Марина цветаева отношения с женщинами. Роковая любовница марины цветаевой
Полтора года длился роман двух женщин, одна из которых – великий поэт.
Влюбленности обычных людей остаются фактами их личной биографии, любовные же отношения поэтов оставляют заметный след в их творчестве. Так было и с романом двух представительниц Серебряного века — Марины Цветаевой и Софии Парнок.
Поэт и лауреат Нобелевской премии Иосиф Бродский считал Марину Цветаеву первым поэтом XX века. Что касается Софии Парнок, то она была известной поэтессой своего времени, которую больше ценили как блестящего литературного критика. Она стала первым в истории отечественной литературы автором, заявившем о праве женщины на неординарную любовь, за что и была прозвана «русской Сафо».
Факт: Сафо — поэтесса и писательница (ок. 640 до н. э.) с греческого острова Лесбос, обучавшая поэзии в своем литературном салоне юных девушек. В античную эпоху современники называли ее «десятой музой» и музой Эроса за особенность тематики ее творчества.
Они познакомились, когда Цветаевой было 22 года, а Парнок — 29. У Марины был трепетно любимый муж Сергей Эфрон и двухлетняя дочь Ариадна , за плечами Парнок — особенная репутация и несколько громких романов с женщинами, о которых шепталась Москва.
Их пылкая любовь началась с первого взгляда и осталась в истории литературы обжигающе откровенным цветаевским циклом из 17 стихотворений «Подруга». Стихи Цветаевой, посвященные этим отношениям, были настолько шокирующими, что впервые их позволили напечатать аж 1976 году.
Марина и София познакомились 16 октября 1914 года и тем же вечером Цветаева написала предельно искреннее признание:
Я Вас люблю. — Как грозовая туча
Над Вами — грех —
За то, что Вы язвительны и жгучи
И лучше всех,
За то, что мы, что наши жизни — разны
Во тьме дорог,
За Ваши вдохновенные соблазны
И тёмный рок.
Надо сказать, что страстная поэтическая натура Цветаевой проявлялась с детства — она болезненно пылко влюблялась, при этом пол объекта внимания был не важен, так же, как и его реальное существование. По ее собственному признанию в автобиографической повести «Мой Пушкин» еще девочкой она «не в Онегина влюбилась, а в Онегина и Татьяну (и, может быть, в Татьяну немного больше), в них обоих вместе, в любовь. И ни одной своей вещи я потом не писала, не влюбившись одновременно в двух (в нее - немножко больше), не в двух, а в их любовь».
Факт: Аромат однополых отношений в начале XX века пронизывал воздух литературных и театральных салонов — такие связи были не редки и не считались невозможными.
Об ограничениях в праве выбора Марина говорила категорически прямо: «Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное - какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное - какая скука!».
Влюбленные вели себя смело — в литературных салонах барышни сидели, обнявшись, и курили одну сигарету. В 1932 году в автобиографической прозе «Письма к Амазонке» Цветаева объяснила, что вызвало эту страсть: «этой улыбающейся молодой девушке встречается на повороте дороги другая я, она: ее не надо бояться, от нее не надо защищаться, она свободна любить сердцем, без тела, любить без страха, любить, не причиняя боли». Своим самым большим страхом молодая женщина считала страх «упустить волну. Я все боялась больше не любить: ничего больше не познать».
Кем же были эти две яркие женщины и почему их так влекло друг к другу?
Русская Сафо
Поэтесса, критик и переводчица София Парнок (1885-1933) родилась Таганроге в семье медиков. У девочки были сложные отношения с отцом, который после смерти матери быстро женился на гувернантке. Она окончила гимназию с золотой медалью, после чего училась в консерватории в Женеве и на Бестужевских курсах в Санкт-Петербурге. После короткого брака с литератором В. Волькенштейном Парнок стала известна благодаря своим романам с женщинами и лирике, посвященной гомосексуальной тематике.
По воспоминаниям одной из современниц, в ней было «какое-то обаяние — она умела слушать, вовремя задать вопрос, ободряющий или сбивающий с толку едва заметной иронией, — словом, это была женщина, которую могли слушаться».
Страстная бунтарка
Крупнейший поэт, прозаик и переводчица Марина Цветаева (1892-1941) была дочерью профессора Московского университета Ивана Цветаева — основателя Музея изящных искусств (ныне Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина на Волхонке). Детство детей Цветаевых прошло в «царстве белых статуй и старых книг». Марина называла музей «нашим гигантским младшим братом», потому что родители неистово занимались его обустройством.
