Несобственно-речевой слой рассказчика в тексте в.м.шукшина «постскриптум» кукуева г.в. В помощь школьнику

Your browser does not support HTML5 audio + video.

Василий Шукшин. Критики

Деду было семьдесят три, Петьке, внуку, -- тринадцать. Дед был сухой и
нервный и страдал глухотой. Петька, не по возрасту самостоятельный и
длинный, был стыдлив и упрям. Они дружили.
Больше всего на свете они любили кино. Половина дедовой пенсии уходила
на билеты. Обычно, подсчитав к концу месяца деньги, дед горько и весело
объявлял Петьке:
-- Ухайдакали мы с тобой пять рубликов!
Петька для приличия делал удивленное лицо.

Ничего, прокормит, -- говорил дед (имелись в виду отец и мать
Петьки. Дед Петьке доводился по отцу). -- А нам с тобой это для пользы.
Садились всегда в первый ряд: дешевле, и потом там дед лучше слышал. Но
все равно половину слов он не разбирал, а догадывался по губам актеров.
Иногда случалось, что дед вдруг ни с того ни с сего начинал хохотать. А в
зале никто не смеялся. Петька толкал его в бок и сердито шипел:
-- Ты чего? Как дурак...
-- А как он тут сказал? -" спрашивал дед.
Петька шепотом пересказывал деду в самое ухо:
-- Не снижая темпов.
-- Хе-хе-хе, -- негромко смеялся дед уже над собой. -- А мне не так
показалось.
Иногда дед плакал, когда кого-нибудь убивали невинного.
-- Эх вы... люди! -- горько шептал он и сморкался в платок. Вообще он
любил высказаться по поводу того, что видел на экране. Когда там горячо
целовались, например, он усмехался и шептал:
-- От черти!.. Ты гляди, гляди... Хэх!
Если дрались, дед, вцепившись руками в стул, напряженно и внимательно
следил за дракой (в молодости, говорят, он охотник был подраться. И умел).
-- Нет, вон тот не... это... слабый. А этот ничего, верткий.
Впрочем, фальшь чуял.
-- Ну-у, -- обиженно говорил он, -- это они понарошке.
-- Так кровь же идет, -- возражал Петька.
-- Та-а... кровь. Ну и что? Нос, он же слабый: дай потихоньку, и то
кровь пойдет. Это не в том дело,
-- Ничего себе не в том!
-- Конечно, не в том.
На них шикали сзади, и они умолкали.
Спор основной начинался, когда выходили из клуба. Особенно в отношении
деревенских фильмов дед был категоричен до жестокости.
-- Хреновина, -- заявлял он. -- Так не бывает.
-- Почему не бывает?
-- А что, тебе разве этот парень глянется?
-- Какой парень?
-- С гармошкой-то. Который в окно-то лазил.
-- Он не лазил в окно, -- поправлял Петька; он точно помнил все, что
происходило в фильме, а дед путал, и это раздражало Петьку, -- Он только к
окну лез, чтобы спеть песню.
-- Ну, лез. Я вон один раз, помню, полез было...
-- А что, он тебе не глянется?
-- Кто?
-- Кто-кто!.. Ну парень-то, который лез-то. Сам же заговорил про него.
-- Ни вот на столько, -- дед показывал кончик мизинца. -- Ваня-дурачок
какой-то. Поет и поет ходит... У нас Ваня-дурачок такой был -- все пел
ходил.
-- Так он же любит! -- начинал нервничать Петька.
-- Ну и что, что любит?
-- Ну и поет.
-- А?
-- Ну и поет, говорю!
-- Да его бы давно на смех подняли, такого! Ему бы проходу не было. Он
любит... Когда любят, то стыдятся. А этот трезвонит ходит по всей деревне...
Какая же дура пойдет за него! Он же несурьезный парень. Мы вон, помню:
поглянется девка, так ты ее за две улицы обходишь -- потому что совестно.
Любит... Ну и люби на здоровье, но зачем же...
-- Чего -- зачем?
-- Зачем же людей-то смешить? Мы вон, помню...
-- Опять "мы, мы". Сейчас же люди-то другие стали!
-- Чего это они другие-то стали? Всегда люди одинаковые. Ты у нас много
видел таких дурачков?
-- Это же кино все-таки. Нельзя же сравнивать.
-- Я и не сравниваю. Я говорю, что парень непохожий, вот и все, --
стоял на своем дед.
-- Так всем же глянется! Смеялись же! Я даже и то смеялся.
-- Ты маленький ишо, поэтому тебе все смешно. Я вот небось не засмеюсь
где попало.
Со взрослыми дед редко спорил об искусстве -- не умел. Начинал сразу
нервничать, обзывался.
Один раз только крепко схлестнулся он со взрослыми, и этот-то
единственный раз и навлек на его голову беду.
Дело было так.
Посмотрели они с Петькой картину -- комедию, вышли из клуба и дружно
разложили ее по косточкам.
-- И ведь что обидно: сами ржут, черти (актеры), а тут сидишь -- хоть
бы хны, даже усмешки нету! -- горько возмущался дед. -- У тебя была усмешка?
-- Нет, -- признался Петька. -- Один раз только, когда они с машиной
перевернулись.
-- Ну вот! А ведь мы же деньги заплатили -- два рубля по-старому! А они
