Наталия Николаевна Соколова. Дар любви

- Известно, что вам пришлось быть у истоков взаимодействия Церкви и армии. Расскажите об этом периоде вашей жизни.

- Действительно, мне довелось начинать эту деятельность вместе с протоиереем Феодором Соколовым, трагически погибшем шесть лет тому назад. А с начала 1990-х годов, он и я - священник храма, настоятелем которого являлся отец Федор, были призваны к этому служению. К тому же, я офицер запаса, а в то время это была редкость - недавний офицер становится священником. Я служил в Военно-воздушных силах, в Дальней авиации, хотя это была не моя основная профессия, - на службу я был призван из аспирантуры. В аспирантуре я писал работу по проблемам сверхтекучего гелия и параллельно учился на мехмате Московского государственного университета, получая второе образование. Неожиданно был призван в Вооруженные силы как офицер запаса. Прослужил два года и вернулся к своей науке - физике низких температур и доучился на мехмате.

Когда я принял благодать крещения, служа в Вооруженных силах, недавно почивший архимандрит Иоанн (Крестьянкин) благословил меня закончить и аспирантуру, и мехмат, а также, продолжая службу в армии, готовиться к служению священническому. Как только я закончил и то и другое, начался неприятный период в жизни страны, когда наука перестала быть востребованной - закрывались факультеты, научные группы расформировывались...

Я служил певчим, звонарем, алтарником... Потом отец Феодор Соколов пригласил меня к себе в храм в Тушино, где в 1992 году я был рукоположен в сан диакона, а спустя полгода - в священники. Уже тогда отец Феодор активно привлекал меня к взаимодействию с армейскими структурами - он имел непосредственное благословение Святейшего Патриарха заниматься этой деятельностью. И с начала 1990-х годов мы с ним вместе и по отдельности посещали гарнизоны, военные академии, организовывали обучение офицеров в Центре подготовки военнослужащих... К этой работе были подключены и другие священники. Со временем сформировался Координационный комитет по взаимодействию Церкви и армии, который находился при ОВЦС . А в 1995 году был создан Синодальный отдел по взаимодействию с Вооруженными силами. Его председателем назначили епископа Красногорского Савву. Мы с отцом Феодором стали его заместителями: отец Феодор по общим вопросам, я по вопросам образования. А то, что я сам вышел от науки и при этом имел двухлетний опыт служения в военной авиации - это все позволяло мне не бояться ни научной, ни военной аудиторий.

- Время, о котором вы рассказываете, - период глобальных перемен в стране. Менялась не только страна, менялись люди. Как все это отразилось на вашей пастырской работе с военными?

- В то время в обществе был духовный вакуум, в нем происходили титанические изменения, базовая идеология рушилась. В результате, люди оказались в смятении, стали искать себе жизненную опору, потому что рухнула основа государства, и не просто основа, а идеология, существовавшая семьдесят лет. Стала меняться мотивация в служении, само собой родился вопрос: ради чего служить в армии? Служить ради зарплаты? Но зарплата есть, и даже более существенная, в таких местах, где и жизнью не придется рисковать. Всюду были душевные и духовные искания. До наступления этих перемен Церковь находилась в определенном гетто и была неизвестна обществу, а все неизвестное всегда привлекательно. В конце концов, на тот период времени всем было просто интересно увидеть живого священника. А если он еще и из своих - из офицеров, из ученых, то это было еще интереснее и привлекательнее.

В общем, никакой искусственности или надуманности в моих отношениях с офицерами не было. Я просто приходил и говорил примерно следующее: "Если вам интересны вопросы духовности, то я, как могу, отвечу на все ваши вопросы, исходя из своего духовного опыта, пусть он и небольшой. Я пришел к вам как брат. Для меня дорого то, что я хочу вам рассказать. Может быть, и для кого-то из вас это станет дорого, если вы захотите к этому прикоснуться". Оттого, что у меня были эти искренние переживания и профессиональный мир, которым я раньше жил, был близок этим людям, они довольно доверительно относились к тому, что я рассказывал, и сами начинали тянуться к духовности.

- Видеть плоды собственного труда - счастье для человека. Для священника, наверное, особенно. Часто ли приходилось вам наблюдать плоды вашей проповеди среди военных?

- Не скрою, многие солдаты стали воцерковленными людьми. Но акцент моей деятельности все-таки падает на офицерский состав. Я думаю, что если офицеры становятся верующими, атмосфера в части сразу меняется - верующими становятся и солдаты. А что касается вашего вопроса, на него ответить затруднительно, поскольку за короткий период общения трудно сказать, насколько воцерковился человек, насколько сильное действие на него произвела твоя работа. Вот если ты живешь с ним плечом к плечу, это сразу становится видно. Когда священник посещает таких людей, он отчасти становится евангельским сеятелем - бросает зерно веры. Вопросы о вере задаются глубокие: или те, что мучают человека, что он вынашивал долгое время, или по поводу того, что из рассказанного больше всего его поразило. Но, как правило, действия собственных слов священник не видит. Чтобы увидеть, с человеком надо прожить определенное время. Как только такой человек станет прихожанином определенного храма, начнет исповедываться, тогда становится видно, есть ли у него духовный рост. Но то, что многие офицеры в результате проповеди священников в армии, стали людьми воцерковленными и верующими, это факт. Многие - это не десятки, а сотни людей. Не только младшие офицеры, но и многие генералы становятся глубоко верующими людьми, начинают исповедываться, причащаться...

- Отец Константин, скажите, пожалуйста, что больше всего интересовало офицеров в беседах с вами? Какие вопросы вы чаще всего слышали от них?

- Во-первых, начиная с самого основного вопроса: что такое духовная жизнь, для чего она, чем живет Церковь, по каким принципам она построена, какие в ней таинства, как связаны традиции с канонами Церкви, что канонично, а что нет, что является суеверием, а что не является? Ну и, во-вторых, более практические вопросы: как себя вести в Церкви, когда у кого день ангела и кто его небесный покровитель? Спектр вопросов очень широкий. Им интересно было все, что связано с Церковью. Кто-то задавал очень серьезные богословские вопросы, вплоть до того, как определить бытие Божие, как доказать, что Бог есть. От фундаментальных вопросов веры до вопросов обрядовой стороны - все приходилось слышать от военных.

- Как известно, сейчас на государственном уровне обсуждается вопрос о введении в армии института священников. Как вы думаете, отец Константин, способна ли Русская Православная Церковь дать необходимое количество пастырей для окормления военных?

- Ну, во-первых, уже дала, поскольку сейчас много священников безвозмездно трудится на этой ниве, без каких-либо специальных для этого условий. Безусловно, священники востребованы военным обществом, поскольку сейчас армия находится в экстремальных условиях и чрезвычайно нуждается в окормлении, которое Церковь может дать. На самом деле, Церковь может дать и дает человеку то, что ему потребно. В том смысле, что она помогает человеку определиться, ради чего он живет, какой смысл в его жизни, что является мотивацией его поступков, мотивацией его работы, особенно в связи с тем, что эта работа часто связана с риском для жизни. Если эти вопросы не разрешены, то человек в момент испытаний не становится твердым, уверенным в правильности своего поступка и результат оказывается плачевным: лучшая, наиболее подготовленная армия в мире становится порой неорганизованной, неуверенной в себе, разлагающейся и неспособной справиться со своими обязанностями.

- За последние полгода в обществе участилось обсуждение тем, вызванных дедовщиной в армии. Если Русская Церковь настроена тесно соприкоснуться с жизнью Российской армии, в обсуждение этого вопроса становится включенным и она. На ваш взгляд, могут ли православные священники способствовать устранению этой проблемы?

- Дедовщина в армии была и раньше, и не только у нас. Во всех армиях мира она есть. Это реалии современного общества. Прискорбно, но факт. Но она не была знакома нашей армии ни в пятидесятые, ни в шестидесятые годы прошлого века, поскольку общество тогда было совершенно другое - нравственно более чистое, чем сегодняшнее. Во многом, дедовщина - это следствие тех ударов, которые были нанесены нашей армии в последнее время: политика по ее сокращению, по уничтожению ее потенциала, по мобилизации... Безразличие государства к нуждам армии сказалось и на внутренней обстановке внутри нее самой.

У меня насчет дедовщины есть такой пример. Допустим, поставлена задача: отучить человека от вредной привычки ковыряния в носу. Чтобы он так не делал, его надо воспитать - сделать культурным человеком. Если он станет культурным, то, как следствие, не сможет так поступать в силу своей воспитанности. Но можно пойти и другим путем, более быстрым - отрубить ему руки. Тогда он тоже бросит эту вредную привычку за неимением возможности. Так же может решаться и вопрос дедовщины. Можно ввести какие-то жесткие полицейские меры, которые, может быть, хоть и ненадолго, но приостановят распространение дедовщины. Но не ради этого должно быть введено полковое священство в армейские структуры. Оно должно там быть для того, чтобы сделать людей нравственными и одухотворенными. Если человек одухотворен, он никогда не будет жесток, не будет упиваться своей сержантской властью, не будет испытывать удовольствие от страданий другого человека. И, как следствие его одухотворенности, будет меняться и микроклимат там, где он будет находиться - казарма это или даже целая воинская часть. Но, повторяю, не ради этого должны вводиться полковые священники. Они не должны быть пожарными, которые тушат пожар. Священник должны быть тем человеком, который пытается средствами, получаемыми от Бога и Церкви, сделать других людей одухотворенными. В том числе и тех, кто носит военную форму.

- Как вы представляете себе, отец Константин, появление штатного священника в части? Не получится ли так, что он заменит собой упраздненную должность политрука, отношение к которому у многих солдат весьма неоднозначное?

Вот поэтому я и говорю: если священников вводить ради какой-то конкретной цели, они превратятся в политруков. Армейские священники должны появиться в ее структуре на законном основании. Их появление должно быть законодательно оформлено, должны быть даны определенные должностные инструкции, введена некая сфера ответственности. Они не просто появятся и станут слоняться по казарме, не зная чем заняться. Нет, все будет продумано - и штатное расписание, и время встречи с личным составом, и тот круг вопросов, которые священники компетентны разрешать. Должны быть хорошенько продуманы все те темы и регламенты, которыми будет руководствоваться священник внутри воинской части. Пока это задача со многими неизвестными, но она решается, и я уверен - будет решена.

- На основе своего многолетнего опыта священнического служения в армии, скажите, пожалуйста, что ценит армия в священнике?

