Карел Ванек. Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны

Каждое утро я просыпаюсь в нетерпеливом ожидании очередных комических новостей о «Локомотиве». Нет, конечно, мне и без того есть о чём думать и чем заниматься – но порция здорового смеха задаёт тон всему дню. А Ольга Юрьевна Смородская уже рассматривается как неизменный персонаж (важный, но всё же второстепенный и обязательно абсурдный) юмористического произведения – вроде какого-нибудь Паниковского из «Золотого телёнка» или подпоручика Дуба из «Похождений бравого солдата Швейка». На главных героев бессмертных книг Ильфа и Петрова и Гашека, Остапа Бендера или собственно Швейка, президент «Локомотива» не тянет – масштаба и шарма недостаёт. Зато угрожающий рефрен подпоручика Дуба: «Вы меня ещё не знаете! Но вы меня ещё узнаете!» - реализуется ею, да и всем руководством «Локомотива», каждый божий день. Причём комедия давно перешла в стадию фарса.

Читаю вот, к примеру, серию сообщений-опровержений о том, кто проводит тренировки в «Локомотиве». Во всех спортивных СМИ (и не жёлтых, а серьёзных) 16 июня чёрным по белому написали: попрощался с командой, а ей, напротив, был представлен. Через пару часов – опровержение от Рената Янбаева : он, мол, Кучука в глаза не видел, тренировку же проводил Игорь Черевченко , а отсутствие Билича игрокам никто не объяснял.

В чём дело? Может, Ренат на время представления нового главного тренера в туалет отлучился? Или делал рывки по своему флангу, не заметив, что тренировка завершилась и все окружили какого-то незнакомого человека, которого за полгода его руководства «Кубанью» футболист ещё не успел запомнить?

Нет, рассказывают, что это Смородская по ведомым одной ей причинам приказала в тот день футболистам под страхом смертной казни не подтверждать информацию о представлении нового главного тренера. Контракт со старым-то ещё официально не расторгнут – а может, президент всё ещё надеялась, что и не будет. Правда, вчера Дмитрий Тарасов сообщил в своём «твиттере»: «Сегодня я впервые тренировался после приезда из расположения сборной, занятия проводил Кучук». Вероятно, его просто не успели предупредить…

Кучука при этом, по свидетельствам очевидцев, представила футболистам вовсе не Ольга Юрьевна (она просто не приехала на базу, хотя, когда ей нужно, её там бывает слишком много) и даже не зять, де-факто спортивный директор «Локо» Кирилл Котов , а начальник команды Вячеслав Чекмарёв . Этот факт подтвердил правдивость версии, о которой в кулуарах шептались уже давно: мол, Кучук – вовсе не креатура Смородской. По некоторым данным, его назначение пролоббировал председатель совета директоров «Локомотива» Вадим Морозов…

То, что Кучук не человек Смородской, стало предельно ясно ещё 7 июня. В тот день, когда был опубликован нашумевший текст-издёвка Василия Уткина над Кучуком, где тренеру были инкриминированы алкоголизм, психоз и ещё куча всего нехорошего. Фактов при этом не приводилось ровно никаких, одни умозаключения, причём периодически белое называлось чёрным – например: «Утрата зачатков нового стиля, боязливая, местами просто трусливая игра, нервозность – вот „Кубань“ Кучука в сравнении с „Кубанями“ его ближайших предшественников». И это о команде, которая по сравнению с временами Дана Петреску играла в разы более атакующий и яркий футбол, продолжив направление Юрия Красножана ! Да, 16 голов в 11 турах – может, и не так много, но не забудем, что на эти туры пришлись матчи против всех без исключения лидеров. И «Кубань» в них ни разу не проиграла.

Уткин – известный и яростный адепт Смородской, готовый приводить самые иезуитские аргументы, только чтобы вывести президента «Локомотива» из-под удара. Конечно, кто-то мог бы предположить, что он, предчувствуя смену власти в клубе, переметнулся – но это было бы уже слишком большим цинизмом, и представить себе подобное я не могу. Как и то, что Уткин написал столь оскорбительный текст фактически на ровном месте только оттого, что ему так захотелось. Отсюда вывод: Ольга Юрьевна назначению Кучука всячески противилась и задействовала в этой борьбе все доступные ей методы. И, подозреваю, будет задействовать – ибо пути назад тут уже нет, и тот же Кучук, когда ему позвонили из газеты «Спорт день за днём», так и ответил: «Василий Уткин уже ведь про меня всё рассказал. Я, оказывается, валяюсь в пьяном угаре! Остальное у него и узнавайте».

Но – не вышло. Попытка дискредитации Кучука оказалась настолько неуклюжей и агрессивной, что не сработала. А дальше всё произошло в абсурдистском ключе современного «Локомотива»: одного тренера ещё не уволили, другого уже представили. При этом ещё подговорив игроков об этом не рассказывать. Хотя в нынешние времена утаить информацию, о которой знают десятки людей, в принципе невозможно.

Не верю, что у Кучука в «Локомотиве» получится – но вовсе не из-за его тренерских качеств. А потому что в этом клубе без полной смены его руководства и прихода вменяемых менеджеров не получилось бы даже у Гвардиолы. Более того, есть подозрения, что при Владимире Якунине , для которого Билич совсем недавно продолжал быть «вторым тренером мира», ничего и не может измениться. Для президента ОАО РЖД, на которого в последнее время обрушились совсем иного рода проблемы, футбол даже в лучшие времена был нелюбимым, навязанным пасынком. А когда занимаешься столь затратным делом, не то что не разбираясь в нём, а даже не испытывая к нему страсти, - это обречено.

