На стихи отзываются в три строки.

Лет пять тому назад, вернувшись из Н.Й., я сказал жене: “Знаешь, что нужно делать, когда в хороших домах произносят имя Иосифа Бродского или пытаются прочесть его стихотворение?”

Что, что нужно делать в хороших домах? - спросила Люська.
- Нужно брезгливо морщиться и отворачиваться слегка - честно ответил я.
- Не может быть! - не менее честно сказала Люська - а что нужно говорить?
- Лучше промолчать. Но можно сказать, что ты лично Бродского не любишь (никогда не любила!). Или, что любила, но он тебе надоел.
- Не может быть! Врешь!- сказала Люся.
- Делюсь наблюдениями. Как говорил ослик Иа-Иа - не жалуюсь, а отмечаю факты.

Видит Бог Всемогущий, я не лгал. Я произнес имя Бродского в небольшой литературной тусовке. И узнал много интересного. В частности, что лучше Бродского Тимур Кибиров, Сергей Гандлевский, Владимир Гандельсман, и, конечно, Дмитрий Пригов. Пригов даже намного лучше. Лучше всех. Сегодня, думаю, был бы назван иной набор... Нет, вы только не подумайте! Я люблю всех вышеперечисленных и еще многих. И все же, все же, все же...

И сегодня скажу: не хотите показаться невежей - молчите об Иосифе. Не поминайте. Провинциалом сочтут или от дома откажут. Мало кто из моих приятелей не декларировал нелюбовь к Бродскому в разных выражениях и с разной настойчивостью. Еще хуже, если кто-то услышит обвинение в бродскизме. Это оскорбуха в оба уха, как когда-то говорил мой коллега Мишка Шварценберг, никогда не писавший и не читавший стихов. Зато он был классным оперирующим ларингологом.

Думаю, я единственный в тусовке, кто спокойно и без аффектации признает влияние Бродского на свои стихи... Самое симпатичное, что мне говорили это то, что я не более чем медиум, устами которого вполсилы говорит нобелевский лауреат. Я ответил, что более почетной реплики не слышал в жизни.

На абсолютно неброское и небродское стихотворение автора этих строк симпатичная девушка несимпатично огрызнулась: “Бродский тридцать третьего разряда!”

Мне она представилась психоаналитиком. После я узнал, что она модель. Бывшая, вероятно, но еще действующая. Это многое объясняет и, следовательно, извиняет.

Итак: что значит сегодня любить Бродского?

Возможно ли быть его продолжателем, не будучи подражателем?

Действительно ли он является “палачом молодого поколения поэтов”?

Что значит “быть как Бродский”?

Как писать стихи, чтобы ни одна собака не обвинила тебя в бродскизме?

На все эти темы давно хотелось порассуждать. Я и буду делать это без спешки. Это не литературоведческая статья, а что-то вроде обычных жжшных баек.

Вот вам одна из них. Мой приятель, художник Александр Ройтбурд высказался о В., нашем общем знакомом:

В. поэт как Бродский. И даже лучше. Потому, что Бродский мог написать не как Бродский, а В. никогда этого не мог.

Саша Ройтбурд не всегда бывает добрым человеком. Большей частью бывает. Но не всегда...

Попытаюсь реконструировать некий “список обвинений”, которые мне приходилось выслушивать в адрес великого поэта. Интересно, что почти все эти обвинения прозвучали во вчерашней ночной дискуссии. Располагаю их в порядке убывающего радикализма.

1. Бродский вообще не поэт. Он не писал стихи, он писал стихами. А это - разные вещи. Продукцию Бродского можно назвать как угодно. Но это не поэзия. Цитирую приятеля: “поэзия - это нечто погорячее!” Вариант - “Бродский - гениальный графоман”.

2. Ранний Бродский (Бродский романса, если угодно, Бродский, которого пели) был поэтом. Но потом (см. пункт один).

3. Бродский поэт, но поэт не русский. Здесь есть две ступеньки радикализма.

а) Бродский, как и любой еврей, не может быть русским поэтом, он поэт русскоязычный. Он не говорит по-русски, а использует русские слова, превращая национальный язык в “очередную редакцию идиш”. Когда другой приятель говорил мне это, я спросил: “Так мой русский это тоже идиш?” “Конечно!” - отозвался приятель. “Однако ты прекрасно понимаешь идиш!” - парировал я. Он обиделся. Так мы и не помирились.