- Прежде всего - искренность. Очень важно не играть никаких ролей перед своей аудиторией, поскольку любая игра, любая малейшая искусственность сразу чувствуется слушателями, и такое поведение отталкивает. Солдаты хотят видеть перед собой человека, который искренно верит в то, что говорит. Духовная жизнь, о которой он рассказывает, должна быть в нем самом. Если будет обратное, его слова станут бессмысленны, они потеряют свою цену.

Также батюшка должен уметь тактично, умело, не навязывая, преподать воинам слово Божие, передать им христианскую любовь к Господу и ближнему. Нужно быть примером для них. Ко всему прочему внешний облик священника - его подрясник, крест, тот многовековой авторитет Церкви... уже это само по себе это проповедь, которая воздействует на военнослужащего, оказывает на него доброе влияние. Поэтому надо быть самим собой и нести добро и слово Божие ненавязчиво, не призывать сразу же людей далеких от Церкви, необразованных в духовной сфере к высокому богословию. Порой требуется всего лишь оказать человеческое внимание, сочувствие, сопереживание, а потом уже приоткрывать красоту духовной жизни. Если воин ее увидит, он обязательно ею пленится и захочет жить христианской жизнью.

Существует весьма распространенное мнение, что Православная Церковь в России, не считаясь с мнением большинства, настойчиво проникает во все государственные сферы деятельности. Подготовка к введению института военного духовенства - тому пример. Что можно возразить на такое утверждение?

Существование такого мнения напрямую зависит от кругозора тех людей, которые высказывают его. Стоит поездить по миру, и видится нечто другое. Есть государства атеистические или плюралистические в отношении к религии, но, тем не менее, там введены полковые священники. США тому пример. Мне довелось бывать в Южной Корее. Так вот, если ты там неверующий - ты уже неполноценный гражданин. В каждой военной части поставлен христианский храм: хоть и протестантский, но все-таки храм. Довелось быть на крещении одновременно трех тысяч солдат. И это был не какой-то показательный момент, а всего лишь повседневная жизнь. Одним словом, общество христианизируется, и христианство настолько плотно входит во все сферы жизни - в науку, медицину, образование, военное дело, - что мы в этом отношении слабо и вяло плетемся где-то позади. Сужу так, вглядываясь в жизнь нашей страны и в жизнь тех стран, на которые те люди, которые не приемлют духовного, чаще всего и ориентируются. Они просто не ведают этой сферы, поскольку у них очень узкий кругозор. "Человек, - говорил Иоанн Златоуст, - может быть неверующим только по двум причинам: либо он человек ограниченный, либо человек очень грешный". Чтобы принять веру, и тому и другому нужно измениться, а это очень болезненный процесс для человеческой души. Поэтому те, кто противятся воцерковлению современного общества - мы, дескать, живем в стране, где Церковь отделена от государства, - очень ограниченные люди. Либо они не знают, что происходит в мире, либо эта трагическая ситуация в нашей современной жизни, в которой слишком много неполадок, их удовлетворяет из каких-то личных меркантильных целей.

- А что вы можете сказать об отношении общества к армии?

- В мире нет ни одного государства, которое смогло бы существовать без армии. Нет такой страны, которая считала бы, что может жить без защиты своих границ, без войск, которые являются гарантом политической стабильности внутри страны, тех войск, которые могут отразить внешнюю агрессию. Нет в мире ни одной страны, которая не имела бы хоть даже самую отсталую армию.

Вопрос об отношении общества к армии показывает, насколько наше общество здорово или насколько оно болезненно. Сейчас мы совершаем преступление пред нашими предками, которые собирали наши земли и, поливая их кровью, передавали нам всем то, что мы сейчас и наследуем. Мы должны полученное сохранить и предать своим потомкам. И армия является гарантом этого сохранения. Россия столько воевала в течение всей своей истории... И поэтому то, что мы сейчас шестьдесят лет живем относительно мирно, уже настоящее чудо. Сколько оно еще продлится - неведомо. Но уметь свою страну защищать и отстаивать, если потребуется, должны все здоровые силы общества и, конечно, все мужское население. Если армия больна, общество должно помочь эти болезни вылечить, а не добивать лежачего.
- О каких болезнях вы говорите?

- Болезни современной российской армии следующие: призываются в армию, как правило, люди без образования, из социальных низов. Говоря об этом, я имею в виду рядовой состав. Вследствие этого - армия, в основном, представляет собой низкообразованный, малокультурный, грубый и жестокий контингент. Одним из результатов всего перечисленного и стало явление дедовщины.

Офицеры социально не обеспечены - ни жильем, ни зарплатами. Не секрет, что у наших военнослужащих самые низкие зарплаты в мире. Но как бы не относилось к нашим воинам государство в годы перестройки, в девяностые годы, ставшие для армии чрезвычайно тяжелыми, когда месяцами не было денежного довольствия, при всем том не было ни одного срыва боевого дежурства, не один пост не был покинут. Никакая армия мира не выдержала бы того, что выдержала наша при таком к ней отношении. И то, что сейчас происходит, понятно: ей больно, у нее есть какие-то проблемы, есть раны. Но на раны надо наложить пластырь, а ей пытаются туда соли насыпать. Будто стараются спровоцировать ее быстрейшее разложение и разрушение.

- Ввиду такого отношения государства к армии, резонно каждому солдату задуматься: ради чего служить, во имя чего жертвовать собой, за что умирать? Вам, наверное, приходилось слышать такие вопросы?

- Да, действительно, такого рода вопросов было очень много. Но есть такая пословица: где родился, там и пригодился. И если нас Господь призвал к временной жизни в этой стране, то человек, который в ней возрос, начинает ее любить - свой дворик, березку, друзей, с которыми учился, с которыми в войну играл, с которыми постигал мир. И вот этот микромир становится самоценным для человека: если он нуждается в защите, эта защита должна быть явлена: сначала ради памяти тех, кто собрал эту землю, а уж потом просто ради любви к ней. Ведь наша Россия - богатейшая страна: историей, святынями и материальными ресурсами... И поэтому, наследуя это богатство, повторяюсь, мы должны уметь его защитить. И тут уже неважно: есть зарплата или нет зарплаты, хорошо ли к тебе относятся обыватели или тебя презирают. Если ты любишь - то ты уже несешь какую-то ответственность за будущее этой земли, за целостность, за те традиции, за тот лад, за то мироощущение, которое свойственно нам. Если мы живем в России, если мы русские люди, следовательно, мы воспринимаем то, чем богата Россия, а это не только недра и территории, это, прежде всего, ее культура, ее одухотворенность. Все требуется защищать и отстаивать даже тогда, когда вокруг для этого неблагоприятные условия. Это и есть главная мотивация в служении. А дальше история рассудит.

- Неоднократно высказывались мнения, что государству надо ликвидировать армию: раз в ней совершается столько преступлений, то зачем она нужна. Как относиться к таким высказываниям?

- Наше общество очень разное... Если кто-то громче всех кричит, это еще не значит, что он выражает мнение всех. Есть люди воспитанные, которые не умеют кричать. Да, общество едино во мнении, что необходимо пресечь преступления, - это мнение любого здравомыслящего человека. Но то, что армию надо распустить или пригласить другую армию к себе на службу - например американскую, - такие взгляды могут быть только или у оголтелых хамов, или у людей, которые имеют финансовые средства сделать свое мнение очень громким и доступным. Но это не мнение общества в целом.

А что касается преступлений в армии, то решать эту проблему через ликвидацию, по крайней мере, глупо. В нашем государстве совершается множество противозаконных действий - нам что же, государство в таком случае прикажете ликвидировать?

- Отец Константин, почему современный юноша так не хочет служить в армии? Один ли страх дедовщины заставляет его прятаться от призывной комиссии?

- Мне кажется, тут дело не только в страхе. У современного юноши с детства нет того глубокого патриотического воспитания, а соответственно, нет того сильного чувства, что мы - наследники своей земли. Если мы отчуждены от своей земли, если мы чувствуем, что мы не хозяева на ней, чувству ответственности за сохранность нашей же Родины взяться неоткуда. В Арабских Эмиратах человек только рождается, а на него уже открывается счет в банке и копятся средства на его имя, потому что он родился на этой земле, и ее недра - часть его богатства. Мы живем в стране, которая намного богаче любых эмиратов или любой другой страны, но мы отчуждены от этого богатства, так уж исторически получилось. Мы не чувствуем причастности к своей стране: свой дом, свой особняк, свою квартиру готовы защищать, а от страны мы отчуждены, поэтому и возникает отсутствие той мотивации, о которой я говорил выше. Не воспринимают ее также и те люди, у которых отсутствует какая-либо одухотворенность. По-мещански рассуждая, естественно что возникает масса возражений против защиты Отечества: "А зачем я пойду, разве мне это надо - лишения, издевательства... Еще пошлют куда-нибудь, пристрелят, голову отрежут... А с какой стати? Я этого не хочу!". Нет понимания ответственности за свою страну, и это, к сожалению, в государстве не воспитывается сверху донизу. И как результат отсутствия такого воспитания, ребята при наступлении призывного возраста пытаются "отмазаться" от служения в армии.

- Учитывая, что аудитория наших читателей довольно широкая, мы можем предположить, что ваше интервью будет читать молодой человек, который не горит желанием служить в Вооруженных силах. Какие слова могли бы, если и не пробудить в нем это желание, то, хотя бы, заставить задуматься?

- Я просто поделюсь своими мыслями на этот счет. Думаю, что если человек читает Достоевского, он принимает тот мир переживаний, которым живут герои Достоевского, и человек, безусловно, приобщается к той духовности, которая отучает его издеваться над кем-то другим. Прежде всего, духовность заставит его увидеть в другом человеке личность. Если человек станет одухотворенным, то он ко многим явлениям в жизни станет относиться, как к Промыслу Божьему, и если ему суждено служить в армии, он не будет от этого уклоняться, отворачиваться. Службу в армии он будет рассматривать как явную волю Божию о нем.

Когда меня призывали из аспирантуры в армию, я поначалу был очень расстроен: рушилась моя работа, будущее, рассчитанное на несколько лет вперед, разваливалось на глазах, было ощущение краха. Но, тем не менее, я отдал все книги в библиотеку, доделал необходимые дела, собрал друзей на прощальный вечер. Внутреннее состояние было очень печальное. Но когда я приехал в Смоленск, куда меня обязал явиться военкомат, я зашел в кафедральный храм, помолился перед Смоленской иконой Божией Матери, как умел тогда, не будучи крещеным, - и настроение мое резко изменилось: стало легко и радостно на душе. Придя в штаб, я сказал: "Хочу летать, но не летчик, зато окончил военную кафедру с отличием, мог бы быть бортинженером". Рассказал еще о своих научных заслугах, и меня направили на КТС-15 (комплексный тренажер систем, на котором будущие летчики отрабатывают тактику полета), сказав: "Ты и летать научишься, и других будешь учить летать".

