Мартышкин труд. "Мартышкин труд": происхождение, значение и синоним

Два чувства дивно близки нам -

В них обретает сердце пищу -

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

А.С. Пушкин

Наталье Николаевне

и Ивану Александровичу

Ильиным

посвящаю.

Праздники

Великий Пост

Чистый Понедельник

Я просыпаюсь от резкого света в комнате: голый какой-то свет, холодный, скучный. Да, сегодня Великий Пост. Розовые занавески, с охотниками и утками, уже сняли, когда я спал, и оттого так голо и скучно в комнате. Сегодня у нас Чистый Понедельник, и все у нас в доме чистят. Серенькая погода, оттепель. Капает за окном – как плачет. Старый наш плотник – «филенщик» Горкин, сказал вчера, что Масленица уйдет – заплачет. Вот и заплакала – кап… кап… кап… Вот она! Я смотрю на растерзанные бумажные цветочки, на золоченый пряник «масленицы» – игрушки, принесенной вчера из бань: нет ни медведиков, ни горок – пропала радость. И радостное что-то копошится в сердце: новое все теперь, другое. Теперь уж «душа начнется», – Горкин вчера рассказывал, – «душу готовить надо». Говеть, поститься, к Светлому Дню готовиться.

– Косого ко мне позвать! – слышу я крик отца, сердитый.

Отец не уехал по делам: особенный день сегодня, строгий, – редко кричит отец. Случилось что-нибудь важное. Но ведь он же его простил за пьянство, отпустил ему все грехи: вчера был прощеный день. И Василь-Василич простил всех нас, так и сказал в столовой на коленках – «всех прощаю!». Почему же кричит отец?

Отворяется дверь, входит Горкин с сияющим медным тазом. А, масленицу выкуривать! В тазу горячий кирпич и мятка, и на них поливают уксусом. Старая моя нянька Домнушка ходит за Горкиным и поливает, в тазу шипит, и подымается кислый пар, – священный. Я и теперь его слышу, из дали лет. Священный… – так называет Горкин. Он обходит углы и тихо колышет тазом. И надомной колышет.

– Вставай, милок, не нежься… – ласково говорит он мне, всовывая таз под полог. – Где она у тебя тут, масленица-жирнуха… мы ее выгоним. Пришел Пост – отгрызу у волка хвост. На постный рынок с тобой поедем, Васильевские певчие петь будут – «душе моя, душе моя» – заслушаешься.

Незабвенный, священный запах. Это пахнет Великий Пост. И Горкин совсем особенный – тоже священный будто. Он еще до свету сходил в баню, попарился, надел все чистое, – чистый сегодня понедельник! – только казакинчик старый: сегодня все самое затрапезное наденут, так «по закону надо». И грех смеяться, и надо намаслить голову, как Горкин. Он теперь ест без масла, а голову надо, по закону, «для молитвы». Сияние от него идет, от седенькой бородки, совсем серебряной, от расчесанной головы. Я знаю, что он святой. Такие – угодники бывают. А лицо розовое, как у херувима, от чистоты. Я знаю, что он насушил себе черных сухариков с солью, и весь Пост будет с ними пить чай – «за сахар».

– А почему папаша сердитый… на Василь-Василича так?

– А, грехи… – со вздохом говорит Горкин. – Тяжело тоже переламываться, теперь все строго, Пост. Ну, и сердются. А ты держись, про душу думай. Такое время, все равно как последние дни пришли… по закону-то! Читай – «Господи-Владыко живота моего». Вот и будет весело.

В комнатах тихо и пустынно, пахнет священным запахом. В передней, перед красноватой иконой Распятия, очень старой, от покойной прабабушки, которая ходила по старой вере, зажгли постную, голого стекла, лампадку, и теперь она будет негасимо гореть до Пасхи. Когда зажигает отец, – по субботам он сам зажигает все лампадки, – всегда напевает приятно-грустно: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко», и я напеваю за ним, чудесное:

И свято-е… Воскресе-ние Твое
Сла-а-вим!

Радостное до слез бьется в моей душе и светит от этих слов. И видится мне, за вереницею дней Поста, – Святое Воскресенье, в светах. Радостная молитвочка! Она ласковым счетом светит в эти грустные дни Поста.

Мне начинает казаться, что теперь прежняя жизнь кончается и надо готовиться к той жизни, которая будет… где? Где-то, на небесах. Надо очистить душу от всех грехов, и потому все кругом – другое. И что-то особенное около нас, невидимое и страшное. Горкин мне рассказал, что теперь – «такое, как душа расстается с телом». Они стерегут, чтобы ухватить душу, а душа трепещет и плачет – «увы мне, окаянная я!» Так и в ифимонах теперь читается.

– Потому они чуют, что им конец подходит, Христос воскреснет! Потому и Пост даден, чтобы к церкви держаться больше, Светлого Дня дождаться. И не помышлять, понимаешь. Про земное не помышляй! И звонить все станут: помни… по-мни!.. – поокивает он так славно.

В доме открыты форточки, и слышен плачущий и зовущий благовест – по-мни.. по-мни… Это жалостный колокол, по грешной душе плачет. Называется – постный благовест. Шторы с окон убрали, и будет теперь по-бедному, до самой Пасхи. В гостиной надеты серые чехлы на мебель, лампы завязаны в коконы, и даже единственная картина – «Красавица на пиру» – закрыта простынею. Преосвященный так посоветовал. Покачал головой печально и прошептал: «греховная и соблазнительная картинка!» Но отцу очень нравится – такой шик! Закрыта и печатная картинка, которую отец называет почему-то – «прянишниковская», как старый дьячок пляшет, а старуха его метлой колотит. Эта очень понравилась преосвященному, смеялся даже. Все домашние очень строги, и в затрапезных платьях с заплатами, и мне велели надеть курточку с продранными локтями. Ковры убрали, можно теперь ловко кататься по паркетам, но только страшно, Великий Пост: раскатишься – и сломаешь ногу. От «масленицы» нигде ни крошки, чтобы и духу не было. Даже заливную осетрину отдали вчера на кухню. В буфете остались самые расхожие тарелки, с бурыми пятнышками-щербинками, – великопостные. В передней стоят миски с желтыми солеными огурцами, с воткнутыми в них зонтичками укропа, и с рубленой капустой, кислой, густо посыпанной анисом, – такая прелесть. Я хватаю щепотками, – как хрустит! И даю себе слово не скоромиться во весь Пост. Зачем скоромное, которое губит душу, если и без того все вкусно? Будут варить компот, делать картофельные котлеты с черносливом и шепталой, горох, маковый хлеб с красивыми завитушками из сахарного мака, розовые баранки, «кресты» на Крестопоклонной… мороженая клюква с сахаром, заливные орехи, засахаренный миндаль, горох моченый, бублики и сайки, изюм кувшинный, пастила рябиновая, постный сахар – лимонный, малиновый, с апельсинчиками внутри, халва… А жареная гречневая каша с луком, запить кваском! А постные пирожки с груздями, а гречневые блины с луком по субботам… а кутья с мармеладом в первую субботу, какое-то «коливо»! А миндальное молоко с белым киселем, а киселек клюквенный с ванилью, а… великая кулебяка на Благовещение, с вязигой, с осетринкой! А калья, необыкновенная калья, с кусочками голубой икры, с маринованными огурчиками… а моченые яблоки по воскресеньям, а талая, сладкая-сладкая «рязань»… а «грешники», с конопляным маслом, с хрустящей корочкой, с теплою пустотой внутри!.. Неужели и т а м, куда все уходят из этой жизни, будет такое постное! И почему все такие скучные? Ведь все – другое, и много, так много радостного. Сегодня привезут первый лед и начнут набивать подвалы, – весь двор завалят. Поедем на «постный рынок», где стон стоит, великий грибной рынок, где я никогда не был… Я начинаю прыгать от радости, но меня останавливают:

– Пост, не смей! Погоди, вот сломаешь ногу.

