Как научиться язвить и острить примеры. Как научиться острить, или Острый язык страшнее пистолета! Упражнения для развития остроумия
Многие изучая историю России или Руси спорят, отстаивая свои интересы о ранее услышанном от кого-то или прочитанном из каких-то источников, что раньше жизнь была хорошая или плохая, или, скажем, что до революции жилось крестьянам очень хорошо, а вот помещики жировали и от того народ взбунтовал... И так далее и тому подобное. И не тому конца. Если невнимать тот факт, что сравнивать можно только сравнимые вещи. А история жизни даже нашей с вами меняется каждое десятилетие и причем кардинально.
Так было и раньше с нашими предками. И об этом свидетельствуют многие источники, например, художественная литература русских классиков. Чтобы рассеять все ваши сомнения о том, что помещики жировали, а народ страдал, предлагаю к ознакомлению главу из последнего произведения великого русского писателя М. Е. Салтыкова-Щедрина, которое представляет собой грандиозное историческое полотно целой эпохи. По словам самого автора, его задачей было восстановление «характеристических черт» жизни помещичьей усадьбы эпохи крепостного права.
Итак, М. Е. Салтыков-Щедрин "Пошехонская старина", глава "Помещичья среда". Для тех, кто заинтересуется прочитать этот труд полностью, внизу приведена ссылка на скачивание этой книги.
Александр Новак
Помещичья среда
Помещиков в нашем краю было много, но материальное их положение представлялось не особенно завидным. Кажется, наше семейство считалось самым зажиточным; богаче нас был только владелец села Отрады, о котором я однажды упоминал, но так как он в имении живал лишь наездом, то об нем в помещичьем кругу не было и речи. Затем можно было указать на три четыре средних состояния от пятисот до тысячи душ (в разных губерниях), а за ними следовала мелкота от полутораста душ и ниже, спускаясь до десятков и единиц.
Были местности, где в одном селе скучивалось до пяти шести господских усадеб, и вследствие этого существовала бестолковейшая чересполосица. Но споры между совладельцами возникали редко. Во первых, всякий отлично знал свой клочок, а во вторых, опыт доказывал, что ссоры между такими близкими соседями невыгодны: порождают бесконечные дрязги и мешают общежитию. А так как последнее составляло единственный ресурс, который сколько нибудь смягчал скуку, неразлучную с безвыездным житьем в захолустье, то благоразумное большинство предпочитало смотреть сквозь пальцы на земельную неурядицу, лишь бы не ссориться. Поэтому и вопрос о размежевании чересполосных владений, несмотря на настояния начальства, оставался нетронутым: все знали, что как только приступлено будет к его практическому осуществлению - общей свалки не миновать.
Но иногда случалось, что в подобной плотно замкнувшейся помещичьей мурье появлялся кляузник или просто наглый человек, который затевал судьбища и при содействии сутяг подьячих распространял кругом отраву. Под влиянием этой отравы мурья приходила в движение; всякий начинал отыскивать свое; возникали разбирательства и постепенно втягивали в себя всех соседей.
Спор о клочке в несколько десятков квадратных сажен переходил в личную ссору, а наконец и в открытую вражду. Вражда обострялась, делалась неумолимою. Бывали случаи, что соседи односельцы, все поголовно, не только не посещали друг друга, но избегали встреч на улице и даже в церкви устраивали взаимные скандалы. Разумеется, одолевал тот, кто был посильнее и помогутнее; слабым же и захудалым и судиться было не на что. Последние поневоле смирялись и, кругом обездоленные, являлись просить пощады. Тогда в мурье вновь восстановлялась тишь да гладь да божья благодать.
Помещики, владевшие особняками, конечно, были избавлены от сутолоки, составляющей неизбежную принадлежность слишком близкого соседства, но зато они жили скучнее. В люди ездили редко, охотой занимались только осенью, а хозяйство представляло слишком слабый ресурс, чтобы наполнить жизнь.
Страстные хозяева встречались в виде исключения; большинство довольствовалось заведенными порядками, которые обеспечивали насущный кусок и давали достаточно досуга, чтобы иметь право называться барином или барыней. Не мешает заметить при этом, что помещики, которые хоть сколько нибудь возвышались над материальным уровнем мелкоты, смотрели свысока на своих захудалых собратий и вообще чересчур легко заражались чванством.
Помещичьи усадьбы были крайне невзрачны. Задумавши строиться, ставили продолговатый сруб вроде казарм, разделяли его внутри перегородками на каморки, проконопачивали стены мхом, покрывали тесовой крышей и в этом неприхотливом помещении ютились, как могли. Под влиянием атмосферических изменений сруб рассыхался и темнел, крыша пропускала течь. В окна дуло; сырость проникала беспрепятственно всюду; полы ходили ходуном, потолки покрывались пятнами, и дом, за отсутствием ремонта, врастал в землю и ветшал. На зиму стены окутывали соломой, которую прикрепляли жердями; но это плохо защищало от холода, так что зимой приходилось топить и утром и на ночь. Само собой разумеется, что у помещиков побогаче дома строились обширнее и прочнее, но общий тип построек был одинаков.
Об удобствах жизни, а тем менее о живописной местности не было и речи.
Усадьба ставилась преимущественно в низинке, чтобы от ветра обиды не было.
С боков выстраивали хозяйственные службы, сзади разводили огород, спереди - крохотный палисадник. Ни парков, ни даже фруктовых садов, хоть бы в качестве доходной статьи, не существовало. Редко редко где можно было встретить натуральную рощицу или обсаженный березками прудок. Сейчас за огородом и службами начинались господские поля, на которых с ранней весны до поздней осени безостановочно шла работа. Помещик имел полную возможность из окон дома наблюдать за процессом ее и радоваться или печалиться, смотря по тому, что ожидало впереди, урожай или бескормица. А это было в жизни самое существенное и все прочие интересы отодвигало далеко на задний план.
