Тэффи свои и чужие. «Свои и чужие

ИЗ "РАССКАЗОВ ИВАНА СУДАРЕВА"
Русский характер! - для небольшого рассказа название слишком многозначительное. Что поделаешь - мне именно и хочется поговорить с вами о русском характере.
Русский характер! Поди-ка опиши его... Рассказывать ли о героических подвигах? Но их столько, что растеряешься, - который предпочесть. Вот меня и выручил один мой приятель небольшой историей из личной жизни. Как он бил немцев, я рассказывать не стану, хотя он и носит золотую звездочку и половина груди в орденах. Человек он простой, тихий, обыкновенный, - колхозник из приволжского села Саратовской области. Но среди других заметен сильным и соразмерным сложением и красотой. Бывало, заглядишься, когда он вылезает из башни танка, - бог войны! Спрыгивает с брони на землю, стаскивает шлем с влажных кудрей, вытирает ветошью чумазое лицо и непременно улыбнется от душевной приязни.
На войне, вертясь постоянно около смерти, люди делаются лучше, всякая чепуха с них слезает, как нездоровая кожа после солнечного ожога, и остается в человеке - ядро. Разумеется - у одного оно покрепче, у другого послабже, но и те, у кого ядро с изъяном, тянутся, каждому хочется быть хорошим и верным товарищем. Но приятель мой, Егор Дремов, и до войны был строгого поведения, чрезвычайно уважал и любил мать, Марью Поликарповну, и отца своего, Егора Егоровича. "Отец мой - человек степенный, первое - он себя уважает. Ты, говорит, сынок, многое увидишь на свете, и за границей побываешь, но русским званием - гордись..."
У него была невеста из того же села на Волге. Про невест и про жен у нас говорят много, особенно если на фронте затишье, стужа, в землянке коптит огонек, трещит печурка и люди поужинали. Тут наплетут такое - уши развесишь. Начнут, например: "Что такое любовь?" Один скажет: "Любовь возникает на базе уважения..." Другой: "Ничего подобного, любовь - это привычка, человек любит не только жену, но отца с матерью и даже животных..." - "Тьфу, бестолковый! - скажет третий, - любовь - это когда в тебе всё кипит, человек ходит вроде как пьяный..." И так философствуют и час и другой, покуда старшина, вмешавшись, повелительным голосом не определит самую суть... Егор Дремов, должно быть стесняясь этих разговоров, только вскользь помянул мне о невесте, - очень, мол, хорошая девушка, и уж если сказала, что будет ждать, - дождется, хотя бы он вернулся на одной ноге...
Про военные подвиги он тоже не любил разглагольствовать: "О таких делах вспоминать неохота!" Нахмурится и закурит. Про боевые дела его танка мы узнавали со слов экипажа, в особенности удивлял слушателей водитель Чувилев.
- ...Понимаешь, только мы развернулись, гляжу, из-за горушки вылезает... Кричу: "Товарищ лейтенант, тигра!" - "Вперед, кричит, полный газ!..." Я и давай по ельничку маскироваться - вправо, влево... Тигра стволом-то водит, как слепой, ударил - мимо... А товарищ лейтенант как даст ему в бок, - брызги! Как даст еще в башню, - он и хобот задрал... Как даст в третий, - у тигра изо всех щелей повалил дым, - пламя как рванется из пего на сто метров вверх... Экипаж и полез через запасной люк... Ванька Лапшин из пулемета повел, - они и лежат, ногами дрыгаются... Нам, понимаешь, путь расчищен. Через пять минут влетаем в деревню. Тут я прямо обезживотел... Фашисты кто куда... А - грязно, понимаешь, - другой выскочит из сапогов и в одних носках - порск. Бегут все к сараю. Товарищ лейтенант дает мне команду: "А ну - двинь по сараю". Пушку мы отвернули, на полном газу я на сарай и наехал... Батюшки! По броне балки загрохотали, доски, кирпичи, фашисты, которые сидели под крышей... А я еще - и проутюжил, - остальные руки вверх - и Гитлер капут...
Так воевал лейтенант Егор Дремов, покуда не случилось с ним несчастье. Во время Курского побоища, когда немцы уже истекали кровью и дрогнули, его танк - на бугре, на пшеничном поле - был подбит снарядом, двое из экипажа тут же убиты, от второго снаряда танк загорелся. Водитель Чувилев, выскочивший через передний люк, опять взобрался на броню и успел вытащить лейтенанта, - он был без сознания, комбинезон на нем горел. Едва Чувилев оттащил лейтенанта, танк взорвался с такой силой, что башню отшвырнуло метров на пятьдесят. Чувилев кидал пригоршнями рыхлую землю на лицо лейтенанта, на голову, на одежду, чтобы сбить огонь. Потом пополз с ним от воронки к воронке на перевязочный пункт... "Я почему его тогда поволок? - рассказывал Чувилев, - слышу, у него сердце стучит..."
Егор Дремов выжил и даже не потерял зрение, хотя лицо его было так обуглено, что местами виднелись кости. Восемь месяцев он пролежал в госпитале, ему делали одну за другой пластические операции, восстановили и нос, и губы, и веки, и уши. Через восемь месяцев, когда были сняты повязки, он взглянул на свое и теперь не на свое лицо. Медсестра, подавшая ему маленькое зеркальце, отвернулась и заплакала. Он тотчас ей вернул зеркальце.
- Бывает хуже, - сказал он, - с этим жить можно.
Но больше он не просил зеркальце у медсестры, только часто ощупывал свое лицо, будто привыкал к нему. Комиссия нашла его годным к нестроевой службе. Тогда он пошел к генералу и сказал: "Прошу вашего разрешения вернуться в полк". - "Но вы же инвалид", - сказал генерал. "Никак нет, я урод, но это делу не помешает, боеспособность восстановлю полностью". ![(То, что генерал во время разговора старался не глядеть на него, Егор Дремов отметил и только усмехнулся лиловыми, прямыми, как щель, губами.) Он получил двадцатидневный отпуск для полного восстановления здоровья и поехал домой к отцу с матерью. Это было как раз в марте этого года.
На станции он думал взять подводу, но пришлось идти пешком восемнадцать верст. Кругом еще лежали снега, было сыро, пустынно, студеный ветер отдувал полы его шинели, одинокой тоской насвистывал в ушах. В село он пришел, когда уже были сумерки. Вот и колодезь, высокий журавель покачивался и скрипел. Отсюда шестая изба - родительская. Он вдруг остановился, засунув руки в карманы. Покачал головой. Свернул наискосок к дому. Увязнув по колено в снегу, нагнувшись к окошечку, увидел мать, - при тусклом свете привернутой лампы, над столом, она собирала ужинать. Все в том же темном платке, тихая, неторопливая, добрая. Постарела, торчали худые плечи... "Ох, знать бы, - каждый бы день ей надо было писать о себе хоть два словечка..." Собрала на стол нехитрое, - чашку с молоком, кусок хлеба, две ложки, солонку и задумалась, стоя перед столом, сложив худые руки под грудью... Егор Дремов, глядя в окошечко на мать, понял, что невозможно ее испугать, нельзя, чтобы у нее отчаянно задрожало старенькое лицо.
Ну, ладно! Он отворил калитку, вошел во дворик и на крыльце постучался. Мать откликнулась за дверью: "Кто там?" Он ответил: "Лейтенант, Герой Советского Союза Громов".
У него так заколотилось сердце - привалился плечом к притолоке. Нет, мать не узнала его голоса. Он и сам, будто в первый раз, услышал свой голос, изменившийся после всех операций, - хриплый, глухой, неясный.
- Батюшка, а чего тебе надо-то? - спросила она.
- Марье Поликарповне привез поклон от сына, старшего лейтенанта Дремова.
Тогда она отворила дверь и кинулась к нему, схватила за руки:
- Жив, Егор-то мой! Здоров? Батюшка, да ты зайди в избу.