сами посмеялись и все.
-- Главное, пишут "Комедия".
-- Комедия!.. По зубам за такую комедию надавать.
Пришли домой злые.
А дома в это время смотрели по телевизору какую-то деревенскую картину.
К ним в гости приехала Петькина тетя, сестра матери Петьки. С мужем. Из
города. И вот все сидят и смотрят телевизор. (Дед и Петька не переваривали
телевизор. "Это я, когда еще холостым был, а брат, Микита, женился, так вот
я любил к ним в горницу через щелочку подглядывать. Так и телевизор ихний:
все вроде как подглядываешь", -- сказал дед, посмотрев пару раз
телевизионные передачи.)
Вот, значит, сидят все, смотрят,
Петька сразу ушел в прихожую учить уроки, а дед остановился за всеми,
посмотрел минут пять на телевизорную мельтешню и заявил:
-- Хреновина. Так не бывает.
Отец Петьки обиделся:
-- Помолчи, тять, не мешай.
-- Нет, это любопытно, -- сказал городской вежливый мужчина. -- Почему
так не бывает, дедушка? Как не бывает?
-- А?
-- Он недослышит у нас, -- пояснил Петькин отец.
-- Я спросил: почему так не бывает? А как бывает? -- громко повторил
городской мужчина, заранее почему-то улыбаясь.
Дед презрительно посмотрел на него:
-- Вот так и не бывает. Ты вот смотришь и думаешь, что он правда
плотник, а я, когда глянул, сразу вижу: никакой он не плотник. Он даже топор
правильно держать не умеет.
-- Они у нас критики с Петькой, -- сказал Петькин отец, желая немного
смягчить резкий дедов тон.
-- Любопытно, -- опять заговорил городской. -- А почему вы решили, что
он топор неправильно держит?
-- Да потому, что я сам всю жизнь плотничал. "Почему решили?"
-- Дедушка, -- встряла в разговор Петькина тетя, -- а разве в этом
дело?
-- В чем?
-- А мне вот гораздо интереснее сам человек. Понимаете? Я знаю, что это
не настоящий плотник -- это актер, но мне инте... мне гораздо интереснее...
-- Вот такие и пишут на студии, -- опять с улыбкой сказал муж Петькиной
тети.
Они были очень умные и все знали -- Петькина тетя и ее муж. Они
улыбались, когда разговаривали с дедом. Деда это обозлило.
-- Тебе не важно, а мне важно, -- отрезал он, -- Тебя им надуть -- пара
пустяков, а меня не надуют,
-- Ха-ха-ха, -- засмеялся городской человек. -- Получила?
Петькина тетя тоже усмехнулась,
Петькиному отцу и Петькиной матери было очень неудобно за деда.
-- Тебе ведь трудно угодить, тять, -- сказал Петькин отец. -- Иди лучше
к Петьке, помоги ему. -- Склонился к городскому человеку и негромко пояснил:
-- Помогает моему сыну уроки учить, а сам -- ни в зуб ногой. Спорят друг с
другом. Умора!
-- Любопытный старик, -- согласился городской человек.
Все опять стали смотреть картину, про деда забыли. Он стоял сзади как
оплеванный. Постоял еще немного и пошел к Петьке.
-- Смеются, -- сказал он Петьке.
-- Кто?
-- Вон... -- Дед кивнул в сторону горницы. -- Ничего, говорят, ты не
понимаешь, старый хрен. А они понимают!
-- Не обращай внимания, -- посоветовал Петька.
Дед присел к столу, помолчал. Потом опять заговорил.
-- Ты, говорят, дурак, из ума выжил...
-- Что, так и сказали"
-- А?
-- Так и сказали на тебя -- дурак?
-- Усмехаются сидят. Они шибко много понимают! -- Дед постепенно
"заводился", как выражался Петька.
-- Не обращай внимания, -- опять посоветовал Петька.
-- Приехали... Грамотеи! -- Дед встал, покопался у себя в сундуке, взял
деньги и ушел.
Пришел через час пьяный.
-- О-о! -- удивился Петька (дед редко пил). -- Ты чего это?
-- Смотрют? -- спросил дед,
-- Смотрют. Не ходи к ним. Давай я тебя раздену. Зачем напился-то?
Дед грузно опустился на лавку.
-- Они понимают, а мы с тобой не понимаем! -- громко заговорил он. --
Ты, говорят, дурак, дедушка! Ты ничего в жизни не понимаешь. А они понимают!
Денег много?! -- Дед уже кричал. -- Если и много, то не подымай нос! А я
честно всю жизнь горбатился!.. И я же теперь сиди помалкивай. А ты сроду
топора в руках не держал! -- Дед разговаривал с дверью, за которой смотрели
телевизор.
Петька растерялся.
-- Не надо, не надо, -- успокаивал он деда. -- Давай я тебя разую. Ну
их!..
-- Нет, постой, я ему скажу... -- Дед хотел встать, но Петька удержал
его:
-- Не надо, деда!
-- Финтифлюшки городские. -- Дед как будто успокоился, притих.
Петька снял с него один сапог.
Но тут дед опять чего-то вскинул голову.
-- Ты мне усмешечки строишь? -- Опять глаза его безрассудно заблестели.
-- А я тебе одно слово могу сказать!.. -- Взял сапог и пошел в горницу.
Петька не сумел удержать его.
