Диктант возвращение с охоты. Марина Павлова

Контрольные диктанты. 10 - 11 классы

Необыкновенные дни

Воропаев вступил в Бухарест с ещё не зажившей раной, полученной им в бою за Кишинёв. День был ярок и, пожалуй, немного ветрен. Он влетел в город на танке с разведчиками и потом остался один. Собственно говоря, ему следовало лежать в госпитале, но разве улежишь в день вступления в ослепительно белый, кипящий возбуждением город? Он не присаживался до поздней ночи, а всё бродил по улицам, вступая в беседы, объяснял что-то или просто без слов с кем-то обнимался, и его кишинёвская рана затягивалась, точно излечиваемая волшебным зельем.

А следующая рана,случайно полученная после Бухареста, хотя и была легче предыдущей, но заживала необъяснимо долго, почти до самой Софии.

Но когда он, опираясь на палку, вышел из штабного автобуса на площадь в центре болгарской столицы и, не ожидая, пока его обнимут, сам стал обнимать и целовать всех, кто попадал в его объятия, что-то защемило в ране, и она замерла. Он тогда едва держался на ногах, голова кружилась, и холодели пальцы рук - до того утомился он в течение дня, ибо говорил часами на площадаях, в казармах и даже с амвона церкви, куда был внесён на руках. Он говорил о России и славянах, будто ему было не меньше тысячи лет.

***

Наступила тишина, слышно было только, как фыркали и жевали лошади да похрапывали спящие. Где-то плакал чибис и изредка раздавался писк бекасов, прилетавших поглядеть, не уехали ли непрошеные гости.

Егорушка, задыхаясь от зноя, который особенно чувствовался после еды, побежал к осоке и отсюда оглядел местность. Увидел он то же самое, что видел и до полудня: равнину, холмы, небо, лиловую даль. Только холмы стояли поближе, да не было мельницы, которая осталась далеко назади. От нечего делать Егорушка поймал в ьраве скрипача, поднёс его в кулаке к уху и долго слушал, как тот играл на своей скрипке. Когда надоела музыка, он погнался за толпой жёлтых бабочек, прилетавших к осоке на водопой, и сам не заметил, как очутился опять возле брички.

Неожиданно послышалось тихое пение. Песня, тихая, тягучая и заунывная, похожая на плач и едва уловимая слухом, слышалась то справа, то слева, то сверху, то из-под земли, точно над степью носился невидимый дух и пел. Егорушка оглядывался по сторонам и не понимал, откуда эта странная песня. Потом уже, когда он прислушался, ему стало казаться, что пела трава. В своей песне она, полумёртвая, уже погибшая, без слов, но жалобно и искренне убеждала кого-то, что она ни в чём не виновата, что солнце выжгло её понапрасну; она уверяла, что ей страстно хочется жить, что она ещё молода и была бы красивой, если бы не зной и не засуха. Вины не было, но она всё-таки просила у кого-то прощения и клялась, что ей невыносимо больно, грустно и жалко себя. (По А.П.Чехову) (241 слово)

***

Часто осенью я пристально следил за опадающими листьями, чтобы поймать ту незаметную долю секунды, когда лист отделяется от ветки и начинает падать на землю. Я читал в старых книгах о том, как шуршат падающие листья, но я никогда не слышал этого звука. Шорох листьев в воздухе казался мне таким же неправдоподобным, как рассказы о том, что весной слышно, как прорастает трава.

Я был, конечно, неправ. Нужно было время, чтобы слух, отупевший от скрежета городских улиц, мог отдохнуть и уловить очень чистые и точные звуки осенней земли.

Бывают осенние ночи, оглохшие и немые, когда безветрие стоит над чёрным лесистым краем.

Была такая ночь. Фонарь освещал колодец, старый клён под забором и растрёпанный ветром куст настурции.

Я посмотрел на клён и увидел, как осторожно и медленно отделился от ветки красный лист, вздрогнул, на одно мгновение остановился в воздухе и косо начал падать к моим ногам, чуть шелестя и качаясь. Впервые я услышал шелест падающего листа - неясный звук, похожий на детский шёпот.

Опасная профессия

В погоне за интересными кадрами фотографы и кинооператоры часто переходят границу разумного риска.

Не опасна, но почти невозможна в природе съёмка волков. Опасно снимать львов, очень опасно - тигров. Нельзя сказать заранее, как поведёт себя медведь - этот сильный и, вопреки общему представлению, очень подвижный зверь. На Кавказе я нарушил небезызвестное правило: полез в гору, где паслась медведица с медвежатами. Расчёт был на то, что, мол, осень и мать уже не так ревниво оберегает потомство. Но я ошибся... При щелчке фотокамеры, запечатлевшейдвух малышей, дремавшая где-то поблизости мать кинулась ко мне, как торпеда. Я понимал: ни в коем случае нельзя бежать - зверь бросится вслед. На месте оставшийся человек медведицу озадачил: она вдруг резко затормозила и, пристально поглядев на меня, кинулась за малышом.

Снимая зверей, надо, во-первых, знать их повадки и, во-вторых, не лезть на рожон. Все животные, исключая разве что шатунов-медведей, стремятся избегать встреч с людьми. Анализируя все несчастья, видишь: беспечность человека спровоцировала нападение зверя.

Издавна придуманы телеобъективы, чтобы снимать животных, не пугая их и не рискуя подвергнуться нападению, чаще всего - вынужденному. К тому же, непуганые животные, не подразумевающие о вашем присутствии, ведут себя естественно. Большинство выразительных кадров добыто знанием и терпением, пониманием дистанции, нарушать которую неразумно и даже опасно.

Путь к озеру

Утренняя заря мало-помалу разгорается. Скоро луч солнца коснётся по-осеннему оголённых верхушек деревьев и позолотит блестящее зеркало озера. А неподалёку располагается озеро поменьше, причудливой формы и цвета: воде в нём не голубая, не зелёная, не тёмная, а буроватая. Говорят, что этот специфический оттенок объясняется особенностями состава местной почвы, слой которой устилает озёрное дно.Оба эти озера объединены под названием Боровых озёр, как в незапамятные времена окрестили их старожили здешних мест. А к юго-востоку от Боровых озёр простираются гигантские болота. Это тоже бывшие озёра, зараставшие в течение десятилетий.

В этот ранний час чудесной золотой осени мы движемся к озеру с пренеприятным названием - Поганому озеру. Поднялись мы давно, ещё до рассвета, и стали снаряжаться в дорогу. По совету сторожа, приютившего нас, мы взяли непромокаемые плащи, охотничьи сапоги-болотники, приготовили дорожную еду, чтобы не тратить время на разжигание костра, и двинулись в путь.

Два часа пробирались мы к озеру, пытаясь отыскать удобные подходы. Ценой сверхъестественных усилий мы преодолели заросли какого-то цепкого и колючего растения, затем полусгнившие трущобы, и впереди показался остров. Не добравшись до лесистого бугра, мы упали в заросли ландыша, и его правильные листья, как будто выровненные неведомым мастером, придавшим им геометрически точную форму, защелестели у наших лиц.

В этих зарослях в течение получаса мы предавались покою. Поднимешь голову, а над тобой шумят верхушки сосен, упирающиеся в бледно-голубое небо, по которому движутся не тяжёлые, а по-летнему полувоздушные облачка-непоседы. Отдохнув среди ландышей, мы снова принялись искать таинственное озеро. Расположенное где-то рядом, оно было скрыто от нас густой порослью травы. (247 слов)

***

Сверхъестественные усилия, приложенные героем для преодоления разного рода дорожных препятствий, были ненапрасны: визит обещал быть отнюдь не безынтересным.

Едва Чичиков, пригнувшись, вступил в тёмные широкие сени, пристроенные кое-как, на него тотчас повеяло холодом, как из погреба. Из сеней он попал в комнату, тоже тёмную, с приспущенными шторами, чуть-чуть озарённую светом, не нисходящим с потолка, а восходящим к потолку из-под широкой щели, находящейся внизу двери. Распахнувши эту дверь, он наконец очутился в свету и был чрезмерно поражён представшим беспорядком. Казалось, как будто в доме происходило мытьё полов и все вещи снесли сюда и нагромоздили как попало. На одном столе стоял даже сломанный стул и здесь же - часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил причудливую паутину. Тут же стоял прислонённый боком к стене шкаф со старинным серебром, почти исчезнувшим под слоем пыли, графинчиками и превосходным китайским фарфором, приобретённым бог весть когда. На бюро, выложенном некогда прелестною перламутровою мозаикой, которая местами уже выпала и оставила после себя одни жёлтенькие желобки, наполненные клеем, лежало превеликое множество всякой всячины: куча испещрённых мелким почерком бумажек, накрытых мраморым позеленевшим прессом с ручкой в виде яичка наверху, какая-то старинная книга в кожаном переплёте с красным обрезом, лимон, весь ссохшийся, ростом не более лесного ореха, отломленная ручка давно развалившихся кресел, рюмка с какой-то непривлекательной жидкостьб и тремя мухами, прикрытая письмом, кусочек где-то поднятой тряпки да два пера, испачканные чернилами. В довершение престранного интерьера по стенам было весьма тесно и бестолково навешано несколько картин.

(По Н.В.Гоголю)

***

Вспоминаю с неизъяснимой радостью свои детские года в старинном помещичьем доме в средней полосе России.

Тихий, по-летнему ясный рассвет. Первый луч солнца через неплотно притворённые ставни золотит изразцовую печь, свежевыкрашенные полы, недавно крашенные стены, увешанные картинками на темы из детских сказок. Какие только переливающиеся на солнце краски здесь не играли! На синем фоне оживали сиреневые принцессы, розовый принц снимал меч, спеша на помощь возлюбленной, голубизной светились деревья в зимнем инее, а рядом расцветал весенний ландыш. А за окном набирает силу прелестный летний день.

В распахнутое настежь старенькое оконце врывается росистая свежесть ранних цветов пионов, светлых и нежных.

Низенький домишко, сгорбившись, уходит, врастает в землю, а над ним по-прежнему буйно цветёт поздняя сирень, как будто торопится своей бело-лиловой роскошью прикрыть его убожество.

По деревянным нешироким ступенькам балкончика, также прогнившего от времени и качающегося под ногами, спускаемся купаться к расположенной близ дома речонке.

Искупавшись, мы ложимся загорать неподалёку от зарослей прибрежного тростника. Через минуту-другую, задевая ветку густого орешника, растущего справа, ближе к песчаному склону, садится на деревце сорока-болтунья. О чём только она не трещит! Навстечу ей несётся звонкое щебетанье, и, нарастая, постепенно многоголосый птичий гомон наполняет расцвеченный по-летнему ярко сад.

Насладившись купанием, мы возвращаемся назад. Стеклянная дверь, ведущая с террасы, приоткрыта. На столе в простом глиняном горшочке букетик искусно подобранных, только что сорванных, ещё не распустившихся цветов, а рядом, на белоснежной полотняной салфетке, тарелка мёду, над которым вьются с ровным гудением ярко-золотистые труженицы-пчёлки.

Как легко дышится ранним утром! Как долго помнится это ощущение счастья, которое испытываешь лишь в детстве!

Величайшая святыня

Заботами милого друга я получил из России небольшую шкатулку карельской берёзы, наполненную землёй. Я принадлежу к людям, любящим вещи, не стыдящимся чувств и не боящимся кривых усмешек. В молодости это простительно и понятно: в молодости мы хотим быть самоуверенными, разумными и жестокими - редко отвечать на обиду, владеть своим лицом, сдерживать дрожь сердечную. Но тягость лет побеждает, и строгая выдержанность чувств уже не кажется лучшим и главнейшим. Вот сейчас таков, как есть, я готов и могу преклонить колени перед коробочкой с русской землёй и сказать вслух, не боясь чужих ушей: "Я тебя люблю, земля, меня родившая, и признаю тебя моей величайшей святыней".

И никакая скептическая философия, никакой умный космополитизм не заставит меня устыдиться моей чувствительности, потому что руководит мною любовь, а она не подчинена разуму и расчёту.

Земля в коробке высохла и превратилась в комочки бурой пыли. Я пересыпаю её заботливо и осторожно, чтобы не рассыпать зря по столу, и думаю о том, что из всех вещей человека земля всегда была и самой любимой, и близкой.

Ибо прах ты - и в прах обратишься.

(По М.А.Осоргину)

Роза

Ранним утром, едва забрезжил рассвет, я возвращался в знакомые места нехожеными тропами. В дали, неясной и туманной, мне уже мерещилась картина родного села. Торопливо ступая по некошеной траве, я представлял, как подойду к своему дому, покосившемуся от древности, но по-прежнему приветливому и дорогому. Мне хотелось поскорее увидеть с детства знакомую улицу, старый колодец, наш палисадник с кустами жасмина и роз.

Погружённый в свои воспоминания, я незаметно приблизился к околице и, удивлённый, остановился в начале улицы. На самом краю села стоял ветхий дом, нисколько не изменившийся с тех пор, как я отсюда уехал. Все эти годы, на протяжении многих лет, куда бы меня ни забросила судьба, как бы далеко ни был от этих мест, я всегда неизменно носил в своём сердце образ родного дома, как память о счастье и весне...

Наш дом! Он, как и прежде, окружён зеленью. Правда, растительности тут стало побольше. В центре палисадника разросся большой розовый куст, на котором расцвела нежная роза. Цветник запущен, сорные травы сплелись на вросших в землю клумбах и дорожках, никем не расчищенных и уже давно не посыпанных песком. Деревянная решётка, далеко не новая, совсем облезла, рассохлась и развалилась.

Крапива занимала целый угол цветника, словно служила фоном для нежного бледно-розового цветка. Но рядом с крапивой была роза, а не что иное.

Роза распустилась в хорошее майское утро; когда она раскрывала свои лепестки, утренняя роса оставила на них несколько слезинок, в которых играло солнце. Роза точно плакала. Но вокруг всё было так прекрасно, так чисто и ясно в это весеннее утро...

***

Позади большого дома был старый сад, уже одичавший, заглушённый бурьяном и кустарником. Я прошёлся по террасе, ещё крепкой и красивой; сквозь стеклянную дверь видна была комната с паркетным полом, должно быть, гостиная; старинное фортепиано, да на стенах гравюры в широких рамах из красного дерева - и больше ничего. От прежних цветников уцелели одни пионы и маки, которые поднимали из травы свои белые и ярко-красные головы; по дорожкам, вытягиваясь, мешая друг другу, росли молодые клёны и вязы, уже ощипанные коровами.Было густо, и сад казался непроходимым, но это только вблизи дома, где ещё стояли тополя, сосны и старые липы-сверстницы, уцелевшие от прежних аллей, а дальше за ними сад расчищали для сенокоса, и тут уже не парило, паутина не лезла в рот и в глаза, подувал ветерок; чем дальше вглубь, тем просторнее, и уже росли на просторе вишни, сливы, раскидистые яблони и груши такие высокие, что даже не верилось, что это груши. Эту часть сада арендовали наши городские торговки, и сторожил её от воров и скворцов мужик-дурачок, живший в шалаше.