Мне делается страшно. Я смотрю на Распятие. Мучается, Сын Божий! А Бог-то как же… как же Он допустил?..

Чувствуется мне в этом великая тайна – Бог.

В кабинете кричит отец, стучит кулаком и топает. В такой-то день! Это он на Василь-Василича. А только вчера простил. Я боюсь войти в кабинет, он меня непременно выгонит, «сгоряча», – и притаиваюсь за дверью. Я вижу в щелку широкую спину Василь-Василича, красную его шею и затылок. На шее играют складочки, как гармонья, спина шатается, а огромные кулаки выкидываются назад, словно кого-то отгоняют – злого духа? Должно быть, он и сейчас еще «подшофе».

– Пьяная морда! – кричит отец, стуча кулаком по столу, на котором подпрыгивают со звоном груды денег. – И посейчас пьян?! В такой-то великий день! Грешу с вами, с чертями, прости, Господи! Публику чуть не убили на катаньи?! А где был болван-приказчик? Мешок с выручкой потерял… на триста целковых! Спасибо, старик-извозчик, Бога еще помнит, привез… в ногах у него забыл?! Вон в деревню, расчет!..

– Ни в одном глазе, будь-п-кой-ны-с… в баню ходил-парился… чистый понедельник-с… все в бане, с пяти часов, как полагается… – докладывает, нагибаясь, Василь-Василич и все отталкивает кого-то сзади. – Посчитайте… все сполна-с… хозяйское добро у меня… в огне не тонет, в воде не горит-с… чисто-начисто…

– Чуть не изувечили публику! Пьяные, с гор катали? От квартального с Пресни записка мне… Чем это пахнет? Докладывай, как было.

– За тыщу выручки-с, посчитайте. Билеты докажут, все цело. А так было. Я через квартального, правда… ошибся… ради хозяйского антиресу. К ночи пьяные навалились, – катай! маслену скатываем! Ну скатили дилижан, кричат – жоще! Восьмеро сели, а Антон Кудрявый на коньках не стоит, заморился с обеда, все катал… ну, выпивши маленько…

– А ты трезвый?

– Как стеклышко, самого квартального на санках только прокатил, свежий был… А меня в плен взяли! А вот так-с. Навалились на меня с Таганки мясники… с блинами на горы приезжали, и с кульками… Очень я им пондравился…

– Рожа твоя пьяная понравилась! Ну, ври…

– Забрали меня силом на дилижан, погнал нас Антошка… А они меня поперек держут, распорядиться не дозволяют. Лети-им с гор… не дай Бог… вижу, пропадать нам… Кричу – Антоша, пятками режь, задерживай! Стал сдерживать пятками, резать… да с ручки сорвался, под дилижан, а дилижан три раза перевернулся на всем лету, меня в это место… с кулак нажгло-с… А там, дураки, без моего глазу… другой дилижан выпустили с пьяными. Петрушка Глухой повел… ну, тоже маленько для проводов Масленой не вовсе тверезый… В нас и ударило, восемь человек! Вышло сокрушение, да Бог уберег, в днище наше ударили, пробили, а народ только пораскидало… А там третий гонят, Васька не за свое дело взялся, да на полгоре свалил всех, одному ногу зацепило, сапог валеный, спасибо, уберег от полома. А то бы нас всех побило… лежали мы на льду, на самом на ходу… Ну, писарь квартальный стал пужать, протокол писать, а ему квартальный воспретил, смертоубийства не было! Ну, я писаря повел в листоран, а газетчик тут грозился пропечатать фамилию вашу… и ему солянки велел подать… и выпили-с! Для хозяйского антиресу-с. А квартальный велел в девять часов горы закрыть, по закону, под Великий Пост, чтобы было тихо и благородно… все веселения, чтобы для тишины.

– Антошка с Глухим как, лежат?

– Уж в бане парились, целы. Иван Иваныч фершал смотрел, велел тертого хрену под затылок. Уж капустки просят. Напужался был я, без памяти оба вчерась лежали, от… сотрясения-с! А я все уладил, поехал домой, да… голову мне поранило о дилижан, память пропала… один мешочек мелочи и забыл-с… да свой ведь извозчик-то, сорок лет ваше семейство знает!

– Ступай… – упавшим голосом говорит отец. – Для такого дня расстроил… Говей тут с вами!.. Постой… Нарядов сегодня нет, прикажешь снег от сараев принять… двадцать возов льда после обеда пригнать с Москва-реки, по особому наряду, дашь по три гривенника. Мошенники! Вчера прощенье просил, а ни слова не доложил про скандал! Ступай с глаз долой.

Василь-Василич видит меня, смотрит сонно и показывает руками, словно хочет сказать: «ну, ни за что!» Мне его жалко и стыдно за отца: в такой-то великий день, грех!

Я долго стою и не решаюсь – войти? Скриплю дверью. Отец, в сером халате, скучный, – я вижу его нахмуренные брови, – считает деньги. Считает быстро и ставит столбиками. Весь стол в серебре и меди. И окна в столбиках. Постукивают счеты, почокивают медяки и – звонко – серебро.

– Тебе чего? – спрашивает он строго. – Не мешай. Возьми молитвенник, почитай. Ах, мошенники… Нечего тебе слонов продавать, учи молитвы!

Так его все расстроило, что и не ущипнул за щечку.

В мастерской лежат на стружках, у самой печки, Петр Глухой и Антон Кудрявый. Головы у них обложены листьями кислой капусты, – «от угара». Плотники, сходившие в баню, отдыхают, починяют полушубки и армяки. У окошка читает Горкин Евангелие, кричит на всю мастерскую, как дьячок. По складам читает. Слушают молча и не курят: запрещено на весь Пост, от Горкина; могут идти на двор. Стряпуха, стараясь не шуметь и слушать, наминает в огромных чашках мурцовку-тюрю. Крепко воняет редькой и капустой. Полупудовые ковриги дымящегося хлеба лежат горой. Стоят ведерки с квасом и с огурцами. Черные часики стучат скучно. Горкин читает-плачет:

– ..и еси… свя-тии… ангелы с Ним.

Поднимается шершавая голова Антона, глядит на меня мутными глазами, глядит на ведро огурцов на лавке, прислушивается к напевному чтению святых слов… – и тихим, просящим, жалобным голосом говорит стряпухе:

– Ох, кваску бы… огурчика бы…

А Горкин, качая пальцем, читает уже строго:

– «Идите от Меня… в огонь вечный… уготованный диаволу и аггелам его!..»

А часики, в тишине, – чи-чи-чи…

Я тихо сижу и слушаю.

После унылого обеда, в общем молчании, отец все еще расстроен, – я тоскливо хожу во дворе и ковыряю снег. На грибной рынок поедем только завтра, а к ефимонам рано. Василь-Василич тоже уныло ходит, расстроенный. Поковыряет снег, постоит. Говорят, и обедать не садился. Дрова поколет, сосульки метелкой посбивает… А то стоит и ломает ногти. Мне его очень жалко. Видит меня, берет лопаточку, смотрит на нее чего-то и отдает – ни слова.

– А за что изругали! – уныло говорит он мне, смотря на крыши. – Расчет, говорят, бери… за тридцать-то лет! Я у Иван Иваныча еще служил, у дедушки… с мальчишек… Другие дома нажили, трактиры пооткрывали с ваших денег, а я вот… расчет! Ну, прощусь, в деревню поеду, служить ни у кого не стану. Ну, пусть им Господь простит…

У меня перехватывает в горле от этих слов. За что?! и в такой-то день! Велено всех прощать, и вчера всех простили и Василь-Василича.

