Владимир Микушевич. А был ли Шекспир? Считаю большой ошибкой, когда сложное преподают через простое

Владимир Борисович Микушевич в 2016 году 5 июля отметил свое восьмидесятилетие. Это русский стихотворец, прозаик, переводчик с немецкого, английского, французского, испанского и итальянского языков, православный мистик и богослов, религиозный мыслитель.

Биография

Биография Владимира Борисовича Микушевича началась в день его рождения - в 1936 году, 5 июля.

Родился писатель в городе Москве. Его родители: мать - Нина Николаевна, и отец - Борис Маркович - были инженерами-экономистами. В 1960 году Владимир получил диплом Московского института иностранных языков. Переводы делает с тринадцатилетнего возраста. Особо близкой себе считает немецкую культуру, что в особенности обнаруживается в переводах и нестандартных поэтических текстах на немецком.

Обучает и просвещает молодежь в творчества и журналистики, читает лекции в МАрхИ, МИФИ. Возглавляет студию поэтичного перевода в Институте литературного творчества и журналистики, постоянно контактирует с читателями в московских библиотеках и музеях. Наилучшей моделью политического управления для России считает монархию. Не один раз говорил о фальшивости нынешней писательской жизнедеятельности в России, относит установленный порядок литературных наград к механизмам идейного и семейственного поддерживания "своих".

Классические переводы Микушевича знакомы почитателям с 1970 года, первая поэтическая книга Микушевича Владимира Борисовича вышла в 1989 г., так как при коммунистической цензуре не было невозможности ее выпустить. Является членом Союза писателей России. Проживает в Москве и Малаховке. Награжден премией принца Ангальтского, герцога Саксонского за популяризацию в России немецкой культуры.

Творчество

Творческие работы Микушевича вобрали красоту и художественность французов периода "бель эпок", Серебряного века, немцев Рильке и Стефана Георге, простонародных духовных стихотворений и поэзии общерусского ученого монашества. Мировоззрение Микушевича выражается в словах Элиота "ремонт старых кораблей". Для общехристианской культуры, на взгляд Микушевича, иной дороги не существует, если есть желание жить, а не свершить групповое самоубийство.

Стихотворные сборники

• "Крестница Зари: Стихотворения и поэма", 1989 г.
• "Сонеты к Пречистой Деве", издания 1997, 1999, 2006 годов.
• "Бусенец". Стихи, 2003 г.
• "Сонеты к Татьяне", 2008 г.

Романы

• Роман-мозаика, 2002 г. - "Будущий год".
• Роман, 2005 г. - "Воскресенье в Третьем Риме".
• 2012 г. - "Таков ад. Новые расследования старца Аверьяна".

Эссе

• "Проблески". Таллинн, 1997 год.
• "Власть и право". Таллинн, 1998 г.
• "Пазори", 2 книги, 2007 год.

Переводы

Микушевич переводил произведения таких литераторов, как Вийон, Кретьен де Труа, Петрарка, Новалис, Джонатан Свифт, Гофман, Эйхендорф, Рембо, Гёльдерлин, Н. Закс, Рильке, Григор Нарекаци, Г. Бенн, С. Гяда.

Распространитель культуры

Микушевич учительствует в институтах литературы, литературного творчества и журналистики, в МАрхИ, МИФИ читает лекции. Возглавляет студию поэтического перевода.

Жители Москвы слушают его лекции по истории религий, философии языка, тайных учений, литературы в институте журналистики.

Микушевича можно увидеть на ТВ в передаче «Наблюдатель». Собравшиеся гости в студии всегда зачарованны естественностью необыкновенного, весьма талантливого человека, богатейшего духом, для которого поэзия ценится превыше всего. Как переводчик, сроду не переводил по подстрочнику, делает перевод на высоком духовном уровне, он посредник, вспоминающий, что пережил сам, и переводящий работы писателей на язык, доступный народу.

Ко дню рождения Микушевича издали книгу стихов, переведенную Владимиром Борисовичем, немецкого автора Райнер Мария Рильке. Над переводом поэзии Рильке Микушевич трудился полвека.

"Воскресенье в Третьем Риме"

Роман Микушевича Владимира Борисовича "Воскресенье в Третьем Риме" описывает труды и дни жизни собеседника Распутина и Сталина, религиозного философа Платона Демьяновича Чудотворцева, следуя наследию немецких произведений - духовных жизнеописаний, гессевской "Игры в бисер" или манновского "Доктора Фаустуса". Последнего — в особенности, так как фамилия рассказчика — Фавстов, и сам немецкий доктор, расписавшийся на договоре кровью, многократно затрагивается в произведении.

Впрочем, "сумрачный германский гений", которого Владимир Борисович Микушевич длительно и результативно переводил, достаточно замысловато перекликается в произведении с подзаголовком "роман-предание", но смахивает на роман-лекцию, кое-где перерастающий в нравоучение.

ИзлагаетВладимир Борисович Микушевич устами персонажа идеи вправду разительные. Одним словом, беды России происходят из-за замещения законных государей-Рюриковичей "подложными" Романовыми. Подложные - из-за того, что в них не "настоящая кровь", Sang Ral. Рюриковичи — настоящие, так как викинга Рюрика на Русь послали рыцари, охраняющие Грааль.

Заодно затрагиваются коммунисты-альбигойцы, доказывается, будто смерть Распутина - это символичное охолащивание русской революции. Вдобавок в произведении достаточно ошеломляющих духовно-вербальных игрищ.

Владимир Борисович Микушевич какроманист строгий, глубокий, старомодный: произведение его прекрасно, с фундаментальным русским языком, с разумной вкрапленностью французского, немецкого, латыни. Писатель полагает, что прошлое России двадцатого столетия объясняется и преодолевается исключительно с мистических положений.