Егор Дремов сел на лавку у стола на то самое место, где сидел, когда еще у него ноги не доставали до полу и мать, бывало, погладив его по кудрявой головке, говаривала: "Кушай, касатик". Он стал рассказывать про ее сына, про самого себя, - подробно, как он ест, пьет, не терпит нужды ни в чем, всегда здоров, весел, и - кратко о сражениях, где он участвовал со своим танком.
- Ты скажи - страшно на войне-то? - перебивала она, глядя ему в лицо темными, его не видящими глазами.
- Да, конечно, страшно, мамаша, однако - привычка.
Пришел отец, Егор Егорович, тоже сдавший за эти годы, - бороденку у него как мукой осыпало. Поглядывая на гостя, потопал на пороге разбитыми валенками, не спеша размотал шарф, снял полушубок, подошел к столу, поздоровался за руку, - ах, знакомая была, широкая, справедливая родительская рука! Ничего не спрашивая, потому что и без того было понятно - зачем здесь гость в орденах, сел и тоже начал слушать, полуприкрыв глаза.
Чем дольше лейтенант Дремов сидел неузнаваемый и рассказывал о себе и не о себе, тем невозможнее было ему открыться, - встать, сказать: да признайте же вы меня, урода, мать, отец!.. Ему было и хорошо за родительским столом и обидно.
- Ну что ж, давайте ужинать, мать, собери чего-нибудь для гостя. - Егор Егорович открыл дверцу старенького шкапчика, где в уголку налево лежали рыболовные крючки в спичечной коробке, - они там и лежали, - и стоял чайник с отбитым носиком, - он там и стоял, где пахло хлебными крошками и луковой шелухой. Егор Егорович достал склянку с вином, - всего на два стаканчика, вздохнул, что больше не достать. Сели ужинать, как в прежние годы. И только за ужином старший лейтенант Дремов заметил, что мать особенно пристально следит за его рукой с ложкой. Он усмехнулся, мать подняла глаза, лицо ее болезненно задрожало.
Поговорили о том и о сем, какова будет весна, и справится ли народ с севом, и о том, что этим летом надо ждать конца войны.
- Почему вы думаете, Егор Егорович, что этим летом надо ждать конца войны?
- Народ осерчал, - ответил Егор Егорович, - через смерть перешли, теперь его не остановишь, немцу - капут.
Марья Поликарповна спросила:
- Вы не рассказали, когда ему дадут отпуск, - к нам съездить на побывку. Три года его не видала, чай, взрослый стал, с усами ходит... Эдак - каждый день - около смерти, чай, и голос у него стал грубый?
- Да вот приедет - может, и не узнаете, - сказал лейтенант.
Спать ему отвели на печке, где он помнил каждый кирпич, каждую щель в бревенчатой стене, каждый сучок в потолке. Пахло овчиной, хлебом - тем родным уютом, что не забывается и в смертный час. Мартовский ветер посвистывал над крышей. За перегородкой похрапывал отец. Мать ворочалась, вздыхала, не спала. Лейтенант лежал ничком, лицо в ладони: "Неужто так и не признала, - думал, - неужто не признала? Мама, мама..."
Наутро он проснулся от потрескивания дров, мать осторожно возилась у печи; на протянутой веревке висели его выстиранные портянки, у двери стояли вымытые сапоги.
- Ты блинки пшенные ешь? - спросила она.
Он не сразу ответил, слез с печи, надел гимнастерку, затянул пояс и - босой - сел на лавку.
- Скажите, у вас в селе проживает Катя Малышева, Андрея Степановича Малышева дочь?
- Она в прошлом году курсы окончила, у нас учительницей. А тебе ее повидать надо?
- Сынок ваш просил непременно ей передать поклон.
Мать послала за ней соседскую девочку. Лейтенант не успел и обуться, как прибежала Катя Малышева. Широкие серые глаза ее блестели, брови изумленно взлетали, на щеках - радостный румянец. Когда откинула с головы на широкие плечи вязаный платок, лейтенант даже застонал про себя: поцеловать бы эти теплые светлые волосы!.. Только такой представлялась ему подруга, - свежа, нежна, весела, добра, красива так, что вот вошла, и вся изба стала золотая...
- Вы привезли поклон от Егора? (Он стоял спиной к свету и только нагнул голову, потому что говорить не мог.) А уж я его жду и день и ночь, так ему и скажите...
Она подошла близко к нему. Взглянула, и будто ее слегка ударили в грудь, откинулась, испугалась. Тогда он твердо решил уйти, - сегодня же.
Мать напекла пшенных блинов с топленым молоком. Он опять рассказывал о лейтенанте Дремове, на этот раз о его воинских подвигах, - рассказывал жестоко и не поднимал глаз на Катю, чтобы не видеть на ее милом лице отражения своего уродства. Егор Егорович захлопотал было, чтобы достать колхозную лошадь, - но он ушел на станцию пешком, как пришел. Он был очень угнетен всем происшедшим, даже, останавливаясь, ударял ладонями себе в лицо, повторял сиплым голосом: "Как же быть-то теперь?"
Он вернулся в свой полк, стоявший в глубоком тылу на пополнении. Боевые товарищи встретили его такой искренней радостью, что у него отвалилось от души то, что не давало ни спать, ни есть, ни дышать. Решил так, - пускай мать подольше не знает о его несчастье. Что же касается Кати, - эту занозу он из сердца вырвет.
Недели через две пришло от матери письмо:
"Здравствуй, сынок мой ненаглядный. Боюсь тебе и писать, не знаю, что и думать. Был у нас один человек от тебя, - человек очень хороший, только лицом дурной. Хотел пожить, да сразу собрался и уехал. С тех пор, сынок, не сплю ночи, - кажется мне, что приезжал ты. Егор Егорович бранит меня за это, - совсем, говорит, ты, старуха, свихнулась с ума: был бы он наш сын - разве бы он не открылся... Чего ему скрываться, если это был бы он, - таким лицом, как у этого, кто к нам приезжал, гордиться нужно. Уговорит меня Егор Егорович, а материнское сердце - все свое: ои это, он был у нас!.. Человек этот спал на печи, я шинель его вынесла на двор - почистить, да припаду к ней, да заплачу, - он это, его это!.. Егорушка, напиши мне, Христа ради, надоумь ты меня, - что было? Или уж вправду - с ума я свихнулась..."
Егор Дремов показал это письмо мне, Ивану Судареву, и, рассказывая свою историю, вытер глаза рукавом. Я ему: "Вот, говорю, характеры столкнулись! Дурень ты, дурень, пиши скорее матери, проси у нее прощенья, не своди ее с ума... Очень ей нужен твой образ! Таким-то она тебя еще больше станет любить".
Он в тот же день написал письмо: "Дорогие мои родители, Марья Поликарповна и Егор Егорович, простите меня за невежество, действительно у вас был я, сын ваш..." И так далее, и так далее - на четырех страницах мелким почерком, - он бы и на двадцати страницах написал - было бы можно.
Спустя некоторое время стоим мы с ним на полигоне, - прибегает солдат и - Егору Дремову: "Товарищ капитан, вас спрашивают..." Выражение у солдата такое, хотя он стоит по всей форме, будто человек собирается выпить. Мы пошли в поселок, подходим к избе, где мы с Дремовым жили. Вижу - он не в себе, - все покашливает... Думаю: "Танкист, танкист, а - нервы". Входим в избу, он - впереди меня, и я слышу:
"Мама, здравствуй, это я!.." И вижу - маленькая старушка припала к нему на грудь. Оглядываюсь, тут, оказывается, и другая женщина, Даю честное слово, есть где-нибудь еще красавицы, не одна же она такая, но лично я - не видал.
Он оторвал от себя мать, подходит к этой девушке, - а я уже поминал, что всем богатырским сложением это был бог войны. "Катя! - говорит он. - Катя, зачем вы приехали? Вы того обещали ждать, а не этого..."
Красивая Катя ему отвечает, - а я хотя ушел в сени, но слышу: "Егор, я с вами собралась жить навек. Я вас буду любить верно, очень буду любить... Не отсылайте меня..."
Да, вот они, русские характеры! Кажется, прост человек, а придет суровая беда, в большом или в малом, и поднимается в нем великая сила - человеческая красота.
1942-1944