Вошел дед в горницу, размахнулся и запустил сапогом в телевизор:
-- Вот вам!.. И плотникам вашим!
Экран -- вдребезги.
Все повскакали с мест. Петькина тетя даже взвизгнула.
-- Усмешечки строить! -- закричал дед. -- А ты когда-нибудь топор
держал в руках?!
Отец Петькин хотел взять деда в охапку, но тот оказал сопротивление. С
грохотом полетели стулья. Петькина тетя опять взвизгнула и вылетела на
улицу.
Петькин отец все-таки одолел деда, заломил ему руки назад и стал
связывать полотенцем.
-- Удосужил ты меня, удосужил, родитель, -- зло говорил он, накрепко
стягивая руки деда. -- Спасибо тебе.
Петька перепугался насмерть, смотрел на все это широко открытыми
глазами. Городской человек стоял в сторонке и изредка покачивал головой.
Мать Петьки подбирала с пола стекла.
-- Удосужил ты меня... -- все приговаривал отец Петьки и нехорошо
скалился.
Дед лежал на полу вниз лицом, терся бородой о крашеную половицу и
кричал:
-- Ты мне усмешечки, а я тебе -- одно слово!.. Слово скажу тебе, и ты
замолкнешь. Если я дурак, как ты говоришь...
-- Да разве я так говорил? -- спросил городской мужчина.
-- Не говорите вы с ним, -- сказала мать Петьки. -- Он сейчас совсем
оглох. Бессовестный.
-- Вы меня с собой за стол сажать не хочете -- ладно! Но ты мне... Это
-- ладно, пускай! -- кричал дед. -- Но ты мне тогда скажи: ты хоть один сруб
срубил за свою жизнь? А-а!.. А ты мне же говоришь, что я в плотниках не
понимаю! А я половину этой деревни своими руками построил!..
-- Удосужил, родимчик тебя возьми, удосужил, -- приговаривал отец
Петьки.
И тут вошли Петькина тетя и милиционер, здешний мужик, Ермолай Кибяков.
-- Ого-го! -- воскликнул Еромолай, широко улыбаясь. -- Ты чего это,
дядя Тимофей? А?
-- Удосужил меня на радостях-то, -- сказал отец Петьки, поднимаясь.
Милиционер хмыкнул, почесал ладонью подбородок и посмотрел на отца
Петьки. Тот согласно кивнул головой и сказал:
-- Надо. Пусть там переночует.
Ермолай снял фуражку, аккуратно повесил ее на гвоздик, достал из
планшета лист бумаги, карандаш и присел к столу.
Дед притих.
Отец Петьки стал рассказывать, как все было. Ермолай пригладил
заскорузлой темной ладонью жидкие волосы на большой голове, кашлянул и стал
писать, навалившись грудью на стол и наклонив голову влево.
"Гражданин Новоскольцев Тимофей Макарыч, одна тысяча..."
-- Он с какого года рождения?
-- С девяностого.
"...Одна тысяча девяностого года рождения, плотник в бывшем, сейчас
сидит на пенсии. Особых примет нету.
Вышеуказанный Тимофей двадцать пятого сентября сего года заявился домой
в состоянии крепкого алкоголя. В это время семья смотрела телевизор. И гости
еще были..."
-- Как кинофильм назывался?
-- Не знаю. Мы включили, когда там уже шло, -- пояснил отец. -- Про
колхоз. "...Заглавие фильма не помнят, Знают одно: про колхоз.
Тимофей тоже стал смотреть телевизор. Потом он сказал: "Таких плотников
не бывает". Все попросили Тимофея оправиться. Но он продолжал возбужденное
состояние. Опять сказал, что таких плотников не бывает, вранье, дескать.
"Руки, говорит, у плотников совсем не такие". И стал совать свои руки, Его
еще раз попросили оправиться. Тогда Тимофей снял с ноги правый сапог (размер
43-45, яловый) и произвел удар по телевизору.
Само собой, вышиб все на свете, то есть там, где обычно бывает видно.
Старший сержант милиции КИБЯКОВ".
Ермолай встал, сложил протокол вдвое, спрятал в планшет.
-- Пошли, дядя Тимофей!
Петька до последнего момента не понимал, что происходит. Но когда
Кибяков и отец стали поднимать деда, он понял, что деда сейчас поведут в
каталажку. Он громко заплакал и кинулся защищать его:
-- Куда вы его?! Деда, куда они тебя!.. Не надо, тять, не давай!..
Отец оттолкнул Петьку, а Кибяков засмеялся:
-- Жалко дедушку-то? Сча-ас мы его в тюрьму посадим. Сча-ас...
Петька заплакал еще громче.
Мать увела его в уголок и стала уговаривать:
-- Ничего не будет с ним, что ты плачешь-то? Переночует там ночь и
придет. А завтра стыдно будет. Не плачь, сынок,
Деда обули и повели из избы. Петька заплакал навзрыд. Городская тетя
подошла к ним и тоже стала уговаривать Петьку:
-- Что ты, Петенька? В отрезвитель ведь его повели-то, в отрезвитель!
Он же придет скоро, У нас в Москве знаешь сколько водят в отрезвитель!.,
Петька вспомнил, что это она, тетя, привела милиционера, грубо
оттолкнул ее от себя, залез на печку и там долго еще горько плакал,
уткнувшись лицом в подушку.

