Чествуя герцена мы видим ясно три поколения. Декабристы
Наши историографы стараются всё разложить по полочкам. Например, что первое в России вооруженное выступление против самодержавия – это, конечно, декабристы. Известная цитата: «Узок круг этих революционеров, страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена». Далее Герцен развернул революционную агитацию, и так далее. Но не о периодизации сейчас речь.
Кстати, а где Степан Разин и Емельян Пугачев?
В советское время сложилось такое положение, что деятели всех этапов революционного движения подлежали безусловному одобрению. Даже их ошибки и заблуждения объяснялись тем, что в тогдашних условиях они в принципе не могли подойти к марксистскому пониманию, которое наши идеологи считали единственно верным. О декабристах написаны книги, снимались фильмы – и везде чувствовалось если и не восхваление, то одобрение и понимание. А ведь существовали и существуют иные точки зрения, которые просто не могли появиться в печати в то время.
Была советская литература, которая широко издавалась и популяризировалась. Конечно, в большинстве случаев она была сильно идеологизирована, но не всегда эта идеология «пёрла». Например, у Паустовского («Северная повесть») она не очень заметна, хотя, конечно, присутствует. А эмигрантская русскоязычная литература, ставшая доступной широкой публике в последние десятилетия – наверное, это предмет особого разговора.
Д.С.Мережковский. 14 декабря. Роман вышел в свет в 1918 году в Петрограде. Позднее Мережковский стал эмигрантом, ярым противником большевиков, как и его жена, Зинаида Гиппиус. Дошло до того, что одобрял Гитлера, считая его союзником по борьбе с большевизмом. Святая простота! Так уж нужна была Гитлеру свободная от большевизма сильная Россия. Теперь планы Гитлера известны весьма подробно, многое из некогда засекреченных материалов преданы гласности. Быть или не быть вообще российскому государству – так и только так стоял вопрос, третьего не дано. Мережковский умер в конце 1941 года, а то было бы с ним то же самое, что с Красновым, Шкуро, Власовым. Тоже надеялись, что Гитлер поможет им свергнуть большевиков, после чего воссоздать «Великую Россию».
Роман Мережковского читается с большим интересом. Главный герой – князь Голицын Валериан Михайлович, лицо историческое (1803-1859), по делу декабристов был осужден по 8-му разряду.
Декабристы разбудили Герцена – прописная истина. Действительно, Герцен считал себя в какой-то мере продолжателем дела декабристов, и не случайно в издаваемом им альманахе «Полярная звезда» были изображены профили пяти казненных декабристов – главных организаторов восстания 1825 года.
Пестель, Рылеев, Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин, Каховский.
Как же развивались события? 27 ноября 1825 года в Петербурге узнали о кончине императора Александра Первого. В столице все затихло, фактически был объявлен траур. И началось междуцарствие, вызванное неясностью с престолонаследием. Ведь мало кто знал об отречении законного наследника – Константина.
Говорят о наследнике престола – «Рожден для царствования». Николаю же, третьему сыну императора Павла, престол ну никак не светил. Соответственно, его к этому и не готовили. Однако обстоятельства сложились так, что Николай первоначально присягнул Константину (сделал вид, что ничего не знает?). Это дало повод тогдашнему французскому послу в России Лафероннэ выдать такую шутку: «Вот уже две недели, как российской короной играют как в мячик, посылая ее друг другу».
Но делать нечего, и Николай с участием Сперанского и Бенкендорфа пишет манифест о своем вступлении на престол с 19 ноября 1825 года, с момента смерти Александра Первого. Все правильно, непрерывность и преемственность власти, «король умер – да здравствует король».
А в это время, 13 декабря у Рылеева решается вопрос о восстании. На завтра, на 7 часов утра, должен собраться Сенат, и войска будут присягать Николаю Павловичу. А ведь была уже присяга Константину… Следовательно, восстание завтра, а ничего еще не готово.
К этому же времени относится и намерение Пушкина нелегально съездить в Петербург из Михайловской ссылки. Не перебеги ему дорогу заяц, попал бы Александр Сергеевич на совещание к Рылееву 13 декабря, а дальше…
План Рылеева таков. Вывести войска на площадь перед Сенатом и требовать прибытия наследника-цесаревича. Если же нет – требовать от Сената издания манифеста о назначении выборных людей от всех сословий. И эти выборные должны решить, за кем остается престол и на каких условиях. Сенат также должен утвердить Временное правление до утверждения Великим собором народных представителей новой российской конституции.
Словом, Учредительное собрание.
В манифесте от Сената, по Рылееву, должно быть объявлено:
- Уничтожение бывшего правления; учреждение временного правления до установления постоянного; свободное тиснение и уничтожение цензуры; свободное исповедание всех вер; равенство всех сословий перед законом; уничтожение крепостного состояния; гласность судов; введение суда присяжных; уничтожение постоянной армии.
После представления Сенату манифеста о конституции предполагалось захватить дворец и арестовать царскую фамилию. А что делать с ней дальше? Предполагалось даже физически уничтожить, но кто решится? Вызвался Каховский… В романе Мережковского он выглядит форменным психом.
А утром 14-го выясняется, что войска, да и весь город уже присягнули новому государю Николаю Павловичу. Тем временем руководимые декабристами войска уже выстроились на Сенатской площади. Началось! Генерал Милорадович, стремясь избежать кровопролития, пытался увещевать восставших, но был смертельно ранен выстрелом Каховского.
И никаких решительных действий. «Стоячая революция» по определению того же Каховского. Тем временем императору удалось собрать верные ему войска, включая артиллерию. Каре восставших было обстреляно картечью. Далее – «Спасайся, кто может!»
