Глазомер, Быстрота, Натиск. Глава X Принципы ведения войны

Тринадцатого ноября (по ст. ст.) 1730 года у одного из обер-офицеров лейб-гвардии Семеновского полка родился сын. Ребенок был мал, тощ, хил, дурно сложен, некрасив. Отец считал, что его сыну военная дорога закрыта, и хотел готовить его к службе гражданской, быть может, дипломатической. Но призвание ребенка было совсем другое. Любознательный и обладавший необычайными способностями мальчик со страстью предавался чтению военных книг. Он проявлял в своем стремлении такую настойчивость, что отец сдал и, когда мальчику исполнилось 12 лет, записал его в лейб-гвардии Семеновский полк.
С еще большим рвением стал мальчик работать над своим военным самообразованием. Отец помогал ему, преподавая артиллерию и фортификацию, с которыми был знаком более, чем с другими науками. Когда ему исполнилось 15 лет, он вступил на действительную службу.
Относительно «солдатской» службы молодого Суворова создалась легенда о суровой солдатской школе, будто бы им пройденной. После книги А. Геруа «Суворов-солдат», составленной на основании документов архива лейб-гвардии Семеновского полка, с этой красивой легендой приходится расстаться. Дворяне-солдаты настоящей солдатской службы не несли. Они жили на частных квартирах, имели своих крепостных слуг, богатые выезды. Службу несли с большими послаблениями. С производством в унтер-офицеры они по роду поручений приравнивались к офицерам.
Но для юноши, о котором мы говорим, при его страстном желании сделаться истинно военным человеком, пребывание в лейб-гвардии Семеновском полку все-таки дало много. Он мог приглядеться к солдатской массе и научиться понимать самые затаенные побуждения русского простолюдина. Находясь на действительной службе в лейб-гвардии Семеновском полку, интересующий нас юноша продолжал упорно работать над своим образованием. Он посещает лекции в Кадетском корпусе и много учится самостоятельно дома. Вместе с этим он упорно и систематически работает над закалкой своей воли и своего здоровья.
Наконец, 15 апреля 1754 года он был произведен в офицеры в Ингерманландский пехотный полк. Поздно дослужился он до офицерского чина. Ему было 24 года. В этом возрасте многие в то время бывали полковниками и генералами. Зато объем его знаний был огромный. Он прочитал Плутарха, Корнелия Непота; он изучил жизнь Александра, Цезаря, Аннибала; он познакомился с походами Карла XII , Монтекуккули, Конде, Тюренна, принца Евгения, маршала Саксонского и других. Историю и географию он прошел по Гюбнеру и Роллену, а начала философии – по Вольфу и Лейбницу. Он знал несколько иностранных языков.
Для военной карьеры по тому времени это было так много, что для обывателя это должно было казаться каким-то чудачеством. Этим чудаком, сильно запоздавшим в своей военной карьере, и был Александр Васильевич Суворов.
Участие Суворова в Семилетнюю войну на должностях Генерального штаба – «дивизионного», а затем «генерального» дежурного при генерале графе Ферморе, чрезвычайно расширило военный кругозор Суворова. На его глазах двигались главные рычаги войны, при этом войны, веденной на противной стороне гениальным прусским королем Фридрихом II . Эта прикладная наука облегчалась Суворову тем доверием, которым он пользовался у графа Фермора. Почти 30 лет спустя в одном из своих писем к князю Потемкину Суворов пишет: «У меня было два отца – Суворов и Фермор».
В самом конце войны Суворов временно командует Тверским драгунским полком. По окончании же войны назначается командиром Астраханского пехотного полка и вскоре затем (6 апреля 1763 года) – командиром Суздальского пехотного полка, стоявшего сначала в Петербурге, а затем в Новой Ладоге.
Суворов командует суздальцами семь лет. За это время о Суворове сохранились очень скудные сведения; главное из нихзаключается в его письме от 27 января 1764 года к знакомой даме. Из этого письма видно, что Суворов не отличался тогда хорошим здоровьем, был очень худ и, по его словам, уподоблялся «настоящему скелету», «лишенному стойла ослу», «бродячей воздушной тени».
Командуя Суздальским полком, Суворов использует боевую школу Семилетней войны и вырабатывает своеобразную систему воспитания и обучения войск, в которой философский взгляд на военное дело проходит рука об руку с глубоким пониманием военной психологии и с замечательным знанием реальностей боя.
Творческая работа Суворова в области военного воспитания войск продолжается всю его жизнь. Она беспрерывна, так же как беспрерывна и его работа над самим собой. В конечном виде суворовская система воспитания и обучения войск выливается в ставшую знаменитой «Науку побеждать».
Но впервые эта система оформляется во время его командования Суздальским пехотным полком. Этот первый абрис нашел свое письменное отражение в произведении, названном им «Суздальским учреждением». При свойственной нам нелюбви к долгой, систематической работе и стремлении сделать все сразу, «надрывом», на эту замечательную суворовскую работу не было сразу же обращено должного внимания.
Только в 1771 году, т.е. когда ему было 41 год, начинается боевая карьера Суворова на самостоятельных командных должностях. Поздновато по условиям того времени. Но долгая, упорная подготовительная работа, проделанная Суворовым, сказалась. Его звезда горит все ярче и ярче. В войнах с турками, поляками он идет от одной победы к другой.
Во время борьбы с польскими конфедератами, командуя войсками Люблинского участка (1771-1772 гг.), Суворов сразу же проявляет замечательный стратегический и тактический глазомер; не менее замечательны быстрота и энергия, с которыми он переливает принятое им решение в жизнь. Он бьет наголову под Ландскроной Дюмурье. («Это произошло от хитрых маневров французскою запутанностью, которою мы пользовались», – пишет Суворов.) У Столовичей бьет Огинского. («Я имел храбрых офицеров, привыкших часто сражаться вблизи», – объясняет в своей автобиографии Суворов.) В этих двух боях были уничтожены два главных очага конфедерации.
В 1773 году он назначен в армию Румянцева, действующую против турок. Здесь он с боем переправляется через Дунай у Туртукая. «Слава Богу, слава Вам, Туртукай взят, и я там», – донес Суворов Румянцеву о результате труднейшей операции, представляющей собою образец наступательной переправы через большую реку. В следующем году у Гирсова и Козлуджи он наносит туркам решительные поражения, которые, главным образом, и приводят к Кучук-Кайнарджийскому миру. Сам Румянцев так оценивал действия Суворова у Гирсова: «За победу, в которой признаю искусство и храбрость предводителя и мужественный подъем вверенных Вам полков, воздайте благодарение именем моим всем чинам, трудившимся в сем деле».
В Русско-Австро-Турецкую войну 1787-1790 гг. Суворов сначала (1787) командует Кинбурнским корпусом. Про его успех здесь Императрица Екатерина пишет: «Победа совершенная, но жаль, что старика ранили». В 1789 году, начальствуя дивизией в Молдавской армии Репнина, он совместно с принцем Кобургским бьет турок под Фокшанами. «Речка Путна от дождей широка, – пишет в своем первом донесении Суворов, – турок 5-6 тысяч спорили, мы ее перешли, при Фокшанах разбили неприятеля; на возвратном пути в монастыре засели 50 турок с байрактором; я ими учтивствовал принцу Кобургскому, который послал команду, с пушками, и они сдались».
Через полтора месяца после Фокшан Суворов громит турок под Рымником. «По жестоком сражении, – доносит он, – чрез целый день, союзными войсками побит визирь; 5000 на месте, несколько сот пленных, взят обоз, множество военной амуниции, счетных 48 пушек и мортир; наш урон мал, варвары были вчетверо сильнее».
Потемкин, бывший главнокомандующим, донося Императрице Екатерине об этой новой победе Суворова, пишет: «Ей, Матушка, он заслуживает Вашу милость, и дело важное: я думаю, что бы ему, но не придумаю. Петр Великий графами за ничто жаловал; как бы его да с придатком Рымникский». В другом письме он советует Государыне наградить победителя еще Георгием I класса. Екатерина., пожаловала Суворова графом с прозванием Рымникского, назначила ему орден Георгия I степени, брильянтовый эполет и шпагу, пояснив в письме Потемкину: «Хотя целая телега с брильянтами уже накладена, однако кавалерию Егорья большого креста посылаю по твоей просьбе, он того достоин... Осыпав его алмазами, думаю, что казистее будет».
Наконец, в 1790 году Суворов берет штурмом крепость Измаил. Овладение открытой силой этой первоклассной турецкой крепостью поразило всех современников. «Нет крепче крепости, отчаяннее обороны, как Измаил, падший перед Высочайшим троном Ея Императорского Величества кровопролитным штурмом», – доносил Суворов.
Овладение Измаилом представляло собой высокий образец военного искусства. Смелость решения Суворова сочетается с необычайной продуманностью подготовки; проявленная же войсками доблесть сделала невозможное возможным. Высоко оценивала эту победу и сама Екатерина II . В рескрипте к Потемкину от 3 января 1791 года она пишет, еще не зная подробностей: «Измаильская эскалада города и крепости с корпусом, вполовину противу турецкого гарнизона, в оном находящемся, почитается за дело, едва ли где в истории находящееся и честь приносит неустрашимому Российскому воинству...» В письме же своем от 6 февраля 1791 года к одному из своих дипломатических представителей Циммерману Екатерина II выражается так: «Г-н Циммерман. Я вижу из Вашего письма от 28 января, что взятие Измаила произвело на вас такое же впечатление, как и на всех остальных... В военной истории до сих пор не было примера, чтобы восемнадцать тысяч человек без открытой траншеи или бреши взяли бы приступом крепость, которую энергично защищало в продолжение четырнадцати часов тридцатитысячное войско, засевшее в ней. Я от души желаю вместе с Вами, чтобы это достопамятное событие содействовало заключению мира, и, без сомнения, оно само по себе могло бы повлиять в этом смысле на турок, которым мир со дня на день делается все более и более необходимым».
В 1794 году Суворов был призван для действий против поляков, восставших под начальством Костюшки. Сделав замечательный по быстроте марш-маневр, Суворов бьет поляков под Кобриным, Крупчицами и Брестом, и у Кобылки. О победе под Крупчицами и Брестом главнокомандующий Румянцев выразился, что она «столь важна по существу, столь редка в своем роде, и подтверждает истину, что большое искусство, горячая ревность предводителя и подражания достойный пример в подчиненных – преодолевают все в воображении возможные труды и упорности». Про бой же у Кобылки сам Суворов говорил впоследствии одному французскому эмигранту (Дюбокажу): «Если бы ты был при Кобылке, ты увидел бы, чего я сам никогда не видал».
Двинувшись после этих побед к Варшаве, Суворов берет затем штурмом Прагу, укрепленное предместье Варшавы на восточном берегу р. Вислы. Этот штурм представляет собою высокий образец военного искусства. Сам Суворов указывает, что «дело сие подобно Измаильскому».
Вскоре после взятия Праги русские войска заняли Варшаву. Фельдмаршальский жезл был наградою доблестному вождю. «Вы знаете, – писала ему Екатерина II , – что я без очереди не произвожу в чины. Не могу обидеть старшего, но Вы сами произвели себя в фельдмаршалы...»
Вот те ступени, по которым восходит к своей славе Суворов граф Рымникский. Его имя становится в первом ряду среди орлов победоносной Екатерининской армии.
Великая Императрица собирается выступить в рядах коалиции против французской революции. Для сего «составляется армия для отправки за границу под начальством Суворова численностью в 51 000 человек...» Суворов по осмотре этих войск в заключении своего доклада пишет: «Карманьольцы по знатным их успехам могут простирать свой шаг на Вислу. Всемилостивейшая Государыня, я готов с победоносными войсками Вашего Императорского Величества их предварить».
В ноябре 1796 года Екатерина Великая скончалась, и вступивший на престол Император Павел отменил отправку войск за границу. Вскоре вслед за тем Суворов оказался в опале. На разводе 6 февраля 1797 года был отдан Высочайший Приказ: «Фельдмаршал граф Суворов, отнесясь Его Императорскому Величеству, что, так как войны нет и ему делать нечего, за подобный отзыв отставляется от службы». В отставку Суворов был уволен «без мундира» и сослан в свое имение Кончанское (Боровического уезда, Новгородской губернии) под присмотр полиции, причем ему даже не позволялось ездить к соседям и принимать кого-либо у себя.