Начинал Шукшин с горделивого любования сильным самобытным человеком из народа, умеющим лихо работать, искренне и простодушно чувствовать, верно следовать своему естественному здравому смыслу, сминая по пути все барьеры обывательской плоской логики. Очень точно определил существо концепции личности в новеллистике Шукшина первой половины его пути А. Н. Макаров. Рецензируя рукопись сборника «Там, вдали» (1968), критик писал о Шукшине: «…он хочет пробудить у читателя интерес к этим людям и их жизни, показать, как, в сущности, добр и хорош простой человек, живущий в обнимку с природой и физическим трудом, какая это притягательная жизнь, несравнимая с городской, в которой человек портится и черствеет». Действительно, такое суммарное впечатление создавалось при чтении произведений, написанных Шукшиным на рубеже 50-60-х годов. И это впечатление – не без помощи критики – стало канонизироваться.

Однако общий тон в работах Шукшина, написанных в последние годы его жизни, стал иным, здесь перевешивает новый поэтический пафос.

Если раньше Шукшин любовался веской цельностью своих парней, то теперь, вспоминая жизнь дяди Ермолая, колхозного бригадира, и других таких же вечных тружеников, добрых и честных людей, герой-повествователь, очень близкий автору, задумывается: «…что, был в этом, в их жизни, какой-то большой смысл? В том именно, как они ее прожили. Или не было никакого смысла, а была одна работа, работа? Работали да детей рожали. Видел же я потом других людей… Вовсе же не лодырей, нет, но… свою жизнь они понимали иначе. Да сам я ее понимаю теперь иначе! Но только, когда смотрю на эти холмики, я не знаю: кто из нас прав, кто умнее?»

Утверждение, некогда принимавшееся как аксиома, сменилось сомнением. Нет, герой-повествователь, человек, видимо, современный, образованный, городской, не отдает предпочтения своему пониманию жизни перед тем, как жили дядя Ермолай, дед его, бабка. Он не знает, «кто из нас прав, кто умнее». Он самое сомнение делает объектом размышления, старается втянуть в него читателя.

Герой зрелого Шукшина всегда на распутье. Он уже знает, как он не хочет жить, но он еще не знает, как надо жить. Классическая ситуация драмы. «Глагол «дран», от которого происходит «драма», обозначает действие как проблему, охватывает такой промежуток во времени, когда человек решается на действие, выбирает линию поведения и вместе с тем принимает на себя всю ответственность за сделанный выбор», – пишет В. Ярхо, известный исследователь античной драматургии18. Содержание большинства рассказов Шукшина вполне укладывается в это определение. Но есть одно

существенное уточнение: речь идет о решении не частного, не ситуативного, а самого главного, «последнего» вопроса: «Для чего, спрашивается, мне жизнь была дадена?» («Одни»); «…Зачем дана была эта непосильная ?» («Земляки»); «Что в ней за тайна, надо ее жалеть, например, или можно помирать спокойно – ничего тут такого особенного не осталось?» («Алеша Бесконвойный»). И так спрашивают у Шукшина все – мудрые и недалекие, старые и молодые, добрые и злые» честные и ушлые. Вопросы помельче их попросту не интересуют.

Жизнь поставила героя шукшинского рассказа (или он сам себя, так сказать, «экспериментально» ставит) над обрывом, дальше – смерть. Доживает последние дни «залетный», помирает старик, оплакивает свою Парасковью дедушка Нечаев, подводят итоги большой жизни братья Квасовы и Матвей Рязанцев. А «хозяин бани и огорода», тот с «веселинкой» спрашивает: «Хошь расскажу, как меня хоронить будут?» – и впрямь принимается рассказывать. Восьмиклассник Юрка лишь тогда побеждает в споре деда Наума Евстигнеича, когда рассказывает про то, как умирал академик Павлов. Короче говоря, герой Шукшина здесь, на последнем рубеже, определяет свое отношение к самым емким, окончательным категориям человеческого существования – к бытию и небытию. Именно этот конфликт диктует форму.

В рассказе Шукшина господствует диалог. Это и диалог в его классическом виде – как обмен репликами между персонажами («Хозяин бани и огорода», «Охота жить!», «Срезал», «Космос, нервная система и шмат сала») или как пытание героем самого себя («Думы», «Страдания молодого Ваганова»). Это и диалог в монологе – как явная или неявная полемика героя с чужим сознанием, представленным в голосе героя в виде зоны чужой речи («Штрихи к портрету», «Алеша Бесконвойный»), или как разноголосье в речи самого героя, обнажающее противоречивость его собственного сознания («Раскас», «Постскриптум», «Два письма», «Миль пардон, мадам!»), порой в одном рассказе переплетаются несколько форм диалога («Верую!», «Письмо», «Земляки»).

Всеохватывающая диалогичность шукшинского рассказа создает ощущение того, что речь идет о нашей общей мысли, которая живет в тугом узле позиций всех, кто явно или неявно участвует в философском споре. И истина где-то там, внутри общего размышления. Но герою она никак не дается в руки. Больше того, чем увереннее судит какой-нибудь старик Баев или Н. Н. Князев, «гражданин и человек», о смысле жизни, тем дальше от этого смысла он отстоит.

