Что такое любовь по фрейду. Зигмунд Фрейд: цитаты и афоризмы

Зигмунд Фрейд, цитаты которого с беспощадностью врача и ироничностью философа характеризуют мир и человека в нем, пользуются особой популярностью в современном социуме. Ознакомьтесь с точными, проникновенными афоризмами великого психиатра. Возможно, откроются новые грани жизненных ситуаций и понимание поведения окружающих.

Зигмунд Фрейд: цитаты о женщинах, любви и отношениях

Венский психиатр, всколыхнувший в XIX веке мир наблюдениями за проявлением несознательного в поведении человека, заложивший основы современного психоанализа, Зигмунд Фрейд, отличался своеобразным отношением к женщине.

Она не была для него Великой Матерью, Богиней. Он был далек от того, чтобы обожествлять, почитать, воспевать ее, как это было модно делать в литературе, живописи того времени. Долгое время он изучал истерию женщин и пришел к выводу, что они и есть воплощение подсознательного. Ими движут исключительно инстинкты и комплексы.

Но при этом Фрейд был безумно влюблен в Марту Бёрнейс - ортодоксальную иудейку. Она хоть и стала его женой, но до конца он так и не был в этом уверен. Более того, Зигмунд Фрейд не мог найти объяснения некоторым сторонам женской натуры. Этому он посвящал свои исследования.

Отец психоанализа пытался объяснить механизм, природу любви и разгадать тайну женщины: любит ли она действительно, что ею движет в любви, чего хотят женщины.

Его озабоченность тем, как угодить даме сердца, тонкость любовных взаимоотношений женщин и мужчин, понимание их природы трансформировались в крылатые высказывания, которые звучат одновременно как диагноз и как рекомендация действовать:

«Великим вопросом, на который я все еще не могу ответить, несмотря на мое тридцатилетнее исследование женской души, является: "Чего хочет женщина?"»

«Любящий многих знает женщин, любящий одну - познает любовь».

«Муж почти всегда является лишь заменителем любимого мужчины, а не самим этим мужчиной».

«Любовь в основе своей и теперь настолько же животна, какой она была испокон веков».

«Если один не мог бы найти в другом, что следовало бы исправить, то вдвоем им было бы ужасно скучно».

«Мы выбираем друг друга не случайно - мы встречаем лишь тех, кто уже существует в нашем подсознании».

«Человек любит то, чего не хватает его ‘Я’ для достижения идеала».

Фото: artinheart-pro.livejournal.com

«Ужасно, когда два любящих сердца не могут найти ни достойной формы, ни времени для нежных слов. Они как бы берегут нежность на случай неожиданной беды, когда сама ситуация вынудит их к этому. Не надо скупиться на нежность».

«Женщина должна смягчать, а не ослаблять мужчину».

«Мы никогда не бываем столь беззащитны, как тогда, когда любим, и никогда так безнадежно несчастны, как тогда, когда теряем объект любви или его любовь».

«В любовных отношениях нельзя щадить друг друга, так как это может привести лишь к отчуждению. Если есть трудности, их надо преодолевать».

«Почему мы не влюбляемся каждый месяц в кого-то нового? Потому что при расставании нам пришлось бы лишаться частицы собственного сердца».

«Сама по себе любовь - как страдание, лишение - снижает чувство собственной значимости, но взаимная любовь, обладание любимым объектом снова его повышает».

Сентенции Зигмунда Фрейда о взаимоотношениях женщины и мужчины раскрывают суть его метода: освобождение природы от культа разума и воли. Любовь - прекрасное чувство, которое требует нежного и трепетного отношения как со стороны женщин, так и представителей сильной половины человечества, мудрости и взаимопонимания.

Австрийский психиатр был уверен, что представители двух полов должны органично дополнять друг друга, чтобы быть счастливыми. В этом смысл любви.

Зигмунд Фрейд: цитаты и афоризмы о жизни

Фрейд не просто психиатр, а и дитя эпохи модернизма, времени доминирования идей Ницше, который славился скептицизмом и циничным отношением к вечным человеческим ценностям.

Суть иронии в оценке важных житейских явлений, которая свойственна Зигмунду Фрейду, не в том, чтобы высмеять человеческие заблуждения, а в горьком осознании трагедии бытия человека.

Его афоризмы - это рецепты сурового, но правильного понимания жизни, что освобождают человека от иллюзий, позволяют ему принять свою природу и стать счастливым.

«Задача сделать человека счастливым не входила в план сотворения мира».

«Иллюзии привлекают нас тем, что избавляют от боли, а в качестве замены приносят удовольствие».

«Ничего не бывает случайного, все имеет первопричину».

«Только воплощение в жизнь мечты детства может принести счастье».

«Невроз - это неспособность переносить неопределенность».

«Единственный человек, с которым вы должны сравнивать себя, - это вы в прошлом. И единственный человек, лучше которого вы должны быть, - это вы сейчас».

«Каждый нормальный человек на самом деле нормален лишь отчасти».

«Человеку свойственно превыше всего ценить и желать того, чего он достичь не может».

«Мы живем в очень странное время и с удивлением отмечаем, что прогресс идет в ногу с варварством».

«Терпимое отношение к жизни остается первейшим долгом всех живых существ».

«Цель всякой жизни есть смерть».

«Человек никогда ни от чего не отказывается, он просто одно удовольствие заменяет другим».

«Зависть разрушительна».

Вчитайтесь в высказывания Зигмунда Фрейда. Возможно, в них таится ключ к самопознанию или разрешению сложной жизненной ситуации. Эти афоризмы позволят лучше узнать самого себя и окружающих людей, понять мотивы поступков, их и свои стремления, желания.

Перевод с немецкого М.Вульфа (1923 г.)

Всякий начинающий заниматься психоанализом боится прежде всего трудностей, ожидающих его при толковании мыслей пациента, и задач, возникающих перед ним в связи с воспроизведением вытесненного. Но ему предстоит скоро убедиться в незначительности этих трудностей и вместо этого понять, что единственные и серьезные трудности вытекают из необходимости овладеть переносом.