Несмотря, однако ж, на недостаточные материальные средства, особенной нужды не чувствовалось. Разве уж самые мелкотравчатые не успевали сводить концы с концами и искали подспорья в том, что перекочевывали с детьми от одних соседей к другим, играя незавидную роль буфонов и приживальцев.
Причина такого сравнительного довольства заключалась отчасти в общей дешевизне жизни, но преимущественно в крайней неприхотливости требований.
Ограничивались исключительно своим, некупленным. Денежных издержек требовала только одежда, водка и в редких случаях бакалейные товары. В некоторых помещичьих семьях (даже не из самых бедных) и чай пили только по большим праздникам, а о виноградном вине совсем было не слышно. Настойки, наливки, квас, мед - вот напитки, которые были в ходу, а домашние соленья и маринады фигурировали в качестве закусок. За столом подавали все свое, за исключением говядины, которая вследствие этого употреблялась редко. Домочадцы, не имея понятия о так называемых разносолах, удовлетворялись этим обиходом вполне, да и гости претензий не заявляли. Было бы жирно и всего вдоволь - вот мерило, которым руководилось тогдашнее помещичье гостеприимство.
Сто, двести рублей (ассигнациями) считались в то время большими деньгами. И вот когда они случайно скоплялись в руках, то для семьи устраивалось что нибудь прочное. Покупали сукна, ситцев и проч., и с помощью домашних мастеров и мастериц члены семьи обшивались. Дома продолжали ходить в стареньком; новое берегли для гостей. Завидят, что гости едут - и бегут переодеваться, чтобы гости думали, что гостеприимные хозяева всегда так ходят. Зимой, когда продавался залипший хлеб и разный деревенский продукт, денег в обращении было больше, и их «транжирили»; летом дрожали над каждой копейкой, потому что в руках оставалась только слепая мелочь. «Лето - припасуха, зима - прибируха», - гласила пословица и вполне оправдывала свое содержание на практике. Поэтому зимы ждали с нетерпением, а летом уединялись и пристально следили из окон за процессом созидания предстоящего зимнего раздолья.
Во всяком случае, на судьбу редко роптали. Устраивались, насколько кто мог, и на лишние куски не зарились. Сальные свечи (тоже покупной товар) берегли как зеницу ока, и когда в доме не было гостей, то по зимам долго сумерничали и рано ложились спать. С наступлением вечера помещичья семья скучивалась в комнате потеплее; ставили на стол сальный огарок, присаживались поближе к свету, вели немудреные разговоры, рукодельничали, ужинали и расходились не поздно. Если в семье было много барышень, то веселая их беседа за полночь раздавалась по дому, но ведь разговаривать и без свечей можно.
Тем не менее, в какой мере это относительно безнуждное житие отражалось на крепостной спине - это вопрос особый, который я оставляю открытым.
Образовательный уровень помещичьей среды был еще менее высок, нежели материальный. Только один помещик мог похвалиться университетским образованием, да двое (мой отец и полковник Туслицын) получили довольно сносное домашнее воспитание и имели средние чины. Остальную массу составляли недоросли из дворян и отставные прапоры. В нашей местности исстари так повелось, что выйдет молодой человек из кадетского корпуса, прослужит годик другой и приедет в деревню на хлеба к отцу с матерью. Там сошьет себе архалук, начнет по соседям ездить, девицу присмотрит, женится, а когда умрут старики, то и сам на хозяйство сядет. Нечего греха таить, не честолюбивый, смирный народ был, ни ввысь, ни вширь, ни по сторонам не заглядывался. Рылся около себя, как крот, причины причин не доискивался, ничем, что происходило за деревенской околицей, не интересовался, и ежели жилось тепло да сытно, то был доволен и собой, и своим жребием.
Печатное дело успехом не пользовалось. Из газет (их и всего то на целую Россию было три) получались только «Московские ведомости», да и те не более как в трех или четырех домах. О книгах и речи не было, исключая академического календаря, который выписывался почти везде; сверх того, попадались песенники и другие дешевые произведения рыночной литературы, которые выменивали у разносчиков барышни. Они одни любили от скуки почитать. Журналов не получалось вовсе, но с 1834 года матушка начала выписывать «Библиотеку для чтения», и надо сказать правду, что от просьб прислать почитать книжку отбоя не было. Всего больше нравились: «Оленька, или Вся женская жизнь в нескольких часах» и «Висячий гость», принадлежавшие перу барона Брамбеуса. Последний сразу сделался популярным, и даже его не совсем опрятною «Литературною летописью» зачитывались до упоения. Сверх того, барышни были большие любительницы стихов, и не было дома (с барышнями), в котором не существовало бы объемистого рукописного сборника или альбома, наполнениях произведениями отечественной поэзии, начиная от оды «Бог» и кончая нелепым стихотворением: «На последнем я листочке». Гений Пушкина достиг в то время апогея своей зрелости, и слава его гремела по всей России. Проникла она и в наше захолустье и в особенности в среде барышень нашла себе восторженных поклонниц. Но не мешает прибавить, что слабейшие вещи, вроде «Талисмана», «Черной шали» и проч., нравились больше, нежели произведения зрелые. Из последних наибольшее впечатление производил «Евгений Онегин», по причине легкости стиха, но истинный смысл поэмы едва ли был кому доступен.
Лишенная прочной образовательной подготовки, почти непричастная умственному и литературному движению больших центров, помещичья среда погрязала в предрассудках и в полном неведении природы вещей. Даже к сельскому хозяйству, которое, казалось бы, должно было затрогивать существеннейшие ее интересы, она относилась совершенно рутинно, не выказывая ни малейших попыток в смысле улучшения системы или приемов.