А любимые герои Шукшина, натуры сильные, нравственно чуткие, пребывают в состоянии жестокого внутреннего разлада. «Ну и что? – сердито думал Максим. – Так же было сто лет назад. Что нового-то? И всегда так будет. Вон парнишка идет. Ваньки Малофеева сын… А я помню самого Ваньку, когда он вот такой же ходил, и сам я такой был. Потом у этих – свои такие же будут. А у тех – свои… И все? А зачем?» («Верую!»). И не находит Максим ответа. Но не знает ответа и мудрый «попяра», у которого Максим просит совета. Популярная лекция попа – это скорее диспут с самим собою, это взвешивание «за» и «против» смысла человеческого существования. А его размышления о диалектике бытия лишь оглушают не привыкшего к философским прениям Максима Ярикова, который просит попа: «Только ты это… понятней маленько говори…». Так же было и в рассказе «Залетный»: мудрые речи художника Сани, запоздало осознающего бесценную красоту жизни, вызывают у слушающих его мужиков одну реакцию: «Филя не понимал Саню и не силился понять», «Этого Филя совсем не мог уразуметь. Еще один мужик сидел, Егор Синкин, с бородой, потому что его в войну ранило в челюсть. Тот тоже не мог уразуметь». И повествователь, говорящий языком своего Фили, тоже втягивается в круг этих добрых людей, способных на искреннее сострадание, но не умеющих «уразуметь» бесконечность.

В муках шукшинского героя, в его вопрошании миру выразилась незавершенность и незавершимость философского поиска, в который он сам вверг себя.

Всеохватывающая и бесконечная диалогичность создает особую атмосферу – атмосферу думания, того мучительного праздника, когда душа переполняется тревогой, чует нестихающую боль, ищет ответа, но тревогой этой она выведена из спячки, болит оттого, что живо чувствует все вокруг, а в поисках ответа напрягается, внутренне ликует силой, сосредоточенностью воли, яркой жаждой объять необъятное. Старый Матвей Рязанцев, герой рассказа «Думы», называет это состояние «хворью». Но какой? «Желанной»! «Без нее чего-то не хватает». А когда Максим Яриков, «сорокалетний легкий мужик» жалуется, что у него «душа болит», то в ответ он слышит: «…душа болит? Хорошо. Хорошо! Ты хоть зашевелился, едрена мать! А то бы тебя с печки не стащить с равновесием-то душевным».

Боль и тревога мысли – это самая человеческая мука, свидетельство напряженной жизни души, поднявшейся над прагматическими заботами. Люди, у которых душа не болит, кто не знает, что такое тоска, выбрасываются в рассказе Шукшина за черту диалога, с ними не о чем спорить. Рядом с «куркулями», что более всего радеют о своей бане и своем огороде, рядом со швеей (и по совместительству – телеграфисткой) Валей, меряющей все блага жизни рублем («Жена мужа в Париж провожала»), рядом с «умницей Баевым» и его копеечными рацеями даже «пенек» Иван Петин, герой «Раскаса», выглядит симпатичнее: у него-то хоть «больно ныло и ныло под сердцем», когда жена ушла, а потом родилось слово – косноязычное, невнятное, как и сама его мысль, но оно было голосом души, которая, хоть и не может, а все-таки хочет понять, что же такое происходит.

Главная же мера духовности у Шукшина – это то расстояние, которое отделяет позицию героя, его миропонимание от объективного закона бытия, от самого смысла жизни. В шукшинском рассказе эту дистанцию вскрывает поступок, который герой совершает в соответствии со своей позицией. Это именно поступок: один-единственный шаг, даже жест, но такой шаг, которым взламывается вся .

Рассказ «Критики», по классификации самого Шукшина , относится к рассказам-характерам. Столкновение характеров выявляет слабые стороны героев-родственников: деда, его сына и невестки, родственников невестки.

Проблематика

Важнейшая проблема рассказа – отношения между поколениями, проблема «отцов и детей». Другая проблема состоит в том, что люди не ценят и не уважают близких. Можно выделить проблему стариков, чувствующих, что в этой жизни они «не у дел». Обычная для Шукшина проблема отношений между городскими жителями и деревенскими тоже поднимается в рассказе.

Герои рассказа

Дед – 73-летний сухой, нервный и глухой старик. В прошлом он плотник, мастер своего дела, построивший половину деревни, в которой живёт. Теперь семья относится к нему с пренебрежением, как к ненужной, отжившей своё вещи. Любимое развлечение деда – ходить с внуком в кино и критиковать всё, что он видит на экране: сюжет картины, отдельные эпизоды, героев и их поступки. При этом деду обязательно нужно спорить. Он охотно спорит с 13-летним внуком Петькой, в этих спорах побеждает, используя «взрослые» аргументы: «Ты маленький ишо».

Со взрослыми дед спорил редко, потому что «не умел». Его аргументы всегда одинаковы: «Хреновина. Так не бывает». Дед оценивает кино только с одной точки зрения – правдоподобия, оно должно повторять жизнь. Именно поэтому телевизор для него подобен щёлке, в которую бесстыдно заглядывают люди, как в чужую горницу.

Дед возмущён тем, что плотник в фильме держит топор неправильно. Он не желает слушать точку зрения приезжих родственников. Их вежливые улыбки дед воспринимает как издевательский смех. Замечание тётиного мужа «любопытный старик» оскорбляет деда, он чувствует себя как оплёванный.

Дед «заводится». Эмоциональное возбуждение подкрепляется спиртным, и дед разбивает экран телевизора, высказывает все накопившиеся за долгие годы обиды. Другое свойство его характера состоит в домысливании слов и действий других людей.

Дед живёт в своём мире, хотя получилось это вынужденно: он плохо слышит, из-за чего не всегда понимает, что происходит в его любимом кино, смеётся невпопад. Но дед – сердечный и жалостливый человек, часто плачет, когда кого-нибудь в кино убивают.