И вот в этих морально исключительно тяжелых условиях величие духа Суворова выявляется чрезвычайно ярко. Казалось бы, что этому попавшему в немилость, запертому в лесной глуши 67-летнему старику нечего больше ждать. Над всей его прежней деятельностью ставился крест. И все-таки его могучий дух не сдается.
Суворов продолжает работать над своим самообразованием. Он видит то, чего не видит большинство его соратников, – он видит новую эру в военном искусстве. Он изучает Итальянскую кампанию восходящего светила этой новой эры молодого генерала Бонапарта. Он пользуется для этого изучения своим знанием языков 1 и читает с десяток журналов, выписываемых им. В саду Кончанского он строит светелку, где сидит над картами и учится...
Конечно, и у Великого Суворова были минуты отчаяния. В одну из тяжких минут, в декабре 1798 года, он послал Императору Павлу прошение о разрешении ему уйти в монастырь и постричься в монахи. «Ваше Императорское Величество, – пишет Суворов в своем прошении, – всеподданнейше прошу позволить мне отбыть в Нилову Новгородскую пустынь, где я намерен окончить мои краткие дни в службе Богу. Спаситель наш один безгрешен. Неумышленности мои прости, милосердный Государь». Под прошением была подпись «Всеподданнейший богомолец, божий раб Александр». Ответа не последовало. Судьба готовила Суворову иной конец жизни. 6 февраля 1799 года в село Кончанское прискакал из Санкт-Петербурга флигель-адъютант Толбухин. Он вручил Суворову собственное письмо Императора Павла: «Граф Александр Васильевич. Теперь нам не время рассчитываться. Виноватого Бог простит. Римский Император требует Вас в начальники своей армии и вручает Вам судьбу Австрии и Италии. Мое дело на сие согласиться, а Ваше спасти их. Поспешайте приездом сюда и не отнимайте у славы Вашей времени, а у меня удовольствия Вас видеть. Пребываю Вам благожелательным. Павел». Суворов оказался готовым к этой трудном задаче. До сих пор Суворов как полководец воевал только с малокультурными турками или с плохо организованными поляками. В Италии же, в 1799 году, он выходит на арену Европейской войны и борется с французской армией, шедшей от одной победы к другой, производя полный переворот в прежних методах ведения войны. Во главе этой армии стояли лучшие французские генералы: Моро, Макдональд, Жубер. Сам Суворов один раз высказал: «Моро понимает меня, старика, и я радуюсь, что имею дело с умным полководцем». Кампания 1799 года выдвигает Суворова из сонма русских полководцев в число мировых светил.
На р. Адда он наносит французам первое поражение. Известие об этой победе вызвало восторг в Петербурге и в Вене. «Дай Бог Вам здоровья, – пишет Суворову Император Павел, – о многолетии Вашем опять вчера молились в церкви, причем были и все иностранные министры. Сына Вашего взял я к себе в генерал-адъютанты со старшинством и с оставлением при Вас; мне показалось, что сыну Вашему и ученику неприлично быть в придворной службе...» На р. Треббия Суворов разбивает наголову Макдональда, будущего маршала Наполеона. Взрыв энтузиазма в Петербурге и Вене еще больший. «Поздравляю Вас Вашими же словами, – пишет Император Павел. – Слава Богу, слава Вам... Портрет мой на груди Вашей да изъявит всем и каждому признательность Государя к великим делам своего подданного – им же прославляется Царствование Наше...»
Ближайшим следствием победы Суворова на Треббии явилась сдача крепости Мантуи, считавшейся в понятиях того времени ключом к обладанию Ломбардией. Император Павел ознаменовал это возведением Суворова в княжеское достоинство с титулом Италийского. «Примите воздаяние за славные подвига Ваши», – говорится в Высочайшем рескрипте от 6 августа 1799 года, – да пребудет память их в потомках Ваших к чести и славе России».
У Нови Суворов наносит новое решительное поражение французам. Во главе разгромленной армии находится один из самых талантливых революционных генералов Жубер, на которого парижское правительство возлагало все надежды на выправление катастрофического положения, создавшегося для французов на итальянском фронте. В отношении руководства боевыми действиями войск сражение у Нови замечательно тем, что Суворов построил его на применении тех новых тактических идей, которые родились в эпоху революционных войн. Эти идеи были настолько еще непонятны для армий старой эпохи, что сам Суворов написал про Нови: «Ох, и будут ругать меня тактики». Император прислал Суворову рескрипт, в котором говорилось, что он не знает, чем наградить Главнокомандующего, который «поставил себя выше награждений». Однако Император Павел придумал награду: последовал приказ, чтобы гвардия и все войска даже в присутствии Государя отдавали Суворову воинские почести, следующие по уставу только особе Императора. «Достойному достойное», – заключил Павел свой рескрипт.
Но победоносное завершение Итальянской кампании 1799 года, приведшее к изгнанию французов из Ломбардии, возбудило страх австрийского правительства перед тем, что русские будут мешать возвращению их"прежней политики угнетения итальянского народа. Надо сказать, что и сам Суворов не щадил самолюбия австрийцев и говорил им такие слова, которые не могли не заставить австрийцев желать распроститься с прямым и резким Главнокомандующим. Так, однажды после обеда, очевидно, рассерженный австрийской политикой в освобожденной им Северной Италии, он простился с гостями следующими словами:
«Господа, будьте уверены, что ни английские деньги, ни русские штыки, ни кавалерия и тактика австрийцев, ни Суворов не восстановят порядка и не одержат таких побед, которые бы привели к желаемому результату. Этого в состоянии достигнуть лишь политика справедливая, бескорыстная, прямодушная и честная. Только таким путем можно всего добиться... Прощайте, господа».
Желание австрийского двора убрать во что бы то ни стало русских из Италии приводит к Швейцарскому походу. Суворов должен перевалить через Альпы на соединение с войсками Римского-Корсакова у Цюриха. Но пока «чудный» старик ведет своих «чудо-богатырей» через Сен-Готард и Чертов мост, побеждая не только неприятеля, но и саму природу, Римский-Корсаков, атакованный Массеной у Цюриха, отступил, оставив армию Суворова в одиночестве, запертой в горах. Поражение это произошло потому, что австрийцы под начальством эрцгерцога Карла оставили русских до прибытия Суворова. «Корсаков ушел, – говорит Суворов, – хотя ни он мне, ни я ему не сказали ни слова. Он более несчастлив, чем виновен; 50 000 австрийцев шагу не сделали, чтобы его поддержать. Они хотели его погубить, они думали погубить и меня... Скажите эрцгерцогу, что он ответит перед Богом за кровь, пролитую под Цюрихом».
Когда в Петербурге были получены известия о поражении Римского-Корсакова под Цюрихом, все русское общество взволновалось за судьбу суворовской армии. «Дела в Швейцарии худы, – читаем мы в одном из писем Ростопчина. – ...Мы в мучительной тревоге, от Суворова никаких вестей». Сам Император Павел пишет Суворову: «Вы должны были спасать царей, теперь спасите русских воинов и честь Вашего Государя. Главное – возвращение в Россию», – говорится в другом рескрипте.
Гениальный Суворов остается непобедимым. Потребовав новые чудеса от своих «чудо-богатырей» в Мутентале, Клентале, на Рингенкопфе, он победоносно выводит свою армию из катастрофического положения. Швейцарский поход Суворова представляет собой непревзойденный во всей мировой военной истории пример того, из какого совершенно безнадежного стратегического положения может выйти доблестная армия, предводимая полководцем с непоколебимым духом.
Сам Массена, неудачно пытавшийся запереть Суворова в той горной ловушке, в которую он и попал, говорил впоследствии, будучи одним из лучших маршалов Наполеона, что он отдал бы все свои походы за один суворовский Швейцарский...
Впрочем, это не помешало составителям наиболее распространенного французского энциклопедического словаря « Larousse » повторить в издании 1923 года 2 следующую смехотворную биографию Суворова. Вот ее точный перевод: «Суваров или Суворов (Александр) русский генерал, род. в Москве, ум. в Петербурге (1729-1800 гг.). Подавил польское восстание 1794 г., боролся против революционных армий в Италии и был разбит Массеной у Цюриха. Генерал искусный, но бесчеловечный и недобросовестный. Он известен своим афоризмом "Пуля сумасшедшая, а штык знает, что делает"».
В 20 числах октября 1799 года в Петербурге были, наконец, получены известия о Швейцарской кампании и об ее исходе. «Да спасет Вас Господь Бог за спасение славы Государя и Русского войска, – писал Ростопчин Суворову, – до единого все награждены, унтер-офицеры все произведены в офицеры...» Император Павел писал: «Побеждая всюду и во всю жизнь Вашу врагов отечества, недоставало Вам одного рода славы – преодолеть и самую природу; но Вы и над нею одержали ныне верх...» 28 октября Государь пожаловал Суворову звание Генералиссимуса, сказав при этом Ростопчину, что другому этой награды было бы много, а Суворову мало. Он повелел Военной коллегии вести с ним переписку не указами, а сообщениями. Спустя несколько дней приказано было проектировать статую Генералиссимуса; когда проект был представлен, то Павел I утвердил его и повелел приступить к работам 3 .
6 мая 1800 года Суворов скончался. Его последние слова были: «Долго я гонялся за славой. Все суета. Покой души у престола Всевышнего». Незадолго до своей смерти он сказал художнику Миллеру, присланному курфюрстом Саксонским для написания портрета Генералиссимуса для Дрезденской галереи: «Ваша кисть изобразит черты лица моего: они видимы, но внутренний человек во мне скрыт. Я должен сказать Вам, что я лил кровь ручьями. Трепещу, но люблю моего ближнего, в жизнь мою никого не сделал я несчастным, не подписал ни одного смертного приговора, не раздавил моей рукой ни одного насекомого – бывал мал, бывал велик».
Еще более полную характеристику самому себе дал Суворов в письме своем, написанном из Варшавы (28 декабря 1794 года) и посланном подполковнику графу Фабрициану, выразившему намерение описать жизнь великого полководца и обратившемуся к Суворову за материалами для своего труда:
«Материалы, касающиеся истории моей военной деятельности, так тесно связаны с историей моей жизни вообще, что оригинальный человек и оригинальный воин не могут быть отделены друг от друга, если образ того или другого должен сохранить свой действительный отпечаток».
«Почитая и любя Бога искренне и нелицемерно, и в Нем моих братьев-людей, не поддаваясь никогда обольстительному пению сирен невоздержной и праздной жизни, я всегда был бережлив и трудолюбив с драгоценнейшим на земле сокровищем, с временем, как на обширном поле деятельности, так и в жизни уединения, которым везде умел пользоваться. Предначертания, обдуманные с большим напряжением и исполненные еще с большей энергией, нередко с упорством и отчасти с крайним и неотлагательным пользованием непостоянным временем, – все это, облеченное в свойственную мне форму, часто доставляло мне победу над изменчивою богиней счастья». <...>
Суворов был погребен в Петербурге в Благовещенской церкви Александро-Невской Лавры. На могильной плите, согласно его желанию, начертано только три слова: «Здесь лежит Суворов».
Незадолго до своей смерти Суворов опять оказался в немилости у Императора Павла. Последний отказал в присвоении Суворову титула «Светлость», приказав объявить 22 ноября 1799 года всем присутственным местам, чтобы Генералиссимусу князю Суворову «не утвержденного указом титула "Светлости" не давать».
Титул «Светлость» был восстановлен для потомства Суворова полстолетия спустя. При этом Император Николай I положил следующую резолюцию: «Само собой разумеется, в России пока был еще один Суворов, и тому, которому в церкви на молебствии за победы велено было провозглашать Российской Армии Победоносцу, иного титула и быть не могло».
Император Павел I приказал совершить погребение Суворова не по званию Генералиссимуса, а по чину фельдмаршала. Военно-чиновный мир Петербурга не знал поэтому, как отредактировать приказ об исключении умершего Суворова из списков Русской армии. Такой приказ и не был отдан, а затем об этом забывали.
Неотдача приказа об исключении Суворова из списков Русской армии была обнаружена профессором и начальником нашей Военной академии генералом Сухотиным как раз ко дню столетия со дня смерти Суворова. После этого Суворов был уже сознательно оставлен числящимся в списках Русской армии.