Я вспоминаю два года службы в армии как время очень для себя содержательное, потому что приобрел много друзей, познал армию, научился летать на ТУ-22М2, потом на ТУ-22М3. Все это мне позволяет относиться к армии как к чему очень родному и близкому. Я увидел в ней очень много доброго и уж точно не злого. Во время службы я крестился и тогда же обрел духовника. И вообще, армия повернула мою жизнь так, что уже священником мне пришлось стоять у истоков окормления армии Церковью. И сейчас окормляю, как могу и Вооруженные силы вообще, и Дальнюю авиацию в частности. Кстати, в Дальней авиации в каждом гарнизоне уже построен или строится храм, а священники собираются на подведение итогов наравне с командирами дивизий и полков.

Главное - видеть во всем Промысл Божий. И служба в армии, если она предстоит кому-то, - это тоже Божия забота о человеке. Как бы тяжело в армии не было, все равно это замечательная школа жизни. В любой армии есть лишения, даже в самой комфортной, где утром можно попить кофе, а вечером пиво. Но через лишения человек зреет и мужает. В армии можно приобрести для себя очень много ценного, особенно пока молод, пока крепок, пока восприимчив ко всему духовному и душевному. Поэтому слова Господа "ищите прежде всего Царствия Божия, а остальное все приложится вам", обращенные ко всем людям, я приложу и к призывникам: ищите прежде всего Господа, правды Его, тогда и служба в армии будет для вас очередной ступенькой, приближающей вас к Его Царствию.

- Все это вы сказали, обращаясь, прежде всего, к православному, к духовному человеку. А если человек не воцерковлен, если все слова о вере для него ничего не значат? Что тогда?

- Если человек не духовен, тогда государство должно иметь какие-то рычаги, суметь заинтересовать его образами героических поступков наших предков в предыдущих войнах. Примеры должны выбираться те, в которых бы поощрялся человек мужественный, желающий состояться как воин. Конечно, вопрос о том, кто духовен, а кто не духовен, сложен. Не нам судить об этом. Нельзя требовать от человека, чтобы он был духовен, особенно в армейской среде, если он таковым не стал на сегодняшний момент. Можно помочь ему придти к духовности, если он сам к этому расположен. Если он не духовен, тогда в армии должны быть созданы условия для человеческого служения, чтобы воин чувствовал себя человеком, уважаемым обществом, востребованным им, чтобы общество не стеснялось его благодарить за то жертвенное служение, которым он занят. Но это экономические рычаги, поощрительные, они по своей природе непрочны. Если общество духовно и духовная мотивация полагается в основу воинского служения, тогда все проблемы решаются естественным образом. Все остальные обстоятельства требуют особых усилий со стороны государства, самой армии, но и того человека, который в ней, будучи недуховным, служит.

Беседовал Сергей Архипов

http://www.pravoslavie.ru/guest/060725102320

– Отец Константин, скажите, пожалуйста, какие обязанности на вас возложены в данный момент?

– Сейчас я заведую сектором Военно-воздушных сил Синодального отдела Московского Патриархата по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными учреждениями. Это моя основная стезя, ранее я занимался духовным образованием и просвещением в армии, и поэтому моей второй обязанностью является преподавание в Богословском институте, в центре по подготовке военнослужащих, где действующие офицеры получают духовное образование.

– Известно, что вам пришлось быть у истоков взаимодействия Церкви и армии. Расскажите об этом периоде вашей жизни.

– Действительно, мне довелось начинать эту деятельность вместе с протоиереем Феодором Соколовым, трагически погибшем шесть лет тому назад. А с начала 1990-х годов, он и я – священник храма, настоятелем которого являлся отец Федор, были призваны к этому служению. К тому же, я офицер запаса, а в то время это была редкость – недавний офицер становится священником. Я служил в Военно-воздушных силах, в Дальней авиации, хотя это была не моя основная профессия, – на службу я был призван из аспирантуры. В аспирантуре я писал работу по проблемам сверхтекучего гелия и параллельно учился на мехмате Московского государственного университета, получая второе образование. Неожиданно был призван в Вооруженные силы как офицер запаса. Прослужил два года и вернулся к своей науке – физике низких температур и доучился на мехмате.

Когда я принял благодать крещения, служа в Вооруженных силах, недавно почивший архимандрит Иоанн (Крестьянкин) благословил меня закончить и аспирантуру, и мехмат, а также, продолжая службу в армии, готовиться к служению священническому. Как только я закончил и то и другое, начался неприятный период в жизни страны, когда наука перестала быть востребованной – закрывались факультеты, научные группы расформировывались…

Я служил певчим, звонарем, алтарником… Потом отец Феодор Соколов пригласил меня к себе в храм в Тушино, где в 1992 году я был рукоположен в сан диакона, а спустя полгода – в священники. Уже тогда отец Феодор активно привлекал меня к взаимодействию с армейскими структурами – он имел непосредственное благословение Святейшего Патриарха заниматься этой деятельностью. И с начала 1990-х годов мы с ним вместе и по отдельности посещали гарнизоны, военные академии, организовывали обучение офицеров в Центре подготовки военнослужащих… К этой работе были подключены и другие священники. Со временем сформировался Координационный комитет по взаимодействию Церкви и армии, который находился при ОВЦС. А в 1995 году был создан Синодальный отдел по взаимодействию с Вооруженными силами. Его председателем назначили епископа Красногорского Савву. Мы с отцом Феодором стали его заместителями: отец Феодор по общим вопросам, я по вопросам образования. А то, что я сам вышел от науки и при этом имел двухлетний опыт служения в военной авиации – это все позволяло мне не бояться ни научной, ни военной аудиторий.

– Время, о котором вы рассказываете, – период глобальных перемен в стране. Менялась не только страна, менялись люди. Как все это отразилось на вашей пастырской работе с военными?

– В то время в обществе был духовный вакуум, в нем происходили титанические изменения, базовая идеология рушилась. В результате, люди оказались в смятении, стали искать себе жизненную опору, потому что рухнула основа государства, и не просто основа, а идеология, существовавшая семьдесят лет. Стала меняться мотивация в служении, само собой родился вопрос: ради чего служить в армии? Служить ради зарплаты? Но зарплата есть, и даже более существенная, в таких местах, где и жизнью не придется рисковать. Всюду были душевные и духовные искания. До наступления этих перемен Церковь находилась в определенном гетто и была неизвестна обществу, а все неизвестное всегда привлекательно. В конце концов, на тот период времени всем было просто интересно увидеть живого священника. А если он еще и из своих – из офицеров, из ученых, то это было еще интереснее и привлекательнее.

В общем, никакой искусственности или надуманности в моих отношениях с офицерами не было. Я просто приходил и говорил примерно следующее: «Если вам интересны вопросы духовности, то я, как могу, отвечу на все ваши вопросы, исходя из своего духовного опыта, пусть он и небольшой. Я пришел к вам как брат. Для меня дорого то, что я хочу вам рассказать. Может быть, и для кого-то из вас это станет дорого, если вы захотите к этому прикоснуться». Оттого, что у меня были эти искренние переживания и профессиональный мир, которым я раньше жил, был близок этим людям, они довольно доверительно относились к тому, что я рассказывал, и сами начинали тянуться к духовности.

– Видеть плоды собственного труда – счастье для человека. Для священника, наверное, особенно. Часто ли приходилось вам наблюдать плоды вашей проповеди среди военных?

– Не скрою, многие солдаты стали воцерковленными людьми. Но акцент моей деятельности все-таки падает на офицерский состав. Я думаю, что если офицеры становятся верующими, атмосфера в части сразу меняется – верующими становятся и солдаты. А что касается вашего вопроса, на него ответить затруднительно, поскольку за короткий период общения трудно сказать, насколько воцерковился человек, насколько сильное действие на него произвела твоя работа. Вот если ты живешь с ним плечом к плечу, это сразу становится видно. Когда священник посещает таких людей, он отчасти становится евангельским сеятелем – бросает зерно веры. Вопросы о вере задаются глубокие: или те, что мучают человека, что он вынашивал долгое время, или по поводу того, что из рассказанного больше всего его поразило. Но, как правило, действия собственных слов священник не видит. Чтобы увидеть, с человеком надо прожить определенное время. Как только такой человек станет прихожанином определенного храма, начнет исповедываться, тогда становится видно, есть ли у него духовный рост. Но то, что многие офицеры в результате проповеди священников в армии, стали людьми воцерковленными и верующими, это факт. Многие – это не десятки, а сотни людей. Не только младшие офицеры, но и многие генералы становятся глубоко верующими людьми, начинают исповедываться, причащаться…

– Отец Константин, скажите, пожалуйста, что больше всего интересовало офицеров в беседах с вами? Какие вопросы вы чаще всего слышали от них?

– Во-первых, начиная с самого основного вопроса: что такое духовная жизнь, для чего она, чем живет Церковь, по каким принципам она построена, какие в ней таинства, как связаны традиции с канонами Церкви, что канонично, а что нет, что является суеверием, а что не является? Ну и, во-вторых, более практические вопросы: как себя вести в Церкви, когда у кого день ангела и кто его небесный покровитель? Спектр вопросов очень широкий. Им интересно было все, что связано с Церковью. Кто-то задавал очень серьезные богословские вопросы, вплоть до того, как определить бытие Божие, как доказать, что Бог есть. От фундаментальных вопросов веры до вопросов обрядовой стороны – все приходилось слышать от военных.

– Как известно, сейчас на государственном уровне обсуждается вопрос о введении в армии института священников. Как вы думаете, отец Константин, способна ли Русская Православная Церковь дать необходимое количество пастырей для окормления военных?