б) Бродский привнес в русский язык эстетику современной англоязычной поэзии. Его поэзия - это русская версия современной американской (английской) поэзии - перевод, если не подстрочник. Эта концепция симпатичнее тем, что в ней нет грубого антисемитизма. Пастернак и Мандельштам при таком подходе признаются поэтами русскими.

От себя скажу: все как раз наоборот. Другие современные поэты сделали эту работу. Называть имен не буду. А Бродский даже в англоязычных стихах использовал русскую структуру речи. Его английский был блестящим (если не считать грубого акцента), но это был русский английский! Это признается почти всеми.

4. Бродский - приличный поэт, но его значение преувеличено. Биография, вот в чем дело. Арестовали, судили, сослали, выслали. Поэтико-политический фарс!

Помните у Булгакова: “Повезло! Повезло! Стрелял в него этот белогвардеец, и раздробил бедро и обеспечил бессмертие!” (Это о Пушкине.) А о Бродском сама А.А. говорила: “Нашему рыжему делают биографию”. Ахматова, впрочем, цитировала. Кто-то пытался разнять кабацкую драку (Сельвинский). Ему сказали: “Успокойтесь! Это поэту Есенину делают биографию”.

Радикальный вариант: популярность Бродского результат еврейского заговора. Тут не без масонов! Известно, какой был шнобель у Нобеля (см. пункт 3.а)!

5. Бродский породил огромное количество подражателей, он подмял под себя русскую поэзию. Если Пастернак и Мандельштам были диктаторами молодых поэтов, то Бродский их “палач”. Тем самым Бродский объективно затормозил развитие русской поэзии. Почти как Авиценна, который блокировал развитие медицины где-то лет на пятьсот.

6. Стихи Бродского хороши. Но сам Бродский был носителем циничной, антихристианской (вариант - антисемитской! слышал и такое!) идеологии. Заучивая его стихи, поневоле пропитываешь сердце свое этим сладким ядом.

7. Любители Бродского нечто вроде тоталитарной секты. Они готовы объявить безумцами всех, кто не согласен с ними и, дай им волю, заперли бы несогласных в лагеря и сумасшедшие дома.

К счастью, власти они не имеют...

Список можно продолжить. Но может быть хватит на этот раз?

Прежде чем снова отправиться в путь, потопчемся на месте, оглядимся, не забыли ли чего - важного. Конечно, забыли. Это больная тема - тема императорского венца, лаврового венка, тема первенства и, следовательно, - соперничества. И, нежданно пристегнувшаяся к ней тема иллюзий, социальных представлений, мифологии, наконец.

Как ни странно, но И.Б. занял первенствующее место в русской поэзии. В соответствии с традицией русской истории, коронацию проводили варяги. Сиречь - шведы. К двадцатому столетию они стали слишком разумными, для того чтобы попытаться навести порядок в России самим.

Или слишком наивными, не понимая, что к миллиону (иногда - гораздо меньше, как в случае И.Б.) денег прилагается еще и златой венец. На удивление - без терновника.

Дух изобретателя динамита через медиумов - Нобелевский комитет - надел три короны на российские головы. Андрей Сахаров был коронован во Владыку Совести России. Александр Солженицын - во Владыку Прозы и Истории. Иосифу достался венец и титул Золотого Солнца Русской Поэзии.

Деньги, как мы знаем, Иосиф (на паях) вложил в нью-йоркский ресторан “Русский самовар”, где подолгу засиживался. Однажды, поедая там действительно замечательные пельмени, автор этих строк всерьез размышлял, за каким столиком сидит Дух Поэта. Ни на минуту не допуская, что он может быть за тем же столиком, или где-то рядом. Дело было днем. Ресторан был почти совершенно пуст.

Финансовые вопросы - всегда удивительно просты. Особенно если денег нет, или их мало.

Судьба золотого венца куда сложнее!

Блин, но ведь выдавали же шведы и раньше золотые венцы (после последней попытки прибрать нас к рукам при Петре - что еще им оставалось?). Бунин, Пастернак, виртуальный Шолохов, наконец. Но никто из этих людей практически не был воспринят как владыка, император.

А ведь Иван Бунин вполне годился на эту роль! Для меня и сейчас Бунин один из самых значительных поэтов России. О прозе уже не говорю. С Пастернаком понятно - отказался, прижали, высылкой пригрозили. Пастернак остался. В России и без премии. Быть знаменитым некрасиво... Не надо, а то КГБ конфискует при обыске. Собственно, архив ведёт КГБ.

Бродский уехал и никогда не вернулся. Если он и был императором, то императором в изгнании.

