Путешествие к центру земли о чем. Фильм путешествие к центру земли
Как об очень интересной и захватывающей. Охота на это животное имеет давние традиции, но позволить сегодня может ее себе не каждый из-за дороговизны. Считается, что в этом процессе обязательно участие егеря, либо наличие у охотников большого опыта добычи сохатого и знаний его повадок.
К основным способам охоты на этих копытных считают охоту с лайками и загонным способом. Но есть и еще целый ряд видов охоты.
Охота на лося с лайкой
Здесь очень важно иметь хорошо воспитанную, натренированную собаку. Проводят этот вид охоты осенью, желательно ранним утром, когда лоси заняты кормежкой. Собака находит лося и начинает облаивать. Охотнику нужно подходить с подветренной стороны, чтобы животное не учуяло постороннего запаха.
Если лось покидает место, где его нашла собака, лайка преследует его и продолжает облаивать. При такой охоте велика возможность потерять свою помощницу: она может заблудиться во время погони либо получить копытом от лося, который разозлится на ее лай.
Охота на лося загоном
На загонную охоту выходят осенью и зимой – в это время легко определяется направление движения животных благодаря снегу. Лучшее место для такой охоты – лес с подлеском, низинами, зарастающими вырубками, обязательно наличие дорог и просек, пересекающих местность. Охота загоном – групповая, причем участвуют в ней загонщики и стрелки. Первые «поднимают» зверя, и он, обеспокоенный, начинает двигаться в том или ином направлении, где его обязательно уже ждет стрелок.
Охота на лося на солонцах
Для добычи лося использую тягу животных к употреблению соли. Ее лоси с удовольствием употребляют в весеннее и летнее время года, пополняя в организме запас минеральных веществ. Охотники по осени создают искусственные солонцы, где с весны можно поджидать добычу. Для солонца лучшей солью будет каменная, в виде глыб. Им не требуются дополнительные конструкции. Если же берется обычная крупномолотая соль, то она закладываемся в емкость глубиной около 30 см. Подойдет деревянное корыто, но можно использовать емкость из металла, пластмассы. Желательно снабдить ее крышей от осадков. Можно 2-3 сотни килограммов соли просто разровнять и втоптать в землю. Лоси чувствуют запах лакомства на далеком расстоянии. Вблизи солонца охотник устраивает убежище и дожидается появления животного – на это может потребоваться много времени. Стреляют в лося лишь когда он спокойно начнет лизать соль. Застреленное животное нужно оттащить подальше и только потом разделывать, иначе запах крови отпугнет живность отсюда навсегда.
Охота на лося на реву
Этот вид охоты подходит для того времени, когда у лосей идет гон. Подходящее место – там, где поломаны ветки, содрана кора с деревьев, вырыты ямы в земле копытами: значит, лось «тренировался» перед встречей с соперником. Задача охотника – вести себя как можно громче, издавать звуки, похожие на крик лося либо лосихи. Охотников должно быть не меньше двух: один кричит – это называется «вабит», другой следит за появлением лося с ружьем в руках. Здесь очень важно соблюдать технику безопасности, быть внимательным, чтобы не принять своего товарища за добычу.
Охота на лося по насту – сослеживание
Охота по насту возможна, как видно из названия, только зимой, во второй ее половине. Обычно ее участниками становятся два-три человека. Обнаружив лосиные следы, они отправляются по ним на охоту. Здесь необходимо уметь хорошо «читать» следы: перед лежкой они раздваиваются, разделяются – значит, животных было несколько. Следы ведут к кустикам, деревцам – лоси начали кормиться. Если же след ровный, один в один, строгий – это признак, что животные торопятся к далекой цели. На самих лежках и кормежках снег истоптан, появляется помет, обглоданная кора и кусты. Теперь охотникам надо обойти животным. Два человека расходятся в противоположные стороны, делают полукруг и идут навстречу друг другу. Если им не встретились следы лосей, выходящие из окруженной территории, значит, животные где-то здесь. В тихую ясную погоду один охотник остается на лосиной тропе, другой или другие с противоположной стороны движутся к предполагаемому месту нахождения лосей. Обнаружив животных, начинают стрелять. Те, естественно, пытаются уйти по своим следам и выходят на охотника в засаде. Если наст присыпан снежком и не так скрипит, а лес шумит от ветра, поступают немного иначе. Все охотники идут по тропе или вдоль нее и, обнаружив животных, стреляют.
Полезно знать
Совет желающим поохотиться на лося – между картечью и патронами лучше выбрать второй вариант. Картечь на такой крупный объект охоты будет малоэффективна. Не нужно целится в голову, так как мозг у лося невелик и попасть в него сложно, можно только ранить зверя. Лучше стрелять в жизненно важные органы – шею, сердце. Подраненный лось может уйти довольно далеко, до десяти километров. Однако опытные охотники уверены, что это он делает из-за преследования. Если животное серьезно ранено, можно оставить его в покое, а через несколько часов найти тушу по следам крови – вряд ли без преследования он уйдет дальше 1-2 километров.
Посмотрите чучела животных , изготовленных в нашей мастерской.
Романы Жюля Верна могут быть не менее увлекательными, чем, произведения Конан Дойла о Шерлоке Холмсе! С французом у меня отношения не складывались, потому что слишком рано подсовывали его книги, говоря об гениальности, которую не могла еще осознать. Поэтому довольно долго я его остерегалась, а теперь пришла к книге сама. И это - самый лучший путь.
«Теории, говоришь, показывают это? - спросил профессор с добродушным видом. - Да, жалкие теории! И эти теории нас смущают?»
Как? Скажите, как могут быть люди такими фанатиками и энтузиастами, как Отто Лиденброк?! Да это же человек-эмоция! Причем часто эмоция сиюминутная, которой ученый живет до забытия и беспамятства, забывая все и всех на свете! Слово "энтузиаст" в последнее время в обществе часто окрашивается не самым лучшим оттенком, но ведь на таких ученых, на таких людях держится мир! Энтузиаст и оптимист Отто Лиденброк пускается в путешествие… к центру Земли. Само по себе название уже обречено на провал. Но ведь нет! Ученый свято верит в некий знак, который ему будто бы удалось разгадать! Причем путешествует он не сам, а с молодым человеком, племянником, кажется, так и не привыкшим к чудачествам дяди. Однако с Лиденброком спорить бесполезно и невозможно, как бы это не было сумасбродно, путешествие к центру Земли последующая слава ждет ученых! Если верить в самое невозможное…
«Что слышал я? Бредовые фантазии безумца или же умозаключения великого гения, основанные на научных данных? Где во всем этом кончалась истина и начиналось заблуждение?..»
Дальше все происходит в лучших традициях самых увлекательных приключений. Неожиданные опасности, запутанные дороги, ведущие не туда, внезапная разлука, неожиданные встречи с далекими эрами, прежде только в книгах известные человеку… Все это заставило и меня пуститься в путешествие к центру Земли, переживая за наших героев и за его успех! Я тоже сбивалась, срывалась, поднималась и шла дальше в настоящие кратеры, представляла галереи с расходящими дорогами… Все думала, кто мне ближе - энтузиаст ученый или его племянник, которому навязали путешествие. Молодой человек то и дело что-то опровергает, слегка иронизирует над изоблирующим, граничащим с безумием, энтузиазмом дядюшки… Пожалуй, племянник стал главной жертвой путешествия и путешественники не отправились домой только благодаря угадайте кому? Да, правильно.
Кто мне ближе, я так и не определилась, потому что постепенно сама заражалась позитивом Лиденброка, обладавшим верой настоящего ученого, готовым рисковать, но рисковать с гениальностью. Почему? Да потому, что с таким умом любой риск оправдан. Удивлялась знаниям и образованности одного человека, даже в самых критических ситуациях не потерявшем самообладания. У таких людей и правда есть на все ответы. Им можно верить, им можно отправиться в самое невероятное путешествие.
Подумать только, каким интелектуалом был в свое время Жюль Верн, если и сейчас его романы невероятны и непостижимы даже для самых знающих. Совсем не всегда из-за фактов или образованности - в первую очередь из-за того, что Жюль Верн жил в свое время
, но при этом знал и наше
время, предсказывая то или иное открытие будущего. Вот как можно быть таким человеком?!
«Мне остается закончить рассказ, которому откажутся поверить даже люди, привыкшие ничему не удивляться. Но я заранее приготовился к недоверчивости людей.»
В воскресенье 24 мая 1863 года мой дядя, профессор Отто Лиденброк, быстрыми шагами подходил к своему домику, номер 19 по Королевской улице – одной из самых старинных улиц древнего квартала Гамбурга.
Наша служанка Марта, наверно, подумала, что она запоздала с обедом, так как суп на плите лишь начинал закипать.
«Ну, – сказал я про себя, – если дядя голоден, то он, как человек нетерпеливый, устроит настоящий скандал».
– Вон уже и господин Лиденброк! – смущенно воскликнула Марта, приоткрыв слегка дверь столовой.
– Да, Марта, но суп может немного повариться, ведь еще нет двух часов. В церкви святого Михаила пробило только что половину второго.
– Так почему же господин Лиденброк уже возвращается?
– Он, вероятно, объяснит нам причину.
– Ну, вот и он! Я бегу, господин Аксель, а вы его успокойте.
И Марта поспешила вернуться в свою кухонную лабораторию.
Я остался один. Успокаивать рассерженного профессора при моем несколько слабом характере было мне не по силам. Поэтому я собирался благоразумно удалиться наверх, в свою комнатку, как вдруг заскрипела входная дверь; ступени деревянной лестницы затрещали под длинными ногами, и хозяин дома, миновав столовую, быстро прошел в свой рабочий кабинет.
На ходу он бросил в угол трость с набалдашником в виде щелкунчика, на стол – широкополую с взъерошенным ворсом шляпу и громко крикнул:
– Аксель, иди сюда!
Я не успел еще сделать шага, как профессор в явном нетерпении снова позвал меня:
– Ну, где же ты!
Я бросился со всех ног в кабинет моего грозного дядюшки. Отто Лиденброк – человек не злой, я охотно свидетельствую это, но если его характер не изменится, что едва ли вероятно, то он так и умрет большим чудаком.
Отто Лиденброк был профессором в Иоганнеуме и читал лекции по минералогии, причем регулярно раз или два в течение часа выходил из терпения. Отнюдь не потому, что его беспокоило, аккуратно ли посещают студенты его лекции, внимательно ли слушают их и делают ли успехи: этими мелочами он мало интересовался. Лекции его, согласно выражению немецкой философии, носили «субъективный» характер: он читал для себя, а не для других. Это был эгоистичный ученый, настоящий кладезь знания, однако издававший, при малейшей попытке что-нибудь из него почерпнуть, отчаянное скрипение, – словом, скупец!
В Германии немало профессоров подобного рода.
Дядюшка, к сожалению, не отличался живостью речи, по крайней мере когда говорил публично, – а это прискорбный недостаток для оратора. И в самом деле, на своих лекциях в Иоганнеуме профессор часто внезапно останавливался; он боролся с упрямым словом, которое не хотело соскользнуть с его губ, с одним из тех слов, которые сопротивляются, разбухают и, наконец, срываются с уст в форме какого-нибудь – отнюдь не научного – бранного словечка! Отсюда и его крайняя раздражительность.
В минералогии существует много полугреческих, полулатинских названий, трудно произносимых, грубых терминов, которые ранят уста поэта. Я вовсе не хочу хулить эту науку. Но, право, самому гибкому языку позволительно заплетаться, когда ему приходится произносить такие, например, названия, как ромбоэдрическая кристаллизация, ретинасфальтовая смола, гелениты, фангазиты, молибдаты свинца, тунгстаты марганца, титанаты циркония.
В городе знали эти извинительные слабости моего дядюшки и злоупотребляли ими: подстерегали опасные моменты, выводили его из себя и смеялись над ним, что даже в Германии отнюдь не считается признаком хорошего тона. И если на лекциях Лиденброка всегда было много слушателей, то это только потому, что большинство их приходило лишь позабавиться благородным гневом профессора.
Как бы то ни было, но мой дядюшка – я особенно подчеркиваю это – был истинным ученым. Хотя ему и приходилось, производя опыты, разбивать свои образцы, все же дарование геолога в нем сочеталось с зоркостью взгляда минералога. Вооруженный молоточком, стальной иглой, магнитной стрелкой, паяльной трубкой и пузырьком с азотной кислотой, человек этот был на высоте своей профессии. По внешнему виду, излому, твердости, плавкости, звуку, запаху или вкусу он определял безошибочно любой минерал и указывал его место в классификации среди шестисот их видов, известных в науке наших дней.
Поэтому имя Лиденброка пользовалось заслуженной известностью в гимназиях и ученых обществах. Хемфри Дэви, Гумбольдт, Франклин и Сабин, будучи проездом в Гамбурге, не упускали случая сделать ему визит. Беккерель, Эбельмен, Брюстер, Дюма, Мильн-Эдвардс, Сент-Клер-Девиль охотно советовались с ним по животрепещущим вопросам химии. Эта наука была обязана ему значительными открытиями, и в 1853 году вышла в свет в Лейпциге книга профессора Отто Лиденброка под заглавием: «Высшая кристаллография» – объемистый труд in-folio с рисунками; книга, однако, не окупила расходов по ее изданию.
Кроме того, мой дядюшка был хранителем минералогического музея русского посланника Струве, ценной коллекции, пользовавшейся европейской известностью.
Таков был человек, звавший меня столь нетерпеливо. Теперь представьте себе его наружность: мужчина лет пятидесяти, высокого роста, худощавый, но обладавший железным здоровьем, по-юношески белокурый, глядевший лет на десять моложе своего возраста. Его большие глаза так и бегали за стеклами внушительных очков; его длинный и тонкий нос походил на отточенный клинок; злые языки утверждали, что он намагничен и притягивает железные опилки… Сущая клевета! Он притягивал только табак, но, правду сказать, в большом количестве.
24 марта 1863, в воскресенье, дядюшка мой, профессор Лиденброк вернулся домой раньше узаконенного часа и стремительно ринулся в двери.
Обед был еще не готов, и это несвоевременное возвращение несказанно смутило нашу кухарку Марту.
– Ну! – подумал я, если дядюшка проголодался, так теперь подымет такой крик, что хоть святых вон понеси!
Дядюшка мой был пренетерпеливый человек.
Марта приотворила дверь в столовую и, тоскливо глядя на меня, с волненьем вскрикнула:
– Г. Лиденброк уж воротился? Господи! Что это значит? Верны ли наши часы? Вы видели, г. Аксель, он уж пришел!
– Да. Марта, уж пришел, – отвечал я. – У вас обед еще не готов? Что ж, это резонно: ведь еще нет двух часов. На Сен-Мишельской колокольне только что пробило половина второго.
– Так отчего же это г. Лиденброк воротился так рано?
– Не знаю, но вероятно он это нам объяснит.
– Вот он! Ну, я поскорей убегу. Вы, г. Аксель, пожалуйста урезоньте его, если он подымет бурю… Ишь, как несется по лестнице! Я убегу… Вы урезоньте его, г. Аксель, пожалуйста…
И Марта поспешно скрылась в свое кухонное святилище.
Я остался один в столовой.
Надо признаться, что я вообще характера очень смирного и «урезонивать» строптивого дядюшку не представляло для меня особого удовольствия. Я подумывал, нельзя ли мне как-нибудь проюркнуть в свою коморку, на чердак, но, пока я собирался, лестница заскрипела под тяжелыми торопливыми шагами, – хозяин дома появился, быстро прошел через столовую, сбросил с себя широкополую шляпу, кинул трость в угол и, исчезая в своем рабочем кабинете, крикнул мне:
– Аксель! иди-ка сюда!
Я еще не успел и пошевелиться, как уж из кабинета грянуло:
– Аксель! Да что ж ты? где ты там запропастился?
Я поспешил в кабинет нетерпеливого дядюшки.
Профессор Отто Лиденброк был человек не строгий и не злой, но сумасброд и чудак каких мало.
Он страстно любил науку и отличался непомерным упрямством. Уж если он раз что-нибудь забирал себе в голову – так конец: никакие убеждения, никакие доводы не действовали.
Ему, по пословице, хоть кол на голове теши, а он все свое.
Любовь к науке была у него, как я сказал, самая страстная, но в то же время самая эгоистичная. Он читал свои лекции с увлечением и в то же время ни мало не заботился ни о развитии своих слушателей, ни о том – приносят ли эти лекции им пользу, – он читал, если смею так выразиться, для самоуслаждения.
В Германии до сей поры еще водятся «кладези науки», из которых чрезвычайно трудно зачерпывается каждая капля знания.
Как бы то ни было, дядюшка был настоящий ученый. Он был отличнейший минералог и геолог. Посмотрели бы вы на него, когда он являлся с своим молотком, стальной иглой, магнитною стрелкой, паяльной трубкой, сосудом с азотной кислотой! – По излому, виду, твердости, способности плавиться, по звуку, запаху, по вкусу какого-нибудь минерала, он живо классировал его между шестьюстами родов минералов, известных в настоящее время в науке.
Имя профессора Лиденброка было всем известно.
Его посещали, проездом через Гамбург, и Гемфри Деви, и Гумбольдт, и капитаны Франклин и Сабин. Беккерель Эбельман, Брюстер, Дюма, Мильн Эдвардс, Сент-Клер Девиль часто совещались с ним по самым животрепещущим вопросам химии.
Представьте себе человека высокого, как шест, сухого, как копченая треска, здорового и крепкого, как железо. Ему было лет под пятьдесят, но белокурые волосы так его молодили, что никто бы не дал ему больше сорока. Огромные, круглые, голубые глаза живо бегали под громадными очками, а длинный, тонкий нос походил на отточенное лезвие; ходил он быстро, со сжатыми скулами (что служит, говорят, признаком буйного характера), а в ходьбе был неутомим; шаги у него были такие гигантские, что он мог всякого своего спутника привести в отчаяние.
Он жил в своем собственном маленьком домике на Королевской улице; окна выходили на один из тех кривых каналов, что пересекаются в самом старинном квартале Гамбурга, уцелевшем от страшного пожара 1842 года.
Домик был старенек, но еще держался хорошо. Громаднейший вяз, совершенно вросший в фасад зданьица, служил ему, я полагаю, главною подпорою. Весной свежие почки этого вяза так и лезли в окна.
Кроме дядюшки в этом домике жили его крестница, семнадцатилетняя девушка, по имени Гретхен, пожилая, добрейшая кухарка Марта и я.
В качестве племянника и сироты я сделался помощником г. профессора во всех его опытах и скоро так пристрастился к геологии, что все почти время возился с минералами.
Вообще говоря, в профессорском ветхом домике жилось хорошо. Хозяин, правда, был взбалмошен, вспыльчив, криклив, но он по-своему любил меня.
Итак, я поспешил в кабинет на громогласный зов дядюшки.
II
Дядюшкин кабинет был настоящий музей. Все образцы минерального царства расположены были здесь с приличными надписями, в отличнейшем порядке.
Как близко мне были знакомы все эти представители минерального царства! сколько раз я чистил и обметал все эти графиты, лигниты, антрациты, различные породы каменного угля и торфа! как бережно сдувал я пыль с этих горных и древесных смол, с этих органических солей, с этих металлов, начиная, с железа и кончая золотом и со всех этих камней, которых бы наверно хватило на постройку нового домика!
Входя в кабинет, я, впрочем, думал не о вышеупомянутых чудесах, а о дядюшке.
Он уже сидел в своем старом широком кресле, с глубочайшим вниманием просматривал какую-то книгу и беспрестанно восклицал:
– Что за книга! что за книга!
Спешу прибавить, что дядюшка, в досужее время, был и библиоманом, но в его глазах только та книга имела значение и цену, которой или нигде нельзя было найти, или над которой можно было потерять зрение.
– Что ж, Аксель, или ты не видишь? – вскрикнул он при моем появлении. – Да ведь это неоцененное сокровище! Это… я нашел этот экземпляр в жидовской лавочке, у Гевелиуса!
– Великолепный экземпляр! – сказал я, стараясь тоже придти в восторг.
Но мне трудненько показалось восторгаться старой, пожелтевшей книжонкой, в кожаном вылинявшем переплете.
– Да ты погляди-ка! – восклицал дядюшка. – Погляди, каков переплет! Ведь ей семьсот лет!
– А как называется это сочинение? – спросил я.
– Это сочинение? – повторил дядюшка с каким-то диким визгом. – Это Heims-Kringla Снорра Турлетона, знаменитого исландского ученого и поэта двенадцатого века! Это хроника норвежских князей, которые царствовали в Исландии!
– Неужто? и это перевод на немецкий язык?
– Перевод! – презрительно повторил дядюшка. – Очень нужны мне переводы! Это оригинальное сочинение, на исландском языке! Слышишь, на великолепнейшем, богатейшем исландском языке!
– А! Ну, а шрифт хорош?
– Шрифт? Ах, несчастный молодой человек! Я разве говорил тебе о шрифте? Так ты воображаешь, что это напечатано? О, невежда! О, злополучный! Это манускрипт, рунический манускрипт!
– Рунический?
– Да, да, рунический! Ты знаешь ли, что такое руны, а? Рунами называются буквы, которые в древности употреблялись в Исландии! Они, эти руны, по преданию, изобретены самим Одином! Слышишь? Самим Одином! Слышишь? Их изобрел Один! Да смотри же! удивляйся же! благоговей же! наслаждайся же!
Я старался исполнить в угоду дядюшке все приказанное, как вдруг из рунического манускрипта выпал какой-то грязный документ.
Дядюшка неистово на него кинулся.
– Что это такое? Что это такое? – воскликнул он.
Он бережно разложил и расправил на столе небольшой лоскут пергамента, испещренный какими-то странными знаками.
Может статься, кто-нибудь полюбопытствует знать, что это были за знаки и потому я их здесь изображу.
Дядюшка поглядел несколько минут на письмена, потом приподнял очки на лоб и проговорил:
– Это руны! Эти знаки… Да, ни дать ни взять, как в манускрипте Снорра Турлетона! Но… чтобы это значило?
Дядюшка волновался все более и более.
– Однако, это древний исландский язык… бормотал он: Древний исландский… Да!
Дядюшка еще известен был, как полиглот. Разумеется, он не говорил бегло на всех двух тысячах языках и четырех тысячах наречиях, которые употребляются на земном шаре, но многие из них знал хорошо.
Он не только с волнением, но уже с раздражением и гневом повторял несколько раз:
– Это руны! Это руны – руны – руны!..
В эту самую минуту часы пробили два.
Только что бой затих, Марта распахнула двери и доложила:
– Суп подан!
– Черт побери суп, и ту, которая его варила, и тех, кто будет его есть! – с бешенством крикнул дядюшка.
Марта ударилась бежать. Я тоже следом за нею вьюркнул из кабинета и, сам хорошенько не знаю как, очутился на своем обычном месте за обеденным столом.
Я ждал несколько минут. Дядюшка не являлся.
– Что ж еще ждать? или начать без него?
Задав себе раз двадцать этот трудный вопрос, я наконец решился и принялся за обед.
– Никогда еще этого не бывало! Никогда! – говорила Марта, покачивая головою.
– Чего не бывало, Марта?
– Как же это, обед подан, а г. Лиденброк думать про него забыл!
– Да, это что-то странно!
– Ну, вы попомните мое слово, г. Аксель: это не к добру! Уж что-нибудь да будет!
– Будет, пожалуй, изрядная мне баня, когда дядюшка вспомнит про обед и увидит, что обед съеден. Ну что ж! семь бед, один ответ: надо, по крайней мере, досыта напитать свою душу!
– Ох, не шутите, г. Аксель…
III
– Это руны! – говорил дядюшка: – это все непременно руны! Но тут есть тайна… Да, тайна! Я эту тайну открою… Да, или я ее открою, или…
Энергический жест закончил фразу.
– Садись к столу, Аксель, и пиши, что я буду диктовать! Смотри: у меня не ошибаться! Я буду тебе диктовать буквы латинской азбуки, соответствующие буквам исландским… Ну!
Он начал диктовать, а я усердно принялся писать, и скоро настрочил три столбца следующих, непонятных мне, слов:
Дядюшка взял листок в руки и начал его разглядывать.
– Что ж бы это такое значило? – бормотал он: что ж бы это такое значило? Кажется, это то, что мы называем криптограммой, то есть формой письменной речи, в которой смысл в буквах, преднамеренно расположенных в рассыпную… А поставьте вы буквы как следует и фраза будет яснее божьего дня… Творец мой! может здесь объяснение какого-нибудь великого открытия!
Он стал сличать пергамент с манускриптом.
– Писаны не одной рукой, это ясно! Криптограмма, это произведение новейшее. Это можно заключить из того, что в ней первая буква – двойной М, которого не встретишь в книге Турлетона, потому что он прибавлен к исландской азбуке позднее – уже в четырнадцатом столетии. Верно, кто-нибудь из владельцев манускрипта написал эту криптограмму. Нет ли тут где-нибудь его имени? Посмотрим, посмотрим…
Дядюшка снял очки, вооружился сильной лупой и стал перелистывать манускрипт.
На второй же странице оказалось какое-то темное пятно. Дядюшка наставил на него лупу и вдруг вскрикнул:
– Имя? – повторил я.
– Да, да, имя! Руническими буквами написано, видишь?
– Что написано?
– Арн Сакнуссем!
– Кто это такой? – спросил я.
– Кто такой? Ученый шестнадцатого века, знаменитый алхимик! Ты знаешь ли, что эти алхимики, Авиценна, Бекон, Лулли, Парацельс и Сакнуссем единственные ученые своего времени! Они сделали великие открытия… Под этой криптограммой Арн Сакнуссем, может, скрыл какое-нибудь тоже изумительное открытие… открытие первой важности… Иначе и быть не могло! Да, здесь непременно оно скрыто…
– Разумеется, дядюшка, разумеется. Но я только не понимаю, к чему скрывать такие вещи под криптограммой?
– К чему? А к чему Галилей скрывался со своим Сатурном? Да вот узнаем, узнаем: я не усну, я ничего в рот не возьму, пока не приберу ключа к этой задаче!
– И ты тоже, Аксель!
– Слава богу, что я догадался пообедать! – подумал я.
– Прежде всего, – продолжал дядюшка, – надо открыть язык шифр… Это, вероятно, не трудно. Сакнуссем был человек очень образованный для своего времени. Если он не писал на своем родном языке, то писал, значит, на самом употребительнейшем между учеными шестнадцатого века, то есть на латинском!
Затем полились целые потоки рассуждений, доводов и примеров.
Однако криптограмма все не открывала своего смысла!
– Это черт знает что! Это из рук вон! – восклицал дядюшка время от времени.
А я между тем задумался совсем о другом. Глаза мои нечаянно остановились на портрете Гретхен, который висел в кабинете.
Гретхен в то время гостила у одной своей родственницы в Альтоне и я очень по ней тосковал. Мы вместе выросли и крепко любили друг друга.
Мне многое вспомнилось: и как мы играли детьми, и как вместе обметали пыль с минералов, и как пообещали друг другу неизменную любовь и надежную преданность.
Гретхен была у нас красавица: глаза голубые и такие ясные, а белокурые волосы мягки и блестящи, как шелк. А главное, Гретхен была умница, любила учиться и много знала.
Я вспоминал, как мы вместе учились, как ходили гулять вместе, как катались по Эльбе в лодке, когда вдруг дядюшка вскрикнул:
– Аксель! пиши! Я диктую! Ну! Попробуем брать первую букву каждаго слова! Ну!
Написали и вышло вот что:
Mmessunka Senr А. icef do К. segnittamurtn ecertserrette, rotaissadua, ednee sedsadne lacartnїіlu Isiratrac Sarbmutabiledmek meretarcsi luce Isleffen Sn 1.
Дядюшка поглядел раз, поглядел другой и так неистово хватил кулаком по столу, что чернила разлились и перья разлетелись, как птицы, в разные стороны.
– Бессмыслица! – яростно вскрикнул профессор. – Это не то! Это…
И вдруг стремглав кинулся вон из дому.
IV
– Ушел? – вскрикнула Марта, вбегая в столовую.
– Ушел, – отвечал я.
– А обед то?
– Значит обедать не будет.
– А ужинать?
– Верно не будет и ужинать.
– Да как же это? – проговорила растерявшаяся старушка.
– Дядюшка сказал: «до тех пор не возьму куска в рот, пока не разберу этой книжки», а книжку то эту разобрать невозможно!
– Господи! Что ж это, с голоду придется помирать, что ли!
– Что будете делать с дядюшкой! Ведь вы сами знаете, каков он!
Марта покачала головой, вздохнула и удалилась в кухню.
– Однако куда ж это устремился дядюшка? – подумал я. Скоро ли он вернется? И какой вернется? Торжествующий или беснующийся?
Дядюшка не приходил. Я справил кое-какие свои работы, потом уселся в кресло и закурил трубку. Передо мной на столике лежали продиктованные мне слова. Я машинально взял исписанный листок и стал его рассматривать.
Мало-помалу я увлекся и уже с жаром и волнением старался добиться скрытого смысла.
Но я понапрасну ломал себе голову и мучился несколько часов сряду – ничего не выходило.
Кровь прилила к голове, в глазах у меня запрыгали искры, грудь стеснилась. Я поднялся с кресла и стал обмахиваться исписанным листком, так что листок показывался мне обеими сторонами, и той, где написаны были слова, и другой, оборотной…
Представьте вы себе мое изумление, когда листок вдруг повернулся ко мне оборотной стороной и я прочел совершенно ясно латинские слова «eraterem» и «terrestre»!
Я открыл закон этих шифр! Открыл!
Я разложил листок на столе, жадно пробежал его глазами. Сердце у меня стучало, как молоток…
Я прочел…
Прочел и ужаснулся. Несколько мгновений я стоял, как каменный.
Неужели человек дерзнул совершить подобное путешествие? Неужели кто-нибудь проник?…
– Ну, как дядюшка узнает? – вскрикнул я, несколько опомнившись. Он, чего доброго, тоже пожелает туда отправиться! Нет, нет, я ему ни за что на свете не скажу! Он пожалуй и меня с собой потащит! А как он сам откроет секрет? Уж не бросить ли эти дьявольские бумаги в камин?
Я схватил манускрипт и документ и уже замахнулся, чтобы пустить их прямо в огонь, как вдруг дверь распахнулась и явился дядюшка.
V
Я поскорей сунул злосчастные бумаги на стол.
Профессор Лиденброк казался очень задумчив. Его очевидно совершенно поглощала какая-то мысль. Он, вероятно, и убегал из дому для того, чтобы на свободе получше все сообразить и обдумать.
Он сел в кресло, взял перо и принялся за какие-то алгебраические вычисления. Он работал битых три часа, не поднимая головы. Он не слыхал, как вошла Марта, не слыхал, как она сказала ему:
– Г. профессор будет ужинать?
Марта постояла, покачала головой и ушла.
Дядюшка вычислял целый вечер. Я все ждал, что вот-вот он кончит, и в этом ожидании уснул, сидя на кушетке.
Проснувшись на другой день, я увидал, что дядюшка все еще сидит за вычислениями. Оп был бледен, как платок, глаза у него покраснели, волосы растрепались. Мне стало жаль его. Я уже готов был открыть ему секрет, только меня удерживала мысль, что я этим погублю и его, и себя.
– Нет, нет! – думал я, не надо ему открывать этого! Нет, Боже сохрани! Он непременно захочет тоже туда отправиться. Я ведь его знаю: его ничем не удержать! Нет, я не скажу! Отгадает сам – ну, тогда делать нечего! Тогда, по крайней мере, я не буду себя упрекать, что я подвел его под беду!
Порешив таким образом, я скрестил руки на груди и опять стал ждать, скоро ли докончатся вычисления.
Марта между тем хотела отправиться, по обыкновению, на базар, за провизией, но оказалось, что дверь на улицу заперта и что ключ из замка вынут.
Очевидно, это дядюшка замкнул нас, когда воротился накануне с прогулки.
Что это могло значить? Запер он дверь нечаянно, или с умыслом?
Марта была огорчена почти так же, как и я, но спрашивать ключа мы не осмелились.
Настало время завтрака. Настало и прошло!
Дядюшка все вычислял!
К двум часам голод до того начал меня терзать, что я стал подумывать, не открыть ли дядюшке злополучный секрет. Может быть документ окажется просто мистификацией, которую дядюшка же мне и объяснит.
Я еще колебался, как вдруг вижу, что дядюшка встает, берет шляпу и собирается уходить.
Неужто он опять пас запрет? Нет, уж это чересчур!
– Дядюшка! – сказал я.
Он не слыхал.
– Дядюшка Лиденброк! – сказал я громче.
– А? Что такое? – спросил он, словно я его разбудил.
– Да вот… ключ…
– Какой ключ? От двери?
– Да нет! Ключ к документу!
Профессор поглядел на меня и, заметив вероятно по моему виду, что я знаю что-то необыкновенно важное, схватил меня за руку и сжал ее, как в тисках.
– Ну? Ну? – проговорил он наконец, задыхаясь.
– Да, да… ключ… случайно…
– Да говори же! говори же!
– Вот, возьмите… смотрите… читайте…
Я подал ему исписанный листок.
– Это ведь бессмыслица! – вскрикнул он и скомкал листок.
– Читайте не с начала, а с конца… читайте…
Я не окончил фразы. Профессор Лиденброк испустил крик, – не крик, а вернее сказать рев.
– О, великий Сакнуссем! О, великий Сакнуссем! – бормотал он, разглаживая листок дрожащими руками. Надо перечесть хорошенько, надо перечесть поосновательней…
Представляю здесь подлинные слова документа:
In Sneffels Yoculis craterem kem delibat umbra Seartaris Iulii intra calendas descende, audas viator, et terrestre centrum attinges. Kod feci. Arne Saknus– semm.
Перевод этой плохой латыни вот какой:
Сойди в кратер Иокула Снефельса, который тень Скартариса ласкает пред июльскими календами, отважный путешественник, и ты проникнет до центра земли. Я это сделал. Арн Сакнуссем.
Прочитав это «хорошенько», дядюшка так подпрыгнул, как будто нечаянно прикоснулся к лейденской банке.
Он себя не помнил от восхищения. Он кидался во все стороны, как угорелый, он хватал себя обеими руками за голову, перевертывал кресла, швырял стулья, разбрасывал книги, минералы – одним словом, он был вне себя.
Наконец, умаявшись, он упал в кресло.
– Который час? – спросил после нескольких минут молчания.
– Три часа, – отвечал я.
– Вот тебе на! Где ж обед? Я умираю с голоду. Скорей давайте есть! А потом…
– Что потом?
– Потом ты уложишь мой чемодан.
– Что? – вскрикнул я.
VI
Меня от этих слов подрал мороз по коже, но я сохранил наружное хладнокровие. Я понял, что только научные доказательства могли остановить дядюшку; доказательства такие были, и я приберег их на после обеда.
Путешествие к центру земли! Да это такая дикая мысль, которую вероятно и дядюшка серьезно не задумает привести в исполнение. Он поговорит, покричит, побеснуется и тем дело и кончится…
Увидав, что стол не накрыт, дядюшка разразился криком и бранью, которые еще усилились, когда он узнал, что даже провизии в доме не имеется.
Наконец он поутих, отдал ключ от двери, и Марта побежала на базар.
Час спустя мы уже были сыты.
Во время обеда дядюшка был очень весел, шутил, смеялся и отпускал разные ученые невинные остроты.
Окончив обед, он сделал мне знак следовать за ним в кабинет.
Я повиновался. Он сел у рабочего стола, а я около него.
– Аксель, – сказал он ласковым голосом, – ты оказал мне большую услугу; услугу, которую я никогда не забуду… Я уже отчаивался, я уже хотел все бросить… Ты умный мальчик, Аксель, ты молодец! Я никогда не забуду этого и поделюсь с тобой славой…
– Теперь ты в хорошем расположении духа, – подумал я, – и теперь самое время подсечь тебе крылья!
– Только, знаешь, первое условие успеха – это тайна. Сохрани тебя Бог проболтаться! У меня ведь немало завистников в ученом мире. Многие, разумеется, очень не прочь бы воспользоваться этим открытием!
– Вы полагаете?