– Ну, во-первых, уже дала, поскольку сейчас много священников безвозмездно трудится на этой ниве, без каких-либо специальных для этого условий. Безусловно, священники востребованы военным обществом, поскольку сейчас армия находится в экстремальных условиях и чрезвычайно нуждается в окормлении, которое Церковь может дать. На самом деле, Церковь может дать и дает человеку то, что ему потребно. В том смысле, что она помогает человеку определиться, ради чего он живет, какой смысл в его жизни, что является мотивацией его поступков, мотивацией его работы, особенно в связи с тем, что эта работа часто связана с риском для жизни. Если эти вопросы не разрешены, то человек в момент испытаний не становится твердым, уверенным в правильности своего поступка и результат оказывается плачевным: лучшая, наиболее подготовленная армия в мире становится порой неорганизованной, неуверенной в себе, разлагающейся и неспособной справиться со своими обязанностями.

– За последние полгода в обществе участилось обсуждение тем, вызванных дедовщиной в армии. Если Русская Церковь настроена тесно соприкоснуться с жизнью Российской армии, в обсуждение этого вопроса становится включенным и она. На ваш взгляд, могут ли православные священники способствовать устранению этой проблемы?

– Дедовщина в армии была и раньше, и не только у нас. Во всех армиях мира она есть. Это реалии современного общества. Прискорбно, но факт. Но она не была знакома нашей армии ни в пятидесятые, ни в шестидесятые годы прошлого века, поскольку общество тогда было совершенно другое – нравственно более чистое, чем сегодняшнее. Во многом, дедовщина – это следствие тех ударов, которые были нанесены нашей армии в последнее время: политика по ее сокращению, по уничтожению ее потенциала, по мобилизации… Безразличие государства к нуждам армии сказалось и на внутренней обстановке внутри нее самой.

У меня насчет дедовщины есть такой пример. Допустим, поставлена задача: отучить человека от вредной привычки ковыряния в носу. Чтобы он так не делал, его надо воспитать – сделать культурным человеком. Если он станет культурным, то, как следствие, не сможет так поступать в силу своей воспитанности. Но можно пойти и другим путем, более быстрым – отрубить ему руки. Тогда он тоже бросит эту вредную привычку за неимением возможности. Так же может решаться и вопрос дедовщины. Можно ввести какие-то жесткие полицейские меры, которые, может быть, хоть и ненадолго, но приостановят распространение дедовщины. Но не ради этого должно быть введено полковое священство в армейские структуры. Оно должно там быть для того, чтобы сделать людей нравственными и одухотворенными. Если человек одухотворен, он никогда не будет жесток, не будет упиваться своей сержантской властью, не будет испытывать удовольствие от страданий другого человека. И, как следствие его одухотворенности, будет меняться и микроклимат там, где он будет находиться – казарма это или даже целая воинская часть. Но, повторяю, не ради этого должны вводиться полковые священники. Они не должны быть пожарными, которые тушат пожар. Священник должны быть тем человеком, который пытается средствами, получаемыми от Бога и Церкви, сделать других людей одухотворенными. В том числе и тех, кто носит военную форму.

– Как вы представляете себе, отец Константин, появление штатного священника в части? Не получится ли так, что он заменит собой упраздненную должность политрука, отношение к которому у многих солдат весьма неоднозначное?

– Вот поэтому я и говорю: если священников вводить ради какой-то конкретной цели, они превратятся в политруков. Армейские священники должны появиться в ее структуре на законном основании. Их появление должно быть законодательно оформлено, должны быть даны определенные должностные инструкции, введена некая сфера ответственности. Они не просто появятся и станут слоняться по казарме, не зная чем заняться. Нет, все будет продумано – и штатное расписание, и время встречи с личным составом, и тот круг вопросов, которые священники компетентны разрешать. Должны быть хорошенько продуманы все те темы и регламенты, которыми будет руководствоваться священник внутри воинской части. Пока это задача со многими неизвестными, но она решается, и я уверен – будет решена.

– На основе своего многолетнего опыта священнического служения в армии, скажите, пожалуйста, что ценит армия в священнике?

– Прежде всего – искренность. Очень важно не играть никаких ролей перед своей аудиторией, поскольку любая игра, любая малейшая искусственность сразу чувствуется слушателями, и такое поведение отталкивает. Солдаты хотят видеть перед собой человека, который искренно верит в то, что говорит. Духовная жизнь, о которой он рассказывает, должна быть в нем самом. Если будет обратное, его слова станут бессмысленны, они потеряют свою цену.

Также батюшка должен уметь тактично, умело, не навязывая, преподать воинам слово Божие, передать им христианскую любовь к Господу и ближнему. Нужно быть примером для них. Ко всему прочему внешний облик священника – его подрясник, крест, тот многовековой авторитет Церкви… уже это само по себе это проповедь, которая воздействует на военнослужащего, оказывает на него доброе влияние. Поэтому надо быть самим собой и нести добро и слово Божие ненавязчиво, не призывать сразу же людей далеких от Церкви, необразованных в духовной сфере к высокому богословию. Порой требуется всего лишь оказать человеческое внимание, сочувствие, сопереживание, а потом уже приоткрывать красоту духовной жизни. Если воин ее увидит, он обязательно ею пленится и захочет жить христианской жизнью.

– Существует весьма распространенное мнение, что Православная Церковь в России, не считаясь с мнением большинства, настойчиво проникает во все государственные сферы деятельности. Подготовка к введению института военного духовенства – тому пример. Что можно возразить на такое утверждение?

– Существование такого мнения напрямую зависит от кругозора тех людей, которые высказывают его. Стоит поездить по миру, и видится нечто другое. Есть государства атеистические или плюралистические в отношении к религии, но, тем не менее, там введены полковые священники. США тому пример. Мне довелось бывать в Южной Корее. Так вот, если ты там неверующий – ты уже неполноценный гражданин. В каждой военной части поставлен христианский храм: хоть и протестантский, но все-таки храм. Довелось быть на крещении одновременно трех тысяч солдат. И это был не какой-то показательный момент, а всего лишь повседневная жизнь. Одним словом, общество христианизируется, и христианство настолько плотно входит во все сферы жизни – в науку, медицину, образование, военное дело, – что мы в этом отношении слабо и вяло плетемся где-то позади. Сужу так, вглядываясь в жизнь нашей страны и в жизнь тех стран, на которые те люди, которые не приемлют духовного, чаще всего и ориентируются. Они просто не ведают этой сферы, поскольку у них очень узкий кругозор. «Человек, – говорил Иоанн Златоуст, – может быть неверующим только по двум причинам: либо он человек ограниченный, либо человек очень грешный». Чтобы принять веру, и тому и другому нужно измениться, а это очень болезненный процесс для человеческой души. Поэтому те, кто противятся воцерковлению современного общества – мы, дескать, живем в стране, где Церковь отделена от государства, – очень ограниченные люди. Либо они не знают, что происходит в мире, либо эта трагическая ситуация в нашей современной жизни, в которой слишком много неполадок, их удовлетворяет из каких-то личных меркантильных целей.

– А что вы можете сказать об отношении общества к армии?

– В мире нет ни одного государства, которое смогло бы существовать без армии. Нет такой страны, которая считала бы, что может жить без защиты своих границ, без войск, которые являются гарантом политической стабильности внутри страны, тех войск, которые могут отразить внешнюю агрессию. Нет в мире ни одной страны, которая не имела бы хоть даже самую отсталую армию.

Вопрос об отношении общества к армии показывает, насколько наше общество здорово или насколько оно болезненно. Сейчас мы совершаем преступление пред нашими предками, которые собирали наши земли и, поливая их кровью, передавали нам всем то, что мы сейчас и наследуем. Мы должны полученное сохранить и предать своим потомкам. И армия является гарантом этого сохранения. Россия столько воевала в течение всей своей истории… И поэтому то, что мы сейчас шестьдесят лет живем относительно мирно, уже настоящее чудо. Сколько оно еще продлится – неведомо. Но уметь свою страну защищать и отстаивать, если потребуется, должны все здоровые силы общества и, конечно, все мужское население. Если армия больна, общество должно помочь эти болезни вылечить, а не добивать лежачего.

– О каких болезнях вы говорите?

– Болезни современной российской армии следующие: призываются в армию, как правило, люди без образования, из социальных низов. Говоря об этом, я имею в виду рядовой состав. Вследствие этого – армия, в основном, представляет собой низкообразованный, малокультурный, грубый и жестокий контингент. Одним из результатов всего перечисленного и стало явление дедовщины.

Офицеры социально не обеспечены – ни жильем, ни зарплатами. Не секрет, что у наших военнослужащих самые низкие зарплаты в мире. Но как бы не относилось к нашим воинам государство в годы перестройки, в девяностые годы, ставшие для армии чрезвычайно тяжелыми, когда месяцами не было денежного довольствия, при всем том не было ни одного срыва боевого дежурства, не один пост не был покинут. Никакая армия мира не выдержала бы того, что выдержала наша при таком к ней отношении. И то, что сейчас происходит, понятно: ей больно, у нее есть какие-то проблемы, есть раны. Но на раны надо наложить пластырь, а ей пытаются туда соли насыпать. Будто стараются спровоцировать ее быстрейшее разложение и разрушение.

– Ввиду такого отношения государства к армии, резонно каждому солдату задуматься: ради чего служить, во имя чего жертвовать собой, за что умирать? Вам, наверное, приходилось слышать такие вопросы?

– Неоднократно высказывались мнения, что государству надо ликвидировать армию: раз в ней совершается столько преступлений, то зачем она нужна. Как относиться к таким высказываниям?

– Наше общество очень разное… Если кто-то громче всех кричит, это еще не значит, что он выражает мнение всех. Есть люди воспитанные, которые не умеют кричать. Да, общество едино во мнении, что необходимо пресечь преступления, – это мнение любого здравомыслящего человека. Но то, что армию надо распустить или пригласить другую армию к себе на службу – например американскую, – такие взгляды могут быть только или у оголтелых хамов, или у людей, которые имеют финансовые средства сделать свое мнение очень громким и доступным. Но это не мнение общества в целом.

А что касается преступлений в армии, то решать эту проблему через ликвидацию, по крайней мере, глупо. В нашем государстве совершается множество противозаконных действий – нам что же, государство в таком случае прикажете ликвидировать?

– Отец Константин, почему современный юноша так не хочет служить в армии? Один ли страх дедовщины заставляет его прятаться от призывной комиссии?

– Учитывая, что аудитория наших читателей довольно широкая, мы можем предположить, что ваше интервью будет читать молодой человек, который не горит желанием служить в Вооруженных силах. Какие слова могли бы, если и не пробудить в нем это желание, то, хотя бы, заставить задуматься?