Венцом своим, на мой взгляд, он распорядился отвратительно. Ну, хотя бы, не обеспечил преемственности власти, не придумал закона о престолонаследии в поэзии. То есть поступил как Петр. Смутное время и чехарда не заставили себя ждать. И гендерная ситуации повторилась: среди претендентов и кратковременных владык отчетливо наметился сдвиг в сторону юбки. Но две прежние владычицы Анна и Марина вряд ли обрадовались в запредельном мире.

Шутки шутками, а вот вопрос: почему читательский народ, не приняв абсолютной власти Пастернака (а он и задолго до Нобеля близок был к ней, да Сталин окоротил, признал Маяковского “лучшим и талантливейшим”), покорился под пяту Иосифа Первого, который и не подумал лично возглавить литпроцесс?

Лауреатом он стал, а в качестве владыки остался номинантом, номинальным.

Подчинение народа не зависело от воли императора. Время было такое, знаете ли, перестройка. Народ бросился читать, писать и говорить. Запад вдруг представился лучшим из миров. И те, кто находился ТАМ, стали почти небожителями.

Помню триумф двух одесских поэтесс, напечатавшихся в эмигрантском альманахе “Сталкер”. А трудно представить себе что-то худшее, чем этот тоненький, в серой мягкой обложке, чикагский альманах. Хорошо знаю - позже сам публиковался в нем.

Но тогда уже никому не было дела до Бродского, поэзии и прозы. Наступили железные девяностые. Народ перестал читать, писать и говорить. Танки постреляли по Парламенту. И это было Торжеством Демократии. Хребет интеллигенции надломился под тяжестью экономических проблем. Попса хлынула в уши - и заглушила все. Народ поэта - читатель вымер, как от чумы. Теперь население чуть восстанавливается.

Иллюзорное владычество Бродского продлилось года три-четыре. И в лучшие эти годы влияние его на умы с влиянием, скажем, “титанов шестидесятых” - Евтушенко, Вознесенкого, Рождественского (был ведь Роберт Рождественский!) не сравнить. По той, хотя бы причине, что стихи его сложноваты были для массового сознания. Разве что письмо римскому другу. Его-то и цитировали повсеместно, и под гитару пели. А “Рим” не споешь. А “Большую элегию Джону Донну” и наизусть-то не выучишь, впрочем, одна моя знакомая - справилась.

Бродского возводили на царство, а ввели в моду. И выводят. Кто не любил - рады. Кому все равно - тем все равно. Кто любил - тому больно.

Я - любил.

У Бродского есть еще как минимум три ипостаси, не имеющие никакого отношения к стихам. Собственно, у всех сколько-нибудь значимых поэтов есть несколько. Но лучше привести пример из иного жанра. Обратимся к музыке.

Тут ключевая фраза: Не кажется ли Вам, что всю органную музыку восемнадцатого века написал И.С.Бах?

Это если и шутка, то отчасти. Если вы наугад включили ТВ или зашли в дом, где играет компакт-диск и услышали величавые, гармоничные звуки органной фуги, вы автоматически выдыхаете: “Бах?” И часто бываете правы. Более чем часто.

Хотя можно и промахнуться. Был же, например, Дитрих Букстехуде. Или Иоганн Пахельбель. Да сколько их было, писавших органные произведения по всей раздробленной Германии... Собственно, дети Баха тоже писали музыку для органа.

Бах стал полномочным представителем поколения, даже двух поколений немецких композиторов. Современному слушателю (я говорю об обычном слушателе, а не о таком, который на вопрос, что такое три великих “Ш” немецкой музыки без запинки отвечает: Шютц, Шейн, Шейдт) достаточно одного И.С.Баха. А уж о советском композиторе со смешной фамилией Исбах слушатель и знать не хочет. Сам великий Бах к этому отношения не имеет.

То же самое случилось с Бродским. Для определенной группы читателей Бродский написал все неофициальные стихи второй половины двадцатого века. Кроме тех стихов, которые спели Высоцкий и Окуджава. При этом песня на стихи Бродского “Пилигримы” в сознании многих отошла к Булату. Так естественней. Кому стихи, кому - песни. Высоцкий, тот вообще перекрыл своим талантом множество авторов своего времени. Читателю, слушателю не нужно слишком много авторов. В идеале хватит одного. По крайней мере - для американского англоязычного читателя. Этот, если верить профессору Гарвардского Университета Саквану Берковицу, будет удовлетворен “одним именем для одной страны”.