Из всевозможных, возникающих тут положений, остановлюсь на одном, резко ограниченном как вследствие частоты его и реального значения, так и вследствие его теоретического интереса. Я имею в виду тот случай, когда пациентка делает совершенно определенные намеки или прямо заявляет, что влюбилась в анализирующего ее врача, как могла бы влюбиться любая другая смертная. Такое положение имеет свою как мучительную комическую сторону, так и серьезную: оно настолько запутано и обусловлено многими причинами, так неизбежно и так трудно разрешимо, что обсуждение его уже давно является жизненно важным для аналитической техники. Но так как.мы сами не всегда свободны от ошибок, по поводу которых смеемся над другими, то не очень-то спешили с выполнением этой задачи. Мы всегда сталкиваемся в этом вопросе с долгом врачебной тайны, без чего невозможно обойтись в жизни, но что трудно выполнимо в нашей работе. Поскольку литература по психоанализу имеет отношение и к реальной жизни, здесь возникает неразрешимое противоречие. Недавно я в одной работе пренебрег врачебной тайной и намекнул, что такое же положение переноса задерживало развитие психоаналитической терапии в течение первых десяти лет.

Для хорошо воспитанного человека из публики или неспециалиста - таким является идеально культурный человек по отношению к психоанализу - любовные дела не сравнимы ни с какими другими; они записаны как бы на особом месте, не допускающем никакого другого описания. Если благодаря переносу пациентка влюбилась во врача, то он подумает, что в этом случае для нее возможны только два выхода: более редкий, когда все обстоятельства допускают постоянное, законное соединение обоих, и более частый, когда врач и пациентка должны разойтись и начатая работа, имевшая целью исцеление, должна быть оставлена как нарушенная элементарным событием. Разумеется, мы мыслим и третий исход, который как будто даже совместим с продолжением лечения, - вступление в нелегальные и не рассчитанные на вечность определенные любовные отношения; но этот исход невозможен как благодаря буржуазной морали, так и из-за необходимости соблюдать врачебное достоинство. И все же всякий, обращающийся к врачу за помощью, будет настаивать, чтобы аналитик его успокоил по возможности самым определенным обещанием, что третий исход совершенно исключается.

Вполне очевидно, что точка зрения психоаналитика должна быть совершенно другой.

Возьмем второй вариант выхода из положения, о котором идет речь. Врач и пациентка расходятся после того, как пациентка влюбилась во врача; лечение прекращается. Но состояние пациентки делает необходимой вторую аналитическую попытку у другого врача, тут скоро создается такое положение, что больная чувствует, что влюбилась во второго врача, и таким же точно образом, если она и тут порвет и начнет снова, то в третьего и т.д. … Этот, несомненно, наступающий факт, являющийся, как известно, одним из основных положений аналитической теории, может быть использован двояким образом: в отношении анализирующего врача и в отношении нуждающейся в анализе пациентки.

Для врача он имеет значение очень ценного указания и хорошего предупреждения против возможного у него контрпереноса. Он должен признать, что влюбленность пациентки вынуждена аналитическим положением и не может быть приписана превосходству его особы, так что у него нет никакого основания гордиться таким «завоеванием», как это назвали бы вне анализа. Об этом никогда не мешает напомнить. А для пациентки создается альтернатива: или она должна отказаться от психоаналитического лечения, или должна примириться с влюбленностью во врача как с неизбежной участью.

Я не сомневаюсь в том, что родные пациентки решатся на первую из двух возможностей, между тем как врач стоит за вторую возможность. Но я думаю, что в этом случае решение не должно быть предоставлено нежной - или, вернее, эгоистически ревнивой - заботливости родных. Решающим моментом должны быть интересы больной. А любовь родных не может вылечить невроз. Психоаналитику незачем навязывать себя, но он может указать, что в некоторых отношениях он незаменим. Те из родных, кто согласен с отношением Толстого к этой проблеме, могут и далее обладать женой или дочерью, но должны постараться примириться с тем, что у них останется невроз и связанное с ним нарушение способности любить. В конце концов, происходит то же самое, что при гинекологическом лечении. Впрочем, ревнивый отец или муж жестоко ошибаются, думая, что пациентка избежит влюбленности во врача, если для избавления от невроза она приступит по его настоянию к какому-нибудь другому, не аналитическому лечению. Вся разница состоит лишь в том, что подобная влюбленность, которой предстоит остаться невысказанной и не проанализированной, никогда не окажет такого содействия выздоровлению больной, как это заставляет сделать анализ.

Мне известно, что некоторые врачи, применяющие анализ, часто подготавливают пациенток к появлению любовного переноса и даже приглашают их «постараться только влюбиться во врача, чтобы анализ лучше продвигался вперед». Более бессмысленной техники я не могу себе представить. Этим отнимается у данного явления убедительный характер самопроизвольности и создаются трудности, которые нелегко одолеть.

Сначала, правда, не похоже, что влюбленность в переносе может быть чем-нибудь полезна для лечения. Пациентка, даже самая послушная до того, вдруг лишилась понимания и интереса к лечению, не хочет ни слышать, ни говорить ни о чем, кроме своей любви, и требует ответной; она отказалась от своих симптомов или не обращает внимания на них, она объявляет себя даже здоровой. Вся сцена совершенно меняется, как будто бы игра сменилась ворвавшейся внезапно действительностью, словно пожар, вспыхнувший во время театрального представления. Кому как врачу первый раз приходится переживать подобное, тому нелегко сохранить аналитическое положение и не поддаться ошибке, решив, что лечению действительно пришел конец.

Хорошо подумав, можно найти выход и из этого положения. Первым делом, нельзя забывать, что все мешающее продолжению лечения может быть выражением сопротивления. Несомненно, что сопротивление принимает активное участие в возникновении бурных любовных требований. Ведь признаки нежного переноса были уже давно заметны у пациентки, и ее послушание, и ее податливость на все объяснения анализа, ее прекрасное понимание и высокую интеллигентность, проявляемую ею при этом, приходилось приписывать ее направленности по отношению к врачу. Вдруг это все как бы унесено ветром. Пациентка перестала что бы то ни было понимать, она вся как будто ушла в свою влюбленность, и это превращение выступает в определенный момент, как раз тогда, когда нужно ее заставить сознаться или вспомнить особенно неприятный и вытесненный отрывок из ее жизни. Влюбленность была уже раньше, давно, но теперь сопротивление начинает пользоваться ею, чтобы задержать продолжение лечения, чтобы отвлечь весь интерес от работы и чтобы поставить анализирующего врача в положение мучительного смущения.