А ведь шансы на успех у восставших были; это признавали, если верить Мережковскому, и в окружении императора. Во всяком случае, дворец бы они захватили. А что дальше? Захватить власть не так уж сложно, куда труднее ее удержать.
Дальше были следствие, суд, приговор, пятеро повешенных и множество сосланных в каторгу. Фактическая сторона дела по существу не отличается от толкований нашей историографии и от того, что было показано в фильме «Звезда пленительного счастья». Когда-то в музее дореволюционной истории Петербурга, располагавшемся в Комендантском доме в Петропавловской крепости, демонстрировали допрос императором Николаем участников – это была магнитофонная запись, наговоренная артистами ленинградских театров.
Рылеев, которому, как мы теперь знаем, терять было нечего, на допросе прямо заявил императору – цитирую дословно. По Мережковскому.
Вы плохо начали, ваше величество! Как сами изволили давеча выразиться, взошли на престол через кровь своих подданных; в народ, в дитя свое, вонзили нож… И вот плачете, каетесь, прощения молите. Если правду говорите, дайте России свободу – и мы ваши слуги вернейшие. А если лжете, берегитесь: мы начали – другие кончат. Кровь за кровь – на вашу голову или вашего сына, внука, правнука! И тогда-то увидят народы, что ни один из них так не способен к восстанию, как наш. Не мечта сие, но взор мой проникает завес времен! Я зрю сквозь целое столетие! Будет революция в России, будет! Ну, а теперь казните, убейте…
И ведь как в воду глядел!
А за ширмой во время допроса сидел Бенкендорф, и всё записывал, особенно имена и иные важные сведения. Да, знал свое дело шеф жандармов.
Из предсмертной записки Муравьева-Апостола. Опять цитирую.
Я видел сон. С восставшими ротами, шайкой разбойничьей, я прошел по всей России победителем. Всюду – вольность без Бога – злодейство, братоубийство неутолимое. И надо всей Россией черным пожарищем – солнце кровавое, кровавая чаша диавола. И вся Россия – разбойничья шайка, пьяная сволочь – идет за мной и кричит – «Ура, Муравьев! Ура, Иисус Христос!» <…> Россия гибнет. Россия гибнет. Боже, спаси Россию!
Что тут комментировать?
Итак, что же получилось в результате выступления 14 декабря? По делу декабристов сверх приговоренных к смерти было осуждено 116 человек. Оставшиеся в живых были амнистированы Александром Вторым в 1856 году.
Была попытка государственного переворота, это ясно. Был ли у восставших шанс на успех? Безусловно, был. Допустим, захватили бы оно власть – а что дальше? Ведь четкой программы у восставших не было; планировали созвать собор – типа Учредительного собрания для определения формы правления. При этом Южное общество стояло за республику, а Северное – за конституционную монархию. В конце концов, захватить власть не так уж сложно, значительно сложнее ее удержать. А это им бы не удалось хотя бы по той простой причине, что армия их бы не поддержала. Ведь Рылеев предлагал уничтожение постоянной армии.
А если бы действительно пришли декабристы к власти? Что – так и отдали бы власть Учредительному собранию? Держи карман шире, когда такое было… Еще свежа была память о французской революции XVIII века, там же имела место нешуточная борьба за власть. Робеспьер казнил Дантона (тот был слишком популярен в народе), а потом его самого 9-го термидора… Я уж не говорю о множестве бессмысленных жертв; к слову сказать – изобретатель гильотины – изобрел буквально на свою шею! Скорее всего, Россию ждало бы или смутное время, или диктатура.
У Мережковского приводится также бытовавшая когда-то легенда о смерти Александра Первого. Что будто бы он не умер, а вместо него похоронили очень похожего на него солдата, а сам Александр скрылся, и под именем старца Федора Кузьмича дожил до глубокой старости. Лев Толстой взялся было разрабатывать эту тему, но вскоре от нее отказался ввиду полной бесперспективности. Старец Федор Кузьмич действительно существовал, но к императору не имел никакого отношения. Теперь это установлено точно.
Просто не могли имитировать похороны другого человека под видом императора, не тот уровень. А легенда оказалась весьма живучей – однажды в каком-то журнале (кажется. «Наука и жизнь») проскочило сообщения, что в 1925 году вскрывали гробницу Александра I, и она оказалась пустой. Но никаких документов об этом не обнаружено.
Выступление декабристов наложило отпечаток на все царствование императора Николая Павловича. Начав царствование с разгрома антиправительственного выступления, в дальнейшем опасался повторения чего-то подобного. А еще боялся иноземного вторжения. Отсюда – политика «закручивания гаек», и всё его правление называли «железным тридцатилетием». И все равно кончил Севастопольской катастрофой. Хотя, по здравому размышлению, это был не такой уж плохой царь.
В феврале 1855 года кончилось это «железное тридцатилетие», на престол вступил новый царь, Александр Второй, многое стало меняться, начались важные реформы. В 1856 году новый император осуществил амнистию оставшихся в живых декабристов, восстановив их во всех правах. Существует полный список. Наиболее известные – С.П. Трубецкой, С.Г.Волконский, И.И.Пущин, И.А.Анненков; последний известен широкой публике благодаря замечательному фильму 1975 года «Звезда пленительного счастья». Некоторые благополучно дожили до семидесятых и даже до восьмидесятых годов позапрошлого столетия. Всех пережил Дмитрий Иринархович Завалишин, умерший в 1892 году в весьма преклонном возрасте. Неординарная личность – его младшая дочь Зинаида, в замужестве Еропкина, 1876-1956. Родилась, когда отцу было за семьдесят. О ней в 1951 году была заметка в журнале «Огонёк» под заголовком «Дочь декабриста». Вот как бывает порой – некоторые значительно переживают свое время.
