю полку и лег поверх одеяла, закинув руки за голову.
За тонкой перегородкой гуляли дембиля, там звенели стаканы, бренькала расстроенная гитара.
А я говорю: моешь потолок с мылом и докладываешь! Так и говорю: с мылом и докладываешь…
Нет, слушай, а у нас…
Срок, говорю, двадцать минут - время пошло!
Слушай, а к нам приходит молодой с «поплавком»…
Ну, ты даешь! Потолок! Ха-ха-ха!
Ну, слушайте, ребят! С «поплавком», после института приходит молодой…
А я говорю: ты, салабон зеленый, еще права будешь качать?
Ха-ха-ха! Потолок с мылом!
Иванов спрыгнул с полки, шагнул в соседний отсек. Четверо распаренных дембилей теснились за столом, ближе к проходу сидели две девчонки-школьницы, румяные от полстакана портвейна, таращили восторженные глаза. Про потолок рассказывал широкоплечий парень с наколкой под закатанным рукавом.
Слушай сюда! - тихо, сквозь зубы сказал Иванов. - На счет «раз» - глубоко вдохнули. На счет «два» - заткнулись!
Что ты сказал?
Ты слышал, что я сказал. Не орал бы на каждом углу, что подонок - может, не заметят!
Чего это он, с болта сорвался?
Ребят, подождите, ребят, - суетился очкарик, который все начинал про молодого с «поплавком». - Мы, правда, громко очень.
Нет, ты слышал - он меня подонком? - парень с наколкой порывался встать.
Правда, давайте потише, ребята, - тосковал очкарик. - С поезда в комендатуру…
Иванов ждал, пока тот, с наколкой, выберется из-за стола, чтобы свалить его под ноги остальным. Очень мешали девчонки, краем глаза он видел их перепуганные лица.
Все нормально, земляк, мы тихо, - очкарик, плеща через край, торопливо налил стакан и протянул Иванову.
Тот схватил было, чтобы плеснуть в лицо. Поставил на стол, вернулся к себе и лег, отвернувшись к стене. За перегородкой бубнили вполголоса:
Чего он взъерепенился? Бешеный, что ли?
Пойдем, Таня.
Куда вы, девчонки. Рано еще.
Нет, мы пойдем, спасибо.
Весь кайф сломал.
Чего ты меня держал-то? Вломили бы, и затих.
Да ну его. Ты глаза у него видел? Точно - сдвинутый…
Иванов ворочался, сбивая одеяло, маялся, плавал в горячем, душном воздухе. Не выдержал, снова достал мятую пачку «Астры», пошел курить. В тамбуре стояли дембиля - все четверо. Они разом обернулись, замерли, ожидая, видимо, что он отступит или начнет объясняться, но Иванов молча протиснулся к окну, закурил, глядя в пыльное стекло на четверых за спиной. Те перешептывались сзади, очкарик отчаянно махал рукой: бросьте, не связывайтесь.
Эй, земляк, - окликнул широкоплечий.
Иванов резко обернулся, уперся ему в глаза холодным тяжелым взглядом. На мгновение возникла пауза, немая сцена - одно слово, и началась бы драка.
Ладно, живи пока, - буркнул широкоплечий, бросил сигарету и ушел в вагон. Следом двинулись остальные.
Иванов рванул вниз окно, подставил лицо под холодный, плотный ветер.
И снова он лежал, уткнувшись в подушку, обхватив голову руками. Вагон раскачивался, будто шагал по насыпи…
…шаги приближались, кто-то поскребся в дверь.
Кто там? - радостно пропела мать. Быстро глянула в зеркало, оправила новое нарядное платье.
Это я - страшный волк!
Олежка, пухлощекий мальчишка с маленькой седой прядкой в чубе, испуганно уставился на дверь.
Я иду-у! Я пришел! - дверь распахнулась, мужик в картонной волчьей маске зарычал и двинулся на Олежку, протягивая руки со скрюченными пальцами.