Владимир Микушевич (род. 5 июля 1936 г.) – поэт, философ, автор переводов Кретьена де Труа, Дж. Свифта, Новалиса, Ф. Гёльдерлина, А. Рембо, Р.М. Рильке, Григора Нарекаци, Э.Т.А. Гофмана. Старейший преподаватель Литературного института. Также читает лекции в МИФИ, МАрхИ. В Институте журналистики и литературного творчества преподает сразу несколько дисциплин, включая лекционный цикл «История тайных учений», а так-же ведет две мастерские: поэтическую и художественного перевода. Недавно в нашем издательстве вышла его мистическая проза: роман-мозаика «Будущий год » , получивший в свое время премию Литфонда и АЛЬФА-банка, и герметический триллер «Воскресенье в Третьем Риме » . Готовятся к изданию также и другие произведения этого крайне разностороннего автора.

ПОСЛЕДНИЙ МАГИСТР СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

“Поэзия - блюстительница языка, умирающего, когда слова перестают преодолеваться Словом”, - похоже, некий ключ к постижению истинной природы языка таится в этом высказывании. Его автор, Владимир Борисович Микушевич, широко известен как поэт и переводчик. Особенную славу принесли ему переводы Кретьена де Труа, Джонатана Свифта, Новалиса, Ф. Гёльдерлина, Артюра Рембо, Райнера Мария Рильке, Григора Нарекаци, Э.Т.А. Гофмана. Сегодняшняя русская культура немыслима без имени Микушевича. Открыв почти любую (без преувеличения) антологию переводов зарубежной поэзии (с немецкого ли, с французского ли, с английского ли языка) - из числа вышедших за последнюю четверть века, - вы обязательно повстречаете это имя, причем, скорее всего, не один раз. Многочисленные поэтические публикации, а также книга “Крестница Зари”, вышедшая в 1989 году в издательстве “Современник”, упрочили его славу стихотворца. Народного стихотворца.

Из последних анекдотов: когда Микушевич, участвуя в традиционных чтениях, у себя на родине, в Брянске, читал свои последние переводы, в зале послышался неодобрительный ропот: “Чего чужое читать, лучше бы свое почитали!”

Но, к сожалению, гораздо меньше Микушевич известен как оригинальный мыслитель, хотя лично меня он всегда интересовал прежде всего этим, именно по этой причине я стал его учеником (в том самом смысле). Впрочем, вот выписка из энциклопедии “Философы России: XIX-XX столетий” под редакцией Л.Н. Столовича, отчасти восстанавливающая справедливость: “Родился 5 июля 1936 года. Поэт, переводчик, философ религиозного направления. Родился в Москве. В 1960 году окончил 1-й Московский государственный институт иностранных языков (ныне Лингвистический университет). Лектор МИФИ, МАрхИ, старейший преподаватель Литературного института им. М. Горького. Член Независимой Академии эстетики и свободных искусств. В своих трудах по истории перевода исходит из онтологического понимания языка как означающего бытие и являющегося бытием. Художественный перевод трактуется Микушевичем как парадигма творчества вообще. Творение, осмысляемое как непрерывный переход от небытия к бытию, рассматривается им в качестве единой реальности. Микушевич обосновывает философский метод креациологии, по которому творчество и осмысление творчества осуществляются в своей синхронности в свете христианского учения о времени и вечности. Основной философский труд, написанный в форме афористического эссе - “Проблески” - опубликован частично”. Ну-ну, частично… Эта информация немного устарела. В 1997 году издательство “Александра” в серии библиотеки журнала “Таллинн” выпустило “Проблески” целиком. Презентация состоялась в “Эссе-клубе” и, надо сказать, задала шороху в Москве.

Однако, замечу, философия Микушевича (боюсь, правда, как бы это замечание не показалось бестактным герою этой краткой биографии) выглядит более блекло в отрыве от личности ее автора. Увидав Микушевича хотя бы один раз, услышав хотя бы раз его голос… Первое впечатление - не обязательно обмачивое: свирепый Дед Мороз, с кряжистым посохом - и сам подстать ему, боровик! белая вьющаяся борода, по-бетховенски всклокоченные серебристые волосы, цепкие глаза, помавание рук, плетущих невидимую паутинку, заманивающих аудиторию в небывалую мистерию, где он сам, иерофант этой мистерии, с искривленным от страсти ртом, созывает все стихии на философский бал, творимый здесь и сейчас. Одним словом, Микушевич - гениальный лектор, лектор от Бога. Уникальный учитель.

Из локальных анекдотов: студенты Института журналистики и литературного творчества сильно подозревали попервоначалу, что в посохе Микушевича таится магический клинок. По некоторым источникам, - нет, не клинок, но Философский Камень… Впоследствии же выяснилось, что посох скрывает в себе axis mundi, Мировую Ось - и если его преломить - (о, ужас!) - случится глобальная катастрофа и мир покатится в тартарары. Сам Микушевич по этому поводу только добродушно отмалчивается в бороду, изредка давая понять, что тайна посоха ненарушима и любопытствующие во всех случаях далеки от разгадки… -

Каждую субботу в 12:00 в ИЖЛТ (институт располагается в Доме журналистов) проходят публичные ассамблеи, в ходе которых Микушевич читает лекции по философии языка, истории религий, литературы, тайных учений. Нужно ли добавлять, что последние пользуются бешеной популярностью среди московских интеллектуалов? Мне украдкой рассказывали, что пиратские записи его лекций доходят аж до США и Канады. Для самого Микушевича это тоже не секрет. Однако он относится к факту подобной эмиграции скорее с негодованием, чем с честолюбивой признательностью: еще бы! он-то живет более чем скромно (за переводы и педагогику платят копейки), а кое-кто греет на его авторской собственности руки… Одна из немногих житейских роскошей в жизни Владимира Борисовича - это собственный домик с садовым участком в Малаховке. Первый же из “Проблесков” свидетельствуют: “У кого не было ни своего дома, ни своего сада, у кого никогда не было своей звезды, тот весь век сам не свой”. Подобная расстановка акцентов вызывает незамедлительное любопытство: а что вокруг этого дома, этого сада, что под этой звездой? Что здесь за тайна? Что такое эта его Малаховка-Мочаловка?