Отец был очень занятым и добрым, своей мягкостью он сглаживал буйный темперамент молодой и талантливой матери, чьими картинами, музыкой и настроением был наполнен весь дом. Марина с сестрами и братом достаточно рано остались без родителей — ей было всего 14, когда мама умерла от чахотки, и 21 год, когда умер отец. В будущем поэте всю жизнь гремучей смесью кипели два разных родительских характера — отцовская преданность идее, трудолюбие и материнская страстная нетерпимость.
ЦВЕТАЕВА, МАРИНА ИВАНОВНА (1892–1941).
Между любовью и любовью распят
Мой миг, мой час, мой день, мой год, мой век.
"Я любовь узнаю по боли всего тела вдоль".
Родилась 26 сентября (8 октября) 1892 в Москве в семье известного искусствоведа и филолога, основателя Московского музея изящных искусств профессора И.В. Цветаева, мать была талантливой пианисткой. По окончании гимназии Цветаева уехала в Сорбонну, для изучения старофранцузской литературы. Талант поэта пробудился в Цветаевой очень рано, уже в шестилетнем возрасте она писала стихи на русском, французском, немецком. Ее первый стихотворный сборник Вечерний альбом (1910), выпущенный ею в 18 лет, воскрешал детские воспоминания, домашнюю обстановку, напоминал о ранней утрате любимой матери. Уже ранние стихи (“…моим стихам, написанным так рано, что и не знала я, что я поэт…”) привлекли к ней внимание критики, в частности М.А.Волошина (“Ты пишешь перстом на песке…”), в доме которого в Крыму она встретила своего будущего мужа – Сергея Эфрона. В юности на Цветаеву оказали огромное влияние поэты-символисты, особенно А.А.Блок; в следующем сборнике Волшебный фонарь ему был посвящен стихотворный цикл. В 1916 Цветаева сдружилась с поэтом О.Э. Мандельштамом. 
Однако в ее биографии были и факты более чем нежной дружбы с женщинами. Во всяком случае, бурный роман Марины Цветаевой (1892-1941) и Софьи Парнок (1885-1933) явно проявился и повлиял и на их собственное творчество и мировоззрение, так и на последующие поколения. Цветаева уже в детстве "не в Онегина влюбилась, а в Онегина и Татьяну (и, может быть, в Татьяну немного больше), в них обоих вместе, в любовь. И ни одной своей вещи я потом не писала, не влюбившись одновременно в двух (в нее — немножко больше), не в двух, а в их любовь". Ограничивать себя чем-то одним она не хотела и не могла: "Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное — какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное — какая скука!" (Цитата взята из книги И.КОН, о которой уже упоминалась, и на которую имеется ссылочка на сайте. Всем читать.).
Итак, роман возник между бисексуалкой и явной лесбиянкой, поскольку Софья Парнок любила исключительно женщин. Многих женщин. Цветаева к тому времени уже была замужем и имела двухлетнюю дочь Ариадну, родившуюся в 1912 году, отношения с женщиной были для нее необычными, поскольку явными были впервые.
Сердце сразу сказало: "Милая!"
Все тебе — наугад — простила я,
Ничего не знав, — даже имени!
О, люби меня, о, люби меня!
Цветаева, впервые ощущая, удивляется своим нарождающимся желаниям: “Что Вы — не он”, встреча их в 1914 году, году войны, повлекла цикл лирических стихотворений.
“Разница в возрасте (семь лет) была незначительна, но было ощущение странности, двусмысленности отношений, которое и пугало и влекло одновременно, "пол и возраст ни при чем". (Саакянц, А. Марина Цветаева. Жизнь и творчество. М.: Эллис Лак. 1999)
Образ старшей подруги мифологизировался, даже демонизировался. В цветаевских стихах она — непостижима и таинственна, это — "грустная трагическая леди", которую "никто не спас", она "язвительна и жгуча", несет в себе "вдохновенные соблазны" и "темный рок". С первой встречи лирическая героиня Цветаевой знает, что разлука неминуема: ". вам, мой демон крутолобый. Скажу, прости". (А. Саакянц. “Марина и Софья”. www.gay.ru)
К этому же периоду относятся очень вопросительные стихи, размышления человека, пытающегося постичь самое себя, примерить и осознать свои тактильные, вкусовые и осязательно-обонятельно-зрительно-слуховые ощущения.