Олежка, онемевший от ужаса, прижался спиной к стене.
Алла, старшая сестра, оттолкнула мужика, заслоняя спиной брата.
Ну, хватит, хватит… - с нерешительной улыбкой сказала мать.
Мужик глухо захохотал под маской:
Здоровый пацан - волка боится! Пускай мужиком растет! У-у! - он снова выставил руки. Олежка зажмурился, отчаянно отбиваясь от волчьих лап…
…проводница последний раз тряхнула его за плечо:
Дома доспишь, солдат!
В проходе уже стояли с чемоданами, за окном в сером утреннем свете плыли дома.
Иванов вышел на перрон и в толпе двинулся к вокзалу, уступая дорогу носильщикам с грохочущими железными тележками.
Он наугад шагал по арбатским переулкам, еще не проснувшимся, серым, малолюдным. У подъездов, двумя колесами на тротуаре, стояли вереницы машин. Шумно дыша, пробежал жилистый старик в красных спортивных трусах и кепке с длинным козырьком.
Иванов долго звонил в дверь в старом темном подъезде с крутыми пролетами. Наконец в квартире послышались легкие шаги.
Кто там?
Дверь чуть приоткрылась на цепочке, Алла стояла босиком, придерживая на груди халат.
Не узнаешь, что ли?
Олежка! Ты?
Войти можно?
Вернулся! - Алла открыла дверь, обхватила его за шею. - Что ж ты телеграмму не дал?
Иванов протиснулся по узкому проходу плацкартного вагона, глянул на билет и на занятое место. Бабка, сидевшая на аккуратно расправленной постели, виновато улыбнулась: - Ты извини, сынок, я уж сама распорядилась. Тяжело мне наверх-то.
Иванов молча забросил вещмешок на верхнюю полку и сел, отогнув край бабкиной постели. Другой попутчик, рыхлый толстяк в распахнутой, промокшей под мышками рубахе, поймал его взгляд и с готовностью улыбнулся. Этот, видно, был из любителей дорожных разговоров и радовался новому человеку.
Отслужил? - бодро спросил он.
Интересно?
Толстяк не ожидал резкого тона, смутился и сказал:
Там ваши едут, - бабка кивнула на перегородку.
Кто наши? - не понял Иванов.
Уволенные. Пьют всю дорогу. Тоже будешь пить?
Не буду.
Огни за окном качнулись и тотчас пропали. Поезд набирал ход, подрагивая на стыках пути. Бабка, подслеповато щурясь, в упор разглядывала Иванова.
Не пойму чего-то… Сколько ж тебе, сынок?
Двадцать.
Что ж ты седой-то весь?
Иванов поднялся и пошел в тамбур. Курил в тамбуре на крышке мусорного ящика, приставлял ладони к пыльному стеклу, пытаясь разглядеть, что за окном, - там была ночь, темь непроглядная, движение в темноте, - сзади хлопала открытая дверь туалета, он зашел в туалет, бросил окурок, мельком взглянул в зеркало… Оперся о раковину и стал со спокойным удивлением изучать свое лицо - с острыми скулами, провалившимися, как у покойника, щеками, глубокими морщинами по углам рта, лихорадочно блестящими, в болезненной синеве глазами.
Когда он вернулся в свой отсек, соседи спали. Он забрался на верхнюю полку и лег поверх одеяла, закинув руки за голову.
За тонкой перегородкой гуляли дембиля, там звенели стаканы, бренькала расстроенная гитара.
А я говорю: моешь потолок с мылом и докладываешь! Так и говорю: с мылом и докладываешь…
Нет, слушай, а у нас…
Срок, говорю, двадцать минут - время пошло!
Слушай, а к нам приходит молодой с «поплавком»…
Ну, ты даешь! Потолок! Ха-ха-ха!