Похоже, ответы на эти вопросы позволяют отыскать последние книги Микушевича. На сей раз это художественная проза. Роман-мозаика «Будущий год» и роман «Пригород», готовящийся к публикации в нашем издательстве. Оба романа выигрывали последние два года на анонимном конкурсе, проводившемся издателями толстых журналов при поддержке АЛЬФА-банка. Мистическая интрига, перемежающаяся энциклопедическими выкладками из истории тайных учений, засасывает читателя буквально-таки в водоворот бесконечных метафизических головоломок и эзотерических символов, которые только на первый взгляд кажутся понятными. Но Микушевич не «умствует», он лишь руководствуется словами его любимого богослова - преподобного Ефрема Сирина: «Пусть хитрость будет проста, и простота хитра».

Наше издательство позиционирует себя как антропософское. Микушевич, как уже было сказано, много лет занимается педагогикой. И эта педагогика особого рода. Кое-кто поговаривает, что методы Микушевича сродни педагогическим методам Штайнера. Вопрос в лоб:

Вы штайнерианец? У Штайнера была интересная образовательная программа. Он предлагал, чтобы дети, вплоть до 15 лет, больше гуляли, общались с природой…

Будем считать, что это Штайнер предвосхитил то, что я предлагаю. Потому что у Штайнера эта программа совсем другую цель имела. Штайнер собирался отвлекать людей от жизни, а я собираюсь привлекать. Вы знаете, в этот период - до 15 лет - человек должен изучать языки. И родной язык. Почему у нас так безграмотно пишут? Потому что лишь в старших классах начинают обращать внимание на то, что нужно грамотно писать по-русски. А уже поздно. Память перегружена. Уже человек не может освоить некоторых простых вещей. Но до 15 лет он играючи обучится правильно писать. Есть страшная потеря в нашей школе. Это, конечно, потеря классического образования, которое для России является неизбежностью и, так или иначе, возврат к нему нам предстоит. С 15 до 18 лет человек получает то, что мы называем средним образованием. Именно за эти три года он получает то, что ему впервые вбивали в голову, когда ему было 12-13 лет и когда он по определению не мог этого освоить. А в это время его надо учить языкам. Желательно двум языкам. Очень было бы хорошо, если бы он изучал классические языки: латынь и греческий. Хотя подчеркиваю, я понимаю насколько нереально это в наших условиях, когда учителя не получают зарплат. Но дело в том, что классическое образование связано с принципами российской государственности. И государственность будет деградировать до тех пор, пока те или иные элементы классического образования не будут восстановлены. Потому что, разумеется, классическое образование за семьдесят лет не осталось бы прежним. Оно было бы не таким, каким оно было в начале XX века. И вот изучение языков - оно тоже должно идти не по линии изучения грамматических правил, которые к языку большого отношения не имеют. Я предлагаю программу - “Язык через поэзию”, которая основывается на заучивании поэтических текстов на разных языках.

Владимир Борисович, а как то, что вы сказали по поводу программы “Язык через поэзию” соотносится с вашей теорией единого языка?

Я вообще считаю, что, разумеется, всё человечество говорит на одном языке, просто язык настолько обширен и у него столько особенностей, что мы не можем охватить их все. Конечно, нет такого языка, который мы не могли бы изучить, изучая его. Если языки были бы в принципе разные, были бы языки нам недоступные. Единый язык связан с единой реальностью. Единый язык связан с единой культурой человечества. И нет языка, с которого нельзя было бы перевести и на который нельзя было бы перевести то, что на нем сказано - с большей или меньшей степенью точности. Это основывается на едином языке. Но от того, что язык единый, он не легче для усвоения. Как известно, стало очень трудно осваивать родной язык.

Владимир Борисович, а насколько корни методики вашего образования уходят в Средневековье?

Я думаю, что она восходит к этой форме. Потому что начальной формой обучения там было заучивание наизусть, которая высмеивалась и вышучивалась. Но, между прочим, деградация современного образования связана с тем, что заучивание наизусть практически ушло из школы. И первоначально, как я уже сказал, это было заучивание наизусть, а потом - это был диспут, в котором участвовали и студенты и профессора. На основании диспута считался не только экзамен сданным или несданным, но и диссертация - защищенной или незащищенной. И магистр, и доктор получали звание свое в результате диспута. А что студенты играли в средневековых университетах огромную роль - это известно. Латинский квартал - был самостоятельным государственным образованием во Франции. Туда в течении долгого времени не имела доступа полиция.

Владимир Борисович, а ваша теория непрерывного образования тоже восходит к Средневековью, к “перехожим студентам”, к вагантам?

Несомненно. Но и не только к “перехожим студентам”. Вот, например, немецкий философ, Эммануил Кант защитил, по-моему, тринадцать или пятнадцать диссертаций за свою жизнь. А не две и не три. Когда человек защитил даже докторскую диссертацию - это начало его образования, а не конец. Образование продолжается до самой смерти. Потому что, по всей вероятности, и после смерти предстоит нам сдавать экзамены, к которым мы должны готовиться уже здесь. Древние культуры это хорошо знали. На Западе я встречал целые учебные курсы для пенсионеров. Активно посещаемые. Это не просто способ скрасить досуг. Это также и подготовка к чему-то очень важному, что ждет нас на пороге другой жизни.

Вы считаете, что спасение как-то связано с культурой?

Несомненно. Культура и есть путь к спасению. Правда, далеко не всегда культура тут верно ориентирует человека. Культура сама по себе человека не спасает, но отказ от культуры не спасает его безусловно. Я могу так сформулировать свою мысль: человек не спасается культурой, но отказ от культуры для него губителен. Об этом свидетельствует пример Отцов христианской Церкви, которые в значительной степени и донесли до нас так называемую эллинскую философию. Так называемую языческую философию, казалось бы, крайне враждебную ей. Но именно Климент Александрийский создал обширные антологии. И некоторые языческие философы представлены именно теми выдержками, которые включил именно он.