Повести и рассказы. М., "Худож. лит.", 1977

В рассказе «Русский характер» А.Н. Толстой описал эпизод Великой Отечественной войны, когда до победы оставался ещё целый год, причём автор изобразил даже не военный подвиг танкиста Егора Дрёмова (этого скорее всего можно было бы ожидать), а семейные обстоятельства героя — взаимоотношения его с родителями и невестой.

Русский характер в рассказе складывается из отдельных черт характеров всех героев, главных и второстепенных. Главным героем является Егор Дрёмов, командир танка, получивший тяжёлые ожоги в бою на Курской дуге. Его спасает из горящего танка водитель, который сам был ранен, но вытащил командира, потерявшего сознание. Таким образом, водитель танка Чувилёв (этот второстепенный персонаж ещё раз появится в рассказе для описания боевых подвигов танкового экипажа под командованием Егора Дрёмова) в опасный момент думает не только о собственной жизни, но, рискуя собой, спасает боевого товарища. В его совестливости можно видеть черту характера, которая высоко ценится русскими.

Егор Дрёмов проявляет русский характер и в бою, и особенно в отношениях с родителями и невестой. Приехав домой в отпуск после ранения, он пожалел своих старых родителей, побоялся огорчить их. Егору казалось, что его безобразное лицо испугает их: ведь оно стало безжизненной маской, и только глаза остались прежними. Таким образом, в характере главного героя проявились скромность, сдержанность, даже жертвенность, которые ценят русские люди: настоящий человек меньше всего заботится о себе, но прежде всего думает о своих близких, об их счастье.

Егор Дрёмов ошибался, думая, что щадит своих родителей, когда не признаётся, что он их сын. Его родители счастливы уже тем, что их сын жив — ведь все вокруг получают с фронта «похоронки». Егор Егоровичи Мария Поликарповна любят своего сына не за внешность, а потому, что он — сын. Конечно, старики гордятся, что их Егор — герой, но прежде всего ценят в нём не красоту, а мужество и честность. Здесь проявляется ещё одна черта русского характера — главное внимание уделяется не внешности, а душевным качествам. Ведь обожжённое лицо солдата свидетельствует, что он участвовал в страшных боях и не щадил себя, защищая Родину. Такой человек вызывает у русских уважение и восхищение, несмотря на внешнее уродство. Поэтому отец Егор Егорович считает, что таким лицом, какое было у приезжавшего к ним фронтовика, «надо гордиться». Эту мысль формулирует старший Дрёмов — сам русский человек.

Русским характером обладает и мать героя. Мария Поликарповна узнала своего сына, хотя его лицо изменилось после операций до неузнаваемости. Она сердцем, каким-то шестым чувством, угадала, что у неё в доме гостил сын, и проявила необыкновенную чуткость, столь дорогую для русского сердца. Поскольку русский человек обычно сдержан в проявлениях своих чувств, постольку очень важными качествами становятся внимание и наблюдательность окружающих, которые сами должны догадываться о переживаниях близкого человека. Очень хорошо, если друзья и родственники понимают друг друга без слов.