Так кто же были декабристы – авантюристы или заблуждавшиеся герои? Наверное, и то, и другое. По Мережковскому получается, что они и сами не очень-то верили в успех. Иные вообще считали, что они обречены. В таком случае, это что – жертвенность? Во всяком случае, прав вождь мирового пролетариата – страшно далеки они от народа.
«Декабристы разбудили Герцена, Герцен ударил в колокол», - гласит народный пересказ известного высказывания Ленина по случаю 100-летия писателя.
И это, надо сказать, необыкновенно точная формулировка того, что по итогам советских научных штудий положено помнить об этом человеке. Ни противоречивого вороха дошедших через третьи руки сведений, ни привычных мифов, окружающих всякую великую личность, а уж особенно русского писателя.
Оригинальное выражение, впрочем, не облегчит дело: «Декабристы разбудили Герцена, Герцен развернул революционную агитацию».
Причём здесь революция?
В самом деле, если окинуть беглым взглядом официальную биографию Герцена, она может показаться сплошным потоком агитационной деятельности, борьбы за «честь демократии», социализм, равенство и братство на фоне бесконечных перемещений по беспокойным европейским местам и революционного подстрекательства.
В довершении картины - издание революционной газеты «Колокол», которая много лет не давала спокойно спать царским властям и, несмотря на тысячи километров между Петербургом и Лондоном, весьма чутко реагировала на все колебания в общественных настроениях.
Но любая попытка хоть что-то конкретизировать во взглядах - какой социализм? какая революция? зачем? - и любой исследователь деятельности Герцена впадает в жутковатое состояние адепта марксизма-ленинизма с его «измами» и «революционно-демократическим» пафосом.
Между тем, революционный ореол ничуть не добавляет определенности личности Герцена, наоборот, вовсе лишает той яркости и значимости, какая виделась его современникам.
Герцен родился в 1812 году в доме родовитого дворянина Ивана Алексеевича Яковлева от его связи с немкой Луизой Гааг. Его фамилия, придуманная специально для него отцом, происходит от немецкого слова, обозначающего «сердце». Говорят, что таким образом Яковлев указал на сердечный характер этой связи, но для Герцена фамилия стала едва ли не говорящей.
В 1860 году, когда он только начал публиковать свои мемуары, знакомый с ним Виктор Гюго пишет ему, что он является обладателем двух величайших умений - «хорошо мыслить и хорошо страдать». Стоит добавить, для Герцена умений совершенно нераздельных. Все свои идеи он опробовал на личном опыте, так что его жизнь походит на хороший роман испытания - собственными же идеями, воплощенными в реальность.
Про декабристов, к слову, правда - разбудили. На момент восстания 1825 года Герцену четырнадцать лет, и последовавшая казнь пяти декабристов вызывает в нем целую бурю эмоций.
«Рассказы о возмущении, о суде, ужас в Москве сильно поразили меня; мне открывался новый мир, который становился больше и больше средоточием всего нравственного существования моего; не знаю, как это сделалось, но, мало понимая или очень смутно, в чем дело, я чувствовал, что я не с той стороны, с которой картечь и победы, тюрьмы и цепи. Казнь Пестеля и его товарищей окончательно разбудила ребяческий сон моей души», - писал впоследствии Герцен.
Тогда же Герцен и его товарищ на все годы Николай Огарев на Воробьевых горах в самом деле клянутся «пожертвовать жизнью на избранную борьбу».
Борьбу, поскольку зло после казни декабристов и последовавшего молебна за здравие царя виделось весьма однозначно, с русским самодержавным правлением.
Однако говорить, что в тот момент Герцен хоть что-то понимает про революционные движения и политическую ситуацию, было бы большим преувеличением. Он лишь, как сам справедливо заметил, чувствует, что он не с той стороны. Но, что характерно, своему слову остается верен до конца.
Несмотря на разочарования в европейских революциях, ссылки, эмиграцию, личные драмы и осознаваемую безнадежность затеи. Несмотря на то, что достаточно быстро понял, что невозможно освободить человека более, чем он чувствует себя свободным внутри. И так прошел свою первую проверку идеей, воплощенной в жизнь.
Поступив в Московский университет, Герцен, подобно многим своим сокурсникам, увлекается изучением немецкой, а затем и французской философии. Кант, Шеллинг, Гегель - в то время стандартный набор для увлеченных философией молодых людей, среди которых Аксаков, Белинский, Бакунин, Боткин, Катков.
Словом, все те, кто в дальнейшем будут направлять движение русской литературы и мысли. В случае Герцен к списку добавились французские социалисты в лице Сен-Симона и Фурье.
Спасение философией
Причина повального увлечения философией крылась в самом времени, которое, после многих лет преобладания в сознании романтической системы мышления, располагало к поиску ответов на накопившиеся вопросы о внешнем мире и его устройстве. Через философию, через науки, через формирование нового самосознания.
В условиях постоянной рефлексии над собой и окружающим миром Герцен со своим физико-математическим образованием и высочайшей способностью к мыслительной деятельности оказывается для современников чуть не культовой фигурой. И тем более культовой, что его теоретические выкладки всегда неразрывно связаны с личным опытом.
К тому моменту Герцен уже успевает побывать в ссылке в Вятке (по обвинению в революционной деятельности - ложному, как утверждают многие источники), успешно выступить в роли чиновника, жениться на своей двоюродной сестре Наталье Захарьиной и после ряда прошений близких людей вернуться в Москву.
Его статьи 1840-х годов содержат идеальные формулировки не только его взглядов, но взглядов целого поколения. О тяжелом бремени рефлексии:
«Отличительная черта нашей эпохи есть gr?beln [раздумье]. Мы не хотим шага делать, не выразумев его, мы беспрестанно останавливаемся, как Гамлет, и думаем. Думаем… Некогда действовать, мы пережевываем беспрерывно прошедшее и настоящее, все случившееся с нами и с другими - ищем оправданий, объяснений, доискиваемся мысли, истины».