Ну, слушайте, ребят! С «поплавком», после института приходит молодой…
А я говорю: ты, салабон зеленый, еще права будешь качать?
Ха-ха-ха! Потолок с мылом!
Иванов спрыгнул с полки, шагнул в соседний отсек. Четверо распаренных дембилей теснились за столом, ближе к проходу сидели две девчонки-школьницы, румяные от полстакана портвейна, таращили восторженные глаза. Про потолок рассказывал широкоплечий парень с наколкой под закатанным рукавом.
Слушай сюда! - тихо, сквозь зубы сказал Иванов. - На счет «раз» - глубоко вдохнули. На счет «два» - заткнулись!
Что ты сказал?
Ты слышал, что я сказал. Не орал бы на каждом углу, что подонок - может, не заметят!
Чего это он, с болта сорвался?
Ребят, подождите, ребят, - суетился очкарик, который все начинал про молодого с «поплавком». - Мы, правда, громко очень.
Нет, ты слышал - он меня подонком? - парень с наколкой порывался встать.
Правда, давайте потише, ребята, - тосковал очкарик. - С поезда в комендатуру…
Иванов ждал, пока тот, с наколкой, выберется из-за стола, чтобы свалить его под ноги остальным. Очень мешали девчонки, краем глаза он видел их перепуганные лица.
Все нормально, земляк, мы тихо, - очкарик, плеща через край, торопливо налил стакан и протянул Иванову.
Тот схватил было, чтобы плеснуть в лицо. Поставил на стол, вернулся к себе и лег, отвернувшись к стене. За перегородкой бубнили вполголоса:
Чего он взъерепенился? Бешеный, что ли?
Пойдем, Таня.
Куда вы, девчонки. Рано еще.
Нет, мы пойдем, спасибо.
Весь кайф сломал.
Чего ты меня держал-то? Вломили бы, и затих.
Да ну его. Ты глаза у него видел? Точно - сдвинутый…
Иванов ворочался, сбивая одеяло, маялся, плавал в горячем, душном воздухе. Не выдержал, снова достал мятую пачку «Астры», пошел курить. В тамбуре стояли дембиля - все четверо. Они разом обернулись, замерли, ожидая, видимо, что он отступит или начнет объясняться, но Иванов молча протиснулся к окну, закурил, глядя в пыльное стекло на четверых за спиной. Те перешептывались сзади, очкарик отчаянно махал рукой: бросьте, не связывайтесь.
Эй, земляк, - окликнул широкоплечий.
Иванов резко обернулся, уперся ему в глаза холодным тяжелым взглядом. На мгновение возникла пауза, немая сцена - одно слово, и началась бы драка.
Ладно, живи пока, - буркнул широкоплечий, бросил сигарету и ушел в вагон. Следом двинулись остальные.
Иванов рванул вниз окно, подставил лицо под холодный, плотный ветер.
И снова он лежал, уткнувшись в подушку, обхватив голову руками. Вагон раскачивался, будто шагал по насыпи…
…шаги приближались, кто-то поскребся в дверь.
Кто там? - радостно пропела мать. Быстро глянула в зеркало, оправила новое нарядное платье.
Это я - страшный волк!
Олежка, пухлощекий мальчишка с маленькой седой прядкой в чубе, испуганно уставился на дверь.
Я иду-у! Я пришел! - дверь распахнулась, мужик в картонной волчьей маске зарычал и двинулся на Олежку, протягивая руки со скрюченными пальцами.
Олежка, онемевший от ужаса, прижался спиной к стене.
Алла, старшая сестра, оттолкнула мужика, заслоняя спиной брата.
Ну, хватит, хватит… - с нерешительной улыбкой сказала мать.
Мужик глухо захохотал под маской:
Здоровый пацан - волка боится! Пускай мужиком растет! У-у! - он снова выставил руки. Олежка зажмурился, отчаянно отбиваясь от волчьих лап…
…проводница последний раз тряхнула его за плечо:
Дома доспишь, солдат!