Таков он, наш Микушевич, всегда парадоксальный, всегда антиномичный. Святоотеческая мысль, эллинская философия, эзотерические штудии западного Средневековья и тут же ультрасовременное, едва ли не постмодернистское… Но парадокс или антиномия для Микушевича вовсе не средство ошеломить неподготовленного читателя. Это самоцель. Ведь именно в антиномии (если помните, Флоренский называл главной антиномией - Христа, одновременно Бога и человека) осуществляется переход к «хитрой» простоте духа от мнимой сложности материи. Микушевича любят обвинять в том, что он-де непоследователен. Сегодня в ответ на один и тот же вопрос он говорит это, а завтра - то, подчас совершенно противоположное. Но при этом забывается - при каких условиях задавался вопрос и что хотел услышать спрашивающий. Микушевич же давал не внешний ответ, а провоцировал к дальнейшей мысли, к диалектике. Штайнер, Генон, романтики, политические идеологи - все они ежедневно бывают его внутренними собеседниками, со всеми он ведет диалог, отрывки которого мы слышим в его лекциях, прозе, стихах, переводах, но внутренне он не сливается ни с одним из «голосов». Он говорит: «Omnia mea», так называется одна из наиболее странных новелл «Будущего года», - «Всё мое». В конце концов его - весь мир. Но при этом последний магистр Средневековья всегда остается самим собой.
Олег Фомин

«Благодатная Мария. Алистер Кроули среди волхвов »

Поэма «Благодатная Мария» (Амфора) оккультиста и мага Алистера Кроули и очерк «Алистер Кроули среди волхвов» Владимира Микушевича.

«Будущий год »

Первый публикуемый роман известного поэта, философа, автора блестящих переводов Рильке, Новалиса, Гофмана, Кретьена де Труа.

Разрозненные на первый взгляд новеллы, где причудливо переплелись животная страсть и любовь к Ангелу Хранителю, странные истории о стихийных духах, душах умерших, бездуховных двойниках, Чаше Грааль на подмосковной даче, о страшных преступлениях разномастной нечисти - вплоть до Антихриста - образуют роман-мозаику про то, как духовный мир заявляет о себе в нашей повседневности и что случается, если мы его не замечаем. Читателю наконец становится известным начало истории детектива-мистика Аверьяна, уже успевшего сделаться знаменитым.

Роман написан при финансовой поддержке Альфа-Банка и московского Литфонда.

«Воскресение в Третьем Риме »

Герметический триллер. О романе точнее всего говорит, быть может, само имя героя – «Платон Демьянович Чудотворцев». Личностью нового Платона засвидетельствована историческая вина и мистическая правота русской религиозной философии. В пространстве романа Иван Грозный заодно с Григорием Распутиным, Гитлер переписывается со Сталиным, старообрядческие скиты соседствуют с чекистскими застенками, где выпытывают имя истинного русского Царя, на которого охотятся доктор Сапс и мадам Литли. Заявляет о себе злоба дня. Очередной путч подготавливает Православно-Коммуничтического Союза Всеволод Ярлов. А над Невидимым Градом Святой Руси таинственно царствует София Премудрость Божия.

«Дракула »

Настоящее издание является попыткой воссоздания сложного и противоречивого портрета валашского правителя Влада Басараба (1431-1476), овеянный мрачной славой образ которого был положен ирландским писателем Брэмом Стокером (1847-1912) в основу его знаменитого «Дракулы» (1897).

«ЛГ»-досье

Владимир Микушевич (5 июля 1936 г., Москва) – поэт, переводчик, философ, прозаик. Окончил институт иностранных языков. Преподавал в Литературном институте, читал лекции в МИФИ, МАрхИ и других вузах. Ведёт студию поэтического перевода в Институте журналистики и литературного творчества. Переводил Новалиса, Гёльдерлина, Поупа, Кретьена де Труа, Гофмана, Свифта, Петрарку и др.

– Владимир Борисович, вы переводили произведения разных эпох: это и Средневековье, и Ренессанс, и Романтизм, Бель Эпок... Какой-то период выделяете особо?

– Для меня интереснее всего то время, в котором я живу. Считаю, что поэзия на то и поэзия, чтобы относиться к любой эпохе, в том числе к той, в которой я живу. Позволю себе заметить, что понятия «Возрождение» и «Ренессанс» устарели в современной культуре. Всё это относится к Новому времени, а предшествует этому в Европе культура романско-готичес кая, которую не всегда правильно называют Средневековой. Эта культура создала рыцарские романы, которые я тоже переводил, но я ухожу от ответа на ваш вопрос. Поэзия на то и поэзия, чтобы говорить в любую эпоху. Если она ничего не говорит о той эпохе, в которую мы живём, то она не поэзия.

– Из созвездия писательских имён кто вам ближе?

– Здесь я, наверное, должен назвать имя Райнера Марии Рильке, которого перевожу всю жизнь. Мне пришлось провести зиму без дров в этом доме, где мы с вами разговариваем – я отказался от переводов с подстрочника, всё делал сам. Это была зима, по-моему, 61–62-го. Тогда у меня начал складываться перевод Рильке; он считался у нас непереводимым поэтом, но к нему был огромный интерес, учитывая его значение для Пастернака и Марины Цветаевой. И вот сейчас, к 80-летнему юбилею, вышел почти полный корпус поэзии Рильке. Большое значение для меня имели переводы Гельдерлина и Новалиса. Кроме того, много для меня значил – в частности, как для оригинального поэта – немецкий поэт ХХ Готфрид Бенн.

– Тогда давайте о немцах. Если мы вспомнили о Рильке, уместно поговорить о его великих предшественниках, которых вы перевели. Это Йенские романтики, Новалис. Новалис в вашем переводе говорит: «Поэзия – промежуточное искусство между живописью и музыкой». Вы с этим согласны и как вы это понимаете?

– Я думаю, что это не промежуточное искусство, это синтез того и другого, синтетическое искусство, которое объединяет живопись и музыку. Кроме того, Новалису принадлежит глубокая мысль о том, что существуют три вида перевода, и этой мыслью я руководствовался. Это перевод грамматический, который мы называем сейчас научным, имеющий свою ценность, перевод изменяющий или свободный, как обычно переводит средний переводчик, и перевод мифический, который дает не само произведение, а его внутреннюю суть, его замысел. Последнее было решающим в моей переводческой работе.

– Вы сами какой переводчик?