Сад, всё больше редея, переходя в настоящий луг, спускался к реке, поросшей зелёным камышом и ивняком; около мельничной плотины был плёс, глубокий и рыбный, сердито шумела небольшая мельница с соломенною крышей, неистово квакали лягушки. На воде, гладкой, как зеркало, изредка ходили круги, да вздрагивали речные лилии, потревоженные весёлою рыбой. Тихий голубой плёс манил к себе, обещая прохладу и покой.

Зорянка

Бывает, что в бору у какой-нибудь золотисто-рыжей сосны из белого соснового тела выпадет сучок. Пройдёт год или два, и эту дырочку оглядит зорянка - маленькая птичка точно такого же цвета, как кора у сосны.Эта птичка натаскает в пустой сучок пёрышек, сенца, пуха, прутиков, выстроит себе тёплое гнёздышко, выпрыгнет на веточку и запоёт. И так начинает птичка весну.

Через какое-то время, а то и прямо тут, вслед за птичкой, приходит охотник и останавливается у дерева в ожидании вечерней зари.

Но вот певчий дрозд, с какой-то высоты на холме первый увидев признаки зари, просвистел свой сигнал. На него отозвалась зорянка, вылетела из гнезда и, прыгая с сучка на сучок всё выше и выше, оттуда, сверху, тоже увидала зарю и на сигнал певчего дрозда ответила своим сигналом. Охотник, конечно, слышал сигнал дрозда и видел, как вылетела зорянка, он даже заметил, что зорянка, маленькая птичка, открыла клювик, но, что она пикнула, он просто не слышал: голос маленькой птички не дошёл до земли.

Птицы уже славили зарю наверху, но человеку, стоящему внизу, зари не было видно. Пришло время - над лесом встала заря, охотник увидел: высоко на сучке птичка свой клювик то откроет, то закроет. Это зорянка поёт, зорянка славит зарю, но песни не слышно. Охотник всё-таки понимает по-своему, что птичка славит зарю, а отчего ему песни не слвшно - это оттого, что она поёт, чтобы славить зарю, а не чтобы самой славиться перед людьми.

И вот мы считаем, что, как только человек станет славить зарю, а не зарёй сам славиться, так и начинается весна самого человека. Все наши настоящие любители-охотники, от самого маленького и простого человека до самого большого, только тем и дышат, чтобы прославить весну. И сколько таких хороших людей есть на свете, и никто из них ничего хорошего не знает о себе, и так все привыкнут к нему, что никто и не догадывается о нём, как он хорош, что он для того только и существует на свете, чтобы славить зарю и начинать свою весну человека.

***

Разгоралась заря, становилось свежо, и мне пора было собираться в дорогу. Пройдя через густые камышовые заросли, пробравшись сквозь чащобу склонённого ивняка, я вышел на берег речонки и быстро отыскал свою плоскодонную лодку. Перед отплытием я проверил содержимое своего холщового мешочка. Всё было на месте: банка свиной тушёнки, копчёная и тушёная рыба, буханка чёрного хлеба, сгущённое молоко, моток крепкой бечёвки и немало других вещей, нужных в дороге.

Отъехав от берега, я отпустил вёсла, и лодку тихо понесло по течению. Через три часа за поворотом реки показались отчётливо видные на фоне свинцовых туч у горизонта золочёные купола церкви, но до города, по моим расчётам, было ещё неблизко.

Пройдя несколько шагов по мощёной улице, я решил починить давно уже промокавшие сапоги, или чёботы. Сапожник был молодцеватым мужчиной цыганской наружности. Что-то необыкновенно привлекательное было в чётких движениях его мускулистых рук.

Утолив голод в ближайшем кафе, где к моим услугам оказались свекольный борщок, печёнка с тушёной картошкой и боржом, я отправился бродить по городу. Моё внимание привлекла дощатая эстрада, где развевались разноцветные флажки. Жонглёр уже закончил своё выступление и поклонился. Его сменила веснушчатая танцовщица с рыжеватой чёлкой и жёлтым шёлковым веером в руках. Оттанцевав какой-то танец, напоминавший чечётку, она уступила место клоуну в звёздчатом трико. Но бедняга был лишён таланта и совсем не смешон со своими ужимками и прыжками.

Обойдя за полчаса чуть ли не весь городишко, я расположился на ночёвку на берегу реки, укрывшись старым непромокаемым плащом.

Нет необходимости заучивать все группы вводных слов, просто выделите другим шрифтом или другим цветом ключевые слова. Еще раз подчеркните, что вводные слова на письме выделяются запятыми. Затем выполните работу с текстами. После этого предложите каждому участнику составить свои предложения с вводными словами и, используя мяч, поиграйте в кругу в УРазговор с вводными словамиФ. Первый участник называет предложение с вводным словом и бросает мяч другому участнику. Тот придумывает свое предложение с вводными словами так, чтобы по смыслу оно продолжало предыдущее предложение. Таким образом составляется рассказ.

Работа с текстами. Запись собственных предложений с вводными словами.

Итоговый диктант. Предлагаемый вашему вниманию текст рассчитан на тех, кому знакома программа средней школы по русскому языку. Для учеников средней школы мы используем более простые тексты, тем не менее, включающие все изученные до этого момента правила. Во время нашего курса перед началом диктанта мы обычно выполняем простое упражнение УКонцентрация - расслаблениеФ. Сначала напрягите мышцы, сожмите руки в кулаки и положите вытянутые руки на парту перед собой. Сидите очень прямо, чувствуя, как напряжены мышцы. Затем расслабьтесь, разожмите пальцы и опустите руки вниз. Почувствуйте покой и уверенность. Теперь возьмите ручку и слушайте первое предложение текста

После охоты

В безветренную предыюльскую пору по извивающейся тропинке мы возвращались с охоты. У каждого за плечом был холщовый мешочек, наполненный добычей, которую мы настреляли в течение нескольких часов. Охота была удивительно удачной, поэтому нас не расстраивало то, что четырех подстреленных уток собака не смогла разыскать. Обессилев от ходьбы, мы прилегли у поваленной березы, покрытой какой-то вьющейся зеленью. Не на расстеленной скатерти, а на шелковистом мху, чуть-чуть высеребренном паутинкой, разложили мы дорожные яства. Среди них были купленные продукты и не купленные в магазине домашние изделия. Маринованные грибы, прожаренная колбаса, печеный картофель, вывалянный немного в золе, и глоток напитка, настоянного на каком-то снадобье, кажутся вкусными на свежем воздухе самому изысканному гурману. Трудно сравнить с чем-нибудь то очарование и наслаждение, которое испытываешь, когда лежишь на берегу безымянной речонки в лесной чащобе.

Изредка беседу нарушает жужжание насекомых: оводов и комаров. Легкий ветерок едва-едва теребит травы. Сквозь ветки деревьев виднеется голубое небо, а на сучочках кое-где держатся золоченые листочки. В мягком воздухе разлит пряный запах. Вдалеке неожиданно появились свинцовые тучи, блеснула молния. К счастью, вблизи оказалась избушка лесника - низкий бревенчатый домик.

Но вот отблистали молнии, яростный ливень сначала приостановил, а потом и совсем прекратил свою трескотню.

К последнему занятию мы готовим специальные листы с перечнем сделанных ошибок (см. стр.61) и, по возможности, индивидуальные листы с текстами для каждого участника с учетом допущенных им ошибок (если они только есть).

Незаконченная метафора УДождьФ.

Дождь идет уже который день. Целый день сидишь дома и смотришь в окно. Там мутной пеленой стоит стена дождя. Делать нечего. Да и не хочется ничего делать. Дождь затопил всю землю, сравнял горы и долины, леса и поля, города и пустыни. Ничего нет вокруг, кроме дождя. Дождь сверху, дождь снизу, целое море дождя кругом.Сяду-ка я в лодочку, и пусть дождь несет меня куда захочет. А я посмотрю, что еще на земле дождем не залито осталось. Сказано - сделано. Распахнул окно, перекинул ногу через подоконник, а лодочка под окном уже плавает. Плывет лодочка, подо мной качается. Хорошо, делать ничего не нужно, все само происходит. Тут я призадумался: УКак это так само происходит Это же черт знает что произойти может! А как же тогда яФ Огляделся вокруг - ничего нет, только в лодочке весла лежат. Ну и стал я этими веслами грести. Вот только куда - не знаю. Вдруг волны вспенились и стала из глубины подниматься огромная рыба. Все, думаю, сейчас съест. Или не съест Интересно, какие в этом дожде рыбы живут Первое, что мне ясно стало, что рыбы здесь живут очень большие.Второе - что они говорящие. Потому что как вынырнула рыба, так сразу и стала со мной разговаривать. Выспрашивать, кто я, откуда и куда плыву, как в школе учусь, кем быть собираюсь. Только я на некоторые вопросы ей ответить хотел, на те, на которые сам ответ знал, а она хвостом махнула и уплыла. Даром что большая, наверное, думает, что и так все знает. Зачем тогда спрашивает

Поплыл я дальше. Тут и дождь потише стал, солнышко выглянуло. Чудно - с одной стороны от меня дождь стеной, а с другой солнышко светит. А я между ними. Куда захочу, туда и поверну.Стал я думать - может, лучше все время на солнышке плыть Тепло, хорошо, загар опять же. Э, нет, так и до солнечного удара недалеко. Да и то сказать, на той части дождевого моря, где солнышко, все вокруг ясно и пусто. Далеко-далеко видно, а ничего не видать. Нет ничего. Может, думаю, в дождевой стороне тоже ничего не видать, да мало ли с чем встретиться можно. Решил плыть туда. И правда, чувствую, что оно все ближе и ближе. Интересно, какое оно и что с ним делать можно...Ф

Предложите участникам группы (разумеется, если осталось больше 10 минут до окончания занятий) написать, что случилось дальше.

Прежде, чем начать рассказывать одну из заключительных метафор курса, вы, конечно, проверили действие положительного аудиального якоря на начало занятий Кстати, есть люди, которые очень успешно пользуются на своих занятиях пространственными и кинестетическими якорями для обучения. Мы уже говорили, что опытные учителя интуитивно разделяют то место в классе, из которого они объясняют новый материал, и то место, из которого они дисциплинируют класс. Говорили мы и об опасности наложения этих пространств. Если это возможно, устанавливайте положительные якоря в ходе всего процесса обучения, особенно при изучении словарных слов. И тогда за 10-15 минут вы добьетесь того, что дают несколько уроков. Небольшой случай может подтвердить это заявление. Во время подготовки к изложению на доску часто выписывают слова, которые могут вызвать особые трудности при написании. По собственному опыту мы знаем, какое разочарование испытывает учитель, обнаружив затем ошибки именно в этих словах. В восьмом классе был мальчик (вообще-то, не единственный, испытывавший подобные трудности), который сильно затруднялся в запоминании текста, включавшего слова с непроверяемыми буквами. Он верил, что сможет запомнить эти слова, но результат был более чем скромным. Когда он рассказывал, какое УтяжелоеФ чувство он испытывает, запоминая эти слова, я дотронулась до его левой руки и сказала, подражая его интонации: ФЭто правда тяжелое чувство, не так лиФ Он кивнул. Затем я изменила позу и спросила: ФПрежде чем возникло это чувство, что тебе нравилось делатьФ Он поднял голову, затем взглянул на меня, затем поднял глаза вверх влево и сказал: ФЯ люблю бальные танцы. На последнем конкурсе наша пара заняла второе местоФ. Я спросила, были ли у него дни, когда он получал от занятий особое удовольствие. Он улыбнулся и сказал: ФДа, хотя сначала я волновался, тогда на конкурсе мне все удавалосьФ.

В этот момент он сидел прямо, голова была приподнята, он улыбался. Я спросила: ФНеужели правдаФ Он широко улыбнулся и сказал: ФКонечно, правда!Ф Пока он это говорил, я протянула руку, дотронулась до его правой руки и сказала: ФОтлично, я уверена, что это было чудесное чувство!Ф Чтобы усилить положительный якорь, я попросила его описать, что именно он чувствовал внутри, и где это приятное чувство находилось. Он дотронулся до верхней части груди чуть слева и сказал: ФЗдесь очень теплоФ. В этот момент я снова коснулась его правой руки и повторяла прикосновение, пока он продолжал описывать, что он чувствовал, как выглядел, и какая музыка звучала (он отвечал на мои вопросы). УТебе нравится снова вспоминать об этом и испытывать такие приятные чувстваФ- спросила я. Он, продолжая улыбаться, кивнул. Затем я коснулась его левой руки и попросила напрячься и вспомнить, как он чувствовал себя до этого на уроке. Он некоторое время продолжал улыбаться, глядя перед собой, затем на мгновение опустил глаза вниз и снова поднял голову. УЯ не могу вспомнить, как это было. Мне трудно это сделатьФ. Проверив таким образом разрушение старого якоря, я решила проверить положительный якорь. Дотронувшись до правой руки мальчика, я спросила: ФЯ убеждена, что второе переживание гораздо приятнееФ Его ответа просто не требовалось. Затем я коснулась левой руки: ФТы действительно предпочитаешь второе чувствоФ Его лицо изменилось, взгляд опустился, и он проговорил: ФДа, мне уже гораздо спокойнее думать об этомФ. И я снова вернулась к положительному якорю. Затем некоторое время мы работали, чтобы разместить словарные слова на стенах танцевального зала. И когда он представлял себя танцующим, он мог видеть их. В этот момент я одновременно касалась его рук (УнейтрализацияФ якорей). Несколько мгновений он выглядел растерянным, а затем устроился поудобнее и удивленно сказал: ФМогу сказать, что словарные слова не такая уж гадостьФ.

Если вы определили негативное состояние и установили якорь, помните, что при установке положительного якоря выбирается равное по мощности или более сильное позитивное переживание. Иногда может понадобиться два-три положительных якоря. Для реагирования разным людям требуется разный промежуток времени: кто-то мгновенно начинает улыбаться, стоит коснуться положительного якоря, кому-то может понадобиться несколько секунд. Дайте время и понаблюдайте, как это происходит. И еще, пожалуй, самое важное. Без этого почти невозможно добиться нужного результата. Ставьте якоря только тогда, когда вы знаете, что такое РАППОРТ и умеете поддерживать его в процессе коммуникации.