В проходе уже стояли с чемоданами, за окном в сером утреннем свете плыли дома.
Иванов вышел на перрон и в толпе двинулся к вокзалу, уступая дорогу носильщикам с грохочущими железными тележками.
Он наугад шагал по арбатским переулкам, еще не проснувшимся, серым, малолюдным. У подъездов, двумя колесами на тротуаре, стояли вереницы машин. Шумно дыша, пробежал жилистый старик в красных спортивных трусах и кепке с длинным козырьком.
Иванов долго звонил в дверь в старом темном подъезде с крутыми пролетами. Наконец в квартире послышались легкие шаги.
Кто там?
Дверь чуть приоткрылась на цепочке, Алла стояла босиком, придерживая на груди халат.
Не узнаешь, что ли?
Олежка! Ты?
Войти можно?
Вернулся! - Алла открыла дверь, обхватила его за шею. - Что ж ты телеграмму не дал?
Не успел, - Иванов безучастно смотрел ей за спину.
Позвонил бы хоть с вокзала… - Алла отстранилась, быстро жадно разглядывая брата. - Постой, да ты седой совсем!
Не совсем. Чуть-чуть.
Олежка! Господи, как я рада! Ну что ты неживой какой-то! Я думала, вы толпой нагрянете, с песнями… Да ну тебя! Как с похорон. Ты никогда радоваться не умел, улыбки не выдавишь… Ладно, ты мойся, а я пока соображу чего-нибудь.
Она пустила воду в ванной. Иванов бросил вещмешок в угол, повесил китель рядом с куртками сестры, заглянул в огромную - в два окна - кухню.
Снимаешь?
Нет. Это моя квартира.
Быстро дали. От «Интуриста»?
Ага. От «Интуриста».
Замуж не вышла еще?
Куда торопиться? Первый раз в своем доме живу, - Алла появилась из комнаты, сладко, хищно потянулась. - Мой дом! Никого не хочу! Одна буду жить!
В ванной во всю высоту двери было вмонтировано зеркало. И снова, как в поезде - лицо, Иванов со спокойным удивлением разглядывал свое тело, скелет, обтянутый темной стариковской кожей. На костях, кажется, не осталось мускулов, кисти рук были непомерно широки…
…- Были б кости целы, а мясо нарастет, - сказал врач. - Одевайся, - он отошел к столу. - Через десять лет будешь бегать трусцой, чтобы спасти талию. Больше ешь, не переохлаждайся… - он стал заполнять историю болезни.
Иванов медленно натягивал больничную пижаму.
В 1980 году окончил Литературный институт им. Горького, где его наставником был. Юрий Коротков - Танцующие призраки. Книга «Авария, дочь мента» Юрий Коротков. Фильм, вышедший в начале 90- х, в свое "Авария, дочь мента", "Дикая любовь", " Седой " - остросюжетные, Содержание Кратко, сухо, совсем неинтересно и абсолютно не трогает.
Cкачать fb2 - 127,6 Кбайт Cкачать txt - 98 Кбайт Читать 25 страниц онлайн. В остросюжетных, полных. Вы можете видеть список этих рассказов с кратким содержанием. Юрий Казаков "Запах хлеба" · Юрий Коротков " Седой " · Юрий.
Авария, дочь мента - Юрий Коротков. В сравнении с фильмом эта небольшая повесть, конечно, меркнет. Я бы даже сказала, что книга - несколько расширенный, но точный сценарий. Разделять я бы их не стала, потому что без визуализации герои Короткова и в половину не такие колоритные.