– Я просто поделюсь своими мыслями на этот счет. Думаю, что если человек читает Достоевского, он принимает тот мир переживаний, которым живут герои Достоевского, и человек, безусловно, приобщается к той духовности, которая отучает его издеваться над кем-то другим. Прежде всего, духовность заставит его увидеть в другом человеке личность. Если человек станет одухотворенным, то он ко многим явлениям в жизни станет относиться, как к Промыслу Божьему, и если ему суждено служить в армии, он не будет от этого уклоняться, отворачиваться. Службу в армии он будет рассматривать как явную волю Божию о нем.

Когда меня призывали из аспирантуры в армию, я поначалу был очень расстроен: рушилась моя работа, будущее, рассчитанное на несколько лет вперед, разваливалось на глазах, было ощущение краха. Но, тем не менее, я отдал все книги в библиотеку, доделал необходимые дела, собрал друзей на прощальный вечер. Внутреннее состояние было очень печальное. Но когда я приехал в Смоленск, куда меня обязал явиться военкомат, я зашел в кафедральный храм, помолился перед Смоленской иконой Божией Матери, как умел тогда, не будучи крещеным, – и настроение мое резко изменилось: стало легко и радостно на душе. Придя в штаб, я сказал: «Хочу летать, но не летчик, зато окончил военную кафедру с отличием, мог бы быть бортинженером». Рассказал еще о своих научных заслугах, и меня направили на КТС-15 (комплексный тренажер систем, на котором будущие летчики отрабатывают тактику полета), сказав: «Ты и летать научишься, и других будешь учить летать».

Я вспоминаю два года службы в армии как время очень для себя содержательное, потому что приобрел много друзей, познал армию, научился летать на ТУ-22М2, потом на ТУ-22М3. Все это мне позволяет относиться к армии как к чему очень родному и близкому. Я увидел в ней очень много доброго и уж точно не злого. Во время службы я крестился и тогда же обрел духовника. И вообще, армия повернула мою жизнь так, что уже священником мне пришлось стоять у истоков окормления армии Церковью. И сейчас окормляю, как могу и Вооруженные силы вообще, и Дальнюю авиацию в частности. Кстати, в Дальней авиации в каждом гарнизоне уже построен или строится храм, а священники собираются на подведение итогов наравне с командирами дивизий и полков.

Главное – видеть во всем Промысл Божий. И служба в армии, если она предстоит кому-то, – это тоже Божия забота о человеке. Как бы тяжело в армии не было, все равно это замечательная школа жизни. В любой армии есть лишения, даже в самой комфортной, где утром можно попить кофе, а вечером пиво. Но через лишения человек зреет и мужает. В армии можно приобрести для себя очень много ценного, особенно пока молод, пока крепок, пока восприимчив ко всему духовному и душевному. Поэтому слова Господа «ищите прежде всего Царствия Божия, а остальное все приложится вам», обращенные ко всем людям, я приложу и к призывникам: ищите прежде всего Господа, правды Его, тогда и служба в армии будет для вас очередной ступенькой, приближающей вас к Его Царствию.

– Все это вы сказали, обращаясь, прежде всего, к православному, к духовному человеку. А если человек не воцерковлен, если все слова о вере для него ничего не значат? Что тогда?

– Если человек не духовен, тогда государство должно иметь какие-то рычаги, суметь заинтересовать его образами героических поступков наших предков в предыдущих войнах. Примеры должны выбираться те, в которых бы поощрялся человек мужественный, желающий состояться как воин. Конечно, вопрос о том, кто духовен, а кто не духовен, сложен. Не нам судить об этом. Нельзя требовать от человека, чтобы он был духовен, особенно в армейской среде, если он таковым не стал на сегодняшний момент. Можно помочь ему придти к духовности, если он сам к этому расположен. Если он не духовен, тогда в армии должны быть созданы условия для человеческого служения, чтобы воин чувствовал себя человеком, уважаемым обществом, востребованным им, чтобы общество не стеснялось его благодарить за то жертвенное служение, которым он занят. Но это экономические рычаги, поощрительные, они по своей природе непрочны. Если общество духовно и духовная мотивация полагается в основу воинского служения, тогда все проблемы решаются естественным образом. Все остальные обстоятельства требуют особых усилий со стороны государства, самой армии, но и того человека, который в ней, будучи недуховным, служит.

Отец Константин родился в семье кадрового военного, учился в английской спецшколе на Кутузовском проспекте.

Когда пришло время выбирать институт, детские мечты о том о профессии лётчика забылись, и он, увлёкшись точными науками, поступил в Московский энергетический институт. Впрочем, летать Константину Татаринцеву всё равно довелось. Более того, во время службы в армии жизнь его столкнула с Джохаром Дудаевым, в то время полковником Советской армии.

После окончания вуза, получив специальность инженера-физика, Константин Татаринцев остался работать в институте на кафедре низких температур, а параллельно поступил в аспирантуру мехмата Московского университета.

Но учёбу пришлось прервать в связи с призывом в Вооружённые силы.

Лейтенант Константин Татаринцев попал в 840-й тяжёлый бомбардировочный авиационный полк. «Я попал служить на аэродром, расположенный в местечке Сальцы Новгородской области , - рассказывает отец Константин. - К этому времени у меня в активе уже были достаточно серьёзные научные работы, и в армии я продолжил заниматься наукой, параллельно работая на тренажёрном системном комплексе.. Сначала я сам на нём летать научился, а потом стал помогать осваивать тренажёр другим лётчикам».

Примерно в это же время из Полтавы в дивизию, где служил Татаринцев, был переведён новый комдив, полковник Джохар Дудаев, у которого на тот момент был немалый лётный опыт, но сводился он к управлению устаревающей техникой - самолётами Т9-22 и ТУ-16. Между тем в 840-м полку уже появился относительно новый бомбардировщик Ту-22М2. Естественно, для полковника Дудаева делом престижа было освоить управление этой машиной, а учёба, разумеется, начиналась со знакомства с тренажёром-имитатором.

Стоит заметить, что виртуальный полёт на порядок сложнее настоящего, поскольку при работе на тренажёре у лётчика отсутствуют реальные ощущения. Обычно пилот чувствует, что его ведёт вниз или вверх, и соответственно тянет штурвал на себя или утапливает. На имитаторе этого нет, и все» управление машиной основано на показаниях приборов.

«Когда Дудаев стал сажать самолёт , - рассказывает священник, - то при снижении выпустил закрылки на 40 градусов, в результате чего вертикальная скорость была сильно завышена. Самолет разболтало, и он свалился на крыло» . Резюме раздосадованного комдива было однозначным: тренажёр никуда не годится. Заступаясь за своё детище, лейтенант Татаринцев указал командиру на его ошибки в технике пилотирования, но в ответ услышал лишь короткое: «Молод ты ещё, старший лейтенант, чтобы меня учить». Однако Татаринцев не стушевался и пообещал, что наглядно покажет, какие именно неточности допустил полковник Дудаев.

«Мы запустили тренажёр , - продолжил отец Константин. - Он сел на правую чашу, я - на левую (место командира. - Прим. авт.). Взлетели. Сделали несколько разворотов, после чего Дудаев передал управление мне. Заходя на посадку, я выдержал все необходимые параметры, и самолёт сел мягко и красиво - опытный полковник был потрясён. Честно говоря, я не знаю, как сложились отношения у лётчика Дудаева с настоящим бомбардировщиком Ту-22М2, но наши отношения с ним перешли из разряда служебных в дружеские. После этого случая мы много общались, ходили вместе в столовую. У меня о нём и как о человеке, и как об офицере сложилось очень хорошее впечатление. Что же касается последующих событий, связанных с Дудаевым, то, наверное, попав в высокую политику, он был вынужден играть по чужим правилам» .

В семье Константина Татаринцева никто не имел никакого отношения к религии: мать и брат крестились уже после того, как о. Константин принял сан, а отец не крещён до сих пор. «Никаких революционных моментов - потрясений или трагедий - в моей жизни не было , - говорит священник. - С детства я увлекался историей, особенно отечественной, много читал, думал о религии. Решающий шаг - крещение - был сделан мною в армии, 21 сентября 1986 года.

А через неделю на мою долю выпило испытание: в офицерском общежитии, где я жил в то время, мы раз в неделю меняли постельное бельё. Я отдал старый комплект, получил свежее, и тут выяснилось, что в сданном белье не хватает полотенца. Когда я его принёс, то бабушка-кастелянша протянули мне крестик: «Это вы потеряли?»

Надо сказать, что отношение к верующим в армии в то время было очень негативное. Буквально за три дня до этого случая на общеполковом собрании клеймили позором прапорщика только за то, что он не знал, что жена с тёщей тайно крестили его ребёнка. Я не был кадровым военным, но этот случай мог отразиться на карьере отца, который в то время служил в Генштабе. Но ответить «нет» значило предать Господа. Я не колеблясь взял крест. Несмотря на то что было множество свидетелей, до замполита этот случай не дошёл».

В 1987 году, когда служба подходили к концу, капитану Татаринцеву предложили остаться в армии: сулили неплохую карьеру, место преподавателя в Военно-воздушной академии имени Юрия Гагарина. Но он решил уволиться, окончить аспирантуру и мехмат. Кстати, по разработкам Татаринцева до сих пор ведутся боевые действия.

«Вернувшись домой, я занялся своими делами: сдал кандидатский минимум, окончил университет , - вспоминает отец Константин. - Но параллельно был звонарём в храме Тихвинской Божьей Матери. А через некоторое время отец Фёдор, который там служил, предложил мне готовиться к рукоположению в сан диакона.

После принятия сана я служил в храме Преображения Господня. Сначала было очень тяжело: вроде за спиной два высших образования, ядерное оружие, сверхзвуковые скорости и квантовая физики, но даже молитву прочитать хорошо не получилось...

Когда крестился, рука свинцом наливалась. Но со временем привык. Через полгода стал священником, а в 2004-м году - настоятелем храма Вознесения Господня» .

А вот какую историю хранит семейное предание семьи Татаринцевых.

В начале 60-х годов отец Константина Татаринцева, капитан регулярной армии, получил приказ перевести боеголовки ракет класса «земля- воздух» из здания храма Преображения Господня в новый, недавно построенный склад, после чего находящуюся в аварийном состоянии церковь необходимо было взорвать.

С вывозом никаких проблем не возникло, но когда капитан приступил ко второй части задания, у него защемило сердце, и неверующий советский офицер отказался выполнять приказ. Он обратился к вышестоящему начальству с просьбой не уничтожать это здание. Впрочем, написание рапортов не возымело никакого воздействия.