Не будучи россиянином и, видимо, не наблюдая за развитием событий в «Локомотиве» последних лет, Кучук «повёлся» на имя двукратного чемпиона России и, надо думать, высокую зарплату – в чём в принципе нет никакого криминала. Вот только, отчалив от одного, спокойного и благополучного для него, берега, где его готовы были носить на руках, он рискует так и не причалить к другому. Потому что приходит в «Локо» в худший из возможных моментов, и президент клуба его появлению всячески противодействовала. Дальше-то что будет?

Во всей этой дикой, непостижимой истории невозможно усмотреть никаких логических нитей. Если инициатор назначения Кучука г-н Морозов, а Смородская его не хотела, то почему оставили саму Смородскую, провалившую работу на всех направлениях? Если совет директоров (о чём не раз знающими людьми говорилось) в этом клубе орган сугубо декоративный, а решает всё лично Якунин, который с симпатией относится к Смородской, то каким образом Морозову удалось протащить Кучука? Как Якунин и Морозов видят совместимость президента и главного тренера – примерно так же, как во времена Смородской и Юрия Сёмина, что ли?

Сёмин тем временем уезжает в азербайджанскую «Габалу», что говорит об одном: на скорую и радикальную смену власти в «Локомотиве» он не рассчитывает и ждать у моря погоды (или, если точнее, у депо паровоза) не желает. «Тренер должен работать», - объясняет он свой неожиданный шаг, и тут не поспоришь. Пусть чемпионат Азербайджана – не английская премьер-лига, но когда перед малоизвестной командой ставится задача впервые попасть в тройку призёров – это работа, в которую нужно вкладываться, в какой бы стране это ни происходило. И это посложнее, чем для Луиса Фелипе Сколари стать чемпионом Узбекистана с «Бунёдкором», который был в разы богаче своих соперников. А уж если Сколари может поехать в Узбекистан, то отчего Сёмину не соглашаться на достойные условия и конкретную спортивную задачу в Азербайджане?

В нынешнем «Локомотиве» одному из создателей чемпионского клуба (наряду с Валерием Филатовым, чьего возвращения в профессию я уже много лет безуспешно жду) делать нечего. Как нечего там делать любому адекватному тренеру, который не хочет испортить себе нервы и подмочить репутацию. Поэтому я страшно рад, что несомненного «железнодорожного» соблазна смог избежать Станислав Черчесов , принявший днями «Амкар». И пусть в Перми не могут конкурировать с «Локо» по финансовым условиям – зато там серьёзному специалисту, сделавшему из потешного политпроекта под названием «Терек» солидную футбольную команду, а потом абсурдно уволенному, дадут спокойно и вдумчиво работать.

В России не так много стабильных, качественно работающих тренеров в молодом для этой профессии возрасте от 40 до 50. Черчесов – один из этих единиц, и очень хорошо, что при явном прогрессе в последние годы он после расставания с «Тереком» не остался без работы. И при этом не оказался в локомотивском шапито, где от его труда мало бы что зависело.

На месте любого уважающего себя тренера, получив заманчивое предложение из «Локомотива», я бы ставил одно условие: только без Смородской. Потому что и начинается, и заканчивается всё это одним и тем же. Сперва – ах как энергична и целеустремленна президент клуба, да с ней мы горы своротим! А под конец – «руководителю клуба следовало бы лучше разбирался в футболе» (а со стороны Ольги Юрьевны: «Мы создали тренеру все условия, но он не справился со своими обязанностями»). Даже тишайший, казалось, Коусейру не выдержал. Не сомневаюсь, что-то подобное мы скоро услышим и от Билича. Как только с ним рассчитаются, конечно.

…Вчера, прочитав с утра очередные новости из черкизовского цирка, я развеселился и объявил в «твиттере» и на «фейсбуке» опрос: «Надо было бы создать клуб, где было бы два президента – Смородская и Червиченко . И почётный президент Кадыров . Интересно, кто бы у них был тренером?» Последовало 17 ретвитов – столько у меня, по-моему, не было никогда. Ольга Юрьевна и Андрей Владимирович – они ведь действительно президенты-двойняшки, за исключением того, что Червиченко щедро тратил собственные деньги, а Смородская – чужие…

Ответы были самые разнообразные – от «на первый месяц – Красножан» до «сами бы тренировали – по очереди», от Вячеслава Грозного до Жерара Депардье. Который сейчас, кстати, снимается в роли Григория Распутина.

А я бы предложил ему роль Швейка. И «подпоручика» Ольгу Юрьевну, с громами и молниями в глазах рычащую ему: «Вы меня ещё не знаете! Но вы меня ещё узнаете!»

Смеяться будут все. Кроме болельщиков несчастного «Локомотива».

Ну и нахальные же здесь бабы! Если бы такая стерва была хоть на человека похожа, а то - одни кости да кожа, ноги как у цапли, а рожа - как семь смертных грехов! А еще эта старая кляча хочет прельстить солдата!

На вокзале, как было уже сказано, царило большое оживление. Выступление Италии вызвало здесь некоторую панику, потому что задержали два эшелона артиллерии и отправили их в Штирию. Тут же стоял эшелон босняков; он маялся на вокзале уже двое суток, и о нем как будто совершенно забыли. Люди двое суток сидели без хлеба и ходили в Новый Пешт попрошайничать. Кругом только и слышна была матерная ругань забытых и возмущенных босняков: так тебя, да растак, да раз-эдак!..