– Василь-Василич! – слышу я крик отца и вижу, как отец, в пиджаке и шапке, быстро идет к сараю, где мы беседуем. – Так как же это, по билетным книжкам выходит выручки к тысяче, а денег на триста рублей больше? Что за чудеса?..

– Какие есть – все ваши, а чудесов тут нет, – говорит в сторону, и строго, Василь-Василич. – Мне ваши деньги… у меня еще крест на шее!

– А ты не серчай, чучело… Ты меня знаешь. Мало ли у человека неприятностей.

– А так, что вчера ломились на горы, Масленая… и задорные, не желают ждать… швыряли деньгами в кассыю, а билета не хотят… не воры мы, говорят! Ну, сбирали кто где. Я изо всех сумок повытряс. Ребята наши надежные… ну, пятерку пропили, может… только и всего. А я… я вашего добра… Вот у меня, вот вашего всего!.. – уже кричит Василь-Василич и враз вывертывает карманы куртки.

Из одного кармана вылетает на снег надкусанный кусок черного хлеба, а из другого огрызок соленого огурца. Должно быть, не ожидал этого и сам Василь-Василич. Он нагибается, конфузливо подбирает и принимается сгребать снег. Я смотрю на отца. Лицо его как-то осветилось, глаза блеснули. Он быстро идет к Василь-Василичу, берет его за плечи и трясет сильно, очень сильно. А Василь-Василич, выпустив лопату, стоит спиной и молчит. Так и кончилось. Не сказали они ни слова. Отец быстро уходит. А Василь-Василич, помаргивая, кричит, как всегда, лихо:

– Нечего проклажаться! Эй, робята… забирай лопаты, снег убирать… лед подвалят – некуда складывать!

Выходят отдохнувшие после обеда плотники. Вышел Горкин, вышли и Антон с Глухим, потерлись снежком. И пошла ловкая работа. А Василь-Василич смотрел и медленно, очень довольный чем-то, дожевывал огурец и хлеб.

– Постишься, Вася? – посмеиваясь, говорит Горкин. – Ну-ка покажи себя, лопаточкой-то… блинки-то повытрясем.

Я смотрю, как взлетает снег, как отвозят его в корзинах к саду. Хрустят лопаты, слышится рыканье, пахнет острою редькой и капустой. Начинают печально благовестить – помни… по-мни… – к ефимонам.

– Пойдем-ка в церкву, Васильевские у нас сегодня поют, – говорит мне Горкин.

Уходит приодеться. Иду и я. И слышу, как из окна сеней отец весело кличет:

– Василь-Василич… зайди-ка на минутку, братец.

Когда мы уходим со двора под призывающий благовест, Горкин мне говорит взволнованно, – дрожит у него голос:

– Так и поступай, с папашеньки пример бери… не обижай никогда людей. А особливо, когда о душе надо… пещи. Василь-Василичу четвертной билет выдал для говенья… мне тоже четвертной, ни за что… десятникам по пятишне, а робятам по полтиннику, за снег. Так вот и обходись с людьми. Наши робята хо-рошие, они це-нют…

Сумеречное небо, тающий липкий снег, призывающий благовест… Как это давно было! Теплый, словно весенний, ветерок… – я и теперь его слышу в сердце.

Ефимоны

Я еду к ефимонам с Горкиным. Отец задержался дома, и Горкин будет за старосту. Ключи от свечного ящика у него в кармане, и он все позванивает ими: должно быть, ему приятно. Это первое мое стояние, и оттого мне немножко страшно. То были службы, а теперь уж пойдут стояния. Горкин молчит и все тяжело вздыхает, от грехов должно быть. Но какие же у него грехи? Он ведь совсем святой – старенький и сухой, как и все святые. И еще плотник, а из плотников много самых больших святых: и Сергий Преподобный был плотником, и святой Иосиф. Это самое святое дело.

– Горкин, – спрашиваю его, – а почему стояния?

– Стоять надо, – говорит он, поокивая мягко, как и все владимирцы. – Потому, как на Страшном Суду стоишь. И бойся! Потому – их-фимоны.

Их-фимоны… А у нас называют – ефимоны, а Марьюшка-кухарка говорит даже «филимоны», совсем смешно, будто выходит филин и лимоны. Но это грешно так думать. Я спрашиваю у Горкина, а почему же филимоны, Марьюшка говорит?

– Один грех с тобой. Ну, какие тебе филимоны… Их-фимоны! Господне слово от древних век. Стояние – покаяние со слезьми. Ско-рбе-ние… Стой и шопчи: Боже, очисти мя, грешного! Господь тебя и очистит. И в землю кланяйся. Потому, их-фимоны!..

Таинственные слова, священные. Что-то в них… Бог будто? Нравится мне и «яко кадило пред Тобою», и «непщевати вины о гресех», – это я выучил в молитвах. И еще – «жертва вечерняя», будто мы ужинаем в церкви, и с нами Бог. И еще – радостные слова: «чаю воскресения мертвых»! Недавно я думал, что это там дают мертвым по воскресеньям чаю, и с булочками, как нам. Вот глупый! И еще нравится новое слово «целому-дрие», – будто звон слышится? Другие это слова, не наши: Божьи это слова.

Их-фимоны, стояние… как будто та жизнь подходит, небесная, где уже не мы, а души. Там – прабабушка Устинья, которая сорок лет не вкушала мяса и день и ночь молилась с кожаным ремешком по священной книге. Там и удивительные Мартын-плотник, и маляр Прокофий, которого хоронили на Крещенье в такой мороз, что он не оттает до самого Страшного Суда. И умерший недавно от скарлатины Васька, который на Рождестве Христа славил, и кривой сапожник Зола, певший стишок про Ирода, – много-много. И все мы туда приставимся, даже во всякий час! Потому и стояние, и ефимоны.

И кругом уже все – такое. Серое небо, скучное. Оно стало как будто ниже, и все притихло: и дома стали ниже и притихли, и люди загрустили, идут, наклонивши голову, все в грехах. Даже веселый снег, вчера еще так хрустевший, вдруг почернел и мякнет, стал как толченые орехи, халва-халвой, – совсем его развезло на площади. Будто и снег стал грешный. По-другому каркают вороны, словно их что-то душит. Грехи душат? Вон, на березе за забором, так изгибает шею, будто гусак клюется.

– Горкин, а вороны приставятся на Страшном Суде?

Он говорит – это неизвестно. А как же на картинке, где Страшный Суд?.. Там и звери, и птицы, и крокодилы, и разные киты-рыбы несут в зубах голых человеков, а Господь сидит у золотых весов, со всеми ангелами, и зеленые злые духи с вилами держат записи всех грехов. Эта картинка висит у Горкина на стене с иконками.

– Пожалуй, что и вся тварь воскреснет… – задумчиво говорит Горкин. – А за что же судить! Она-тварь неразумная, с нее взятки гладки. А ты не думай про глупости, не такое время, не помышляй.

Не такое время, я это чувствую. Надо скорбеть и не помышлять. И вдруг – воздушные разноцветные шары! У Митриева трактира мотается с шарами парень, должно быть, пьяный, а белые половые его пихают. Он рвется в трактир с шарами, шары болтаются и трещат, а он ругается нехорошими словами, что надо чайку попить.

– Хозяин выгнал за безобразие! – говорит Горкину половой. – Дни строгие, а он с Масленой все прощается, шарашник. Гости обижаются, все черным словом…

– За шары подавай!.. – кричит парень ужасными словами.