Примечания

1. Суворов знал следующие языки: латинский, французский, немецкий, итальянский, польский, финский, турецкий.
2. Larousse Universel (nouveau dictionnaire encyclopedique). Изд. 1923 г. Т. II , стр. 982.
3. Памятник этот был открыт Императором Александром I в мае 1801 года. Первоначально он был поставлен на Марсовом поле, потом он был перенесен ближе к Неве.

По мере того, как росла военная слава Суворова, всеобщую известность получала его эксцентричность; и часто молва об его «чудачествах» опережала даже его боевую славу. Таково свойство обывательского мнения; массовый человек не любит тех, кто возвышается над средним уровнем и охотно воспринимает то, что может принизить выдающегося человека. «Чудачество» Суворова было столь велико и настолько не вязалось с представлением «Великого полководца», что вводило в заблуждение даже гениальных людей. Так, Наполеон сказал, что Суворов обладал душой великого полководца, но не имел его головы. Так думал Наполеон, а сторонний обыватель решил проще: Суворов был просто счастлив. Когда до Суворова доходило это мнение, он сердился и называл его рассуждением «ослиной» головы. «Счастье, счастье... – вырвался у него раз ответ, – помилуй Бог, нужно когда-нибудь и уменье». В своем же письме к Потемкину он пишет: «Я был счастлив, потому что повелевал счастьем».
Но чтобы повелевать счастьем, надо чего-то достигнуть. Суворов сумел достигнуть двух наиболее трудных, но и наиболее могущественных целей: он умел повелевать собой и людьми. Личное присутствие Суворова, даже одно его имя, производило на войска чарующее действие. В Италии в одном из сражений при частной неудаче в одной из наших частей послышались крики: «Суворов здесь...» Эта часть рванулась вперед и легла чуть не поголовно под губительным огнем неприятеля. Имеется интересное свидетельство одного постороннего к армии лица о магическом действии Суворова на войска. Состоявший в штабе Суворова в Италии гражданский чиновник Фукс наблюдал за ходом сражения на Треббии, находясь на небольшой возвышенности вместе с одним из суворовских генералов Дерфельденом. Фукс был поражен тем, что как только появлялся Суворов в своей белой рубашке там, где войска приходили от неудачи в расстройство, порядок тотчас же восстанавливался. Дерфельден объяснил Фуксу, что насмотрелся на подобные явления в продолжение 35 лет, как знает Суворова; что этот непонятный чудак есть какой-то талисман, который довольно развозить по войскам и показывать, чтобы победа была обеспечена.
Обаяние Суворова, вера в него увеличивали духовные силы войск на поле сражения. Это позволяло ему доводить моральное напряжение своих войск до такой высокой степени, которая на обыкновенный масштаб должна была почитаться недостижимой. В свою очередь, это позволяло Суворову доходить в своих действиях до такой степени дерзания, размеры которой не учитывались военной наукой того времени. Такой способ действий озадачивал и противников Суворова на поле сражения, и поверхностных критиков в кабинете; но хотя первые были постоянно биты, вторые не убеждались даже самыми фактами. Для того чтобы понять это, нужно отдать себе отчет в том тупике, в который зашла военная наука в конце фридрихского периода военного искусства. Ключ победы видели в одном только маневрировании войск; в зависимости от того, под каким углом подводились войсковые колонны к полю сражения, исход последнего считали предрешенным. Сам вдохновитель этой эпохи Фридрих II , идеи которого изживались, писал: «Бой есть средство скудоумных генералов». Толстой в «Войне и мире», в фигурах Мака и Вейротера, а также в тех разочарованиях, которые переживает князь Андрей Болконский, дал замечательную картину провала этих идей.
«Жалкие академики», – вот как именует эту школу Суворов. В свою очередь, в мнении этих рутинеров, схоластиков, приверженцев одной только «тактической механики» и «стратегической геометрии» Суворов оказывался невеждой в военном деле и варваром, одаренным лишь инстинктом войны. Им и в голову не приходило, что на истинном научном пути стоял как раз «варвар» Суворов, а не они.
Основой суворовского учения, или как он назвал его свойственным ему метким словом – «Науки побеждать», является признание господства духа над материей. Поэтому и ключ к победе Суворов усматривает прежде всего в правильном воспитании и обучении войск. Что это так, свидетельствует он сам, признавая возможным, что его войска будут и без него, с другими начальниками, победоносны, если они хорошо им, Суворовым, обучены. В одном из своих писем он прямо говорит, что бил неприятеля благодаря своему способу обучения войск. Когда он приезжает в Италию, он прежде всего переобучает по-своему австрийские войска и эти войска, сплошь до сих пор битые французами, сразу же, совместно с суворовскими чудо-богатырями, делаются победоносными.
Исходя из признания главенства духа в явлениях войны, Суворов и принимает прежде всего меры к моральному поднятию духа своих войск. «Солдату надлежит быть, – говорит Суворов, – храбру, тверду, решиму, справедливу, благочестиву. Молись Богу, от Него победа. Чудо-богатыри, Бог нас водит, Он наш генерал...»
Требуя в другом месте своей «Науки побеждать» неудержимого натиска в атаке, Суворов кончает свое поучение так: «Остальным давай пощаду. Грех напрасно убивать. Они такие же люди. Умирай за дом Богородицы, за Матушку, за Пресветлейший дом. Церковь Бога молит. Кто жив – тому честь и слава». В указаниях о квартировании войск Суворов пишет: «...обывателя не обижай. Он нас поит и кормит. Солдат – не разбойник».
Наконец, очень часто Суворов кончает свои поучения словами: «Помилуй Бог, мы – Русские», стремясь затронуть национальное чувство своих воинов.
Может показаться, что приведенные выдержки из «Науки побеждать» не представляют собой ничего особенного. При современных взглядах на войну они являются совершенно нормальными. Но нужно учесть ту эпоху, в которую жил Суворов. Это было время вербованных армий, построенных на фридриховских требованиях, чтобы солдат боялся палки капрала более, нежели пули неприятеля. Это была эпоха солдата-автомата, из души которого вытравливалось все человеческое, причем главным воспитательным средством являлись шпицрутены. Потребовались французская революция и победы Наполеона, дабы повернуть европейские государства на путь национальных армий и сознательного бойца. Суворов же твердо стал на этот путь раньше. Он стремился создать из своей армии не механически сплоченный аппарат из автоматов, а организм, в котором воля и сознание составляющих единиц оставались способными активно стремиться к победе.
Может ли быть теперь сомнение в том, что армия, построенная на суворовских началах, должна была оказаться сильнее армий, состоящих из автоматов прусского образца.
Забота Суворова о сознательном и активном участии в боевых действиях каждого из воинов прямо удивительна. Даже для современной эпохи требования в этом отношении Суворова высокопоучительны.
Во время борьбы с польскими конфедератами он приказывает: «Спрашиваться старших накрепко запрещено; но каждому постовому командиру в его окружности делать мятежникам самому скорый и крепкий удар под взысканием за малую деятельность». Во время Итальянской кампании он доводит свои требования к начальникам отдельных отрядов, выделенных им для охраны армейской операции, до высшей степени. «Местный, – пишет он одному, слишком буквально придерживающемуся данного ему оперативного приказания, – в его близостипо обстоятельствам лучше судит, нежели отдаленный, он проникает в ежечасные перемены, их течения и направляет свои поступки по правилам воинским. Я – вправо, должно влево – меня не слушать. Я велел вперед, ты видишь – не иди вперед». Это и в настоящее время является высшей степенью сознательного исполнения подчиненными идей своего начальника. Без «субординации», которую, как мы увидим дальше, Суворов ставит первым из своих «правил воинских», ведущих к победе, и без высокой военно-научной подготовки командного состава вышеприведенное требование легко может привести к анархии в боевых действиях.
Вот почему Суворов и в мирное, и в военное время непрерывно «учит». Нужно всегда помнить, что Суворов прежде всего гениальный учитель, причем самым замечательным его свойством в этом отношении является конкретность и определенность его поучений. Заметив, например, тенденцию нашего командного состава к лобовым ударам, как к тактической форме, требующей наименьшей мыслительной работы начальника, он не стесняется в своей «Науке побеждать» совершенно определенно высказывать свое предпочтение к фланговой атаке:
«В баталии полевой три атаки. В крыло, которое слабее. Крепкое крыло закрыто лесом. Это немудрено. Солдат проберется и болотом. Тяжело через реку, без мосту не перебежишь. Шанцы всякие перескочишь. Атаку в середину не выгодно, разве конница хорошо рубить будет, а иначе сами сожмут. Атака в тыл очень хороша; только для небольшого корпуса, а армии заходить тяжело».
Подобные определенные указания противниками всякой доктрины еще перед войной 1914-1917 гг. приравнивались к трафарету.
Между тем Суворов менее, чем кто-либо из других полководцев, может быть обвинен в любви к трафарету. Как далеки от такой определенности туманные тактические указания наших бывших уставов и инструкций, в которых под предлогом того, что на войне «обстановка повелевает», писались одни общие места!
Суворов требует сознательного участия в боевых действиях не только от начальников, но и от солдат. Вот что он пишет в одном из своих приказах по обучению австрийских армий в 1799 году:
«Не довольно, чтобы одни главные начальники были извещены о плане действий. Необходимо и младшим начальникам постоянно иметь его в мыслях, чтобы вести войска согласно с ним. Мало того, даже батальонные, эскадронные, ротные командиры должны знать его; по той же причине – даже унтер-офицеры и рядовые. Каждый воин должен понимать свой маневр. Тайна есть только предлог больше вредный, нежели полезный. Болтун и без того будет наказан».
Следует отметить, что вышеприведенные слова Суворова долго понимались нами как сообщение задач, возложенных на высшие войсковые соединения и во все младшие инстанции. Это вело к механическому переписыванию высших приказов. Не было обращено внимания на то, что Суворов говорит о «плане действий», т.е. об избранных методах действия. Наличие «плана действий» он требует даже для самых мелких боевых ячеек, и чтобы в установлении этого «плана действий» высшее начальство принимало самое деятельное и активное участие.
Говоря другими словами, Суворов требует, чтобы начальники все время на войне, так же как и в мирное время, учили войска, обращаясь к разуму солдата. Поэтому основным требованием Суворова при обучении войск являлось то, чтобы после каждого учения солдату говорилось поучение.
Вот что по этому поводу говорит Дюбокаж 1 : «...фельдмаршал имел обычай говорить с войсками. Каждый свой смотр, парад, он заканчивал весьма длинною речью 2 , в которой подробно разъяснял, что нужно для того, чтобы быть хорошим солдатом, хорошим офицером. Он указывал на ошибки, сделанные войсками в одном случае, хвалил за то, как они вели себя в другом. Наконец, он передавал им в своих речах общие основания военного искусства».
Вот это общее поучение и является второю частью так называемой «Науки побеждать»; оно в свою очередь называлось «Словесное поучение солдатам о знании, для них необходимом»; оно являлось не чем иным, как кратким курсом тактики того времени, изложенным поразительным суворовским языком.
Непосредственно перед каждым сражением перед строем читается боевой приказ Суворова, объясняющий, что нужно было делать. При этом для «вразумительности» этот приказ читается трижды. Эти боевые суворовские приказы носят совершенно особенный характер; по нынешней терминологии это скорее инструкции, в которых Суворов доводит до сознания низших чинов свой «план действий».
Для примера приведем боевой приказ Суворова перед сражением на Треббии. Когда в войну 1799 года Суворов быстро повел часть своих войск навстречу двигавшемуся из Тосканы Макдональду, стратегическая обстановка складывалась так: соединение Макдональда с Моро угрожало низвести на нет уже достигнутые успехи и даже грозило неудачей всей кампании; выгоды центрального положения позволяли Суворову разбить обоих французских генералов порознь. Таким образом, предстояло быстро двинуться навстречу Макдональду и дать ему встречный бой. В свою очередь, Макдональд с целью не дать Суворову возможности использовать центральное положение, вел свою армию, крайне форсируя движение. Ясно, что предстоящее сражение должно было отразить в себе все особенности встречного боя в наиболее резких формах. В таком случае особенное значение получает энергия первого натиска встречающихся войск, так как во встречном бою «кто первый палку в руки взял, тот и капрал». Для достижения быстроты развития боя должна быть допущена децентрализация в ведении боя; особенное значение получают угрозы флангам; успех должен быть развит энергичнейшим преследованием.
Исходя из ожидаемых им условий боя, Суворов отдает еще за три дня до встречи следующий приказ по союзной армии:
«Неприятеля поражать холодным оружием, штыком, саблями и пиками 3 . Артиллерия стреляет по своему рассмотрению, почему она по линии не расписывается 4 . Кавалерии и казакам стараться неприятелю во фланг ворваться 5 .
В атаке не удерживать 6 .
Когда неприятель будет сколот, срублен, тотчас преследовать его и не давать ему времени ни собираться, ни строиться. Если неприятель будет сдаваться, то его щадить; только приказывать бросать оружие. При атаке кричать, чтобы неприятель сдавался, о чем все войска известить. Невзирая на труды, преследовать неприятеля денно и нощно до тех пор, пока истреблен не будет 7 .
Чтобы котлы и прочие легкие обозы были не в дальнем расстоянии при сближении к неприятелю, дабы по разбитии его можно было каши варить. А впрочем, победители должны быть довольны взятым в ранцах хлебом и в манерках водою.
«Кавалерия должна о фураже сама пещись».
Независимо от этого приказа отдавались диспозиции. В одной из них, от 1 июня, был точно указан тот боевой порядок, в который по правилам линейной тактики должны выстраиваться войска. Таким образом, приказ по армии от 3 июня не представлял собой того, что мы обыкновенно понимаем под словом «оперативный приказ». Это инструкция, как действовать в предстоящем бою. Полководец на основании ему одному известных данных брал на себя решение задачи выбора методов ведения боя и сообщал это решение до самых низов армии. Вот как в условиях своего времени, когда военно-научная подготовка командного состава стояла на невысокой ступени, осуществлял сам Суворов свое требование, «чтобы каждый воин понимал свой маневр».
Вот другой образец боевых инструкций, отдаваемых в армии Суворова для пояснения низшим чинам того, что от них потребуется в предстоящем сражении. Это приказ по Азовскому мушкетерскому полку, отданный накануне штурма Праги:
«Его сиятельство граф Александр Васильевич Суворов приказал:
1. Взять штурмом Пражский ретраншамент. И для того:
2. На месте полк устроится в колонну поротно. Охотники 8 со своими начальниками станут впереди колонны, а с ними – рабочие. Они понесут плетни для закрытия волчьих ям пред пражеским укреплением, фашинник для закидки рва и лестницы, чтобы лезть из рва через вал. Людям с шанцевым инструментом быть под началом особого офицера и стать на правом фланге колонны. У рабочих ружья через плечо на погонном ремне.
С нами егеря, белорусы и лифляндцы; они у нас направо.
3. Когда пойдем, воинам идти в тишине, не говорить ни слова, не стрелять.
4. Подошел к укреплению, кинуться вперед быстро, по приказу кричать "ура".
5. Подошли ко рву, ни секунды не медля, бросай в него фашинник, спускайся в него, ставь к валу лестницы; охотники стреляй врага по головам – шибко, скоро, пара за парой лезь. Коротка лестница? Штык в вал – лезь по нем другой, третий. Товарищ товарища обороняй. Ставши на вал, опрокидывай штыком неприятеля и мгновенно стройся за валом.
6. Стрельбой не заниматься; без нужды не стрелять; бить
и гнать врага штыком; работать быстро, споро, храбро – по-русски. Держаться своих, в середину; от начальников не отставать. Везде фронт.
7. В дома не забегать; неприятеля, просящего пощады, щадить; безоружных не убивать; с бабами не воевать; малолеток не трогать.
8. Кого из нас убьют, – Царство Небесное; живым – Слава, слава, слава».
Требование даже от рядового солдата сознательного участия в боевых действиях выражается у Суворова в настойчивой борьбе с незнанием, или, как он называл это, с «немогузнайкой» и с порождениями невежества – стремлением уклониться от определенного ответа, пассивностью в действиях и обманом.
«Богатыри, – пишет Суворов в «Науке побеждать», – неприятель от вас дрожит. Да есть неприятеля больше... проклятая немогузнайка, намека, догадка, лживка, краткословка, двуличка, вежливка, бестолковка, кличка, что бестолково выговаривать... Стыдно сказать; от немогузнайства много, много беды...»
В другом месте «Науки побеждать», в тексте, написанном после 1790 года, говорится:
«...За немогузнайку офицеру арест, а штаб-офицеру от старшего штаб-офицера арест квартирный. Ученье свет – неученье тьма. Дело мастера боится, и крестьянин не умеет сохой владеть, хлеб не родится. За ученого трех неученых дают. Нам мало трех. Давай нам шесть. Давай десять на одного. Всех побьем, повалим, в полон возьмем. В последнюю кампанию неприятель потерял счетных семьдесят пять тысяч, только что не сто: а мы и одной полной тысячи не потеряли. Вот, братцы, воинское обучение. Господа офицеры, какой восторг!»
Можно ли ярче сказать о значении воинского обучения? В будущей Российской армии следовало бы, чтобы в каждой казарме были бы на мраморных досках выгравированы только что приведенные слова Суворова, дабы они так же врезались в душу будущих офицеров и солдат, как они вросли в душу суворовских воинов.
Само собой разумеется, что суворовское обучение, обращаясь к разуму солдата, стояло совсем на ином пути, чем тот прусский путь, на который вгонял Павел Русскую армию на своих плац-парадах. Но гениальность Суворова как учителя заключалась не только в том, что он верно избрал новый путь, но и в том, как он шел по этому пути. Выше мы указывали, что особенностью суворовских поучений являлась их конкретность.
Эта же конкретность являлась следствием того, что он применял в своем обучении тот метод, который проводится в жизнь европейских армий только век спустя. Я говорю о так называемом «прикладном» методе обучения, применяя который фельдмаршал Мольтке создал Большой Германский Генеральный штаб, а плеяда французских генералов с маршалом Фошем во главе привела французскую армию к победе в Мировой войне.... и против попытки проведения которого в нашей Военной академии с такой яростью восстала часть военных профессоров с ген. Сухомлиновым во главе.
Руководящей идеей этого метода является то, что для военного человека знание получает действительное значение только тогда, когда он умеет его применить. И вот суворовская «Наука побеждать» заключается не только в «Словесном поучении солдатам о знании, для них необходимом», но также в «Учении перед разводом (вахт-парад)» или, вернее, в подробной программе такого учения. При этом первою частью «Науки побеждать» является «Учение перед разводом», а «Словесное поучение» – лишь второй частью.
Таким образом, Суворов, хотя и обращался к разуму солдата, но на первое месте он ставил само «действие». Крайне характерен и язык, которым изложены эти части. Это не повествовательный тон, а ряд кратких, энергичных приказаний для действия. Встречающиеся в обеих частях повторения одних и тех же фраз указывают на неразъединимость знания и действия.
«Нужно ли после этого распространяться, – пишет Дюбокаж 9 , – о причинах непобедимости войск Суворова? Последний солдат из попавших в сферу его влияния узнавал и практически, и теоретически боевое дело лучше, чем теперь его знают в любой европейской армии в мирное время, не исключая и самых, образованных 10 . Сознав ясно, что для победы нужно укрепить солдата умственно, нравственно и физически, он и свою систему воспитания сообразил строго последовательно с этой целью, не делая никаких уступок. Развитие сметки и особенно упорства, характера, притупление инстинкта самосохранения, насколько это возможно в живом существе, укрепление ума последнего солдата положительным знанием военного дела – вот суворовская система во всем ее простом и осязательном величии. Для его солдата не было неожиданности в бою, ибо он испытал в мирное время самые тяжелые из боевых впечатлений 11 , не могло быть ничего непонятного из того, что делалось в бою, ибо обо всем военном деле он имел основательное теоретическое представление. А если человек выдержан так, что его ничем удивить невозможно, если он при этом знает, что делает в своей скромной сфере, – он не может быть побежден, он не может не победить».