О необходимости отказаться от осуждения: «Ничем люди так не оскорбляются, как неотысканием виновных, какой бы случай ни представился, люди считают себя обиженными, если некого обвинить - и, следственно, бранить, наказать. Обвинять гораздо легче, чем понять». О любви и эгоизме: «Где оканчивается эгоизм, и где начинается любовь? Да и действительно ли эгоизм и любовь противоположны; могу ли они быть друг без друга? Могу ли я любить кого-нибудь не для себя? Могу ли я любить, если это не доставляет мне, именно мне, удовольствия!»
В конечном счете, все эти поиски рациональных обоснований и саморефлексии сквозь призму немецкой философии привели к формированию позитивисткой системы взглядов и появлению новой литературы. «Натуральношкольные» очерки сменяются попытками перенесения метода в романную форму. И здесь кроется ответ на вопрос, что же сделал Герцен для русской литературы.
В 1847 году выходит отдельным изданием его роман «Кто виноват?», почти незаметный с двухвековой дистанции, но настолько важный для современников, что Белинский ставит его в один ряд с «Обыкновенной историей» Гончарова.
«Кто виноват?»
Ироничный, нарочито схематичный, казалось бы, вовсе без того, что принято называть «художественным миром», этот роман ставит неожиданный для литературы того времени вопрос, но абсолютно точный на фоне безграничной веры во всяческую мотивированность человека и причино-следственные связи.
Героиня - юная барышня Любонька, внебрачная дочь, живущая в семье отца, но остро ощущающая собственное двусмысленное положение. И Герцен определенно знает, о чем говорит. Герой - только-только окончивший университет Дмитрий Круциферский, который из-за крайней бедности и безвыходности устраивается домашним учителем. А кругом невежественная, грубая среда.
Разумеется, герои сразу видят свое родство и после ряда романтических терзаний и перипетий дело решается браком. И опять-таки Герцен знает эту ситуацию.
Роман посвящен Наталье Захарьиной, такой же незаконной дочери, воспитывавшейся у тетки и весьма неуютно ощущавшей себя в чужом доме. Родство положений было очевидно каждому из них.
«“Повесть, кажется, близка к концу”, - говорите вы, разумеется, радуясь. “Извините, она еще не начиналась”, - отвечаю я с должным почтением», - пишет Герцен.
Потому что семейный парадиз длится не слишком-то долго, ровно до тех пор, пока на горизонте не появляется мятежный герой, человек с большим замахом и жаждой переустройства действительности (весьма характерный для своего времени) Бельтов.
И Герцену решительно непонятно, при всей ясности привходящих обстоятельств - происхождения, воспитания, среды, - почему же все-таки эти люди встретились и, более того, их встреча привела к такой драме. Кто виноват.
Герцен еще не знает, что описывает свою собственную историю. Не только уже прожитую в смысле тягот незаконного происхождения, брака двух родственных душ и семейного счастья. Но и ту, которую только предстоит пережить.
После выхода романа Белинский пишет о Герцене, что главная сила его произведения даже в художественности, пусть и весьма своеобразной - роман в серии очерков, - «а в мысли, глубоко прочувствованной, вполне сознанной и развитой».
Впрочем, тогда еще никто не знает, что эта мысль тоже станет испытанием.
После отъезда в том же году за границу, запрета на возвращение в Россию, попыток добиться права на свое имущество, разочарования в революции 1848 года, знакомства с несметным количеством известных революционных деятелей, описанная Герценым ситуация личной драмы настигает его.
Его жена, Наталья Захарьина, увлекается поэтом и революционером Георгом Гервегом. Семейное счастье разрушено, но почему это произошло, кто виноват и как выйти из этой непростой ситуации, Герцен не знает.
Продолжая придерживаться всех своих до того теоретических представлений, он пытается дать жене свободу выбора, если в этом заключается стремление ее души.
Вдобавок, как будто и этого мало, осенью 1851 года во время кораблекрушения погибает мать Герцена и его сын. А меньше чем через год логически завершается описанная им много лет назад ситуация: его жена все-таки принимает решение остаться с семьей - и умирает, не выдержав своего же решения.
Поверх барьеров
И все это на фоне общественных волнений, революционной борьбы, государственного переворота, ликвидации республики, нового установления монархии и страшной бойни на улицах Парижа.
«Все рухнуло - общее и частное, европейская революция и домашний кров, свобода мира и личное счастье», - писал позже Герцен об этом периоде.
С этого момента, несмотря на еще почти двадцать лет деятельности, Лондон, «Колокол» и второй брак, сам Герцен мыслит свою жизнь законченной.
Тогда же он начинает писать свои мемуары, впоследствии сложившиеся в «Былое и думы». В них он последовательно, год за годом, описывает свою жизнь, свои мысли, время, людей, попеременно прибегая то к публицистичности очерка, то к художественным зарисовкам, то к почти дневниковой исповедальности.
В самом начале этого гигантского цикла Герцен заявляет, что всякий человек имеет право на мемуары. И вовсе не потому, что его личность важна для истории или каким-то образом своей мыслью и деятельностью повлияла на ее ход.
Герцен называет себя человеком, в котором видно лишь «отражение истории», «случайно попавшемся на ее дороге». И в этом заключена еще одна принципиальная мысль, которой он оставался верен даже в писании воспоминаний: никакая деятельность не имеет смысла, никакое научное изыскание не важно, если в итоге оно не произведет перемены для конкретного человека.
Еще в 1840-х годах Герцен формулирует свою позицию принципиальной частности: «Кажется, будто жизнь людей обыкновенных однообразна, - это только кажется: ничего на свете нет оригинальнее и разнообразнее биографий неизвестных людей».