В Кате Малышевой — невесте Егора Дрёмова также раскрывается русский характер: в женщине русские ценят верность и преданность, что и демонстрирует героиня, которая дважды (провожая на фронт и навещая после ранения) заявляет Егору, что будет ждать его с войны и верно любить. А ведь Катя — невеста главного героя, а не жена, то есть пока связана с Егором только словом.

Иван Сударев — друг Егора и доброжелательный рассказчик — сам обладает русским характером, рассудительным, сдержанным, вдумчивым. Он оценивает поступки всех героев, появляющихся в маленькой истории, и отмечает разные грани русского характера в каждом персонаже.

Таким образом, Толстой создаёт русский характер, объединяя черты разных героев, и, благодаря этому приёму, представляет образ русского человека полным, разносторонним и обобщённо-возвышенным. Такое изображение национального характера отличает рассказ Толстого от произведений других советских авторов, писавших о войне. Например, А.Т.Твардовский в поэме «Василий Тёркин» сосредоточивает черты русского характера в одном главном герое.

По художественным принципам — конфликт между хорошим и лучшим и назидательность (поучительность) — «Русский характер» следует отнести к ведущему направлению советской литературы — социалистическому реализму. В рассказе конфликт между Егором Дрёмовым и его родными надуман, ибо существует только в голове скромного главного героя, а на самом деле, персонажи рассказа — один другого лучше и благороднее. Назидательность «Русского характера» выразилась в том, что через Ивана Сударева, который оценивает в произведении всех действующих лиц, писатель поучает: именно так, как Егор Дрёмов, должен вести себя советский солдат; именно так, как его родители и невеста, должны поступать родственники солдата. В конце рассказа автор подсказывает читателю, как правильно понимать идею произведения: «Да, вот они, русские характеры! Кажется, прост человек, а придёт суровая беда, в большом или в малом, и поднимется в нём великая сила — человеческая красота».

Итак, история о Егоре Дрёмове закончилась счастливо. Иного финала и не могло быть, учитывая, что все её герои обладают благородными характерами. Во время страшной войны такая история становится необходимой: она даёт надежду, спасает от отчаяния, и поэтому «Русский характер», можно сказать, отражает восприятие военной эпохи и в этом смысле становится памятником эпохи.

Но бесконфликтные истории со счастливым финалом если и встречаются в реальной жизни, то только как исключения. А как обычно происходит встреча солдата и его семьи? Помня о миллионах советских людей, погибших на фронтах и в оккупации, скорее можно ожидать трагических свиданий. В стихотворении М.В.Исаковского «Враги сожгли родную хату» (1945) изображается возвращение солдата-победителя на родное пепелище: все его близкие погибли во время немецкой оккупации, долгожданная встреча с родственниками превратилась в поминки на могиле жены. Другую трагическую ситуацию описывает М.А.Шолохов в рассказе «Судьба человека» (1956). Вернувшись в родной город после фашистского плена. Андрей Соколов узнаёт, что в его дом, когда там находились жена и две дочери-подростки, попала немецкая бомба. В результате любимые родственники главного героя не имеют даже могил — на месте дома воронка с ржавой водой.

Подравнять целую нацию под один, даже правильный образец невозможно. Драматический вариант встречи солдата с семьёй представлен в рассказе А.П.Платонова «Возвращение» (1946).

Капитан Алексей Алексеевич Иванов после победы приезжает в родной город, где его ждут жена Люба, одиннадцати летний сын Петрушка и пятилетняя дочь Настя. В первый же вечер за ужином воин-победитель требует у жены отчёта, как она жила без него. Писатель не рассказывает об Иванове на фронте, хотя его ордена и медали свидетельствуют о боевых подвигах. Зато автор подробно описывает жизнь семьи Ивановых в тылу: Люба все четыре года войны работала на кирпичном (!) заводе, заботилась о двух маленьких детях, постоянно тревожилась за мужа на фронте и, чтобы отвлечься от повседневной тоски, один раз поддалась на нежности какого-то профсоюзного инструктора. Этого капитан Иванов простить жене не может, хотя себе подобные вольности прощает легко: он сам пару дней назад по пути домой задержался в гостях у знакомой фронтовички Маши.

Финал истории о Егоре Дрёмове заранее предрешён, учитывая прекрасные русские характеры всех персонажей в этом рассказе. А как поступит неидеальный платоновский герой? Возмущённый и обиженный признанием Любы, Алексей на следующее утро хочет уехать к Маше (!), но, увидев из окна вагона бегущих к поезду своих детей Петрушку и Настю, вдруг смягчается душой и сходит с поезда: вчера он оценивал свои семейные обстоятельства с точки зрения «самолюбия и собственного интереса», а сейчас понял их «обнажившимся сердцем».

Никакого поучения в рассказе Платонова нет, а счастливый конец объясняется не образцовым благородством Иванова, а чувствами нормального человека — любовью к своей семье. Поэтому рассказ «Возвращение» ближе к жизни, чем «Русский характер»: платоновский рассказ показывает реальный мир таким сложным, каков он и есть, а не таким правильным, каков он должен быть, по мнению писателя А. Н. Толстого.

Русский характер

Русский характер! - для небольшого рассказа название слишком многозначительное. Что поделаешь, - мне именно и хочется поговорить с вами о русском характере.

Русский характер! Поди-ка опиши его… Рассказывать ли о героических подвигах? Но их столько, что растеряешься, - который предпочесть. Вот меня и выручил один мой приятель небольшой историей из личной жизни. Как он бил немцев - я рассказывать не стану, хотя он и носит Золотую Звездочку и половина груди в орденах. Человек он простой, тихий, обыкновенный - колхозник из приволжского села Саратовской области. Но среди других заметен сильным и соразмерным сложением и красотой. Бывало, заглядишься, когда он вылезает из башни танка, - бог войны! Спрыгивает с брони на землю, стаскивает шлем с влажных кудрей, вытирает ветошью лицо и непременно улыбнется от душевной приязни.