Однажды заведенные порядки служили законом, а представление о бесконечной растяжимости мужицкого труда лежало в основании всех расчетов. Считалось выгодным распахивать как можно больше земли под хлеб, хотя, благодаря отсутствию удобрения, урожаи были скудные и давали не больше зерна на зерно. Все таки это зерно составляло излишек, который можно было продать, а о том, какою ценою доставался тот излишек мужичьему хребту, и думать надобности не было.
К этой общей системе, в качестве подспорья, прибавлялись молебны о ниспослании вёдра или дождя; но так как пути провидения для смертных закрыты, то самые жаркие мольбы не всегда помогали. Сельскохозяйственной литературы в то время почти не существовало, а ежели в «Библиотеке для чтения» и появлялись ежемесячно компиляции Шелихова, то они составлялись поверхностно, по руководству Тэера, совершенно непригодному для нашего захолустья. Под их наитием выискалось две три личности - из молодых да ранние, которые пробовали делать опыты, но из них ничего путного не вышло.
Причина неудач, конечно, прежде всего заключалась в круглом невежестве экспериментаторов, но отчасти и в отсутствии терпения и устойчивости, составляющем характеристическую черту полуобразованности. Представлялось, что результат должен прийти сейчас же немедленно; а так как он не приходил по желанию, то неудача сопровождалась потоком ничего не стоящих ругательств, и охота к производству опытов столь же легко пропадала, как и приходила.
Нечто подобное повторилось впоследствии, при освобождении крестьян, когда чуть не поголовно все помещики возомнили себя сельскими хозяевами и, растративши попусту выкупные ссуды, кончили тем, что стремительно бежали из насиженных отцами гнезд. Как стоит это дело в настоящее время - сказать не могу, но уже из того одного, что землевладение, даже крупное, не сосредоточивается более в одном сословии, а испестрилось всевозможными сторонними примесями, - достаточно ясно, что старинный поместный элемент оказался не столько сильным и приготовленным, чтоб удержать за собой главенство даже в таком существенном для него вопросе, как аграрный.
Вопросы внешней политики были совсем неизвестны. Только в немногих домах, где получались «Московские ведомости», выступали на арену, при гостях, кое какие скудные новости, вроде того, что такая то принцесса родила сына или дочь, а такой то принц, будучи на охоте, упал с лошади и повредил себе ногу. Но так как новости были запоздалые, то обыкновенно при этом прибавляли: «Теперь уж, поди, нога зажила!» - и переходили к другому, столь же запоздалому известию. Несколько дольше останавливались на кровавой путанице, происходившей в то время в Испании между карлистами и христиносами, но, не зная начал ее, тщетно усиливались разгадать ее смысл.
Францию считали очагом безнравственности и были убеждены, что французы питаются лягушками. Англичан называли купцами и чудаками и рассказывали анекдоты, как некоторый англичанин бился об заклад, что будет целый год питаться одним сахаром, и т. д. К немцам относились снисходительнее, прибавляя, однако, в виде поправки: «Что русскому здорово, то немцу смерть». Этими краткими россказнями и характеристиками исчерпывался весь внешний политический горизонт.
О России говорили, что это государство пространное и могущественное, но идея об отечестве, как о чем то кровном, живущем одною жизнью и дышащем одним дыханием с каждым из сынов своих, едва ли была достаточно ясна.
Скорее всего смешивали любовь к отечеству с выполнением распоряжений правительства и даже просто начальства. Никаких «критик» в этом последнем смысле не допускалось, даже на лихоимство не смотрели, как на зло, а видели в нем глухой факт, которым надлежало умеючи пользоваться. Все споры и недоразумения разрешались при посредстве этого фактора, так что если б его не существовало, то еще бог знает, не пришлось ли бы пожалеть об нем. Затем относительно всего остального, не выходящего за пределы приказаний и предписаний, царствовало полное равнодушие. Бытовая сторона жизни, с ее обрядами, преданиями и разлитою во всех ее подробностях поэзией, не только не интересовала, но представлялась низменною, «неблагородною». Старались истреблять признаки этой жизни даже среди крепостной массы, потому что считали их вредными, подрывающими систему безмолвного повиновения, которая одна признавалась пригодною в интересах помещичьего авторитета. В барщинских имениях праздник ничем не отличался от будней, а у «образцовых» помещиков песни настойчиво изгонялись из среды дворовых. Случались, конечно, исключения, но они уже составляли любительское дело, вроде домашних оркестров, певчих и т. п.
Я знаю, мне могут сказать, что бывали исторические моменты, когда идея отечества вспыхивала очень ярко и, проникая в самые глубокие захолустья, заставляла биться сердца. Я отнюдь и не думаю отрицать этого. Как бы ни были мало развиты люди, все же они не деревянные, и общее бедствие способно пробудить в них такие струны, которые при обычном течении дел совсем перестают звучать. Я еще застал людей, у которых в живой памяти были события 1812 года и которые рассказами своими глубоко волновали мое молодое чувство. То была година великого испытания, и только усилие всего русского народа могло принести и принесло спасение. Но не о таких торжественных моментах я здесь говорю, а именно о тех буднях, когда для усиленного чувства нет повода. По моему мнению, и в торжественные годины, и в будни идея отечества одинаково должна быть присуща сынам его, ибо только при ясном ее сознании человек приобретает право назвать себя гражданином.