Определяя, что такое воинское искусство, Суворов в своей «Науке побеждать» говорит:
«Два воинские искусства. Первое, глазомер, как в лагерь стать, как идти, где атаковать, гнать и бить. Второе, быстрота».
Таким образом, в суворовском понимании, «глазомер» – это умение поставить правильное решение в каждом отдельном случае.
Ставя на первое место «глазомер», а не «знание», Суворов исходит из той основной точки зрения, о которой мы говорили в конце прошлого очерка, а именно, что для военного человека знание имеет только тогда ценность, когда он умеет его применить на деле. С присущим ему свойством сразу же подходить к существу дела, Суворов требует результатов знания, а не только само знание. Это нисколько не умаляет значения «знания», которое Суворов считает необходимой предпосылкой «глазомера»; об этом свидетельствует поучение, сказанное Суворовым по случаю возложения Георгия 3-й степени на одного из своих сотрудников, подполковника Куриса. Смысл этого поучения был таков: награда может быть слишком тяжела по своему значению, но это обязывает награждаемого заботиться о достоинствах генеральских: честности, заключающейся в держании своего слова, в прямоте и в отсутствии мстительности, в трудолюбии, бдении, постижении, мужестве и выше всего – глазомере. При этом указывалось, что генералу необходимо «непрерывное самообразование с помощью чтениев».
В 1770 году Суворов писал: «Хотя храбрость, бодрость и мужество всюду и во всех случаях потребны, токмо тщетны они, если не будут истекать из искусства... Генералу необходимо непрерывное самообразование себя науками, нужна непрестанная наука из чтениев, только беспрерывное изощрение взгляда сделает великим полководцем...»
Что понимал Суворов под такими «чтениями», он сам поясняет в одном из своих писем:
«Как военный человек, упражняйся ты с прилежанием в чтении Вобана, Кугорна, Кюраса, Гюбнера; будь знающ несколько в богословии, физике, нравственной философии; читай охотно Евгения, Тюренна, записки Юлия Цезаря, Фридриха II , Ролленову историю и Графа де Сакса».
Второй предпосылкой для правильного «глазомера» является умение смотреть на дело в его целом. Суворов и ставит это умение как одно из необходимых свойств полководца. «Непрестанное упражнение, как все обнять одним взглядом, сделает тебя великим полководцем», – пишет он своему крестнику, сыну генерала Карачая.
Полвека спустя, величайший из теоретиков войны, являющийся родоначальником современной военной науки, Клаузевиц, развивает ту же суворовскую мысль. «Нет ничего важнее в жизни, – пишет он 1 , – как правильно поставить отправную точку, с которой должны быть обнимаемы и обсуждаемы вещи (auffassen und beurteilen ), затем строго держаться ее, потому что в одной точке мы можем обнять в их единстве всю массу явлений, и только единство точки зрения может избавить нас от противоречия».
Более же чем век спустя после Суворова, великий полководец XIX века фельдмаршал Мольтке указывает, что самое главное в деле руководства операцией – это сохранение единства точки зрения...