На войне, вертясь постоянно около смерти, люди делаются лучше, всякая чепуха с них слезает, как нездоровая кожа после солнечного ожога, и остается в человеке - ядро. Разумеется, у одного оно покрепче, у другого послабже, но и те, у кого ядро с изъяном, тянутся, каждому хочется быть хорошим и верным товарищем. Но приятель мой, Егор Дремов, и до войны был строгого поведения, чрезвычайно уважал и любил мать, Марью Поликарповну, и отца своего, Егора Егоровича. «Отец мой - человек степенный, первое - он себя уважает. Ты, говорит, сынок, многое увидишь на свете, и за границей побываешь, но русским званием - гордись…»

У него была невеста из того же села на Волге Про невест и про жен у нас говорят много, особенно если на фронте затишье, стужа, в землянке коптит огонек, трещит печурка и люди поужинали. Тут наплетут такое - уши развесишь. Начнут, например: «Что такое любовь?». Один скажет: «Любовь возникает на базе уважения…». Другой: «Ничего подобного, любовь - это привычка, человек любит не только жену, но отца с матерью и даже животных…». - «Тьфу, бестолковый! - скажет третий. - Любовь - это, когда в тебе все кипит, человек ходит вроде как пьяный…». И так философствуют и час и другой, покуда старшина, вмешавшись, повелительным голосом не определит самую суть… Егор Дремов, должно быть стесняясь этих разговоров, только вскользь помянул мне о невесте, - очень, мол, хорошая девушка, и уже если сказала, что будет ждать, - дождется, хотя бы он вернулся на одной ноге…

Про военные подвиги он тоже не любил разглагольствовать: «О таких делах вспоминать неохота!» Нахмурится и закурит. Про боевые дела его танка мы узнавали со слов экипажа, в особенности удивлял слушателей водитель Чувилев.

«…Понимаешь, только мы развернулись, гляжу, из-за горушки вылезает… Кричу: „Товарищ лейтенант, тигра!“ - „Вперед, - кричит, - полный газ!..“ Я и давай по ельничку маскироваться - вправо, влево… Тигра стволом-то водит, как слепой, ударил - мимо… А товарищ лейтенант как даст ему в бок - брызги! Как даст еще в башню - он и хобот задрал… Как даст в третий - у тигра изо всех щелей повалил дым, пламя как рванется из него на сто метров вверх… Экипаж и полез через запасный люк… Ванька Лапшин из пулемета повел - они и лежат, ногами дрыгаются… Нам, понимаешь, путь расчищен. Через пять минут влетаем в деревню. Тут я прямо обезживотел… Фашисты кто куда… А грязно, понимаешь, - другой выскочит из сапогов и в одних носках - порск. Бегут все к сараю. Товарищ лейтенант дает мне команду: „А ну - двинь по сараю“. Пушку мы отвернули, на полном газу я на сарай и наехал… Батюшки! По броне балки загрохотали, доски, кирпичи, фашисты, которые сидели под крышей… А я еще - а проутюжил, - остальные руки вверх - и Гитлер капут…»

Так воевал Егор Дремов, покуда не случилось с ним несчастье. Во время Курского побоища, когда немцы уже истекали кровью и дрогнули, его танк - на бугре, на пшеничном поле - был подбит снарядом, двое из экипажа тут же убиты, от второго снаряда танк загорелся. Водитель Чувилев, выскочивший через передний люк, опять взобрался на броню и успел вытащить лейтенанта - он был без сознания, комбинезон на нем горел. Едва Чувилев оттащил лейтенанта, танк взорвался с такой силой, что башню отшвырнуло метров на пятьдесят Чувилев кидал пригоршнями рыхлую землю на лицо лейтенанта, на голову, на одежду, чтобы сбить огонь Потом пополз с ним от воронки к воронке на перевязочный пункт. «Я почему его тогда поволок? - рассказывал Чувилев. - Слышу, у него сердце стучит…»

Егор Дремов выжил и даже не потерял зрения, хотя лицо его было так обуглено, что местами виднелись кости. Восемь месяцев он пролежал в госпитале, ему делали одну за другой пластические операции, восстановили и нос, и губы, и веки, и уши. Через восемь месяцев, когда были сняты повязки, он взглянул на свое и теперь не на свое лицо. Медсестра, подавшая ему маленькое зеркальце, отвернулась и заплакала. Он тотчас ей вернул зеркальце.

Бывает хуже, - сказал он, - с этим жить можно.

Но больше он не просил зеркальце у медсестры, только часто ощупывал свое лицо, будто привыкал к нему. Комиссия нашла его годным к нестроевой службе. Тогда он пошел к генералу и сказал. «Прошу вашего разрешения вернуться в полк». - «Но вы же инвалид», - сказал генерал. «Никак нет, я урод, но это делу не помешает, боеспособность восстановлю полностью». (То, что генерал во время разговора старался не глядеть на него, Егор Дремов отметил и только усмехнулся лиловыми, прямыми, как щель, губами). Он получил двадцатидневный отпуск для полного восстановления здоровья и поехал домой к отцу с матерью. Эго было как раз в марте этого года.

На станции он думал взять подводу, но пришлось идти пешком восемнадцать верст. Кругом еще лежали снега, было сыро, пустынно, студеный ветер отдувал полы его шинели, одинокой тоской насвистывал в ушах. В село он пришел, когда уже были сумерки. Вот и колодезь, высокий журавль покачивался и скрипел. Отсюда шестая изба - родительская Он вдруг остановился, засунув руки в карманы Покачал головой Свернул наискосок к дому. Увязнув по колено в снегу, нагнувшись к окошечку, увидел мать - при тусклом свете привернутой лампы, над столом, она собирала ужинать. Все в том же темном платке, тихая, неторопливая, добрая. Постарела, торчали худые плечи… «Ох, знать бы, - каждый бы день ей надо было писать о себе хоть два словечка…» Собрала на стол нехитрое - чашку с молоком, кусок хлеба, две ложки, солонку и задумалась, стоя перед столом, сложив худые руки под грудью… Егор Дремов, глядя в окошечко на мать, понял, что невозможно ее испугать, нельзя, чтобы у нее отчаянно задрожало старенькое лицо.

Ну, ладно! Он отворил калитку, вошел во дворик и на крыльце постучался Мать откликнулась за дверью: «Кто там?» Он ответил: «Лейтенант, Герой Советского Союза Громов».