– Есть, конечно, переводы свободные, но третий вид перевода по Новалису для меня главный, потому что я перевожу не отдельные слова и не отдельные строки, я перевожу все стихотворение и поэму. Мой переводческий метод заключается в том, чтобы вобрать произведение в себя. Для этого надо хорошо знать язык, до мелочей, на какое-то время приостановить работу, и чтобы оно потом, уже как мое произведение, проявлялось в русской стихии. Поэтому я часто говорю, что не перевел ничего такого, что я сам бы не написал. Это требует, конечно, знания языка, потому что где-то здесь, в глубинах, языки все соприкасаются. Вот здесь начинается перевод, который и до оригинала, и до моего перевода, который коренится в той таинственной стихии языка, с которой я работаю. Вообще, я полагаю, что есть два вида перевода: перевод-подражан ие и перевод-постижен ие. Я стремлюсь к тому, чтобы мои были переводами постижения. Тут еще одна важная деталь – нужно передавать оригинал, а в оригинале главное – оригинальность. Перевод поэтому должен читаться как оригинал, а не как перевод. Если в нем не передана оригинальность, то не передано то главное, ради чего оригинал существует.

– У кого из великих учились науке перевода?

– Я считаю, что принадлежу к русской школе поэтического перевода, и в этом смысле я бы назвал Жуковского и Бунина.

– Иван Алексеевич переводил с английского; вы тоже брались за авторов, пишущих на языке Шекспира. Но давайте поговорим о нём самом. До сих пор не утихают споры вокруг личности великого поэта…

– Вы знаете, я смотрю на этот вопрос не так, как на него смотрит обычное литературоведени е. Поэт – герой своих произведений, и о поэте мы можем судить по тем произведениям, которые он написал. Все остальные – так называемые биографические – домыслы могут иметь свой интерес, но это литература, которая не относится к нему по-настоящему. В поэзии присутствует автор произведений, который является их героем. Что-то подобное было у Ролана Барта, когда он говорил о смерти автора, но это неудачно сформулировано. Это не смерть автора, но его воскресение.

– О вашей работе над сонетами Шекспира…

– Для меня главное в сонетах Шекспира то, что это не собрание отдельных стихо­творений, это роман. Высказываются разные гипотезы, что это чуть ли не случайное собрание сонетов – меня это не убеждает. Как бы то ни было, в результате получился роман, в результате таинственных творческих судеб. Это роман о судьбе двух друзей, которых разобщает некая дама, которую неправильно называют «смуглая леди», так как она «тёмная леди». Они оба в неё влюбляются, она не соединяется ни с одним из них, но их разобщает. В конечном счёте, прообразом этого является алхимическая реакция: когда два элемента могли бы образовать философский камень, бывает стадия почернения. Вот эта стадия почернения – тёмная леди, которая не дала им соединиться, и в этом смысле это ещё одна трагедия Шекспира. Сонет здесь не отдельное стихотворение, а строфа романа, отдалённо предвосхищающая онегинскую строфу, о которой говорят, что это модификация сонета.

– Вы взялись за сонеты, которые известны у нас в переводах Самуила Маршака. Что вы можете сказать о своём знаменитом предшественнике?

– Я всегда с осторожностью и с уважением говорю о других переводах. Разные переводы в конце концов выделяют достоинства того перевода, у которого эти достоинства есть. Что касается Маршака, то это явление нашей поэтической культуры 40-х годов. Позволю себе дерзкое утверждение, что к Шекспиру они большого отношения не имеют. Это лирика 40-х, местами напоминающая мне Степана Щипачёва – «Любовью дорожить умейте». Это не упрёк, по тем временам даже достоинство, но я не советую судить о Шекспире по таким переводам, хотя призываю при этом сохранить уважение к Маршаку и сам ценю поэтические достоинства этих произведений.

– А знаменитые пьесы? Вы занимаетесь драматургией Шекспира?

– Вы знаете, никогда не переводил. Но я перевожу сейчас поэму Артура Брука «Трагическая история Ромеуса и Джулиетт», которая легла в основу трагедии Шекспира. Кроме того, я всё время размышляю над творчеством Шекспира в аналитическом плане. Здесь меня в особенности интересует его «Буря», где концепция такова: реальная действительность дана из того же материала, что и сны. Кроме того, у меня есть эссе «Время в поэзии Шекспира» и предпосланное моему переводу сонетов большое эссе… вернее, отчасти, своего рода, это даже эссеистический роман, который так и называется – «Роман Шекспира».

– Что значит для вас Джонатан Свифт?

– Он был замечательным поэтом…

– Вы перевели «Дневник для Стеллы»?

– «Дневник для Стеллы» перевёл искусствовед и историк английской литературы. Айзик Ингер, я перевёл только поэтические фрагменты. Кстати сказать, мне ошибочно приписан один прозаический фрагмент – пользуясь случаем, подчеркну, что прозу из этого цикла я не переводил вообще. Прошу непременно упомянуть, что всю прозу там переводил Айзик Геннадьевич. Но я переводил стихи Свифта для Стеллы, которые он писал для знаменательных дат. Это женщина, с которой он был связан странными узами – это долгая и сложная тема, о двух женщинах, которые были в его жизни. Я перевёл замечательную поэму «Каденус и Ванесса», посвящённую другой женщине, имеющей основания претендовать на то, что она была его возлюбленной, но ни то, ни другое не доказано. Повторю, что из «Дневника…» я переводил только стихи, и эта работа доставила мне большую радость. А что касается «Каденуса и Ванессы», я вообще считаю, что это один из моих лучших переводов.

– Из итальянцев вы кем интересуетесь?

– Главной своей работой с итальянского я считаю перевод поэмы Петрарки «Триумфы». Там содержится концепция истории, новейшая, эта поэзия стоит у истоков новой поэзии вообще, не говоря уже о тончайших нюансах любовной истории с Лаурой, в чём-то эти отношения напоминают последнее объяснение Онегина и Татьяны. Не исключаю даже некоторые переклички Пушкина с Петраркой. Когда я перевёл «Триумф смерти», где мёртвая Лаура сообщает Петрарке, что всю жизнь его любила, я думал, что после этого вообще переводить больше ничего не буду, но, как видите, ошибался.

– Кого вы сейчас переводите?

– Я перевожу сейчас Стефана Георге, и надеюсь сейчас закончить Артура Брука. Кроме того, очень важная работа – это первая книга поэмы Эдмунда Спенсера, «Фэйри Квин» – «Королева фей». Первую книгу я перевёл. Теперь передо мной стоит сложная задача: написать комментарий к ней. Это, в общем, необходимо мне сделать. Это огромная поэма. Я рад, что мне удалось перевести хотя бы первую книгу о святости.