Наконец, маршевый батальон 91-го полка опять согнали и рассадили по вагонам. Но вскоре после этого батальонный ординарец Матушич вернулся от коменданта станции с сообщением, что поезд пойдет только через три часа. Людей снова выпустили из вагонов. Перед самым отходом поезда в штабной вагон явился крайне возбужденный подпоручик Дуб и потребовал, чтобы капитан Сагнер приказал арестовать Швейка. Подпоручик Дуб, известный доносчик еще в бытность учителем гимназии, любил заводить разговоры с нижними чинами, чтобы выпытывать их убеждения и вместе с тем научить и объяснить им, почему и за что они воюют.

При своем обходе он заметил Швейка, стоявшего у фонаря позади здания вокзала и с интересом разглядывавшего плакат какой-то благотворительной военной лотереи. На этом плакате был изображен австрийский солдат, пригвоздивший схваченного бородатого казака штыком к стене.

Подпоручик Дуб хлопнул Швейка по плечу и спросил, как ему это нравится.

Так что дозвольте доложить, господин подпоручик, - ответил Швейк, - что это чушь! Мне довелось видеть много глупых плакатов, но такого глупого я еще не видывал.

Что же вам в нем не нравится? - спросил подпоручик Дуб.

Что мне в нем не нравится, господин подпоручик? А вот что! Мне не нравится, как этот солдат обходится с данным ему оружием. Ведь он же может сломать штык об эту стену! А потом это и вообще ни к чему, его бы еще за это наказали, так как русский поднял руки кверху и сдается. Он ведь - пленный, а с пленным надо обращаться как следует, потому что хоть он и ничтожный, а все-таки такой же человек.

Стало быть, - продолжал допытываться подпоручик Дуб, - вам жаль этого русского, не так ли?

Так точно, мне их обоих жаль, господин подпоручик. Русского - потому, что его проткнули штыком, а нашего солдата - потому, что его за это арестуют. Ведь он же сломал при этом штык, господин подпоручик; ничего не поделаешь - стена, куда он его ткнул, видать, каменная, а сталь, известно, вещь ломкая. Вот у нас, дозвольте доложить, господин подпоручик, еще до войны, на действительной службе был один господин подпоручик в нашей роте, тот так ругался, что даже старая какая-нибудь шкура - и то так не умела. На плацу он нам говорил: когда раздастся команда, вы должны выпучивать глаза, как кот, который садится на солому. Но вообще он был очень хороший человек. Один раз на Рождество он вдруг сошел с ума, взял да и купил для всей роты воз кокосовых орехов. С той поры я и знаю, какая ломкая вещь.- штык! Полроты переломало штыки об эти проклятые орехи, и наш ротный посадил под арест всю роту, так что три месяца никому не давали отпуска, а господина подпоручика продержали под домашним арестом…

Подпоручик Дуб с раздражением взглянул на невинную рожу бравого солдата Швейка и сердито спросил:

Вы меня знаете?

Так точно, господин подпоручик, знаю. Подпоручик

Дуб свирепо выкатал глаза и затопал ногами.

А я вам говорю, что вы меня еще не знаете.

Швейк с безмятежным спокойствием, словно рапортуя, повторил:

Никак нет, господин подпоручик, я вас даже очень хорошо знаю. Так что вы есть господин офицер из нашего маршевого батальона.

Вы меня еще не знаете! - рявкнул подпоручик Дуб. - Вы знаете меня, может быть, с хорошей стороны, но погодите - узнаете и с плохой. Я очень строг. Вы у меня еще наплачетесь, вот увидите! Значит, как же это теперь будет: знаете вы меня или нет?

Так точно, господин подпоручик, знаю.

А я говорю вам в последний раз, что вы меня не знаете, осел вы этакий. У вас братья есть?

Осмелюсь доложить, господин подпоручик, у меня есть один брат.

Подпоручик Дуб пришел от невинной швейковой рожи в неописуемую ярость и крикнул, будучи не в силах больше сдержаться:

В таком случае, ваш брат наверно такая же скотина, как вы. Кем он был?

Профессором, господин подпоручик. Он тоже отбывал воинскую повинность и выдержал экзамен на прапорщика.

Подпоручик взглянул на Швейка, словно хотел пронзить его глазами. Швейк с достоинством выдержал злобные взоры подпоручика, и весь разговор между ним и подпоручиком закончился на сей раз короткой командой:

Кругом марш!

Итак, каждый из них пошел своей дорогой, и каждый думал свою думу.

Подпоручик Дуб думал, что он потребует от капитана Сагнера, чтобы тот приказал посадить Швейка под арест, а Швейк думал, что он видел уже много глупых офицеров, но что такой экземпляр, как подпоручик Дуб, - редкость даже в полку.

Подпоручик Дуб, который как раз в этот день вздумал заняться воспитанием солдат, нашел за вокзалом новые жертвы. Это были два солдата того же полка, но другого взвода, которые на ломаном немецком языке торговались в темноте с двумя уличными феями, десятками порхавшими вокруг вокзала.

Вы меня знаете?.. А я вам говорю, что вы меня не знаете… Но погодите, вы меня еще узнаете… Может быть, вы знаете меня с хорошей стороны? .. Говорю вам, что вы узнаете меня и с плохой стороны... Вы у меня еще наплачетесь, ослы вы этакие… У вас братья есть?.. Они, вероятно, такие же скоты, как и вы!.. Кем они были?.. В обозе?.. Ну, хорошо… Помните, что вы солдаты… Вы - чехи?.. А вы знаете, ведь Палацкий сказал, что если бы не было австрийской монархии, то надо было бы ее создать?.. Кругом марш!..