У него так заколотилось сердце - привалился плечом к притолоке. Нет, мать не узнала его голоса. Он и сам будто в первый раз услышал свой голос, изменившийся после всех операций, - хриплый, глухой, неясный.

Батюшка, а чего тебе надо-то? - спросила она.

Марье Поликарповне привез поклон от сына, старшего лейтенанта Дремова.

Тогда она отворила дверь и кинулась к нему, схватила за руки:

Жив Егор-то мой? Здоров? Батюшка, да ты зайди в избу.

Егор Дремов сел на лавку у стола на то самое место, где сидел, когда еще у него ноги не доставали до полу и мать, бывало, погладив его по кудрявой головке, говаривала: «Кушай, касатик». Он стал рассказывать про ее сына, про самого себя - подробно, как он ест, пьет, не терпит нужды ни в чем, всегда здоров, весел, и - кратко о сражениях, где он участвовал со своим танком.

Ты скажи - страшно на войне-то? - перебивала она, глядя ему в лицо темными, его не видящими глазами.

Да, конечно, страшно, мамаша, однако - привычка.

Пришел отец, Егор Егорович, тоже сдавший за эти годы, - бородку у него как мукой осыпало. Поглядывая на гостя, потопал на пороге разбитыми валенками, не спеша размотал шарф, снял полушубок, подошел к столу, поздоровался за руку - ах, знакомая была, широкая, справедливая родительская рука! Ничего не спрашивал, потому что и без того было понятно - зачем здесь гость в орденах, сел и тоже начал слушать, полуприкрыв глаза.

Чем дольше лейтенант Дремов сидел неузнаваемый и рассказывал о себе и не о себе, тем невозможнее было ему открыться - встать, сказать: да признайте же вы меня, урода, мать, отец!.. Ему было и хорошо за родительским столом и обидно.

Ну что ж, давайте ужинать, мать, собери чего-нибудь для гостя. - Егор Егорович открыл дверцу старенького шкапчика, где в уголку налево лежали рыболовные крючки в спичечной коробке - они там и лежали, - и стоял чайник с отбитым носиком - он там я стоял, - где пахло хлебными крошками и луковой шелухой. Егор Егорович достал склянку с вином - всего на два стаканчика, вздохнул, что больше не достать. Сели ужинать, как и в прежние годы. И только за ужином старший лейтенант Дремов заметил, что мать особенно пристально следит за его рукой с ложкой. Он усмехнулся, мать подняла глаза, лицо ее болезненно задрожало.

Поговорили о том и о сем, какова будет весна, и справится ли народ с севом, и о том, что этим летом надо ждать конца войны.

Почему вы думаете, Егор Егорович, что этим летом надо ждать конца войны?

Народ осерчал, - ответил Егор Егорович, - через смерть перешли, теперь его не остановишь, немцу - капут.

Марья Поликарповна спросила:

Вы не рассказали, когда ему дадут отпуск - к нам съездить на побывку. Три года его не видала, чай, взрослый стал, с усами ходит… Эдак - каждый день - около смерти, чай, и голос у него стал грубый?

Да вот приедет - может, и не узнаете, - сказал лейтенант.

Спать ему отвели на печке, где он помнил каждый кирпич, каждую щель в бревенчатой стене, каждый сучок в потолке. Пахло овчиной, хлебом - тем родным уютом, что не забывается и в смертный час. Мартовский ветер посвистывал под крышей. За перегородкой похрапывал отец. Мать ворочалась, вздыхала, не спала. Лейтенант лежал ничком, лицо в ладони, «Неужто так и не признала, - думал, - неужто не признала? Мама, мама…»

Наутро он проснулся от потрескивания дров, мать осторожно возилась у печи; на протянутой веревке висели его выстиранные портянки, у двери стояли вымытые сапоги.

Ты блинки пшенные ешь? - спросила она.

Он не сразу ответил, слез с печи, надел гимнастерку, затянул пояс и - босой - сел на лавку.

Скажите, у вас в селе проживает Катя Малышева, Андрея Степановича Малышева дочь?

Она в прошлом году курсы окончила, у нас учительницей. А тебе ее повидать надо?

Сынок ваш просил непременно ей передать поклон.

Мать послала за ней соседскую девочку. Лейтенант не успел и обуться, как прибежала Катя Малышева. Широкие серые глаза ее блестели, брови изумленно взлетали, на щеках радостный румянец. Когда откинула с головы на широкие плечи вязаный платок, лейтенант даже застонал про себя - поцеловать бы эти теплые светлые волосы!.. Только такой представлялась ему подруга - свежа, нежна, весела, добра, красива так, что вот вошла, и вся изба стала золотая…

Вы привезли поклон от Егора? (Он стоял спиной к свету и только нагнул голову, потому что говорить не мог.). А уж я его жду и день и ночь, так ему и скажите…

Она подошла близко к нему. Взглянула, и будто ее слегка ударили в грудь, откинулась, испугалась. Тогда он твердо решил уйти - сегодня же.

Мать напекла пшенных блинов с топленым молоком. Он опять рассказывал о лейтенанте Дремове, на этот раз о его воинских подвигах, - рассказывал жестоко и. не поднимал глаз на Катю, чтобы не видеть на ее милом лице отражения своего уродства. Егор Егорович захлопотал было, чтобы достать колхозную лошадь, но он ушел на станцию пешком, как пришел. Он был очень угнетен всем происшедшим, даже, останавливаясь, ударял ладонями себе в лицо, повторял сиплым голосом: «Как же быть-то теперь?»

Он вернулся в свой полк, стоявший в глубоком тылу на пополнении. Боевые товарищи встретили его такой искренней радостью, что у него отвалилось от души то, что не давало ни спать, ни есть, ни дышать. Решил так - пускай мать подольше не знает о его несчастье. Что же касается Кати - эту занозу он из сердца вырвет.