Кто был охотник? Кто — добыча?
Все дьявольски наоборот.
В том поединке своеволий
Кто в чьей руке был только мяч?
Чье сердце: Ваше ли, мое ли,
И все-таки — что ж это было?
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю: победила ль?
Как я по Вашим узким пальчикам
Водила сонною щекой,
Как Вы меня дразнили мальчиком,
Как я Вам нравилась такой.
Парнок более откровенна, потому, что более опытна и искушена:
“Дай руку, и пойдем в наш грешный рай…
Где и земля, как ты, благоухала,
И бабочки любились на лету…”
"Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою" —
Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня!
Ночью задумалась я над курчавой головкою,
Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя, —
"Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою".
В 1915 году они вдвоем ездили в Коктебель и Малороссию, где встретились с Мандельштамом. Ненадолго приехали в Москву и вновь вдвоем уехали – в Петербург, где встретили новый, 1916 год. Там же, на литературном вечере Марина встречается с Михаилом Кузминым, о котором речь отдельно.
“Некоторое время подруги даже жили вместе. Появляясь на людях, они сидели, обнявшись и курили по очереди одну и ту же сигарету, хотя продолжали обращаться друг к другу на Вы. Расставаться с мужем Марина не собиралась, он и ближайшие родственники знали о романе, но тактично отходили на задний план, хотя, конечно, Сергей переживал настолько, что ушел в медбратья санитарного поезда. Две сильнейшие привязанности – к мужу и подруге. “Соня меня очень любит, и я ее люблю — и это вечно, и от нее я не смогу уйти. Разорванность от дней, которые надо делить, сердце все совмещает. Веселья — простого — у меня, кажется, не будет никогда и вообще, это не мое свойство. И радости у меня до глубины — нет. Не могу делать больно и не могу не делать. "
Бурный женский роман продолжался недолго и закончился так же драматично, как и начался. Для Цветаевой это была большая драма. После их разрыва она ничего не желала слышать о Парнок и даже к известию о ее смерти отнеслась равнодушно.
Героиней второго женского романа Цветаевой была молодая актриса Софья Голлидэй. Две Софьи. История этого романа рассказана в "Повести о Сонечке". Как и с Парнок, это была любовь с первого взгляда, причем она не мешала параллельным увлечениям мужчинами (актером Юрием Завадским, с которым ее познакомил в 1917 году Антокольский, и др.), обсуждение которых даже сближало подруг. Их взаимная любовь была не столько страстной, сколь нежной. На сей раз, ведущую роль играла Цветаева. То, что обе женщины были бисексуальны, облегчало взаимопонимание, но одновременно ставило предел их близости. Хотя они бесконечно важны друг для друга, ограничить этим свою жизнь они не могут, как в силу социальных условий, так и чисто эмоционально. В отличие от отношений с Парнок, связь которой с другой женщиной Цветаева восприняла как непростительную измену (вероятно, потому, что Софья Парнок признавала только отношения с женщиной, и ее “смены игроков на поле” более уязвили самолюбие женщины), уход Сонечки ей был понятен: "Сонечка от меня ушла — в свою женскую судьбу. Ее неприход ко мне был только ее послушанием своему женскому назначению: любить мужчину — в конце концов все равно какого — и любить его одного до смерти. Ни в одну из заповедей — я, моя к ней любовь, ее ко мне любовь, наша с ней любовь — не входила. О нас с ней в церкви не пели и в Евангелии не писали".
Для Цветаевой любовь к женщине — только часть, немного больше половины ее сложной натуры. И, возможно, эти ее ощущения предвосхитили многие позиции квир — теории, всеобъемлющей, и, на мой взгляд, является квинтэссенцией толерантности. “Милый друг, последнее десятилетие моей жизни за тремя-четырьмя исключениями - сплошная Prager Diele. Я прошла жестокую школу и прошла ее на собственной шкуре (м. б. на мне учились, не знаю!). Двадцати лет, великолепная и победоносная, я во всеуслышание заявляла: “Раз я люблю душу человека, я люблю и тело. Раз я люблю слово человека, я люблю и губы. Но если бы эти губы у него срезали, я его бы все-таки любила”.