Выдвигая на первое место «глазомер», Суворов выдвигает значение «расчета», а не «риска». Не правда ли, странно это слышать из уст полководца, свойством которого, поражавшим всех его современников, было «дерзание». Ведь именно на этом впечатлении базировалось мнение иностранцев о Суворове как о варваре, одаренном лишь военным инстинктом!
Нельзя отрицать необходимости для вождения войск способности дерзать. Чем войсковая часть меньше, тем больше «дерзания» требуется от ее начальника. Поэтому войска должны воспитываться в самом ярко выраженном наступательном духе. Они должны быть готовы атаковать врага, не считаясь с его силами. Суворов так и воспитывал свои войска. «А что дерзновенны, – пишет Суворов про свои войска, – я один тому виной, я их приучил к смелой нападательной тактике».
Но по мере того как мы подымаемся вверх по ступеням военной иерархии, расчет, т.е. «глазомер», все больше и больше оттесняет риск, т.е. «дерзание», на второй план. Старшие начальники должны водить войска в бой, а не на убой. Создатель российской регулярной армии Петр Великий проводил эту мысль, настаивая на «победах малою кровью». Такова же была точка зрения и Суворова. Напомним приведенные в предыдущем очерке слова его «Науки побеждать»: «В последнюю кампанию неприятель потерял счетных семьдесят пять тысяч, только что не сто, а мы и одной тысячи не потеряли. Вот, братцы, воинское обучение. Господа офицеры, какой восторг!»
При изучении боевых действий Суворова нужно различать его деятельность как начальника небольшого отряда и начальника дивизии от его деятельности в роли командующего армией или главнокомандующего. В его боевой карьере «дерзание» начальника небольшого войскового соединения тесно переплетается с «расчетом» в роли начальника высшего войскового соединения. А это при поверхностном изучении суворовских боевых действий приводит к тому, что может показаться, что Суворов сам себе противоречит, выдвигая первым принципом военного искусства «глазомер», а не дерзание.
На это противопоставление «дерзания» «расчету» нам следует обратить особое внимание. Очень часто в нашей военной литературе и в суждениях, слышанных автором в высших штабах во время великой войны, приходилось встречать поверхностное понимание «дерзания». Такое понимание служило для прикрытия действий на авось вследствие неумения произвести правильный расчет.
Между тем именно глубокое изучение Суворова – этого дерзновеннейшего полководца – заставляет прийти к заключению, что многое, приписываемое ему непонимающей посредственностью лишь как дерзание, на самом деле являлось его «глазомером», т.е. расчетом.
Для дальнейшего пояснения этой мысли приведем пример.
Во время оно вавилоняне пытались строить высокую башню, но, согласно Библии, это являлось такой дерзостью, которая была наказана смешением языков. Вернее думать, что башня просто обвалилась. В 1896 году Эйфель построил в Париже башню, которая, конечно, выше, чем проектированная Вавилонская башня. Она не обвалилась, и когда вы ходите на нее смотреть, то восхищаетесь, конечно, не дерзанием, а расчетом. Дерзание же тут есть только в том, что Эйфель решился осуществить свой проект.
То же самое можно сказать о Суворове, его дерзание заключалось в том, что, сделав армию способной к наибольшему моральному напряжению, он смел и задачи ставить такие, которые были по плечу только его армии. Отсюда мы видим, что под суворовским словом «глазомер» нужно также понимать умение ставить себе задачи в соответствии с имеющимися в нашем распоряжении средствами. В современную эпоху до чрезвычайности осложнившегося военного дела это сообразование преследуемой задачи с имеющимися средствами имеет еще большее значение, чем в прежние времена. Вот почему указание «Науки побеждать», что первым «воинским искусством» является «глазомер», остается верным и ныне, особенно для тех высших начальников, которые не призваны проливать свою кровь, но на которых лежит тяжелый долг проливать кровь подчиненных им войск.
Итак, Суворов указывает, что первым проявлением «воинского искусства» является постановка правильного решения (глазомер). Но это только первая ступень к победе. Нужна еще быстрота выполнения принятого решения. «Фортуна, – пишет в одном из своих писем Суворов, – имеет голый затылок, а на лбу длинные висящие власы. Лет ее молниен; не схвати ее за власы, уже она не возвратится». Из этих слов явствует, что тот, кто умеет предвидеть события, имеет более шансов «схватить фортуну», но все-таки для того, чтобы схватить, нужно действовать быстро.
Дабы пояснить, почему «быстрота» действия имеет в военном искусстве особое значение, мы опять позволим себе сторонний пример. Двое дерутся на шпагах. Один из них правильно выбрал точку для удара своей шпаги – в сердце противника. Но он действует вяло, и его враг, столь же удачно выбравший точку своего нападения, предупредил его, и лезвие шпаги второго уже приближается к сердцу первого. Что делает первый? Почувствовав, что он опоздал, этот первый откажется от своего нападения и перейдет к отбитию удара более скорого врага. На войне так же, как и в поединке, борются две воли: к победе будет всегда ближе та из них, которая не только более разумна, но и более быстра.
В письме, написанном в поучение своему крестнику, Суворов отчетливо проводит эту мысль:
«Предупреждай случай своей скоростью... Повелевай счастьем: одна иногда минута венчает победу; покоряй ее себе скоростью Цезаря, который столь хорошо и в самый день умел неприятелей своих нечаянно уловлять, обращать и окружать их в тех местах, где он желал и в какое время».
В своей «Науке побеждать» Суворов и указывает, что вторым воинским искусством является быстрота. Объясняя в своей «Науке побеждать» необходимость быстроты маршей, Суворов говорит: «При сей быстроте и люди не устали, и неприятель нас не чает, считает нас за сто верст, а коли издалека, то в двух или трехстах и больше. Закружится у него голова; атакуй с чем Бог послал. Конница, начинай. Руби, коли, гони, отрезывай, не упускай. Ура. Чудеса творят братцы!»
В другом своем поучении Суворов ярко подчеркивает мысль о том, что «быстрота» приводит к «внезапности», последняя же имеет, согласно Суворову, решающее моральное значение. «...Неприятель поет, гуляет, ждет тебя с чистого поля, а ты из-за гор крутых, из-за лесов дремучих налети на него как снег на голову; рази, тесни, опрокинь, бей, гони, не давай опомниться - кто испуган, тот побежден наполовину; у страха глаза больше: один за десятерых покажется. Будь прозорлив, осторожен, имей цель определенную».
Минувшая большая война ярко показала, что забвение великого значения принципа внезапности со стороны наших союзников в кампании 1915-1917 гг. привело к бесплодному толканию в немецкие позиции, стоившему много лишней крови.
Требуя «быстроты», Суворов умел, однако, как никто, беречь солдатские силы. В его «Науке побеждать» сейчас же за высказанным им указанием, что вторым воинским искусством является «быстрота», следует поучение, как нужно совершать марши с наименьшей усталостью для войск.
Но если Суворов проявляет в организации своих маршей самую внимательную бережливость солдатских сил, то вместе с этим он умел потребовать от своих войск такого высокого напряжения, которое не превзойдено в мировой военной истории. Однако он требовал такого напряжения только тогда, когда его гениальный «глазомер» подсказывал, что наступил решающий момент операции. Так, в начале июня 1799 года Суворов совершает свой поразительный по напряжению марш к реке Треббии. В предыдущем очерке мы уже указывали, как складывалась тогда стратегическая обстановка. Суворову нужно было во что бы то ни стало предупредить на Треббии Макдональда и разбить его. В двое с половиной суток Суворов проходит 100 верст, а в следующие полторы суток еще 80 верст:
«Войска Суворова не шли, а бежали. Июньское итальянское солнце стояло высоко; под палящим солнцем люди выбивались из сил, падали от изнеможения, и многие из упавших уже не вставали; страшный след обозначал движение армии, но жертвы были необходимы для выигрыша времени, которое было до крайности дорого... Суворов употребил все меры, чтобы поддержать силы людей. Этот 70-летний старик появлялся то в хвосте, то в голове колонны, повторяя: «Вперед, вперед, голова хвоста не ждет». Иногда он подъезжал к какой-нибудь части, шутил с солдатами, забавлял их разными прибаутками. Появление его оживляло людей. Колонна подтягивалась. Для отвлечения внимания людей от усталости Суворов заставлял солдат учить 12 французских слов: балезарм, жетелезарм, пардон и т.п.» 2
Навстречу Суворову, также форсируя движение, шел Макдональд. Когда русский и французский авангарды встретились, начальник нашего авангарда князь Багратион подъехал к Суворову и вполголоса просил повременить с нападением, пока подтянется хотя бы часть отсталых, потому что в ротах не насчитывается и по 40 человек. Суворов отвечал ему на ухо: «А у Макдональда нет и по 20, атакуй с Богом! Ура!»
Быстрота маршей суворовских армий поражала всех его современников. Поражала она и его последователей. Но как первые, так и вторые, не отнеслись с должным вниманием к тому, что, во-первых, эта быстрота имела своей предпосылкой гениальный «глазомер» Суворова, т.е. требуемая им от войск форсировка всегда была стратегически уместной. С другой стороны, требуемая форсировка войск была уменьшаема Суворовым поразительной продуманностью самого порядка совершения маршей, благодаря которой избегалась всякая «непроизводительная» трата солдатских сил. <...>
Увлекаясь примером Суворова, требовавшего крайнего напряжения своих войск, мы забывали, что Суворов по условиям ограниченности тех сил, которыми он командовал, совмещал в себе одновременно главнокомандующего, командира корпуса, а часто и начальника дивизии. В роли последнего он умел потребовать от войск невозможного и не считал врагов (например, его марш в Пражской операции до Бреста). Но в роли главнокомандующего его методы "другие: здесь он считает врагов и свои стратегические задания не основывает на таком же напряжении, как в тактике. Полуторамесячная остановка у Бреста в той же Пражской операции является примером такой «расчетливости». В эпоху, предшествовавшую европейской войне, и во время ее наши высшие штабы свои стратегические расчеты почти всегда основывали на крайнем напряжении войск, не оставляя подчиненным инстанциям возможности потребовать от войск добавочной энергии на преодоление непредвиденных случайностей. Операции срываются так же точно, как проливается чаша от последней переполнившей ее капли. Стратегия имеет своей задачей подвести свои войска к полю сражения, поставив их в наиболее выгодное положение; следовательно, стратегия должна подвести войска не измученными, а сохраняющими свой запас сил. Вот почему высшие стратегические расчеты при ведении современной большой войны должны основываться на нормальных переходах. Говоря более общими словами, стратегия современной большой войны требует от высших начальников «расчетливого» решения оперативных задач с тем, чтобы не растрачивать капитал энергии войск до сражения. Этот капитал сберегается, конечно, не для того, чтобы он лежал втуне. Он сберегается для того, чтобы средние и низшие начальники (начальники дивизий и их подчиненные) могли бы быть в нужную минуту расточительны, т.е. могли бы потребовать от войск крайнего напряжения.
Подтверждение только что изложенной мысли о необходимости для высших начальников «расчетливости» в их требованиях к своим войскам мы находим в тех словах, которыми Суворов заканчивает приведенное нами выше поучение о решающем значении внезапности боевых действий: «Будь прозорлив, осторожен, имей цель определенную».
«Будь прозорлив»... Вы видели пример такой прозорливости Суворова в его ответе Багратиону при завязке сражения на реке Треббии.
«Осторожен». Не есть ли это прямое предупреждение о том, чтобы высшие штабы не основывали свои расчеты на постоянной форсировке войск?