– Мы с вами говорили о Рембо – вы перевели «Гласные», а ещё кого-то из французских авторов переводили?

– Я переводил много Виктора Гюго, значительная часть этих переводов не опубликована. Не состоялось то издание «Художественной литературы», где они должны были появиться. Я никогда не переводил специально для какого-то издания. Это издание давало мне возможность их опубликовать. К сожалению, у нас до сих пор не знают Виктора Гюго – великого поэта, равнозначного для французов Пушкину. Дело в том, что Гюго написал огромную книгу стихов «Легенда веков». Некоторые стихи оттуда я перевёл, и моей целью и задачей является их опубликование. Кроме того, я хотел бы ещё перевести некоторые стихи Шарля Бодлера.

– Некоторые… А какие уже переведены? И почему – вот Виктор Гюго, и затем неожиданно – Бодлер, который нам известен, как один из «проклятых поэтов»?

– Но Рембо тоже один из «проклятых поэтов»…

– Так мы к Рембо сейчас ещё раз и вернёмся. То есть романтик Гюго, и тут же у вас интерес к «проклятым поэтам», конкретно вот к Шарлю Бодлеру. Кем «Цветы зла» на русский переведены?

– Они были много раз переведены.

– Какой вы считаете каноническим?

– Я бы выбрал перевод Эллиса.

– А чем вам интересен Бодлер?

– Бодлер открывает вообще эпоху современной поэзии. Он открыл действительно современность, о чем он интересно писал в своем эссе “Художник современной жизни”, где он выдал понятие «ля модерните». Его надо понимать именно как «современность». Потому что романтики были во многом устремлены именно в прошлое. Он раскрыл поэзию именно современной жизни, и он раскрыл «современное» в прошлых эпохах, в том числе в античности.

– Сейчас я возвращаюсь к Артюру Рембо. Еще один из плеяды «проклятых поэтов». Рано прозвучавший, невероятно успешный и внезапно оставивший поэзию, сделавшийся коммерсантом. Расскажите про ваши переводы Рембо. Чем он вам интересен?

– Рембо интересен для меня чувством поэтического слова и даже звука. В этом смысле, мой интерес к нему сосредоточиваетс я в переводе сонета «Гласные», который проецируется и на другие переводы, например, на стихотворение «Воспоминание» – «Ля Мемуар».

– Как вы думаете, поэт может перестать быть поэтом? Как в случае Рембо: может ли замолчать муза? Может быть, муза оставила его за какие-то прегрешения?

– На это я коротко отвечу: поэт остается поэтом, даже если он замолчал на всю остальную жизнь.

– Как известно, «проклятые поэты» сильно повлияли на русских символистов; многие поэты Серебряного века являлись ещё и переводчиками. Как вы оцениваете их работы?

– Знаете, в своё время я с Павлом Григорь­евичем Антокольским об этом говорил. И он мне сказал, что хороший перевод живёт в литературе как перевод десять лет. Я думаю, что надо раскрыть смысл высказывания Павла Григорьевича, и он бы со мной согласился. Если это перевод хороший, по истечении десяти лет он становится оригинальным произведением. В значительной степени это касается переводов поэтов эпохи, неудачно названной Серебряным веком. Это определение дал в эмиграции Николай Оцуп. Над этим иронизировал Адамович, говоря, что правильнее было бы называть век посеребрённым. На самом деле в этом есть даже что-то принижающее поэтов того исторического периода. Они действительно все практически переводили. Объяснение тому простое: они чувствовали своё присутствие в мировой культуре. Это относится и ко мне.

– Давайте поговорим о вашем творчестве: когда вы начали писать стихи?

– Затрудняюсь ответить, потому что ещё маленьким, не умея ничего записывать, я постоянно что-то бормотал, пугая окружающих. Затрудняюсь определить, была ли это поэзия или проза. Возможно, что и в моей прозе как-то это отразилось. Например, у меня был, помню, целый роман или эпос о летучих мышах. Это у меня проявилось в стихотворении «Психея в жизни», в моей книге «Крестница Зари». В общем, я не представляю себе своей жизни в отдельности от своей поэзии. У меня такое впечатление, что это началось ещё до моего рождения.

– Вы пишете не только поэзию, но и прозу. Ваша проза, ваши романы, «Воскресение в Третьем Риме», «Таков ад: новые расследования старца Аверьяна», я просто хотел перечислить…

– А первая книга – «Будущий год: Роман-мозаика».

– «Будущий год», да. «Воскресение в Третьем Риме»… Так вот, Москва по-прежнему остаётся «Третьим Римом, Четвертому не бывать»? Неужели прав был Освальд Шпенглер? Действительно ли мы наблюдаем сейчас - с запозданием - «закат Европы»?

– Видите ли, название книги Шпенглера неверно переводят. Это называется «Унтерганг дес Абендландес». Речь идет не собственно о Европе, а о Абендланде. Это Северная и Западная Европа. Он говорил, например, что Румыния сюда не входит. Понимаете, это название заключает в себе свою правду. Но его нельзя понимать буквально, как завершение исторической эпохи. Шпенглер вообще силен своими частностями, а не общими концепциями.

– «Воскресение в Третьем Риме» – произведение многоплановое. Драматургическая триада нарушена. Место неизменно – Россия, Москва, но разбегаются время и действие. Мы видим реалии сегодняшние, события недавнего прошлого, есть экскурсы в глубь веков. О чем Ваш роман?

– Роман исторический, но он и о современности, в каком-то смысле даже о будущем. Поэтому в конце написано: конец первой книги. Надпись вводит в заблуждение мистифицирует читателей. «Воскресение в Третьем Риме» вполне законченное произведение, но когда роман заканчивается так, как он заканчивается, я не хочу расхолаживать будущих читателей. Он является первой книгой, а будущие книги будут уже после того, как произойдет то, что предсказывает этот роман.

– О книге «Таков ад: новые расследования старца Аверьяна». Детективный сюжет, жанровость – это такой манок для читателя, который, как известно, любит детективы?