Если поближе присмотреться, то можно в этом положении заметить также влияние осложняющих мотивов, отчасти присоединяющихся к влюбленности, а отчасти - особых видов выражения сопротивления. К мотивам первого рода относятся стремления пациентки убедиться в своей неотразимости, подорвать авторитет врача, принизив его до положения возлюбленного, и всем, что кажется возможным, воспользоваться при любовном удовлетворении. Можно допустить, что сопротивление пользуется объяснением в любви как средством, чтобы испытать строгого аналитика, после чего, в случае благосклонного ответа с его стороны, он может ожидать, что будет поставлен на место. Но более всего создается впечатление, что сопротивление провоцирующему фактору усиливает влюбленность и преувеличивает готовность отдаться, чтобы потом тем настойчивее оправдать действие вытеснения ссылкой на опасность подобной невоздержанности. Все эти надстройки, которых в чистых случаях может и не быть, были приняты, как известно, Адлером за сущность всего процесса.

Но как должен вести себя аналитик, чтобы не потерпеть неудачи при таком положении, если для него несомненно, что лечение необходимо продолжать, несмотря на такой любовный перенос, а поэтому надо перешагнуть через него?

Нетрудно настоятельной ссылкой на общепринятую мораль доказать, что аналитик никогда и никоим образом не должен отвечать на предлагаемую ему нежность или принимать ее. Наоборот, он должен считать момент подходящим для того, чтобы отстаивать перед влюбленной женщиной нравственные требования и необходимость отказа и добиться от нее, чтобы она прекратила свои требования и продолжала аналитическую работу, преодолев животную часть своего Собственного Я.

Но я должен разочаровать в подобном ожидании как в первой, так и во второй частях. В первой части потому, что я пишу не для клиентов, а для врачей, которым предстоит преодолевать большие трудности, и, кроме того, еще потому, что в данном случае я могу предписание морали свести к его происхождению, т.е. к целесообразности. На этот раз я нахожусь в счастливом положении, имея возможность заменить требования морали требованиями аналитической техники, не изменяя при этом результатов.

Но еще решительнее я откажусь от второй части вышеуказанного предположения. Требовать подавления влечения отказом от удовлетворения и сублимирования, когда пациентка созналась в своем любовном переносе, значило бы поступить не аналитически, а бессмысленно. Это было бы то же самое, как если бы специальными заклинаниями старались вызвать из преисподней духа, а затем, ни о чем его не спросив, отправили бы обратно. Ведь в таком случае довели бы вытесненное до сознания только для того, чтобы, испугавшись, снова его вытеснить. Нельзя также обманывать себя и относительно успеха такого образа действия. Как известно, против страстей мало что сделаешь прекрасными речами. Пациентка почувствует только обиду и не преминет отомстить за нее.

Также мало могу посоветовать избрать серединный путь, который иному покажется особенно разумным и который состоит в том, что делаешь вид, будто отвечаешь на нежные чувства пациентки, избегая при этом всяких физических проявлений этой нежности, пока не удастся установить спокойные отношения и поднять их на более высокую ступень. На это средство я могу возразить, что психоаналитическое лечение зиждется на правде. В этом заключается значительная доля его воспитательного влияния и этической ценности. Опасно покидать этот фундамент. Кто хорошо освоился с аналитической техникой, тот не в состоянии прибегать к необходимой для врача иной раз лжи и надувательству и обыкновенно выдает себя, если иногда с самыми лучшими намерениями пытается это сделать. Так как от пациента требуется полнейшая правда, то рискуешь всем своим авторитетом, если попадаешься сам на том, что отступил от правды. Кроме того, попытка пойти навстречу нежным чувствам пациентки не совсем безопасна. Невозможно так хорошо владеть собой, чтобы не пойти иной раз вдруг дальше, чем сам того хотел. Я думаю поэтому, что не следует отказываться от нейтральности, до которой дошел благодаря своей сдержанности в контрпереносе.

Я уже намекнул на то, что аналитическая техника возлагает на врача обязанность отказать жаждущей любви пациентке в требуемом удовлетворении. Лечение должно быть проведено в воздержании. Я не подразумеваю под этим только физическое воздержание и также не имею в виду лишение всего, чего больной желает, потому что этого не перенес бы никакой пациент. Но я хочу выдвинуть основное положение, что необходимо сохранить у больного потребность и тоску как силы, побуждающие к работе и изменению, и не допустить того, чтобы они отчасти были успокоены суррогатами. Ведь нельзя предложить больным ничего, кроме суррогатов, так как вследствие своего состояния, пока не устранены вытеснения, больные не способны получить настоящее удовлетворение.

Сознаемся в том, что основное положение, требующее, чтобы аналитическое лечение было проведено в воздержании, гораздо шире рассматриваемого здесь одиночного случая и требует детального обсуждения, чтобы очертить границы его осуществимости. Но мы не хотим этого делать здесь и по возможности будем строго придерживаться того положения, из которого исходили. Что случилось бы, если бы врач поступил иначе и воспользовался бы обоюдной свободой, чтобы ответить на любовь пациентки и удовлетворить ее потребности в нежности?

Если бы он захотел при этом руководствоваться расчетом, что такими уступками он обеспечит себе влияние на пациентку и таким образом заставит ее разрешить задачи лечения, т.е. навсегда освободит от невроза, то опыт покажет ему, что расчеты его неправильны. Пациентка достигла бы своей цели, а он своей - никогда. Между врачом и пациенткой разыгралась бы только сцена, которая описывается в смешном анекдоте о пасторе и страховом агенте. К неверующему и тяжело больному агенту, по настоянию родных, приглашается благочестивый муж, чтобы перед смертью обратить его в веру. Беседа длится так долго, что у ожидающих родных появляется надежда. Наконец открывается дверь из комнаты больного. Неверующий в веру обращен не был, но пастор ушел застрахованным.

Для пациентки было бы большим триумфом, если бы ее любовные домогательства нашли ответ, но для лечения - это полное поражение. Больная достигла бы того, к чему стремятся все больные в анализе: что-то совершить, воспроизвести что-то в жизни, что она должна была бы только вспомнить, воспроизвести как психический материал и сохранить в психической области. Далее в продолжении любовной связи она проявила бы все задержки и патологические реакции своей любовной жизни, но корректура их уже была бы невозможна и больная закончила бы мучительное переживание тяжелым раскаянием и большим усилением своей склонности к вытеснению. Любовная связь кладет конец возможности оказать воздействие при помощи аналитического лечения; соединение обоих - бессмыслица.