Чтобы было понятнее, приведу небольшое рассуждение. Цветаева высоко ценила творчество Ахматовой, посвятила ей цикл стихотворений, но встретились они только в июне 1941 года. “Но не бывает, чтоб равный – с равным… Так разминовываемся мы”… Ахматова восприняла Цветаеву сдержанно, а в 1963 году, вспоминая встречу, даже зачем-то заметила, что у ранней Цветаевой было много безвкусицы. Цветаева ощущает себя “безмерностью в мире мер”, а Ахматова – гармония со всем миром и собой. Дочь Цветаевой, — Ариадна Эфрон, считала, что “Безмерность одной принимала (и любила) гармоничность другой, ну, а гармоничность не способна воспринимать безмерность”… Хотя отношения обеих поэтов к женщинам довольно созвучны, и Цветаева и Ахматова переживали и платонические влюбленности, и сексуальные влечения к женщинам, причем в обоих случаях не остававшиеся безответными.
А вот еще кстати. Ахматова, хотя и была слаба здоровьем, в семье многие болели туберкулезом, отлично плавала, заплывая “на версту” от берега, обожала море. Зато Ахматова не любила ходьбу, движение, почти везде она изображена сидящей или в позе полулежа.
А Цветаева, носившая с гордостью “морское имя” и “морскую душу”, моря не любила. В своем письме Пастернаку от 23 мая 1926 года, она пишет: “Борис, но одно: я не люблю моря. Не могу. Столько места, а ходить нельзя. Раз. Оно двигается, а я гляжу. Два. Это сцена, моя вынужденная неподвижность”. Зато в каждом своем стихотворении, почти, она воспевает движение как таковое, как одну из форм жизни бога. Ода пешему ходу.
Октябрьский переворот 1917 года Цветаевой был чужд; Эфрон присоединился к Белой армии, офицерам которой посвящен стихотворный сборник Лебединый стан, не публиковавшийся при жизни поэтессы. Несколько лет, более четырех, она практически не имела о муже сведений. Пыталась выжить, работая в советских учреждениях, но поняла, что не может принять эту новую логику, подстроиться и пристроиться. Пришлось даже отдать обеих маленьких дочерей в приют, поскольку их нечем было кормить. И ждать…ждать мужа, Белого рыцаря без укоризны… Тяжело заболевшую Алю она забирает домой, “но обеими, зажатыми, яростными, как могла… старшую у тьмы выхватывая, — младшей не уберегла”… Ирина, младшая, умирает в приюте. Но, даже ненавидя новый режим, Цветаева верна себе, она не воспринимает именно режим, не деля людей по цветам:
Белым был, — красным стал, — кровь обагрила,
Красным был, — белым стал, — смерть побелила…
Одни из лучших стихотворных произведений Цветаевой были написаны в Праге, куда она последовала за мужем в 1922. В 1924 году происходит встреча-разлука с Родзевичем, подарившая нам Поэму горы и Поэму конца. “Милый друг, я очень несчастна. Я рассталась с тем, любя и любимая, в полный разгар любви, не рассталась - оторвалась! В полный разгар любви, без надежды на встречу. Разбив и его и свою жизнь”. Практически в точ же году она пишет Попытку ревности, но это разрыв отношений уже с другим увлечением… 
В 1925 семья переехала в Париж, целый букет гетеророманов. Рождается сын Георгий. Возникают сложности с дочерью, Ариадна даже на время уходит из дома… В 1930-е годы Цветаева написала великолепные прозаические мемуары, в том числе Мой Пушкин и Мать и музыка. Кстати, в понимании Цветаевой, в том числе ее пристрастий, очень помогают ее письма, в том числе переписка с Рильке, с Пастернаком, с которым она иногда была весьма откровенна, поскольку верила в его любовь… Она даже в свое время просила его помочь Парнок в издании стихов, но мужская логика рассудила иначе, оценив предпочтения и перенеся личные отношения и на деловую почву тоже.
После разоблачения Эфрона как агента НКВД (его имя было замешано в политическом скандале, связанном с убийством), он вернулся в Советский Союз, под прикрытием русской разведки. Цветаева, после допросов о муже, последовала за ним в 1939. Вскоре дочь ее была осуждена на пятнадцать лет лагерей, Эфрона расстреляли. Во время наступления гитлеровских войск Цветаева, обивавшая пороги тюрем, писавшая письма Берии, прося разобраться, вместе с сыном была эвакуирована в Елабугу (Татарстан), где они снимали с сыном часть комнаты за занавеской. Она покончила с собой 31 августа 1941, боясь, что из-за нее будет репрессирован и несовершеннолетний сын. 