Двенадцатый год - это народная эпопея, память о которой перейдет в века и не умрет, покуда будет жить русский народ. Но я был личным свидетелем другого исторического момента (войны 1853 - 1856 г.), близко напоминавшего собой двенадцатый год, и могу сказать утвердительно, что в сорокалетний промежуток времени патриотическое чувство, за недостатком питания и жизненной разработки, в значительной мере потускнело. У всех в памяти кремневые ружья с выкрашенными деревянными чурками вместо кремней, картонные подошвы в ратнических сапогах, гнилое сукно, из которого строилась ратническая одежда, гнилые ратнические полушубки и проч. Наконец памятен процесс заместительства ополченских офицеров, а по заключении мира торговля ратническими квитанциями. Мне возразят, конечно, что все эти постыдные дела были совершены отдельными личностями, и ни помещичья среда (которая, впрочем, была главною распорядительницей в устройстве ополчения), ни народ не причастны им. Охотно допускаю, что во всем этом настроении преимущественными виновниками являются отдельные личности, но ведь масса присутствовала при этих деяниях - и не ахнула. Смех раздавался, смех! - и никому не приходило в голову, что смеются мертвецы…
Во всяком случае, при таком смутном представлении об отечестве не могло быть и речи об общественном деле.
К похвале помещиков того времени я должен сказать, что, несмотря на невысокий образовательный уровень, они заботливо относились к воспитанию детей, - преимущественно, впрочем, сыновей, - и делали все, что было в силах, чтобы дать им порядочное образование. Даже самые бедные все усилия напрягали, чтобы достичь благоприятного результата в этом смысле. Недоедали куска, в лишнем платье домочадцам отказывали, хлопотали, кланялись, обивали у сильных мира пороги… Разумеется, все взоры были обращены на казенные заведения и на казенный кошель, и потому кадетские корпуса все еще продолжали стоять на первом плане (туда легче было на казенный счет поступить); но как только мало мальски позволяли средства, так уже мечтался университет, предшествуемый гимназическим курсом. И надо сказать правду: молодежь, пришедшая на смену старым недорослям и прапорам, оказалась несколько иною. К сожалению, помещичьи дочери играли в этих воспитательных заботах крайне второстепенную роль, так что даже и вопроса о сколько нибудь сносном женском образовании не возникало. Женских гимназий не существовало, а институтов было мало, и доступ в них сопрягался с немаловажными затруднениями. Но главное все таки, повторяю, самой потребности в женском образовании не чувствовалось.
Что касается до нравственного смысла помещичьей среды нашей местности в описываемое время, то отношения ее к этому вопросу ближе всего можно назвать страдательными. Атмосфера крепостного права, тяготевшая над нею, была настолько въедчива, что отдельные индивидуумы утопали в ней, утрачивая личные признаки, на основании которых можно было бы произнести над ними правильный суд. Рамки были для всех одинаково обязательные, а в этих общих рамках обязательно же вырисовывались контуры личностей, почти ничем не отличавшихся одна от другой. Разумеется, можно было бы указать на подробности, но они зависели от случайно сложившейся обстановки и притом носили родственные черты, на основании которых можно было легко добраться до общего источника. Впрочем, из всей настоящей хроники довольно явственно выступает неприглядная сторона нравственного состояния тогдашнего культурного общества, и потому я не имею надобности возвращаться к этому предмету. Прибавлю одно: крайне возмутительным фактом являлась гаремная жизнь и вообще неопрятные взгляды на взаимные отношения полов. Язва эта была достаточно таки распространена и нередко служила поводом для трагических развязок.
Остается сказать несколько слов о религиозном настроении. В этом отношении я могу свидетельствовать, что соседи наши были вообще набожны; если же изредка и случалось слышать праздное слово, то оно вырывалось без намерения, именно только ради красного словца, и всех таких празднословов без церемонии называли пустомелями. Сверх того, довольно часто встречались личности, которые, очевидно, не понимали истинного смысла самых простых молитв; но и это следует отнести не к недостатку религиозности, а к умственной неразвитости и низкому образовательному уровню.
Переходя от общей характеристики помещичьей среды, которая была свидетельницей моего детства, к портретной галерее отдельных личностей, уцелевших в моей памяти, я считаю нелишним прибавить, что все сказанное выше написано мною вполне искренно, без всякой предвзятой мысли во что бы то ни стало унизить или подорвать. На склоне лет охота к преувеличениям пропадает и является непреодолимое желание высказать правду, одну только правду. Решившись восстановить картину прошлого, еще столь недалекого, но уже с каждым днем более и более утопающего в пучине забвения, я взялся за перо не с тем, чтобы полемизировать, а с тем, чтобы свидетельствовать истину. Да и нет никакой цели подрывать то, что уже само, в силу общего исторического закона, подорвано.
Бытописателей изображаемого мною времени являлось в нашей литературе довольно много; но я могу утверждать смело, что воспоминания их приводят к тем же выводам, как и мои. Быть может, окраска иная, но факты и существо их одни и те же, а фактов ведь ничем не закрасишь.
Покойный Аксаков своею «Семейной хроникой» несомненно обогатил русскую литературу драгоценным вкладом. Но, несмотря на слегка идиллический оттенок, который разлит в этом произведении, только близорукие могут увидеть в нем апологию прошлого. Одного Куролесова вполне достаточно, чтобы снять пелену с самых предубежденных глаз. Но поскоблите немного и самого старика Багрова, и вы убедитесь, что это совсем не такой самостоятельный человек, каким он кажется с первого взгляда. Напротив, на всех его намерениях и поступках лежит покров фаталистической зависимости, и весь он с головы до пяток не более, как игралище, беспрекословно подчиняющееся указаниям крепостных порядков.
Во всяком случае, я позволю себе думать, что в ряду прочих материалов, которыми воспользуются будущие историки русской общественности, моя хроника не окажется лишнею.
Скачать книгу Салтыкова-Щедрина "Пошехонская старина " можно на сайте Правильные КНИГИ.