– Нет, нисколько. Это вообще свойство действительности наших так называемых нулевых. «Таков ад» посвящён нулевым годам и злободневным, на самом деле, вещам. Там есть о залоговых аукционах; там есть новелла (я называю их новеллами, а не рассказами, потому что рассказ – это об одном событии, а здесь обычно история целых жизней) об инженерах, которых некая фирма забыла в тайге, и они там замёрзли. Книга вообще сугубо реалистическая, но так складываются обстоятельства, что чем реальнее эта действительность, тем она фантастичнее, о чём говорил когда-то Достоевский. Собственно, «Таков ад» – это анаграмма слова «адвокат». К сожалению, обратное прочтение многое говорит о повседневности и о правовой действительности нашего времени.

– О вашем поэтическом творчестве. Вы писали стихи в эпоху и фронтовой поэзии, можно ведь так сказать?

– Ну, на военную тему. Может быть, стоит вспомнить, что среди нынешних поколений я уже один из тех немногих, кто реально помнит войну.

– Как вы относитесь к военной поэзии вообще?

– В ту пору появилось несколько прекрасных стихотворений. Прежде всего «Враги сожгли родную хату» Исаковского – это классика русской поэзии, которая наравне с Некрасовым и, может быть, даже с Пушкиным останется в веках. Люблю некоторые стихи Семена Гудзенко.

– Следом идут «шестидесятники» – знаменитые поэтические вечера, выступления в Политехническом. Вы москвич. Вы на них не ходили?

– Меня на них не звали и совершенно правильно делали. Они хорошо понимали, чем я от них отличаюсь. Дело в том, что эти мероприятия называли вечерами поэзии, но на самом деле это были вечера стихотворной публицистики. В этом жанре я никак не замечен. Несомненно, там звучало много такого, что надо было высказать, но в результате – произошла девальвация стиха, за которую мы расплачиваемся и поныне. Да, были и стихи, но чаще всего – рифмованная публицистика.

– Потом в России с перестройкой появились произведения авторов, до того существовавших в андеграунде, стали печатать то, что ходило в списках, читалось на кухнях, отсылалось на Запад. Как вы относитесь к такого рода поэзии, вообще к постмодернизму?

– Постмодернизм – очень сложное явление. В двух словах я не могу его охарактеризовать. Но это явление трагическое, потому что особенность постмодернизма в том, что он отсекает будущее. В результате такого отсечения исчезает разница между прошлым и будущим. Отсюда культ цитаты, культ центона. Должен сказать, что я сам не свободен от этого. В каком-то смысле я соприкасаюсь с этой стихией тоже. У постмодернизма есть одна особенность: выступать против постмодернизма – а ведь это тоже постмодернизм.

– В вашем стихотворном творчестве много верлибров. Как вы относитесь к нерифмованной поэзии?

– Это совершенно естественная форма поэзии. Возможно, что ей даже принадлежит будущее. Пушкин, во всяком случае, так говорил, что в русском языке довольно ограниченные рифмы, что рано или поздно мы перейдем на нерифмованный стих. Такие высказывания были даже у классика! Но я не согласен с тем, что я пишу именно верлибры. Верлибр – явление западное и, главное – полиграфическое, это то, что набирается. Большая часть моих свободных стихов до сих пор не напечатана. Тем более, она не была напечатана в свое время. Я называю это свободным стихом и не считаю отдельной поэтической формой. Когда я пишу, то предоставляю стихотворение самому себе, и оно может принимать такую форму, которую литературоведы (употребляю это слово не без иронии), но и читатели тоже воспринимают как свободный стих. Для меня это доломоносовская поэзия, которая восходит к «Слову о полку Игореве» и к «Слову о законе и благодати» митрополита Илариона.

– Вы вобрали в себя всю мировую культуру, всю русскую литературу, даже доломоносовских времен, западную культуру? Мультикультурали зм – это вообще благо? Можно ли сказать, что вы для себя решили спор между славянофилами и западниками?

– Видите ли, есть замечательное высказывание Розанова, что славянофилы как раз и были русскими европейцами. Они, соприкоснувшись с западной культурой, разочаровались в ней и стали искать что-то в родной культуре. В каком-то смысле это относится и ко мне. Я прочитываю поэзию английскую, немецкую, французскую не совсем так, как прочитывают наши современники в этих странах. Я прочитываю это все, вероятно, с русской точки зрения. Мультикультурали зм – я не знаю, что это значит. Что касается мировой культуры, то она присутствует в каждом человеке. Он может этого не осознавать, но она в нем присутствует. А вообще, проще всего мне ответить на Ваш вопрос, и точнее всего, процитировав мое стихотворение «Памятник»: «Всемирные крыла культуры христианской – / Призвание мое, мой крест, мой русский стих.»

–- Философию вы переводите как «любомудрие».

– Ну, это не только я.

– Просто чаще всего «философию» переводят как «любовь к мудрости», согласно словарям. Но в российской истории были «архивные юноши», которые называли себя любомудрами. Туда входили и князь Одоевский, Тютчев, Веневитинов. Считаете ли Вы себя их идейным наследником?

– Наверное, да. Но обществу любомудров наследовали и (многие этого не осознают) – обэриуты. Эта линия, вероятно, идет и ко мне.

– А как Вы относитесь к творчеству Хармса, Введенского, Заболоцкого?

– Замечательные поэты! Поскольку Хармс и Введенский погибли, то Я особенно подчеркиваю значение творчества Заболоцкого. О нем я написал эссе, оно есть в сети – называется «Только лепет и музыка крыл».

– Известно ведь, что Заболоцкий пережил своего рода эволюцию. Вам ближе Заболоцкий – автор «Столбцов» или поздний Заболоцкий, периода «Последней любви»?

– Мне близок Заболоцкий и тот, и другой. На самом деле, Николай Алексеевич внутренне един.

- В чём, по-вашему, причина его, скажем так, стилистической трансформации?

– Потому что он исчерпал ту манеру и открыл то, что таилось в ней. На самом деле его поэзия та же и то же мироощущение. «Только лепет и музыка крыл» – было и в «Столбцах». Это ощущение мира как музыки. Думают, что Заболоцкий – последователь Федорова и так далее. На самом деле, Заболоцкий – поэт трагического исчезновения мира. «Приходят боги, гибнут боги,/ Но вечно светят небеса!», потому что последний его шедевр «Рубрук в Монголии» во многом означает возвращение к «Столбцам».