– Извощики спичкой ему прожгли. Не ходи без времени, у нас строго.

Подходит знакомый будочник и куда-то уводит парня.

– Сажай его «под шары», Бочкин! Будут ему шары… – кричат половые вслед.

– Пойдем уж… грехи с этим народом! – вздыхает Горкин, таща меня. – А хорошо, стро-го стало… блюдет наш Митрич. У него теперь и сахарку не подадут к парочке, а все с изюмчиком. И очень всем ндравится порядок. И машину на перву неделю запирает, и лампадки везде горят, афонское масло жгет, от Пантелемона. Так блюде-от!..

И мне нравится, что блюдет.

Мясные на площади закрыты. И Коровкин закрыл колбасную. Только рыбная Горностаева открыта, но никого народу. Стоят короба снетка, свесила хвост отмякшая сизая белуга, икра в окоренке красная, с воткнутою лопаточкой, коробочки с копчушкой. Но никто ничего не покупает, до субботы. От закусочных пахнет грибными щами, поджаренной картошкой с луком; в каменных противнях кисель гороховый, можно ломтями резать. С санных полков спускают пузатые бочки с подсолнечным и черным маслом, хлюпают-бултыхают жестянки-маслососы, – пошла работа! Стелется вязкий дух, – теплым печеным хлебом. Хочется теплой корочки, но грех и думать.

– Постой-ка, – приостанавливается Горкин на площади, – никак уж Базыкин гроб Жирнову-покойнику сготовил, народ-то смотрит? Пойдем поглядим, на мертвые дроги сейчас вздымать будут. Обязательно ему…

Мы идем к гробовой и посудной лавке Базыкина. Я не люблю ее: всегда посередке гроб, и румяненький старичок Базыкин обивает его серебряным глазетом или лиловым плисом с белой крахмальной выпушкой из синевато-белого коленкора, шуршащего, как стружки. Она мне напоминает чем-то кружевную оборочку на кондитерских пирогах, – неприятно смотреть и страшно. Я не хочу идти, но Горкин тянет.

В накопившейся с крыши луже стоит черная гробовая колесница, какая-то пустая, голая, запряженная черными, похоронными конями. Это не просто лошади, как у нас: это особенные кони, страшно худые и долгоногие, с голодными желтыми зубами и тонкой шеей, словно ненастоящие. Кажется мне, – постукивают в них кости.

– Жирнову, что ли? – спрашивает у народа Горкин.

– Ему-покойнику. От удара в банях помер, а вот уж и «дом» сготовили!

Четверо оборванцев ставят на колесницу огромный гроб, «жирновский». Снизу он – как колода, темный, на искрасна-золоченых пятках, жирно сияет лаком, даже пахнет. На округлых его боках, между золочеными скобами, набиты херувимы из позлащенной жести, с раздутыми щеками в лаке, с уснувшими круглыми глазами. Крылья у них разрезаны и гнутся, и цепляют. Я смотрю на выпушку обивки, на шуршащие трубочки из коленкора, боюсь заглянуть вовнутрь… Вкладывают шумящую перинку, – через реденький коленкор сквозится сено, – жесткую мертвую подушку, поднимают подбитую атласом крышку и глухо хлопают в пустоту. Розовенький Базыкин суетится, подгибает крыло у херувима, накрывает суконцем, подтыкает, садится с краю и кричит Горкину:

– Гробок-то! Сам когда-а еще у меня дубок пометил, Царство ему Небесное, а нам поминки!.. Ну, с Господом.

В глазах у меня остаются херувимы с раздутыми щеками, бледные трубочки оборки… и стук пустоты в ушах. А благовест призывает – по-мни… по-мни…

– В Писании-то как верно – «человек, яко трава»… – говорит сокрушенно Горкин. – Еще утром вчера у нас с гор катался, Василь-Василич из уважения сам скатывал, а вот… Рабочие его рассказывали, свои блины вчера ел да поужинал-заговелся, на щи с головизной приналег, не воздержался… да кулебячки, да кваску кувшинчик… Встал в четыре часа, пошел в бани попариться для поста, Левон его и парил, у нас, в дворянских… А первый пар, знаешь, жесткий, ударяет. Посинел-посинел, пока цирульника привели, пиявки ставить, а уж он го-тов. Теперь уж там…

Кажется мне, что последние дни приходят. Я тихо поднимаюсь по ступеням, и все поднимаются тихо-тихо, словно и они боятся. В ограде покашливают певчие, хлещутся нотами мальчишки. Я вижу толстого Ломшакова, который у нас обедал на Рождестве. Лицо у него стало еще желтее. Он сидит на выступе ограды, нагнув голову в серый шарф.

– Уж постарайся, Сеня, «Помощника»-то, – ласково просит Горкин, – «И прославлю Его, Бог-Отца Моего» поворчи погуще.

– Ладно, поворчу… – хрипит Ломшаков из живота и вынимает подковку с маком. – В больницу велят ложиться, душит… Октаву теперь Батырину отдали, он уж поведет орган-то, на «Господи Сил, помилуй нас». А на «душе моя» я трону, не беспокойся. А в Благовещенье на кулебячку не забудь позвать, напомни старосте… – хрипит Ломшаков, заглатывая подковку с маком. – С прошлого года вашу кулебячку помню.

– Привел бы Господь дожить, а кулебячка будет. А дишканта не подгадят? Скажи, на грешники по пятаку дам.

– А за виски?.. Ангелами воспрянут.

В храме как-то особенно пустынно, тихо. Свечи с паникадил убрали, сняли с икон венки и ленты: к Пасхе все будет новое. Убрали и сукно с приступков, и коврики с амвона. Канун и аналои одеты в черное. И ризы на престоле великопостные, черное с серебром. И на великом Распятии, до «адамовой головы», – серебряная лента с черным. Темно по углам и в сводах, редкие свечки теплятся. Старый дьячок читает пустынно-глухо, как в полусне. Стоят, преклонивши головы, вздыхают. Вижу я нашего плотника Захара, птичника Солодовкина, мясника Лощенова, Митриева-трактирщика, который блюдет, и многих, кого я знаю. И все преклонили голову, и все вздыхают. Слышится вздох и шепот – «о, Господи…». Захар стоит на коленях и беспрестанно кладет поклоны, стукается лбом в пол. Все в самом затрапезном, темном. Даже барышни не хихикают, и мальчишки стоят у амвона смирно, их не гоняют богаделки. Зачем уж теперь гонять, когда последние дни подходят! Горкин за свечным ящиком, а меня поставил к аналою и велел строго слушать. Батюшка пришел на середину церкви к аналою, тоже преклонив голову. Певчие начали чуть слышно, скорбно, словно душа вздыхает, -

По-мо-щник и по-кро-ви-тель
Бысть мне во спасе-ние…
Сей мо-ой Бо-ог…

И начались ефимоны, стояние.

Я слушаю страшные слова: – «увы, окаянная моя душе», «конец приближается», «скверная моя, окаянная моя… душе-блудница… во тьме остави мя, окаянного!..»

Помилуй мя, Бо-же – поми-луй мя!..

Я слышу, как у батюшки в животе урчит, думаю о блинах, о головизне, о Жирнове. Может сейчас умереть и батюшка, как Жирнов, и я могу умереть, а Базыкин будет готовить гроб. «Боже, очисти мя, грешного!» Вспоминаю, что у меня мокнет горох в чашке, размок, пожалуй… что на ужин будет пареный кочан капусты с луковой кашей и грибами, как всегда в Чистый Понедельник, а у Муравлятникова горячие баранки… «Боже, очисти мя, грешного!» Смотрю на диакона, на левом крылосе. Он сегодня не служит почему-то, стоит в рясе, с дьячками, и огромный его живот, кажется, еще раздулся. Я смотрю на его живот и думаю, сколько он съел блинов и какой для него гроб надо, когда помрет, побольше, чем для Жирнова даже. Пугаюсь, что так грешу-помышляю, – и падаю на колени, в страхе.