Свои ценности дед пытается передать другим поколениям: внуку и сыну, но они в этих ценностях не нуждаются. Петька возражает, что «сейчас люди другие стали». Так же и сын деда внешне ласково обращается к отцу «тятя», но ему не интересно замечание деда о том, что плотник в фильме неправильно держит топор.

Петька – тринадцатилетний «друг» деда, самостоятельный, длинный, стыдливый и упрямый. Он с удовольствием спорит с ним о картинах, пытается объяснить то, что дед не понял. Петька – дедов единомышленник.

Всё происходящее читатель видит глазами мальчика. Точка зрения Петьки самая мудрая. Автор отвергает житейский опыт. Более мудрый тот, кто умеет любить и прощать. Лучше всех в семье это умеет Петька. Он советует деду не обращать внимания на насмешки взрослых, пытается успокоить, раздеть и разуть пьяного деда. Петька единственный жалеет деда, которого милиционер ведёт в «отрезвитель», горько плачет.

Отец Петьки, очевидно, стыдится своего безыскусного отца. Вырвавшаяся у старика фраза о том, что его не хотят сажать с собой за стол, а также обращённое к нему ругательство сына «родимчик тебя возьми» - все эти детали свидетельствуют о том, что дед для взрослых не друг, а обуза. Мать Петьки разделяет точку зрения мужа, считает деда бессовестным. Отец трижды повторяет обращённое к деду «удосужил», что в контексте рассказа значит примерно «опозорил, удивил». Отец Петьки не способен понять и простить деда, ведёт себя с ним очень грубо: берёт в охапку, связывает руки полотенцем, кладёт на пол и, наконец, отдаёт на растерзание милиционера.

Петькина тётя и её муж – городские жители, москвичи, для них дед со всеми своими амбициями – просто экзотика. Именно тётя вызывает милиционера, а муж тёти на всё смотрит как бы со стороны. В них сочетаются интерес к определённым деталям и равнодушие к человеку в целом.

Милиционер Ермолай – это формалист. Он видит только сухие цифры и факты, не жалеет даже взволнованного Петьку, пугая его тюрьмой для деда.

Сюжет и композиция

Рассказ начинается с описания привычных занятий деда и внука, любивших критиковать фильмы. Средняя часть рассказа – единственная серьёзная стычка деда со взрослыми. Они критикуют деда, с его точки зрения, несправедливо. Кончается рассказ приходом милиционера, который составляет протокол, представляющий собой смесь официально-делового стиля с просторечными и малограмотными выражениями: «Он продолжал возбуждённое состояние», «вышиб всё на свете, то есть там, где бывает видно».

Критиками являются все герои, каждый из них видит недостатки другого, но бревна в своём глазу не замечает.

Стилистические особенности

Шукшин буквально в двух словах описывает внешность деда и внука, портретов других героев нет. Характер героев раскрывается, как в драме, через диалоги, речь.

Авторский текст краток, напоминает ремарки. Речь деревенских жителей простая, содержит речевые ошибки. Шукшин описывает жителей алтайской деревни, откуда он родом. Это подчёркивают диалектные слова: глянется (понравится), удосужил, оправился. Дед использует грубые выражения: ухайдокали, хреновина. Городские жители говорят вежливо и с улыбкой (именно она выводит из себя деда).

Благодаря милицейскому протоколу рассказ приобретает черты очерка. Читатель узнаёт только из протокола полное имя деда, год (1963), число и месяц случившихся событий. Казённый язык протокола подчеркивает живой разговорный язык простых людей, которыми любуется автор.