Однако, обход подпоручика Дуба не дал, в общем, никаких положительных результатов. Он задержал еще три группы солдат, но его педагогические попытки «заставить наплакаться» потерпели полную неудачу. Человеческий материал, который везли на фронт, был такого качества, что подпоручик Дуб в глазах каждого солдата мог прочесть, что тот думает о нем что-нибудь весьма нелестное. Его самолюбие было задето, и в конце концов, перед самым отходом поезда, он потребовал у капитана Сагнера, в штабном вагоне, арестовать Швейка, мотивируя необходимость изоляции бравого солдата Швейка его безмерно нахальным поведением и называя искренние ответы Швейка на его вопросы - язвительными замечаниями. Если так будет продолжаться, то офицеры потеряют всякий авторитет в глазах нижних чинов, в чем, по его мнению, не сомневается, конечно, никто из господ офицеров. Сам он еще до войны говорил господину начальнику окружного управления, что каждый начальник должен стремиться сохранить известный авторитет в глазах своих подчиненных, и господин начальник окружного управления с этим вполне согласился. В особенности же теперь, во время войны, перед лицом неприятеля, необходимо держать солдат в известном страхе. Поэтому он, подпоручик Дуб, требует для Швейка строгого дисциплинарного наказания.

Капитан Сагнер, который, будучи кадровым офицером, терпеть не мог офицеров запаса, этих «шпаков», как он их называл, - обратил внимание подпоручика Дуба на то, что такого рода требование он может изложить только в письменном рапорте, а отнюдь не устно, как это делают маклаки на рынке, торгуясь о цене картофеля. Что же касается самого Швейка, то первой инстанцией является для него господин поручик Лукаш. Вообще же, такое дело решается только по рапорту. Из роты такое дело переходит в батальон, что, вероятно, господину подпоручику известно. Если Швейк что-нибудь натворил, то его дело будет сперва разбираться на основе рапорта по роте, а если он подаст жалобу, то на основе рапорта по батальону. Если господину поручику Лукашу угодно считать рассказ господина подпоручика Дуба официальным донесением, согласно которому Швейк должен понести наказание, то он, капитан Сагнер, не возражает против немедленного привода и допроса Швейка.

3 место

Исходное положение мысли:
ВЫ МЕНЯ ЕЩЁ УЗНАЕТЕ, Я ВАМ ЕЩЁ ПОКАЖУ!

Сидя на красном стульчике, Аркадий Зеленцов чистил картошку. Вернее, это действо только называлось – «чистил». На самом деле, Аркадий или, как называла его жена Ритка, Арканя, размышлял. И было о чем. Вот скажите, почему его, водилу с тридцатилетним стажем, называют на работе не Аркадий Петрович, и даже не Аркадий, а так, по-детски, – Аркашка, а то и просто кликнут: «Эй, Зеленец, подь сюды!»

Ну, понятно, конечно, что «прозвания» в гараже есть почти у каждого. Москаль любит их придумывать. Для него это как семечки. Раз - и готово! Правда, сам он и не русский вовсе, а хохол чистокровный, хотя и живет здесь с рождения. Но это так. Размышления к месту.

Аркадий положил вычищенную картофелину в блюдо с водой, закурил. Сладостно так закурил, словно жить ему осталось минут пять, не больше. А мысли текли и текли, не переставая, словно на кухне кран с водой открыли, и булькает она, булькает…

Да, «прозвания» были разные. Так, например, завгара с легкой, опять же Москаля руки (или языка?) прозвали Эспумизаном. Так ведь есть за что! Ходит, из-за пуза головы не видать и сам такой неотвратимый, как понос. Или вот еще – Кощей в рейтузах. Так тоже правда! Генка этот - худущий такой, что мужики смеются, что у Кощея штаны лишь благодаря причинному месту держатся.

Ну, про Лунатика с Чукчей и говорить нечего. Лодыри первостатейные. И ходят всегда парой, хоть обоих зови одинаково. Позовешь одного, другой откликается: «Мы чо, чукчи, что ли, вкалывать?» Вот и бродят по гаражу как два лунатика…Почему лунатика? Так пьяные всегда – еле ноги передвигают…

Вторая картофелина плюхнулась рядом с первой. Аркадий и не замечает, что кожуру с нее мешочком снимает. Ас он в этом деле, не то что его Ритка. У той чирк-чирк всегда несколько отваливается, а у него одна - единственная, как ленточка, хоть снова картошку заворачивай…

А о чем же он сейчас думал? Зеленцов почесал лоб, припоминая. Ах да, о «прозваниях»… Есть, есть у них в гараже хорошие. Вон экскаваторщика по фамилии кличут – Баранкин. Иль не фамиль это, а тоже? Круглый он и добродушный. Так тогда и Пряником можно было назвать.

Еще Седой есть. Или Дед. Ну, это кто как хочет. Тут все понятно. Из-за волос, хотя к нему даже начальство по имени-отчеству. Уважительно так, словно он после Эспумизана главный. Но Дедом он, Аркадий, быть не хочет. Рано еще. Вот если годика через три-четыре.