– Вы писатель, переводчик, преподаватель. Делясь своим опытом, показывая новым поколениям красоты литературы, вы её тайну постигли?

– Вы знаете, я не очень люблю слово «литература», как и Верлен. Я создал новый перевод его стихотворения «Поэтическое искусство», оно кончается такими строками: «Стих – озаренье балагура. Так ветер запахами пьян, минуя мяту и тимьян. Иначе, всё – литература». Вот «всё – литература» – это меня не привлекает. Я считаю, что моя стихия – это поэзия. Кстати, проза – тоже поэтический жанр. Что касается моей жизни, я могу дать такой совет: работайте. Я всю жизнь только работал. И должен сказать, что мои усилия всегда находили понимание окружающих, которые берегли меня. Я не переживал тех тяжёлых конфликтов, о которых обычно говорят, если речь заходит о двадцатом веке. По-моему, основная особенность поэзии – оказывать воздействие. Для меня поэзия – разновидность магии и сказки, и в этом смысле всегда находились люди, которые на это воздействие откликались, поддерживали меня и давали мне возможность работать. И продолжают помогать. Прежде всего это моя дорогая жена, но и немало других людей, которые живут вокруг меня, которые меня читают. Я чувствую их поддержку и продолжаю работать.

Беседу вёл
Владимир АРТАМОНОВ

Сердечно поздравляем В ладимира Борисовича с юбилеем!

Владимир Борисович Микушевич (5 июля 1936, Москва) - русский поэт, прозаик, переводчик, православный мистик и богослов, религиозный философ.

Биография

Родился в Москве. Родители - Нина Николаевна и Борис Маркович, инженеры-экономисты. В 1960 году закончил Московский институт иностранных языков. По собственному признанию, переводить начал с 13 лет. Переводит с немецкого, французского, английского, итальянского и испанского языков. Наиболее близкой себе считает немецкую культуру, что в частности выражается не только в переводах, но и в оригинальных поэтических текстах, написанных по-немецки. Преподавал в Литературном институте, Институте журналистики и литературного творчества, читал лекции в МИФИ, МАрхИ и других вузах. Ведет студию поэтического перевода в Институте журналистики и литературного творчества, регулярно встречается с читателями в московских музеях и библиотеках. Лучшей формой политического правления для России считает монархию, что не отменяет стихию природного русского анархизма и «Гуляй поля». Неоднократно высказывался о фальши современной литературной жизни в России, считает принятую систему литпремий инструментом идеологической и семейной поддержки «своих». Творчество Микушевича впитало эстетику Серебряного века (Белый, Волошин, Вяч. Иванов), французов поры «бель эпок», немцев Стефана Георге и Рильке, народный духовный стих и поэзию русского ученого монашества (Симеон Полоцкий). Кредо Микушевича можно выразить словами Элиота «ремонт старых кораблей». Для христианской (европейской и русской) культуры, по мнению Микушевича, другого пути нет, если она хочет выжить, а не совершить коллективный суицид. Классические переводы Микушевича известны читателю с 1970-х гг. (серия БВЛ), первая собственная поэтическая книга вышла только в 1989 г. Ранее, в условиях коммунистической цензуры, это было невозможно.

В эфире радио "Радонеж" отрицательно высказывался о действиях России в Сирии, Украине и Белоруссии.

Член Союза писателей России. Живёт в Москве и Малаховке.

Творчество

Стихотворения

• Крестница Зари: Стихотворения и поэма. - М.: Современник, 1989. - 226 с., 6 000 экз. ISBN 5-270-00550-6
• Сонеты к Пречистой Деве. 1-е изд. - М.: Ключ, 1997. - 31 с. ISBN 5-7082-0032-6 (ошибоч.) (25 сонетов)
• Сонеты к Пречистой Деве. 2-е изд. - Таллинн: Aleksandra, 1999. - 55 с. ISBN 9985-827-40-6 (50 сонетов)
• Сонеты к Пречистой Деве. 3-е изд. - М.: Из-во Р. Элинина, 2006. - 167 с. ISBN 5-86280-058-1 (153 сонета)
• Бусенец: Стихи. - М.: Библиотека «Надмосковье», 2003. - 114 с. ISBN 5-949633-004-3 (ошибоч.)
• Сонеты к Татьяне. - Таллинн: Aleksandra, 2008. - 90 с. ISBN 978-9985-827-91-8

Романы

• Будущий год: Роман-мозаика. - М.: Энигма, 2002. - 432 с. ISBN 5-94698-004-1
• Воскресение в Третьем Риме: Роман. - М.: Энигма, 2005. - 576 с. ISBN 5-94698-029-7
• Таков ад. Новые расследования старца Аверьяна. - М.: Энигма, 2012. - 224 с. ISBN 978-5-94698-096-8

Эссе

• Проблески. - Таллинн: Aleksandra, 1997. - 343 с. ISBN 9985-827-30-9
• Власть и право: Соблазн и угроза тоталитарной демократии. -Таллинн: Aleksandra, 1998. - 295 с. ISBN 9985-827-34-1
• Пазори. кн.1. -Таллинн: Aleksandra, 2007. - 224 с. ISBN 9985-827-87-1 (ошибоч.)
• Пазори. кн.2. -Таллинн: Aleksandra, 2007. - 224 с. ISBN 9985-827-88-8 (ошибоч.)

Переводы

Переводил поэзию таких авторов, как: Кретьен де Труа, Вийон, Петрарка, Шекспир, Дж. Свифт, Гёте, Новалис, Эйхендорф, Гофман, Гёльдерлин, Бодлер, Рембо, Рильке, Н. Закс, Г. Бенн, Э. Юнгер, Григор Нарекаци, С. Гяда, Алистера Кроули и других.

Признание

Лауреат премии принца Ангальтского, герцога Саксонского за распространение немецкой культуры в России.

Главная » Части речи » Владимир Микушевич. А был ли Шекспир? Считаю большой ошибкой, когда сложное преподают через простое