И обстановка не такая мрачная, и ситуация не выглядит такой уж трагической. Надо просто представить себе эту перестроечную сумеречность, и эту странную пару - потерянная и болезненная девочка- сирота из специнтерната и мальчик из обеспеченной семьи. Этот роман - единственная светлая вспышка в жизни Маши, а вот что эти отношения для Максима? Машу он жалеет и по- своему любит, но и стыдится и ни за что не представит друзьям и одноклассникам. Мы не знаем, что с ней случилось но очевидно, что это было какое- то мучительное переживание, которое надломило её и перекроило. В книге этого не разглядишь, а вот Ксения Качалина сыграла отлично - её тонкая и нервная Маша с этими глазищами- омутами и какой- то неуверенной улыбкой, как будто её обладательница ожидает пинка или затрещины, скорее пугает, чем вызывает жалость.
Маша не овца, есть в ней что- то потаённое, опасное и угрожающее. Для Маши смысл жизни, естественно, заключается в любви Максима, именно эта любовь помогает ей как- то склеить внутренние разломы и постепенно становиться на ноги. На беду из Америки приезжает учиться восторженная благополучная Сью, которой тоже очень нравится этот загадочный красавец, а для того, чтобы очаровать Максима, у Сью полно активов - папа в Майкрософте, деньги, предложение учиться в частном колледже, благодушность, граничащая с идиотизмом.
История повторяется, но теперь выбирает не Сью и, пожалуй, она здесь всего лишь вспомогательное звено, которое Максим собирается использовать для карьеры. А что Маша? Маше только и останется, что глядеть в замурзанное окно на тухлую отечественную осень, и осознавать, что её ещё раз бросили, использовали, что существует препятствие, которое можно и нужно убрать.
Догадаться, чем закончится эта история, вовсе не трудно. Ничем хорошим. Кого- то жаль? Нет, не Максима, который предал, не Сью, которая так ничего и не поняла, и не Машу, которая всё- таки улыбалась, потому что отвоевала своё единственное ценное достояние. Мрачная, жёсткая, печальная повесть. Простая, но пробирающая.
Много примет времени, которые не забавляют и не внушают никакой ностальгии, а хочется от них взвыть и самому улететь куда- нибудь в сытое и светлое заграничье, потому что за спиной только мрак. Любовь- болезнь, любовь- одержимость, любовь- червоточина.
Иванов протиснулся по узкому проходу плацкартного вагона, глянул на билет и на занятое место. Бабка, сидевшая на аккуратно расправленной постели, виновато улыбнулась:
Ты извини, сынок, я уж сама распорядилась. Тяжело мне наверх-то.
Иванов молча забросил вещмешок на верхнюю полку и сел, отогнув край бабкиной постели. Другой попутчик, рыхлый толстяк в распахнутой, промокшей под мышками рубахе, поймал его взгляд и с готовностью улыбнулся. Этот, видно, был из любителей дорожных разговоров и радовался новому человеку.
Отслужил? - бодро спросил он.
Интересно?
Толстяк не ожидал резкого тона, смутился и сказал:
Там ваши едут, - бабка кивнула на перегородку.
Кто наши? - не понял Иванов.
Уволенные. Пьют всю дорогу. Тоже будешь пить?
Не буду.
Огни за окном качнулись и тотчас пропали. Поезд набирал ход, подрагивая на стыках пути. Бабка, подслеповато щурясь, в упор разглядывала Иванова.
Не пойму чего-то… Сколько ж тебе, сынок?
Двадцать.
Что ж ты седой-то весь?
Иванов поднялся и пошел в тамбур. Курил в тамбуре на крышке мусорного ящика, приставлял ладони к пыльному стеклу, пытаясь разглядеть, что за окном, - там была ночь, темь непроглядная, движение в темноте, - сзади хлопала открытая дверь туалета, он зашел в туалет, бросил окурок, мельком взглянул в зеркало… Оперся о раковину и стал со спокойным удивлением изучать свое лицо - с острыми скулами, провалившимися, как у покойника, щеками, глубокими морщинами по углам рта, лихорадочно блестящими, в болезненной синеве глазами.
Когда он вернулся в свой отсек, соседи спали. Он забрался на верхнюю полку и лег поверх одеяла, закинув руки за голову.