А Вождем Краснокожих называться он бы согласился, особенно Вождем. Звучит-то как! Внушительно. И чего так новенького прозвали, а не его, Аркадия? Хотя, понятно, конечно. У того после выходных рожа всегда красная. Так тогда бы уж Вождем Краснорожих назвали. А его бы, Аркадия Зеленцова, Чингачгуком…

Аркадий отложил недочищенную картофелину в сторону. Встал. Потянулся. Прошел по коридору, вкрадчиво ступая босыми ступнями по ламинату. У зеркала резко выпрямился и встал в стойку, натягивая воображаемую тетиву лука. Чин-гач-гук… А здоровски звучит! И ничего, что глаза голубые и нос картохой! С лица, как говорится, не воду, особенно мужику….

Воображение живо нарисовало ему картинку завтрашнего дня.

Вот идет он, Аркадий, по гаражному боксу и все ему, в том числе и Москаль, и Дед, и Эспумизан даже: «Чингачгук, здорово! Сегодня куда едем?» «Посмотри, Чингачгук, чего это у меня в моторе брякает?» А он им так небрежно отвечает: « В Лосинку два рейса». «А ты, Дед, клапана проверь!»

А тут и Наташка из бухгалтерии выбегает. В одном платьишке. Кричит ему: «Аркадий Петрович! Товарищ Чингачгук, Вам преемия!»

Хотя нет. Аркадий еще раз посмотрел на себя в зеркало. Мужики его так не назовут, хоть перья понацепляй на всю голову. Москаль же и посмеется еще. И будет он навечно каким-нибудь Попу Гайчиком, ежели заявит о себе в таком роде.

Зеленцов уныло вернулся на кухню к сиротливо лежащей на столе картофелине. Повертел в руке и сел обратно. Дочищать. Так огорченно и бездумно он справился еще с двумя корнеплодами, пока новая мысль не закружилась в его голове, приобретая очертания победы. Да, да, именно по-бе-ды!!!

Вот завтра он, Аркадий, придет на работу и всем скажет, чтобы его Гайдаром называли. А что? Ведь того Гайдара, что «Тимура» написал тоже Аркадием звали, да еще и Петровичем кажется. А что писателем был, так это плевое дело – для детишек сочинять! Это он, Зеленцов, тоже сможет, вот только картошку дочистит.

Окрыленный, Аркадий быстро справился с заданием жены и, залив холодной водой картофелины, отправился на поиски бумаги и ручки. С компьютером он принципиально дружбу не водил, да и не тащить же такую хабазину на работу. С тетрадкой сподручнее.

Минут через десять он уже сидел за столом, старательно выводя: «Леха и его команда. Повесть. Однажды летом…» Но дальше у Аркадия Петровича мысли не шли, буксовали, словно груженый КАМАЗ на взгорке. Поразмышляв немного, Зеленцов зачеркнул два последних слова и начал заново: «Цвела липа. Леха и Ритка сидели в парке на зеленой скамейке».

Стоп. А почему вдруг его Ритка сидит с каким-то Лехой? И уж не Кузнецов ли это Леха, который на «Турбинке» вкалывает? А Ритка-то, Ритка-то какова? Его, значит, картошку чистить, а сама с хахалем под липой? А дома: «Арканя, сделай то, сделай сё…»

Аркадий заметался по сторонам. Пару раз он накидывал на себя куртку. Бежать, застать… Садануть этому вислогубому, чтобы… И останавливался, затихал в неуемной тоске обиженного, отверженного… Ноги сами потянули его на кухню. Закурить, успокоиться, глотнуть свежего воздуха…

На кухне Аркадий рванул форточку. За окном тягуче звенела капель. Мартовская. Самая первая в этом году. И лежал снег.

«Какая липа?- удивленно подумал Зеленцов,- еще и листочков-то нет. Не проклюнулись». И облегченно засмеялся: нет Ритки в парке.

Аркадий вернулся к столу и скомкал исписанный листок. Хватит, написательствовался! Чуть было крыша не съехала от этого. Ритка – верная жена. И преданная. За всю жизнь слова ему плохого не сказала. На рыбалку с друзьями? Пожалуйста. В пятницу с мужиками посидеть (святой день для водилы)? Пожалуйста! И все Арканя да Арканя, как до свадьбы повелось. Сама ведь придумала. «Ты у меня особенный»,- сказала. А он ее раньше Маргариточкой звал… Почему сейчас не зовет? Или привык, или на цветок она походить не стала? Волосы вон красить начала. Говорит - седые лезут. А где они седые - в сорок-то лет? Хотя теща тоже давно красит.

Стоп. Она на цветок не похожа? А он-то тоже сейчас не принц из сказки – брюшко вон из треников вываливается, пивное такое брюшко…Да и гитару сразу, как поженились, забросил…Так чем же он Ритки лучше? Тем, что зарабатывает больше? Так ведь мужик – не баба… Должен семью содержать.

Вот сейчас она зайдет домой, и я ей скажу: «Рита, Маргариточка ты моя!»….

Да где же она? Стрелка уже к семи подкрадывается. Может, правда, другого нашла? Рука-то вон как сама вывела: Леха и Ритка…

Ритка и Леха…

Тьфу, лучше о хорошем думать, как раньше… Так и накликать недолго… А о чем, хорошем-то? О рыбалке зимней? Так он, вроде, не поминал ее. Взгляд Аркадия закружил по двору и уткнулся в черную «Волгу»… Машина…Ласточка… И… вспомнил!!!