Душе мо-я… ду-ше-е мо-я-ааа,
Возстани, что спи-иши,
Ко-нец при-бли-жа…аа-ется…

Господи, приближается… Мне делается страшно. И всем страшно. Скорбно вздыхает батюшка, диакон опускается на колени, прикладывает к груди руку и стоит так, склонившись. Оглядываюсь – и вижу отца. Он стоит у Распятия. И мне уже не страшно: он здесь, со мной. И вдруг, ужасная мысль: умрет и он!.. Все должны умереть, умрет и он. И все наши умрут, и Василь-Василич, и милый Горкин, и никакой жизни уже не будет. А на том свете?.. «Господи, сделай так, чтобы мы все умерли здесь сразу, а там воскресли!» – молюсь я в пол и слышу, как от батюшки пахнет редькой. И сразу мысли мои – в другом. Думаю о грибном рынке, куда я поеду завтра, о наших горах в Зоологическом, которые, пожалуй, теперь растают, о чае с горячими баранками… На ухо шепчет Горкин: «Батырин поведет, слушай… «Господи Сил»…» И я слушаю, как знаменитый теперь Батырин ведет октавой -

Го-споди Си-ил
Поми-луй на-а…а...ас!

На душе легче. Ефимоны кончаются. Выходит на амвон батюшка, долго стоит и слушает, как дьячок читает и читает. И вот, начинает, воздыхающим голосом:

Господи и Владыко живота моего…

Все падают трижды на колени и потом замирают, шепчут. Шепчу и я – ровно двенадцать раз: «Боже, очисти мя, грешного…» И опять падают. Кто-то сзади треплет меня по щеке. Я знаю, кто. Прижимаюсь спиной, и мне ничего не страшно.

Все уже разошлись, в храме совсем темно. Горкин считает деньги. Отец уехал на панихиду по Жирнову, наши все в Вознесенском монастыре, и я дожидаюсь Горкина, сижу на стульчике. От воскового огарочка на ящике, где стоят в стопочках медяки, прыгает по своду и по стене огромная тень от Горкина. Я долго слежу за тенью. И в храме тени, неслышно ходят. У Распятия теплится синяя лампада, грустная. «Он воскреснет! И все воскреснут!» – думается во мне, и горячие струйки бегут из души к глазам. – Непременно воскреснут! А это… только на время страшно…»

Дремлет моя душа, устала…

– Крестись, и пойдем… – пугает меня Горкин, и голос его отдается из алтаря. – Устал? А завтра опять стояние. Ладно, я тебе грешничка куплю.

Уже совсем темно, но фонари еще не горят, – так, мутновато в небе. Мокрый снежок идет. Мы переходим площадь. С пекарен гуще доносит хлебом, – к теплу пойдет. В лубяные сани валят ковриги с грохотом; только хлебушком и живи теперь. И мне хочется хлебушка. И Горкину тоже хочется, но у него уж такой зарок: на говенье одни сухарики. К лавке Базыкина и смотреть боюсь, только уголочком глаза; там яркий свет, «молнию» зажгли, должно быть. Еще кому-то?.. Да нет, не надо…

– Глянь-ко, опять мотается! – весело говорит Горкин. – Он самый, у бассейны-то!..

У сизой бассейной башни, на середине площади, стоит давешний парень и мочит под краном голову. Мужик держит его шары.

– Никак все с шарами не развяжется!.. – смеются люди.

– Это я-та не развяжусь?! – встряхиваясь, кричит парень и хватает свои шары. – Я-та?.. этого дерьма-та?! На!..

Бессмысленная и бесполезная работа имеет в русском языке много других названий. Одно из самых распространенных - мартышкин труд. Этому выражению и посвятим нашу сегодняшнюю статью.

Источник - басня И.А. Крылова «Обезьяна»

Творчество нашего прославленного баснописца - это кладезь крылатых выражений. Много фразеологизмов вышло из-под его пера и обогатило русский язык его стараниями. "Мартышкин труд" (значение его будет ясно после изложения сюжета басни) - не исключение. Это один из ярчайших примеров того, как удачная литературная обработка давно известной истории приводит к популяризации сюжета.

Обезьянки - замечательные создания, но в сознании народов, которые привыкли жить бок о бок с этими хвостатыми древолазами, их образ связывается со всем подлым и низким, что есть в человеческой натуре, например кривлянием, дерзостью, подлостью и высмеиванием. Крылов эксплуатирует этот миф в своей басне.

Чурбан или соха

Крестьянин встал до первых петухов и принялся за работу. Он вспахивал поле, со всей страстью души отдаваясь этому тяжелому делу, и усталость была ему неведома. Солнце поднималось все выше, и на дороге появились первые путники. Кто бы ни прошел мимо пахаря, все дивились его упорству. И каждый старался подбодрить добрым словом и похвалой, хоть немного облегчить его труд. Он же не отвечал и продолжал сосредоточенно трудиться. В ветвях зеленого дерева, что стояло на краю поля, оказалась мартышка, и комплименты людей ее прельстили. Она тоже захотела себе немного славы и признания. Подумала она, что все дело в сложности задания, и если она будет делать что угодно с таким же усердием, то получит желаемое. Поэтому она отыскала где-то тяжелый чурбан и начала его перетаскивать с места на место, нимало не смущаясь пустоты этого занятия. Тем временем мужик продолжал кропотливо обрабатывать сохой землю, и на него сыпались похвалы прохожих.

На обезьяну же никто так и не обратил внимания. Хотя работа у двух существ тяжелая, и внешние признаки одинаковые - усталость и пот градом, - между ними есть огромная разница, которую замечают все, кто может их сравнить. Мужик трудится на пользу, его усилия прокормят семью, а зверушка занята бессмысленным перетаскиванием тяжелого куска дерева с места на место. Поэтому значение выражения «мартышкин труд» воплощает в себе предельную степень никому ненужной работы, которая не приносит выгоды даже самому деятелю, вызывая у окружающих только негативные отклики.

Мораль

Басня учит не столько в духе XIX века (произведение было напечатано в 1811 году), сколько в духе недавнего советского прошлого, когда не личность, но общество было мерилом всего. И.А. Крылов наставляет читающих: не стоит притязать на славу и похвалу, если в трудах нет пользы. Вот таким непростым оказался фразеологизм «мартышкин труд», который весьма тесно связан с произведением русского классика.

Фразеологический синоним - миф о Сизифе

У древних греков был свой символ бессмысленного труда. Воплощением беспочвенности усилий выступает Сизиф - божественный потомок. У него была одна беда: он был хитер, как бестия, и хотел больше всего на свете провести бессмертных олимпийцев. Поэтому сначала бога смерти - Таната, а потом и владыку подземного царства - Аида.

А с богами, как известно, шутки плохи. Сизиф в полной мере поплатился за свой обман. Теперь он вечно закатывает огромный камень на высокую гору: толкает его вверх, обливаясь потом, но ему каждый раз не хватает совсем чуть-чуть, чтобы закончить работу, и валун снова скатывается вниз. Для Сизифа эта работа бесконечна, бесцельна и беспочвенна. Обезьянка, в отличие от древнегреческого героя, хотя бы не осуждена на вечные муки.