За тонкой перегородкой гуляли дембиля, там звенели стаканы, бренькала расстроенная гитара.
А я говорю: моешь потолок с мылом и докладываешь! Так и говорю: с мылом и докладываешь…
Нет, слушай, а у нас…
Срок, говорю, двадцать минут - время пошло!
Слушай, а к нам приходит молодой с «поплавком»…
Ну, ты даешь! Потолок! Ха-ха-ха!
Ну, слушайте, ребят! С «поплавком», после института приходит молодой…
А я говорю: ты, салабон зеленый, еще права будешь качать?
Ха-ха-ха! Потолок с мылом!
Иванов спрыгнул с полки, шагнул в соседний отсек. Четверо распаренных дембилей теснились за столом, ближе к проходу сидели две девчонки-школьницы, румяные от полстакана портвейна, таращили восторженные глаза. Про потолок рассказывал широкоплечий парень с наколкой под закатанным рукавом.
Слушай сюда! - тихо, сквозь зубы сказал Иванов. - На счет «раз» - глубоко вдохнули. На счет «два» - заткнулись!
Что ты сказал?
Ты слышал, что я сказал. Не орал бы на каждом углу, что подонок - может, не заметят!
Чего это он, с болта сорвался?
Ребят, подождите, ребят, - суетился очкарик, который все начинал про молодого с «поплавком». - Мы, правда, громко очень.
Нет, ты слышал - он меня подонком? - парень с наколкой порывался встать.
Правда, давайте потише, ребята, - тосковал очкарик. - С поезда в комендатуру…
Иванов ждал, пока тот, с наколкой, выберется из-за стола, чтобы свалить его под ноги остальным. Очень мешали девчонки, краем глаза он видел их перепуганные лица.
Все нормально, земляк, мы тихо, - очкарик, плеща через край, торопливо налил стакан и протянул Иванову.
Тот схватил было, чтобы плеснуть в лицо. Поставил на стол, вернулся к себе и лег, отвернувшись к стене. За перегородкой бубнили вполголоса:
Чего он взъерепенился? Бешеный, что ли?
Пойдем, Таня.
Куда вы, девчонки. Рано еще.
Нет, мы пойдем, спасибо.
Весь кайф сломал.
Чего ты меня держал-то? Вломили бы, и затих.
Да ну его. Ты глаза у него видел? Точно - сдвинутый…
Иванов ворочался, сбивая одеяло, маялся, плавал в горячем, душном воздухе. Не выдержал, снова достал мятую пачку «Астры», пошел курить. В тамбуре стояли дембиля - все четверо. Они разом обернулись, замерли, ожидая, видимо, что он отступит или начнет объясняться, но Иванов молча протиснулся к окну, закурил, глядя в пыльное стекло на четверых за спиной. Те перешептывались сзади, очкарик отчаянно махал рукой: бросьте, не связывайтесь.
Эй, земляк, - окликнул широкоплечий.
Иванов резко обернулся, уперся ему в глаза холодным тяжелым взглядом. На мгновение возникла пауза, немая сцена - одно слово, и началась бы драка.
Ладно, живи пока, - буркнул широкоплечий, бросил сигарету и ушел в вагон. Следом двинулись остальные.
Иванов рванул вниз окно, подставил лицо под холодный, плотный ветер.
И снова он лежал, уткнувшись в подушку, обхватив голову руками. Вагон раскачивался, будто шагал по насыпи…
…шаги приближались, кто-то поскребся в дверь.
Кто там? - радостно пропела мать. Быстро глянула в зеркало, оправила новое нарядное платье.
Это я - страшный волк!
Олежка, пухлощекий мальчишка с маленькой седой прядкой в чубе, испуганно уставился на дверь.
Я иду-у! Я пришел! - дверь распахнулась, мужик в картонной волчьей маске зарычал и двинулся на Олежку, протягивая руки со скрюченными пальцами.