Помогла хорошая знакомая семьи, родственница маршала Батицкого Глафира Михайловна, котораяустроила встречу капитана Татаринцева с главнокомандующим войск ПВО. В результате церковь была спасена.

Спустя много лет, осенью 1992 года, полковник Генштаба Татаринцев, проезжая по Новорижскому шоссе, похвастался супруге: «Вон видишь тот храм? я лет тридцать назад спас его от уничтожения». «А ты знаешь„ что теперь там твой сын служит?» - ответила супруга. Ошарашены были оба: отец атеист до этого момента не интересовался церковью, куда поступил его сын.

Рассказывать о милом моему сердцу священнике, протоиерее Феодоре Соколове, значит делиться воспоминаниями о самых светлых днях моей жизни, делиться сокровенными мыслями, чувствами, переживаниями, рожденными от встречи с ним. Перебирая в памяти эпизоды, во множестве всплывающие при виде нашего храма, который мы вместе с ним восстанавливали, или рассматривая фотографии, запечатлевшие моменты нашего совместного служения, я понял, что все их записать просто невозможно, поэтому ограничил себя наиболее яркими впечатлениями.

В конце 80-х начале 90-х годов в Москве часто проходили встречи, конференции православной молодежи. В некоторых из них и мне довелось участвовать. На одном из таких форумов, проходившем в МГУ, я впервые встретил отца Феодора. Это было в пасхальные дни. Батюшка, имевший уже шестерых детей, вел там секцию "Православная семья". Я, в то время готовившийся к венчанию, очень интересовался духовными аспектами семейной жизни и пошел именно на эту секцию. На пленарном заседании отец Феодор выступил с речью, поразившей меня глубиной и простотой изложения мысли. Он говорил о христианской любви супругов к Богу и друг ко другу, которая зиждется на взаимной жертвенности. "Если это положено в основу семьи, то любовь будет только укрепляться и возрастать, а не умаляться, превращаясь в привычку и обыденность", - запомнились мне его слова. В конце работы форума участники смогли сказать несколько слов и на иные темы, не связанные прямо с работой секции. Я рассказал о колокольном звоне и пригласил всех желающих поучиться этому делу в Тихвинский храм. Протоиерей Феодор запомнил мое выступление и с тех пор относился ко мне как к хорошо знакомому человеку.

Вскоре я женился. Мы с супругой поселились в Тушино, но продолжали ездить в родной нам храм иконы Тихвинской Божией Матери в Алексеевском, где несколько лет вместе пели на клиросе, а я нес еще послушание звонаря.

Недалеко от нашего дома был храм, вернее, здание, напоминавшее храм, но на его территории никаких признаков жизни не было. Сердце печалилось о такой участи святыни. И вот в храме возобновилось богослужение. В канун одного из праздников моя супруга пошла туда на всенощную. Собираясь причащаться, она попала на исповедь к отцу Феодору. Когда же на другой день она подошла к Чаше, то не успела назвать своего имени, как батюшка в молитве с удивительной теплотой в голосе уже его назвал. Лену просто поразила такая память и внимание, явленные священником.

Как потом оказалось, жили мы с отцом Феодором совсем недалеко друг от друга. Как-то вечером мы вместе с Еленой возвращались с вечерней службы из Тихвинского храма и повстречались с отцом Феодором в троллейбусе. Батюшка в тот поздний час возвращался с треб. Мне к этому времени были сделаны предложения о подготовке к принятию сана дьякона двумя именитыми московскими священниками. Когда отец Феодор об этом узнал, он тут же пригласил нас выйти на остановку раньше и зайти к нему домой. Там состоялся очень серьезный разговор, где я поведал о своем сокровенном желании оставить науку и послужить матери-Церкви. Дав мне высказаться, отец Феодор вдруг предложил мне потрудиться сначала алтарником, а потом, Бог даст, и дьяконом, в том самом храме, мимо которого мы с Леной столько раз проезжали в скорби по поводу его состояния. "Только вот мы строимся, и высоких зарплат у нас долго не будет", - сказал он. Но какое это имело значение, когда так близко и реально было исполнение моей мечты, а внутренняя симпатия и доверие к батюшке склоняли сердце именно к его предложению. Разговор был недолгим, но для меня эпохальным. После него я окончательно решился оставить все свои прежние занятия и идти трудиться в храм, осознавая, что этот путь далек от земного благополучия, и идти по нему можно только ради чувства любви к Господу и ближнему. С 8 января 1992 года я приступил к послушаниям в Тушинском храме.

Первые годы служба в храме шла не каждый день, расписаны были и выходы алтарников. Но я стремился быть на каждой службе и чтобы быстрее постичь устав, и чтобы впитать от отца Феодора те многие богослужебные традиции, которыми он в совершенстве владел и о которых не прочитаешь ни в какой книге. Впитывал я и его принципы отношения к людям. Необыкновенная открытость и коммуникабельность, мудрость и внимательность привлекали к нему людей самых разных возрастов и взглядов, образованности и жизненного опыта. На глазах росла дружная община, рождалась духовно здоровая семья, трудиться в которой было настоящей радостью.

Помимо послушания алтарника мне было поручено быть водителем пожертвованной храму машины "ЛуАз". На ней я возил отца Феодора по храмовым делам и на требы. Она постоянно ломалась, и приходилось все время ее чинить. Как-то в промасленной рабочей одежде я лежал под машиной и ремонтировал её. Поздно вечером, когда уже на территории храма никого не осталось, в ограду церкви вошла средних лет женщина и спросила у меня:

Есть ли кто-нибудь здесь?

Странно, - подумалось мне, - я же вот здесь.

Может, я могу вам чем-нибудь помочь? - спросил я её. Она медленно осмотрела меня с ног до головы и ответила:

Вы? Нет, вы не можете мне помочь... - и пошла по направлению к храму.

Через полчаса, никого не встретив, она вернулась и всё же обратилась ко мне:

Ладно, спрошу у вас. Когда в этом храме крестят младенцев?...

Много было подобных ситуаций, когда к тебе, имеющему два высших образования, относились как к разнорабочему, и приходилось смиряться. Смиряться приходилось с полным отречением от отдыха и семейных забот.

В дни, когда не было служб, мы с отцом Феодором с самого раннего утра до позднего вечера ездили по требам. Однажды моя супруга возмущенно сказала, что дальше так нельзя относиться к семье, и она сама попросит отца Феодора дать мне один выходной в неделю.

Но я ведь все время с батюшкой. Когда у него выходной, тогда и у меня, - возразил я ей. - А если он трудится, как можно отдыхать?

И это её убедило. Наши матушки в этот сложный начальный этап восстановления храма все домашние дела взяли на себя и являли также этим свое жертвенное служение.

Ранним летом 1992 года я прошел епархиальный совет, а хиротония во дьякона у меня состоялась лишь 4 октября того года. За это время было много переживаний, и всегда я чувствовал заботливое участие отца Феодора. Оно проявлялось во внимании, с каким батюшка отнесся к моему естественному волнению ставленника перед рукоположением. Во время проскомидии и литургии он находил возможность прокомментировать важность тех или иных богослужебных особенностей, задать мне вопросы по церковному уставу, дабы укрепить мои знания. Примером для меня было и его отношение к службе. Часто в свободный от своего богослужения день батюшка приходил на клирос и читал канон на утрени. Особенно он любил читать в великопостные дни.

Отпуск тем летом мы с матушкой и нашим первенцем, новорожденным Мишей, как и всегда, провели в глухой деревне в Ивановской глубинке, куда даже телеграмма шла несколько дней, но об этой особенности мы не знали. Каково же было мое удивление, когда мне принесли телеграмму с вызовом в Москву для принятия священного сана с опозданием на 2 дня! Поехал в районный центр звонить отцу Феодору. Что делать?

Ну, что теперь говорить, - ответил он мне, - отдыхай дальше. Приедешь из отпуска, там видно будет.

Потом на Смоленскую икону Божией Матери Святейший Патриарх служил в Новодевичьем монастыре. Меня снова вызывали телеграммой, но получил я ее вечером того дня, когда должна была совершиться хиротония. Я опять отцу Феодору звоню, на этот раз с фермы.

Да, это, конечно, не здорово. Но ничего, не смущайся, - успокаивал он меня.

Уже в сентябре снова была запланирована моя хиротония. В день возвращения Его Святейшества из Чехословакии в Москву 7 сентября мы с отцом Феодором поехали в храм Адриана и Наталии, где должно было быть представление Святейшему и на другой день рукоположение во диакона. Для отца Феодора это был очень дорогой и близкий храм, в нем почетным настоятелем был его отец - митрофорный протоиерей Владимир Соколов. Туда поехала моя матушка Елена с младенчиком на руках, и он поехал, чтобы просто помолиться за меня. Но не смог приехать Его Святейшество.

Так в волнении и ожидании прошли август, сентябрь, начался октябрь. И только 4 октября, на отдание праздника Воздвижения Животворящего Креста Господня, на освящение престола в Новоспасском монастыре состоялась моя дьяконская хиротония. Как же радовался отец Феодор появлению своего диакона в храме!

На первых службах любое мое движение мне казалось неловким; многих нюансов я не знал, и присутствие отца Феодора в эти дни, было для меня очень и очень значимым. Я все время чувствовал его плечо, его дыхание, его заботу, и это придавало мне уверенности, которой так не хватало.

А 13 марта 1993 года в нашем храме во время освящения придела преподобного Сергия Радонежского Святейший Патриарх рукоположил меня в иереи. Отец Феодор попросил, чтобы я не проходил практику в Елоховском соборе, а сразу был оставлен в Тушино, и на следующий день я уже служил литургию в своем родном и любимом храме.

И снова, как в период моего дьяконства, отец Феодор был рядом. В храме вместе со мной было уже три священника, казалось, можно было бы настоятелю и отдохнуть, но батюшка приходил на мои службы, стоял в алтаре и все мне подсказывал. Он очень деликатно делал замечания. Порой, после службы тихонечко перечислит огрехи так, что суть их запомнится навсегда, а чувства неловкости или обиды даже не появится. Сразу суть ошибки выявлялась, и в памяти навсегда закреплялось чинопоследование службы, правильный возглас и т.д. В такие минуты он вел себя не как настоятель с начинающим священником, а как с ровней. Мало этого, он сам иногда просил совета: "Как ты думаешь?... Как ты считаешь?.." Было даже такое: батюшка просил меня делать ему замечания, если я вдруг замечу какую-либо его ошибку. Несколько раз я дерзнул обратить его внимание на определенные неточности, и как же он искренне благодарил меня за это! Вообще на приходе между священнослужителями были самые теплые и братские отношения, невзирая на то, что мы все такие разные. Он воспитывал нас доверием, потерять которое было для нас самым страшным.