«Имей цель определенную». Ибо когда не знаешь, чего хочешь, или когда поставил себе неразумную задачу, форсировка войск пойдет только во вред.
Не погрешил ли главнокомандующий С.-З. фронтом генерал Жилинский против всех этих трех правил, требуя в начале кампании 1914 года от Самсоновской армии форсированных маршей?
Третьим воинским искусством, согласно суворовской «Науке побеждать», является «натиск»:
«Третье – натиск. Нога ногу подкрепляет; рука руку усиляет; в пальбе много людей гибнет. У неприятеля те же руки, да русского штыка не знает. Вытяни линию – тотчас атакуй холодным оружием; недосуг вытягивать линию – подвиг из закрытого, из тесного места! Коли пехота – в штыки; конница тут
и есть: ущелья на версту нет. Картечь через голову, пушки твои. Обыкновенно конница врубается прежде, пехота за ней бежит; только везде строй. Конница должна действовать всюду, как пехота, исключая зыби; там кони на поводах. Казаки везде пролезут. В окончательной победе, конница, гони, руби. Конница займется, пехота не отстанет. В двух шеренгах – сила, в трех – полторы силы; передняя рвет, вторая валит, третья довершает». Для того чтобы понять вышеприведенные требования Суворова, нужно вспомнить, что вследствие малой действительности огня в эпоху Суворова тактика носила ярко выраженный ударный характер. Дальность боя ружья достигла лишь 300 шагов, пушки при стрельбе ядрами – 750-1000 шагов, дистанции же действительного поражения были гораздо меньше. Сам Суворов в своих первых приказах, отданных для обучения австрийской армии в 1799 году, так определяет эту дальность: «Картечная черта тяжелой артиллерии 80 сажен (240 шагов), та же черта для полковых пушек – 60 сажен (180 шагов), верного ружейного выстрела – 60 шагов».
Отсюда мы видим, что, собственно говоря, атака начиналась всего с 240 шагов. Пройти это расстояние человек может шагом в две минуты, а бегом – в одну: вот в каких рамках времени протекал в суворовское время решающий акт всякого боя. К этому скоротечному акту Суворов и готовил свои войска. Способами подготовки должны были служить введенные им «сквозные атаки», которыми заканчивалось обязательно каждое учение. Для производства «суворовской» сквозной атаки обучающиеся войска разводились на две стороны на расстояния, превышающие дальность картечного выстрела (80 сажен). После чего обе стороны по команде, шагом и бегом, шли навстречу друг другу. «Прохождение линий или колонн, – пишет Дюбокаж 3 , – одной сквозь другую исполнялось не так, как это принято в других европейских армиях, т.е. в интервалы, образуемые вздваиванием частей, выстраиваемых вслед за тем, маневр обыкновенно употребляемый при смене линий, под огнем неприятеля, но вовсе не соответствующий суворовской атаке, о которой здесь речь.
Эта атака была действительная атака 4 , какая происходила в настоящем деле. Она производилась обеими сторонами, атакующими друг друга с фронта, – все равно, стояли ли они в
развернутом строю или в колоннах – среди огня пехоты и артиллерии, при криках «ура», повторяемых всяким пехотинцем и кавалеристом. Офицеры кричали при этом: «Руби, в штыки!»
Ни одна часть в момент свалки не смела ни принять в сторону, ни замедлить движение 5 . Пехота шла на пехоту бегом, ружье на руку, и только в момент встречи поднимали штыки. Вместе с тем каждый солдат, не останавливаясь, принимал слегка вправо, отчего происходили небольшие интервалы, в которые люди протискивались и одна сторона проходила насквозь другой. Впрочем, и от самого бега строй размыкался, что также несколько облегчало прохождение. <...>
Все эти движения не подчинялись никаким правилам и не отличались регулярностью; такой же характер придавал маневру сходство с боем еще более близкое. Нужно заметить, что исчезавший порядок так быстро был восстановляем, что издали зритель едва замечал легкое волнение линий во время свалки; ему даже трудно было представить себе, каким образом эти массы людей и лошадей могли пройти друг друга насквозь без столкновения; тем не менее несчастные случаи бывали редко.
Понятно, что для войск, выдержанных на суворовских маневрах, бой не представлял ничего нового. Действительно, кавалерия получала навык атаковать дерзко и неустрашимо, пехота – встречала атаку спокойно и хладнокровно. Подобные солдаты атаковали холодным оружием в деле, как на маневрах».
В первой части «Науки побеждать», а именно в «Учении перед разводом», сам Суворов дает следующие указания для производства сквозной атаки:
«...Барабан – фельдмарш. Заходить против части, на месте стоящей, из картечна выстрела вон. Ступай! 6 Поход во все барабаны. На 80 саженях от противничья фронта бежать вперед от 10 до 15 шагов, через картечную черту полевой большой артиллерии; на 60 саженях тоже через картечную черту полковой артиллерии и на 60 шагах верной черты пуль. Ступай! Ступай! В штыки! Ура!»
Таким образом, согласно Суворову, атака производится как безостановочное движение вперед, перебегая две зоны в 10-15 шагов в 80 саженях и в 60 саженях от неприятеля. Эти зоны покрывались картечью тяжелых и полковых пушек. Бросок через эти зоны приводил к результатам, которые Суворов так картинно обрисовывает в поучении солдатам:
«...Фитиль на картечь! Бросься на картечь, летит сверх головы! Пушки твои!..» В 60 шагах, то есть в черте верного ружейного огня, атакующие бросаются бегом вперед и проходят так до штыков.
«Атакуй первую неприятельскую линию. В штыки! Ура! Взводные командиры: Коли! Коли! Рядовые: "Ура!" Громогласно...» И, как результат: «...Люди твои! Вали на месте! Гони, коли!..»
Вдумавшись в только что приведенные указания Суворова, мы видим, что он создает в своей атаке «автоматизм». Противоречит ли это той сознательности бойца, на которой Суворов строит свою «Науку побеждать»? Нет.
Дело в том, что с 240 шагов атака должна была быть окончательно нацелена. Далее она должна была представлять собою как бы пулю, выпущенную из ружья. Для того же чтобы приобрести неудержимость, она должна была приобрести стихийный характер. Последнее, в свою очередь, достигается тогда, когда масса людей превращается в то, что называется «психологической толпой». В «психологической толпе» силы индивидуума удесятеряются, и он легко становится героем. Но не нужно забывать, что он так же легко может стать и трусом, ибо «психологическая толпа» может быть только героичной или преступной. Среднего для нее нет. Она неудержимо бежит вперед или так же неудержимо бежит назад. Правда, Суворов выпускает свою «толпу» всего минуты за полторы до столкновения, и если противник движется вперед, то и того меньше. Промежуток времени минимальный. Для того чтобы обеспечить победу выпущенной им «стихии», Суворов работает над «подсознанием» своих солдат. Современная психология установила, что наша «подсознательная» жизнь имеет несравненно большее значение для наших поступков, нежели наше «сознание». В особенности тогда, когда сознание не затуманено. Последнее всегда имеет место в психологической толпе и при наличии опасности. И вот Суворов развивает в солдатах привычку, которая должна заменить им затуманенный в стихийной атаке рассудок. Эта привычка создавалась сквозными атаками, которые составляли непременную часть каждого суворовского учения. Во время таких атак часть привыкала проходить шагом или бегом указанные ей дистанции и свыкалась с мыслью обязательной свалки с врагом.
«Везде фронт», несколько раз повторяет «Наука побеждать», т.е. не бойся вклиниться в строй врага.
«В атаке не задерживай», так как начавшаяся атака не может о соотношении не было никакого сомнения, Суворов требует исключения из воинского лексикона слова «ретирада». «Может начальник спросить отступных плутонгов? Лучше о них и не помышлять; влияние их солдату весьма опасно, ниже о каких ретирадах в пехоте и кавалерии не мыслить».
При бессрочной службе получалась полная возможность привить эти привычки солдатам, а потому атака суворовских войск представляла собой действительно ничем не удержимую стихийную силу.
С целью укрепить в сознании и подсознании солдат твердую веру в победоносность такой атаки Суворов и написал в своей «Науке» ту фразу, которая впоследствии принесла нам много вреда. Мы говорим об его словах «пуля дура – штык молодец». Но, сказав эти слова, Суворов очень внимательно следил, чтобы пуля не поумнела.
Во время Итальянской кампании выяснилось, что огнестрельное оружие французской армии было улучшенное. Ружье поражало дальше, у пушек была чугунная, а не свинцовая картечь, что увеличивало не только дальность боя, но также увеличивало и глубину зоны поражения. Кроме того, французские войска стреляли скорее, нежели турецкие и польские. Вследствие этих двух причин неприятельское картечное поражение не образовывало собой только две резко очерченные зоны, шириной в 10-15 шагов в 80 и 60 саженях от противника; но можно было ожидать картечного поражения на всем пространстве в 300 шагов (100 саженей) впереди вражеского фронта. <...>
Как же поступил бы Суворов теперь, когда пуля из дуры сделалась очень умной? В самом деле, сравним дальности действительного огня во времена Суворова и в настоящую эпоху.
Дальность действительного огня пехотного: в эпоху Суворова – 100 шагов; в настоящее время – 3000 шагов.
Дальность действительного огня «артиллерийского»: в конце эпохи Суворова – 200-300 шагов; в настоящее время – 15000 шагов. Решение Суворова преодолеть зону действительного огня одним броском, придав ему стихийный характер, является гениальным. Но в современных огневых условиях оно явилось бы абсурдным. Суворовское решение годится только для последней минуты атаки, требующей теперь многие и многие часы. В эти многие и многие часы бойцу предстоит вести решающий бой огнем, а для победы в этом бою боец должен верить в силу своего огнестрельного оружия, а не презирать его. Эта вера в силу своего огнестрельного оружия вовсе не должна умалять убеждение в безусловной необходимости для победы настойчивого продвижения вперед, дабы дойти до свалки, только во время которой одержанная огневая победа может получить окончательное завершение (неприятель «взят в полон или сколон, или срублен»).
Косвенное подтверждение сказанного нами мы можем найти в «Науке побеждать». «Баталия в поле, – говорит Суворов, – линиею против регулярных, кареями против басурманов... Есть безбожные, ветреные, сумасбродные французишки, они воюют на немцев и иных колоннами; если бы нам случилось против них; то надобно их бить колоннами».
В этих словах Суворова мы находим совершенно определенное указание на «относительность» форм действия. Эти замечательные слова написаны Суворовым в эпоху, когда формы фридриховской тактики считались непреложными. Они замечательны еще тем, что указывают, что Суворов понимал и эволюцию военного искусства, мысль о которой военная наука начала усваивать лишь в конце XIX века и окончательно усвоила только после минувшей большой войны.
На основании этого мы и считаем себя вправе утверждать, что непризнание для современной эпохи формы суворовской тактики-натиска и его слов, что «пуля – дура», вовсе не противоречит существу учения Суворова.
Если форма суворовского «натиска» для наших времен устарела, то сама идея о том, что третьим воинским искусством является «натиск», осталась верной.
В самом деле, мало правильно поставить себе задачу (глазомер), недостаточно еще развить наибольшую быстроту в проведении этого решения в жизнь (быстрота), нужно еще проявить крайнее напряжение для того, чтобы добиться решения в нашу пользу. На теперешнем языке военной науки это принято называть принципом сосредоточения усилий в решающем месте, в решающее время.
Поэтому надпись, которую Суворов приказал выгравировать на сабле, подаренной им любимому генералу Милорадовичу, – «Глазомер, быстрота, натиск, победа» – остается по-прежнему самой точной и краткой формулировкой военного искусства.