Недели через две пришло от матери письмо:

«Здравствуй, сынок мой ненаглядный. Боюсь тебе и писать, не знаю, что и думать. Был у нас один человек от тебя - человек очень хороший, только лицом дурной. Хотел пожить, да сразу собрался и уехал. С тех пор, сынок, не сплю ночи - кажется мне, что приезжал ты. Егор Егорович бранит меня за это совсем, говорит, ты, старуха, свихнулась с ума: был бы он наш сын - разве бы он не открылся… Чего ему скрываться, если это был бы он, - таким лицом, как у этого, кто к нам приезжал, гордиться нужно Уговорит меня Егор Егорович, а материнское сердце - все свое: он это, он был у нас!.. Человек этот спал на печи, я шинель его вынесла на двор - почистить, да припаду к ней, да заплачу, - он это, его это!.. Егорушка, напиши мне, христа ради, надоумь ты меня - что было? Или уж вправду - с ума я свихнулась…»

Егор Дремов показал это письмо мне, Ивану Судареву, и, рассказывая свою историю, вытер глаза рукавом. Я ему: «Вот, говорю, характеры столкнулись! Дурень ты, дурень, пиши скорее матери, проси у нее прощенья, не своди ее с ума… Очень ей нужен твой образ! Таким-то она тебя еще больше станет любить».

Он в тот же день написал письмо: «Дорогие мои родители, Марья Поликарповна и Егор Егорович, простите меня за невежество, действительно у вас был я, сын ваш…» И так далее и так далее - на четырех страницах мелким почерком, - он бы и на двадцати страницах написал - было бы можно.

Спустя некоторое время стоим мы с ним на полигоне, прибегает солдат и - Егору Дремову: «Товарищ капитан, вас спрашивают…» Выражение у солдата такое, хотя он стоит по всей форме, будто человек собирается выпить. Мы пошли в поселок, подходим к избе, где мы с Дремовым жили. Вижу - он не в себе, все покашливает… Думаю: «Танкист, танкист, а нервы». Входим в избу, он - впереди меня, и я слышу:

«Мама, здравствуй, это я!..» И вижу - маленькая старушка припала к нему на грудь. Оглядываюсь, тут, оказывается, и другая женщина. Даю честное слово, есть где-нибудь еще красавицы, не одна же она такая, но лично я - не видел.

Он оторвал от себя мать, подходит к этой девушке, - а я уже поминал, что всем богатырским сложением это был бог войны. «Катя! - говорит он. - Катя, зачем вы приехали? Вы того обещали ждать, а не этого…»

Красивая Катя ему отвечает, - а я хотя ушел в сени, но слышу: «Егор, я с вами собралась жить навек. Я вас буду любить верно, очень буду любить… Не отсылайте меня…»

Да, вот они, русские характеры! Кажется, прост человек, а придет суровая беда, в большом или в малом, и поднимается в нем великая сила - человеческая красота.

Особенности построения сюжета и композиции

в комической новелле Тэффи "Свои и чужие".

Здравствуйте, ребята!

Сегодня на уроке вы выявите особенности построения сюжета и композиции лирической сатиры Тэффи, способы формирования диалога между автором и читателем, в ходе которого обнаруживается внутренняя несостоятельность героев, бессмысленность их поступков.

До революции литературная слава Тэффи была поистине огромна. Ею «восхищались буквально все, — вспоминает И. Одоевцева, — начиная от почтово-телеграфных чиновников до императора Николая II». «Царь по прочтении рассказов Тэффи, — продолжает Одоевцева, — делал пометы в своем дневнике, а в юбилейном сборнике, посвященном 300-летию Дома Романовых, из литературных имен пожелал видеть лишь её имя («Тэффи! Только её. Никого не надо. Одну Тэффи!»). Не исключено, что действительность и миф слишком тесно сплелись в этих воспоминаниях, — имя Тэффи всегда окружали легенды и мифы, зачастую авторство последних принадлежало ей самой.

Излюбленный жанр Тэффи - миниатюра, построенная на описании незначительного комического происшествия.

Г. Иванов утверждал: «Тэффи-юмористка — культурный, умный, хороший писатель. Серьезная Тэффи - неповторимое явление русской литературы, которому через сто лет будут удивляться».

Художественный такт, чисто женская мягкость сочетаются в рассказах Тэффи с едкой иронией, комическое сближается с трагическим.

Полностью отвергнув октябрьский переворот 1917 года, Тэффи оказались среди вынужденных эмигрантов. В эмиграции: жизнь Тэффи сложилась внешне благополучно. Она жила в Париже, много писала, печаталась в газете «Последние новости» и других изданиях. Но что-то умерло в ней безвозвратно.

Едкая ирония Тэффи по адресу белой эмиграции очевидна. Смешные, подчас карикатурные фигуры, которые она изображает, убоги и трагичны. Это губернаторские дочки, прислуживающие в кафе, боевой офицер, работающий приказчиком в лавке, генерал, плетущий шапочки из крашеной соломы, барон Зельф — цыган в хоре.

Тэффи показывает, что потеря родины неминуемо влечет за собой потерю национального облика. Рассказы «Ностальгия», «Сладкие воспоминания», «Осколки» и другие окрашивает острая тоска по России. Это же чувство рождает серию рассказов Тэффи под общим заглавием «Далекое».

В 1930—1940-х годах она уходит от сатиры, погружаясь в сферу созерцательного юмора, окрашенного грустным лиризмом.

Талант Тэффи многогранен: салонные безделушки, в которых чувствуется «печальное вино», философические новеллы, рассказы, подслушанные у народа, утонченно жеманные стихи, восточные сказки и стихотворения в прозе. Ее юмор, кажущийся созерцательным и добродушным, оставляет в душе незаживающие царапины, а сатира поражает меткостью и остротой. Мастерство портретных характеристик, меткость колючих острот сближают ее не только с Чеховым, но и с Буниным.

С именем Тэффи связано целое направление в русской сатирической литературе начала XX века. Современники назвали его «лирической сатирой».

Вспомните виды комического. Чем отличается сатира от юмора?

Откройте литературоведческий словарь , выпишите в тетрадь по литературе, что такое ирония и сатира. Составьте самостоятельно словарную статью слова "юмор".

Прослушайте рассказ "Свои и чужие".

Сюжет произведения построен на доказательстве тезиса «чем больше у человека своих, тем больше он знает о себе горьких истин и тем тяжелее ему живется на свете».

• Чем отличается отношение «своих» от «чужих»?
• Почему это беспокойство так обидно для нас?

Вспомните ситуации из вашей жизни, когда близкие что-то вам запрещают, о чем-то вас предупреждают.

• Что вы чувствуете? Почему?
• Что по этому вопросу говорит Надежда Тэффи в своем рассказе?
• Какие жизненные ситуации рисует рассказчик, доказывая тезис?

Выпишите фразы, передающие отношение "своих" и "чужих".