Была в годы гражданской войны поговорка: “Чай Высоцкого, сахар Бродского, Россия - Троцкого”.

Теперь можно было бы сказать: песни Высоцкого, стихи Бродского, Россия - Путина. Не в рифму, зато - правда. (Чай Высоцкого не умер, его выпускают в Израиле. О сахаре Бродского не слыхать, с Россией Троцкого тоже все ясно.)

Вот оно, триединство: персонификация, бренд, ярлык.

В Бродском нашли личностное воплощение определенные тенденции неофициальной, по преимуществу питерской поэзии. Об этом говорил Е. Рейн на одном из дисков с записями авторского чтения Бродского. Голос Рейна звучал чуть обиженно. И, в целом, было на что обижаться. Как ни подчеркивал Бродский роль Рейна в становлении его, Иосифа, поэтики, а не смог вытащить учителя из-за своей спины. То же самое случилось и с другими... Кроме Бобышева, вероятно. И то - по причине непоэтической. Но биография поэта часто равна поэзии. О том уже говорили.

Бренд. Для многих читателей фамилия Бродского автоматически гарантирует высочайшее качество стихов. Как и в случае с Бахом, читатель, в целом, прав. Но не всегда. Хороший стишок, вероятно, Бродского сочинение.

Тут самое время упомянуть о культе великого поэта, который, как и всякий культ крайне неприятен. Бойтесь пушкинистов! - предупреждали же нас. Но для многих людей достаточно, опять таки, одного бренда. Вокруг Бродского, Цветаевой, Ахматовой часто создаются “кружки по интересам”. Преданность и верность - вот что характеризует почитателей поэтов. Юношеские идеалы, если верить Э.Эриксону. И те, кто верен памяти поэта, остаются юными, остаются в своем времени. Они в восьмидесятых. Они так хотят. И никто не вправе осуждать их за этот выбор.

Ярлык. Для тех, кто любит, Бродский почти античный бог. Для тех, кто ненавидит, имя Бродского тоже ярлык. Его наклеивают без разбора на всех тех, кого не любят те, кто не любит Бродского.

Но это уже другая история....

Повторяюсь. Это эссе. Здесь есть доля схематизации и иронии. Но многое - правда. У меня нет точной статистики, насколько распространены мнения, которые анализируются здесь. Опираюсь на субъективный опыт: мне приходилось это слышать довольно часто. Пожалуй, слишком часто.

Простите меня за отсутствие ссылок. Но если кому-то необходимо - расставлю.

Итак, именно этот отрывок соответствует общему названию - “Не быть как Бродский”.

Вопрос первый - а почему не быть?

1. Бродский есть тупик в развитии русской поэзии (далее РП).

Варианты:

а) Бродский есть вершина и тупик одного из направлений в русской поэзии.

Взбираться на эту вершину смысла нет. Трудно и незачем - умный в гору не пойдет.

б) Бродский есть завершение всей русской поэзии, а Пушкин ее начало. После Бродского вообще не имеет смысла писать стихи.

2. Подражание Бродскому и продолжение его традиции делает стихотворца пустоцветом, презренным существом, не стоящим доброго слова.

Вот, человек пишет, что даже мелкая толика поэтики Бродского в стихотворении иного автора полностью уничтожает художественную ценность стихотворения. И кто-то в комменте подхватывает: “Именно! Именно!”. Самая малая крупица! Полностью уничтожает! Я и сам так думал, только точно выразить не мог.

То есть любое подражание и любое следование плохо, но следование Бродскому особенно злокачественно.

Ну, слово от себя. Некто, глядя на огромную толпу, заполнившую Тайм сквер на Новый Год, покачал головой и сказал: “Господи! И все они хотят быть бессмертными!”

Представляю себе огромную толпу людей, заполнившую пространство постсоветской русскоязычной поэзии, качаю головой и говорю про себя: “Господи! Все они хотят быть оригинальными и неповторимыми!”

А где-то там, в глубине тысячелетий некто Екклисиаст-Кохелет покачивает головой и говорит: “Бывает, что скажут: вот это - новое, но было уже в веках, бывших прежде нас”.

“А у вас и не получится”, - печально говорит Кохелет и исчезает во мгле тысячелетий, откуда он и появился.

Итак, еще один образ, еще одна роль. Бродский-тупик, Бродский-табу, бедный Иосиф!

Мы отказали ему в праве иметь преемников, иметь учеников, иметь продолжателей.