А что до великих деятелей, то как раз «их жизнь однообразна, скучна; успехи, таланты, гонения, рукоплескания, кабинетная жизнь или жизнь вне дома, смерть на полдороге, бедность в старости, - ничего своего, а все принадлежащее эпохе».
Его воспоминания написаны именно с позиции частного человека, которому выпала такая жизнь, которую он прожил, и Герцен совершенно не настаивает на том, что это хоть как-то могло повлиять на эпоху.
Напротив. Это его «внутреннее Ватерлоо», как он сам писал об одном из своих героев в попытке объяснить причину его состояния и действий. За эту-то честность и удивительное слияние личного и общественного Герцен и был особенно оценен современниками.
Несмотря на географическую удаленность, многие из них считали своим долгом съездить в Лондон и засвидетельствовать свое почтение Герцену.
В его деятельности нет ничего такого, без чего не смогло бы выжить революционное движение, и нет ничего такого, без чего оно бы не зародилось. Как и нет ничего, что сделало бы его важнейшей фигурой, без которой совершенно невозможно прочтение русской литературы.
Не говоря уже об истории мысли, ведь Герцен не создал никакой оригинальной концепции или системы взглядов.
Но при этом разговор ни о том, ни о другом, ни о третьем не состоятелен именно без его фигуры с неразрывным соединением рационального и сердечного, индивидуального и принадлежащего эпохе, и выдержанным испытанием всем этим.
Александр Иванович Герцен – представитель поколения дворянских революционеров первой половины и середины XIX века. Дворянство в России не было однородным. Среди заносчивых , любителей картежной игры и прекраснодушных мечтателей развилась прослойка тех, кто хотел для России лучшей доли и был готов положить за дело освобождения народа свою жизнь. Именно эта фаланга бесстрашных людей, вышедших 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь, молодое поколение будущих революционных демократов.
К этому новому поколению борцов за свободу народа и принадлежал Александр Герцен. Восстание декабристов очистило его разум и разбудило дух. Воодушевленный гражданским мужеством участников декабрьского , Герцен включился в борьбу с самодержавием и развернул революционную агитацию.
Проживая в стране с устоявшимися крепостническими порядками, Герцен постепенно сумел встать на один уровень с наиболее видными мыслителями того времени. Усвоив диалектический метод Гегеля, Герцен пошел дальше, следуя за материалистическими взглядами Людвига Фейербаха.
Герцен, став демократом и социалистом, остановился лишь в одном шаге от диалектического материализма.
Колокол русской демократии
Путь Герцена в его общественно-политической деятельности не всегда был прямым. Некоторое смятение Герцен испытал после краха европейских революционных движений 1848 года. Мыслитель, проживая в то время в Европе, был непосредственным свидетелем революционных событий. В те дни буржуазная революционность Европы уже угасала, а пролетариат еще не успел набрать силу. Не сумев разглядеть в зарождающемся рабочем движении основную силу революции, Герцен испытывал сильное разочарование в политике.
Взгляды Герцена нашли свое отражение в публикациях газеты «Колокол», которую он выпускал за границей.
В своих взглядах Герцен пошел гораздо дальше декабристов, которые, как указывал Ленин, были очень далеки от народа. Став фактически одним из зачинателей народничества, Герцен видел суть социализма в освобождении крестьян и в распространенной в крестьянской среде идее о безусловном праве народа на землю. Мысль о необходимости уравнительного раздела земельных владений помещиков была в те годы формулировкой народного стремления к равенству.
Слабость Герцена состояла в том, что он сам принадлежал к барской среде и не видел в России тех сил, которые были способны провести в стране революционные преобразования. Именно поэтому Герцен нередко обращался к верхам, фактически отступая от революционной демократии к слащавому либерализму. За такие временные отступления Герцена не раз критиковали Чернышевский и Добролюбов.
"Памяти Герцена"
Минуло сто лет со дня рождения Герцена. Чествует его вся либеральная Россия, заботливо обходя серьезные вопросы социализма, тщательно скрывая, чем отличался революционер Герцен от либерала. Поминает Герцена и правая печать, облыжно уверяя, что Герцен отрекся под конец жизни от революции. А в заграничных, либеральных и народнических, речах о Герцене царит фраза и фраза.
Рабочая партия должна помянуть Герцена не ради обывательского славословия, а для уяснения своих задач, для уяснения настоящего исторического места писателя, сыгравшего великую роль в подготовке русской революции.
Герцен принадлежал к поколению дворянских, помещичьих революционеров первой половины прошлого века. Дворяне дали России Биронов и Аракчеевых, бесчисленное количество “пьяных офицеров, забияк, картежных игроков, героев ярмарок, псарей, драчунов, секунов, серальников”, да прекраснодушных Маниловых. “И между ними, - писал Герцен, - развились люди 14 декабря, фаланга героев, выкормленных, как Ромул и Рем, молоком дикого зверя... Это какие-то богатыри, кованные из чистой стали с головы до ног, воины-сподвижники, вышедшие сознательно на явную гибель, чтобы разбудить к новой жизни молодое поколение и очистить детей, рожденных в среде палачества и раболепия”.
К числу таких детей принадлежал Герцен. Восстание декабристов разбудило и “очистило” его. В крепостной России 40-х годов XIX века он сумел подняться на такую высоту, что встал в уровень с величайшими мыслителями своего времени. Он усвоил диалектику Гегеля, Он понял, что она представляет из себя “алгебру революции”. Он пошел дальше Гегеля, к материализму, вслед за Фейербахом. Первое из “Писем об изучении природы” - “Эмпирия и идеализм”, - написанное в 1844 году, показывает нам мыслителя, который, даже теперь, головой выше бездны современных естествоиспытателей-эмпириков и тьмы тем нынешних философов, идеалистов и полуидеалистов. Герцен вплотную подошел к диалектическому материализму и остановился перед историческим материализмом.