А вот теперь некоторый эскиз-набросок к иллюстрации квир-теории.
Цветаева настолько “беспредельно необозрима”, что вольготно относится к полу, то есть, она очень рано преодолела это прививаемое с детства половое раграничение. "Я ни девочка, ни женщина, я обхожусь без кукол и без мужчин", эльф, “третий пол”, квир, Человек целиком, без половых и гендерных ограничений. Безмерность, способная воспринять все многообразие мира. “Цветаева, будучи истинным Достоевским в поэзии по силе психологизма, тем не менее так никогда и не поняла простой истины: всякая безмерность отталкивает или, во всяком случае, настораживает. Женское начало было в ней столь сильно, что как бы переходило в свою противоположность: она становилась по-мужски агрессивной”. (А.Саакянц).
Ангельский, потому что не мужской, и не женский, эльфийский чтоль, всехний, в общем. “Я им не нравлюсь, у них нюх. Я не нравлюсь полу. Пусть в твоих глазах я теряю, мною завораживались, в меня почти не влюблялись. Ни одного выстрела в лоб - оцени.
Стреляться из-за Психеи! Да ведь ее никогда не было (особая форма бессмертия). Стреляются из-за хозяйки дома, не из-за гостьи. ”
Психея и Ева, и вечный спор - душа и тело. Она - Психея, и отсюда ее неистребимые ненависть и презрение к Еве, которую все любят и “от которой во мне нет ничего. А от Психеи - все. (.) Я с ней - очевидно, хозяйкой дома - незнакома. ”
Так, стихотворную летопись белого движения, — Лебединый стан, могли написать и мужчина, и женщина… Как и “Россия, 37”, например…
Ой, мамочки, насколько же похоже все это миро/ощущение/восприятие на одного/одну из современных нам поэтов/музыкантов, с девственно-охотничьим именем, двадцати девяти лет от роду…
Талантливая русская поэтесса Марина Цветаева написала немало стихов, вошедших в золотой фонд русской любовной лирики. Чувственная, тонкая, светлая поэзия. Кто же вдохновлял поэтессу на столь высокое творчество? Имя ее музы – София. Она была ее самой сильной любовью.
И все-таки – что ж это было?
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю: победила ль?
Побеждена ль?
Кто не помнит слова этого замечательного романса на стихи Марины Цветаевой. Но мало кто знает, что посвящены они не любимому мужчине, а любимой женщине Софии Парнок.
У этой пары была сводница – Аделаида Герцык, писательница начала прошлого века, так и не снискавшая известности. В ее доме собиралась богема. Почти 40-летняя Аделаида хоть и числилась замужем, но ни от кого не скрывала слабости к хорошеньким девушкам. Среди тех, к кому она испытывала особую страсть, была молодая поэтесса София Парнок. А 23-летняя Марина Цветаева пока ходила лишь в приближенных обожательницах. Они неминуемо должны были встретиться. И это случилось.
За каминной решеткой потрескивал огонь, в воздухе пахло чаем и духами. Всё располагало к неге и страсти. Парнок вошла в гостиную в вязаной черной куртке с крылатым воротником, остановилась, чуть наклоня голову и игриво покусывая пальчик. Она устремила взор на молоденькую женщину с короткими вьющимися светлыми волосами. Эти призывные взгляды не остались незамеченными. Кто-то шутливо сказал: «Знакомьтесь же, господа!» Парнок, пристально глядя в глаза Марине, вложила в ее руку свою. Позже Цветаева тщательно подыскивала слова, чтобы описать поэтическим словом знакомство – «движеньем длинным» и «нежно» в ладони «помедлил осколок льда». Парнок вынула изо рта дымящуюся сигарету и, словно рыцарь, поднесла ей спичку. После выпитой рюмки вина они уже не скрывали своих намерений. «О, будьте моим Орестом!» – молча взывала Марина, ища отклика на лице избранницы. И как она описала сей момент в стихах, выхватила цветок и отдала его Софии. Она растворялась в прищуре ее глубоких глаз и хрипловатом смехе. Дома Марину Цветаеву ждала двухлетняя дочка Ариадна, рожденная от мужа Сергея Эфрона. Впрочем, ждала – это сказано мягко. Мать привязывала малышку к ножке кровати. Боясь темноты, та забивалась подальше – в угол. Тут же шныряли крысы. И это была не просто жестокость. Так Цветаева закаляла характер ребенка, взращивала в дочке «победу путем отказа», любимый ее жизненный принцип. Повзрослев немного, Ариадна писала в дневнике, который ее заставляла вести Цветаева: «Моя мать очень странная. Моя мать совсем не похожа на мать. Матери всегда любуются на своего ребенка и вообще на детей, а Марина маленьких детей не любит…»