Если это, конечно, не студенты-филологи колледжа, где он преподавал.

Если нельзя применять поэтику Бродского, то в чем же эта поэтика заключается? Чего именно - нельзя?

Здесь еще раз оговорюсь. Бродский претерпел сложный путь развития. Говорить о поэтике Бродского вообще - невозможно, как нельзя говорить вообще о жене персидского шаха, который, согласно И.Б. может изменить своим бесчисленным женам только с иным гаремом.

То, что попало под запрет, на мой взгляд:

а) касается не только поэтических приемов, но и определенного круга тем, в частности, темы странствий, истории, одиночества, античности и пр.

б) Имеет отношение к поэтике Бродского после “Части речи”.

в) Имеет такое же отношение и к поэтике Цветаевой, позднего Мандельштама, ведущих поэтов Великобритании и США.

Приведу краткий перечень этих признаков, на которые реагируют немедленно. Бойтесь этого, друзья мои, бойтесь!

1. Стремление писать стихи циклами, развивая в последующем стихотворении тему предыдущего, смысловые венки сонетов.

2. Избегание открытого, декларативного выражения чувств.

3. Выраженная рефлексия, экзистенциальное напряжение, чувство пустоты и безысходности.

4. Анжамбеман - несовпадение структуры фразы со структурой строки, перенос фразы в следующую строку. Это просто клеймо, не делайте так, дети, поставят в угол! Кто там сказал: “Это не Бродский придумал? Встань, если такой разумный. Как твоя фамилия? Вон и без родителей в школу не приходи!”

5. Длинная строка.

6. Сохранение и даже некоторая изысканность рифмы при достаточно свободном обращении с ритмом.

7. Сохранение грамматической структуры предложения.

Конечно, много чего еще. Но на эти признаки в основном ориентируется искатель бродскизма.

Оказывается, задача не быть, как Бродский, удивительно проста?

Нет, друзья! Есть у критиков два волшебных слова: просодия и интонация. А это нечто неуловимое. Не объективизируешь.

Все это для других. Сам я никогда не скрывал, что, по крайней мере, в части своих стихов использую поэтические приемы Бродского, в основном, вполне осознанно. Но что достает, бродскизмы видят даже там, где их нет.

Уж больно все просто. Напоминает детскую игру, где “да” и “нет” не говорить, “черное” и “белое” не называть.

Наиболее естественная реакция на присутствие в поэзии титанической фигуры, на мой взгляд, это - принятие. Принятие простого факта, что этот человек существовал в мире, и его душа в заветной лире пережила свой прах и, по всей вероятности, убежит тленья. Собственно, если принять слово “убежит” в его современном значении, можно отшутиться: и бежать-то не надо и некуда - из пространства русской поэзии выхода нет.

Принятие не менее непреложного факта, что пространство русской поэзии изменилось после Бродского, как изменилось в свое время после Мандельштама и Цветаевой (но не изменилось после Георгия Иванова, например, хоть Иванов и прекрасный поэт). Бродский декларировал, как известно, что поэт это орудие языка. То есть язык диктует поэту свои жесткие условия. Мнение Бродского зафиксировано в одной из психолингвистических теорий: лингвистический детерминизм в его жестком варианте. Поэт издалека заводит речь, поэта далеко заводит речь...

Декларация разошлась с жизнью. Бродский не шел за языком, или шел, попутно меняя его. Эта модификация поэтической речи была куда более щадящей, чем ломка речи в стихах неокубофутуристов, первого и второго авангарда. Но, пожалуй, именно в “щадящей” модификации и была некоторая ловушка. Шаг вперед, и ты уже пользуешься модифицированным языком. Думаю, отсюда и антисемитские разговоры о том, что язык Бродского это новый идиш. Так может говорить только тот, кто никогда идиша слыхом не слыхивал. Страх перед языком Бродского сродни страху перед генетически модифицированными продуктами. В этом языке чудится, мерещится некоторая искусственность, реформа.

На самом деле это была эволюция русской речи. Не единственная ветвь, но очень мощная.

Так и тянет - срубить.

Да, принятие - вещь нелегкая. Но второй путь - писать так, как будто бы Бродского не было на белом свете, вещь практически невозможная. Есть по сути два выхода: писать в эстетике девятнадцатого столетия в ее худших образцах, либо ударить по языку кувалдой. Марианна Гейде как-то сказала, что задача поэта - модификация речи. Декларация, по смыслу противоположная призыву “следовать за языком”. Но если И.Б., декларируя одно, добился другого, то “умышленная”, системная модификация поэтического языка может иметь непредсказуемые последствия.