Бессмысленный труд как путь к просветлению или разгадке собственной жизни

Иногда лучше всего никакими вопросами не задаваться, просто делать нечто - и все. Например, в известном фильме «Трасса 60» главный герой хотел получить ответы на все вопросы. Джинн в исполнении откликнулся на его запрос и дал заведомо бесполезную работу с неким тайным смыслом. Лишь проходя путь, главный герой Нил Оливер понял, что задача, поставленная перед ним, не имеет ничего общего с фразеологизмом «мартышкин труд».

Буддисты и пифагорейцы испытывали претендентов, желающих попасть в их ряды, работой, которая заведомо не имеет никакого смысла. По правилам, так должно было продолжаться около 5 лет. Кто выдерживал, тот оставался.

Не только целые школы, но и отдельные мудрецы изводили своих учеников тем, что на первый взгляд сильно противоречит здравому смыслу. Потом неофит понимал глубокую мудрость наставника и, фигурально выражаясь, обращался в его веру.

Человеку иногда нужно отдыхать от смысла

Подзаголовок кажется очень странным, ведь все должно иметь цель. На самом деле, если человек взрослый и работает, в его жизни слишком много рационального, оправданного, нужного и соответствующего. Поэтому во время досуга наш современник желает предаться чему-то бессмысленному, но приятному. Зачем? Погружение в несерьезную и бессодержательную деятельность обладает огромным терапевтическим эффектом, помогает человеку выносить чрезмерную разумность всей остальной жизни.

Хобби - это пристанище от навязчивости внешнего мира. В нем человек скрывается и обретает иллюзию гармонии и мира, успокаивается. Каждый человек черпает силы в чем-то своем: один читает книги, другой коллекционирует модели пароходов, третий гоняется за редкими марками. С точки зрения стороннего наблюдателя хобби может быть абсолютно бессмысленным, но зато для того, кто в него погружен, оно - спасительный остров от цифр, задач и целей, поглотивших «мир взрослых». Другими словами, хобби - это не баловство и совсем не мартышкин труд, а путь постижения собственной сущности.

Когда вы пытаетесь освоить какой-то ресурс, до этого почти недоступный, не важно о чем идет речь: о прокачке имиджа с нуля, о новой профессии, о попытке наладить личную жизнь после долгого одиночества; вы почти непременно сталкиваетесь вот с какой проблемой.

Промежуточный результат совсем не радует и никак не мотивирует вкладывать усилия. Этот результат то ли незаметен, то ли такой малозначимый, что руки опускаются. А иногда он кажется даже обратным. Чем больше усилий, тем хуже получается.

Раньше вы просто не обращали на этот ресурс внимания, а теперь вы взялись за него, и у вас одни сплошные огорчения и стрессы. Самооценка падает и хочется прекратить этот мартышкин труд.

Кстати, о Мартышке. Эта героиня басни Крылова не только о промежуточном результате труда не думала, но и о конечном. Единственное, чего ей хотелось, это получить одобрение. Именно поэтому она всего лишь имитировала процесс, не вникая в его смысл. Самый неэффективный труд - это когда вас не интересует ни процесс, ни результат, а интересуют только бонусы, которые вы за этот результат можете получить. Бонусов в этом случае вы получаете примерно столько же, сколько Мартышка.

Если вы видите смысл в своем труде, независимо от одобрения, ваш мозг отпускает энергию. Это и называется мотивация. Чем выше мотивация, тем больше энергии. Энергия - это и есть мотивация - силы и желание что-то делать. Для одних дел у вас есть энергия, потому что вы видите в своих усилиях смысл. А для других дел энергии нет, потому что вы не видите смысла, не верите в бонусы, да и бонусы эти вам не так уж нужны. В этом случае мы говорим, что данный навык отсутствует или фрустрирован целый ресурс. В данную сферу жизни не хочется вкладывать энергию, а если умозрительно и хочется, то ее просто нет. Пугает мысль о том, чтобы напрягаться, напрягаться, прилагать усилия, испытывать стресс, а в результате получить тот самый мартышкин труд - фиг с маслом вместо награды.

Если внимательно прочитать эту формулировку проблемы, становится заметен ее корень: необходимо научиться 1)получать промежуточный результат, 2)ценить этот результат. Если промежуточный результат будет виден и покажется важным и ценным, мотивация на дальнейшую прокачку обязательно появится. Мозг начнет отпускать энергию (то есть силы и желание это делать), и чем дальше пойдет прокачка, тем заметнее станет результат, а значит больше мотивация. Схема уже знакома и понятна, верно?

Непонятным для многих, кто пытается сознательно прокачивать ресурсы, является вот что.

1) Как получить промежуточный результат при деятельности?

2) Как его заметить и оценить, чтобы вдохновиться на продолжение?

Первую проблему, к счастью, решать вообще не нужно, ее за нас решила наша природа.

Любые целенаправленные усилия дают промежуточный результат. Да. И если вы до сих пор не знали об этом, для вас - хорошая новость.

Внешнего, заметного всеми и одобряемого результата сразу может не быть. Долго может не быть. Но то, что является начальным результатом по прокачке ресурса, есть сразу.

Напомню, что такое отсутствие навыка с точки зрения психофизиологии. Упрощенно говоря, это пустота в том месте мозга, где у прокачанных людей - нейронные связи.

Если вы проболели в школе целую четверть и дома никто с вами не занимался, у вас может образоваться так называемый "пробел". Например, вы не освоили таблицу умножения и дальше вам будет очень сложно решать задачи. Вам необходимо заполнить пробел с помощью дополнительных занятий с педагогом или самостоятельно. Именно на это направлена коррекционная работа педагогов-психологов в школе (выяснить, где именно пробел у отстающих учеников и как его быстро заполнить). Пробел - точное слово, поскольку на уровне ассоциативных связей в мозгу там, где у других есть связка "дважды два четыре" у вас пустота. Эти связки нужно построить путем труда (в данном случае простого запоминания).

То же самое касается всех сфер жизни, которые у других развиты нормально или выше среднего, а у вас плохо. Вам нужно заполнить пробел. От этого выиграет не только эта сфера жизни, но и остальные. В отличие от школьника вы можете и не заполнять пробел, на второй год вас не оставят (хотя как посмотреть). Будучи взрослым, вы сами определяете для себя, какие пробелы вы будете заполнять, а какие нет, какие ресурсы вы хотите прокачивать, а какие нет или потом. Но если вы решили заниматься каким-то ресурсом, вы, по сути, занимаетесь созданием нейронной сети, отвечающей за этот навык.

К счастью для нас нейронные связи образуются сами собой, если вы направляете на что-то активное внимание и удерживаете его, совершая действия (умственные или физические, смотря, что за навык вы хотите развить). Кровообращение в этом участке мозга повышается и там начинается строительство связей, мозг сам берет на себя работу по созданию простых шаблонов, если вы чем-то занимаетесь. Мозг - это биокомпьютер (точнее компьютер - это техномозг), он все время стремится упрощать задачу. Если вы решаете задачу не изредка, спустя рукава, а упорно и часто, он оценит задачу как важную и создаст вам кучу нейронных связок, из которых при дальнейшей прокачке (деятельности в этом направлении) вы можете создать и сложную нейронную сеть. Вот такая сложная нейронная сеть, работающая на вас, частично за вас и побуждающая вас к творчеству (поскольку все простое делает автоматически) и называется "прокачанный ресурс".

И посмотрите, что получается. Если вы начали прокачивать ресурс: вы думаете об этом, направляете свое внимание, вы ищете и читаете литературу об этом, вы совершаете физические действия, пусть даже самые простые, у вас сразу же(!) начинают формироваться те самые связки. Окружающим результат почти не виден, но он уже ЕСТЬ. Невозможно заниматься чем-то упорно и не получить результат на уровне архитектуры мозга. Он в любом случае будет, иногда разрозненный, словно отдельные пазлы формируются, но в картину пока не собираются. Но он будет.