Новости Партнеров
Непременным блюдом обеденного стола был суп. Ну, а главный суп в России и тогда, и сейчас - это щи. Возьми капусты, говядины, ветчины, горсть овсяной крупы, луку, налей все то водой и вари до тех пор, чтобы нарочита упрела. Потом, разболтавши в особливой чашке немного муки с коровьим маслом на той же пшенной жиже опусти в ашти и после подбели сметаною. . При подавании же на стол насыпь перцу и положи мелко искрошенного луку и сухарей. Щи в России больше чем суп. Замороженное щи в катках брали с собой в дорогу путешественники. Русские солдаты в зарубежных походах за неимением капусты варили щи из виноградных листьев. А кислые щи - это напиток больше похожий на квас два века назад даже применяли для лечения простуды. Во время официальных обедов суп разносили лакеи. А в усадьбе за домашним столом суп разливала сама хозяйка.
К щам из свежей капусты подавались или пироги, или кулебяки. Обед в усадьбе обычно ограничивался четырьмя переменами блюд. За супом следовало какое-то холодное блюдо на выбор. Бус под капустой, буженина под луком, говяжая студия с квасом, сметаной и хреном. Во время второй перемены очень часто подавались кушанья из рыбы. . Жареная, паровая, соленая, копченая, валенная рыба входила в ежедневное меню русского дворянина. Благо, русские реки и моря тогда обильно снабжали барские столы семрюгой, осетриной, лососиной, белужиной и стерлядью. В качестве гарнира к рыбному блюдо нередко прилагали вареных раков.
Икра особенным деликатесом не считалась. Главным в рыбе считали ее свежесть. Как утверждали истинные гурманы 19 века, рыбу надо готовить тогда, когда гости уже кушают суп. Граф Строганов давал обед еще одному знаменитому хлебосолу Нарышкину. Как случился пожар. Один Нарышкин не растерялся и закричал: спасайте стерлядей и белужину. Третью перемену блюд составляли кушанья горячие: утка под рыжиками, телечья голова с черносливом и изюмом, малороссийские вареники, мозги под зеленым горошком. На четвертую перемену подавали в основном жареную дичь: индеек, уток, гусей, рябчиков, куропаток. На гарнир: соленые огурцы, маслины, соленые лимоны и яблоки. . Впрочем, вместе с дичью на столе могли появится и жареная осетрина со снитками и бараний бок с гречневой кашей. Вы только вслушайтесь, это звучит как стихи. И как можно отказать хозяйке, которая подкладываем вам на тарелку еще кусочек, еще один и еще…
Собственно говоря, ужина в усадьбе могло и не быть. Процесс поглощения пищи порой не заканчивался до позднего вечера. За обедом следовал десерт. К столу подавалось два вида пирожного: мокрое и сухое. К мокрым пирожным принадлежали: компоты, холодные кисели со сливками, ягодное суфле, бисквиты и мороженое. Эти блюда назывались мокрыми пирожными, потому что они кушались ложками. Сухие пирожные соответственно брали руками. Это слоеные пироги, зефиры, оладьи, миндальные печенья. . И как устоять от этих гастрономических соблазнов? Обжорство хоть и является одним из библейских грехов, но русские помещики придавались ему с наслаждением. А были обжоры и просто легендарные. Баснописец Иван Андреевич Крылов мог за один присест проглотить до 30 блинов с икрой, съесть разом три тарелки макарон, устриц он уничтожал штук по 80 за раз, хотя медики утверждали, что больше 50-ти желудок человеческий принять не в состоянии. Крыша же принимала всех гостей. В тысячах и тысячах русских усадеб, день заканчивался вечерним чаем. . Пить чай по-русски означало пить его с едой и сладостями, и конечно, с неизменным самым любимым на Руси лакомством - вареньем. Количество сортов варенья в усадебных погребах достигало порой нескольких десятков. За вечерним чаем надо подумать и о заготовках. Ведь когда наступит зима, господам придется перебираться в город, с собой они повезут целый обоз различной снеди, заберут с собой все, чем богата их усадьба, чтобы еды хватило до будущей
Кухня в России в XIX веке была в значительной степени сословной, как и другие аспекты образа жизни. Хорошее питание стоило дорого, что во многом ограничивало распространение гастрономических изысков.
Дворянство и примыкающие к нему обеспеченные слои в XIX веке в значительной мере переняли элементы французской культуры. Кухня этой страны стала очень модной, а французские повара считались непререкаемыми авторитетами. Именно из Франции в Россию пришла концепция haute cuisine - высокой кухни, приравнивающей кулинарию к искусству. Распространение получили такие французские , как салаты, паштеты, различные виды соусов, которые были мало распространены в русской кулинарной . Обычный обед в дворянской семье состоял не менее чем из пяти-шести перемен блюд. При этом типичные французские блюда, - например, свежие устрицы, - могли спокойно соседствовать с традиционно русскими супами вроде ухи, а также пирогами с начинками. Трапезу обычно сопровождали вина, преимущественно французские. Наибольшей популярностью в России того времени пользовались их сладкие разновидности - сотерн или полусладкое шампанское. Употреблялись и вина, производящиеся в Российской империи - например, в Грузии.
Купеческий стол принципиально отличался о дворянского. Он был обилен, причем в купеческой среде отдавали предпочтение традиционным русским блюдам. Из супов особой любовью пользовались щи. Также и на повседневном, и на праздничном столе часто появлялись различные пироги, причем с начинками, которые в современной кухне используются редко - с кашей, с вязигой и так далее. Часто пироги пекли не из пшеничной, а из или ржаной муки. Из молочных широко использовались сметана, сливки, простокваша - ныне йогурт и кефир были практически неизвестны. Элементом праздничного стола была рыба дорогих сортов, например, стерлядь, а также белужья, стерляжья или осетровая икра.