Эта непредсказуемость уже есть сегодня “наше драгоценное достояние”. Наше всё. Ну, почти всё.

И, наконец, третий путь - отталкиваться от эстетики и поэтики Бродского изо всех сил, даже если сил очень мало. Этот путь приводит к парадоксальным результатам. Влияние отталкивания ощущается столь же сильно, как и влияние притяжения. Огибая пространство речи, отвоеванное Бродским, авторы создают некий вакуум, белое пятно или черную дыру.

Когда-то Натан Злотников сказал мне, тогда еще совсем молодому автору: “В стихах, которые Вы мне принесли, чувствуется, что вы чего-то недоговариваете. И даже чувствуется, что именно. Поэтому их нельзя печатать так же, как и стихи, в которых вы говорите все, что хотите...” Что я мог возразить?

Рано или поздно - нужно завершить начатое и, обращаясь к читателю, поздравить друг друга с берегом. Ура!

Но строка не кончается, и крик застревает в горле, и разрастающийся снежный ком комментомнений, которые высказали вы, мои дорогие друзья, не дает мне покоя.

В любой дискуссии есть одна бессознательная цель - показать как мы не любим друг друга, чтобы доказать как мы любим Идеал, Истину.

Рече Пилат: “Что есть Истина?”

Иисус же ответа не даде ему.

Потому что истина может быть воплощена, оставаясь невыразимой.

Если она и рождается в споре, то рождается мертвой. Участники спора приходят каждый со своей маленькой правдой и выкладывают ее, а потом мы играем, как дети во дворе, которые вынесли свои игрушки. Не лучшие, а те, которые им позволили вынести родители.

И начинается игра с участием всех наших истин-игрушек.

Но пора расходиться по домам, разобрать игрушки, сваленные в кучу, или “до кучи”, как иногда говорят у нас. При этом многие уже забыли, какую именно игрушку кто вынес во двор, что нужно забирать с собой. На разбирательство уходит какое-то время.

Истины разобраны, все разошлись по домам. И мертворожденная в споре истина так и остается на асфальте, как глиняная дымковская игрушка с раскинутыми руками и выпученными глазами.

Никому не нужна она на фиг, ни мне, ни кому иному. Никому. А ведь в ней, глиняной, грубо раскрашенной, примитивной, есть своя прелесть. Она не хуже Барби, в конце концов.

Я принес свою игрушку-истину домой и теперь рассматриваю. Она порядком пообтрепалась, но изменилась мало.

Когда-то я написал: “Мы твердо на своем стоим, приходим каждый со своим, друг друга ни о чем не просим, и все свое назад уносим...”

Лет тридцать назад. Но пришлось как раз к этому случаю.

Не хочу суммировать, сводить счеты с людьми и их мнениями. Обидно за впавших в крайности и прошу прощения, если я кого-то к этому подтолкнул.

Просто напоминаю, что хотел сказать.

Можно любить Бродского. Можно не любить Бродского. Можно превратить его имя в фетиш, можно в ярлык.

Но вот чего делать не стоит: забывать, с чем пришел поэт в наш мир, что унес с собой навеки, а что оставил нам, чтобы мы как-то этим распорядились.

Отказ от наследства, особенно демонстративный, всегда имеет в своей основе отождествление и нежелание признать отождествление. Ненависть оказывается оборотной стороной любви.

Меня глубоко коробят эпитеты “гениальный графоман”, “средний поэт”, “слабый поэт”, “пустослов” применительно к Иосифу Бродскому. Это как детская дразнилка, когда дразнят беззащитного. Человек особенно беззащитен, когда он мертв.

Написал “коробят”, плохо, надо - “ранят”. В этом эссе было много передержек, это от боли.

“Век скоро кончится, но раньше кончусь я”, - написал поэт и выполнил намеченное. ХХI век - это век без Иосифа. Но и без нас с вами, участники спора!

Ибо поэтический турнир - это турнир, за которым не следят Герцог и Прекрасные дамы. Только участники и те, кто хотел бы участвовать, но пока не выпустили.

Зал в клубе, где сидят исключительно участники чтений. Кто отчитался - громко обсуждает с приятелем свои дела. Кто еще не читал - готовится к чтениям. На сцене - читающий, не имеющий представления о том, как он одинок.