В нашей практике были случаи, когда учителя жаловались, что им трудно взаимодействовать с некоторыми учениками в классе. Первое, чему им необходимо было научиться, - это установка и поддержание раппорта. Довольно часто он возникает незаметно, как бы сам по себе. Но если отношения между учеником и учителем нарушены, то установление раппорта - сверхзадача учителя. Поэтому, если вы хотите быть эффективными, позвольте себе получить удовольствие от умения легко устанавливать и поддерживать раппорт. Гораздо более сложным является установление и поддержание раппорта со всей группой. Но об этом мы расскажем в другой истории.

Итак, наконец обещанная метафора.

Может быть, не вся история, которую ты сейчас слушаешь, покажется тебе очень важной. Забавно, как разные части внутри нас выбирают, что им сейчас особенно интересно И прежде чем я закончу рассказывать, ты поймешь, что заинтересовало тебя больше всего.

Эту историю рассказал мне много лет назад один мальчик, с которым мы сидели за одной партой. Он очень любил собирать цветные стеклышки. У него была целая пригоршня неизвестно где найденных цветных осколков. Он выкладывал из них красивые узоры или просто пересыпал из руки в руку. А у меня было маленькое карманное зеркальце, в которое я частенько тайком смотрелась на уроке.

Однажды учительница задала нам раскрасить карту звездного неба и сказала: ФНарисуйте и сравните рисунок с тем, что существует в реальностиФ. И мой сосед нарисовал на темно-синем фоне яркие звездочки, надписав каждое созвездие, потому что у его брата была отличная книга по астрономии. Здесь было созвездие Большая Медведица и Полярная звезда, созвездие Волосы Вероники и многое другое. Все небо было как на ладони.

А вечером он вышел погулять с собакой, случайно поднял голову вверх и увидел темное звездное небо, которое кружилось над его головой. Оно сверкало миллионами звезд, названий которых он не знал. И чем больше он смотрел, тем сильнее ему казалось, что звезды движутся. И некоторые складывались в созвездия. Он даже нашел Полярную звезду и ковш Большой Медведицы. И многие созвездия, нарисованные на его карте, он не узнавал. И тогда он понял, что скажет завтра в школе: ФКарта не всегда похожа на реальность, которая больше любой картыФ.

Дома, удобно устроившись в кресле, он начал ждать, когда придет мама. Он не заметил, как задремал. Удивительно, как часто самое интересное происходит с нами во сне! Ему снилось, как летом он был на море и ходил на пляж. Ноги утопали в теплом песке, спину пекло солнце, кричали чайки, и волны с шипением набегали на берег. И ему захотелось сделать что-нибудь, и он решил построить замок из мокрого песка. Он брал горсти теплого мокрого песка одну за другой, и они медленно стекали капля за каплей между пальцами. Одна горсть песка, другая, третья... И с помощью воды и прикосновений пальцев он придавал песку форму, пока под его руками песок не превратился в высокий замок. И тогда он обошел замок вокруг, а кто-то сказал: ФЭтим можно гордитьсяФ. И он подумал: ФЕсли волны смоют его, я смогу сделать новый, потому что я знаю, как это делатьФ. И он закрыл глаза и поднял голову. Перед ним возникла картинка. Море, небо, берег и его замок. И он подумал: ФТеперь я знаю, как сохранить это в памяти навсегда. Нужно просто поднять голову и увидетьФ.

Когда домой вернулась мама, она держала в руках какую-то странную вещь. Это был калейдоскоп - горстка цветных стеклышек, зеркальце и пластмассовая трубочка. УЭто тебе, - сказала она. - Знаешь, цветные стеклышки, зеркала и трубочки известны уже много столетий. Для одних они существуют сами по себе, а для других служат материалом для создания фантастических узоров и многоцветных образов, которые открывает перед ними калейдоскоп. Вместе они преображают мирФ. И она протянула ему подарок. Это действительно был калейдоскоп.

Теперь можете раздать диктанты, и пусть каждый поработает со своими ошибками, используя стратегию орфографии и индивидуальные тексты. Затем можете еще раз выполнить упражнение УКруг совершенства.Ф Завершая курс занятий, попросите каждого подумать некоторое время (ровно столько, сколько ему понадобится) и сказать, Укак это былоФ, на что для него было похожа работа на этих занятиях. Предложите начинать свой, возможно, короткий, а может быть, и длинный, рассказ словами: ФЭто было подобно тому, как если бы...Ф (Или просто УЭто было подобно...Ф) Вы знаете, что рамка Укак если быФ является очень эффективной. Это упражнение (на самом деле, это ни что иное, как составление индивидуальных метафор) проводится в общем кругу, включающем, конечно, и ведущего.

ЗАВЕРШЕНИЕ.

Завершая эту работу, я приглашаю вас, но не упрашиваю, попытаться использовать то, о чем вы прочитали. Каждый день делайте на своих уроках что-нибудь новое и неожиданное и расширяйте свою карту, продолжая это делать! Пусть она станет еще ярче, полнозвучнее и богаче. Используйте новое. Я верю, что это будет поддерживать вас.

Pages: | | ... |

КОНТРОЛЬНЫЙ ДИКТАНТ.

Егорушка.

Егорушка послушал немного, и ему стало казаться, что от заунывной, тягучей песни воздух сделался душнее, жарче и неподвижнее… (220 слов) (По А.П.Чехову)

Правописание безударных гласных в корне слова, проверяемых ударением. Правописание гласных, не проверяемых ударением. Правописание н и нн в прилагательных; окончаний сущ-ных; неопределенных местоимений с - то ; наречий; не и ни с разными частями речи; производных предлогов; частицы бы с другими словами.

Знаки препинания в сложносочиненном и сложноподчиненном предложениях с несколькими придаточными. Знаки препинания при однородных членах предложения (с повторяющимися союзами и с обобщающим словом); при обособленных определениях, выраженных прилагательными и причастными оборотами; при сравнительных оборотах.

АДМИНИСТРАТИВНАЯ

письменная контрольная работа

по русскому языку (диктант)

в 11 классе

(«нулевой» срез).

Егорушка.

Егорушка, задыхаясь от зноя, который особенно чувствовался теперь после еды, побежал к осоке, отсюда оглядел местность. Увидел он то же самое, что видел и до полудня: равнину, холмы, небо, лиловую даль. Из – за скалистого холма возвышался другой, пошире; на нем лепился небольшой поселок из пяти – шести дворов. Около изб не было видно ни людей, ни деревьев, ни теней, точно поселок задохнулся в горячем воздухе и высох. От нечего делать Егорушка поймал в траве скрипача.

Неожиданно послышалось тихое пение. Где- то не близко пела женщина. Песня, тихая, тягучая и заунывная, похожая на плач и едва уловимая слухом, слышалась то справа, то слева, то сверху, то из – под земли, точно над степью носился невидимый дух и пел. Егорушка оглядывался и не понимал, откуда эта странная песня. Потом же, когда он прислушался, ему стало казаться, что это пела трава. В своей песне она, полумертвая, уже погибшая, без слов, но жалобно и искренне убеждала кого – то, что она ни в чем не виновата, что солнце выжгло ее понапрасну; она уверяла, что ей страстно хочется жить, что она еще молода и была бы красивой, если бы не зной и не засуха; вины не было, но она все – таки просила у кого – то прощения и клялась, что ей невыносимо больно, грустно и жалко себя.

Егорушка послушал немного, и ему стало казаться, что от заунывной, тягучей песни воздух сделался душнее, жарче и неподвижнее…(220 слов) (По А.П.Чехову)

ГРАММАТИЧЕСКИЕ ЗАДАНИЯ.

    Выполните разбор слов по составу: странная, солнце, послушал

    Выполните фонетический разбор слов: Егорушка, пение.

    Произведите синтаксический разбор предложения.

От нечего делать Егорушка поймал в траве скрипача.

АДМИНИСТРАТИВНАЯ

письменная контрольная работа

по русскому языку (диктант)

в 11 классе

(«нулевой» срез).

С самого раннего детства и до глубокой старости вся жизнь человека непрерывно связана с языком.

Ребенок еще не научился как следует говорить, а его слух уже ловит журчание бабушкиных сказок, материнской колыбельной песенки. Но ведь сказки и прибаутки – это язык.

Подросток идет в школу. Юноша шагает в институт или университет. Сквозь живые беседы учителей, сквозь страницы сотен книг впервые видится ему отраженная в слове необъятно сложная Вселенная. Через слово он впервые узнает о том, что еще не видели его глаза.

Новый человек роднится с древними мыслями, с теми, что сложились в головах людей за тысячелетия до его рождения. Сам он приобретает возможность обращаться к правнукам, которые будут жить спустя века после его кончины. И все это благодаря языку.

И вы, и я, и каждый из нас – все мы постоянно думаем. А можно ли думать без слов?

Все, что люди совершают в мире действительно человеческого, совершается при помощи языка. Нельзя без него работать согласованно, совместно с другими. Без его посредства немыслимо ни на шаг двинуть вперед науку, технику, ремесла, искусство.

ГРАММАТИЧЕСКИЕ ЗАДАНИЯ.

    Выписать ключевые слова текста.

    Подобрать синонимы и антонимы к словам:

радостная –

АДМИНИСТРАТИВНАЯ

письменная контрольная работа

по русскому языку (диктант)

в 11 классе

Искусство Возрождения.

ГРАММАТИЧЕСКИЕ ЗАДАНИЯ:

АДМИНИСТРАТИВНАЯ

письменная контрольная работа

по русскому языку (диктант)

в 11 классе

Искусство Возрождения.

Новым в искусстве Возрождения было то, что представления о божестве и небесных силах уже не трактуются как непостижимая тайна и, главное, это искусство проникнуто верой в человека, в силу его разума, творческих возможностей.

Искусство стремилось не только наполнить церкви и дворцы, но и найти себе место на городских площадях, перекрестках улиц, на фасадах домов и в их интерьерах. Трудно было найти человека, равнодушного к искусству. Князья, купцы, ремесленники, духовенство, монахи были нередко людьми, сведущими в искусстве, заказчиками и покровителями художников.

Развитию искусства немало способствовало то, что в больших городах скопились быстро нажитые богатства. Но легкий успех не портил даже самых падких до славы и наживы художников, так как строгие основы цеховой организации художественного труда были еще сильны. Молодежь проходила обучение, работая в качестве подручного у зрелого мастера, поэтому художники так хорошо знали ремесло. Произведения искусства выполнялись бережно и любовно. Даже в тех случаях, когда на них не лежит отпечаток таланта или гения, нас неизменно восхищает прекрасное мастерство.

(Из энциклопедии юного художника) (168 слов)

ГРАММАТИЧЕСКИЕ ЗАДАНИЯ:

    Выберите из текста сложноподчиненное предложение и выполните синтаксический разбор.

    Выпишите словосочетания с наиболее часто встречающимся в тексте словом.

Первое полугодие

1 четверть

КОНТРОЛЬНЫЙ ДИКТАНТ.

Когда мальчика усадили, он как будто несколько успокоился. Несмотря на странное ощущение, переполнившее все его существо, он все же стал различать отдельные звуки. Темные ласковые волны неслись по – прежнему неудержимо, и ему казалось, что они проникают внутрь его тела. Но теперь они приносили с собой то яркую трель жаворонка, то тихий шелест распустившейся березки, то чуть слышные всплески реки. Ласточка свистела легким крылом, описывая невдалеке причудливые круги, звенели мошки.

Но мальчик не мог схватить этих в их целом, не мог соединить их. Они как будто падали, проникая в темную головку, то тихие, неясные, то громкие, яркие, оглушающие. По временам они толпились одновременно, неприятно смешиваясь в непонятную дисгармонию.

А ветер с поля все свистел в уши, и мальчику казалось, что волны бегут быстрее и их рокот застилает все остальные звуки. И по мере того, как звуки тускнели, в грудь мальчика вливалось ощущение какой – то щекочущей истомы. Лицо подергивалось ритмически пробегавшими по нему переливами; глаза то закрывались, то открывались опять, брови тревожно двигались, и во всех чертах пробивался вопрос, тяжелое усилие мысли и воображения. Не окрепшее еще и переполненное новыми ощущениями сознание начинало изнемогать: оно еще боролось с нахлынувшими со всех сторон впечатлениями, стремясь устоять среди них, слить их в одно целое и таким образом овладеть ими, победить их.

Но задача была не по силам темному мозгу ребенка, которому недоставало для этой работы зрительных представлений.

Мальчик тихо застонал и откинулся назад на траву. Мать быстро повернулась к нему и тоже вскрикнула; он лежал на траве в глубоком обмороке. (245 слов) (По В.Г.Короленко)

Правописание предлогов, союзов, частиц.

Правописание гласных и согласных в корне слова; гласной в суффиксах глаголов. Правописание наречий.

Знаки препинания при однородных членах предложения; в предложениях с обособленными членами; в сложноподчиненном и бессоюзном сложном предложениях. Знаки препинания в сложном предложении с разными видами связи.

КОНТРОЛЬНЫЙ ДИКТАНТ.

Чехов в пути.

(И.Степанов)

3 четверть

КОНТРОЛЬНЫЙ ДИКТАНТ.

Чехов в пути.

Уже немало мучительных дорожных неудобств и огорчений было пережито, но нигде не приходилось видеть такой тяжелой дороги, такого непролазного распутья, как между Томском и Красноярском. Здесь вместе с ямщиками без отдыха пришлось воевать с холодом, весенней слякотью, колоссальными разливами рек, грязными ямами. Сколько раз ломалась повозка! Сколько нужно было сидеть на берегу разных рек под дождем, холодом, ветром и тратить дни и ночи на ожидания паромов и лодок. А как было невесело слазить с повозки и в валенках шлепать по ледяным лужам, грязи, ругаться, не спать по двадцать четыре и тридцать часов кряду, питаться одним хлебом и чаем и даже в уездных городах Сибири голодать, ибо в лавках нельзя было добыть ни колбасы, ни сыру, ни мяса и даже селедки.

Недостатка в жизненных наблюдениях у него никогда не было. Впечатления отроческих и юношеских лет не забылись, и он как художник сумел их расширить, тонизировать и благодаря этому, сидя

на Малой Дмитровке в Москве, мог писать по 120 – 130 рассказов в год. А вот в дороге с трудом успевал лишь вести дорожный дневник, посылать короткие письма родным и небольшие корреспонденции Суворину для «Нового времени».