Крестьянская кухня отличалась простотой. Основными блюдами были всевозможные похлебки, щи, а также каши. Кухня основывалась на натуральном хозяйстве и собирательстве - повседневный стол хорошо дополняли лесные грибы и . Во второй половине XIX века все большее распространение стал получать картофель. Он начал культивироваться еще при Петре I, но до 1860-х годов приживался с трудом. Благодаря широкому распространению картофеля, урожайного и простого в выращивании, многие крестьяне были спасены от голода.
Необходимо отметить еще один важный аспект в питании XIX века - религиозный. Большая часть населения принадлежала к православной вере и соблюдала посты, что ограничивало употребление животных продуктов. На этом фоне развивалась особая кухня, в основе которой были грибные блюда, постные щи и каши.
В обществе давно сложилось мнение, что человек, который много смеется и шутит, - легкомысленный и ему нельзя поручить ничего серьезного. Хочешь, чтобы тебя считали умным, ответственным, продвигали по карьерной лестнице и с тобой считались? Будь строгим, солидным, серьезным. Но так ли важно всегда быть серьезным?
«Рот до ушей - хоть завязочки пришей», «Смех без причины - признак дурачины» - эти поговорки словно намекают, что смех - это что-то не совсем достойное уважаемого человека. «Прекрати смеяться, ты же не дурачок», - многие в детстве слышали подобные слова от родителей. «Много смеешься? Скоро будешь плакать!», - пугали они. «Ты уже взрослый, хватит изображать из себя клоуна, будь серьезнее»― такое напутствие слышат дети в семьях, где не умеют шутить.
В итоге мы видим человека, который не умеет шутить, не понимает чужих шуток и не умеет смеяться. Он серый и скучный, жить с ним безрадостно и некомфортно, и его жизнь тоже довольно посредственна. В его обществе люди чувствуют себя скованно и убегают от него туда, где можно посмеяться, к тем, кто весел и остроумен. (Разумеется, речь не идет о ситуативной серьезности, которой требуют рабочие условия и обстоятельства и которая желательна и уместна.)
«Умное лицо - это еще не признак ума, господа! Все глупости на Земле делаются именно с этим выражением лица. Улыбайтесь, господа! Улыбайтесь!» - обращался к людям барон Мюнхгаузен в фильме «Тот самый Мюнхгаузен». Ирландский прозаик Джордж Бернард Шоу сказал, что «Серьезность - это потуги маленького человека на величие», а Оскар Уайльд назвал ее «последним прибежищем заурядности».
Серьезные люди обычно выглядят старше своего возраста. Особенно старит серьезный внешний вид женщин. Неулыбчивое лицо, нахмуренные брови, твердо сжатые губы, сосредоточенный взгляд в целом создают тяжелый асексуальный образ, добавляя возраст даже молодым женщинам. В то время как непринужденный звонкий смех, улыбчивость, веселый доброжелательный вид делают ее привлекательней и моложе. Вспомним ту же мымру Людмилу Прокофьевну - сугубо деловую женщину из «Служебного романа», с которой произошло чудесное и внешнее, и внутренне преображение.
Серьезный человек - совсем не обязательно успешный. Психологи же говорят, что у хронически серьезного человека имеются психологические проблемы. За его серьезностью прячется желание спрятать свои истинные чувства, свою зажатость, неспособность расслабиться, страх показаться некомпетентным, глупым. Похоже, он подсознательно следует совету: «Хочешь показаться умным? Сделай умный вид и молчи».
Итак, серьезность - это не признак ума, серьезных намерений и серьезных планов. Это лишь страх быть собой, опасение, что тебя не примут и осудят такого, какой ты есть. Легче быть серьезным, чем отважиться быть собой.
Почему стоит научиться шутить
Можно сказать, что научиться шутить невозможно, шутником нужно родиться. Здесь стоит внести поправку - нужно родиться в семье шутников. Если родители позволяют ребенку играть, дурачиться, быть смешным, смеются и шутят сами, то неудивительно, что он будет обладать чувством юмора, способностью подмечать смешное в окружающем его мире, умением отличать плоские армейские шутки от тонкого юмора. Если же его муштруют, запрещают дурачиться, стыдят, приравнивая смех к легкомысленности, то он уже в детстве станет скучным правильным маленьким старичком.
Таким образом, чувство юмора - это и особый склад ума, и навык, который можно в себе выработать даже при полном его отсутствии.
Уметь шутить - значит прожить жизнь радостно, с удовольствием. Кто-то справедливо заметил, что если у вас есть чувство юмора, значит праздник будет всегда с вами. Юмор поднимает настроение, помогает расположить людей к себе, с его помощью можно разрядить атмосферу и выйти из сложной ситуации и в быту, и в деловых переговорах, задав им дружественный формат. Чтобы вершить серьезные дела, нужно уметь шутить, замечал Аристотель.
Совместный смех сближает людей, недаром юмор называют социальным клеем.
Юмор - это еще и фитнес для мозга. Марк Твен говорил, что «Юмор приводит в действие механизм мысли». Какие приемы используются в удачных шутках? Ирония, противоречия, двусмысленности, сравнения несравнимого, намеки, нелепости, метафоры. По мнению Неда Рорема, американского актера, писателя и композитора, «Юмор - это способность видеть три стороны одной медали».
Как научиться смешно шутить?
Если чувство юмора - это навык, то его можно развить. Одновременно развиваются образное мышление, воображение, находчивость. Многие люди жалуются на то, что они понимают шутки, но сами шутить не могут. Что советуют психологи?