Эта “остановка” и вызвала духовный крах Герцена после поражения революции 1848 года. Герцен покинул уже Россию и наблюдал эту революцию непосредственно. Он был тогда демократом, революционером, социалистом. Но его “социализм” принадлежал к числу тех бесчисленных в эпоху 48-го года форм и разновидностей буржуазного и мелкобуржуазного социализма, которые были окончательно убиты июньскими днями. В сущности, это был вовсе не социализм, а прекраснодушная фраза, доброе мечтание, в которое облекала свою тогдашнюю революционность буржуазная демократия, а равно невысвободившийся из-под ее влияния пролетариат.
Духовный крах Герцена, его глубокий скептицизм и пессимизм после 1848 года был крахом буржуазных иллюзий в социализме. Духовная драма Герцена была порождением и отражением той всемирно-исторической эпохи, когда революционность буржуазной демократии уже умирала (в Европе), а революционность социалистического пролетариата еще не созрела. Этого не поняли и не могли понять рыцари либерального российского языкоблудия, которые прикрывают теперь свою контрреволюционность цветистыми фразами о скептицизме Герцена. У этих рыцарей, которые предали русскую революцию 1905 года, которые забыли и думать о великом звании революционера, скептицизм есть форма перехода от демократии к либерализму, - к тому холуйскому, подлому, грязному и зверскому либерализму, который расстреливал рабочих в 48 году, который восстановлял разрушенные троны, который рукоплескал Наполеону III и который проклинал, не умея понять его классовой природы, Герцен.
У Герцена скептицизм был формой перехода от иллюзий “надклассового” буржуазного демократизма к суровой, непреклонной, непобедимой классовой борьбе пролетариата. Докавательство: “Письма к старому товарищу”, Бакунину, написанные за год до смерти Герцена, в 1869 году. Герцен рвет с анархистом Бакуниным. Правда, Герцен видит еще в этом разрыве только разногласие в тактике, а не пропасть между миросозерцанием уверенного в победе своего класса пролетария и отчаявшегося в своем спасении мелкого буржуа. Правда, Герцен повторяет опять и здесь старые буржуазно-демократические фразы, будто социализм должен выступать с “проповедью, равно обращенной к работнику и хозяину, земледельцу и мещанину”. Но все же таки, разрывая с Бакуниным, Герцен обратил свои взоры не к либерализму, а к Интернационалу, к тому Интернационалу, которым руководил Маркс, к тому Интернационалу, который начал “собирать полки” пролетариата, объединять “мир рабочий”, “покидающий мир пользующихся без работы”!
Не поняв буржуазно-демократической сущности всего движения 1848 года и всех форм домарксовского социализма, Герцен, тем более не мог понять буржуазной природы русской революций. Герцен - основоположник “русского” социализма, “народничества”. Герцен видел “социализм” в освобождении крестьян с землей, в общинном землевладении и в крестьянской идее “права на землю”. Свои излюбленные мысли на эту тему он развивал бесчисленное количество раз.
На деле в этом учении Герцена, как и во всем русском народничестве - вплоть до полинявшего народничества теперешних “социалистов-революционеров” - нет ни грана социализма. Это - такая же прекраснодушная фраза, такое же доброе мечтание, облекающее революционность буржуазной крестьянской демократии в России, как и разные формы “социализма 48-го года” на Западе. Чем больше земли получили бы крестьяне в 1861 году и чем дешевле бы они ее получили, тем сильнее была бы подорвана власть крепостников-помещиков, тем быстрее, свободнее и шире шло бы развитие капитализма в России. Идея “права на землю” и “уравнительного раздела земли,” есть не что иное, как формулировка революционных стремлений к равенству со стороны крестьян, борющихся за полное свержение помещичьей власти, за полное уничтожение помещичьего землевладения.
Революция 1905 года вполне доказала это: с одной стороны, пролетариат выступил вполне самостоятельно во главе революционной борьбы, создав социал-демократическую рабочую партию; с другой стороны, революционные крестьяне (“трудовики” и “Крестьянский союз”), борясь за всякие формы уничтожения помещичьего землевладения вплоть до “отмены частной собственности на землю”, боролись именно как хозяева, как мелкие предприниматели.
В настоящее время словопрения насчет “социалистичности” права на землю и т. п. служат только к затемнению и прикрытию действительно важного и серьезного исторического вопроса: о различии интересов либеральной буржуазии и революционного крестьянства в русской буржуазной революции; иначе говоря, о либеральной и демократической, о “соглашательской” (монархической) и республиканской тенденции в этой революции. Именно этот вопрос поставлен “Колоколом” Герцена, если смотреть на суть дела, а не на фразы, - если исследовать классовую борьбу, как основу “теорий” и учений, а не наоборот.
Герцен создал вольную русскую прессу за границей - в этом его великая заслуга. “Полярная Звезда” подняла традицию декабристов. “Колокол” (1857- 1867) встал горой за освобождение крестьян. Рабье молчание было нарушено.
Но Герцен принадлежал к помещичьей, барской среде. Он покинул Россию в 1847 г., он не видел революционного народа и не мог верить в него. Отсюда его либеральная апелляция к “верхам”. Отсюда eгo бесчисленные слащавые письма в “Колоколе” к Александру II Вешателю, которых нельзя теперь читать без отвращения. Чернышевский, Добролюбов, Серно-Соловьевич, представлявшие новое поколение революционеров-разночинцев, были тысячу раз правы, когда упрекали Герцена за эти отступления от демократизма к либерализму. Однако справедливость требует сказать, что, при всех колебаниях Герцена между демократизмом и либерализмом, демократ все же брал в нем верх.