вот так бы все время жить, можно бы сто лет прожить, и ни одна хворь тебя
бы не коснулась, потому что все продумано. Вот сейчас, когда я пишу это
письмо, за окном прошли морячки строем. Вообще движение колоссальное.
Но что здесь поражает, так это вестибюль. У меня тут был один
неприятный случай. Подошел я к сувенирам - лежит громадная зажигалка.
Цена - 14 рублей. Ну, думаю, разорюсь - куплю. Как память о нашем
пребывании. Дайте, говорю, посмотреть. А стоит девчушка молодая... И вот
она увивается перед иностранцами - и так, и этак. Уж она и улыбается-то,
она и показывает-то им все, и в глаза-то им заглядывает. Просто глядеть
стыдно, Я говорю: дайте зажигалку посмотреть. Она на меня: ЕЫ же видите, я
занята! Да с такой злостью, куда и улыбка девалась. Ну, я стою. А она опять
к иностранцам, и опять на глазах меняется человек. Я и говорю ей: что ж ты
уж так угодничаешь-то? Прямо на колени готова стать. Ну, меня отвели в
сторонку, посмотрели документы... Нельзя, мол, так говорить. Мы, мол, все
понимаем, но тем не менее должны проявлять вежливость. Да уж какая тут,
говорю, вежливость: готова на четвереньки стать перед ними. Я их тоже
уважаю, но у меня есть своя гордость, и мне за нее неловко. Ограничились
одним разговором, никаких оргвыводов не стали делать. Я здесь не выпиваю,
иногда только пива с Иваном выпьем, и все. Мы же понимаем, что на нас тоже
смотрят. Дураков же не повезут за пять тысяч километров знакомить с
памятниками архитектуры и вообще отдохнуть.
Смотрели мы тут одну крепость. Там раньше сидели веки. Нас всех очень
удивило, как у них там чистенько было, опрятно. А сроки были большие. Мы
обратились к экскурсоводу: как же так, мол? Он объяснил, что, во-первых,
это сейчас так чистенько, потому что стал музей, во-вторых, гораздо больше
издевательства, когда чистенько и опрятно: сидели здесь в основном по
политическим статьям, поэтому чистота как раз угнетала, а не радовала.
Чистота и тишина. Между прочим, знаешь, как раньше пытали? Привяжут
человека к столбу, выбреют макушку и капают на эту плешину по капле
холодной воды - никто почесть не выдерживал. Вот додумались! Мы тоже
удивлялись, а некоторые совсем не верили. Иван Девятов наотрез отказался
верить. Мне, говорит, хоть ее ведрами лей... Экскурсовод только посмеялся,
Вообще время проводим очень хорошо. Погода, правда, неважная, но тепло.
Обращают на себя внимание многочисленные столовые и кафе, я уж не заикаюсь
про рестораны. Этот вопрос здесь продуман. Были также с Иваном на базаре -
ничего особенного: картошка, капуста и вся прочая дребедень. Но в
магазинах - чего только нет! Жалюзей, правда, нет. Но вообще город куда
ближе к коммунизму, чем деревня-матушка. Были бы только деньги. В следующем
письме опишу наше посещение драм-театра. Колоссально! Показывали москвичи
одну пьесу... Ох, одна артистка выдавала! Голосок у ней все как вроде
ломается, вроде она плачет, а - смех. Со мной сидел один какой-то шкелет -
морщился: пошлятина, говорит, и манерность. А мы с Иваном до слез хохотали,
хотя история сама по себе грустная. Я потом расскажу при встрече. Ты не
подумай там чего-нибудь такого - это же искусство. Но мне лично эта
пошлятина, как выразился шкелет, очень понравилась. Я к тому, что не
обязательно - женщина. Мне также очень понравился один артист, который,
говорят, живет в этом городе. Ты его, может, тоже видала в кино: говорит
быстро-быстро, легко, как семечки лускает. Маленько смахивает на бабу -
голоском и манерами. Наверно, пляшет здорово, собака! Ну, до свиданья!
Остаюсь жив-здоров.

Алтайский государственный педагогический университет

Ключевые слова

рассказы В.М. Шукшина, композиционно-речевая структура, речевая партия повествователя и персонажа. Кeywords: V.M. Shukshin’s prose, speech compositional structure, verbal part of narrator and character

Просмотр статьи

Аннотация к статье

В данной статье рассматриваются особенности композиционно-речевой структуры рассказа «Постскриптум», продиктованные влиянием поэтического приема «текст в тексте», устанавливается, что данный прием формирует в речевой композиции дополнительный - несобственно речевой слой, служащий составной частью авторской стратегии.