Уступка любовным требованиям пациентки, таким образом, так же опасна для анализа, как и подавление их. Путь аналитика иной, такой, которому нет примера в реальной жизни. Нужно не уклоняться от любовного переноса, не отпугивать его и не ставить пациентке препятствий в этом отношении; точно так же нужно стойко воздерживаться от всяких ответных проявлений. Нужно крепко держаться любовного переноса, но относиться к нему как к чему-то нереальному, как к положению, через которое нужно пройти в лечении, которое должно быть сведено к первоначальным своим источникам и которое должно помочь раскрыть сознанию больной самое сокровенное из ее любовной жизни. Чем больше производишь впечатления, что сам далек от всякого искушения, тем скорее удается извлечь из этого положения все его аналитическое содержание. Пациентка, сексуальное вытеснение которой еще не устранено, а только сдвинуто на задний план, почувствует себя тогда достаточно уверенной, чтобы проявить все условия любви, все фантазии ее сексуальной тоски, все детальные черты ее влюбленности, и, исходя из них, сама сможет открыть путь к инфантильным основам ее любви.

У одного типа женщин, однако, эта попытка сохранить любовный перенос для аналитической работы, не удовлетворив его, потерпит неудачу. Это - женщины с элементарной страстностью, не допускающей никаких суррогатов, дети природы, не желающие брать психическое вместо материального, которым, по словам поэта, доступны только «логика супа и аргументы галушек». Имея дело с такими людьми, стоишь перед выбором: или проявить ответную любовь, или навлечь на себя всю ненависть отвергнутой женщины. Но ни в одном из этих случаев невозможно соблюсти интересы лечения. Приходится, не добившись успеха, отказаться от лечения и задуматься над вопросом, как возможны соединения наклонности к неврозу с такой неукротимой потребностью в любви.

Способ, как заставить постепенно прийти к аналитическому пониманию других, менее активных влюбленных, выработался у многих аналитиков одинаковым образом. Прежде всего нужно подчеркнуть очевидное участие сопротивления в этой «любви». Действительная влюбленность сделала бы пациентку уступчивой, повысила бы ее готовность разрешить проблемы ее случая только потому, что этого требует любимый человек. Такое чувство охотно избрало бы путь к окончанию лечения, чтобы поднять свою цену в глазах врача и подготовить такую реальность, в которой любовь могла бы иметь место. Вместо этого пациентка оказывается своенравной и непослушной, теряет всякий интерес к лечению и явно показывает отсутствие всякого уважения к глубоко обоснованным убеждениям врача. Она, следовательно, воспроизводит сопротивление в форме влюбленности и не останавливается перед тем, чтобы поставить врача в положение так называемой двойной мельницы (род игры). Потому что, если он отклонит ее любовь - что его заставляют делать долг и убеждение, - она сможет разыграть отвергнутую и отказаться от лечения у него из чувства мести и огорчения, как теперь это хочет сделать вследствие мнимой влюбленности.

Вторым доказательством, что любовь эта не настоящая, может послужить утверждение, что чувство это не имеет ни одной новой черты, вытекающей из настоящего положения, а составлено исключительно из повторений и оттисков прежних, также инфантильных, реакций. Надо взять на себя обязательство доказать это детальным анализом любовных проявлений пациентки.

Если к этим доказательствам прибавить еще некоторое количество терпения, то большей частью удается преодолеть трудность положения и продолжать работу с более умеренной или трансформированной влюбленностью с целью открыть инфантильный выбор объекта и окружающие его фантазии.

Я, однако, хотел бы критически разобрать доводы и обсудить вопрос: говорим ли мы этим пациентке правду или необходимость заставляет нас прибегнуть к помощи недомолвок или искажений. Другими словами, действительно ли нельзя считать реальной влюбленность, проявляющуюся во время аналитического лечения?

Я полагаю, что мы сказали пациентке правду, но не всю, не думая о последствиях. Из наших обоих доводов первый - наиболее сильный. Участие сопротивления в любовном переносе - неоспоримо и очень значительно. Но ведь сопротивление не создало этой любви, оно находит ее уже готовой, только пользуется ею и преувеличивает ее проявление. И сопротивление также не лишает этот феномен характера чего-то настоящего. Второй наш довод - гораздо слабее; несомненно эта влюбленность представляет собою новое издание старых черт и воспроизводит инфантильные реакции. Но ведь это существенный признак всякой влюбленности. Не бывает влюбленности, не воспроизводящей инфантильный образец; именно то, что составляет навязчивый, напоминающий патологический характер влюбленности, происходит от ее инфантильной обусловленности. Любовь в переносе может быть в известной степени менее свободна, чем бывающее в жизни и называемое нормальным, яснее показывает зависимость от инфантильного образца, оказывается менее адаптируемой и модифицируемой, но это все и не самое важное.

По чему можно вообще узнать истинность любви? По тому ли, на что она способна, по пригодности ее к достижению любовной цели? В этом отношении любовный перенос не отстает, как кажется, ни от какой другой любви. Создается впечатление, что от нее можно всего добиться.

Итак, резюмируем: нет никакого основания оспаривать характер настоящей любви у влюбленности, проявляющейся во время аналитического лечения. Если она кажется так мало нормальной, то это вполне объясняется тем, что и обычная влюбленность, вне аналитического лечения, скорее напоминает ненормальные, чем нормальные душевные феномены. Но все же она отличается некоторыми чертами, укрепляющими за ней особое место. Она, во-первых, вызвана аналитическим положением, во-вторых, усилена сопротивлением, преобладающим в этом положении, и в-третьих, она в высокой степени не принимает во внимание реальности, она менее умна, меньше задумывается над последствиями, ослепленнее в оценке любимого человека, чем это допустимо в нормальной влюбленности. Но нельзя забывать, что именно эти, отступающие от нормы черты, составляют сущность влюбленности.

Для поведения врача решающей оказывается первая из трех упомянутых особенностей любовного переноса. Он вызвал эту влюбленность введением ее в аналитическое лечение для исцеления невроза; для него она является неизбежным результатом врачебного положения, подобно физическому обнажению больного или сообщению жизненно важной тайны. Отсюда для него несомненно, что он не должен извлекать из нее личных выгод. Готовность пациентки ничего в этом не меняет, а только взваливает всю ответственность на врача. Ведь больная, как он должен знать, не ожидала другого механизма исцеления. После счастливого преодоления всех трудностей она часто сознается в своей фантазии, с которой начала лечение: если она будет себя хорошо вести, то под конец получит в награду нежность врача.