Белесый туман низко полз по земле. Сумрачно было в безмолвствующем океане холодной тайги. Стужа неумолимо донимала, и уже казалось, что лето в Сибири никогда не настанет.

Тоскливо было глядеть на безобразную дорогу, которую будто

какая – то чудовищная черная оспа всю исковыряла, еще тоскливее было думать, что эта убийственная для людей и лошадей дорога – единственная ниточка, по которой тянется из Европы в Сибирь цивилизация. (250 слов)

(И.Степанов)

АДМИНИСТРАТИВНАЯ

годовая контрольная работа

по русскому языку (диктант)

в 11 классе

Прошел еще один день, и гусар совсем оправился. Он был чрезвычайно весел, без умолку шутил с Дунею, то со смотрителем, насвистывал песни, разговаривал с проезжими, вписывая их подорожные в почтовую книгу, и так полюбился доброму смотрителю, что на третье утро жаль было ему расстаться с любимым своим постояльцем. День был воскресный; Дуня собиралась к обедне. Гусару подали кибитку. Он простился с смотрителем и с Дунею и вызвался довезти ее до церкви, которая находилась на краю деревни. Дуня стояла в недоумении.

«Что же ты боишься? – сказал ей отец, - ведь его высокоблагородие не волк и тебя не съест: прокатись – ка до церкви». Дуня села в кибитку подле гусара, слуга вскочил на облучок, ямщи свистнул, и лошади поскакали.

Бедный смотритель не понимал, каким образом мог он сам позволить своей Дуне ехать вместе с гусаром, как нашло на него ослепление и что тогда было с его разумом. Не прошло и получаса, как сердце его начало ныть, и беспокойство овладело им до такой степени, что он не утерпел и пошел сам к обедне.

(А.С.Пушкин. Станционный смотритель) (172 слова)

ГРАММАТИЧЕСКИЕ ЗАДАНИЯ:

    Найдите в тексте устаревшие слова и дайте им толкование.

    Разберите по составу слова: довезти, третье, постояльцем, ослепление, позволить.

    Выберите предложение с различными видами связи и выполните синтаксический разбор.

Мы возвращались с охоты, на которую отправились с самого утра. Охота вышла неудачна. Около болот, на которые мы возлагали большие надежды, мы встретили компанию охотников, которые объявили нам, что дичь распугана. Нам удалось отправить на тот свет трех куликов и одного утенка — вот и всё, что выпало на долю десятка охотников. В конце концов у одной из амазонок разболелись зубы, и мы должны были поспешить обратно. Возвращались мы прекрасной дорогой по полю, на котором желтели снопы недавно сжатой ржи, в виду угрюмых лесов... На горизонте белели графская церковь и дом. Вправо от них широко расстилалась зеркальная поверхность озера, влево темнела Каменная Могила... — Какая ужасная женщина! — шептала мне Наденька всякий раз, когда Ольга равнялась с нашим шарабаном. — Какая ужасная! Она столько же зла, сколько и красива... Давно ли вы были шафером на ее свадьбе? Не успела она еще износить с тех пор башмаков, как ходит уже в чужом шелку и щеголяет чужими бриллиантами... Не верится даже этой странной и быстрой метаморфозе... Если уж у нее такие инстинкты, то была бы хоть тактична и подождала бы год, два... — Торопится жить! Ждать некогда! — вздохнул я. — А знаете, что делается с ее мужем? — Говорят, пьянствует... — Да... Папа третьего дня был в городе и видел, как он откуда-то ехал на извозчике. Голова, знаете ли, набок, шапки нет, на лице грязь... Погиб человек! Бедность, говорят, страшная: есть нечего, за квартиру не заплачено. Бедная девочка Саша по целым дням сидит не евши. Папа описал всё это графу... Но ведь вы знаете графа! Он честный, добрый, но не любит задумываться и рассуждать. «Я, говорит, пошлю ему сто рублей». Взял и послал... Я думаю, что большего оскорбления нельзя было нанести Урбенину, как послать ему денег... Он оскорбится этой графской подачкой и станет пять еще больше... — Да, граф глуп, — сказал я. — Он мог бы послать эти деньги через меня и от моего имени. — Он не имел права посылать ему денег! Имею ли я право кормить вас, если я вас душу и вы меня ненавидите? — Это правда... Мы умолкли и задумались... Мысль о судьбе Урбенина была для меня всегда тяжела; теперь же, когда перед моими глазами гарцевала погубившая его женщина, эта мысль породила во мне целый ряд тяжелых мыслей... Что станется с ним и с его детьми? Чем в конце концов кончит она? В какой нравственной луже кончит свой век этот тщедушный, жалкий граф? Возле меня сидело существо, единственно порядочное и достойное уважения... Двух только людей знал я в нашем уезде, которых я в силах был любить и уважать, которые одни только имели право отвернуться от меня, потому что стояли выше меня... Это были Надежда Калинина и доктор Павел Иванович... Что ожидало их? — Надежда Николаевна! — сказал я ей. — Сам того не желая, я причинил вам немало зла и менее, чем кто-либо имею право рассчитывать на вашу откровенность. Но, клянусь вам, никто не поймет вас так, как я пойму. Ваше горе — мое горе, ваше счастье — мое счастье... Если я задам вам сейчас вопрос, то не заподозрите в нем праздное любопытство. Скажите мне, моя дорогая, зачем вы позволяете этому пигмею графу приближаться к вам? Что вам мешает гнать его от себя и не слушать его гнусных любезностей? Ведь его ухаживанья не делают чести порядочной женщине! Зачем вы даете повод этим сплетницам ставить ваше имя рядом с его именем? Наденька поглядела на меня своими ясными глазами и, словно прочитав на моем лице искренность, весело улыбнулась. — Что же они говорят? — спросила она. — Они говорят, что ваш папенька и вы ловите графа и что граф, в конце концов, натянет вам нос. — Не знают они графа, а потому так и говорят! — вспыхнула Наденька. — Бесстыдные сплетницы! Они привыкли видеть в людях одно только дурное... Хорошее недоступно их пониманию! — А вы нашли в нем хорошее? — Да, я нашла! Вы первый должны были бы знать, что я не допустила бы его к себе, если бы не была уверена в его честных намерениях! — Стало быть, у вас дело дошло уже до «честных намерений»? — удивился я. — Скоро... А на что вам сдались его честные намерения? — Вы хотите знать? — спросила она, и глаза ее заблистали. — Те сплетницы не лгут: я хочу выйти за него замуж! Не стройте удивленной физиономии и не улыбайтесь! Вы скажете, что выходить не любя нечестно и прочее, что уже тысячу раз было сказано, но... что же мне делать? Чувствовать себя на этом свете лишнею мебелью очень тяжело... Жутко жить, не зная цели... Когда же этот человек, которого вы так не любите, сделает меня своею женою, то у меня уже будет задача жизни... Я исправлю его, я отучу его пить, научу работать... Взгляните на него! Теперь он не похож на человека, а я сделаю его человеком. — И так далее и так далее, — сказал я. — Вы сбережете его громадное состояние, будете творить благие дела... Весь уезд будет благословлять вас и видеть в вас ангела, ниспосланного на утешение несчастных... Вы будете матерью и воспитаете его детей... Да, великая задача! Умная вы девушка, а рассуждаете, как гимназист! — Пусть моя идея никуда не годится, пусть она смешна и наивна, но я живу ею... Под влиянием ее я стала здоровей и веселей... Не разочаровывайте же меня! Пусть я сама разочаруюсь, но не теперь, а когда-нибудь... после, в далеком будущем... Оставим этот разговор! — Еще один нескромный вопрос: вы ждете предложения руки? — Да... Судя по его записке, которую я сегодня получила от него, судьба моя решится вечером... сегодня... Он пишет мне, что имеет сказать что-то очень важное... От моего ответа, пишет он, будет зависеть счастье всей его жизни... — Спасибо за откровенность, — сказал я. Смысл записки, полученной Наденькой, для меня был ясен. Бедную девушку ожидало гнусное предложение... Я порешил избавить ее от него. — Мы уже приехали к нашему лесу, — сказал граф, поравнявшись с нашим шарабаном. — Не желаете ли, Надежда Николаевна, устроить привал? И, не дожидаясь ответа, он захлопал в ладоши и скомандовал громким, дребезжащим тенорком: — Прива-а-ал! Мы расположились на опушке леса. Солнце спряталось за деревья, крася в золотистый пурпур одни только верхушки самых высоких ольх да играя на золотом кресте видневшейся вдали графской церкви. Над нашими головами залетали встревоженные кобчики и иволги. Кто-то из мужчин выстрелил и еще более встревожил пернатое царство. Поднялся неугомонный птичий концерт. Этот концерт имеет свою прелесть весною и летом, но, когда в воздухе чувствуется приближение холодной осени, он раздражает нервы и напоминает о скором перелете. Из чащи потянуло вечернею свежестью. Носы дам посинели, и зябкий граф стал потирать руки. Как нельзя более кстати запахло самоварной гарью и зазвякала чайная посуда. Одноглазый Кузьма, пыхтя и путаясь в высокой траве, притащил ящик с коньяком. Мы принялись греться. Продолжительная прогулка на свежем, прохладном воздухе действует на аппетит лучше всяких аппетитных капель. После нее балык, икра, жареные куропатки и прочая снедь ласкают взоры, как розы в раннее весеннее утро. — Ты сегодня умен, — сказал я графу, отрезывая себе кусок балыка. — Умен, как никогда. Трудно распорядиться умнее... — Это мы вместе с графом распоряжались! — захихикал Калинин, мигнув глазом на кучеров, таскавших из шарабанов кульки с закуской, вина и посуду. — Пикничок выйдет на славу... К концу шампанея будет... Лицо мирового на этот раз лоснилось таким довольством, как никогда. Не думал ли он, что в этот вечер его Наденьке будет сделано предложение? Не для того ли он припас и шампанского, чтобы поздравить молодых? Я пристально взглянул на его физиономию, но, по обыкновению, не прочел ничего, кроме бесшабашного довольства, сытости и тупой важности, разлитой во всей его солидной фигуре. Мы весело набросились на закуски. К съедобной роскоши, лежавшей перед нами на коврах, отнеслись безучастно только двое: Ольга и Наденька Калинина. Первая стояла в стороне и, облокотившись о задок шарабана, неподвижно и молча глядела на ягдташ, сброшенный на землю графом. В ягдташе ворочался подстреленный кулик. Ольга следила за движением несчастной птицы и словно ждала ее смерти. Надя сидела рядом со мною и безучастно глядела на весело жевавшие рты. «Когда же всё это кончится?» — говорили ее утомленные глаза. Я предложил ей бутерброд с икрой. Она поблагодарила и положила его в сторону. Очевидно, ей было не до еды. — Ольга Николаевна! Вы же чего не садитесь? — крикнул граф Ольге. Ольга не ответила и продолжала стоять неподвижно, как статуя, и глядеть на птицу. — Какие есть бессердечные люди, — сказал я, подходя к Ольге. — Неужели вы, женщина, в состоянии равнодушно созерцать мучения этого кулика? Чем глядеть, как он корчится, вы бы лучше приказали его добить. — Другие мучаются, пусть и он мучается, — сказала Ольга, не глядя на меня и хмуря брови. — Кто же еще мучается? — Оставь меня в покое! — прохрипела она. — Я не расположена сегодня говорить ни с тобой... ни с твоим дураком графом! Отойди от меня прочь! Она вскинула на меня глазами, полными злобы и слез. Лицо ее было бледно, губы дрожали. — Какая перемена! — сказал я, поднимая ягдташ и добивая кулика. — Какой тон! Поражен! Совсем поражен! — Оставь меня в покое, говорят тебе! Мне не до шуток! — Что же с тобой, моя прелесть? Ольга окинула меня взором снизу вверх и отвернулась. — Таким тоном разговаривают с развратными и продажными женщинами, — проговорила она. — Ты меня такой считаешь... ну и ступай к тем, святым!.. Я здесь хуже, подлее всех... Ты, когда ехал с этой добродетельной Наденькой, боялся глядеть на меня... Ну, и иди к ним! Чего же стоишь? Иди! — Да, ты здесь хуже и подлее всех, — сказал я, чувствуя, как мною постепенно овладевает гнев. — Да, ты развратная и продажная. — Да, я помню, как ты предлагал мне проклятые деньги... Тогда я не понимала значения их, теперь же понимаю... Гнев овладел всем моим существом. И этот гнев был так же силен, как та любовь, которая начинала когда-то зарождаться во мне к девушке в красном... Да и кто бы, какой камень, остался бы равнодушен? Я видел перед собою красоту, брошенную немилосердной судьбою в грязь. Не были пощажены ни молодость, ни красота, ни грация... Теперь, когда эта женщина казалась мне прекрасней, чем когда-либо, я чувствовал, какую потерю в лице ее понесла природа, и мучительная злость на несправедливость судьбы, на порядок вещей наполняла мою душу... В минуты гнева я не умею себя сдерживать. Не знаю, что бы еще пришлось Ольге выслушать от меня, если бы она, повернувшись ко мне спиной, не отошла. Она тихо направилась к деревьям и скоро скрылась за ними... Мне казалось, что она заплакала... — Вы, милостивые государыни и милостивые государи! — услышал я речь Калинина. — В сей день, в который мы все соединились для... для того, чтоб объединиться... Мы здесь все в сборе, все между собою знакомы, все веселимся и этим давно желанным объединением нашим мы обязаны не кому другому, как нашему светилу, звезде нашей губернии... Вы, граф, не конфузьтесь... Дамы понимают, о ком я говорю... Хе-хе-хе!.. Ну-с, будем продолжать... Так как всем этим мы обязаны нашему просвещенному и юному... юному... графу Карнееву, то предлагаю выпить сей тост за... Но кто-то едет! Кто это? К опушке, где мы сидели, по направлению от графской усадьбы катила коляска... — Кто бы это мог быть? — удивился граф, направляя свой бинокль в сторону коляски. — Гм... странно... Это, должно быть, проезжие... Ах, нет! Я вижу рожу Каэтана Казимировича... С кем это он? И граф вдруг вскочил, как ужаленный... Лицо его покрылось смертельною бледностью, из рук выпал бинокль. Глаза его забегали, как у пойманной мыши, и, словно прося о помощи, останавливались то на мне, то на Наде... Не все уловили его смущение, потому что внимание большинства было отвлечено приближавшейся коляской. — Сережа, поди сюда на минутку! — зашептал он, хватая меня под руку и отводя в сторону. — Голубчик, умоляю тебя, как друга, как лучшего из людей... Ни вопросов, ни вопрошающих взглядов, ни удивления! Всё расскажу после! Клянусь, что ни одна йота не останется для тебя тайной... Это такое несчастье в моей жизни, такое несчастье, что и выразить тебе не могу! Всё узнаешь, а теперь без вопросов! Помоги мне! Между тем коляска была всё ближе и ближе... Наконец она остановилась, и глупая тайна нашего графа стала достоянием уезда. Из коляски, пыхтя и улыбаясь, вылез Пшехоцкий, облеченный в новый чечунчовый костюм. За ним ловко выпрыгнула молодая дама, лет 23-х. Это была высокая стройная блондинка с правильными, но несимпатичными чертами лица и с синими глазами. Я помню только эти синие, ничего не выражающие глаза, напудренный нос, тяжелое, но роскошное платье и несколько массивных браслетов на обеих руках... Я помню, что запах вечерней сырости и пролитого коньяка уступил свое место пронзительному запаху каких-то духов. — Как вас здесь много! — проговорила незнакомка ломаным русским языком. — Должно быть, очень весело! Здравствуй, Алексис! Она подошла к Алексису и подставила ему свою щеку. Граф быстро чмокнул и тревожно взглянул на своих гостей. — Моя жена, рекомендую! — забормотал он. — А это, Созя, мои хорошие знакомые... Гм... Кашель у меня. — А я только что приехала! Каэтан говорит мне: отдохни! Но я говорю, зачем мне отдыхать, если я всю дорогу спала! И я лучше поеду на охоту! Оделась и поехала... Каэтан, где мои сигареты? Пшехоцкий подскочил к блондинке и подал ей золотой портсигар. — А это — брат моей жены... — продолжал граф бормотать, указывая на Пшехоцкого. — Да помоги же мне! — толкнул он меня под локоть. — Выручи, ради бога! Говорят, что с Калининым сделалось дурно и что Надя, желая помочь ему, не могла подняться с места. Говорят, что многие поспешили сесть в свои экипажи и уехать. Я всего этого не видел. Помню, что я пошел в лес, и, ища тропинки, не глядя вперед, направился, куда ноги пойдут.