Нежные чувства мама Ариадны испытывала к Софии, которую она называла «не женщина и не мальчик». Впрочем, Цветаева сама путалась, как себя идентифицировать в этой связи. Порой в своих стихах она воспринимала именно себя олицетворением активного, мужского начала в отношениях с Парнок и изображала себя пажом, обходительным и льстивым возлюбленным могущественного создания. Несмотря на то, что Цветаева была не очень искушенной в сексуальных утехах, ей удалось отбить Софию у Герцык. Вскоре они вместе уехали подальше от глаз в неизвестном направлении на несколько дней. Близкие сходили с ума, пока парочка наслаждалась обществом друг друга. Вот что писала близкая знакомая Цветаевой Елена Волошина, мать поэта Волошина, подруге: «Вот относительно Марины страшновато: там дело пошло совсем всерьез. Она куда-то с Соней уезжала на несколько дней, держала это в большом секрете… Это всё меня очень смущает и тревожит, но мы не в силах разрушить эти чары».
Цветаева называла Парнок своей музой. И действительно, стихи, что прежде не писались, теперь лились как из рога изобилия. Цветаеву очень бодрила и вдохновляла новизна ощущений. Правда, она не совсем понимала, можно ли называть эти ощущения любовью. Но еще больше захватывало дух, что теперь все «дьявольски наоборот». Их связь уже ни для кого не была секретом. Один из современников поэтессы вспоминал: «Два раза я был приглашен к Римским-Корсаковым на такие очень странные сеансы. Марина Цветаева тогда считалась лесбиянкой, и там, на этих сеансах, я два раза ее видел. Она приходила с поэтом Софией Парнок. Обе сидели в обнимку и вдвоем, по очереди курили одну папиросу». Иногда на свидания с любимой Цветаева брала с собой дочь. Вот что вспоминала Ариадна: «У мамы есть знакомая, Соня Парнок, она тоже пишет стихи, и мы с мамой иногда ходим к ней в гости. Мама читает стихи Соне, Соня читает стихи маме, а я сижу на стуле и жду, когда мне покажут обезьянку. Потому что у Сони есть настоящая живая обезьянка, которая сидит в другой комнате на цепочке». Не дочь, а именно Парнок вдруг пробудила в Цветаевой материнский инстинкт. Она признавалась, что, понимая всю нелепость желания, мечтала иметь от Парнок… ребенка. Увы, но ветреная Софи отнюдь не хранила верность поэтессе. Через год после начала их отношений между ними пробежала тень измены. Их страсть утихла. Некоторые исследователи жизни и творчества Цветаевой уверяют, что Парнок была лишь первой ее женщиной. Имена последующих не растиражированы. Потом Цветаева вновь возвращалась к естественным проявлениям чувств. И к более позднему ребенку – сыну относилась совершенно иначе, чем к дочери. Мура она холила и лелеяла. Он был необычайно умен, образован. В год гибели матери ему исполнилось шестнадцать. В мечтах она видела, что живет с ним на острове, чтобы никто не смог бы встать между ними. Сын и вырос в мире, полностью неприспособленном к окружающей действительности. В последние годы их семья жила в жуткой атмосфере. Сергей Эфрон и сестра Ариадна томились в застенках Лубянки, а матери отказывали даже в работе посудомойкой в столовой Литфонда. Как-то сын крикнул ей в сердцах: «Ну, кого-нибудь из нас вынесут отсюда вперед ногами!» Она только произнесла: «Так что же, по-твоему, мне ничего другого не остается, кроме самоубийства?» Он ответил: «Да, по-моему, ничего другого вам не остается!» К 48 годам она превратилась в измученную старую женщину, которая уже давно не писала стихов. Она все чаще примеряла к себе смерть. Когда ее нашли в петле, сын сказал: «Марина Ивановна правильно все сделала». Мур погиб в 19 лет на фронте в одном из первых же боев.