Для врача соединяются этические и технические мотивы, чтобы удержать его от ответной любви; он не должен терять из виду поставленную себе цель, чтобы женщина, ограниченная инфантильной фиксацией в своей способности любить, получила возможность свободно распоряжаться этой чрезвычайно ценной и важной функцией, не истратив ее во время лечения, а сохранив ее для реальной жизни на тот случай, если бы жизнь после лечения предъявила к ней такие требования. Он не должен разыгрывать с ней сцены собачьих гонок, при которых как приз выставляется венок, сплетенный из колбасы, и которые какой-нибудь шутник портит тем, что бросает на ипподром отдельный кусок колбасы. Собаки бросаются на него и забывают о гонках и о венке, манящем вперед, к победе. Я не стану утверждать, что врачу всегда легко держаться в этих предписанных ему этикой и техникой пределах, в особенности для молодого и свободного еще мужчины такая задача может оказаться очень тяжелой. Несомненно, что половая любовь составляет одно из главных содержаний жизни, соединение душевного и физического удовлетворения в любовном наслаждении является самым высшим содержанием ее. Все люди, за исключением немногих чудаков-фанатиков, и устраивают соответственно свою жизнь, только в науке стесняются это признать. С другой стороны, для мужчины мучительна роль отвергающего и отказывающего, когда женщина ищет любви, и от благородной женщины, сознающейся в своей страсти, исходит, несмотря на невроз и сопротивление, несравненное очарование. Не грубо-чувственное требование пациентки составляет искушение, оно действует скорее отталкивающим образом, и нужна большая терпимость, чтобы считаться с этим как с естественным феноменом. Более тонкие и сдержанные проявления желания женщины скорее являются опасными и могут заставить забыть технику и врачебный долг ради прекрасного переживания.

И все-таки уступка для аналитика исключается. Как высоко он ни ценит любовь, он еще выше должен поставить случай, дающий ему возможность поддержать пациентку в решающий момент ее жизни. Она должна научиться у него преодолению принципа наслаждения, отказу от близкого и доступного, но социально недопустимого удовлетворения в пользу более далекого, может быть, вообще не вполне достоверного, но психологически и социально безупречного. Для этого преодоления она должна пройти через самые первые периоды своего душевного развития и на этом пути приобрести то увеличение душевной свободы, которой сознательная душевная деятельность - в систематическом смысле - отличается от бессознательной.

Таким образом, психоаналитическому терапевту приходится вести борьбу по трем направлениям: с самим собой против сил, старающихся свести его с аналитического уровня; вне анализа против противников, оспаривающих значение сексуальных влечений и запрещающих ему пользоваться ими в его научной технике; в анализе против пациентов, которые сначала держат себя как противники, а затем демонстрируют имеющую власть переоценку сексуальной жизни и хотят пленить врача своей неукротимой - в социальном отношении - страстностью.

Публика, об отношении которой к психоанализу я говорил вначале, воспользуется вышеизложенным о любовном переносе как предлогом, чтобы обратить внимание света на опасности этой терапевтической методики. Психоаналитик знает, что работает с самым взрывчатым материалом и что должен соблюдать такую же осторожность и совестливость, как химик. Но разве химику запрещались когда-либо работы с нужными, благодаря их действию, взрывчатыми веществами из-за связанной с ними опасности? Замечательно, что психоанализу приходится завоевывать все свободы, уже давно предоставленные другим видам врачебной деятельности. Я не стою за то, чтобы безобидные методы лечения были оставлены. Они вполне достаточны для некоторых случаев, и в конце концов, человеческое общество так же мало нуждается в furor sanandi, как в каком-либо другом фанатизме. Но мнение, что психоневрозы должны устраняться при помощи операции с безобидными средствами, объясняется жестокой недооценкой происхождения этих болезней и их практического влияния. Нет, во врачебных мероприятиях всегда наряду с «medicina» будет место и для «ferrum», и для «ignis», а потому останется необходимым и правильный неослабленный психоанализ, который не боится оперировать с самыми опасными душевными движениями и распоряжаться ими для блага больного.

Любовь в основе своей и теперь настолько же животна, какой она была испокон веков.
З. Фрейд

Фрейд был зол на человечество.
А. Белкин

В академической науке России психоанализ никогда не занимал существенного ни теоретического, ни практического места, а имеющиеся методологии никак не связаны с научным сообществом, отсюда непопулярность психоанализа как терапевтического метода. И. А. Задорожнюк пишет: «Статус психоанализа в России ограничен миссионерской деятельностью, что объединяет его с феминизмом. Духовные традиции русской культуры обладают институциональными особенностями, делающими непроницаемыми широкие социальные круги российского общества для феминистских идей, порождённых иным образцом эротических отношений».

А вот на Западе из всех эротических теорий ни одна не наделала столько шума в научных кругах и в общественном мнении, сколько теория австрийского психиатра Зигмунда Фрейда (1856-1939). Конец XIX века, викторианская эпоха в западной культуре любви преобладали иррационалистические концепции, акцентирующие внимание на бессознательных и иррациональных моментах в эросе. Этот вектор развития наиболее ярко проявился в психоанализе З.Фрейда и его последователей. Достаточно быстро психоанализ З.Фрейда становится доминирующей формой понимания феномена любви или, точнее, сексуальности. И на протяжении десятилетий он оставался ведущей теорией западной сексологии.

Революционную роль сыграло учение З.Фрейда о бессознательном, о его влиянии на сознание, об эротическом характере глубинных мотивов поведения. Тем самым его теория вторглась в "епархию" писателей, философов и церкви ломая устойчивое представление о единовластии разума в человеческой жизни.

Понимание его учения о любви лучше начать с объяснения З.Фрейдом природы невроза: основой невроза, является конфликт между "принципом удовольствия" и "принципом реальности", происходящий в психике человека. Когда конфликт достигает невыносимой остроты, человек от него "сбегает в болезнь", ищет в ней спасения от диктата реальности.

Как возникает этот конфликт? Каждый младенец от рождения совершенно бессознательно подчиняется в своем поведении "принципу удовольствия", купается в наслаждениях и стремится избегать неприятных ощущений. Он насквозь эротичен, не способен ни к какому самоограничению, он - совершенно безнравственный сластолюбец. Детская сексуальность связана, преимущественно, со ртом и анусом, а не с половыми органами, поскольку последние еще не достигли зрелости. (Именно учение о детской сексуальности вызвало наибольшее негодование и критику общественности: "Как можно ангельски невинное дитя представлять сладострастником?!") Со временем окружающая среда начинает неумолимо ограничивать детские "права" на удовольствия, принуждает считаться с требованиями внешнего мира. Таким образом, в противовес единовластному "принципу удовольствия" в психике начинает формироваться "принцип реальности" и вместе с ним - сфера сознания, человеческое "я". Под давлением внешней реальности человек вынужден отказываться от чисто "сексуального мышления", познавать законы реальности и приспосабливаться к ним.