Являясь гениальным психологом, Суворов, учитывая великое значение «обряда» для духовного мира русского простолюдина, создает своего рода ритуал, при посредстве которого внушаемые разуму солдата суворовские «воинские правила» прочно врастали в его подсознание. Наиболее характерным примером этого метода может служить следующее.
По окончании каждого развода, согласно «Науке побеждать», требовалось, чтобы старший начальник командовал:
«К паролю. С обоих крыл часовые вперед. Ступай. На караул.
По отдаче генералитету или иным пароля, лозунга и сигнала следует похвала или в чем хула разводу, потом громогласно:
«Субординация (послушание), экзерциция (обучение), дисциплина (ордер воинский), чистота, здоровье, опрятность, бодрость, смелость, храбрость, победа. Слава, слава, слава».
Это перечисление девяти воинских добродетелей, ведущих, согласно Суворову, к победе, должно было также читаться каждый день войскам, выстраивавшимся для вечерней молитвы.
«Темный коридор старой бревенчатой казармы. Поздний вечер. Барабан только что пробил вечернюю зарю. Масляные чадящие лампы едва разгоняют сумрак. В их свете тяжелыми и грубыми кажутся шеренги вытянувшихся на перекличку солдат. Тускло мерцают медные Екатерининские каски. Там наметится плечо кафтана, там – край тяжелого сапога. Люди устали за день экзерциций, муштровки и караула, люди промерзли на русском морозе. Веско, медленно и тяжко, точно удары молота по наковальне, бьют слова, упадая на душу, чеканящими ударами. Их вычитывает офицер по суворовскому наказу. Капрал держит ночник над листком с приказом...
– Субординация... экзерциция... дисциплина... Чистота... здоровье... опрятность... Бодрость... смелость... храбрость... Победа... Слава, слава, слава...» 5
Так врастали в солдатскую душу суворовские заповеди.
Как жаль, что этот замечательный по-своему обряд после смерти Суворова был забыт.
Правильно понять Суворова можно только при условии суворовского же правила «смотрения на дело в целом». Поэтому от суворовского учения нельзя отделить суворовское житие. А тогда на первое место ярко выдвинется вывод: победа основывается прежде всего на громадной, длительной работе над собой. «Наука побеждать» есть прежде всего наука победы над собой.