Это ведь имеет отношение не только к Бродскому. Мне пришлось участвовать в пушкинском фестивале 1999 года (200 лет!). Выступающим был предоставлен выбор: читать или Пушкина, или свое... Как вы думаете из ста с лишним читающих, как много поэтов прочитало Пушкина?

Думаете, никто?

Ошибаетесь.

Человек, который прочел Пушкина, был один. Это был Дмитрий Пригов. Правда, он не читал текст, а пел, или почти завывал. Он решил превратить “Мой дядя самых честных правил” в индийскую мантру. Это получилось не очень хорошо.

Я прочел Набокова, заключительное стихотворение из “Дара”: “С колен подымется Евгений, но удаляется поэт”.

Вернее, поэты. В том числе и Иосиф Бродский. С каждой минутой он все дальше и дальше.

Но строка не кончается, не кончается, все еще не кончается, ну не странно ли?

Ошибка Lua в Модуль:CategoryForProfession на строке 52: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Бори́с Григо́рьевич Херсо́нский (род. 28 ноября , Черновцы , УССР) - украинский поэт, публицист и переводчик, пишущий преимущественно на русском языке , а также клинический психолог и психиатр.

Биография

Родился в семье врачей; дед - Роберт (Ривен) Аронович (1896-1954) был одним из зачинателей детской психоневрологии в Одессе, а в послереволюционные годы под псевдонимом Ро выпустил две книги сатирических стихов - «Вся Одесса в эпиграммах» и «Гудок» (обе - 1919). Сборник стихов «Студенты» опубликовал в 1949 году и отец Херсонского Григорий Робертович (книга его избранных стихотворений «Возвращение» вышла в 2004 году). Семья матери до войны жила в Бессарабии , после войны осела в Черновцах, где возвратившись с фронта учился в мединституте и его отец.

Наиболее значительным литературным трудом Херсонского является, по-видимому, книга «Семейный архив», в которой из отдельных биографических стихотворений-очерков складывается эпическое полотно жизни и исчезновения евреев на Юге Украины на протяжении всего XX века . Самиздатская книга вышла в Одессе в 1995 году . В 2006 году «Семейный архив» стал первым сборником Херсонского, изданным в России - издательством «Новое Литературное Обозрение» (НЛО), в серии «Поэзия русской диаспоры» (редактор - Дмитрий Кузьмин). Второй книгой поэта, изданной этим издательством стала «Площадка под застройку» (2008). Сборник стихотворений и эссе «Вне ограды» был издан издательством «Наука» 2008 году (серия Русский Гулливер ). В 2009 году опубликована книга «Мраморный лист» (М., АРГО-РИСК), в которую вошли стихи, написанные в Италии осенью 2008 года, а также книга «Спиричуэлс» (М., НЛО). В 2010 г. в издательстве НЛО опубликована книга «Пока не стемнело» с предисловием Ирины Роднянской . В 2012 году киевское издательство «Спадщина-Интеграл» опубликовало книгу стихов «Пока ещё кто-то», перекликающуюся с предыдущей книгой, изданной в Москве. В том же издательстве вышла книга прозы поэта - «Кладезь безумия». В том же году в издательстве AILUROS (Нью-Йорк) вышла совместная книга Бориса Херсонского и о. Сергия Круглова «Натан. В духе и истине», а в московском издательстве «Арт Хаус Медиа» книга «Новый естествослов». В 2014 году петербургское Издательство Ивана Лимбаха выпустило сборник «Missa in tempore belli. Месса во времена войны», в 2015 году в харьковском издательстве «Фолио» опубликована книга «Кабы не радуга», а в издательстве «Meridian Czernowitz», связанном с одноимённым международным поэтическим фестивалем, - книга «KOSMOSNASH». Кроме того, в 2015 году киевское издательство «Дух и Лiтера» выпустило книгу Херсонского «Открытый дневник», основанную на его записях в Фейсбуке и включающую как стихотворения, так и записи на социально-политические темы ; в том же году эта книга была удостоена специальной премии имени Юрия Шевелёва (присуждаемой под эгидой Украинского ПЕН-центра).

Стихи Бориса Херсонского переводились на украинский, грузинский, болгарский, английский, финский, итальянский, нидерландский и немецкий языки. В 2010 году в издательстве Wieser Verlag вышел немецкий перевод книги «Семейный архив»; в 2014 г. книга была переиздана в двуязычном русско-немецком варианте, одновременно вышло двуязычное русско-нидерландское издание в амстердамском издательстве Pegassus; в 2016 г. вышел перевод "Семейного архива" на украинский язык, выполненный Марианной Кияновской совместно с автором. В свою очередь, Херсонский опубликовал ряд переводов современной украинской и белорусской поэзии (в частности, Сергея Жадана и Марии Мартысевич) на русский язык.