Для взрослого человека, живущего в современном обществе, совершенно недопустимы те вольности, которые естественны для младенца. Однако "первичные позывы" к удовольствиям у взрослого не исчезли. Что же с ними стало? Они либо подавлены (т.е. вытеснены в бессознание, хотя и не ликвидированы), либо "окультурены", преобразованы в непрямые формы осуществления, изменены иногда почти до неузнаваемости (все равно как дерево в результате обработки становится совсем непохожим на него столом). В итоге "принцип реальности" берет верх над "принципом удовольствия", но последний не уходит в небытие. Первичные позывы сластолюбия, которые З.Фрейд обозначил собирательным термином "либидо" (лат. libido - влечение, желание, страсть), должны так или иначе - не прямо, так косвенно - получать удовлетворение. В противном случае, либидо уподобится пару в наглухо закрытом паровом котле. Грубое рассогласование между сознанием и бессознательным, между "хочу" и "нельзя" ведет к неврозу, неадекватным поведенческим реакциям.

З. Фрейд набрасывает следующий сценарий развития сексуальности человека. Первоначально, в детстве либидо не имеет соответствующего сексуального объекта (пока еще нет «примата», как говорит Фрейд, «генитальной зоны»), а «употребляется на другие несексуальные цели». Правда, в раннем детстве можно говорить о «зародышах сексуальной деятельности» (сосание груди матери). Поскольку в этот период либидо витает в состоянии напряжения, не прикреплено к объекту, оно временно может фиксироваться на любых объектах. Отсюда Фрейд делает принципиальный вывод, что предрасположение к отклоняющимся формам сексуального поведения «составляет общее первоначальное сексуальное предрасположение полового влечения человека, из которого в течение периода созревания развивается нормальное сексуальное поведение».

Самое раннее эмоциональное влечение ребенка к другим проявляется в виде "идентификации". Это - отождествление себя с кем-то, копирование кого-то любимого или, наоборот, нелюбимого, представление себя вместо кого-то отсутствующего или утраченного (например, отца, матери). "Идентификация, - замечает З.Фрейд, - между прочим, имеет своим следствием ограничение агрессии против человека, с которым идентифицируются; этого человека щадят и ему помогают".

По мнению З. Фрейда идентификация играет определенную роль в возникновении у человека "Эдипова комплекса", которому он придавал важное значение для понимания человеческого поведения. Маленький сын поначалу идентифицирует себя с отцом, видя в нем свой идеал. По отношению к любимой матери он хотел бы выполнять ту же роль, что и отец, но в таком случае само наличие отца препятствует осуществлению этого желания (у девочек соответственно все наоборот). Первоначально ребенок делает любимое лицо объектом своих еще неверно направленных сексуальных устремлений. В результате идентификация с отцом принимает враждебную окраску, отношение к отцу становится амбивалентным (двойственным): он одновременно и идеал, и соперник. "Амбивалентная установка к отцу и только нежное объектное стремление к матери является для мальчика содержанием простого позитивного "Эдипова комплекса". Разрушение "Эдипова комплекса" происходит путем "отказа" от матери как предмета любви в пользу отца, т.е. сын в конце концов "уступает" мать отцу. После этого может усилиться его идентификация либо с матерью, либо с отцом. Второй исход более желателен, так как сохраняет нежное отношение к матери и укрепляет мужество в характере мальчика. "Нежелательный" исход чаще бывает у девочек, чем у мальчиков. "Очень часто из анализа узнаешь, - писал З.Фрейд, - что после того как пришлось отказаться от отца как объекта любви, маленькая девочка развивает в себе мужественность и идентифицирует себя уже не с матерью, а с отцом, т.е. потерянным объектом".

Первая детская любовь, связанная с "Эдиповым комплексом", вытесняется из сознания в бессознание и продолжает существование в скрытом, "забытом" виде, а остаток любовных чувств проявляется уже только в нежной (а не сексуальной) форме. Нежное чувство - во всех его разнообразных проявлениях - является, по мнению З.Фрейда, преемником прежнего, вполне чувственного, влечения.

Это психоаналитическая (читай психиатрическая) версия эдиповой фазы развития ребенка, а вот что об этой фазе говорит современная психология. Первые явные проявления полового интереса у ребенка происходят в возрасте примерно 3-х лет и направлены на родителя противоположного пола. Так, например, мальчик "не по-детски" ревнует, когда папа оказывает знаки внимания маме, рвется в родительскую спальню, чтобы спать с мамой, а девочка демонстрирует папе свои наряды и умения, льнет к нему и пытается проводить с ним все время, пока он находится дома. В гармоничной семье, где есть папа и мама, которые любят не только своего ребенка, но и друг друга, происходит полноценное прохождение ребенком эдиповой фазы развития, что приводит к формированию личности наиболее полно адаптированной к реальностям взрослой половой жизни.

В неполных семьях или в семьях, где отношения между супругами лишены любви и взаимопонимания, недополучение наглядного примера, телесных и других ласк приводит к сложностям во взаимоотношениях с противоположным полом во взрослой личной жизни. В наш Клуб регулярно приходят письма с проблемами: , или полная противоположность... Есть и другие варианты взрослых проблем с пробелами в воспитании этой важной (а не важных фаз в детстве нет) эдиповой фазы:

В действительности полностью развившийся Эдипов комплекс, как он был описан Фрейдом, обнаруживает все эти тенденции: чрезмерные требования безусловной любви, ревность, собственническое отношение, ненависть вследствие отвержения, - которые характерны для невротической потребности в любви. В этих случаях Эдипов комплекс нельзя рассматривать как источник невроза, так как он сам является невротическим образованием.

З. Фрейд указывает два основных фактора, под влиянием которых развивается или нормальное сексуальное поведение, или отклоняющиеся его формы. Это, с одной стороны, пропущенные через сознание требования культуры (стыд, сострадание, отвращение, конструкции морали и авторитета и т.п.), с другой - выбор того или иного сексуального объекта (нормальное развитие идет, если таким объектом становятся гениталии субъекта противоположного пола). Так как сексуальное развитие представляет собой сложный и длительный процесс, то, как замечает З.Фрейд: «...всякий шаг на этом длинном пути развития может привести к месту фиксации (т.е. случайному, как оправданному, так и неоправданному культурой выбору сексуального объекта), всякая спайка этого запутанного сочетания может стать поводом к диссоциации полового влечения» - т.е. нарушению нормального развития. Это может быть неправильное воспитание в асоциальных, дисгармоничных семьях, неполноценное воспитание в неполных семьях, перепутывание пола в результате ошибочных акцентов и идеалов, влияние субкультуры, нарушения соматических структур и др.