1. Курсив наш.
2. Т.е. гроб, могила.
3. «Генералиссимус князь Суворов», том I , гл. XIII , стр. 417.
4. Курсив Петрушевского.
5. Ген. Краснов. «Душа армии», стр. 114, 1

Принципы ведения войны. Глазомер, быстрота, натиск

К бессмертной формулировке Суворова нельзя ничего ни прибавить, ни убавить. Глазомер, быстрота и натиск были, есть и останутся тройным принципом как ведения войны, так и ведения боя.

Эти три элемента всесильны и в политике, и в стратегии с оператикой, и в тактике.

Первое место Суворов отводит глазомеру.

Глазомер – замысел. Оценка обстановки. Быстрота и натиск – выполнение. Использование обстановки.

Первенство глазомера тем явственнее, чем шире данный элемент войны. Чрезвычайно важный уже в тактике и оператике, он царит самодержавно в стратегии. Что же касается политики, то вся она – не что иное, как глазомер правителя.

Глазомер без быстроты и натиска– сражение вничью. Это– зимняя кампания Беннигсена 201 1807 г. Это– медлительность Потемкина 202 , давшая нам Очаков, но упустившая Царьград. Быстрота и натиск без глазомера – непоправимая катастрофа. Это – безрассудный наскок Гитлера в 1939 г.

Следующий после глазомера элемент – быстрота – приобретает особую ценность в оператике.

Наконец, натиск– добродетель по преимуществу тактическая. В стратегии натиск иногда излишен, ибо может мешать глазомеру. В политике же часто гибелен, затмевая глазомер, как то трагически показывает опыт Гитлера – азартного игрока и мистика – отнюдь не государственного человека.

Глазомер – природная добродетель, развиваемая практикой. Быстрота во многом зависит от технических возможностей (сети дорог и состояния этих последних). Что касается натиска, то это качество – само по себе природное – находится в прямой зависимости от тактики данной армии и данной эпохи. Французская армия, проявившая исключительный натиск в Крыму и Италии, в кампанию 1870 г. держалась пассивно благодаря принятому ею за два года до того уставу.

Гармония между глазомером, быстротой и натиском не всегда удается и военному гению. Бонапарт в Италии, Наполеон в 1805 и 1806 гг. дал классические ее образцы. Тот же Наполеон в кампанию 1813 г. показал полное отсутствие глазомера, раздробив и разбросав свои силы по крепостям Германии и приняв Лейпцигскую битву в исключительно невыгодной обстановке. Подобного рода промахи можно наблюдать и у других мастеров военного дела (причем всегда страдает глазомер). Один только Суворов дал нам непревзойденный образец этой гармонии за все время своего орлиного полета от Столовичей до Муттенской долины.

Глава 24 «Истреблен за недостаток ведения» Божья милость к израильскому народу всегда была обусловлена его послушанием. У подножья Синая израильтяне заключили с Ним завет, чтобы быть Его «уделом из всех народов». Торжественным образом они обещали повиноваться Ему во