И единственная проблема, которую вы действительно должны решить, чтобы раздобыть мотивацию для прокачки (напоминаю - силы и желание, интерес и запас вдохновения), это КАК НАУЧИТЬСЯ ВИДЕТЬ И ЦЕНИТЬ этот промежуточный, маленький результат.

Для этого нужно снять корону и поправить локус.

Я ведь предупреждала, что все личностные проблемы можно свести к этому?

Заметить промежуточный результат мешает корона, а оценить его и поверить в себя мешает плохой локус. Если корону снять, а локус поправить, вы заметите промежуточный результат, оцените его и получите стимул действовать дальше. Причем действовать с возрастающим удовольствием. Это ли не мечта?

Как корона мешает заметить промежуточный результат?

В короне ваша ситуация выглядит куда лучше, чем есть на самом деле. И когда вы пытаетесь трудиться, вы оказываетесь очень далеки от иллюзорной планки.

Представьте себе, что человек воображает себя хорошим танцором. В реальности он танцует плохо и неуклюже, но ему кажется, что он вполне пластичен и ритмичен. Если он пойдет учиться танцам, он будет разучивать простые шаги и ему может показаться, что прогресса нет или он обратный. Раньше он кружил в танце, а теперь переваливается с ноги на ногу. На самом деле прогресс у него есть. Небольшой скромный, но вполне реальный прогресс. Он научился простым движениям. Но оценивая свой начальный уровень из-под короны, он не видит прогресс, ему кажется, что он стал танцевать хуже.

Именно с короной чаще всего связаны жалобы на "утрату спонтанности" при начале прокачке ресурса. Человеку кажется, что он кружит в танце, а начиная учиться, утрачивает спонтанность. Но спонтанности как таковой у него и раньше не было, были хаотичные движения под короной и лишь ему одному казалось, что выглядит это неплохо.

Если оценить свой начальный уровень реалистично, любой результат порадует и даже вдохновит. Есть движение, усилия приносят результат, значит энергии будет отпускаться больше. Когда же человек делает вывод: "Ничего не выходит", "все зря", "теперь получается еще хуже", никакой энергии мозг не отпустит. Зачем он будет тратить свой золотой фонд напрасно? Он и внимание не даст удерживать на этой сфере, надавит на педаль стресса, чтобы человек побыстрей перестал заниматься мартышкиным трудом и обратил внимание на что-то полезное или приятное.

Вывод из этого очень простой. Если вам кажется, что усилия по прокачке ресурса совершенно бессмысленны, снимите корону и оцените свой начальный уровень более трезво. Скорее всего вы промахнулись в оценках и польстили себе. Это касается любого ресурса. Если вы трудитесь над фигурой в спортзале и не видите результата, скорее всего вы забыли или не видели, каким вы были до тренировок. Вы смотрели на себя в определенных ракурсах, камуфлировали недостатки одеждой и казались себе куда лучше, чем на самом деле. На самом деле вы были не очень, а теперь потихоньку становитесь лучше. Это надо заметить, иначе вы не сможете двигаться дальше. (Тупик - место, где застревают неблагодарные).

Снять корону - это значит увидеть, что результат от усилий есть. А поправить локус - это значит научиться ценить этот постепенный результат.

Иногда человек вроде и видит результат, но хочется быстрей и больше. Ему жаль вкладывать труд и получать за него так мало. Уж если корпеть над чем-то, то зарабатывать ого-го. От разочарования в скорости прогресса тоже бывает фрустрация, то есть мотивации на прокачку ресурса нет.

Это - плохой локус. Если вы хотите быстрых и легких результатов, значит вы считаете, что они должны приходить откуда-то извне, сами собой. Вам кажется, что даже грамм ваших усилий должен щедро вознаграждаться. Вам кажется, что другим все дается проще. Вам кажется, что вы достойны поменьше работать, побольше получать. Вам кажется, что мир создан для удовольствия, а не для труда. Все это вам кажется, потому что у вас плохой локус контроля. Вы имеете инфантильные установки. Вы надеетесь получать результат не за труд, а за красивые глаза, либо вы считаете, что ваш труд стоит намного дороже. Но стоимость труда определяете не вы. Вы не можете взять цифры из головы, вы должны учитывать объективную картину. В объективной картине ваш труд стоит столько, сколько вы за него можете получить. То есть тот самый слишком маленький результат скорее всего является нормальным на данном этапе. У вас слишком много пробелов, которые вы не замечаете под короной, но когда эти пробелы заполнятся, результат ваш станет куда лучше. Он будет заметен окружающим. Но до этого вы должны дорасти, и ваш рост - ВАША задача, она - в ваших руках. Никто за вас нейронные связи в вашем мозгу не вырастит, они подчиняются только вашим усилиям. Изнутри! Вот что такое - правильный локус.

Если все время следить за своей мотивацией и корректировать самооценку (снимая корону) и локус (возвращая его в свои руки от манны небесной), прокачка ресурса будет идти куда быстрей. Но гнаться за быстротой никогда не надо, так вы рискуете вырастить корону в процессе из-за торопливости. Вы переоцените промежуточный результат, вам покажется, что все супер, но потом обнаружится новый пробел, вы решите, что все рухнуло и руки опустятся. Прокачка ресурса идет нелинейно, какие-то пазлы складываются, какие-то отпадают и меняются на новые, где-то возникает порог из-за перехода на новый уровень, все это время в мозгу идет, даже кипит работа. Но только доверяя себе и соглашаясь работать, вы имеете шанс существенно улучшить свою жизнь.

Наблюдали за процессом прокачки? Сталкивались с описанными проблемами?

Мартышкин труд Разг. Пренебр. Бесполезные усилия, действия и т. п.; бесполезная работа. Очертили границу капонира, взяли лопаты и стали соскребать снег. Работали молча, остервенело… Саня едва стоял на ногах. - Головой ручаюсь, что это мартышкин труд. Вот увидите - завтра с рассветом отсюда уедем, - сказал наводчик (В. Курочкин. На войне как на войне). Аким с удовольствием отметил: осадка избушки та же, что и ранней весной, - значит, не мартышкин труд то… Упёртые набережную стенку три слеги, подлатана корой крыша - человеческие руки, они и строят и хранят (В. Астафьев. Сон о белых горах).

Фразеологический словарь русского литературного языка. - М.: Астрель, АСТ . А. И. Фёдоров . 2008 .

Смотреть что такое "Мартышкин труд" в других словарях:

Мартышкин труд - Выражение сложилось на основе басни «Обезьяна» (1811) И. А. Крылова (1769 1844). Мартышка старательно выполняет бессмысленную работу перекатывает с одного места на другое большой чурбан: Рекой с бедняжки льется пот; И наконец она, пыхтя, насилу… … Словарь крылатых слов и выражений

мартышкин труд - непроизводительность, непродуктивность Словарь русских синонимов. мартышкин труд сущ., кол во синонимов: 3 бесполезный труд (1) … Словарь синонимов

Мартышкин труд - МАРТШЫШКА, и, ж. Маленькая узконосая обезьяна с длинными задними ногами и длинным хвостом. Не ребёнок, а м. (перен.: о ребёнке, склонном всё перенимать, подражать кому н.; разг.). Толковый словарь Ожегова. С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова. 1949 1992 … Толковый словарь Ожегова

Мартышкин труд - Эта статья о фразеологизме. Об одноимённом кинофильме см. Мартышкин труд (фильм). Обезьяна Жанр: басня

мартышкин труд - март ышкин тр уд, март ышкина труд а и март ышкиного труд а … Русский орфографический словарь