Понятие любви, в трактовке З.Фрейда, - это обобщение всего того, что происходит от энергии первичных позывов (либидо), т.е. это - половая любовь с целью совокупления, а также любовь к себе, любовь родителей, любовь детей, дружба и общечеловеческая любовь. Он писал: "...Психоанализ научил нас рассматривать все эти явления как выражение одних и тех же побуждений первичных позывов..."

З. Фрейд считал, что все человеческие привязанности вытекают из одного общего источника – полового влечения, либидо. Он писал, что ядро того, что мы называем любовью, – это половая любовь, цель которой – половая близость.

...любовь в основе своей и теперь настолько же животна, какой она была испокон веков.
З.Фрейд.

В основе его работ лежит связь между любовью и сексуальностью. Любовь, по Фрейду, – иррациональное понятие, из которого исключено духовное начало. Любовь в теории сублимации, разработанной Фрейдом, низводится к первобытной сексуальности, являющейся одним из основных стимулов развития человека».
Д.псх.н. профессор Е.П. Ильин «Психология любви». Книга есть в нашей «Любовь, семья, секс и около…»

Либидо это не только сексуальные инстинктивные влечения, либидо представляет собой особую энергию, которая может трансформироваться, принимать разный вид; далее, либидо - это и определенное количество энергии, разное у разных людей. «У нас, пишет Фрейд,возникает представление об определенном количестве либидо, психически представленное, как мы говорили, Я - либидо, продукция которого, увеличение или уменьшение, распределение и сдвиг, должна дать нам возможность объяснить наблюдаемые психосексуальные феномены».

Но одновременно либидо - это и неосознаваемые желания, которые стремятся реализоваться, причем есть два важных условия такой реализации. Во-первых, либидо может реализоваться, если находит свой объект (Фрейд называет его то «сексуальный объект», то «объект-либидо»). Фрейд пишет, что исследование либидо «становится доступным только тогда, когда это либидо нашло психическое применение, чтобы привязаться к сексуальным объектам, т.е. превратиться в объект-либидо... Мы видим тогда, как либидо концентрируется на объектах, фиксируется на них или оставляет эти объекты, переходит с них на другие и с этих позиций направляет сексуальную деятельность индивида, которая ведет к удовлетворению, т.е. частичному временному потуханию либидо... будучи отнятым от объектов, либидо остается витающим в состоянии напряжения и, наконец, возвращается к «Я»...».

Второе условие реализации либидо - представление его в сознании (прохождение через сознание). Именно это условие является проводником социальных требований: одни бессознательные сексуальные желания (морально и культурно оправданные) допускаются сознанием, другие - нет. В последнем случае происходит или вытеснение этих желаний, как правило, с трансформацией в область патологии (неврозы и прочее), или их сублимация, т.е. выход и применение энергии либидо в других областях (например, в творчестве - научном, художественном, духовном).

Философский анализ теории любви Фрейда:
«В работах 3. Фрейда и В. Райха феномен любви в культуре рассматривается в контексте системы запретов. Запреты в психоанализе понимаются главной формой дистанции антропного феномена любви.
В концепции 3. Фрейда к двум типам влечения, новоевропейской философии добавлен третий, основанный на запрете желания, что способствует развитию различных форм сублимации.
Исходное положение концепции 3. Фрейда о сублимации раскрывает разрыв менаду самостью и ее стремлением. Это особенное положение переживания. 3. Фрейд полагает, что исходное желание запретно и его в культуре подменяет желание разрешенное. 3. Фрейд выделяет два уровня запрета желаний: первый препятствуют животному поведению человека, а второй представлен как ограничения в рамках конкретной культуры. Возможность разрыва между истинно желаемым и получаемым в рамках культуры - новое положение в переживаниях человека.
Зафиксирована разница между позициями 3. Фрейда и В. Райха. 3. Фрейд считает, что освобождение первичных желаний приведет к высвобождению животных и запретных желаний. Это положение принимает большинство его последователей. В. Райх считает, что природа человека добра, а источником зла является слой культуры, впитанный человеком. Он подавляет биологическую природу. Так разрыв желаний принимается обоими. 3. Фрейд исключает экстаз (любовь понимается им только как снятие напряжения и в этом аспекте подобна смерти) и специфическое единение-единство (любовь как внутреннее эгоистическое и изолированное от другого переживание). Дистанция сводится к культурному запрету и исключается из субъекта».
Д.филос.н О.И. Николина «Феномен любви в бытии человека»

Фрейд с самого начала относился к любви скептически и иронично.
Психоаналитик

«Рассуждения Фрейда на тему любви и нежности не дают нам ответа на вопрос: каким образом нежность вплетается в генитальную любовь. Половой акт не предполагает подавления сексуального стремления (наоборот, он является воплощением сексуального позыва), но откуда же в таком случае возникает нежность? Кроме того, Фрейд ничего не говорит об удовлетворенной сексуальности. Если нежность присутствует в генитальной любви, значит, она порождена вовсе не подавлением сексуального стремления, а какими-то иными причинами, и эти причины, по-видимому, совсем не сексуального характера. Анализ Сатти ясно показывает нам несостоятельность фрейдисткого подхода к этой проблеме. Об этом же свидетельствуют работы Рейка, Фромма, Дефореста и других ревизионистов фрейдизма. Адлер, например, уже в 1908 году пришел к выводу, что потребность в любви не может быть производной от сексуальной потребности»

«Свою «теорию» Фрейд создавал специально, чтобы объяснить ею неврозы, вот только сделать этого, она, как раз, и не смогла. Не сделала! Эти больные посещали психоаналитика десятилетиями, даже и тогда, когда те считали результаты такого «лечения», удовлетворительными. Эта «гипотеза» привела к тому, что случаи самоубийств больных, лечившихся у психоаналитиков, (включая самого Фрейда), сделались делом обычным. Не владея гипнозом, Фрейд решил «объяснять» больному его невроз, как проблему «подсознательно» исключительно сексуальную. Для этого и изобрёл теорию и метод: «пансексуализм» и «самоанализ». В клинике нервных болезней они не прижились потому, что ими нельзя было никого вылечить. И как ни бились фанаты с «анализом» и «секс-толкованием» снов, им так и не удалось объяснить, ни одного сексуального невроза, ни одного сексуального извращения, ни одного заболевания нервной системы. Ничего. Ноль… Врачи, убедившись в непригодности метода, его выбросили, после чего он и стал куском хлеба для «психоаналитиков» – людей менее щепетильных».
Владимир Иванов «Любовь и войны полов». Книга есть в нашей «Любовь, семья, секс и около…»