1. Переступить через свой страх и начать практиковаться
Нельзя научиться плавать, не прыгнув в воду. Невозможно научиться кататься на велосипеде, не сев на велосипед. Желая научиться шутить, нужно начать шутить. И «собака зарыта именно здесь». Человеку мешает страх показаться глупым, нелепым. Его шутки кажутся ему несмешными, убогими, он боится быть высмеянным, оказаться приниженным. «Лучше я промолчу», - сдерживает он себя. Психологи называют такие странности психологическими тараканами.
2. Поработать над снятием претензий к самому себе
Известный писатель и психолог Александр Свияш считает, что невозможно измениться, принять новое, предварительно не расчистив для него место. Нам будут мешать эмоциональные зажимы в виде былых страхов, комплексов неполноценности, сомнений. Сначала нужно расслабиться, поработать над прощением себя. Простить себе хроническое недовольство собой, чувство вины, испытываемое по любому поводу: сделал - плохо и не сделал - тоже плохо. Расслабиться и сказать: «Я разрешаю себе любить себя. Пусть люди думают обо мне все что угодно, мне безразлично». Внутреннее сопротивление, возникающее поначалу, со временем исчезнет, и произносить эти слова будет все легче.
3. «Загрузить» позитивные утверждения
Теперь можно начать наполнять себя позитивом: «Мне легко выражать свои мысли - я вижу, что они интересны людям. Я могу смотреть на реальность с юмором, с каждым днем у меня это получается все лучше. Я умею смешно комментировать события».
Разумеется, нельзя смеяться над окружающими: шутки - это не злобное издевательство над чужими слабостями. Шутки не должны затрагивать вероисповедание, национальность, пол, физические недостатки, возраст и т. п. Можно иногда пошутить над собой, но не стоит забывать, что шутки должны быть деликатные, добрые, не обидные и не унижающие достоинство.
4. Приступить к тренировкам
«Сняли тормоза», настроились на позитив - и вперед. Начинаем с двух-трех шуток в день: так же, как мы учимся плавать, не совершая в первый день далеких заплывов. Идем по улице - подмечаем смешное. Сначала можно шутить мысленно, затем - в кругу друзей. Пошутили не очень удачно? Все удивились, не поняли? Не обращаем внимания - постепенно привыкнут. Не сбиваемся, продолжаем тренироваться, увеличивая количество шуток за день.
Изменения обязательно произойдут, но не сразу, ведь в нашем мозгу должны образоваться новые нейронные связи.
Как научиться острить?
Практическое пособие для тех, кто хочет научиться в любых ситуациях не лезть за словом в карман
Геннадий Ферузов
© Геннадий Ферузов, 2017
ISBN 978-5-4485-1688-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Нет такого человека, которому приятно испытывать на себе такие отрицательные чувства как стеснительность, ущербность в какой-либо сфере, ущемленность своих интересов, ощущение неполноценности. И даже если ему укажут на одно из них, все указанное, еще, не является гарантом истины. Описанные выше, негативные качества, очень часто нам навязываются, нашим окружением. И, иногда мы настолько ранимо на все реагируем, что готовы смириться с такой позицией, и дальше плыть по течению, и все больше не имеем возможности выбраться из этого круговорота, который тянет вниз нашу самооценку. Поэтому на все достижения в нашей жизни влияет только она. Ведь быть нужным, ценным, уважаемым, любимым, чтобы с его словом считались, хочет каждый. И, к сожалению, не всегда все получается, как мы хотим. Большинство из нас лишь блеклые тени, самих же себя. Потому что не получилось раскрыть таланты, ум, находчивость из – за страха, быть осмеянными, непринятыми и т. д.
Данная книга как раз была создана для разрешения всех этих проблем, разрешив всего одну – научиться общаться с людьми. В ней вы найдете, как научиться, доходчиво излагать свои мысли. Как себя защищать, в различных повседневных ситуациях, от нападков или оскорблений со стороны, не прибегая к силе. Как стать душой компании, и научиться шутить. А также завоевать уважение и расположение, показав себя разносторонним и уверенным во всех аспектах нашей современной жизни (на публике, в шутке и т.п.)
В этой книге нет психологических приемов и нет опытов на людьми. Я не буду вас гнать на улицы и заставлять с ними знакомиться. Я не собираюсь делать из вас посмешище (как в некоторых изданиях). Методы описанные в данной книге абсолютно доступны, легки и просты, что в корне отличаются от других предложенных в схожих по тематике пособиях. Эта книга поможет Вам, как помог автору весь его опыт изложенный в ней.
Глава 1: Вступительный монолог
Поиск ответа ………
Привет, дорогой читатель. Я очень рад, что моя книга тебя заинтриговала, раз уж ты решился ее купить. Естественно, почему бы мне и не обрадоваться подумаешь ты, из-за неожиданно свалившихся денег на электронный счет, ведь по этой причине еще никто не грустил. Но суть не только в этом, я буду, искренне, счастлив, если благодаря моей книге назовем ее так «пособие по заточке языка», извлекая из нее полезные для себя моменты, до тебя дойдет мысль, как же все просто! И все о чем ты мечтал, а именно: Как же научиться отлично держаться в обществе, как, почувствовать себя смелым, уверенным, как же обрести независимость своих взглядов и суждений от давления со стороны и самое важное, как ощутить собственную значимость? Ты найдешь здесь. И чем быстрее, тем лучше. Эта книга лишь проводник которая приоткроет тебе глаза на многие вещи, которых ты обычно не замечаешь в повседневной жизни.
Ну, а теперь я предлагаю перейти к причинам и следствию. Разобраться для кого была написана эта книга, и зачем. И как с ней работать, то есть использовать на практике?