У него никогда не было никакого превозношения ни в алтаре, ни в храме, ни в обиходе. Несколько раз мне доводилось слышать от него в разговорах с прихожанами, что он "в храме не главный, а главный в храме Господь".

Надо сказать, отец Феодор имел яркий дар сближаться с людьми, пробуждая в них все самое лучшее. Как отрадно было видеть, что от исповеди к исповеди, которые батюшка проводил, не считаясь со временем, просветлялись лица прихожан. Он был прост в общении и доступен. Со стороны он мог показаться очень строгим, но строг и необыкновенно требователен он был, прежде всего, к себе, а милостив и любвеобилен к другим. Тем, кто знал его ближе, было известно, что на самом деле это не строгость, а огромная любовь. Такая милость изливалась на всех, с кем сводила его судьба!

Я по всем жизненно важным вопросам обращался к отцу Феодору как к духовнику. Волей-неволей, это со временем выстраивает иерархию в человеческих отношениях: с одной стороны, воспитывает в духе уважения, почтительного отношения к учителю, и с другой - закрепляет дистанцию. Отец Феодор во всех смыслах был моим наставником и учителем, что проявлялось в моем воспитании как священника и как христианина вообще. Но между нами никакой дистанции не было. Правда, я всегда обращался к нему на "вы", хотя он всегда говорил мне "ты", и это понятно. Он не за панибратство нарушал дистанцию, это были более высокие дружеские отношения.

Огромным потрясением для меня было то, что о. Феодор, примерно через полгода, стал иногда исповедоваться у меня. Для меня было высочайшим моментом ответственности и доверия, когда он мне открыл свою душу. И могу сказать, не нарушая тайны исповеди, что перед крестом и Евангелием батюшка открылся человеком еще большей глубины и чистоты, чем в повседневном общении. То, что он вверял свою душу молодому священнику, с величайшей серьезностью, с глубочайшим доверием относясь к благодати священства, к опыту жизненному, меня поразило и сделало нас духовно близкими людьми. Эта близость проявлялась порой в совпадении оценок, мыслей даже в проповедях. Бывало, я спрашивал у него: "Какие мысли прозвучали в Вашей проповеди на поздней литургии?" Он отвечал, и мы с удивлением оба отмечали, что я на ранней, а он на поздней литургии говорили почти одно и то же. И это не потому, что у нас были какие-то общие источники для подготовки, оба мы часто говорили проповеди экспромтом. Батюшка нашел этому такое объяснение: "Как же может быть иначе? - говорил он. - Ведь мы у одного престола служим!"

Умение жертвовать своим покоем, семейным уютом, умение преодолевать усталость после службы ради ближнего, чтобы отправиться в больницу, на кладбище или домой к больному человеку - вот чего ожидает Господь от священнослужителя. Сполна обладал этим качеством отец Феодор. Конечно, он был воспитан в семье священника и воспринял это в преемственности, но при этом сам батюшка часто вспоминал уроки отца Валентина Радугина, у которого начинал служение в священном сане. "На требу, - говорил он, - нужно реагировать мгновенно, помня, что это призыв Самого Бога".

Требы для батюшки тоже были собиранием прихода: дома с батюшкой можно и просто поговорить, и пошутить, и посидеть за гостеприимным столом. Благодаря этому для прихожан естественная дистанция, возникавшая при общении со священником в храме, сокращалась и заполнялась теплом души отца Феодора. Как воин по тревоге откликался батюшка на просьбы людские. И никогда не ждал за это благодарности.

Кстати, "благодарность" за требы для меня долго была определенным смущением, пока отец Феодор не помог мне это чувство преодолеть. Будучи алтарником, потом диаконом какое-то время, я оставался помощником батюшки - был его водителем. Часто бывая с ним на требах, я учился не только их совершению, но и умению отца Феодора выходить из неудобного положения, связанного с деньгами. У батюшки никогда не было определенной платы за требы. Благодарность людей воспринималась как их добровольная жертва. Часто бывало и так, что мы уходили с ним вовсе без денег и даже радовались этому, особенно если приглашали в дом бедные люди. Некоторые деликатно спрашивали: "А сколько мы Вам должны?", и батюшка мог ответить, что благодать бесценна, или отшучивался как-то. Для него деньги всегда были моментом второстепенным. Помню, он как-то привел мне слова одного старца: "Деньги - это мера нелюбви друг к другу". Конечно, разные бывали дома, но чаще всего такие, из которых не хотелось уходить, "запечатав" деньгами человеческие отношения. Да и как, в самом деле, можно было оценить часть души, оставленной в этом доме в таинстве соборования, причастия или даже освящения квартиры?

Любимым местом служения отца Феодора кроме храма было освященное им же отделение реанимации грудных младенцев в детской городской больнице № 7. Сами врачи, видя благодатную помощь в критических ситуациях свыше, приглашали нас туда крестить тяжко болящих младенцев, часто "страха смертного ради". Крещеные чистые души порой после таинства отходили ко Господу. Естественно, денег такие требы не приносили, но собирали "богатство нетленное". Батюшка говорил, что младенчики становились за нас ходатаями, молитвенниками и считал за честь крестить в реанимации.

Были у отца Феодора и "доходные" требы, но все, что он получал, шло на храм. Об этом я знаю не с чьих-то слов, а сам являюсь свидетелем тому. В столе в сторожке лежала у него коробочка картонная, и все принесенные с треб деньги он клал туда. Нужно ему кого-то из храмовых сотрудников поздравить с днем ангела - цветы купить, подарок или праздничную трапезу устроить - он прибегал к коробочке. Даже на какие-то иные храмовые нужды, когда, например, у старосты Олега Васильевича Шведова не хватало денег расплатиться за мозаику, за била или за электроэнергию, отец Феодор добавлял из заветной коробочки.

После рукоположения меня в иереи часть требной нагрузки легла и на меня. Тогда же я рассказал батюшке о своем смущении с деньгами, и он тут же снял с меня груз давних переживаний.

Скажут тебе: "Это на храм", - говорил он, - клади сюда в коробочку. А если скажут: "Это лично вам", тогда бери себе или тоже клади в коробочку.

Как же он радовался, когда открывал коробочку и видел там прибавление от моих скромных трудов! Очень он меня благодарил и радовался, что нравственное отношение к материальным благам у нас общее. Для меня это был выход из внутренних сомнений.

Такое собирание средств длилось достаточно долго. Деньги с треб привозили не только мы с отцом Феодором; подключился к этому и отец Владимир Сычев, так что пополнялась коробочка часто. Многие знали о коробочке, но нам и в голову не могло прийти, что кто-то может посягнуть на эти деньги. Тем не менее, нашелся человек, не выдержавший искушения этим знанием. Конечно, он тут же был уволен, но и деньги мы перестали держать в столе. Отец Феодор распорядился отдавать крупные суммы с треб за ящик, а небольшие средства оставлять на свое усмотрение. Уже после гибели отца Феодора узнал я, как сам отец Феодор оставлял себе "на свое усмотрение"...

В семье наших прихожан произошло большое горе - погиб их единственный восемнадцатилетний сын. Вместе с матушкой Галиной мы навестили их, чтобы утешить. Появление в доме матушки Галины для всех преображенцев - прихожан храма Преображения Господня - всегда большая радость; конечно же, и здесь она была самым желанным гостем. После панихиды, за столом, вспомнили о нашей приходской жизни, и тут матушка рассказала, как они с отцом Феодором жили материально.

Как настоятель он получал зарплату, всю ее отдавал матушке и очевидно считал, что этого должно хватать. Но семья у них - 9 человек детей, а зарплата - почти как у всех; во всяком случае, она была не намного больше зарплаты остальных священников. "Он и не догадывался, - говорила матушка, - что мне иногда приходилось обращаться за помощью, просить у соседей в долг до следующей зарплаты". А требные деньги он все отдавал в храм. Как рассказывал мне староста Андрей Прокопьевич Юдаев, уже после коробочки батюшка приносил в храм по 15-20 тысяч рублей в месяц. И подарки, подаренные ему лично, он оставлял р храме.

Однажды на какой-то праздник пришла к нам Мария Александровна, староста соседнего Рождественского храма в Митино, и в трапезной прямо при всех стала в шутку выговаривать отцу Феодору:

Батюшка, я же лично вам дарила эту скатерть и эту посуду, а вы все в храм несете. Дари вам что-нибудь после этого...

Служение в местах лишения свободы и в Армии было еще одним послушанием отца Феодора Церкви. Среди московских клириков были сотни священников, отслуживших, как и отец Феодор, лишь срочную службу, однако, выбор пал именно на него. Объяснение мне видится в его ярком даре общения с другими, способности располагать к себе сердца тех, с кем он в тот момент разговаривал.

В одном Патерике было сказано - если ты помнишь, кто ты (а батюшка, прежде всего, исповедовал себя православным христианином, считая это самым высоким достоинством человека), общаться можно с кем угодно. Многим трудно было преодолеть внутренний барьер, стоящий между нами и представителями других конфессий, пойти на контакты с работниками ГУИНА, наследниками печальной славы ГУЛАГа. А отец Феодор, памятуя, кто он такой, всех готов был одарить сокровищами своей души, расположить к доброму отношению к Церкви. Так все, что бы он ни делал, сводилось к росту авторитета Церкви в обществе; не его лично, а Церкви.

Удивительная для молодого человека свобода общения, умение уважительно, но на равных, невзирая на чины беседовать с людьми были воспитаны в нем служением при Святейшем Патриархе Пимене. Будучи его ближайшим келейником, он в течение десяти лет день за днем питался мудростью первоиерарха Русской Православной Церкви. Выполняя поручения Святейшего Патриарха, он общался с политиками, общественными деятелями, дипломатами самого высокого ранга. Потом эта школа сослужила ему хорошую службу.

Из Рима, с конференции военных капелланов, отец Феодор вернулся с документальным свидетельством своего дара - небольшой фотографией. На ней отец Феодор снят почти анфас: он, улыбаясь, смотрит в глаза и пожимает руку стоящему рядом с ним в характерной позе Римскому Папе. Как потом объяснил батюшка, такие снимки есть у каждого участника форума. Эта встреча была предусмотрена протоколом. Помню, когда мы рассматривали фотографию, батюшка делился с нами впечатлениями о поездке, и кто-то из присутствующих спросил его: "Батюшка, а что Вы в этот момент говорите?" "Я предлагаю Папе принять Православие", - ответил он. Шутка была оценена дружным смехом.