Текст научной статьи

В шукшинской поэтике рассказ «Постскриптум» предстает как текст с «калейдоскопическим» взаимодействием голосов и смысловых позиций . Рассказ строится на основе приема вкрапления одного текста в другой. Данный прием обусловливает диалогическое взаимодействие двух повествовательных звеньев: текста диегетического повествователя и текста персонажа-рассказчика (Михаила Демина), пишущего письмо жене. Текст рассказчика входит в речевую партию повествователя как несобственно-речевой слой, репрезентирующийся конструкциями с чужой речью. Рассматриваемый слой сложен в плане понимания и интерпретации. Это продиктовано тем, что он является одновременно самостоятельным текстом письма и элементом речевой партии повествователя. Энергетический потенциал слоя способствует «смысловому взрыву» внутри авторской речи. В одной фразе, отдельном слове, воспроизведенном в высказывании автора письма, спрессованы несколько энергетических кодов: 1) первичный, первородный код своего автора; 2) код рассказчика, создающего текст письма; 3) код рассказчика, публикующего данное письмо; 4) код автора, творца текста рассказа; 5) код читателя, воспринимающего этот сложный текст. Иначе говоря, цитатное вкрапление чужого «слова» в речи рассказчика является знаком полилога. В анализируемом речевом слое наибольшую частотность обнаруживают конструкции с прямой и косвенной речью. Рассмотрим их специфические черты более подробно. Широко представлены две форы прямой речи: необозначенная и включенная. Необозначенная прямая речь графически не выделяется, вводится в речь рассказчика с помощью глаголов речи, мысли. Ее смысловой меткой в высказывании рассказчика служит репрезентирующий компонент: «Она (дежурная по коридору) говорит, я все понимаю, поэтому кожуру от колбасы свертывайте и бросайте в проволочную корзиночку, которая стоит в туалете». Отсутствие графических маркеров говорит о размытости границ между разными субъектными сферами: рассказчика и героев. Происходит наслаивание одной смысловой позиции на другую. Автор письма (Михаил Демин), внося свои модальные смыслы в структуру рассматриваемого высказывания, меняет его смысловые акценты. Первичная информация, адресованная рассказчику, войдя в контекст его «слова», получает иное коннотативное наполнение, становится фактом победы героя в споре с городским человеком - дежурной по коридору. Включенная прямая речь вводится модальными частицами разговорного происхождения: «мол», «дескать», которые свидетельствуют о сокращенной ее передаче и переводят чужое высказывание «с точки зрения того лица, которому оно принадлежит, на точку зрения лица, передающего эти слова в данном случае». . При условии интонационного оформления чужого сообщения, вкрапленного в речь рассказчика, данные частицы становятся средством выражения отношения со стороны говорящего (пишущего) лица к содержанию чужой речи. Ввод в авторское высказывание данной конструкции с чужой речью без графических маркеров - важное свидетельство того, что «ведущим голосом» при воспроизведении чужого сообщения является голос рассказчика, например: «Ну, меня отвели в сторонку, посмотрели документы… Нельзя, мол, так говорить. Мы, мол, все понимаем, но, тем не менее, должны проявлять вежливость». В приведенном примере чужое «слово» пропускается через «слово» рассказчика - автора письма. Однако словесные клише и канцеляризмы «тем не менее», «должны проявлять вежливость» сохраняют «фразеологический план» чужой речи, воспроизводят диалог героя с продавцом. Продуктивность косвенной речи в несобственно-речевом слое обусловлена самой формой повествования. Рассказчик пишет письмо, создает собственное произведение, адресованное конкретным лицам: «Здравствуй, Катя! Здравствуйте, детки: Коля и Любочка!» Двоякая представленность субъекта речи: в ипостаси героя, участвующего в событиях, и автора письма (не просто рассказчика!) обусловливает репрезентацию его речи не только в традиционной форме - монолога, но и в форме косвенной речи, заменяющей собой диалоговые реплики, которые невозможно воспроизвести по традиционным моделям в структуре письма, т.к. все излагаемые события предстают перед читателям не в «естественном» для них виде, а в пересказанном, пропущенном через призму восприятия автора письма. Таким образом, косвенная речь, рассмотренная в данном примере отличается коммуникативной направленностью. Активно в косвенной речи используется прием самоцитации: «Мы с Иваном объяснили ей, что за эти деньги, которые мы проедим в буфете, мы лучше подарки домой привезем». Пример демонстрирует реализацию словесно-аналитической модификации шаблона косвенной речи. Чужое высказывание, вводится в структуру авторской речи (диегетический повествователь) с помощью ремарочных компонентов: «Мы с Иваном объяснили ей», «Мы же понимаем». Рассматриваемая конструкция имеет не характерный для нее признак - ориентировку на коммуникативный акт. Хотя словесно-аналитическая модификация косвенной речи репрезентирует «субъективную манеру, сгущенную до образа» , но пример показывает, что в структуре косвенной речи сохраняются элементы прямой речи как отголоски «бывших реплик» диалога. На коммуникативный акт настраивает ядро ремарки - глагол «объяснили». Косвенная речь, репрезентированная в тексте автора письма, лишь технически сохраняет свои структурные приметы, при особом внимании можно обнаружить элементы прямой речи, имеющие особую стилистическую окраску. Именно это служит доказательством того, что чужое «слово», воспроизведенное посредством конструкции с косвенной речью, является носителем содержательно-фактуальной и содержательно-концептуальной информации. Традиционно несвойственная шаблону косвенной речи ориентация на разговор реализует установку автора: вступить в беседу с читателем. Организация процесса общения с автором письма позволяет непринужденно воспринимать текст не только тому лицу, которому адресовано письмо, но и любому читателю, открывающему данный рассказ. Разговор рассказчика - Михаила Демина с женой - это игровая маска скрытого диалога автора с читателем, разговора, в котором авторская позиция носит оценочно-ироничный характер. В несобственно-речевой слой шаблоном косвенной речи могут быть введены «слова» других субъектов речи, отличных от автора письма: «Дежурная по коридору говорит, что это не запрещается, но только чтоб за собой ничего не оставляли». Словесно-аналитические модификация косвенной речи, представленная в примере, имеет при себе традиционный ввод: глагол говорения. Коммуникативная направленность репрезентирующего компонента являются своеобразным приемом, посредством которого в коммуникацию вступают не только текстовый адресант (рассказчик) и текстовый адресат (лицо, которому это письмо пишется), но и любой потенциальный читатель. Тесное переплетение в структуре косвенной речи немаркированных элементов речи рассказчика с элементами речи персонажей приводит к тому, что высказывание, воспроизведенное с помощью данного шаблона, становится энергетически емким. Характерологические черты речи рассказчика наслаиваются на характерологическую речь персонажей. Это «наслоение», в свою очередь, является стилистическим приемом автора, т. к. ему необходимо показать процесс творения письма, который невозможен без обращенности к чужому «слову». Цитатные вкрапления персонажной речи в высказывание рассказчика способствуют созданию целостного события - путешествия в сознании аудитории. Результатом воздействия на адресата, в том числе и на читателя, является иллюзия «вхождения» его в это событие и сопереживание автору письма. Итак, анализ выявил ряд свойств несобственно речевого слоя. Специфические свойства прямой и косвенной речи обусловлены жанровой природой письма: устная речь воспроизводится и преобразуется посредством речи письменной, на основе этого организуются особые законы соединения одного речевого плана с другим, законы, объясняющие активное проникновение в пересказываемую речь авторских интонаций и законы, разъясняющие явление самоцитации. Работа данных законов приводит к разложению диалога, на базе которого создается специфический несобственно речевой слой. Особую роль играет также двоякая представленность говорящего лица - персонажа Михаила Демина. «Переплетение» в рамках несобственно-речевого слоя точек зрения персонажей и рассказчика как героя и как лица, творящего произведение, - знак авторской стратегии: репрезентировать перед читателями некий целостный, емкий образ простого человека и заставить читателя через процесс интерпретации стать соучастником события.

Главная » Полезно знать » Несобственно-речевой слой рассказчика в тексте в.м.шукшина «постскриптум» кукуева г.в. В помощь школьнику