Вообще в моей голове, изначально, возникали философские мысли, что она будет полезна определенному кругу людей, например, тем, кто испытывает дискомфорт в общении, а также, кому часто и необоснованно наносят моральную обиду, пользуясь тем, что человек постоянно теряется и поэтому ему нечего сказать в свою защиту. Но пораскинув мозгами я посчитал, что этот круг легко расширяеться, так как данное «пособие по заточке языка» не только поможет отпугнуть ваших обидчиков, но рассчитано для тех, кто хочет просто, выделиться из толпы, показав неординарность, блеснуть речевыми оборотами. Так же оно слегка нагрузит Вас юмористическим багажом, и будет сопутствовать вашему интеллектуальному развитию и наконец заставит Вас стать интересным, с определенной изюминкой, человеком. Вот в принципе и все потребности людей в таких делах. Лишь только, Вы, выбираете, чего конкретно Вам не хватает и добираете его до тех пор, пока чувствуете в этом необходимость.
Ну а я немного вкратце расскажу, зачем я ее написал. Еще в совсем далекой юности я любил анализировать все происходящее вокруг. Особенно большое внимание уделял отношениям между людьми. Естественно, как и у многих подростков, у меня была куча комплексов. Я не был так силен, как Иван Иванов, то мой рост меня не устраивал, так как, все девчонки предпочитали высоких (хотя, некоторых в старших классах, я потом обогнал). То, учителка, по литературе меня постоянно досаждала тем – что я, понимаете ли, по ее сугубо личному мнению, не умел изъясняться красивыми словами. Во общем, как и большинству из нас мне выпала доля застрять, в так называемой серой и неприметной массе.
Так как, физических достоинств у меня особых не было, прикинув палец к носу, я решил их искать в своей душе. Но тоже не нашел. Хотя, постойте, я был добрым мальчиком, отзывчивым на помощь, вежливым со старушками, помогающим по хозяйству родителям. Но как мне тогда казалось это все фигня. Мои сверстники таких положительных качеств не оценят. И был прав, ведь когда мы молоды, нас больше впечатляют и будоражат крутые образы. Вот и я себя представлял крутым пижоном рассекающим на мотоцикле, с девчонкой за спиной, короче эдакий рыцарь шоссейных дорог. Но как говориться, всем мечтам иногда свойственно сбываться. Тогда же я пришел к выводу, что я не хочу быть, как многие, заурядным. Я страстно желал стать популярным. Хотел чтобы меня больше ценили, уважали и воспринимали серьезно. Я, честно скажу, завидовал лидерам. И знал, что мне нужно непременно стать таким же. Но не знал с чего начать. Я бегал по книжным магазинам, сметал с полок книжки с такими логотипами: «Юный авторитет», «Как научиться влиять на людей», «C завтрашнего дня ты сильная личность» и тому подобное. Перечитывал все это по нескольку раз, но так и не получил ответа. Потом забрасывал и снова начинал. И удивлялся, как же так получается, почему одним удается легко завоевать к себе расположение, а другим только остается нервно курить в углу в серых тапочках. А когда я влюбился в одноклассницу, но был слишком застенчив чтобы сделать какие-либо шаги в ее сторону. Проиграл ее. Уступив место своему веселому и озорному другу. Вообще потерял себя, уронив самооценку ниже ватер линии. Чувствовал себя лишь еле заметной тенью того образа, который воплощал в своих мечтах. Так вот тогда мои попытки поиска разгадки, как же стать уверенным, веселым, компанейским и пользоваться успехом у женщин не нашли ответа. Но я не сдался. Я решил научно подойти к этому больному для меня вопросу. Взяв за основу, своего научного опыта мысленный манекен своего друга и разложив его по частям. Я представил себя этаким Джеком Потрошителем его души.
Проводя с моим товарищем, много времени в одной компании. Я стал внимательно к нему присматриваться. Как он держался, нужно сказать это выходило у него великолепно. Он был среди нас эталонным авторитетом. Всегда, поражала, его смекалка, острый ум, умение вести беседу. Рассмешить нас, до коликов в животе, была основная задача его программы. А девчонки просто писали кипятком от его харизмы. Однажды я у него спросил: «Слушай Саня, как тебе удается так красиво преподносить себя окружающим?». На что он ответил: «Да бог его, знает». Может это от рождения подарок судьбы. Я просто уверен в себе. Чувствую себя смело, где бы я ни был. Говорю, что первое взбредет в голову и не парюсь, об этом, поэтому возможно на выходе мои изречения и превращаются в шедевры».
Да конечно, тогда мне так казалось, все дело в уверенности, но как он ее приобрел, для меня было загадкой. Из всех учебников по психологии, я вычитал, и везде все было одинаково, что действительно, все дело в этой пресловутой уверенности. И почти во всех учебниках были упражнения как ее постичь. От простейших, что нужно расслабиться, представить себя аля Геннадием Ветровым и мол все пойдет как по маслу. А потом выйти в люди выкинуть фокус, и если зал не разразился аплодисментами, значит номер прокололся. Но не стоит отчаиваться, стоит повторить попытку, просто вы не достаточно расслабились и влились в образ Геннадия Ветрова и так далее и тому подобное. Короче везде, по моему мнению был описан бред собачий. А все потому, что никто детально эти фокусы не излагал, как и что делать. У меня было желание закинуть их учебники в топку. Потому что ни один из них не дал мне ответа.
Но я продолжал рыть как сыщик. И в конце концов, узнал правду. Но точно понял, что такие весельчаки, как мой дружбан, сами понятия не имеют в чем загвоздка. А я нашел. Единственная истина в его ответе это уверенность. Но вот как до нее дойти, подробно расскажу в последующих главах. Ты и сам мой друг опешишься от того, как оказывается все просто.