На ногах моих висели куски липкой глины, и весь я был в грязи, когда вышел из лесу. Вероятно, мне приходилось перепрыгивать через ручей, но обстоятельства этого я не помню. Словно меня сильно избили палками, до того я чувствовал себя утомленным и замученным. Нужно было отправиться в графскую усадьбу, сесть на Зорьку и ехать. Но я этого не сделал, а отправился домой пешком. Не мог я видеть ни графа, ни его проклятой усадьбы.

........................................................................

Дорога моя лежала по берегу озера. Водяное чудовище уже начинало реветь свою вечернюю песню. Высокие волны с белыми гребнями покрывали всю громадную поверхность. В воздухе стояли гул и рокот. Холодный, сырой ветер пронизывал меня до костей. Слева было сердитое озеро, а справа несся монотонный шум сурового леса. Я чувствовал себя с природой один на один, как на очной ставке. Казалось, весь ее гнев, весь этот шум и рев были для одной только моей головы. При других обстоятельствах я, быть может, ощутил бы робость, но теперь я едва замечал окружавших меня великанов. Что гнев природы был в сравнении с той бурей, которая кипела во мне?

........................................................................

Придя домой, я не раздеваясь повалился в постель. — Опять, бесстыжие глаза, в озере в одёже купался! — заворчал Поликарп, стаскивая с меня мокрую и грязную одежу. — Опять, наказание мое! Еще тоже благородный, образованный, а хуже всякого трубочиста... Не знаю, чему там в ниверситете вас учили. Я, не вынося ни человеческого голоса, ни лица, хотел крикнуть на Поликарпа, чтоб он оставил меня в покое, но слово мое застряло в горле. Язык был так же обессилен и изнеможен, как и всё тело. Как это ни мучительно было, но пришлось позволить Поликарпу стащить с меня всё, даже измокшее нижнее белье. — И хоть бы повернулся! — ворчал мой слуга, ворочая меня с боку на бок, как маленькую куклу. — Завтра же расчет! Ни-ни... ни за какие деньги! Будет с меня, дурака! Чтобы мне провалиться, ежели останусь! Свежее, теплое белье не согрело и не успокоило меня. Я дрожал и от гнева и от страха до того сильно, что у меня стучали зубы. Страх был необъяснимый... Не пугали меня ни привидения, ни выходцы из могил, ни даже портрет моего предшественника, Поспелова, висевший над моей головой. Он не спускал с меня своих безжизненных глаз и, казалось, мигал ими, но меня нимало не коробило, когда я глядел на него. Будущее мое было не прозрачно, но все-таки можно было с большею вероятностью сказать, что мне ничто не угрожает, что черных туч вблизи нет. Смерть не скоро, болезни мне были не страшны, личным несчастьям я не придавал значения... Чего же я боялся и отчего стучали мои зубы? Не был мне понятен и мой гнев... «Тайна» графа не могла разозлить меня так сильно. Мне не было дела ни до графа, ни до его женитьбы, которую он скрыл от меня. Остается объяснить тогдашнее состояние моей души нервным расстройством и утомлением. Иное объяснение мне не под силу. По уходе Поликарпа я укрылся с головой, намереваясь уснуть. Было темно и тихо... Беспокойно ворочался в своей клетке попугай, да доносилось мерное постукивание стенных часов из Поликарповой комнаты, во всем же остальном царили мир и тишина. Физическое и душевное утомление взяли свое, и я стал засыпать... Я чувствовал, как с меня постепенно спадала какая-то тяжесть, как ненавистные образы сменялись в сознании туманом... Помню, я даже начинал видеть сон. Снилось мне, что в светлое зимнее утро шел я по Невскому в Петербурге и от нечего делать засматривал в окна магазинов. На душе моей было легко, весело... Некуда было спешить, делать было нечего — свобода абсолютная... Сознание, что я далеко от своей деревни, от графской усадьбы и сердитого, холодного озера, еще более настраивало меня на мирный, веселый лад. Я остановился у самого большого окна и стал рассматривать женские шляпки... Шляпки были мне знакомы... В одной из них я видел Ольгу, в другой Надю, третью я видел в день охоты на белокурой голове внезапно приехавшей Сози... Под шляпками заулыбались знакомые физиономии... Когда я хотел им что-то сказать, они все три слились в одну большую, красную физиономию. Эта сердито задвигала своими глазами и высунула язык... Кто-то сзади сдавил мне шею... — Муж убил свою жену! — крикнула красная физиономия. Я вздрогнул, вскрикнул и, как ужаленный, вскочил с постели... Сердце мое страшно билось, на лбу выступил холодный пот. — Муж убил свою жену! — повторил попугай. — Дай же мне сахару! Как вы глупы! Дурак! — Это попугай... — успокоил я себя, ложась в постель. — Слава богу... Слышался монотонный ропот... То о кровлю стучал дождь... Тучи, которые я видел на западе, когда шел по берегу озера, заволокли теперь всё небо. Слабо блеснула молния и осветила портрет покойного Поспелова... Над самой моей головой прогремел гром... «Последняя гроза за это лето», — подумал я. Вспомнилась мне одна из первых гроз... Точно такой же гром гремел когда-то в лесу, когда я первый раз был в домике лесничего... Я и девушка в красном стояли тогда у окна и глядели на сосны, которые освещала молния... В глазах прекрасного создания светился страх. Она сказала мне, что мать ее умерла от молнии и что она сама жаждет эффектной смерти... Хотелось бы ей одеться так, как одеваются богатейшие аристократки уезда. Она чуяла, что к ее красоте шла роскошь наряда. И, сознавая свое суетное величие, гордая им, она хотела бы взойти на Каменную Могилу и там эффектно умереть. Мечта ее сб. . . . . . хотя и не на Камен. . . . Потеряв всякую надежду уснуть, я поднялся и сел на кровати. Тихий ропот дождя постепенно обращался в сердитый рев, который я так любил, когда душа моя была свободна от страха и злости... Теперь же этот рев казался мне зловещим. Удар грома следовал за ударом. — Муж убил свою жену! — каркнул попугай... Эта была последняя его фраза... Закрыв в малодушном страхе глаза, я нащупал в темноте клетку и швырнул ее в угол... — Черти бы тебя взяли! — крикнул я, услышав звон клетки и писк попугая... Бедная, благородная птица! Полет в угол не обошелся ему даром... На другой день его клетка содержала в себе холодный труп. За что я убил его? Если его любимая фраза о муже, убившем свою жену, напомн. . . . . . . Мать моего предшественника, Поспелова, уступая мне квартиру, взяла с меня деньги за всю обстановку, даже за фотографические изображения не знакомых мне людей. Но она ни копейки не взяла с меня за дорогого попугая. Накануне своего отъезда в Финляндию она всю ночь прощалась со своей благородной птицей. Я помню всхлипыванья и причитыванья, которыми сопровождалось это прощанье. Помню слезы, с которыми она просила меня сберечь ее друга до ее возвращения. Я дал ей честное слово, что ее попугай не пожалеет о том, что познакомился со мною. И не сдержал я этого слова. Я убил птицу. Воображаю, что сказала бы старуха, если бы узнала о судьбе своего крикуна! Кто-то осторожно постучался в мое окно. Домишко, в котором я жил, стоял по дороге одним из крайних, и стук в окно приходилось мне слышать нередко, в особенности в дурную погоду, когда проезжие искали ночлега. На сей раз стучались ко мне не проезжие. Пройдя к окну и дождавшись, когда блеснет молния, я увидел темный силуэт какого-то высокого и тонкого человека. Он стоял перед окном и, казалось, ежился от холода. Я отворил окно. — Кто здесь? Что нужно? — спросил я. — Сергей Петрович, это я! — услышал я жалобный голос, каким говорят сильно иззябшие и испуганные люди. — Это я! К вам, мой дорогой! В жалобном голосе темного силуэта узнал я, к своему великому удивлению, голос моего друга, доктора Павла Ивановича. Посещение «щура», ведущего регулярную жизнь и ложащегося спать раньше двенадцати, было непонятно. Что могло заставить его изменить своим правилам и явиться ко мне в два часа ночи да вдобавок еще в такую ужасную погоду? — Что вам нужно? — спросил я, послав в глубине души нежданного гостя к чёрту. — Извините, голубчик... Я хотел постучать в дверь, но ваш Поликарп, наверное, спит теперь, как мертвец. Я решился постучать в окно. — Да что вам нужно? Павел Иваныч подошел ближе к моему окну и забормотал что-то непонятное. Он дрожал и походил на пьяного. — Я вас слушаю! — сказал я, теряя терпение. — Вы... вы, я вижу, сердитесь, но... если бы вы знали всё, что случилось, то вы перестали бы сердиться на также пустяки, как прерванный сон и визит не в пору... Не до сна теперь! Господи боже мой! Жил я на свете три десятка и только впервые сегодня так страшно несчастлив! Я несчастлив, Сергей Петрович! — Ах, да что же случилось? И какое мне дело? Я сам еле стою на ногах... Не до людей мне! — Сергей Петрович! — проговорил «щур» плачущим голосом, протягивая в потемках к моему лицу мокрую от дождя руку. — Честный человек! Друг мой! И засим я услышал мужской плач. Плакал доктор. — Павел Иваныч, идите домой! — сказал я после некоторого молчания. — Сейчас я не могу с вами говорить... Я боюсь и своего и вашего настроения. Мы не поймем друг друга... — Дорогой мой! — проговорил доктор умоляющим голосом. — Женитесь на ней. — Вы с ума сошли! — сказал я, захлопывая окно... После попугая доктор был второй пострадавший от моего настроения. Я не пригласил его в комнату и захлопнул перед его носом окно. Две грубые, неприличные выходки, за которые я вызвал бы на дуэль даже женщину. Но кроткий и незлобный «щур» не имел понятия о дуэли. Он не знал, что значит сердиться. Минуты через две блеснула молния, и я, взглянув на окно, увидел согнувшуюся фигуру моего гостя. Поза его на этот раз была просительная, выжидательная, как у нищего, стерегущего милостыню. Он ждал, вероятно, что я прощу его и позволю ему высказаться. К счастью, во мне зашевелилась совесть. Мне стало жаль себя, жаль, что природа всадила в меня столько жесткости и мерзости! Низкая душа моя была такой же кремень, как и мое здоровое тело... Я подошел к окну и открыл его. — Войдите в комнату! — сказал я. — Некогда!.. Каждая минута дорога! Бедная Надя отравилась, и врачу нельзя отходить от нее... Едва удалось спасти бедняжку... Это ли не несчастье? И вы можете не слушать, захлопывать окно? — Она жива все-таки? — Все-таки... Таким тоном не говорят о несчастных, мой хороший друг! Кто бы мог подумать, что эта умная, честная натура захочет расстаться с жизнью из-за такого субъекта, как граф? Нет, друг мой, к несчастью людей, женщины не могут быть совершенны! Как бы ни была умна женщина, какими бы совершенствами она ни была одарена, в ней все-таки сидит гвоздь, мешающий жить и ей и людям... Возьмем хоть Надю... Ну к чему она это сделала? Самолюбие и самолюбие! Болезненное самолюбие! Чтобы уколоть вас, она задумала выйти за этого графа... Не нужно ей было ни его денег, ни знатности... Ей нужно было только удовлетворить свое чудовищное самолюбие... И вдруг неудача!.. Вы знаете, что приехала его жена... Оказывается, что этот развратник женат... А еще тоже говорят, что женщины выносливы, что они умеют терпеть лучше мужчин!.. Где же тут выносливость, если такая жалкая причина заставляет хвататься за фосфорные спички? Это не выносливость, а суетность! — Вы простудитесь... — То, что я видел сейчас, хуже всякой простуды... Глаза эти, бледность... а! К неудавшейся любви, к неудавшейся попытке насолить вам прибавилось еще неудавшееся самоубийство... Большее несчастье и вообразить себе трудно!.. Дорогой мой, если у вас есть хотя капля сострадания, если... если бы вы ее увидели... ну, отчего бы вам не прийти к ней? Вы любили ее! Если уже не любите, то отчего бы и не пожертвовать ей своей свободой? Жизнь человеческая дорога, и за нее можно отдать... всё! Спасите жизнь! Кто-то сильно постучал в мою дверь. Я вздрогнул... Сердце мое обливалось кровью!.. Я не верю в предчувствие, но на этот раз тревога моя была не напрасна... Стучались ко мне с улицы... — Кто там? — крикнул я в окно... — К вашей милости! — Что нужно? — От графа письмо, ваше благородие! Человека убили! Какая-то темная фигура, закутанная в тулуп, подошла к окну и, ропща на погоду, подала мне письмо... Я быстро отошел от окна, зажег свечу и прочел следующее: «Забудь, ради бога, всё на свете и приезжай сейчас же. Убита Ольга. Я потерял голову и сейчас сойду с ума. Твой А. К. ». Убита Ольга! От этой короткой фразы у меня закружилась голова и потемнело в глазах... Я сел на кровать и, не имея сил соображать, опустил руки. — Это вы, Павел Иваныч? — услышал я голос присланного мужика. — А я только что к вам хотел ехать... И к вам письмо есть. Через пять минут я и «щур» сидели в крытом экипаже и ехали к графской усадьбе... По верху экипажа стучал дождь, впереди нас то и дело вспыхивала ослепительная молния. Слышался рев озера... Начиналось последнее действие драмы, и двое из действующих лиц ехали, чтобы увидеть раздирающую душу картину. — Ну, как вы думаете, что нас ждет? — спросил я дорогой Павла Иваныча. — Ничего я не думаю... Не знаю... — Я тоже не знаю... — Гамлет жалел когда-то, что господь земли и неба запретил грех самоубийства, так я теперь жалею, что судьба сделала меня врачом... Глубоко сожалею! — Боюсь, чтобы, в свою очередь, мне не пришлось пожалеть, что я судебный следователь, — сказал я. — Если граф не смешал убийства с самоубийством и если действительно Ольга убита, то достанется моим бедным нервам! — Вам можно отказаться от этого дела... Я вопросительно поглядел на Павла Иваныча и, конечно, благодаря потемкам, ничего не увидел... Откуда он знал, что я могу отказаться от этого дела? Я был любовником Ольги, но кому это было известно, кроме самой Ольги да, пожалуй, еще Пшехоцкого, угостившего меня когда-то аплодисментами?.. — Почему вы думаете, что мне можно отказаться? — спросил я «щура». — Так... Вы можете заболеть, подать в отставку... Всё это нисколько не бесчестно, потому что есть кому заменить вас, врач же поставлен совершенно в другие условия... «Только-то?» — подумал я. Экипаж после долгой, убийственной езды по глинистой почве остановился наконец у подъезда. Два окна над самым подъездом были ярко освещены, из крайнего правого, выходившего из спальной Ольги, слабо пробивался свет, все же остальные окна глядели темными пятнами. На лестнице нас встретила Сычиха. Она поглядела на меня своими колючими глазками, и морщинистое лицо ее наморщилось в злую, насмешливую улыбку. — Ужо будет вам сюрприз! — говорили ее глаза. Вероятно, она думала, что мы приехали покутить и не знали, что в доме горе. — Рекомендую вашему вниманию, — сказал я Павлу Ивановичу, стаскивая со старухи чепец и обнажая совершенно лысую голову. — Этой ведьме девяносто лет, душа моя. Если бы нам с вами пришлось когда-нибудь вскрывать этого субъекта, то мы сильно разошлись бы во мнениях. Вы нашли бы старческую атрофию мозга, я же уверил бы вас, что это самое умное и хитрое существо во всем нашем уезде... Чёрт в юбке! Войдя в залу, я был поражен. Картина, которую я здесь увидел, была совсем неожиданная. Все стулья и диваны были заняты людьми... В углах и около окон тоже стояли группы людей. Откуда они могли взяться? Если бы мне ранее сказал кто-нибудь, что я встречу здесь этих людей, то я бы расхохотался. До того невероятно и неуместно было их присутствие в доме графа в то время, когда, быть может, в одной из комнат лежала умершая или умиравшая Ольга. Это был цыганский хор обер-цыгана Карпова из ресторана «Лондон», тот самый хор, который известен читателю по одной из первых глав. Когда я вошел, от одной из групп отделилась моя старая приятельница Тина и, узнав меня, радостно вскрикнула. По ее бледному смуглому лицу разлилась улыбка, когда я подал ей руку, и из глаз брызнули слезы, когда она хотела мне что-то сказать... Слезы не дали ей говорить, и я не добился от нее ни одного слова. Я обратился к другим цыганам, и они объяснили мне свое присутствие таким образом. Утром граф прислал им в город