Мысли его вновь вернулись к гаражным «прозваниям», в которых ему, Аркадию Зеленцову, места не находилось…

«Впрочем, да разве это важно, - подумалось Аркадию,- не всем же Москаль прозвания дал. И по именам у них в гараже многих зовут. Артем, Игорь, Кеша… Правда, Кеша и не Кеша вовсе, а Женя …кажется…»

В памяти сразу всплыла забавная история, которая случилась месяц назад. Все тогда в боксе были, вернее, в комнате отдыха. Зима. Не сезон. Вот и расселись вокруг стола. Москаль байки травил про Чапая с Петькой. Любимая тема. Дед, помнится, трубочку покуривал. Он завсегда так, вроде бы со всеми, но отдельно. Раньше, говорят, бухал здорово, но сейчас ни капли. Остепенился. Сам в завязку пошел. Мечтает еще и курить бросить, но это вряд ли… Лунатик с Чукчей – те, конечно, со стаканами копошились…. Эти еще свою цистерну не выпили.

А тут фифочка вошла. Такая вся из себя. «Мне бы,- говорит,- Иннокентия Павловича,- по важному делу».

А тут и сам Кеша нарисовался. Черный, как грач, и руку свою мазутную протягивает. Вот он я! Здрасте! Мужики, конечно, прыснули. А дамочка как его черные лопатищи увидела, так ручки свои в перчаточках за спину спрятала и бочком, бочком… И кто ей напел, что он Иннокентий да еще Павлович?... Хотя звучало солидно. Эх!

А, может, ему подговорить кого-нибудь? Не дамочку, конечно. Вон, хотя бы соседа сверху. А он, Аркадий, ему торфу подкинет на дачу. Как говорится: баш на баш… Увидят мужики, что к нему уважительно относятся, и перестанут, как мальчишку, Аркашкой звать.

В дверь позвонили. « Ритка»,- обрадовался Зеленцов,- пришла!»
В проеме стоял… сосед.

Аркаша, - забрюзжал он, - весна скоро. Мне бы землицы…

Сделаю, Петрович. Только с уговором.

Это с каким?- прищурился тот.

А ты завтра на работу ко мне придешь и при всех мужиках Аркадием Петровичем назовешь.

Ах ты, оголец! Чего удумал! Да ты еще под стол пешком ходил, когда я… Да мне проще хозяину вашему покланяться! Все равно ты без его ничего не решашь! – с этими словами рассерженный сосед потрусил на улицу.

«Сейчас всем расскажет, какой я жмот и вымогатель»,- удрученно подумал Зеленцов, накидывая на себя курточку. - Эх! Догнать надо. Объясниться».

Но на лавочке соседа не было. Не видно его было и на дороге. Зато по ней торопливо шагала полногрудая рыжеволосая Ритка. Нет, не Ритка! Рита! Его Маргарита!

Арканя,- заулыбалась она.- Встречать вышел? А я у Олюшки задержалась.

Как она?- ответил на улыбку жены Аркадий.- Чувствует себя как?

Да ничо. Только Ванюшка, говорит, толкается шибко…

В меня будет,- удовлетворенно подытожил Зеленцов.- Я такой же беспокойный был».

Они уже подходили к дому, когда Аркадий увидел у подъезда соседнего дома соседа. Тот, нахохлившишь, сидел на скамейке, чертя палкой по мартовскому снегу незамысловатые колечки.

Иван Петрович! Чего Вы там один? Пойдемте к нам чай пить,- позвала его Рита.

С буржуями не пью,- мрачно ответствовал тот.

Почему с буржуями? - удивилась жена.

А ты у своего Аркадия… Петровича… спроси…

Да не хотел я тебя, Петрович, обидеть,- взмолился Зеленцов.- Просто мы…

Спасительная мысль пришла внезапно, и Аркадий заторопился ее высказать, уже всем сердцем веря в нее…

Просто мы на работе месячник объявили…вежливости… Ну, значит, чтобы каждого по имени-отчеству. Так вот, наши не верят, что меня, как и писателя Гайдара, Петровичем кличут. Думают: Павлович я…

Это почему?

Как почему! Так отчима-то у меня Павлом звали. Петрович-то я по отцу.

А паспорт?

Да показывал. Смеются. Говорят: паспортистка ошиблась. И в пример тетю Нину приводят.

А с ней чего не так?

Так по паспорту она не Нина, а Евдокия.

Врешь, Аркашка!

Не! Сам слышал, когда она на скамейке с подругами сидела. Да и мужик ейный подтвердил – он у нас сторожем работает… Так что, Петрович, кранты мне, если завтра свидетеля не приведу…

Вечером Зеленцов долго ворочался в постели, вздыхал, что жена не выдержала:

Что, Арканя, боишься, что завтра Иван Петрович в гараж придет и узнает правду? Или совесть мучает?

Совесть,- выдохнул Аркадий.

Он уже и сам не понимал, почему сегодня пошел на такой выверт. Ну, Аркашка, ну, Зеленец – да ничего плохого в этом нет. Седого вон тоже раньше Серым звали. И все нормально, без обид.

Может, день такой… неудачливый?...

Рита, - потянулся он к жене,- как ты думаешь, пойдет завтра Петрович ко мне на работу или нет?

Не пойдет,- улыбнулась в темноте жена.- Я ему в дверях шепнула, что сама завтра схожу, что мне больше поверят, чем соседу… Но чтобы больше ни-ни!... Враль несчастный!

Ага, враль,- Зеленцов уткнулся лицом в Риткино плечо.- Ни-ни…

И уже сквозь сон: «А ты, правда, к Олюшке ходила?»

© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2017
Свидетельство о публикации №217032000093

& ...Сидел с семи часов вечера до полночи всего за одной-единственной кружкой пива да стаканом содовой воды и корчил из себя бог весть кого потому только, что он профессор университета, а в "марьяже" понимал как свинья в апельсине...