«Фрейд понимал сексуальность широко – как переживание и осуществление человеком своего либидо, т.е. сексуального влечения. Фрейд намеренно отказался от термина «эрос», настаивая на либидозном, т.е. из либидо вытекающем понимании секса. Таким образом расширялось и понятие сексуального. Либидо – это психофизическая основа не только любви в собственном смысле слова, но всего разнообразия тех привязанностей и влечений, которые в живом языке называются любовью в неспецифических и частных смыслах этого слова. Предлагая рассматривать либидо как фундаментальное основание всех человеческих устремлений, выражающихся не только в традиционно понимаемом сексуальном поведении, Фрейд усматривал своеобразное проявление либидо и в желании младенца припасть к материнской груди, и в творческом устремлении художника».

Невротическая любовь - это состояние, характеризующееся чувством влюблённости по отношению к кому-либо, омрачённое отсутствием взаимности. Такие состояния сопровождается ощущением неспособности свободно выразить в действиях свои чувства. В связи с этим, и развивается тревога. Возникает внутренний конфликт. Суть конфликта заключается в том, что одновременно существует острое желание выразить свои нежные чувства объекту любви и нелепая неспособность эти чувства проявить. Это вызывает напряженность и дискомфорт, что в свою очередь ещё дальше отдаляет от реализации своих намерений. Страдая от невозможности удовлетворить свои стремления, но испытывая острую в том необходимость, влюблённый, неосознанно переносит свои взаимоотношения в ту сферу духовности, где тревог не существует, т. е. в фантазии. Успокоившись и получив удовольствие в фантазийном предвкушении, тревога проходит. Появляется оптимизм в дальнейших отношениях. Однако оптимизм рушится при первой же неудачной попытке выразить те чувства, которые так легко и успешно изливались в фантазиях. Оптимизм сменяет снижение самооценки, удручённое состояние. Спасаясь от туч надвигающейся тревоги, происходит бегство в безоблачную фантазию, где всё возможно и всё разрешено. Чем чаще и глубже фантазийное предвкушение, тем более сложен и невыполним следующий реальный контакт. Кажущаяся безвыходность и неразрешимость проблемы проявляется в мрачности настроения. Невыполнимость их связана с тем, что возникает разнофазность этапов сближения. Один из партнёров, благодаря фантазиям и предвкушениям достиг более глубокого уровня взаимоотношений, другой же, ничего не зная и не переживая этих чувств, находится на поверхности и в начале сближения. В контексте этих аналитических размышлений должно всегда помнить о гениально описанных фазах сексуального сближения Зигмундом Фрейдом, которые и сегодня свежи и актуальны:

1-я. Фаза визуального контакта (а- созерцание из социального пространства, б- рассматривание из личного пространства).
2-я. Фаза вербального контакта (а- короткие полувопросы, полуутверждения о ничего не значащих событиях «не правда ли хорошая погода?!,», «вы случайно не на концерте сегодня были?», «понравился ли Вам концерт? Мне да, хотя впрочем…) и т.д. б- Фаза предметных флиртных бесед.
3-я. Сексуальная фаза (а-прикосновение к общедоступным местам, б-прикосновение к интимным местам). По мнению Зигмунда Фрейда, и с этим можно только согласиться, продуктивный контакт возможен только в том случае, если оба субъекта одновременно и вместе достигают определённой фазы. И скорость продвижения по этому пути естественна для обоих.

Это способ развития нормальной, физиологической любви. Любви одухотворённой, приносящей восторг, удовольствие. От такой любви рождаются и воспитываются счастливые и здоровые дети.

В невротической любви ситуация другая. Страдающий невротической любовью субъект значительный путь сближения проходит самостоятельно, в своих фантазиях. И готов к более тонкому и продвинутому контакту. Но эта готовность эфемерна, и пригодна лишь для фантазий, а реального контакта не происходило. Пытаясь, в очередной раз, предпринять попытку общения с точки его фантазийной фазы, его тело, не имеющее опыта предыдущих рефлексий, ещё не готовое к этому поступку, и перед неизвестностью отвечает дискомфортной скованностью. Развивается тревожная неуверенность. Ощущение несостоятельности в совершении действий предлагаемых его воспалённой фантазией только усиливает дискомфортную тревожность. Наступает отчаяние. И в попытке избавиться от тягостных переживаний происходит погружение в безотказные флиртные фантазии. Эти бесплодные фантазии всё больше и больше отдаляют от возможности простого человеческого контакта. Если же при попытке реального общения удается «переломить» тревожную напряжённость, то вместо непринуждённого общения, любовь, как в блендере взбивается с тревогой. И эта смесь продуцирует невнятные и непонятные для объекта любви междометия или срыв в грубость. И, бегство в «спасительные» фантазии. Сам же предмет любви, от подобного общения находится в состоянии эмоционального непонимания. И уже у предмета любви развивается дискомфортная тревожность и отторжение дальнейших притязаний. Ведь невротически влюблённый, в своих фантазиях оторван от действительности.

Он, находясь на более поздней фазе сексуального сближения и готов к достаточно сложным поведенческим реакциям, свойственным для этапа взаимоотношений достигнутого им. А предмет любви, не испытав начальных эмоциональных переживаний находится в начале пути. А это только мешает естественности взаимоотношений. Каждая неудачная попытка сближения лишь усложняет ситуацию для обоих. Для начала стоит рассмотреть механизмы формирования нормальной влюблённости. Каждое живое существо, в том числе и человек, постоянно находится под действием двух противоположно направленных биологических законов, выражающихся в инстинктах (Павловские «от» среды и «к» среде). Под действием закона сохранения индивида человек стремится защитить себя, отстаивая свои личные права и свободы, определяя свои границы в окружающей его среде и устанавливая в них свой порядок. Подчинение этому закону приводит к повышению уровня личного комфорта. Этот биологический закон эволюционно более древний, целью его является эгоистическое выживание существа (человека) пусть даже и ценой причинения вреда окружению. Так строя жилище, человек вырубает деревья, истребляет животных и многое другое.