Олежка, онемевший от ужаса, прижался спиной к стене.
Алла, старшая сестра, оттолкнула мужика, заслоняя спиной брата.
Ну, хватит, хватит… - с нерешительной улыбкой сказала мать.
Мужик глухо захохотал под маской:
Здоровый пацан - волка боится! Пускай мужиком растет! У-у! - он снова выставил руки. Олежка зажмурился, отчаянно отбиваясь от волчьих лап…
…проводница последний раз тряхнула его за плечо:
Дома доспишь, солдат!
В проходе уже стояли с чемоданами, за окном в сером утреннем свете плыли дома.
Иванов вышел на перрон и в толпе двинулся к вокзалу, уступая дорогу носильщикам с грохочущими железными тележками.
Он наугад шагал по арбатским переулкам, еще не проснувшимся, серым, малолюдным. У подъездов, двумя колесами на тротуаре, стояли вереницы машин. Шумно дыша, пробежал жилистый старик в красных спортивных трусах и кепке с длинным козырьком.
Иванов долго звонил в дверь в старом темном подъезде с крутыми пролетами. Наконец в квартире послышались легкие шаги.
Кто там?
Дверь чуть приоткрылась на цепочке, Алла стояла босиком, придерживая на груди халат.
Не узнаешь, что ли?
Олежка! Ты?
Войти можно?
Вернулся! - Алла открыла дверь, обхватила его за шею. - Что ж ты телеграмму не дал?
Не успел, - Иванов безучастно смотрел ей за спину.
Позвонил бы хоть с вокзала… - Алла отстранилась, быстро жадно разглядывая брата. - Постой, да ты седой совсем!
Не совсем. Чуть-чуть.
Олежка! Господи, как я рада! Ну что ты неживой какой-то! Я думала, вы толпой нагрянете, с песнями… Да ну тебя! Как с похорон. Ты никогда радоваться не умел, улыбки не выдавишь… Ладно, ты мойся, а я пока соображу чего-нибудь.
Она пустила воду в ванной. Иванов бросил вещмешок в угол, повесил китель рядом с куртками сестры, заглянул в огромную - в два окна - кухню.
Снимаешь?
Нет. Это моя квартира.
Быстро дали. От «Интуриста»?
Ага. От «Интуриста».
Замуж не вышла еще?
Куда торопиться? Первый раз в своем доме живу, - Алла появилась из комнаты, сладко, хищно потянулась. - Мой дом! Никого не хочу! Одна буду жить!
В ванной во всю высоту двери было вмонтировано зеркало. И снова, как в поезде - лицо, Иванов со спокойным удивлением разглядывал свое тело, скелет, обтянутый темной стариковской кожей. На костях, кажется, не осталось мускулов, кисти рук были непомерно широки…
…- Были б кости целы, а мясо нарастет, - сказал врач. - Одевайся, - он отошел к столу. - Через десять лет будешь бегать трусцой, чтобы спасти талию. Больше ешь, не переохлаждайся… - он стал заполнять историю болезни.
Иванов медленно натягивал больничную пижаму.
И не вини себя, - сказал врач, не отрываясь от работы. - Ты не господь бог… Остался жив - надо жить. На все сто, понял?..
Ты не утонул там?
Иванов с трудом разомкнул глаза - он лежал в ванне, по горло в густой искрящейся пене - хрипло ответил:
Давай активнее. Мне через час на работу.
Когда Иванов на ватных ногах вышел из ванной, Алла была уже в узком черном платье, черных туфельках на остром каблуке, подкрашенная и неуловимо изменившаяся, не похожая на себя утреннюю - что-то кукольное появилось в лице.
В коленках не жмет? - насмешливо спросила она, указывая на просторные армейские трусы. - Мужского белья, извини, не держу, так что походишь пока в этих «бермудах». Вот джинсы - мы, кажется, одного размера. Футболка. Куртку любую возьмешь…