Ниже перечислены особенности "лирической сатиры" Тэффи. Подберите в тексте произведения примеры. Заполните правую колонку.

Вывод. Композиционное решение рассказов Тэффи направлено не только на создание увлекательного сюжета, но и на формирование диалога между автором и читателем, в ходе которого обнаруживается внутренняя несостоятельность не только героев, но и общества, неспособного дорожить собственными чувствами и искренностью. Художественные средства и способы группировки образов способствуют ироническому осмыслению событий, которые представляются автору (и читателю вслед за ним) как абсурдные.

Спасибо за работу!

Всех людей по отношению к нам мы разделяем на «своих» и «чужих».

Свои - это те, о которых мы знаем наверное, сколько им лет и сколько у них денег.

Лета и деньги чужих скрыты от нас вполне и навеки, и, если почему-нибудь тайна эта откроется нам,- чужие мгновенно превратятся в своих, а это последнее обстоятельство крайне для нас невыгодно, и вот почему: свои считают своей обязанностью непременно резать вам в глаза правду-матку, тогда как чужие должны деликатно привирать.

Чем больше у человека своих, тем больше знает он о себе горьких истин и тем тяжелее ему живется на свете. Встретите вы, например, на улице чужого человека Он улыбнется вам приветливо и скажет:

Какая вы сегодня свеженькая!

А если через три минуты (что за такой короткий срок может в вас измениться?) подойдет свой, он посмотрит на вас презрительно и скажет:

А у тебя, голубушка, что-то нос вспух. Насморк, что ли?

Если вы больны, от чужих вам только радость и удовольствие: соболезнующие письма, цветы, конфекты.

Свой - первым долгом начнет допытываться, где и когда могли вы простудиться, точно это самое главное. Когда, наконец, по его мнению, место и время установлены, он начнет вас укорять, зачем вы простудились именно там и тогда.

Ну, как это можно было идти без калош к тете Маше! Это прямо возмутительно - такая беспечность в твои лета!

Кроме того, чужие всегда делают вид, что страшно испуганы вашей болезнью и что придают ей серьезное значение.

Боже мой, да вы, кажется, кашляете! Это ужасно! У вас, наверное, воспаление легких! Ради Бога, созовите консилиум. Этим шутить нельзя! Я, наверное, сегодня всю ночь не засну от беспокойства.

Все это для вас приятно, и, кроме того, больному всегда лестно, когда его ерундовую инфлуэнцу, ценою в 37 градусов и одна десятая, величают воспалением легких.

Свои ведут себя совсем иначе.

Скажите пожалуйста! Уж он и в постель завалился! Ну, как не стыдно из-за такой ерунды?! Возмутительная мнительность... Ну, возьми себя в руки! Подбодрись - стыдно так раскисать!

Хороша ерунда, когда у меня температура тридцать восемь,- пищите вы, привирая на целый градус.

Великая важность! - издевается свой.- Люди тиф на ногах переносят, а он из-за тридцати восьми градусов умирать собирается. Возмутительно!

И он будет долго издеваться над вами, припоминая разные забавные историйки, когда вы также томно закатывали глаза и стонали, а через два часа уплетали жареную индейку.

Рассказы эти доведут вас до бешенства и действительно поднимут вашу температуру на тот градус, на который вы ее приврали.

На языке своих это называется «подбодрить больного родственника».

Водить знакомство со своими очень грустно и раздражительно.

Чужие принимают вас весело, делают вид, что рады вашему приходу до экстаза.

Так как вы не должны знать, сколько им лет, то лица у всех у них будут припудрены и моложавы, разговоры веселые, движения живые и бодрые.

А так как вы не должны знать, сколько у них денег, то, чтобы ввести вас в обман, вас будут кормить дорогими и вкусными вещами. По той же причине вас посадят в лучшую комнату, с самой красивой мебелью, на какую только способны, а спальни с драными занавесками и табуреткой вместо умывальника вам даже и не покажут, как вы ни просите.

Чашки для вас поставят на стол новые, и чайник не с отбитым носом, и салфетку дадут чистую, и разговор заведут для вас приятный - о каком-нибудь вашем таланте, а если его нет, так о вашей новой шляпе, а если и ее нет, так о вашем хорошем характере.

У своих ничего подобного вы не встретите.

Так как все лета и возрасты известны, то все вылезают хмурые и унылые.

Э-эх, старость не радость. Третий день голова болит.

А потом вспоминают, сколько лет прошло с тех пор, как вы кончили гимназию.

Ах, время-то как летит! Давно ли, кажется, а уж никак тридцать лет прошло.

Потом, так как вам известно, сколько у них денег, и, все равно, вас в этом отношении уж не надуешь, то подадут вам чай с вчерашними сухарями и заговорят о цене на говядину, и о старшем дворнике, и о том, что в старой квартире дуло с пола, а в новой дует с потолка, но зато она дороже на десять рублей в месяц.

Чужие по отношению к вам полны самых светлых прогнозов. Все дела и предприятия вам, наверное, великолепно удадутся. Еще бы! С вашим-то умом, да с вашей выдержкой, да с вашей обаятельностью.

Свои, наоборот, заранее оплакивают вас, недоверчиво качают головой и каркают.

У них всегда какие-то тяжелые предчувствия на ваш счет. И, кроме того, зная вашу беспечность, безалаберность, рассеянность и неуменье ладить с людьми, они могут вам доказать, как дважды два - четыре, что вас ждут большие неприятности и очень печальные последствия, если вы вовремя не одумаетесь и не выкинете из головы дурацкой затеи.

Сознание, насколько чужие приятнее своих, мало-помалу проникает в массы, и я уже два раза имела случай убедиться в этом.

Однажды - это было в вагоне - какой-то желчный господин закричал на своего соседа:

Чего вы развалились-то! Нужно же соображать, что другому тоже место нужно. Если вы невоспитанный человек, так вы должны ездить в собачьем вагоне, а не в пассажирском. Имейте это в виду!

А сосед ответил ему на это:

Удивительное дело! Видите меня первый раз в жизни, а кричите на меня, точно я вам родной брат! Черт знает что такое!

Второй раз я слышала, как одна молодая дама хвалила своего мужа и говорила:

Вот мы женаты уже четыре года, а он всегда милый, вежливый, внимательный, точно чужой!

И слушатели не удивлялись странной похвале.

Главная » Значение слов » Тэффи свои и чужие. «Свои и чужие