телеграмму, требуя, чтобы весь хор в полном своем составе обязательно был в графской усадьбе к 9 часам вечера. Они, исполняя этот «заказ», сели на поезд и в восемь часов были уже в этой зале... — И мы мечтали доставить его сиятельству и господам гостям удовольствие... Мы знаем так много новых романсов!.. И вдруг... И вдруг прилетел верхом мужик с известием, что на охоте совершено зверское убийство, и с приказанием приготовить постель Ольги Николавны. Мужику не поверили, потому что мужик был пьян, «как свинья», но когда на лестнице послышался шум и через залу пронесли черное тело, сомневаться уже нельзя было... — И теперь мы не знаем, что нам делать! Оставаться нам здесь нельзя... Когда здесь священник, веселым людям нужно убираться... Да и к тому же все певицы встревожены и плачут... Они не могут быть в том доме, где покойник... Нужно уехать, а между тем нам не хотят дать лошадей! Господин граф лежат больны и никого к себе не впускают, а прислуга на просьбу о лошадях отвечает насмешками... Не идти же нам пешком в такую погоду и в такую темную ночь! Прислуга вообще ужасно груба!.. Когда мы попросили для наших дам самовар, нас послали к чёрту... Все эти жалобы кончились слезным обращением к моему великодушию: не выхлопочу ли я для них экипажи, чтобы они могли убраться из этого «проклятого» дома? — Если лошади не в загоне и если кучера не разосланы, то вы уедете, — сказал я. — Я прикажу... Беднягам, одетым в шутовские костюмы и привыкшим кокетничать своими ухарскими манерами, были очень не к лицу их постные физиономии и нерешительное позы. Своим обещанием отправить их на станцию я несколько расшевелил их. Мужской шёпот обратился в громкий говор, а женщины перестали плакать... Затем, проходя в графский кабинет через целую анфиладу темных, неосвещенных комнат, я заглянул в одну из многочисленных дверей и увидел умиляющую душу картину. За столом около шумевшего самовара сидели Созя и ее брат Пшехоцкий... Созя, одетая в легкую блузу, но всё в тех же браслетах и перстнях, нюхала что-то из флакона и, томничая, брезгливо отхлебывала из чашки. Глаза ее были заплаканы... Вероятно, событие на охоте сильно расстроило ее нервы и надолго испортило расположение ее духа. Пшехоцкий с таким же деревянным лицом, как и прежде, хлебал большими глотками из блюдечка и что-то говорил сестре. Судя по менторскому выражению его лица и манерам, он успокоивал и убеждал не плакать. Графа, само собою разумеется, я застал в самых разлохмаченных чувствах. Дряблый и хилый человек похудел и осунулся больше прежнего... Он был бледен, и губы его дрожали, как в лихорадке. Голова была повязана белым носовым платком, от которого на всю комнату разило острым уксусом. При моем входе он вскочил с софы, на которой лежал, и, запахнувши полы халата, бросился ко мне... — А? а? — начал он, дрожа и захлебываясь. — Ну? И, издав несколько неопределенных звуков, он потащил меня за рукав к софе и, дождавшись, когда я сяду, прижался ко мне, как испуганная собачонка, и принялся изливать свою жалобу... — Кто б мог ожидать? а? Постой, голубчик, я укроюсь пледом... у меня лихорадка... Убита, бедная! И как варварски убита! Еще жива, но земский врач говорит, что сегодня ночью умрет... Ужасный день!.. Приехала ни к селу ни к городу эта... чёрт бы ее взял совсем, жена... Это моя несчастнейшая ошибка. Меня, Сережа, в Петербурге пьяного женили. Я скрывал от тебя, мне совестно было, но вот она приехала, и ты можешь ее видеть... Гляди и казнись... О, проклятая слабость! Под влиянием минуты и водки я в состоянии сделать всё, что хочешь! Приезд жены — первый подарок, скандал с Ольгой — второй... Жду третьего... Я знаю, что еще случится... Знаю! Я сойду с ума! Всплакнувши, выпивши три рюмки водки и назвав себя ослом, негодяем и пьяницей, граф путающимся от волнения языком описал драму, имевшую место на охоте... Рассказал он мне приблизительно следующее. Минут через 20—30 после моего ухода, когда удивление по поводу приезда Сози несколько поулеглось и когда Созя, познакомившись с обществом, стала изображать из себя хозяйку, компания услышала вдруг пронзительный, раздирающий душу крик. Этот крик несся со стороны леса и раза четыре был повторен эхом. Был он до того необычен, что люди, слышавшие его, вскочили на ноги, собаки залаяли, а лошади наострили уши. Крик был неестественный, но графу удалось узнать в нем женский голос... Звучали в нем отчаяние, ужас... Так должны вскрикивать женщины, когда видят привидение или внезапную смерть ребенка... Встревоженные гости поглядели на графа, граф на них... Минуты три царило гробовое молчание... И пока господа переглядывались и молчали, кучера и лакеи побежали к тому месту, откуда был слышен крик. Первым вестником скорби был лакей, старый Илья. Он прибежал из леса к опушке и, бледный, с расширенными зрачками, хотел что-то сказать, но одышка и волнение долго мешали ему говорить. Наконец, поборов себя и перекрестившись, он выговорил: — Убили барыню! Какую барыню? Кто убил? Но Илья не дал ответа на эти вопросы... Роль второго вестника выпала на долю человека, которого не ожидали и появлением которого были страшно поражены. Были поразительны и нежданное появление и вид этого человека... Когда граф увидел его и вспомнил, что Ольга гуляет в лесу, то у него замерло сердце и подогнулись от страшного предчувствия ноги. Это был Петр Егорыч Урбенин, бывший управляющий графа и муж Ольги. Сначала компания услышала тяжелые шаги и треск хвороста... Казалось, что из леса на опушку пробирался медведь. Потом же показалось массивное тело несчастного Петра Егорыча... Выйдя на опушку и увидев компанию, он сделал шаг назад и остановился как вкопанный. Минуты две он молчал и не двигался и таким образом дал себя осмотреть... На нем были его обиходные серенькие пиджак и брюки, достаточно уже поношенные... На голове шляпы не было, и всклокоченные волосы прилипли к вспотевшим лбу и вискам... Лицо его, обыкновенно багровое, а часто и багрово-синее, на этот раз было бледно... Глаза смотрели безумно, неестественно широко... Губы и руки дрожали... Но что поразительнее всего, что прежде всего обратило на себя внимание ошеломленных зрителей, так это окровавленные руки... Обе руки и манжеты были густо покрыты кровью, словно их вымыли в кровяной ванне. После трехминутного столбняка Урбенин, как бы очнувшись от сна, сел на траву по-турецки и простонал. Собаки, чуявшие что-то необычайное, окружили его и подняли лай... Обведя компанию мутными глазами, Урбенин закрыл обеими руками лицо, и наступил новый столбняк... — Ольга, Ольга, что ты наделала! — простонал он. Глухие рыдания вырвались из его груди и потрясли богатырские плечи... Когда он отнял от лица руки, то компания увидела на его щеках и на лбу кровь, перешедшую с рук на лицо... Дойдя до этого места, граф махнул рукой, выпил судорожно рюмку водки и продолжал: — Дальше мои воспоминания путаются. Как ты можешь себе представить, всё происшедшее так меня ошеломило, что я потерял способность мыслить... Ничего не помню, что потом было! Помню только, что мужчины принесли из лесу какое-то тело, одетое в порванное, окровавленное платье... Я не мог на него смотреть! Положили в коляску и повезли... Не слышал я ни стонов, ни плача... Говорят, что ей в бок засадили тот кинжальчик, который при ней всегда был... помнишь его? Эту вещь я ей подарил. Тупой кинжал, тупее, чем этот край стакана... Какую, стало быть, надо иметь силу, чтобы всадить его! Люблю я, братец, кавказское оружие, но теперь бог с ним, с этим оружием! Завтра же прикажу его выбросить вон!.. Граф выпил еще рюмку водки и продолжал: — Но какой срам! Какая мерзость! Подвозим мы ее к дому... Все, знаешь, в отчаянии, в ужасе. И вдруг, чёрт бы их взял, этих цыган, слышится разудалое пение!.. Выстроились в ряд и давай, подлецы, орать!.. Хотели, видишь ли, с шиком встретить, а вышло очень некстати... Похоже на Иванушку-дурачка, который, встретивши похороны, пришел в восторг и заорал: «Таскать вам, не перетаскать!» Да, брат! хотел угодить гостям, выписал цыган, а вышла ерунда. Не цыган нужно приглашать, а докторов да духовенство. И теперь я не знаю, что делать! Что мне делать? Не знаю я этих формальностей, обычаев. Кого звать, за кем послать... Может быть, тут полиция нужна, прокурор... Ни черта я не смыслю, хоть убей!.. Спасибо, отец Иеремия, узнавши про скандал, пришел приобщить, а сам бы я не догадался его пригласить. Умоляю тебя, дружище, возьми на себя все эти хлопоты! Ей-богу, с ума схожу! Приезд жены, убийство... бррр!.. Где теперь моя жена? Ты ее не видел? — Видел. Она с Пшехоцким чай пьет. — С братцем, значит... Пшехоцкий — это шельма! Когда я удирал из Петербурга тайком, он пронюхал о моем бегстве и привязался... Сколько он у меня денег выжулил за всё это время, так это уму непостижимо! Разговаривать долго с графом мне было некогда. Я поднялся и направился к двери. — Послушай, — остановил меня граф. — Тово... а меня не пырнет этот Урбенин? — А Ольгу разве он пырнул? — Понятно, он... Недоумеваю только, откуда он взялся! Какие черти его принесли в лес? И почему именно в этот самый лес! Допустим, что он притаился там и поджидал нас, но почем он знал, что я захочу остановиться именно там, а не в другом месте? — Ты ничего не понимаешь, — сказал я. — Кстати, раз навсегда прошу тебя... Если я возьму на себя это дело, то, пожалуйста, не высказывай мне своих соображений... Ты потрудишься только отвечать на мои вопросы, но не больше. Оставив графа, я отправился в комнату, где лежала Ольга... В комнате горела маленькая голубая лампа, слабо освещавшая лица... Читать и писать при ее свете было невозможно. Ольга лежала на своей кровати. Голова ее была в повязках; видны были только чрезвычайно бледный заостренный нос да веки закрытых глаз. Грудь в то время, когда я вошел, была обнажена: на нее клали пузырь со льдом. Стало быть, Ольга еще не умерла. Около нее хлопотали два врача. Когда я вошел, Павел Иваныч, щуря глаза, бесконечно сопя и пыхтя, выслушивал ее сердце. Земский врач, чрезвычайно утомленный и на вид больной человек, сидел около кровати в кресле и, задумавшись, делал вид, что считает пульс. Отец Иеремия, только что кончивший свое дело, заворачивал в епитрахиль крест и собирался уходить... — А вы, Петр Егорыч, не скорбите! — говорил он, вздыхая и поглядывая в угол. — На все божья воля, к богу и прибегните. В углу на табурете сидел Урбенин. Он до того изменился, что я едва узнал его. Безделье и пьянство последнего времени сильно сказывались как на его платье, так и на наружности: платье было изношено, лицо тоже. Бедняга неподвижно сидел и, подперев кулаками голову, не отрывал глаз от кровати... Руки и лицо его всё еще были в крови... О мытье было забыто... О, пророчество моей души и моей бедной птицы! Когда моя благородная, убитая мной птица выкрикивала фразу о муже, убившем свою жену, в моем воображении всегда появлялся на сцену Урбенин. Почему?.. Я знал, что ревнивые мужья часто убивают жен-изменниц, знал в то же время, что Урбенины не убивают людей... И я отгонял мысль о возможности убийства Ольги мужем, как абсурд. «Он или не он?» — задал я себе вопрос, поглядев на его несчастное лицо. И, откровенно говоря, я не дал себе утвердительного ответа, несмотря даже на рассказ графа, на кровь, которую я видел на руках и лице. «Если бы он убил, то он давно бы уже смыл с рук и лица кровь... — вспомнилось мне положение одного приятеля-следователя. — Убийцы не выносят крови своих жертв». Если бы я захотел пошевелить мозгами, то я вспомнил бы немало сему подобных положений, но не следовало забегать вперед и набивать свою голову преждевременными заключениями. — Мое почтение! — обратился ко мне земский врач. — Очень рад, что хоть вы пришли... Скажите, пожалуйста, кто здесь хозяин? — Здесь нет хозяина... Здесь царит хаос... — сказал я. — Изречение очень милое, но, тем не менее, мне нисколько не легче, — желчно закашлялся земский врач. — Три часа прошу, умоляю дать сюда бутылку портвейна или шампанского, и хоть бы кто снизошел к мольбам! Все глухи, как тетерева! Льду только что сейчас принесли, хотя я приказал достать его три часа тому назад. Что же это такое? Человек умирает, а они словно смеются! Граф изволит в своем кабинете распивать ликеры, а сюда не могут дать рюмки! Посылаю в город, в аптеку, — говорят, что лошади заморены и ехать некому, потому что все пьяны... Хочу послать к себе в больницу за лекарствами и повязками, и мне делают одолжение: дают мне какого-то пьяницу, который еле на ногах стоит. Послал его два часа тому назад, и что же? Говорят, что он только что сейчас уехал! Ну не безобразие ли это? Все пьяны, грубы, неотесаны!.. Все какие-то идиоты! Клянусь богом, первый раз в жизни вижу таких бессердечных людей! Негодование врача было справедливо. Он нисколько не преувеличивал, а напротив... Чтоб излить желчь на все беспорядки и безобразия, имевшие место в графской усадьбе, не хватило бы целой ночи. Деморализованная бездельем и безначалием прислуга была отвратительна. Не было того лакея, который не мог бы служить типом зажившегося и зажиревшего человека. Я отправился добывать вино. Дав две-три оплеухи, я добыл и шампанского и валерьяновых капель, чем несказанно порадовал медиков. Через час приехал из больницы фельдшер и привез с собою всё необходимое. Павлу Ивановичу удалось влить в рот Ольге столовую ложку шампанского. Она сделала глотательное движение и простонала. Затем ей впрыснули под кожу что-то вроде гофманских капель. — Ольга Николаевна! — крикнул земский врач, нагнувшись к ее уху. — Ольга Ни-ко-ла-евна! — Трудно ожидать, чтоб она пришла в сознание! — вздохнул Павел Иваныч. — Крови много потеряно, да и, кроме того, удар по голове каким-то тупым орудием, наверное, сопровождался сотрясением мозга. Было ли сотрясение мозга или нет, не мое дело решать, но только Ольга открыла глаза и попросила пить... Возбуждающие средства на нее подействовали. — Вы теперь можете спросить, что вам нужно... — толкнул меня под локоть Павел Иваныч. — Спрашивайте. Я подошел к кровати... Глаза Ольги были обращены на меня. — Где я? — спрашивала она. — Ольга Николаевна! — начал я. — Вы узнаёте меня? Ольга несколько секунд поглядела на меня и закрыла глаза. — Да! — простонала она. — Да! — Я — Зиновьев, судебный следователь. Имел честь быть с вами знаком и даже, если припомните, был шафером на вашей свадьбе... — Это ты? — прошептала Ольга, протягивая вперед левую руку. — Сядь... — Бредит! — вздохнул «щур». — Я — Зиновьев, следователь... — продолжал я. — Если помните, я присутствовал на охоте... Как вы себя чувствуете? — Задавайте вопросы по существу! — шепнул мне земский врач. — Я не ручаюсь, что сознание будет продолжительно... — Прошу, пожалуйста, не учить! — обиделся я. — Я знаю, что мне говорить... Ольга Николаевна, — продолжал я, обращаясь к Ольге, — вы потрудитесь припомнить события истекшего дня. Я помогу вам... В час дня вы сели на лошадь и поехали с компанией на охоту... Охота продолжалась часа четыре... Засим следует привал на опушке леса... Помните? — И ты... и ты... убил. — Кулика? После того, как я добил подстреленного кулика, вы поморщились и удалились от компании... Вы пошли в лес... Теперь потрудитесь собрать все свои силы, поработать памятью. В лесу во время прогулки вы потерпели нападение от неизвестного нам лица. Спрашиваю вас как судебный следователь, это кто был? Ольга открыла глаза и поглядела на меня. — Назовите нам имя этого человека! Здесь, кроме меня, трое... Ольга отрицательно покачала головой. — Вы должны назвать его, — продолжал я. — Он понесет тяжелую кару... Закон дорого взыщет за его зверство! Он пойдет в каторжные работы... Я жду. Ольга улыбнулась и отрицательно покачала головой. Дальнейший допрос не привел ни к чему. Больше я не добился от Ольги ни одного слова, ни одного движения. В без четверти пять она скончалась.