& Помимо всего прочего, у кадета Биглера была скверная привычка оправдываться: он старался убедить каждого, что у него только благие намерения.

& Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, это очень длинная история, а вы всегда изволите сердиться, когда я рассказываю подробно.

& Швейк степенно влез в свой вагон. Он проникся уважением к своей особе. Ведь не каждый день удается совершить нечто столь страшное, что даже сам не имеешь права узнать это.

& Оно ведь не легко — куда-нибудь влезть. Влезть-то сумеет каждый, но вылезть — в этом и заключается настоящее военное искусство. Когда человек куда-нибудь лезет, он должен знать, что вокруг происходит, чтобы не сесть в лужу, называемую катастрофой.

& Вы меня знаете?!
А я вам говорю, что вы меня не знаете!..
Но вы меня еще узнаете!..
Может, вы меня знаете только с хорошей стороны!..
А я говорю, вы узнаете меня и с плохой стороны!.. Я вас до слез доведу! Ослы!
Есть у вас братья?!!
Наверное, такие же скоты, как и вы. Кем они были?

& Солдаты премило сидели на корточках над рвами, как ласточки на телеграфных проводах перед перелетом в Африку.
У каждого из-под спущенных штанов выглядывали голые колени, у каждого на шее висел ремень, как будто каждый готов был повеситься и только ждал команды.
Во всем была видна железная воинская дисциплина и организованность.

& Уважение к начальству, знание устава и присутствие духа на военной службе — это все. А если к этим качествам присовокупить еще и доблесть, то ни один неприятель не устоит перед нами.

& — Четыре тысячи двести шестьдесят восемь! Такой номер был у одного паровоза в Печках. Этот паровоз стоял на шестнадцатом пути. Его собирались увести на ремонт в депо Лысую-на-Лабе, но не так-то это оказалось просто, потому что у старшего машиниста, которому поручили его туда перегнать, была прескверная память на числа. Тогда начальник дистанции позвал его в свою канцелярию и говорит: "На шестнадцатом пути стоит паровоз номер четыре тысячи двести шестьдесят восемь. Я знаю, у вас плохая память на цифры, а если вам записать номер на бумаге, то вы бумагу эту также потеряете. Если у вас такая плохая память на цифры, послушайте меня повнимательней. Я вам докажу, что очень легко запомнить какой угодно номер. Так слушайте: номер паровоза, который нужно увести в депо в Лысую-на-Лабе, — четыре тысячи двести шестьдесят восемь.
Слушайте внимательно. Первая цифра — четыре, вторая — два.
Теперь вы уже помните сорок два, то есть дважды два — четыре, это первая цифра, которая, разделенная на два, равняется двум, и рядом получается четыре и два. Теперь не пугайтесь! Сколько будет дважды четыре? Восемь, так ведь? Так запомните, что восьмерка в номере четыре тысячи двести шестьдесят восемь будет по порядку последней. После того как вы запомнили, что первая цифра — четыре, вторая — два, четвертая — восемь, нужно ухитриться и запомнить эту самую шестерку, которая стоит перед восьмеркой, а это очень просто. Первая цифра — четыре, вторая — два, а четыре плюс два — шесть. Теперь вы уже точно знаете, что вторая цифра от конца — шесть; и теперь у вас этот порядок цифр никогда не вылетит из головы. У вас в памяти засел номер четыре тысячи двести шестьдесят восемь. Но вы можете прийти к этому же результату еще проще...
Фельдфебель перестал курить, вытаращил на Швейка глаза и только пролепетал:
— Карре аb!
Швейк продолжал вполне серьезно:
— Тут он начал объяснять более простой способ запоминания номера паровоза четыре тысячи двести шестьдесят восемь. "Восемь без двух — шесть. Теперь вы уже знаете шестьдесят восемь, а шесть минус два — четыре, теперь вы уже знаете четыре и шестьдесят восемь, и если вставить эту двойку, то все это составит четыре — два — шесть — восемь. Не очень трудно сделать это иначе, при помощи умножения и деления. Результат будет тот же самый. Запомните, — сказал начальник дистанции, — что два раза сорок два равняется восьмидесяти четырем. В году двенадцать месяцев. Вычтите теперь двенадцать из восьмидесяти четырех, и останется семьдесят два, вычтите из этого числа еще двенадцать месяцев, останется шестьдесят. Итак, у нас определенная шестерка, а ноль зачеркнем. Теперь уже у нас сорок два, шестьдесят восемь, четыре. Зачеркнем ноль, зачеркнем и четверку сзади, и мы преспокойно опять получили четыре тысячи двести шестьдесят восемь, то есть номер паровоза, который следует отправить в депо в Лысую-на-Лабе. И с помощью деления, как я уже говорил, это также очень легко. Вычисляем коэффициент, согласно таможенному тарифу..." Вам дурно, господин фельдфебель? Если хотите, я начну, например, с "General de charge! Fertig! Hoch an! Feuer!" Черт подери! Господину капитану не следовало посылать вас на солнце. Побегу за носилками.
Пришел доктор и констатировал, что налицо либо солнечный удар, либо острое воспаление мозговых оболочек.
Когда фельдфебель пришел в себя, около него стоял Швейк и говорил:
— Чтобы докончить... Вы думаете, господин фельдфебель, этот машинист запомнил? Он перепутал и все помножил на три, так как вспомнил святую троицу. Паровоза он не нашел. Так он и до сих пор стоит на шестнадцатом пути.
Фельдфебель опять закрыл глаза.