Когда один из отвратительнейших типов либерального хамства, Кавелин, восторгавшийся ранее “Колоколом” именно за его либеральные тенденции, восстал против конституции, напал на революционную агитацию,восстал против “насилия” п призывов к нему, стал проповедовать терпение, Герцен порвал с этим либеральным мудрецом. Герцен обрушился на его “тощий, нелепый, вредный памфлет”, писанный “для негласного руководства либеральничающему правительству”, на кавелинские “политико-сентиментальные сентенции”, изображающие “русский народ скотом, а правительство умницей”. “Колокол” поместил статью “Надгробное слово”, в которой бичевал “профессоров, вьющих гнилую паутинку своих высокомерно-крошечных идеек, экс-профессоров, когда-то простодушных, а потом озлобленных, видя, что здоровая молодежь не может сочувствовать их золотушной мысли”. Кавелин сразу узнал себя в этом портрете.
Когда был арестован Чернышевский, подлый либерал Кавелин писал: “Аресты мне не кажутся возмутительными... , революционная партия считает все средства хорошими, чтобы сбросить правительство, а оно защищается своими средствами”. А Герцен точно отвечал этому кадету, говоря по поводу суда над Чернышевским: “А тут жалкие люди, люди-трава, люди-слизняки говорят, что не следует бранить эту шайку разбойников и негодяев, которая управляет нами”.
Когда либерал Тургенев написал частное письмо Александру II с уверением в своих верноподданнических чувствах и пожертвовал два золотых на солдат, раненных при усмирении польского восстания, “Колокол” писал о “седовласой Магдалине (мужеского рода), писавшей государю, что она не знает сна, мучась, что государь не знает о постигнувшем ее раскаянии”. И Тургенев сразу узнал себя.
Когда вся орава русских либералов отхлынула от Герцена за защиту Польши, когда все “образованное общество” отвернулось от “Колокола”, Герцен не смутился. Он продолжал отстаивать свободу Польши и бичевать усмирителей, палачей, вешателей Александра II. Герцен спас честь русской демократии. “Мы спасли честь имени русского, - писал он Тургеневу, - и за это пострадали от рабского большинства”.
Когда получалось известие, что крепостной крестьянин убил помещика за покушение на честь невесты, Герцен добавлял в “Колоколе”: “И превосходно сделал!”. Когда сообщали, что вводятся военные начальники для “спокойного” “освобождения”, Герцен писал: “Первый умный полковник, который со своим отрядом примкнет к крестьянам, вместо того, чтобы душить их, сядет на трон Романовых”. Когда полковник Рейтерн застрелился в Варшаве (1860 г.), чтобы не быть помощником палачей, Герцен писал: “Если расстреливать, так нужно расстреливать тех генералов, которые велят стрелять по безоружным”. Когда перебили 50 крестьян в Бездне и казнили их вожака Антона Петрова (12 апреля 1861года) Герцен писал в “Колоколе”:
“О, если б слова мои могли дойти до тебя, труженик и страдалец земли русской!.. как я научил бы тебя презирать твоих духовных пастырей, поставленных над тобой петербургским синодом и немецким царем... Ты ненавидишь помещика, ненавидишь подьячего, боишься их - и совершенно прав; но веришь еще в царя и архиерея... не верь им. Царь с ними, и они его. Его ты видишь теперь, ты, отец убитого юноши в Бездне, ты, сын убитого отца в Пензе... Твои пастыри - темные как ты, бедные как ты... Таков был пострадавший за тебя в Казани иной Антоний (не епископ Антоний, а Антон безднинский)… Тела твоих святителей не сделают сорока восьми чудес, молитва к ним не вылечит от зубной боли; но живая память об них может совершить одно чудо - твое освобождение”.
Имеется в виду восстание крестьян в селе Бездна Спасского уезда, Казанской губернии. Опубликование манифеста и Положений 19 февраля 1861 года об условиях отмены крепостного права вызвало разочарование и возмущение обманутых в своих надеждах крестьян. Они не поверили в подлинность оглашенного текста Положений и считали, что помещики и чиновники скрыли настоящие Манифест и Положения. Весной 1861 года в ряде губерний произошли крестьянские волнения. Наиболее крупным выступлением было выступление крестьян села Бездна. Движение возглавил молодой бездненский крестьянин Антон Петров. Он умел читать и после изучения Положений объявил своим односельчанам, что нашел “настоящую волю”. Слух о “настоящей воле” дошел до соседних селений. По призыву Петрова крестьяне отказались ходить на барщину, вносить оброк помещикам, отказывались от подписания “уставных грамот”, которыми должны были быть определены размеры надела и повинностей, забирали из помещичьих амбаров хлеб. Волнениями было охвачено свыше 75 селений Спасского, Чистопольского, Лаишевского уездов Казанской губернии и смежных уездов Самарской и Симбирской губерний. Восстание в Бездне было жестоко подавлено. 12 (24) апреля 1861 года по приказу генерала Апраксина была расстреляна безоружная 4-тысячная толпа крестьян. По официальному донесению казанского военного губернатора министру внутренних дел, было убито и умерли от ран 91 человек, свыше 350 человек было ранено. 19 апреля (1 мая) был расстрелян Антон Петров. Из 16 крестьян, преданных военному суду, 5 были приговорены к наказанию розгами и заключению в тюрьму на разные сроки. Трагедия в Бездне вызвала широкий отклик в передовых слоях русского общества. Подробное описание бездненской трагедии дал в “Колоколе” А. И. Герцен
Отсюда видно, как подло и низко клевещут на Герцена окопавшиеся в рабьей “легальной” печати наши либералы, возвеличивая слабые стороны Герцена и умалчивая о сильных. Не вина Герцена, а беда его, что он не мог видеть революционного народа в самой России в 40-х годах. Когда он увидал его в 60-х - он безбоязненно встал на сторону революционной демократии против либерализма. Он боролся за победу народа над царизмом, а не за сделку либеральной буржуазии с помещичьим царем. Он поднял знамя революции.