особое А. Ч. Я должен обратить внимание читателя еще на одно очень важное обстоятельство. В продолжение 2—3-х часов г. Камышев занимается только тем, что ходит из комнаты в комнату, возмущается с врачами прислугой, щедро сыплет оплеухи и проч... Узнаёте ли вы в нем судебного следователя? Он, видимо, не спешит и старается чем-нибудь убить время. Очевидно, «ему убийца известен». Затем, описанный ниже, ничем не мотивированный, обыск у Сычихи и допрос цыган, более похожий на издевательство, чем на допрос, могут быть проделаны только для проволочки времени. — А. Ч. Это уклонение от вопроса первой важности имело в виду только одно: растянуть время и дождаться потери сознания, когда Ольга не могла бы уже назвать имя убийцы. Прием характерный, и удивительно, что врачи не оценили его по достоинству. — А. Ч. Всё это наивно только на первый взгляд. Очевидно, Камышеву нужно было дать понять Ольге, какие тяжелые последствия для убийцы будет иметь ее сознание. Если ей дорог убийца, ergo — она должна молчать. — А. Ч.

Это произведение перешло в общественное достояние. Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. Оно может свободно использоваться любым лицом без чьего-либо согласия или разрешения и без выплаты авторского вознаграждения.

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

42

Мы возвращались с охоты с далеко не заурядной добычей – восьмьюдесятью четырьмя дикими утками, настрелянными в течение нескольких часов. Обессилев от охоты и совершенного пути, мы разместились для отдыха под старым вязом и по-товарищески стали угощать друг друга съестными припасами, взятыми из дому.

Солнце, почти невидимое сквозь свинцово-черные тучи, обложившие небо, стоит высоко над горизонтом. Дальше серебристые горы, обвеянные мглой, кажутся диковинными. Легонький ветерок колышет травы, не успевшие засохнуть. Сквозь ветви деревьев виднеется темно-синее небо, а на сучочках кое-где висят золоченые листья. В мягком воздухе разлит пряный запах, напоминающий запах вина.

Неожиданно низкие, черные тучи с необыкновенной быстротой поплыли по небу. Нужно не медля убираться из лесу, чтобы в пору укрыться и не вымокнуть под ливнем. К счастью, невдалеке избушка лесного объездчика, в которой приходится задержаться на добрых полчаса.

Но вот отблистали молнии, отгрохотал гром. Яростный ливень вначале приостановил, а затем и вовсе прекратил свою трескотню. Стихии больше не спорят, не ссорятся, не борются. Расстроенные полчища туч уносятся куда-то вдаль.

На очищающемся небе резко вырисовывается чуть-чуть колышущаяся верхушка старой березы. Из-за облачка вот-вот выглянет солнышко. Осматриваешься вокруг и поражаешься, как мгновенно после дождя преображается все окружающее.

Освеженная рожь благодарно трепещет. Все живое суетится и мечется. Над камышом ручья кружатся темно-синие стрекозы. Шмель что-то жужжит не слушающим его насекомым, уже не чувствующим опасности. Из ближних рощ, с пашен и пастбищ – отовсюду доносится радостная птичья разноголосица.

Любезно простившись с уже не молодой хозяйкой, женой объездчика, мы отправляемся в путь. В какой-нибудь полусотне метров от избушки узенький, но быстрый ручей, вытекающий из лесной чащобы. Его не перепрыгнешь и вброд не перейдешь. Ищем перехода. Наконец находим шаткий дощатый мостик, по которому можно пройти только поодиночке. Неукатанной дорогой идем по лесоразработке, простирающейся на несколько километров. На пути попадаются вперемежку то еще не сложенные в ряд дрова, то не распиленные восьмиметровые сосновые бревна.

Выйдя из леса, мы сначала следуем по уже езженному проселку, а затем по асфальтированному шоссе, заменившему старую немощеную дорогу. Еще один километр, и мы дома.

43
О чем твои думы?

Хороши осенью наши перелески под солнечным небом. Смотришь на них и думаешь, что и человек должен быть красивым рядом с этой красотой.

А сегодня лес осиротел, поредел, затих. Да и день-то пасмурный, серенький. Хотел было написать в блокнот, что в лесу стало неуютно, сиротливо. Но рука не поднялась, ведь неправда же это. Он и сейчас по этой поре хорош: в нем просторно, светло. Какая свежая хвоя и какие золотисто-оранжевые вершины берез!

Калина у ручья тяжело опустила свои спелые кисти и ждет не дождется, когда люди придут за ней.

Падают листья, они принарядили отаву, позолотили тропы, сделали оранжевыми лужи. Всюду листья: в овраге, в протоке, под ногами; они лежат то изнанкой, то кверху лицом. И уже пахнет свежей прелью. А последние листья все падают и падают, то они опускаются плавно, то мелькнут перед глазами стремительно, будто пролетели мимо птицы неведомой окраски.

Первыми уронили листья рябина и тополь, холодные утренники обожгли осинки и липки. Но дубы держатся, им опадать до самой белой метели. А еще пламенеет, светится золотом подлесок: кусты бересклета, молодой орешник, бузина. Загляделась на себя в протоке, задумалась молодая талина. Глядит, а сама роняет и роняет по листику в воду, прямо на свое отражение.

А чего стоят осенние песни леса! Гуляет по нему ветер, заставляя шелестеть, петь, шуметь. Просторно здесь ему, озорнику. Вот что-то и мне шепнул на ухо. Поднимаю голову, а его уже и след простыл, гуляет и поет у соседнего холма. Не зря о нем и говорят, что он вольный. А то взовьется кверху, к самым облакам. Что ему стоит с его легкостью и прытью.

Сегодня у меня в корзиночке с десяток яблок, поднятых под яблоней-лесовухой. А еще больше листьев, самых причудливых расцветок. Яблоки свежие, сочные, подрумяненные с одного бока. Я видел еще недавно эту яблоню всю в яблоках. А она вот возьми и сбрось их за одну ночь. Их на земле много, по щиколотку будет. А уж аромату!

А вскоре был очарован живой трепетной музыкой взлета дюжины куропаток у молодых сосен. Куропатки скрылись, а я все стоял и ждал, будто еще раз услышу это.

Да, лес хорош в любую погоду. Когда же туман, и с мокрых веток падают на листву крупные капли, лес шуршит, будто шепчется, разговаривает. О чем ты шепчешься, милый? Поведай свои думы, дружище.

44
Месторождение бокситов

Все участники экспедиции были налицо, и наш руководитель объявил: «В субботу мы летим в Свердловск. Ознакомьтесь по карте с периферией области и приготовьтесь к дороге. Самолет поведет небезызвестный летчик Птицын».

Геннадий Кузьмич Птицын – авиатор-энтузиаст, не раз проявлявший удивительное бесстрашие во время трансъевропейских и трансатлантических полетов, беспристрастный водитель, влюбленный в свою профессию. По внешности Птицын – типичный уралец: блондин, низкого роста, коренастый, с обветренным и загорелым лицом. Он с легким презрением относится к людям, которые не восторгаются достижениями современной авиации.

У нашей экспедиции немало задач, но основное задание – исследовать месторождение бокситов на Северном Урале для вновь строящегося алюминиевого завода у города Каменск-Уральского.

По прибытии на место назначения мы, разбившись на небольшие группки, отправляемся к бокситам. В течение нескольких часов приходится пробираться дремучим, густым лесом. По обеим сторонам извилистой дорожки растет кудреватый папоротник, в глубине разрослись какие-то диковинные, причудливые травы. Разговоры замирают, а мы, очарованные, молча идем в глубь чащобы. Слышен только шорох и шепот листвы, жужжание насекомых и птичьи голоса.

В пол-одиннадцатого мы находимся в полумиле от месторождения, но кто-то предлагает отдохнуть, с чем нельзя не согласиться. Быстро собираем валежник, разжигаем костер. Пахнет жженой хвоей, едкий дымок синеватыми струйками поднимается вверх. Через полчаса, в продолжение которых никому не хочется двинуться с места, мы получаем кипяченную в нашем неизменном спутнике-чайнике воду для чая, варенный на пару и печенный в золе картофель.