& Конечно, не был забыт и рядовой состав, которому паек саго сокращался на десять граммов. Это выглядело тем загадочнее, что никто на военной службе и не видывал саго.

& — Жил-был один человек. Как-то раз надрызгался он и попросил его не будить...
После этих слов Швейк повернулся на бок и захрапел.

& Ты посмотри, братец, получше на те нитки, которые ты принес, и на мою большую катушку. Видишь, какие тонкие у тебя нитки, как легко они рвутся, а теперь посмотри на мои, сколько труда потратишь, прежде чем их разорвешь. На фронте хлам не нужен, на фронте все должно быть основательно. Забери с собой все катушки и жди моих приказаний. И помни, другой раз ничего не делай не спросясь, а когда соберешься что-нибудь купить, приди ко мне и спроси меня. Не стремись узнать меня короче! Ты еще не знаешь меня с плохой стороны!

& Он на меня, когда мы с ним впервые разговорились, произвел очень симпатичное впечатление, словно только что полученная из коптильни колбаса.

& Ты сам-то откуда? Прямо из Будейовиц? Хвалю, если кто-нибудь прямо откуда-нибудь.

& Послал черт на нашу голову этих штатских! Чем образованнее, тем глупей.

& Не полагается, но допускается. ... На свете вообще много чего не полагается, что допускается. Главное, попытаться сделать то, чего делать нельзя.

& Но это оказалось грубым математическим просчетом, так как всего вышел двадцать один глоток.

& Это побудило Швейка сказать ему несколько теплых слов в утешение:
— Здорово тебя объегорили!

& — Тогда иди вперед, — сказал Швейк. — Мы пойдем за тобой, а ты защищай нас своим телом, раз ты такой великан. А когда в тебя выстрелят, то извести нас, чтобы мы вовремя могли залечь. Ну, какой ты солдат, если пули боишься! Каждого солдата это должно только радовать, каждый солдат должен знать, что чем больше по нему даст выстрелов неприятель, тем меньше у противника останется боеприпасов. Выстрел, который по тебе делает неприятельский солдат, понижает его боеспособность. Да и он доволен, что может в тебя выстрелить. По крайней мере, не придется тащить на себе патроны, да и бежать легче.

& Это привычка, господин обер-лейтенант. В том-то и дело, что мы уже давно знаем друг друга и вместе немало пережили. Мы уже много выстрадали и всегда не по своей вине. Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, — это судьба. Что государь император ни делает, все к лучшему: он нас соединил, и я себе ничего другого не желаю, как только быть чем-нибудь вам полезным. Вы не голодны, господин обер-лейтенант?

& Жизнь человеческая вообще так сложна, что жизнь отдельного человека, осмелюсь доложить, господин поручик, ни черта не стоит.

& Был в Карлинских казармах обер-лейтенант Голуб. Такой был ученый, что в роте его считали дурачком, потому что из-за своей учености он не научился ругать солдат и обо всем рассуждал лишь с научной точки зрения. Однажды ему доложили, что розданный солдатам хлеб жрать нельзя. Другого офицера такая дерзость возмутила бы, а его нет, он остался спокойным, никого не обозвал даже свиньей или, скажем, грязной свиньей, никому не дал по морде. Только собрал всех солдат и говорит им своим приятным голосом: "Солдаты, вы прежде всего должны осознать, что казармы — это не гастрономический магазин, где вы можете выбирать маринованных угрей, сардинки и бутерброды. Каждый солдат должен быть настолько умен, чтобы безропотно сожрать все, что выдается, и должен быть настолько дисциплинирован, чтобы не задумываться над качеством того, что дают. Представьте себе, идет война. Земле, в которую нас закопают после битвы, совершенно безразлично, какого хлеба вы налопались перед смертью. Она — мать сыра-земля — разложит вас и сожрет вместе с башмаками. В мире ничего не исчезает. Из вас, солдаты, вырастут снова хлеба, которые пойдут на хлеб для новых солдат. А они, может, так же как и вы, опять будут недовольны, будут жаловаться и налетят на такого начальника, который их арестует и упечет так, что им солоно придется, ибо он имеет на это право. Теперь я вам, солдаты, все хорошо объяснил и еще раз повторять не буду. Кто впредь вздумает жаловаться, тому так достанется, что он вспомнит мои слова, когда вновь появится на божий свет". ... Раз меня выбрали представителем от всей роты. Я должен был ему сказать, что все его любят, но военная служба не в службу, если тебя не ругают. Я пошел к нему на квартиру и попросил не стесняться: военная служба — вещь суровая, солдаты привыкли к ежедневным напоминаниям, что они свиньи и псы, иначе они теряют уважение к начальству. Вначале он упирался, говорил что-то о своей интеллигентности, о том, что теперь уже нельзя служить из-под палки. В конце концов я его уговорил, он дал мне затрещину и, чтобы поднять свой авторитет, выбросил меня за дверь. Когда я сообщил о результатах своих переговоров, все очень обрадовались, но он им эту радость испортил на следующий же день. Подходит ко мне и в присутствии всех говорит: "Швейк, я вчера поступил необдуманно, вот вам золотой, выпейте за мое здоровье. С солдатами надо обходиться умеючи".

... "Здесь ночевал Йозеф Швейк из Праги, ординарец 11-й маршевой роты 91-го полка, который, находясь при исполнении обязанностей квартирьера, по ошибке попал под Фельдштейном в австрийский плен".”

Главная » Английский алфавит » Карел Ванек. Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны