Андре грин мертвая мать. Феномен "мертвой" матери

Недавно я написала статью об особенностях внутренней феноменологии детей, выросших у "убивающих мертвых матерей".
Это матери, которые, конечно, живы, находятся рядом со своими детьми и даже о них заботятся.
Со стороны, некоторые могут их даже счесть идеальными...Но есть одно НО..
Их дети никогда не чувствовали рядом с такими матерями себя по- настоящему любимыми, нужными, важными и принятыми.

Чаще всего феномен "убивающей мертвой матери" встречается у детей "мертвых матерей". Этот термин ввел Андрэ Грин и подробнее об этом синдроме можно прочитать.

В этой статье я хотела бы рассказать о особенностях поведения людей, выросших именно у "мертвой убивающей матери". (термин заимствован у Синевич Ольги.)
Важно обозначить, что у "мертвой убивающей матери" чувство любви всегда сопряжено с агрессией, осознаваемой или неосознаваемой.

Это происходит потому, что в детстве они не смогли получить любовь и тепло от самого важного и дорогого для них человека - матери. И теперь любая любовь и привязанность подсознательно ассоциируется с опасностью и разочарованием, что всегда порождает злость и агрессию. Эта злость и агрессия впоследствии распространяется и на другого важного человека в их жизни - на ребенка.

Т.е, чем интенсивнее степень привязанности и любви, тем выше степень агрессии.

Обычно агрессия такой матери проявляется в:

Постоянных нападках и требованиях к ребенку;
- желанием изменить ребенка и сделать его лучше;
- упреки в адрес ребенка в недостаточном уважении и любви;
- гиперконтроль и гиперопека;
- излишняя сосредоточенность на болезнях ребенка (влияние вытесненной агрессии);
- беспокойство о возникновении неприятных ситуаций с ребенком, несчастных случаев (влияние вытесненной агрессии);
- сосредоточенность на своих проекциях, а не на личности ребенка;
- полное или частичное отсутствие эмпатии;
- частые вспышки некотролируемой агрессии;
- хаотичное поведение и непредсказуемость матери (сегодня так делать можно, а завтра за это уже следует наказание).

Связи с подобными особенностями матери, ребенок, в свою очередь вырастает и со своими особенностями:

Повышенная тревожность и ожидание опасности, беды, несчастного случая, скорой смерти; (интроецируемая на самого себя вытесненная материнская агрессия);
- ощущение "дыры" в сердце и расщепленное восприятие самого себя;
- частичное или полное отсутствие представления о самом себе (мои особенности, ценности, желания);
- страх ошибки и "неправильного выбора" (особенно последствий данного выбора);
- вечный поиск "универсального рецепта"- как перестать быть собой и стать кем-то лучше;
- низкая самооценка;
- аутоагрессия, часто неосознанная (иногда подсознательное стремление к смерти);
- неспособность к принятию любви, поддержки и заботы от окружающих;
- часто отсутствие желания отдавать любовь, поддерживать и заботиться о близких;
- постоянные сомнения в любви, уважении и принятии к себе других людей;
- аффективные вспышки агрессии (не поддающиеся контролю);
- нарушение чувствительности;
- отсутствие осознания собственных чувств любви (часто эти чувства также сопровождаются агрессией).

Таким образом, мы можем пронаблюдать, что данный феномен практически переходит из поколения в поколение.
Для тех, кто узнал в себе и в своей маме часть данных признаков, наверное почувствовали беспокойство за себя и своих близких.
Но эта статья не о безысходности и "снежном коме", а об излечении и пути обнаружения Любви внутри себя.
Существует некоторое наблюдение, которое может помочь многим людям в "исцелении".

Первый шаг- это осознание своей агрессии. Агрессии к собственному ребенку, мужу или жене, родителям и другим близким.

Второй шаг- это заметить выражение этой агрессии по отношению к близким (" а почему я сейчас подумала, что если ребенок намочит ноги, он обязательно заболеет и умрет", " почему я столько внимания уделяю недостаткам моего ребенка", " почему мне иногда приходят в голову мысли о том, что подойдя к кроватке ребенка, я могу обнаружить, что он уже не дышит")

Третий шаг- научиться контролировать свои аффективные выплески агрессии. Это долгий и трудный процесс. Постепенно осознавая скрытую для себя ранее агрессию, аффектов будет становиться меньше. Но здесь важно останавливать себя «передо мной мой ребенок, я люблю его. Это злость не к нему. Это злость и обида моего внутреннего ребенка, на мою мать. То что сейчас происходит- это мои проекции, которые не имеют никакого отношения к моему ребенку. Ребенок меня любит, он не желает мне зла. Он не хочет лишить меня своей любви».

Четвертый шаг- осознать, что та агрессия, которую вы в себе обнаруживаете- это и есть ваша любовь.
Просто когда-то давно, любить для вас стало очень опасно. Любовь полна разочарований, обид и боли. Со временем, возможно, вы и вовсе забыли, что такое чувствовать любовь. Так вот- ниточкой, которая приведет вас к вашей любви и есть ненависть и злость.
Если вы злитесь, ненавидите- постарайтесь почувствовать свой страх и свою обиду. Именно за ним и есть то заветное чувство, которое когда-то было похоронено в детстве.
Впустите это чувство внутрь себя. Это безусловное чувство любви, на которое способны только дети по отношению к своим родителям. Впустите и ощутите. Вместе с любовью возможно придет много боли и много жалости к себе.

Пятый шаг - оплачьте свою судьбу, свое детство, свою мать, свою неслучившуюся любовь. Проживите это горе. Проживите горе, осознав, что ничего уже не изменить. НИКОГДА вы не почувствуете себя нужным, принятым, любимым и уже не получите нужной поддержки от своей матери. Это все было нужно и важно там и тогда. А здесь и сейчас уже давно нет этого ребенка, и нет уже и той матери. Осталась лишь способность любить. Любить так, как когда-то любил свою мать тот ребенок.

Шестой шаг- примите свою судьбу, свою мать, свои особенности. Разрешите себе быть таким. Вы уже прошли слишком долгий путь из страданий и переживаний. Теперь вы достойны счастья. Вы действительно имеете на это право.

Седьмой шаг - не теряйте свою любовь из виду. Помните, что все, что вы делаете, даже все ваши аффекты - всем этим движет любовь. Однажды чаша весов перевесит. А "дыра" в сердце заполнится любовью, но теперь вашей любовью, которую вы сможете передавать своим детям, постепенно исцеляя себя и следующие поколения.
Потому что вы внутри полные. Вы способны любить.

Начинаю цикл статей о феномене мертвой дочери как результате патологических отношений в паре мать-дочь. В этой начальной статье я остановлюсь на первом участнике этой пары, описав феномен «мертвой» матери и выделив типологию таких матерей. Также предлагаю свою модель «психологического рождения», основанную на своем терапевтическом опыте.

Часть 1.

Рука, качающая колыбель,
правит миром…

Отношения с матерью могут
быть гармоничными,
а могут быть сложными
или враждебными.
Но они никогда
не бывают нейтральными.

Большинство базовых потребностей ребенка направлено именно к родителям. Родители – это та «почва», на которой появляется новый росток жизни, и от ее качества во многом будет зависеть дальнейший его рост.

Я буду рассматривать не все детско-родительские отношения, а лишь отношения в паре мать-дочь, которые приводят к формированию комплекса мертвой дочери. Конкретно в этой статье речь пойдет о матери и ее роли в психологическом рождении ребенка в целом и дочери в частности.

ФУНКЦИИ МАТЕРИ

Еще одной, не менее важной функцией матери, является ее непосредственное участие в психологическом рождении ребенка. Очевидно, что для того, чтобы состоялось рождение ребенка, мать должна сама быть живой. Сказанное в полной мере относиться как к рождению физическому, так и психологическому. Для того, чтобы психологическое рождение состоялось, мать должна быть сама психологически живой.

И здесь мы сталкиваемся с некоторой сложностью, связанной с определением понятия психологической жизни-смерти. Что касается признаков жизни-смерти физической, с этим все более-менее понятно. Когда же речь заходит о жизни-смерти психологической и о их критериях, то здесь все не так ясно. Очевидно лишь то, что эти феномены разные: можно быть физически живым, но психологически мертвым, «как бы живым».

Определению этого феномена и его критериев во многом и будет посвящен цикл моих статей. А пока вернемся к выше высказанной идее, что для того чтобы состоялось психологическое рождение ребенка, его мать сама должна быть психологически живой.

И еще один важный тезис: психологическое рождение – это не одноразовый акт, по сравнению с рождением физическим. Я буду рассматривать три таких ключевых момента в жизни ребенка, связывая их с появлением у него новых форм идентичности.

«МЕРТВАЯ» МАТЬ

Это мать, которая остаётся в живых физически, но она мертва психологически, потому что по той или иной причине впала в депрессию (например, из-за смерти ребёнка, родственника, близкого друга или любого другого объекта, сильно любимого матерью); или это может быть так называемая депрессия разочарования из-за событий, которые происходят в собственной семье или в семье родителей (измена мужа, переживание развода, вынужденное прерывание беременности, насилие, унижение и т.п.).

Я думаю, что феномен мертвой матери значительно шире рассматриваемого Грином «комплекса мертвой матери». Суть такой матери, на мой взгляд, в ее неспособности удовлетворять какую-то жизненно важную в определенный период развития ребенка потребность, что приводит к невозможности рождения у него новых форм идентичности и фиксации его личностного развития.

Ведь потребности ребенка в матери не исчерпываются лишь его потребностью в эмоциональном контакте с ней. Они (потребности) непосредственно привязаны к определенному этапу его личностного развития и тем задачам, которые стоят перед ребенком на этом этапе.

Действительно, потребность в близком эмоционально-телесном контакте является важнейшей для ребенка-младенца, и неспособность матери поддержать эту потребность приводит к серьезным проблемам в его развитии. В психоанализе описаны последствия фрустрации такого рода потребности, наиболее серьезным из которых является феномен госпитализма, описанный Р. Шпицем. Думаю, что описанный Грином «комплекс мертвой матери» связан именно с обсуждаемой потребностью ребенка.

Однако вышеназванная потребность не является доминирующей уже для ребенка трехлетнего возраста, и тем более для подростка. Ребенок на каждом возрастном этапе решает свои специфические задачи развития, связанные с удовлетворением определенных потребностей.

Причем, есть некоторые общие задачи, касающиеся обоих родителей, и у каждого из родителей есть свои специфические задачи. Так, у отца, к примеру, есть свои отцовские задачи по отношению к сыну и по отношению к дочери. Сказанное в равной мере относится к материнским задачам. И далеко не всегда родители готовы откликаться на значимые потребности их детей из-за дефицита своих личностных качеств-функций.

Я в своей статье остановлюсь лишь на специфических задачах матери по отношении к дочери и тех материнских дефицитах, которые приводят к проблемам в развитии идентичности их дочерей.

Прокол в функциях у матери может быть как тотальный, так и локальный, касающийся лишь неспособности поддержать определенные потребности ребенка. Подчеркну, что речь здесь идет именно о неспособности матери, а не о ее нежелании удовлетворять потребность ребенка. Такая мать не в состоянии дать то, что нужно ее ребенку, так как у нее этого просто нет.

В силу своих собственных проблем такая мать оказывается неспособна поддержать психологические задачи развития своей дочери. Причем, именно те задачи, которые не смогла сама решить на определенном этапе своего собственного развития в отношениях со своей матерью.

Очевидно, что «мертвая мать» - это мать с психологическими проблемами. Таковыми могут быть высокий уровень тревоги, страх перед жизнью, страх смерти (увядания физической красоты), низкая самооценка, непринятие своей женственности, сексуальности. Часто мать в отношениях с дочерью использует ее для решения своих проблемных задач жизни.

Мертвая мать – мать, фрустрирующая значимую для развития ребенка потребность и неспособная поддерживать его новую рождающуюся идентичность.

ЭТАПЫ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО РОЖДЕНИЯ

• Основная задача развития.

• Ведущая потребность.

• Этап формирования идентичности.

Таким образом, можно выделить ключевые этапы в развитии ребенка, для которых будет характерно специфическое сочетание задач-потребностей, в рамках которых появляется возможность рождение нового Я или новой идентичности.

Я выделяю три таких ключевых этапа в формировании новой идентичности, сравнимых по значимости с новым психологическим рождением.

1 этап. Витальная идентичность. (Я есть). Основная задача развития – признание матерью права ребенка на жизнь. Основная потребность ребенка - потребность в принятии и безусловной любви. (Мама, обними меня).

2 этап. Индивидуальная идентичность. (Я такой/такая). Основная задача развития – признание матерью права ребенка на индивидуальность. Основная потребность ребенка – потребность в сепарации-индивидуации. (Мама, отпусти меня).

3 этап. Гендерная идентичность. (Я такой мужчина/такая женщина). Основная задача развития ребенка – признание матерью права на мужскую/женскую индивидуальность. Основная потребность ребенка в поиске самоидентичности, в первую очередь – гендерной. (Мама, оцени меня).

Первые два этапа являются универсальными. Здесь мать и отец выполняют схожие задачи в развитии ребенка и являются взаимодополняемыми. На этих этапах в случае отсутствия либо дефицита какой-либо материнской функции отец, либо другой член семьи может ее компенсировать. На третьем этапе у матери и отца появляются специфические задачи-функции и они становятся не взаимозаменяемы.

Ниже предлагаемая типология «мертвых» матерей привязана непосредственно к определенному этапу развития идентичности ребенка.

Отвергающая мать - неспособная принимать и любить своего ребенка безусловно и в силу этого не поддерживающая развитие и рождение его Витальной идентичности - Я есть.

Удерживающая мать - не способная поддержать сепарацию ребенка и в силу этого не поддерживающая развитие и рождение его Индивидуальной идентичности - Я такой.

Конкурирующая мать - неспособная поддержать потребность ребенка в поиске женской самоидентичности, и в силу этого не поддерживающая развитие и рождение Гендерной идентичности дочери - Я такая девушка/женщина!

Для иллюстрации выделенных типов матерей я буду обращаться к сказочным историям и описывать их на примере сказочных персонажей, в которых наиболее ярко можно увидеть психологический портрет одного из выделенных мной типов и отношений в паре «мать-дочь». В качестве таких историй выступят следующие: «Морозко», «Рапунцель»,

Заголовок данного очерка - мёртвая мать. Однако, чтобы избежать недоразумений, я сразу уточню, что не рассматриваю психологические последствия реальной смерти матери. Мёртвая мать здесь - это мать, которая остаётся в живых, но в глазах маленького ребёнка, о котором она заботится, она, так сказать, мертва психически, потому что по той или иной причине впала в депрессию.

Реальная смерть матери, особенно если эта смерть является следствием суицида, наносит тяжёлый ущерб ребёнку, которого она оставляет после себя. Реальность потери, её окончательный и необратимый характер создают психологические конфликты, которые принято называть проблематикой горя. Я также не буду говорить о депрессии и пациентах, который вытесняют злость и ненависть по отношению к матери.

Для тех людей, о которых я буду сегодня говорить, не характерны депрессивные симптомы. Однако мы знаем, что игнорирующий свою депрессию субъект, вероятно, более нарушен, чем тот, кто переживает депрессию от случая к случаю. Основываясь на интерпретации Фрейдовской мысли, психоаналитическая теория отвела главное место концепции мёртвого отца. Эдипов комплекс это не просто стадия развития либидо. Это теоретическая позиция, из которой проистекает целый концептуальный ансамбль: Сверх-Я в классической теории Фрейда, Закон и Символика в лакановской мысли.

Кастрация и сублимация, как судьба влечений, объясняют душевную патологию. Этот класс тревог объединяется постоянным упоминанием кастрации, члено-вредительства, ассоциирующегося с кровопролитием. Я называю такую тревогу «красной». Напротив, когда речь заходит о концепции потери материнской груди или потери матери, об угрозе лишиться её покровительства и защиты, контекст никогда не бывает кровавым. Она - траурных цветов, это чёрная или белая тревога. Моя гипотеза состоит в том, что мрачная чернота депрессии, которую мы можем законно отнести за счёт ненависти, обнаруживающейся в психоанализе депрессивных больных, является следствием «белой» тревоги пустоты.

Мёртвую мать, в отличие от отца, никто не рассматривал как объяснительную концепцию или синдромальный диагноз. Углубляясь в проблемы, связанные с мёртвой матерью, я отношусь к ней как к метафоре. Вполне обоснованно считается, что кастрационная тревога структурирует весь ансамбль тревог, связанных с «маленькой вещицей, отделённой от тела», идёт ли речь о пенисе, о фекалиях или о ребёнке.

Комплекс мёртвой матери

Основные жалобы и симптомы, с которыми пациент обращается к психоаналитику, не носят депрессивного характера. Налицо ощущение бессилия: бессилия выйти из конфликтной ситуации, бессилия любить, воспользоваться своими дарованиями, преумножать свои достижения или, если таковые имели место, глубокая неудовлетворённость их результатами. Когда же анализ начинается, перенос открывает инфантильную (детскую) депрессию, характерные черты которой я считаю полезным уточнить. Основная черта этой депрессии в том, что она развивается в присутствии объекта, погружённого в своё горе. Мать, по той или иной причине, впала в депрессию. Разумеется, среди главных причин такой материнской депрессии мы находим потерю любимого объекта: ребёнка, родственника, близкого друга или любого другого объекта, сильно любимого матерью. Но речь также может идти о депрессии разочарования: превратности судьбы в собственной семье или в семье родителей, любовная связь отца, бросающего мать, унижение и т.п. В любом случае, на первом плане стоят грусть матери и умешьшение её интереса к ребёнку. Важно подчеркнуть, что самый тяжёлый случай - это смерть другого ребёнка в раннем возрасте. Эта причина полностью ускользает от ребёнка, потому что ему не хватает данных, чтобы об этой причине узнать. Эта причина держится в тайне, например, выкидыш у матери. Ребёнок чувствовал себя любимым, несмотря на все непредвиденные случайности, которых не исключают даже самые идеальные отношения. Горе матери разрушает его счастье. Ничто ведь не предвещало, что любовь будет утрачена так в раз. Не нужно долго объяснять, какую нарциссическую травму представляет собой такая перемена. Травма эта состоит в преждевременном разочаровании, в потере любви, потере смысла, поскольку младенец не находит никакого объяснения, позволяющего понять произошедшее. Понятно, что если ребёнок переживает себя как центр материнской вселенной, он толкует это разочарование как последствие своих влечений к объекту. Особенно неблагоприятно, если комплекс мёртвой матери развивается в момент открытия ребёнком существования третьего, отца, и он думает, что мать разлюбила его из-за отца. Это может спровоцировать бурную любовь к отцу, питаемую надеждой на спасение от конфликта и удаление от матери. Как бы то ни было, триангуляция (отношения в эдиповом треугольнике) в этих случаях складывается преждевременно и неудачно.

В реальности, однако, отец чаще всего не откликается на беспомощность ребёнка. Мать поглощена своим горем, что даёт ему почувствовать всю меру его бессилия. Мать продолжает любить ребёнка и продолжает им заниматься, но всё-таки, как говорится, «сердце к нему не лежит».

Ребёнок совершает напрасные попытки восстановить отношения, и борется с тревогой разными активными средствами, такими как ажитация, искусственная весёлость, бессонница или ночные страхи .

После того как гиперактивность и боязливость не смогли вернуть ребёнку любящее и заботливое отношение матери, Я задействует серию защит другого рода. Это дезинвестиция материнского объекта и несознательная идентификация с мёртвой матерью. Аффективная дезинвестиция - это психическое убийство объекта, совершаемое без ненависти. Понятно, что материнская грусть запрещает всякое возникновение и малой доли ненависти. Злость ребёнка способна нанести матери ущерб, и он не злится, он перестаёт её чувствовать. Мать, образ которой сын или дочь хранит в душе, как бы «отключается» от эмоциональной жизни ребёнка. Единственным средством восстановления близости с матерью становится идентификация (отождествление) с ней. Это позволяет ребёнку заместить невозможное обладание объектом: он становится им самим. Идентификация заведомо несознательна. В дальнейших отношениях с другими людьми субъект, став жертвой навязчивого повторения, будет повторять эту защиту. Любой объект, рискующий его разочаровать, он будет немедленно дезинвестировать (испытывать равнодушие к значимому человеку). Это останется для него полностью несознательным.

Потеря смысла, переживаемая ребёнком возле грустной матери, толкает его на поиски козла отпущения, ответственного за мрачное настроение матери. На эту роль назначается отец. Неизвестный объект горя и отец тогда сгущаются, формируя у ребёнка ранний Эдипов комплекс. Ситуация, связанная с потерей смысла, влечёт за собой открытие второго фронта защит.

Это развитие вторичной ненависти, окрашенной маниакальным садизмом анальных позиций, где речь идёт о том, чтобы властвовать над объектом, осквернять его, мстить ему и т.д. Другая защита состоит в ауто-эротическом возбуждении. Оно состоит в поиске чистого чувственного удовольствия, без нежности, без чувств к объекту (другому человеку). Имеет место преждевременная диссоциация между телом и душой, между чувственностью и нежностью, и блокада любви. Другой человек нужен ему для того, чтобы запустить изолированное наслаждение одной или нескольких эрогенных зон, а не для переживания слияния в чувстве любви.

Наконец, и самое главное, поиск потерянного смысла запускает преждевременное развитие фантазии и интеллекта. Ребёнок пережил жестокий опыт своей зависимости от перемен настроения матери. Отныне он посвятит свои усилия угадыванию или предвосхищению.

Художественное творчество и интеллектуальное богатство могут быть попытками совладать с травматической ситуацией. Эта сублимация оставляет его уязвимым в главном пункте - его любовной жизни. В этой области живёт такая психическая боль, которая парализует субъекта и блокирует его способность к достижениям. Всякая попытка влюбиться разрушает его. Отношения с другим человеком оборачиваются неизбежным разочарованием и возвращают к знакомому чувству неудачи и бессилия. Это переживается пациентом как неспособность поддерживать длительные объектные отношения, выдерживать постепенное нарастание глубокой личной вовлечённости, заботы о другом. У пациента появляется чувство, что над ним тяготеет проклятье, проклятье мёртвой матери, которая никак не умрёт и держит его в плену. Боль, одна только душевная боль, сопровождает его отношения с другими людьми. В психической боли невозможно ненавидеть, невозможно любить, невозможно наслаждаться, даже мазохистски. Можно только испытывать чувство бессилия.

Работая с такими пациентами, я понял, что оставался глухим к некоторым особенностям их речи. За вечными жалобами на злобность матери, на её непонимание или суровость ясно угадывалось защитное значение этих разговоров от сильной гомосексуальности. Женской гомосексуальности у обоих полов, поскольку у мальчика так выражается женская часть личности, часто - в поисках отцовской компенсации. Моя глухота касалась того факта, что за жалобами на действия матери вырисовывалась тень её отсутствия. Жалобы относились к матери, поглощённой самой собой, недоступной, неотзывчивой, но всегда грустной. Она оставалась безразличной, даже когда упрекала ребёнка. Её взор, тон её голоса, её запах, память о её ласке - всё похоронено, на месте матери во внутренней реальности ребёнка зияет дыра.

Ребёнок идентифицируется не с матерью, а с дырой. Как только для заполнения этой пустоты избирается новый объект, внезапно появляется галлюцинация, аффективный след мёртвой матери.

Этот тип пациентов создаёт серьёзные технические проблемы, о которых я не стану здесь распространяться. Сознательно человек считает, что у него - нетронутые запасы любви, доступные для новой любви, как только представится случай. На самом деле, любовь навсегда осталась в залоге у мёртвой матери.

В ходе психоанализа защитная сексуализация (ранний онанизм или другие способы получения чувственного наслаждения), всегда включающая в себя прегенитальное удовлетворение и замечательные сексуальные достижения, резко спадает. Пациент понимает, что его сексуальная жизнь сводится практически к нулю. По его мнению, речь не идёт о потере сексуального аппетита: просто никто больше ему не желанен. Обильная, разбросанная, разнообразная, мимолётная сексуальная жизнь не приносит больше никакого удовлетворения.

Остановленные в своей способности любить, субъекты, находящиеся под владычеством мёртвой матери, не могут более стремиться ни к чему, кроме автономии. Делиться с кем бы то ни было им запрещено. Сначала от одиночества бежали, теперь его ищут. Субъект вьёт себе гнездо. Он становится своей собственной матерью, но остаётся пленником своей стратегии выживания.

Это холодное ядро жжёт как лёд и как лёд же анестезирует. Это едва ли только метафоры. Такие пациенты жалуются, что им и в зной - холодно. Им холодно под кожей, в костях, они чувствуют как смертельный озноб пронзает их насквозь. Внешне эти люди и в самом деле ведут более или менее удовлетворительную профессиональную жизнь, женятся, заводят детей. На время всё как будто в порядке. Но с годами профессиональная жизнь разочаровывает, а супружеская сопровождается серьёзными нарушениями в области любви, сексуальности и аффективного общения. В это же время родительская функция, наоборот, сверхинвестирована. Впрочем, часто дети любимы при условии достижения ими тех нарциссических целей, которых самим родителям достичь не удалось.

Несмотря на выразительные признания, окрашенные аффектами, часто весьма драматизированными, отношение к аналитику отличается тайной неприязнью. Это оправдывается рационализациями типа: «Ради чего всё это делать?» Вся эта деятельность сопровождается богатством психических представлений и весьма значительным даром к само-истолкованию. Однако способность к интроспекции мало что меняет в его аффективной сфере. Язык пациента отличается повествовательным стилем , который должен тронуть аналитика, призвать его в свидетели. Словно ребёнок, который рассказывал бы матери о своём школьном дне и о тысяче маленьких драм, которые он пережил, чтобы заинтересовать её и сделать её участницей того, что он узнал в её отсутствие.

Можно догадаться, что повествовательный стиль мало ассоциативен. Субъект ускользает от того, чтобы повторно пережить то, о чём он рассказывает, поток слов, если его остановить, повергает его в переживание психической боли и неприкрытого отчаяния.

Основной фантазией такого пациента становится такая: питать мёртвую мать, дабы содержать её в постоянном бальзамировании. То же самое пациент делает с аналитиком: он кормит его анализом не для того, чтобы помочь себе жить вне анализа, но дабы продлить анализ до бесконечности. Пациент проводит свою жизнь, питая свою мёртвую мать, как если бы он был единственным, кто может о ней позаботиться. Хранитель гробницы, единственный обладатель ключа от её склепа, он втайне исполняет свою функцию кормящего родителя. Его узница становится его личной собственностью. Так пациент сам себя лечит.

Здесь возникает парадокс. Мать в горе, или мёртвая мать, какой бы огорчённой она не была, - она здесь. Присутствует мёртвой, но всё-таки присутствует. Субъект может заботиться о ней, пытаться её пробудить, оживить, вылечить. Но если она выздоровеет и пробудится, субъект ещё раз потеряет её, потому что она уйдёт заниматься своими делами или любить других. Так создаётся амбивалентность: мертвая мать, которая всегда присутствует, или живая, которая уходит и возвращается.

Грин Андре. Мёртвая мать (с. 333-361) // Французская психоаналитическая школа. Под ред. А. Жибо, А.В. Россохина. - СПб: Питер, 2005. - 576 с.

Основная черта: объект есть, но он погружён в траур.

Печаль матери: любое разочарование → нарциссическая рана [матери – примечания мои ]; трудные условия жизни семьи, любые другие причины → ребёнок вызывает у неё гораздо меньший интерес. Тоска матери переживается ребёнком как катастрофа: любовь матери исчезает без видимых причин за одну минуту.

Ребёнок переживает потерю какой-либо дифференцированности мира: мать рядом, но её эмоциональная включённость ушла. Особо опасно такое декотектирование [разделение, изъятие] в период, когда ребёнок обнаруживает существование третьего [то есть отца, который получает полноценное представительство во внутреннем мире ребёнка].

Самая большая проблема – формальное присутствие матери. И от этого ребёнок «душой перебегает к отцу». Однако чаще всего отец оне отвечает, и ребёнок оказывается между мёртвой матерью и недоступным отцом. Он борется возбуждением и бессонницей, тревогой, кошмарами. Бесполезно → защиты другого рода.

1) Декотектирование материнского образа (отрыв либидо) :

«убийство, совершаемое без ненависти»: ребёнок не может ненавидеть мать, ей и так плохо; от этого будет только хуже.

→ Дыра в бессознательной структуре отношений субъект – мать. «Отношения без сердца»: ребёнок пытается восстановить отношения с мамой путём симпатии. Но это имитация.

→ Расширение ложного Я – притворяется, что любит. А сам внутри ощущает мать как фрустрирующий, холодный объект и сохраняет его каннибалистически, как будто проглатывает его таким [то есть объект интериоризуется – переводится из внешнего во внутреннее – как переводная картинка, без обработки, а не интегрируется], и даже если мать изменит своё отношение, ребёнок не может котектировать [воспринять, принять, присвоить] новый образ.

От матери требуется, чтобы она присутствовала , чтобы она слышала .

2) Потеря смысла :

Ребёнок уверен, что он ответственен за потерю любви матери: мать разлюбила его потому, что он плохой (негативная мегаломания) [мегаломания – самовозвышение, увеличивание своей роли. Негативная м. – с отрицательным знаком: «я худший человек на земле»].

Но несоответствие между своей виной и силой материнской реакции очевидно – вывод: вина в том, что он есть. Маму травмирует сам факт его существования – и ребёнок запрещает себе быть. Перестаёт себя проявлять, чувствовать себя живым, желающим, недовольным. Сам впадает в депрессию, продолжает чувствовать себя виноватым [т.о. пожизненный депрессняк нам всем обеспечен]. После ребёнок находит виновника: это отец. Он виноват в том, что маме плохо → негативное котектирование образа → блокирование любви, возможности жалости, нежности.

Значение отца в эдипов период [тот самый период обнаружения третьего] – забрать из отношений любви и ненависти диады; он ответственен за эротическую судьбу дочери. Отец – спасение и для матери, и для ребёнка. В доэдиповом периоде он – докучливый соперник за любовь матери.

Поиск выхода:

• Раннее интеллектуальное развитие; но в нём нет свободы воображения, это «спазм его», «принуждение мыслить».
• Любое действие – попытка преодоления потери объектом любви → интеллектуальный нарциссизм: ребёнок ощущает себя только интеллектуально. «Цепляние за кусочек когнитивной сущности»: попытки замаскировать чёрную дыру.
• Активное стремление заниматься творчеством. Но это псевдосублимация, так как любой кризис – и все достижения блокируются и обесцениваются. «Боль нелюбви снова выходит на поверхность». И не было никаких успехов.

Эта боль не даёт ребёнку ни любить, ни ненавидеть. Невозможно наслаждаться даже мазохистически, даже думать. – Чувство пленения Я. Место в центре бессознательного занято мёртвой матерью.

Вместо идентификации с объектом – идентификация с дырой, с бездной.

1) Цель: сохранение Я в живых → ненавидеть объект;

2) Поиск эротического удовольствия;

3) Поиск смысла.

Попытка оживить мёртвую мать, вернуть ей вкус к жизни [все виды заигрывания, шутовства, показухи и т.д.!].

Ключевое слово – дезинвестиция: неспособность любить, замороженность, всё объекты заморожены [в норме – инвестиция любви, либидо в объекты]. Любовь к детям возможна: но это нарциссическая любовь.

Партнёры:

Всё делается для того, чтобы объект [взрослой любви] стал фрустрирующим и невозможным – союз с мёртвой матерью восстановлен.

Любовь к себе тоже невозможна (Нарцисс) [отсылка к мифу о Нарциссе]. Разделённая любовь запрещена – в бессознательном.

Все запасы любви такого человека под ипотекой мёртвой матери. Она оставляет их в покое настолько, насколько они сами оставляют её впокое.

Жизнь не приносит удовольствия, больше всего не хватает эмоционального взаимодействия с другими людьми.

Обычно такие люди живут в полном одиночестве. На первых этапах терапии начинают вить гнездо, одиночество становится желанным. Часто жалуются на зябкость.

До определённого возраста работают и любят: это источник разочарования: не живы и не мертвы.

Рекотектирование счастливого отношения к груди [восстановление первичных отношений с матерью] самостоятельно невозможно: «я не могу быть любимым»: человек ищет доказательств.

Психоанализ стремится обнаружить области бессознательного, хранящие воспоминания о счастливом бытии с матерью. Если это произойдёт – она станет живой, чуткой, сектуальной партёршей отца (ребёнок перестанет стараться её утешить и развеселить).

[Источник синдрома – ] нарциссическая рана [матери], которая топит ребёнка в материнском горе.

Две потери:

1) эмоциональное отсутствие матери при её физическом присутствии;

2) физическое отсутствие живой матери.

Возможна ли привязанность, которая состоится?

Мечта человека c cиндромом – Жизнь без человеческой привязанности – ада и кошмара = попытка опоры на чёрную дыру.

Advertisements

Ребёнок совершает напрасные попытки восстановить отношения, и борется с тревогой разными активными средствами, такими как ажитация , искусственная весёлость , бессонница или ночные страхи .

После того как гиперактивность и боязливость не смогли вернуть ребёнку любящее и заботливое отношение матери, Я задействует серию защит другого рода. Это дезинвестиция материнского объекта и несознательная идентификация с мёртвой матерью. Аффективная дезинвестиция - это психическое убийство объекта, совершаемое без ненависти. Понятно, что материнская грусть запрещает всякое возникновение и малой доли ненависти. Злость ребёнка способна нанести матери ущерб, и он не злится, он перестаёт её чувствовать . Мать, образ которой сын или дочь хранит в душе, как бы «отключается» от эмоциональной жизни ребёнка. Единственным средством восстановления близости с матерью становится идентификация (отождествление) с ней. Это позволяет ребёнку заместить невозможное обладание объектом: он становится им самим. Идентификация заведомо несознательна.

Их симптоматика организуется вокруг пустоты и имеет3 цели:

а) поддерживать Я в живых за счет 3-х маневров:
1.Это развитие вторичной ненависти, окрашенной маниакальным садизмом анальных позиций, где речь идёт о том, чтобы властвовать над объектом, осквернять его, мстить ему и т.д.

2.Другая защита состоит в ауто-эротическом возбуждении . Оно состоит в поиске чистого чувственного удовольствия, без нежности, без чувств к объекту (другому человеку). Имеет место преждевременная диссоциация между телом и душой, между чувственностью и нежностью, и блокада любви. Другой человек нужен ему для того, чтобы запустить изолированное наслаждение одной или нескольких эрогенных зон, а не для переживания слияния в чувстве любви.

3. Наконец, и самое главное, поиск потерянного смысла запускает преждевременное развитие фантазии и интеллекта . Ребёнок пережил жестокий опыт своей зависимости от перемен настроения матери. Отныне он посвятит свои усилия угадыванию или предвосхищению.

б) Оживить мертвую мать, заинтересовать, развлечь, заставить ее улыбаться (особенно в детстве). Средства для этого используются разные: такие люди могут быть весельчаками, или они стараются хорошо учиться, чтобы ее заинтересовать. Они пытаются развлечь все объекты с которыми вступают в отношения: находят себе несчастливых и депрессивных жен, мужей. Если депрессия у партнера пройдет, то он бросит его и будет искать себе других несчастных.

в) Соперничать с объектом материнского горя в преждевременной ложной триангуляции с неведомым объектом.

Потеря смысла, переживаемая ребёнком возле грустной матери, толкает его на поиски козла отпущения, ответственного за мрачное настроение матери. На эту роль назначается отец. Неизвестный объект горя и отец тогда сгущаются, формируя у ребёнка ранний Эдипов комплекс. Ситуация, связанная с потерей смысла, влечёт за собой открытие второго фронта защит.

Эти дети поют колыбельные сами себе, что дает импульс к развитию интеллекта. Часто, они хорошие ученики. Иначе это называется «совладание с травмирующей ситуацией» (навязчивое воображение и мышление). Такое бывает у всех людей, подвергшихся посттравматическому стрессу. Но эта попытка совладания (сублимации) обречена на неуспех.. Неудача в том, что как бы они хорошо ни учились и не творили, они остаются черезвычайно ранимыми в любовной жизни. Каждая их любовь приводит к неспособности к творчеству или учебе. С другой стороны, творчество возможно при «пустыне» в любви (творцы-аскеты). Всякая попытка влюбиться разрушает его. Отношения с другим человеком оборачиваются неизбежным разочарованием и возвращают к знакомому чувству неудачи и бессилия. Это переживается пациентом как неспособность поддерживать длительные объектные отношения, выдерживать постепенное нарастание глубокой личной вовлечённости, заботы о другом. В обоих карьерах они натыкаются на постоянные неудачи и у них возникает ощущение, что над ними висит проклятье, которое и приводит их к психоаналитику. Это проклятье в том, что мать «продолжает умирать» и держать их в своем плену. Психическая боль, которую они испытывают, не позволяет им получать наслаждение ни в любви, ни в ненависти. Нет даже и мазохистского наслаждения. Отношения с объектами: ни любви, ни ненависти (прохладца). Их Я и не внутри и не снаружи. Они не могут испытывать привязанности подолгу, невозможно удерживать объект внутри долго, поскольку их сердце занято «мертвой матерью» (Снежная королева для Кая) Можно только испытывать чувство бессилия.

Работая с такими пациентами, я понял, что оставался глухим к некоторым особенностям их речи. За вечными жалобами на злобность матери, на её непонимание или суровость ясно угадывалось защитное значение этих разговоров от сильной гомосексуальности, женской гомосексуальности у обоих полов, поскольку у мальчика так выражается женская часть личности, часто - в поисках отцовской компенсации (и мальчик, и девочка ожидают от отца той нежности и любви, что не получили они от матери - нежных прикосновений и поглаживаний, «любви без проникновения»). Моя глухота касалась того факта, что за жалобами на действия матери вырисовывалась тень её отсутствия. Жалобы относились к матери, поглощённой самой собой, недоступной, неотзывчивой, но всегда грустной. Она оставалась безразличной, даже когда упрекала ребёнка. Её взор, тон её голоса, её запах, память о её ласке - всё похоронено, на месте матери во внутренней реальности ребёнка зияет дыра.

Ребёнок идентифицируется не с матерью, а с дырой. Как только для заполнения этой пустоты избирается новый объект, внезапно появляется галлюцинация, аффективный след мёртвой матери.

Замороженная любовь и ее превратности: грудь, Эдипов комплекс, первосцена

Еще один аспект этого комплекса - «замороженная любовь». Это приходит на ум, когда люди жалуются на внутренний холод: холод тела, души. Это их собственное мнение о способности любить. Им кажется, что их способность любить сохранена, но лишь нет подходящего человека, достойного их любви. Но, в ходе терапии обнаруживается, что лишь только появляется такой человек, который их любит, они бегут от него «как черт от ладана» и находят себе недоступных. Попытки психоаналитика говорить о первичном объекте (матери) вызывают у пациента недоумение, но, в тоже время, аналитик чувствует, что пациент любить не способен. В ходе анализа может произойти ухудшение состояния пациента. Защитная сексуализация исчезает: «мастурбировать» становится затруднительно (это соответствует раннему детскому ананизму и другим способам получения чувственного прегенитального наслаждения). Прекращаются «замечательные» сексуальные достижения, исчезает череда любовников. Все это не вызывает больше интереса и оказывается, что у пациента никакой сексуальной жизни нет. Речь не идет о потере сексуального аппетита: просто никто ему больше нежеланен, а прежняя стимуляция эрогенных зон не вызывает интереса. Обильная, разбросанная, разнообразная, мимолетная сексуальная жизнь больше не приносит никакого удовлетворения.

Остановленные в своей способности любить, субъекты, находящиеся под владычеством мёртвой матери, не могут более стремиться ни к чему, кроме автономии. Делиться с кем бы то ни было им запрещено. Сначала они бежали от одиночества, а теперь его ищут. Субъект «вьёт себе гнездо». Он становится своей собственной матерью, но остаётся пленником своей стратегии выживания.

Это холодное ядро (замороженная любовь) жжёт как лёд и как лёд же анестезирует. Это едва ли только метафоры. Такие пациенты жалуются, что им и в зной - холодно. Им холодно под кожей, в костях, они чувствуют, как смертельный озноб пронзает их насквозь. Внешне эти люди и в самом деле ведут более или менее удовлетворительную профессиональную жизнь, женятся, заводят детей. На время всё как будто в порядке. Но с годами профессиональная жизнь разочаровывает, а супружеская сопровождается серьёзными нарушениями в области любви, сексуальности и аффективного общения. В то же время родительская функция, наоборот, сверхинвестирована. Впрочем, часто дети любимы при условии достижения ими тех нарциссических целей, которых самим родителям достичь не удалось.

Этот комплекс не отменяет Эдипов комплекс, но он модифицирован и более драматичен. Для девочки характерен такой страх потерять материнскую любовь, что отцовское имаго остается навсегда неинвестированным. Она даже не пытается полюбить отца. А если доля любви и есть, то отец окрашен в материнские тона и выглядит как фаллическая мать. Часто, отец на самом деле играет роль матери для ребенка при матери, находящейся в горе. Он дает то, что ожидалось от матери. А это означает, что он не настоящий мужчина. В случае с мальчиком, опять же возникает имаго фаллической матери, окрашивающей отца: слабак, который не смог дать счастья матери и детям. Он никчемный, неспособный и его член пуст. От такого Эдипова комплекса происходит регрессия к анальности, проявляющейся в навязчивостях. Часто это связано с анальными манипуляциями, но об этом обычно можно лишь догадываться, поскольку пациент старается скрывать это.

Мальчику грозит впоследствии хаотический сексуальный опыт как гомосексуальный, так и гетеросексуальный. Любовь к отцу не приводит к положительной идентификации с ним.

Характерной для анальности является защита с помощью реальности: на сеансах заполняет время перечислением всех событий, произошедших за день, вспоминает всех людей, что повстречал. Защита анальностью позволяет спастись от оральности, которая несет в себе материнское имаго (всегда) и спасает от ужаса поглощения всемогущим объектом. Анальность проявляется и в нарастании интереса к жизни психоаналитика, к обстановке в его кабинете. Такое нарастание интереса к реальности связано с тем, что фантазии о мертвой матери прорываются в подсознание и вызывают сильнейшую тревогу. Пациенты боятся сойти сума в это время. Они становятся психоаналитиками для всего своего окружения. И в тоже время такой психоаналитический интерес сопровождается разочарованием в психоанализе. Они жалуются на отсутствие эффекта. Такое разочарование связано с тем, что анализ инвестирован пациентом нарциссически, то есть - это предмет роскоши или средство для прогресса личности. Психоанализ скорее позволяет пациенту понять других, чем яснее взглянуть на себя самого. Мертвая мать отказывается умирать второй смертью. Много раз психоаналитик говорит себе: "Ну, на этот раз - все; она точно умерла, эта старуха; он (или она) сможет, наконец, жить; а я - немного вздохнуть". Но случись в переносе или в жизни ничтожнейшая травма - и она придаст материнскому имаго новую жизнеспособность, если можно так выразиться. Она - воистину тысячеглавая гидра, и всякий раз кажется, что ей перерезали глотку. А отрубили лишь одну из ее голов. Где же шея этого чудовища?

Современный психоанализ, чему немало свидетельств, понял, правда, с запозданием, что, если Эдипов комплекс остался необходимой структурной референцией, определяющие условия Эдипова комплекса следует искать не в его генетических предшественниках - оральных, анальных и фаллических, рассматриваемых [к тому же] под углом референций (репрезентаций) реалистических, поскольку оральность, анальность и фалличность зависят отчасти от реальных объектных отношений, ни тем более в генерализованной фантастике их структуры, как у Мелани Кляйн, но в изоморфной Эдипову комплексу фантазии - [фантазии] первосцены. «Я настаиваю на том, что первосцена - это фантазия, чтобы ясно отмежеваться от позиции Фрейда, как она изложена в случае Сергея Панкеева, где Фрейд ищет в целях [своей] полемики с Юнгом доказательств ее реальности. Ибо чем так важна первосцена: не тем, что субъект был ее свидетелем, но как раз обратным, а именно, тем, что она разыгрывалась в его отсутствии.»

Лишь оживление фантазма первосцены и ее анализ (каннибализм, соблазнение и т.д.) способно растопить «замороженную любовь». Эдип опирается на первосцену. Неважно были вы свидетелем первосцены или нет, а важно то, что эта первосцена разыгрывалась в отсутствии субъекта . . Для комплекса ММ фантазии первосцены носят капитальный характер, так как в эту сцену входят 2 участника. Мать, какой бы замечательной она ни была, не могла совокупляться сама с собой. Поэтому появляется 3-й - отец. Хотя все следы первосцены дезинвестированы, вытеснены, они дремлют под спудом. Иногда на эту сцену может указывать нейтральное воспоминание (отношение матери к другим объектам). Когда всплывает интерес матери к любому 3-му, психоаналитика это всегда должно интересовать как проекции. Эти проекции - оживление вытесненных следов первосцены. За появлением таких объектов, интересующих мать, могут следовать вспышки злобы. Для пациента важно, что находятся такие объекты, которые могут вывести мать из депрессии, оживить ее хоть на мгновение. Неважно кто, но кто-то, кто может дать матери хоть на миг удовольствие и наслаждение. Не так уж приятно узнавать об этом («Как смела она с ним получать удовольствие, когда я так старался для нее!»). Это нарциисическая рана.

И есть 6 основных последствий оживления первосцены в ходе анализа, которые могут проявлятьсяизолированно или группами:

1)Навязчивое переживание этой фантазии и ненависть к объектам (родительским), позволившим себе объединиться и получать удовольствие за счет и в ущерб субъекта.

2)Характерное для всех невротиков толкование первосцены, как садистической. Мать не наслаждается первосценой, а страдает (мать у них всегда страдает). А если она и наслаждается, то против своей воли, поскольку она принуждена отцовским насилием («Меня затащили на вечеринку и я пошла, чтобы их не обидеть!»).

3)Развитие п.2. Мать наслаждается и становится гнусной лицемеркой, комедианткой, сама на себя перестает быть похожей. Здесь уже есть признание наслаждения, но в измененном состоянии сознания. Ей ставится в вину это наслаждение. (Характерно для первертов).

4)Идентификация пациента с двумя разными имаго - материнским (ММ) и отцовским. Идентификация с ММ, то есть субъект сам чувствует себя таким - замерзшим («тайный холод в душе и огонь в крови»). Другой вариант этого имаго - сексуальное возбуждение садомазохистского характера (сам мучается и других мучает).

Идентификация с отцовским имаго:

А) Отец агрессор, который мучает ММ (некрофил, совокупляющийся с трупом).

Б) Отец, излечивающий ММ сексом (выздоравливающий вариант). Это отец-принц, излечивающий спящую красавицу.

Пациент проходит через все эти варианты идентификаций, что обеспечивает значительную психическую экономию.

5) Делибидинизация первосцены. Это приводит к росту интеллектуальной активности, что является следствием лечения нарциссизма, способом бегства из запутанной ситуации и способом ухода от сексуализации. Жертвой оказывается отсутствие надежды на нарциссическое удовлетворение. Другой способ ухода - творчество. Они сами творят свою вселенную. Создание сексуальных перверсий (художественное творчество, сценарии и т.п.).

6) Отнекивание (отрицание) от всей фантазии целиком с типичной инвестицией невежества в отношении всего, что касается сексуальных отношений, при этом у субъекта сочетается пустота мертвой матери и стирание [первичной] сцены.Это невежество активное, поэтому одним просвещением здесь не поможешь (невежество, которое активно сопротивляется). Благодаря инвестиции невежества в субъекте воцаряется пустота и утверждается она на месте первосцены.

Фантазия первосцены становится центральной осью психической жизни субъекта и в своей тени скрывает комплекс мертвой матери. Зта фантазия развивается в двух направлениях: вперед и назад. Вперед - в направлении предвосхищениея Эдипова комплекса(ЭК). Но есть опасность в случае бегства в ЭК, что это будет защитой от опасных фантазий первосцены. Об этом свидетельствует слишком большое количество ненависти, гомосексуальности, нарциссизма и рассуждения пациента будут нести следы непроработанной первосцены.

Назад - отношение к груди явится предметом радикального перетолкования. Именно в последействии грудь становится столь значимой. Белое горе мертвой матери отсылает к груди, которая, с виду кажется, нагружена разрушительными проекциями. На самом деле, речь идет не столько о злой груди, которая не дается, сколько о груди, которая, даже когда дается, есть грудь отсутствующая (а не потерянная), поглощенная тоской по отношениям с объектом скорби.
Грудь, которую невозможно наполнить, и которая не может наполнять сама. Вследствие этого, всякая реинвестиция счастливого отношения с грудью, предшествовавшего развитию комплекса мертвой матери, отмечена здесь знаком эфемерности, катастрофической угрозы и даже, осмелюсь так выразиться, знаком ложной груди, носимой ложным объектом, кормящей ложного младенца. Это счастье было обманкой. "Меня никогда не любили" становится новым девизом, за который цепляется субъект и который он постарается подтвердить в своей дальнейшей любовной жизни (во всех дальнейших отношениях любовных). Понятно, что мы здесь имеем дело с невозможным горем, и что поэтому метафорическую потерю груди становится невозможно переработать психически. Фантазии орального каннибализма здесь не играют большой роли, как это имеет место при меланхолии. Не столько пожирания он боится, сколько поглощения пустотой и потери тех «жалких крох от объекта», что у него остаются.

Анализ переноса по всем этим позициям позволит найти первичное счастье, предшествовавшее появлению комплекса мертвой матери. Это отнимает много времени, и нужно будет не раз заново возвращаться к этому комплексу, прежде чем выиграть дело, то есть прежде чем белое горе и его перекличка со страхом кастрации позволят выйти на повторение в переносе счастливого отношения с матерью, наконец-то живой и наконец-то желающей отца. Этот результат достигается анализом той нарциссической раны, которую материнское горе наносило ребенку.

Особенности переноса

Я не могу слишком распространяться о технических последствиях для анализа тех случаев, когда в переносе можно выделить комплекс мертвой матери. Сам этот перенос обнаруживает заметное своеобразие. Психоанализ сильно инвестирован пациентом. Наверно, следует сказать, что психоанализ - более чем психоаналитик. Не то чтобы последний совсем не был инвестирован. Но эта инвестиция объекта переноса, при всем кажущемся наличии всей либидинозной гаммы, тональность ее глубоко укоренена в нарциссической природе. Несмотря на выразительные признания, окрашенные аффектами, часто весьма драматизированными, это выражается в тайной неприязни. Оная неприязнь оправдывается рационализациями типа: "Я знаю, что перенос - это обманка и что с вами, в действительности и во имя ее, ничего нельзя, так чего ради?" Эта позиция сопровождается идеализацией образа аналитика, который хотят и сохранить как есть и соблазнить не столько эротически, а чтобы вызывать у него интерес и восхищение его способностями и т.д.

Соблазнение имеет место в интеллектуальном поиске, в поиске утраченного смысла, успокаивающем интеллектуальный нарциссизм и создающем такое изобилие драгоценных даров психоаналитику. Тем более что вся эта деятельность сопровождается богатством психических представлений и замечательным даром к самоистолкованию, который, по контрасту, оказывает так мало влияния на жизнь пациента, которая если и меняется, то очень мало, особенно в аффективной и сексуальной сфере. Язык анализанта часто характеризуется повествовательным стилем. Они остаются столь же бедны, как и были.

Его роль состоит в том, чтобы тронуть психоаналитика, вовлечь его, призвать его в свидетели в рассказе о конфликтах, встреченных вовне («Моя мать избивала меня и выгоняла голой из дома на мороз! Моего прежнего аналитика это потрясло. А вас?») Этот стиль не всегда скучен: может весело рассказывать свою жизнь, трогательно, плаксиво…. Конечно, это не только защита от анализа, но и способ вхождения в терапию. Словно ребенок, который рассказывал бы своей матери о своем школьном дне и о тысяче маленьких драм, которые он пережил, чтобы заинтересовать ее и сделать ее участницей того, что он узнал в ее отсутствие. Аналитик должен показывать свой интерес к этим драмам, но важно не попасть в ловушку соблазнения.

Можно догадаться, что повествовательный стиль мало ассоциативен. Он дает мало ассоциаций аналитику (« Он сказал…Я сказала… Он сделал…, Я сделала…»). Такой стиль характерен для психосоматиков. Когда же ассоциации возникают, то они получаются одновременны скрытному душевному движению отвода инвестиций, а это значит, что все происходит, как если бы речь шла об анализе другого, на сеансе не присутствующего (отец, мать, ребенок, друг). Субъект прячется, ускользает, чтобы не дать аффекту повторного переживания захватить себя более, чем воспоминанию. Уступка же этому повторному переживанию повергает субъекта в неприкрытое отчаяние. Так происходит оттого, что возникает много аффекта, а связать его не с чем, поскольку нет репрезентаций, с которыми он связан. Пациент боится пережить аффект в грубой форме, боится отчаяния, которое может всплыть в любой момент . Поэтому, повествовательный стиль: рассказывают как юристу или соц. работнику. Хотят, чтобы терапевт занял чью-либо сторону. Совсем молчать нельзя, но и поддерживать этот стиль тоже нельзя. Поэтому некоторая степень молчания все-же нужна, пока пациент не впадает в крайнюю степень отчаяния. Это отчаяние связано с тем, что пациент не может проделать работу горя . Невозможно отказаться от горя, а значит и от инцеста с матерью («Не хочу отказываться от ее любви!»)

Действительно, в переносе можно обнаружить две отличительные черты; первая - это неприрученность влечений: субъект не может ни отказаться от инцеста, ни, следовательно, согласиться с материнским горем. Вторая черта - несомненно, самая примечательная - заключается в том, что анализ индуцирует пустоту. То есть, как только аналитику удается затронуть какой-то важный элемент ядерного комплекса мертвой матери, субъект ощущает себя на мгновение опустошенным, бело-матовым, как если б у него вдруг отняли объект-затычку, отняли бы опекуна у сумасшедшего (боятся сойти сума) . На самом-то деле, за комплексом мертвой матери, за белым горем матери угадывается безумная страсть, объектом которой она была и есть, страсть, из-за которой горе по ней и становится невозможно пережить. Основной фантазией, на которую нацелена вся психическая структура субъекта становится: питать мертвую мать, дабы содержать ее в постоянном бальзамировании. То же самое анализант делает с психоаналитиком. Хотя перенос легкий, как будто эти чувства понарошку, глубины нет - тайное бесчувствие, но это не мешает заботиться о «кормлении» психоаналитика. Он кормит его психоанализом не для того чтобы помочь себе жить вне анализа, но дабы продлить процесс оного психоанализа до бесконечности. Они аккуратно ходят и платят, хороши как жертвы эксплуатации. Кормят аналитика повествовательными рассказами, сплетнями, последними событиями, которые могут быть интересны терапевту. О конце терапии речь даже не заходит и процесс может продолжаться бесконечно. Необходимо интерпретировать перенос: «Вы хотите быть надеждой на спасение аналитика, идеальным пациентом хотите быть и идеальным ребенком для матери!»

Ибо субъекту хочется стать для матери путеводной звездою, тем идеальным ребенком, который займет место идеализированного умершего - соперника, неизбежно непобедимого, потому что не живого; ибо живой - значит несовершенный, ограниченный, конечный.

Связь горя с манерой поведения пациента не очевидна. Тайна его души выступает как перенос на аналитика. Может быть череда любовных связей и отношений с любовниками без любви, но с кормлением и позолачиванием.

Комплекс мертвой матери оставляет психоаналитика перед выбором между двумя техническими установками. Первая - это классическая техника. Она несет в себе опасность повторения отношения с мертвой матерью в молчании. Боюсь, что если комплекс мертвой матери не будет обнаружен, то психоанализ рискует потонуть в похоронной скуке или в иллюзии наконец обретенной либидинозной жизни. В любом случае, впадения в отчаяние долго ждать не придется, и разочарование будет горьким. Другая установка, та, которой я отдаю предпочтение, состоит в том, чтобы, используя рамки психоанализа как переходное пространство, делать психоаналитика объектом всегда живым, заинтересованным, внимающим своему анализанту и свидетельствующим о своей собственной жизненности теми ассоциативными связями, которые он сообщает анализанту,никогда не выходя из нейтральности . Ибо способность анализанта переносить разочарование будет зависеть от степени, в которой он будет чувствовать себя нарциссически инвестированным психоаналитиком. Такому пациенту важно почувствовать, что аналитику интересно работать именно с этим пациентом. Так что необходимо, чтобы оный психоаналитик оставался постоянно внимающим речам пациента, не впадая в интрузивные истолкования. Устанавливать связи, предоставляемые предсознательным, связи, поддерживающие третичные процессы, без их шунтирования, без того, чтобы сразу идти к несознательным фантазиям, не значит быть интрузивным. А если пациент и заявит о таком ощущении интрузивности истолкований, то очень даже можно ему показать, и не травмируя его сверх меры, что это его ощущение играет роль защиты от удовольствия, переживаемого им как пугающее. Живость ассоциаций должна особо отслеживать удовольствия, которые у пациента прячутся за страхами и тревогой преследовани я. У этих пациентов часто отсутствует даже словарь необходимый для описания удовольствия.

После того, как пациент ощутит и признает первые свои удовольствия и интересы, происходит такое явление как пожелания ребенка вылечить свою мать. Ребенок выздоровел, но здоровье ему не в радость, поскольку мать страдает. Он упорствует и пытается пожертвовать удовольствием в пользу матери. В анализе повествовательный стиль меняется ассоциативным богатством - много снов, ассоциаций. «Оживленный ребенок» радуется интерпретациям, которые дает аналитик.
Выздоровевший ребенок обязан своим здоровьем неполному поправлению вечно больной матери. И это выражается в том, что теперь мать сама зависит от ребенка. Мне кажется, что это душевное движение отличается от того, что обычно описывают под именем поправления. На самом деле речь идет не о положительных действиях, связанных с угрызениями совести за ее неполное поправление, а просто о принесении этой жизнеспособности в жертву на алтарь матери, с отказом от использования новых возможностей Я для получения возможных удовольствий. Психоаналитику тогда следует истолковать анализанту, что все идет к тому, как если бы деятельность субъекта не имела больше другой цели, кроме как предоставления на психоанализе возможностей для толкований - и не столько для себя, сколько для психоаналитика, как если бы это аналитик нуждался в анализанте - в противоположность тому, как обстояло ранее (Подобные истолкования придется делать неоднократно).

Как объяснить это изменение? За манифестной ситуацией скрывается фантазия инвертированного вампиризма. Пациент проводит свою жизнь, питая свою мертвую мать, как если бы он был единственным, кто может о ней позаботиться . Это последний этап анализа, где обнаруживается, что пациент провел свою жизнь в качестве хранителя мумии. Хранитель гробницы, единственный обладатель ключа от ее склепа, он втайне исполняет свою функцию кормящего родителя. Он держит свою мертвую мать в плену, она становится его личной собственностью . Мать стала ребенком ребенка. Часто, на самом деле можно обнаружить у пациента мать проживающую в квартире. Вот так он сам - пациент - и залечит свою нарциссическую рану.

Здесь возникает парадокс: мать ценна тем, что она не была доступна. Пусть с ним находится лишь ее тело, оболочка без души, но пусть она будет. Субъект может заботиться о ней, пытаться ее пробудить, оживить, вылечить. Но если, напротив, она выздоровеет, пробудится, оживет и будет жить, субъект еще раз потеряет ее, ибо она покинет его, чтобы заняться своими делами и инвестировать другие объекты (не его будет любить, а кого-то другого). Покинет его телесно. Так и психоаналитика надо держать, заботиться о нем, чтобы он не ушел к другому пациенту. Почувствовать горе очень трудно, так как мать не любила, когда должна была любить. Кроме того, если она оживет, то тоже может любви не дать, да еще и телесно исчезнет. Так что мы имеем дело с субъектом вынужденным выбирать меж двух потерь: между смертью в присутствии матери или жизнью в ее отсутствии. Отсюда - крайняя амбивалентность желания вернуть матери жизнь (страх повторной потери)

Метапсихологические гипотезы: стирание первичного объекта и обрамляющая структура

Современная психоаналитическая клиника стремилась как можно лучше описать характеристики самого первичного материнского имаго. Работы Мелани Кляйн в этом плане совершили переворот в теории психоанализа, хотя сама она больше интересовалась внутренним психическим объектом, тем внутренним объектом, который она смогла себе представить, как из опыта психоанализа детей, так и из опыта психоанализа взрослых больных с психотической структурой, и не принимая во внимание участия реальной матери в образовании своего имаго. Из этого ее пренебрежения и вышли работы Винникотта. Но ученики Кляйн, даже не разделяя взглядов Винникотта, признали, начиная с Биона, необходимость приступить к исправлению ее взглядов на этот предмет. В общем, Мелани Кляйн дошла до крайностей в том, чтобы отнести всю относительную силу инстинктов жизни и смерти у младенца - к ансамблю врожденных предиспозиций, без учета, так сказать, материнской переменной. В этом она - продолжательница линии Фрейда.

В кляйнианских работах основной упор сделан на проекции, связанные со злым объектом. В определенной мере, это оправдывалось отказом Фрейда в признании их достоверности. Много раз уже подчеркивалось сокрытие им "злой матери" и его неколебимая вера в почти райский характер отношений, связующих мать и ее младенца. Так что Мелани Кляйн пришлось исправить эту частичную и пристрастную картину отношений мать - дитя, и это было тем легче сделать, что случаи детей и взрослых, которые она анализировала, - большинство маниакально-депрессивной или психотической структуры - с очевидностью обнаруживали такие проекции. Именно таким образом возникла обширная литература, досыта живописавшая эту внутреннюю вездесущую грудь, которая угрожает ребенку уничтожением, расчленением и всякого рода адскими муками, грудь, которую связывают с младенцем зеркальные объектные отношения, от коих он защищается как может - проекцией. Как только шизоидно-параноидная фаза начинает уступать место фазе депрессивной, оная, современница сочетанной унификации Я и объекта, имеет своей основной чертой прогрессивное прекращение проективной активности и прогрессивный доступ ребенка к принятию на себя заботы о своих агрессивных влечениях - его, в некотором смысле, "принятие ответственности" за них, которое приводит его к бережному обращению с материнским объектом, к страху за нее, к страху ее потери, с зеркальным обращением своей разрушительности на самого себя под влиянием архаической вины и в целях материнского настроения и здоровья поправления. Поэтому здесь - еще менее чем когда-либо - не встает вопрос об обвинении матери.

В той клинической картине, которую я здесь описал, могут сохраняться остатки злого объекта, как источника ненависти, но я полагаю, что тенденции враждебности - вторичны, а первично - материнское имаго, в коем оная оказалась безжизненной матерью в зеркальной реакции ее ребенка, пораженного горем материнского объекта. Все это ведет нас к дальнейшему развитию гипотезы, которую мы уже предлагали. Когда условия неизбежного разделения матери и ребенка благоприятны, внутри Я происходит решающая перемена. Материнский объект, как первичный объект слияния, стирается, чтобы оставить место инвестициям собственно Я, инвестициям, на которых и основывается его личный нарциссизм, нарциссизм Я, отныне способного инвестировать свои собственные объекты, отличные от первичного объекта. Но это стирание психических представлений о матери не заставляет ее действительно исчезнуть. Первичный объект становится рамочной структурой Я, скрывающей негативную галлюцинацию матери. Конечно, психические представления о матери продолжают существовать и еще будут проецироваться внутрь этой рамочной структуры, на экранное полотно психического фона, сотканное из негативной галлюцинации первичного объекта.

Но это уже не представления-рамки, или, чтобы было понятнее, это уже не представления, в которых сливаются психические вклады матери и ребенка. Иными словами, это уже более не те представления, коих соответствующие аффекты носят характер витальный, необходимый для существования младенца. Те первичные представления едва ли заслуживали названия психических представлений. То была такая смесь едва намеченных представлений, несомненно, более галлюцинаторных, чем собственно представленческих, такая их смесь с аффективными зарядами, которую почти можно было бы назвать аффективными галлюцинациями. То было также верно в ожидании чаемого удовлетворения, как и в состояниях нехватки. Оные, если они затягивались, сопровождались эмоциями гнева, ярости, а затем - катастрофического отчаяния.

Однако стирание материнского объекта, превращенного в рамочную структуру, достигается в тех случаях, когда любовь объекта достаточно надежна, чтобы играть эту роль [психического] вместилища [для] пространства представлений.

Оному пространству психических представлений более не угрожает коллапс; оно может справиться с ожиданием и даже с временной депрессией, ребенок ощущает поддержку материнского объекта, даже когда ее здесь больше нет. Горе и любовь ему не страшна, поскольку можно пережить это под оболочкой. Рамки предлагают в итоге гарантию материнского присутствия в его отсутствие и могут быть заполнены всякого рода фантазиями, вплоть до фантазий агрессивного насилия включительно, которые уже не представляют опасности для этого вместилища. Обрамленное таким образом психическое пространство, образующее приемник для Я, отводит, так сказать, пустое поле для последующего его занятия эротическими и агрессивными инвестициями в форме объектных представлений. Субъект никогда не воспринимает эту пустоту психического поля, так как либидо всегда уже инвестировало психическое пространство. Оное психическое пространство, таким образом, играет роль примордиальной матрицы будущих инвестиций (норма)

Однако, если такая травма, как белое горе матери, случится прежде, чем ребенок смог создать себе достаточно прочные психические рамки, то внутри Я не образуется доступного психического места. Сами рамки будут озабочены не тем, чтобы сохранить Я, а будут стремиться сохранить икону или мумию матери. В этих рамках формируется либо позитивный нарциссизм, то есть инвестиции собственного Я, несущие следы удовлетворяющих отношений с матерью, благодаря которым можно создать собственный нарциссизм, либо формируется негативный нарциссизм, который тянет Я к нулю, к разрушению самого себя, что переживается как пустота, поскольку этому Я всякого рода интерес и возбуждение противно. Единственное, что оживляет его - следы потери. Единственное, чего он хочет, чтобы все оставили его в покое, так как если в покое не оставляют, то оживают следы потери и нехватки матери.. Пациенты стремятся к тому, чтобы уровень возбуждения был нулевым. Мертвый объект, поглощенный горем, втягивает юное Я в пустыню, смерть. В гробнице матери спрятана часть Я субъекта. Либидо его мистическим образом постоянно утекает туда.

Уничтожение гробницы означало бы и уничтожение Я самого субъекта, поэтому так трудно разделиться с ММ. Горе по ММ означает и сдирание кожи. Убрать кожу опасно - окажешься оголенным. В заключительный период анализа пациент и готов отпустить ожившую мать (терапевта), но ему и завидно и обидно, что у матери (терапевта) есть еще кто-то.

Главная » Обучение за рубежом » Андре грин мертвая мать. Феномен "мертвой" матери