мартышкин труд - Напрасный, бесполезный труд … Словарь многих выражений

Мартышкин труд - Разг. Неодобр. Бестолковый процесс работы, бесполезные усилия, напрасные старания. БТС, 522, 1348. /i> Восходит к басне И. А. Крылова «Обезьяна» (1811 г.). БМС 1998, 575 … Большой словарь русских поговорок

мартышкин труд - бестолковый процесс работы, бесполезные усилия, напрасные старания. Выражение восходит к басне И. А. Крылова “Обезьяна” (1811). Речь в ней идет о мартышке, позавидовавшей пахарю, работа которого вызывает одобрение окружающих. Мартышка, желая… … Справочник по фразеологии

Мартышкин труд (фильм) - Эта статья о кинофильме. О фразеологизме см. Мартышкин труд. Мартышкин труд Monkey Business … Википедия

труд - сущ., м., употр. очень часто Морфология: (нет) чего? труда, чему? труду, (вижу) что? труд, чем? трудом, о чём? о труде; мн. что? труды, (нет) чего? трудов, чему? трудам, (вижу) что? труды, чем? трудами, о чём? о трудах 1. Трудом называется… … Толковый словарь Дмитриева

Книги

• Дэдпул. Том 4. Мартышкин труд , Уэй Дэниел. Немногие - герои, злодеи, наемники и другие - способны затмить Удивительного Человека-Паука, работая с ним в команде. Ради всего святого, у него даже в имени есть слово удивительный!Но в этот… Купить за 537 руб
• Дэдпул. Том 4. Мартышкин Труд , Уэй Д.. Немногие - герои, злодеи, наёмники и другие - способны затмить Удивительного Человека-Паука, работая с ним в команде. Ради всего святого, у него даже в имени есть слово УДИВИТЕЛЬНЫЙ! Но в…

Бессмысленная и бесполезная работа имеет в русском языке много других названий. Одно из самых распространенных - мартышкин труд. Этому выражению и посвятим нашу сегодняшнюю статью.

Источник - басня И.А. Крылова «Обезьяна»

Творчество нашего прославленного баснописца - это кладезь крылатых выражений. Много фразеологизмов вышло из-под его пера и обогатило русский язык его стараниями. "Мартышкин труд" (значение его будет ясно после изложения сюжета басни) - не исключение. Это один из ярчайших примеров того, как удачная литературная обработка давно известной истории приводит к популяризации сюжета.

Обезьянки - замечательные создания, но в сознании народов, которые привыкли жить бок о бок с этими хвостатыми древолазами, их образ связывается со всем подлым и низким, что есть в человеческой натуре, например кривлянием, дерзостью, подлостью и высмеиванием. Крылов эксплуатирует этот миф в своей басне.

Чурбан или соха

Крестьянин встал до первых петухов и принялся за работу. Он вспахивал поле, со всей страстью души отдаваясь этому тяжелому делу, и усталость была ему неведома. Солнце поднималось все выше, и на дороге появились первые путники. Кто бы ни прошел мимо пахаря, все дивились его упорству. И каждый старался подбодрить добрым словом и похвалой, хоть немного облегчить его труд. Он же не отвечал и продолжал сосредоточенно трудиться. В ветвях зеленого дерева, что стояло на краю поля, оказалась мартышка, и комплименты людей ее прельстили. Она тоже захотела себе немного славы и признания. Подумала она, что все дело в сложности задания, и если она будет делать что угодно с таким же усердием, то получит желаемое. Поэтому она отыскала где-то тяжелый чурбан и начала его перетаскивать с места на место, нимало не смущаясь пустоты этого занятия. Тем временем мужик продолжал кропотливо обрабатывать сохой землю, и на него сыпались похвалы прохожих.

На обезьяну же никто так и не обратил внимания. Хотя работа у двух существ тяжелая, и внешние признаки одинаковые - усталость и пот градом, - между ними есть огромная разница, которую замечают все, кто может их сравнить. Мужик трудится на пользу, его усилия прокормят семью, а зверушка занята бессмысленным перетаскиванием тяжелого куска дерева с места на место. Поэтому значение выражения «мартышкин труд» воплощает в себе предельную степень никому ненужной работы, которая не приносит выгоды даже самому деятелю, вызывая у окружающих только негативные отклики.

Мораль

Басня учит не столько в духе XIX века (произведение было напечатано в 1811 году), сколько в духе недавнего советского прошлого, когда не личность, но общество было мерилом всего. И.А. Крылов наставляет читающих: не стоит притязать на славу и похвалу, если в трудах нет пользы. Вот таким непростым оказался фразеологизм «мартышкин труд», который весьма тесно связан с произведением русского классика.

Фразеологический синоним - миф о Сизифе

У древних греков был свой символ бессмысленного труда. Воплощением беспочвенности усилий выступает Сизиф - божественный потомок. У него была одна беда: он был хитер, как бестия, и хотел больше всего на свете провести бессмертных олимпийцев. Поэтому сначала обвел вокруг пальца бога смерти - Таната, а потом и владыку подземного царства - Аида.

А с богами, как известно, шутки плохи. Сизиф в полной мере поплатился за свой обман. Теперь он вечно закатывает огромный камень на высокую гору: толкает его вверх, обливаясь потом, но ему каждый раз не хватает совсем чуть-чуть, чтобы закончить работу, и валун снова скатывается вниз. Для Сизифа эта работа бесконечна, бесцельна и беспочвенна. Обезьянка, в отличие от древнегреческого героя, хотя бы не осуждена на вечные муки.

Бессмысленный труд как путь к просветлению или разгадке собственной жизни

Иногда лучше всего никакими вопросами не задаваться, просто делать нечто - и все. Например, в известном фильме «Трасса 60» главный герой хотел получить ответы на все вопросы. Джинн в исполнении Гэри Олдмана откликнулся на его запрос и дал заведомо бесполезную работу с неким тайным смыслом. Лишь проходя путь, главный герой Нил Оливер понял, что задача, поставленная перед ним, не имеет ничего общего с фразеологизмом «мартышкин труд».

Буддисты и пифагорейцы испытывали претендентов, желающих попасть в их ряды, работой, которая заведомо не имеет никакого смысла. По правилам, так должно было продолжаться около 5 лет. Кто выдерживал, тот оставался.

Не только целые школы, но и отдельные мудрецы изводили своих учеников тем, что на первый взгляд сильно противоречит здравому смыслу. Потом неофит понимал глубокую мудрость наставника и, фигурально выражаясь, обращался в его веру.

Человеку иногда нужно отдыхать от смысла

Подзаголовок кажется очень странным, ведь все должно иметь цель. На самом деле, если человек взрослый и работает, в его жизни слишком много рационального, оправданного, нужного и соответствующего. Поэтому во время досуга наш современник желает предаться чему-то бессмысленному, но приятному. Зачем? Погружение в несерьезную и бессодержательную деятельность обладает огромным терапевтическим эффектом, помогает человеку выносить чрезмерную разумность всей остальной жизни.

Хобби - это пристанище от навязчивости внешнего мира. В нем человек скрывается и обретает иллюзию гармонии и мира, успокаивается. Каждый человек черпает силы в чем-то своем: один читает книги, другой коллекционирует модели пароходов, третий гоняется за редкими марками. С точки зрения стороннего наблюдателя хобби может быть абсолютно бессмысленным, но зато для того, кто в него погружен, оно - спасительный остров от цифр, задач и целей, поглотивших «мир взрослых». Другими словами, хобби - это не баловство и совсем не мартышкин труд, а путь постижения собственной сущности.

Главная » Времена в английском языке » Мартышкин труд. "Мартышкин труд": происхождение, значение и синоним