* * *
Чествуя Герцена, мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции. Сначала - дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию.
Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями “Народной воли” Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом. “Молодые штурманы будущей бури” - звал их Герцен. Но это не была еще сама буря.
Буря - это движение самих масс. Пролетариат, единственный до конца революционный класс, поднялся во главе их и впервые поднял к открытой революционной борьбе миллионы крестьян. Первый натиск бури был в 1905 году. Следующий начинает расти на наших глазах.
Чествуя Герцена, пролетариат учится на его примере великому значению революционной теории; - учится понимать, что беззаветная преданность революции и обращение с революционной проповедью к народу не пропадает даже тогда, когда целые десятилетия отделяют посев от жатвы; - учится определению роли разных классов в русской и международной революции. Обогащенный этими уроками, пролетариат пробьет себе дорогу к свободному союзу с социалистическими рабочими всех стран, раздавив ту гадину, царскую монархию, против которой Герцен первый поднял великое знамя борьбы путем обращения к массам с вольным русским словом .
Создал цельную и полную глубокого содержания концепцию движения декабристов. Им дан классовый анализ декабристского движения и указано место декабристов в истории русской революционной борьбы.
Ленин называл декабристов «дворянскими революционерами». Периодизацию русского революционного движения Ленин начинает с восстания декабристов. Он подчеркивает, что восстание декабристов было первым революционным выступлением в России: «В 1825 году Россия впервые видела революционное движение против царизма...», - говорил Ленин в своем докладе о революции 1905 г. 1)
На периодизации русского революционного движения и на месте в нем декабристов Ленин остановился в статьях «Памяти Герцена», «Роль сословий и классов в освободительном движении», «Из прошлого рабочей печати в России» и в других работах. Ленин всюду начинает периодизацию русского революционного движения именно с декабристов, выделяя этап дворянской революционности, который сменяется затем этапом разночинским и далее - эпохой пролетарского революционного движения. «...Мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции,- писал Ленин в статье «Памяти Герцена». - Сначала-дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию.
Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная б Чернышевского и кончая героями «Народной воли». Шире стал круг борцов,
1) Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 30, с. 315.
ближе их связь с народом. «Молодые штурманы будущей бури» -звал их Герцен. Но это не была еще сама буря.
Буря, это -движение самих масс. Пролетариат, единственный до конца революционный класс, поднялся во главе их и впервые поднял к открытой революционней борьбе миллионы крестьян. Первый натиск бури был в 1905 году» 2) .
Основные лозунги декабристов - уничтожение крепостного права и самодержавия - были лозунгами буржуазной революционности, т. е. той революционности, которая сметает отживший феодализм и дает возможность укрепиться и развиться новому, молодому капиталистическому строю. Однако это не означает, что декабристы были представителями буржуазии. Буржуазная революция - важный этап в истории человечества - далеко не всегда совершается при гегемонии революционной буржуазии. В некоторых странах (Россия принадлежит к их числу) буржуазия не стала революционной в силу особых исторических причин. Русская буржуазия в это время уже возникла и укреплялась, однако, пригретая самодержавием и зависящая от его милостей, она не стала революционной силой. Она уютно устроилась в складках горностаевой мантии самодержавия. Менаду тем в революционной ликвидации феодализма был заинтересован народ в целом - без этого история всей страны не смогла бы развиваться дальше.
Особенностью русского исторического развития явилось то, что почин в борьбе против отжившего феодально-крепостного строя взяли на себя, как говорил Ленин, «лучшие люди из дворян» 3) . Презрев дворянские привилегии и преимущества своего класса, поняв, что эти привилегии стали злом и задерживают национальное развитие, эти люди стали, как называет их Ленин, «революционерами-дворянами», или «дворянскими революционерами». Этот ленинский термин глубоко отражает диалектическую сложность явления. Он подчеркивает классовую ограниченность этих революционных деятелей, но вместе с тем определяет их деятельность как революционную. Более того, целый период русского революционного движения Ленин называет периодом дворянской революционности,
2) Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 21, с. 261.
3) Ленин В, И. Полн. собр. соч., т, 23, с. 398,
считая главными его представителями декабристов и Герцена.
Важно отметить, что для эпиграфа к «Искре» Владимир Ильич выбрал строку из стихотворения декабриста Александра Одоевского. Этим стихотворением поэт от имени товарищей отвечал А. С. Пушкину, тайно приславшему сосланным в Сибирь декабристам свое послание «Во глубине сибирских руд». В ответ на слова Пушкина «не пропадет ваш скорбный труд и дум высокое стремленье» прозвучали слова Одоевского:
Наш скорбный труд не пропадет, Из искры возгорится пламя.
Последнюю строку Ленин и сделал эпиграфом «Искры», подписав под ним: «Ответ декабристов Пушкину».
В. И. Ленин и его товарищи, арестованные царской полицией в декабре 1895 г., в шутку называли себя «декабристами». Это слово воспринималось Лениным и его соратниками как овеянное революционной традицией. Об этом прозвище вспоминает Н. К. Крупская 4) , встречается оно и у самого Ленина в работе «Что делать?» 5) .
Большевики в своей печати и в своей прокламационной литературе не раз вспоминали восстание декабристов как первое открытое революционное выступление в истории русской революционной борьбы и отдавали должное его историческому значению.
4) Крупская Н.К. Воспоминания о Ленине. М., 1932, с. 32.
5) См.: Ленин В, И. Полн. собр. соч., т. 6, с. 34.
Нечкина М.В. Декабристы. М., "Наука" 1984.