Общение отца Феодора с известными личностями как в России, так и за рубежом никак не сказывалось на его открытом характере. В каждом человеке, с кем батюшку судьба сводила, видел он, прежде всего, его драгоценную душу.

А уж в какие "ризы" облечена она - в генеральский мундир или арестантскую робу, - ему было совершенно безразлично. Особенно остро это его качество чувствовали люди, лишенные свободы.

На службы в тюрьмы мы всегда ездили вместе, и я был свидетелем его общения с заключенными. Так естественно воспринимался из его уст призыв к молитве, правде, отвержению лжи, что даже закоснелые в грехе, черствые души матерых разбойников и убийц умягчались. Осознав глубину собственного падения, люди искали утешения в таинствах Церкви. Больше всего меня поражало крещение в тюрьме, когда люди отрекались от сатаны. Жилы на шее напрягались: "Отрицаюсь!" - не просто формальный момент чина оглашения, а отречение от всего зла, которое раздавило жизнь и уже вошло в плоть. Многие после этого падали в обморок - крепкие мужчины сползали по стене.

Или таинство исповеди. Такие исповеди редко услышишь в приходском храме. Конечно, и на свободе они тоже бывают разные, но там полнота переживания греха усугублена обстановкой: тюрьму не случайно называют вершиной ада. Так среди заключенных, на этой вершине я набирался духовнического опыта, часто прибегая к помощи отца Феодора.

Мы были первыми; тогда только начиналось окормление тюрем и Армии, поэтому наших усилий хоть и с трудом, но хватало. Но скоро, почувствовав положительные результаты участия Церкви в воспитательной работе, власти стали расширять контакты. Теперь во многих тюрьмах, в лагерях, в воинских частях есть храм или молельная комната.

Но, пожалуй, наиболее ярко духовные дары батюшки раскрывались во время службы в храме. В эти часы забывалось все на свете: суета, шум электрички, рев машин на Волоколамском шоссе и самолетов, летающих над Тушинским аэродромом. И сам он так уходив в службу, настолько глубоко переживал происходящее, что порой даже не мог сдержать слез, особенно во время евхаристического канона.

Мы, сослужащие отцу Феодору священники, находимся в алтаре и вместе с ним переживаем чудо схождения Неба на землю! Его голос дрожит, готовый сорваться в рыдания, в глазах стоят слезы. Это состояние передается и нам; мы также осознаем свое недостоинство, праведный страх от присутствия Божия. В этот момент священник - подлинно пастырь. Он впереди, а за ним все словесные овцы.

Такая служба - это служба всего храма. Мы чувствовали, что молится весь храм: всегда стояла удивительная тишина, сосредоточенность прихожан, как недавно вошедших в церковную ограду, так и высоко духовно образованных. Все участвовали в тайне встречи Бога и человека.

Переживая ее, мы имели величайшую радость служить с отцом Феодором вместе; мы невольно тянулись за ним, хотя и понимали, что не доросли до его внутреннего состояния. Рады бы так плакать, но не умеем: не родилась еще пока молитва такой силы.

Не дерзаю проводить прямых аналогий, но я всегда вспоминал эти службы, когда читал книги об отце Иоанне Крондштатском: многие священники стремились попасть к нему на службу, чтобы вместе с ним пережить литургию. Отец Иоанн так служил, что люди чувствовали наступление особого евхаристического времени, пребывали в ином пространстве, реально ощущали что-то такое, что словами передать нельзя. Нечто похожее переживали и мы, сослужащие отцу Феодору. От многих я слышал похожие признания.

Он очень любил соборное служение. Всегда в Прощеное воскресенье, Великий Четверток, на Пасху, в Великую Субботу, на Рождество, Крещение службы были исключительно соборные. Даже менее значимые праздники он всегда предлагал служить вместе. И всегда вместе мы молитвенно встречали радость праздника. Все вместе исповедовали, вместе служили, распределяя возгласы, вместе причащались из одной чаши. На проскомидии он за каждого, кто был записан в его синодик, вынимал частичку. В этом отношении он очень был требователен к себе. Такой молитвенной памятью о каждом он связывал, цементировал приход, собирал всех воедино, ходатайствуя за них перед Богом. Колоссальная ответственность вызывала в нем страх, трепет, и когда у него по щекам текли слезы, не деланные, не экзальтированные (ему вообще чужда была какая-либо внешняя аффектация), а необыкновенно искренние, все осознавали, что происходит что-то глубоко личное для батюшки. Созерцая такое умение предстоять за паству, мы приобретали знание, которому книжно научиться нельзя.

В начале февраля 2000 года я был госпитализирован в связи с предстоящей операцией на ноге и выписался из больницы только за несколько дней до памяти св. вмч. Феодора Стратилата. Несмотря на болезненное состояние, я пошел в храм: я просто не мог не поздравить батюшку с днем его Ангела. Именины нашего настоятеля по ощущению тепла, искренней любви прихожан мне всегда напоминали престольные праздники. Также много собиралось народу, также торжественно проходило богослужение, также широко и весело продолжалось празднование в трапезной. После литургии мне, как второму священнику, надлежало поздравить отца-настоятеля от всего прихода и вручить ему подарок - наперсный крест с украшениями. На этом я и построил слово. Я говорил о том, что крест есть не только самое большое украшение христианина, но и подвиг, который можно совершить, лишь взяв его и следуя за Господом. Вручая крест, я пожелал ему помощи Божией. В ответном слове батюшка очень благодарил всех и просил приход молиться о нем. Потом вдруг очень резко перескочил мыслью, пожелав всем - себе и всему приходу - огромного терпения, и так же неожиданно стал у всего прихода просить прощения, как бы прощаясь со всеми нами.

После службы мы разоблачились, и по обычаю была трапеза. Потом я поднялся на второй этаж приходского дома, чтобы прилечь. Отец Феодор зашел в нашу комнату, увидел меня лежащим и велел не спешить с выходом на службы, дал еще неделю отдыха. "Давай, поправляйся. Я за тебя послужу...". Так в заботе обо мне мы с ним простились и, как оказалось, навсегда.

На следующий день - а он был солнечный - звонок: Андрей Прокопьевич сообщает мне о страшном известии. За полчаса до полуночи 21 февраля отец Феодор и Георгий Белобородов, который на храмовой "Волге" вез батюшку в Ивановскую область, город Плес, погибли в автокатастрофе. Как мог быстро собрался, приехал в храм. Андрей Прокопьевич сидит, плачет, не решается звонить матушке Галине. Эту страшную миссию взял на себя брат батюшки протоиерей Николай Соколов.

Надо было ехать за телом. Словно все стихии сопровождали нас в дороге: мороз и солнце, метель и оттепель - все сразу пережили мы в том скорбном пути. Внутренне я пытался собраться, приготовиться к встрече с батюшкой, предполагал, что в подобных ситуациях могут возникнуть неожиданные препятствия. Но на удивление все складывалось благоприятно. Везде нам помогали, местный священник нас очень тепло и заботливо принял.

Самое страшное было увидеть отца Феодора в морге. Около полуночи пришел врач, открыл нам металлическую дверь. В полной тишине вошли мы за ним. Подошли, перекрестились, поцеловали в лоб батюшку, Юру...

К 11 утра следующего дня гробы были готовы, тела выдали, отдали нам все вещи личные, и мы отправились в путь. Обратно добрались без особенных приключений к вечеру того же дня. Подъезжаем к храму - ворота распахнуты, толпы народа - все встречают батюшку. В момент въезда машины на территорию храма над нашими головами взмывает салют! Россия праздновала день своей Армии, и Армия салютовала своему воину - протоиерею Феодору Соколову.

На другой день рано утром отпели Юру и захоронили его сразу, а потом было отпевание отца Феодора. Сотни, тысячи людей пришли с ним проститься. С ним прощалась Церковь земная с упованием на то, что передает своего служителя в клир Церкви небесной: Святейший Патриарх, архиереи, священники многих приходов Москвы пришли ко гробу отца Феодора. С ним прощалось воинство: в чине погребения переплелись элементы церковного и воинского обрядов, вокруг гроба был выстроен почетный караул. Представители высших воинских кругов, администрации Президента, городских и районных властей почтили память протоиерея Феодора Соколова. Бывшие заключенные и руководители ГУИНа встретились у гроба батюшки.

Пришло время и мне сказать слово. Впервые в жизни я вдруг стал говорить, обращаясь к батюшке на "ты". Я знал, что он меня слышит, и поэтому обратился прямо к нему. Я сказал: "Дорогой отец Феодор! Только что на днях ты стоял вот здесь на этом амвоне, и мы поздравляя тебя, говорили о кресте. Ты просил у нас прощения и призывал к величайшему терпению. Теперь мы понимаем, о чем ты говорил. Есть такие люди, с которыми рядом легко. Ты был именно таким человеком, с которым все легко: молиться, трудности переживать, взращивать в себе лучшее. А это достигалось тем, что тебе самому было нелегко. Но всю нашу тяжесть ты нес с радостью... Недавно была поездка в год 2000 тысячелетия от Рождества Христова на Святую Землю, и ты попросил всех нас, клир и прихожан, написать записочки, которые обещал поминать в этом паломничестве. Ты за всех ходатайствовал в Иерусалиме земном. И сейчас, когда Господь тебя призвал в горний Иерусалим, мы не сомневаемся, что ты с этими же записочками у Престола Всевышнего за всех нас молишься. А мы, пока бьется наше сердце, будем молиться за тебя здесь"...

Не помню, как я закончил свою речь тогда, но до сих пор во мне живет чувство, что я продолжаю говорить с отцом Феодором. Днем ли, ночью, в храме или дома, в воинской части или среди прихожан нашего храма - батюшка всегда рядом.

Не нам судить, будет ли прославлен Церковью отец Феодор, это дело Промысла Божия, но я свидетельствую о том, что был он человеком неимоверной чистоты сердечной и душевной; во всех своих поступках, словах являл себя человеком праведным. При воспоминании о нем сердце наполняется желанием просить его молитв, чтобы и теперь он так же ходатайствовал за всех нас, как во время своего земного служения.

Отче Феодоре, моли Бога о нас грешных!

Главная » Обучение за рубежом » Наталия Николаевна Соколова. Дар любви