– Разумеется я полагаю! Кто ж, скажи на милость, не захочет славы? Опубликуй только этот драгоценный документ и целый полк геологов устремится по следам Арна Сакнуссема!
– Не думаю, дядюшка. Во-первых, как поручиться за подлинность документа?
«Путешествие к центру Земли» краткое содержание романа Вы можете вспомнить за 7 минут.
«Путешествие к центру Земли» краткое содержание
24 мая 1863 год. Гамбург. 58-летний профессор минералогии и геологии Отто Лиденброк случайно находит в купленной старинной рукописи, содержащей сочинение исландского скальда XIII века Снорри Стурлусона «Круг Земной», зашифрованный манускрипт. Молодой племянник профессора и ассистент Аксель помогает ему прочитать зашифрованное сообщение из прошлого. Оказывается написал его исландский алхимик XVI века Арне Сакнуссем. В манускрипте, написано рунами, говорится, что можно «достигнуть центра Земли» через кратер исландского вулкана Снайфедльс.
Профессор Лиденброк, человек удивительного нетерпения, немедленно отправляется в Исландию, забрав с собой своего племянника. Аксель, который, в сравнении с профессором, трусливый и неавантюрный, неоднократно пытается убедить профессора отказаться от поездки. Аксель боится спускаться в вулкан и выдвигает различные научные теории о том, почему путешествие невозможно, но профессор Лиденброк не отступает от плана.
Остановившись в Дании для отдыха, они перебираются в Исландию. В Рейкьявике они приглашают в качестве гида человека по имени Ханс Бйелке.
В конце июня они втроем достигают вулкана, который имеет три кратера. Согласно манускрипту Сакнуссемма, переход в центр Земли происходит через один кратер, к которому приземляется тень ближайшего горного пика в полдень. Однако в тексте также говорится, что это верно только в последние дни июня. В течение следующих нескольких дней, когда июль быстро приближается, погода слишком пасмурная для любых теней. Аксель тихо радуется, надеясь, что это заставит его дядю — который неоднократно пытался привить ему смелость, отказаться от проекта и вернуться домой. Увы, для Акселя, однако, во второй — последний день, солнце выходит, и горный пик показывает правильный кратер.
Им удаётся проникнуть в глубину Земли. Когда они достигают развилки, то выбирают вначале неправильный маршрут, дорога заканчивается тупиком, и они поворачивают обратно. Тем временем их запас воды на исходе и кажется, что экспедиция обречена на провал.
Ханс покидает своих товарищей и отправляется на поиски воды. Он находит источник, который течёт по стенке скалы, и приводит к нему друзей. Киркой они пробивают в стенке дыру так, что из неё вытекает небольшой ручеёк. Его называют «Ручеёк Ханса».
Во время дальнейшего спуска Аксель теряет своих друзей. Они находят друг друга только через несколько дней благодаря звуковому акустическому феномену, похожему на феномен в соборе св. Павла.
Путешественники выходят на берег подземного моря, которое пересекают на плоту. На другом берегу, глубоко под землей они находят огромные грибы (которые идентифицируют, как гигантские шампиньоны), низшие растения, живых доисторических животных, природные катаклизмы и, что самое главное, населённое ящерами огромное подземное море, названное Морем Лиденброка.
Путешествуя по подземному миру, друзья видят бой между ихтиозавром и плезиозавром. После битвы между монстрами герои сталкивается с островом с огромным гейзером, который Лиденброк называет «Островом Акселя». Вскоре начинается шторм, во время которого в плот попадает шарообразная молния. Шторм прибивает их к другому берегу. Эта часть побережья живет доисторическими формами растительного и животного мира, включая гигантских насекомых и стадо мастодонтов. На пляже, покрытом костями, Аксель обнаруживает крупный человеческий череп. Аксель и Лиденброк каким-то образом отправляются в доисторический лес, где профессор Лиденброк указывает дрожащим голосом, на доисторического человека высотой более двенадцати футов. Аксель не может быть уверен, действительно ли он видел этого человека или нет, и он, и профессор Лиденброк обсуждают, действительно ли прото-человеческая цивилизация существует до сих пор под землей. Герои не поймут, является ли это существо человекоподобной обезьяной или человеком, похожим на обезьяну. Встреча с доисторическим человеком считается самой тревожной частью истории, и исследователи решают, что лучше не выдавать свое присутствиею, поскольку они опасаются, что их могут встретить враждебно.
Там же наши герои находят следы Сакнуссеммса и вход в другую пещеру. Грот заканчивается через несколько метров. Когда путешественники пытаются освободить проход, подземное море проваливается в бездну, а плот затягивает в воронку. Они оказываются сначала на воде, затем на лаве вулкана острова Стромболи недалеко от Сицилии (у берегов Италии в Тирренском море). Через кратер они выбираются на поверхность и понимают, что совершили переход через всю Европу под землей.
Они с большим успехом возвращаются в Гамбург. Профессор Лиденброк приветствуется как один из великих ученых истории, Аксель женится на своей возлюбленной Грейбен, а Ханс возвращается в свою мирную жизнь в Исландии. Профессор сожалеет, что их путешествие было прервано.
В самом конце книги Аксель и Лиденброк понимают, почему их компас вел себя странно после их поездки на плоту. Они понимают, что стрелка указывала неправильный путь после удара электрическим огненным шаром, который почти уничтожил деревянный плот.