На огонек откуда-то прибежали деревенские мальчишки и девчонки, а с ними молоденький щенок, похожий на волчонка. Мы предлагаем ребятам присоединиться к нашей компании, расположиться у костра. Рыжий веснушчатый мальчонка задумал достать из пепла самую большую печеную картофелину и ожег себе руку. Зоенька и Олечка, члены нашей экспедиции, быстро и по-хозяйски смазали ожог вазелином.

– Пора двигаться, товарищи! Если удастся, а наше намерение не может не удаться, сегодня мы обследуем месторождение бокситов, – сказал наш руководитель.

Вскоре мы убедились, что он рассчитал верно, правильными оказались и расчеты наших профессоров и преподавателей.

45
Семь погод на дворе

Прошел Покров. С него на Руси начинали справлять свадьбы: заканчивались полевые работы, было время и до веселья. По народным приметам эта зима должна быть теплой и снежной, потому что ветер дул с юго-запада. Но эти приметы частенько не сбываются. Только одна всегда верна: если до Покрова зерновые не убраны с поля, им оставаться в зиму.

В осеннее ненастье каждый солнечный день – радость. Вот и вчера. Солнце еще не показалось, а уж побагровели на востоке облака, потом загорелись огнем, стали алыми. Ветер старается разогнать их по всему небу, и от них оно все багровеет. Огнистые облака взбираются кверху, достают даже до холодного серпика луны и застилают его. И вот уже все небо красное, пылающее, тревожное.

Выглянуло и солнце, прорвалось, такое чистое и алое. И небо постепенно очистилось, только на западе ветер сгрудил облака в белые горы. И загорелись окна в домах, засветились лужи, все кругом преобразилось, похорошело. И краски стали чистыми: голубое небо, оранжевые полосы леса, зелень озимых, синь речки. Но это все было недолго – часам к десяти солнце скрылось, небо замутилось, краски поблекли, поле стало сиротливым, речка холодной, темной, день стал сереньким, хмурым. Только и раздолье одному ветру.

И такое бывает: с утра туман, сыро, холодно, слегка моросит дождь. А после обеда день вдруг разгуляется: и солнце, и тепло, и радостно. Но такое бывает редко. Еще только октябрь, а уж мы видели, как молодым ледком обметало лужи, пруды, видели и снег.

А однажды опускались снежинки, легкие, крупные, лохматые. На углу улицы бабка с внуком все выискивали в воздухе снежинку покрупнее. «Вон какая! Смотри, смотри!» – показывает один другому. Что внук радуется, это понятно. А то ведь и бабка: надоело ненастье.

А как-то после обеда была на небе радуга. Недолго красовалась и радовала. Всю ее не видно было, но широкие концы, опущенные в заречные озера, были хорошо видны. Много приходилось видеть радуг и крутых, и пологих, но ни одна не радовала так, как эта.

Осенью на дворе частенько переменная погода: то солнце, то дождь, то ветер, то туман, то заморозки, то оттепели. И нечему тут удивляться: зима с летом борется, и примирения между ними не жди.

46
На охоте

Был прекрасный июльский день, один из тех дней, которые случаются только тогда, когда погода установилась надолго. С самого раннего утра небо было ясно; утренняя заря не пылала жаром, а разливалась кротким румянцем. Солнце, еще не раскаленное, как во время знойной засухи, но тускло-багровое, как перед бурей, светлое и приветливо-лучезарное, всплывало над длинной тучкой, освежая ее. Тучка блистала, и блеск ее был подобен блеску кованого серебра. В такие дни около полудня обыкновенно появляются высокие облака; они почти не трогаются с места, но далее, к небосклону, они сдвигаются, и кое-где между ними пробиваются сверху вниз сверкающие солнечные лучи.

Точь-в-точь в такой день я охотился за тетеревами. В течение дня я настрелял довольно много дичи; наполненный рюкзак немилосердно резал мне плечо. Вечерняя заря погасла, и в воздухе, еще светлом, хотя не озаренном более лучами восходящего солнца, начали густеть и разливаться холодные тени. Быстрыми шагами прошел я кусты, взобрался на небольшой холм и вместо ожидаемой знакомой равнины с белой церковью в отдалении увидел совершенно другие, незнакомые мне места. У ног моих тянулась узкая долина, а справа возвышался частый осинник. Я остановился в недоумении и оглянулся. «Да, – подумал я, – куда же это я попал? Видимо, я чересчур забрел влево». Я поскорее выбрался на другую сторону холма и пошел, забирая вправо. Я добрался до леса, но там не было никакой дороги: какие-то нескошенные низкие кусты широко расстилались передо мной, а за ними, далеко-далеко, виднелось пустынное поле.

Между тем ночь приближалась и росла, как грозовая туча. Все кругом быстро чернело и утихало, одни перепела изредка кричали. Небольшая птица, неслышно и низко мчавшаяся на своих мягких крыльях, почти наткнулась на меня и пугливо нырнула в сторону. Я уже с трудом различал отдаленные предметы, только одно поле белело вокруг. Я отчаянно устремился вперед, словно вдруг догадался, куда следовало идти, обогнул бугор и очутился в неглубокой, кругом распаханной лощине. Я окончательно удостоверился в том, что заблудился совершенно, и, уже нисколько не стараясь узнавать окрестные места, почти совсем потонувшие во мгле, пошел прямо, по звукам, наугад.

Около получаса шел я так, с трудом переставляя ноги. Казалось, что отроду не бывал я в таких пустынных местах: нигде не было видно ни огонька, не слышно ни звука. Бесконечно тянулись поля, кусты, словно из-под земли вставали перед самым моим носом. Я уже собирался прилечь где-нибудь до утра, как неожиданно узнал, куда я зашел. Эта местность была известна у нас под названием Бежин Луг.

(По И. Тургеневу)

47
Прощание с лесом

Каждую осень я по нескольку раз прихожу прощаться с лесом и вижу его то в багряном наряде, с последними грибами, то грустно роняющим лист, то совсем голым, поредевшим и тихим. Ходишь, пока лесные тропы не заметет снежная метель.

Вот и сегодня пошел проститься. На улице свежо. Ночью погостил морозец и оставил по обеим сторонам ручья чистое серебро. Осыпал синие цветочки цикорий, поникла душица, лишь на меже зябнут последние ромашки. Но все равно хорошо в лесу, тихо, грустно. Певчие птицы давно улетели, а синички загулялись где-то на озимом клину. Только дятел на месте. Кому-то надо и о лесе позаботиться: осмотреть, перестукать его до весны. С трудом узнал в голой маленькой яблоньке ту лесную красавицу в цвету, которой любовался по весне. Тропинкой спустился в орешник. Я никогда не встречал в октябре так много орехов, как в этом году.

Нагибаю орешину. Вот уже и верхушка в руке. А где же орехи? Ни на ветке, ни на земле. Тянусь за другой, пригибаю – то же самое. Спелые орехи сами высыпаются и скрываются под листьями. Я вырезал палку с рогулиной. Но тронешь грань, и вот уже летит орех, потом листья, а следом и легкая сухая цветоножка. А орешек вмиг убежит, провалится, спрячется. Долго ли ему, такому маленькому, юркому? Пробовал трясти. Спелые орехи звонко ударятся о ствол, отскочат играючи, прозвенят о второй и тяжело упадут в листья. А то ляжет красавец на широкий лист прямо перед тобой. Одно загляденье: крупный, чистый, словно каленый. И ядро в нем полное, крутое, вкусное.

На нижних ветках висят уже пустые грани. Я сначала думал, что вот кто-то прошел передо мной и опорожнил их. Но поднял осторожно листья: улеглись рядком, по-братски, два спелых ореха. А то и такое увидишь в октябре: один орех уже выпал на землю, а другой только приготовился, высунулся наполовину и вот-вот упадет.

К вечеру усилился ветер, холодный, порывистый. Налетит злой листобой раз, налетит второй, и падают на землю спелые орехи, падают листья. А их и без того на тропах целые вороха. Вот пробежит по ним ветер, и тогда весь лес наполнится таинственными шорохами. Только слушай.

С полной корзиночкой спелых орехов я возвращался из леса, так и не успев по-настоящему попрощаться с ним. И не расстраиваюсь: однако будет предлог сходить еще.

48

Над портом стоит потемневшее от пыли, мутно-голубое небо. Жаркое солнце смотрит в зеленоватое море, точно сквозь тонкую серую вуаль. Оно почти не отражается в воде, рассекаемой ударами весел, пароходных винтов, острыми килями судов, борющихся с высокими морскими волнами. Они, закованные в гранит, бьются о борта судов и ропщут, вспененные, загрязненные разным хламом. Звон якорных цепей, грохот сцепленных вагонов, металлический вопль железных листов, падающих откуда-то на немощеную мостовую, крики тружеников-грузчиков, юных матросов и таможенных солдат – все эти звуки сливаются в оглушительную музыку рабочего дня. Но голоса людей еле-еле слышны в нем, слабы и смешны. И сами люди, первоначально родившие этот шум, работающие на износ и живущие впроголодь, смешны и жалки. Потные, оборванные, согнутые под тяжестью товаров, они суетливо бегают в тучах пыли. Люди ничтожны по сравнению с окружающими их колоссами, грудами товаров, гремящими вовсю вагонами. Созданное ими поработило и обезличило их.

Стоя под парами, тяжелые пароходы-гиганты свистят, шипят, и в звуке, рожденном ими, чудится насмешливая нота презрения к серым, пыльным фигурам людей. Длинные вереницы грузчиков, несущих на своих плечах тысячи пудов хлеба в железные животы судов для того, чтобы заработать несколько фунтов того же хлеба для своего желудка. Вот так бок о бок и уживаются друг с другом рваные, потные, отупевшие от усталости, шума и зноя люди и могучие, блестящие на солнце машины, созданные этими людьми.

Раздалось одиннадцать ударов в колокол. Когда последний звук замирал, страстная музыка труда звучала уже тише. Наступало обеденное время. Грузчики, бросив работать, рассыпались по гавани шумными группами. Вдруг появился Гришка Челкаш, старый травленый волк, несомненно хорошо знакомый всем в этой местности. Он был бос, в старых, поношенных штанах, в грязной ситцевой рубахе с разорванным воротом. Длинный, немного сутулый, он медленно шагал по дощатому тротуару и, поводя своим горбатым хищным носом, кидал вокруг себя острые взгляды. Он как будто высматривал кого-то. Его густые и длинные усы то и дело вздрагивали, как у кота, а заложенные за спину руки потирали одна другую. Даже здесь, среди сотен таких же, как и он, босяцких фигур, он сразу обращал на себя внимание своим сходством с ястребом. В этой бешеной сутолоке порта Челкаш чувствовал себя прекрасно. Впереди ему улыбался солидный заработок, требующий немного труда и много ловкости. Он мечтал о том, как загуляет завтра поутру, когда в его кармане появятся кредитные бумажки.

(По М. Горькому)

49

Уже более трех часов прошло с тех пор, как я присоединился к мальчикам. Месяц взошел наконец; я его не тотчас заметил: так он был мал и узок. Эта безлунная ночь, казалось, была все так же великолепна, как и прежде. Но уже склонились к темному краю земли многие звезды, еще недавно высоко стоявшие на небе. Все совершенно затихло кругом, как обыкновенно затихает все только к утру: все спало крепким, неподвижным, предрассветным сном. В воздухе уже не так сильно пахло, – в нем снова как будто разливалась сырость… Недолги летние ночи! Разговор мальчиков угасал вместе с огнями… Собаки тоже дремали; лошади, сколько я мог различить при чуть брезжащем, слабо льющемся свете звезд, тоже лежали, понурив головы… Сладкое забытье напало на меня; оно перешло в дремоту.

Свежая струя пробежала по моему лицу. Я открыл глаза: утро зачиналось. Еще нигде не румянилась заря, но уже забелелось на востоке. Все стало видно, хотя смутно. Бледно-серое небо светлело, холодело, синело; звезды то мигали слабым светом, то исчезали; отсырела земля, кое-где стали раздаваться живые звуки, и жидкий, ранний ветерок уже пошел бродить и порхать над землею. Я проворно встал и подошел к мальчикам. Они все спали как убитые вокруг костра; один Павел приподнялся и пристально посмотрел на меня.

Я кивнул ему головой и пошел восвояси вдоль реки. Не успел я отойти двух верст, как уже полились кругом меня по широкому мокрому лугу, и спереди по холмам, от лесу до лесу, и сзади по длинной пыльной дороге, по сверкающим обагренным кустам, и по реке, стыдливо синевшей из-под редеющего тумана, – полились сперва алые, потом красные, золотые потоки молодого, горячего света… Все зашевелилось, проснулось, запело…

Всюду лучистыми алмазами зарделись крупные капли росы; мне навстречу, чистые и ясные, словно тоже обмытые утренней прохладой, пронеслись звуки колокола, и вдруг мимо меня, погоняемый знакомыми мальчиками, промчался отдохнувший табун…

Я, к сожалению, должен прибавить, что в том же году Павла не стало. Он не утонул: он убился, упав с лошади. Жаль, славный был парень!

(По И. Тургеневу)

50

Хорошо идти по земле ранним утром. Воздух еще не знойный, но уже не холодный, приятно освежает. Солнце, еще не вошедшее в силу, греет бережно и ласково. Под косыми лучами весьма неяркого утреннего света все кажется рельефнее, выпуклее: и мостик через неширокую, но полную водой канаву, и деревья, подножья которых еще затоплены тенью, а темно-зеленые верхушки влажно поблескивают (сквозь них брезжат лучи солнца), и невысокие, но сплошь покрытые бессчетным количеством листьев кусты. Даже небольшие неровности на дороге и по сторонам ее бросают свои маленькие тени, чего уж не будет в яркий полдень.

В лесу то и дело попадаются болотца, черные и глянцевитые. Тем зеленее кажется некошеная трава, растущая возле них. Иногда из глубины безгранично обширного леса прибежит рыженький приятно журчащий ручеек. Он пересекает дорожку и торопливо скрывается в смешанном лесу. А в одном месте из лесного мрака выполз, словно гигантский удав, сочный, пышный поток мха. В середине его почти неестественной зелени струится ярко-коричневый ручеек.

Нужно сказать, что коричневая вода этих мест нисколько не мутна. Она почти прозрачна, если зачерпнуть ее граненым стаканом, но сохраняет при этом золотистый оттенок. Видимо, очень уж тонка та торфяная взвесь, что придает ей этот красивый цвет.

На лесной дороге, расходясь веером, лежали бок о бок тени от сосен, берез и елей. Лес был не старый, но чистый, без подлеска.

Километра через два слева и справа от бороздчатой дороги тянулись быстрорастущие кусты, какие могут расти только по берегам небольшой речонки. Возле них всюду была видна молодая поросль.