Гражданская позиция

Херсонский последовательно выступает как сторонник украинской независимости, противник давления на свою страну со стороны России и жёсткий оппонент пророссийских сил внутри Украины. По его словам, в связи с этим он подвергся издевательствам и враждебному отношению в период Оранжевой революции , а после следующей революции , во время российской военной агрессии против Украины в 2014-2015 годах неоднократно получал угрозы расправы. [[К:Википедия:Статьи без источников (страна: Ошибка Lua: callParserFunction: function "#property" was not found. )]][[К:Википедия:Статьи без источников (страна: Ошибка Lua: callParserFunction: function "#property" was not found. )]] [ ] 10 февраля 2015 года было опубликовано интервью, в котором Херсонский заявил, что не остался бы в Одессе, если бы город был оккупирован . Вечером в тот же день у его дома произошёл теракт . По поводу различных беспорядков и провокаций в городе Херсонский писал:

Я почти убеждён, что события в Одессе представляют собой некий спектакль, основной зритель которого сидит на значительном расстоянии от событий в комфортной ложе. Основную выгоду здесь получают СМИ РФ. Им нужна «картинка» для новостных программ. Им необходимо поддерживать у зрителя ощущение постоянной напряженности в регионе, присутствие пророссийского сопротивления. Не того, которое открыто проявляется в блогосфере, а того, «партизаны» которого при случае возьмутся за оружие. Кровь этому зрителю пока не нужна .

Признание

Семья

Жена - поэтесса Людмила Херсонская. Племянница - американская писательница Елена Ахтёрская (род. 1985).

Напишите отзыв о статье "Херсонский, Борис Григорьевич"

Ссылки

• на сайте «Новая литературная карта России »
• в «Журнальном зале »
• на сайте «Век перевода»
• ЖЖ-автор - Борис Херсонский в «Живом Журнале »
• в социальной сети Facebook
• Ефима Ярошевского
• Выступление Бориса Херсонского в двух частях (, ) на канале Торф ТВ

Примечания

Отрывок, характеризующий Херсонский, Борис Григорьевич

Борис Херсонский - 1950 года рождения, поэт, переводчик и эссеист, автор нескольких поэтических сборников. Публикации в журнальной («Октябрь», «Арион», «Новый мир», «Крещатик», «Новый берег», «Шо») и сетевой периодике. Лауреат четвёртого международного Волошинского конкурса, «Выбор журнала «Шо»-2006», участник поэтических фестивалей в Москве, Петербурге, Киеве, Коктебеле. В миру врач-психотерапевт. Заведует кафедрой клинической психологии Одесского национального университета. Живёт в Одессе.

Богу виднее

Мне вспоминается, что имя Бориса Херсонского, с уже заложенной в него «музыкой места», появилось в моем сознании ещё до знакомства со стихами поэта. Живущие на Украине друзья, появляясь в Москве, всякий раз с благодарной значительностью говорили о нём, едва наша речь заходила о современной русской поэзии, рождающейся в местах, воспетых Пушкиным и Гоголем, Бабелем и Багрицким. Там, в нынешней Новороссии, обожжённой многими трагедиями ушедшего века, и самой последней из них, трагедией разъединения, - одессит Борис Херсонский творит свою многозвучную эпическую драму.

По гражданской профессии он - психиатр, автор нескольких научных монографий, заведует университетской кафедрой. По стихотворной судьбе, в моём, во всяком случае, читательском восприятии, Борис Херсонский - воскреситель , реаниматор родовой памяти, беспрерывно уходящей в небытие. Но не исчезающей до конца. Труд стихотворца - это не витрина фотоателье, остановить мгновение невозможно, но оно продлеваемо. Борис Григорьевич делает это виртуозно. «...И тут ко мне идет незримый рой гостей, знакомцы давние, плоды мечты моей...», - эти слова из пушкинской «Осени» часто всплывают во мне, когда я читаю даже самые горькие строки Херсонского.

Прозаик Александр Иличевский написал, что по его ощущению, многие стихи Бориса Херсонского часто устроены как лестница. «Языковой напор прозрачных смыслов ведет вас все выше и выше по вертикали существования, - и в конце, который всегда неожидан, который чуешь тревожно, «под ложечкой», ты оказываешься на чистой равнине души... Остается только ступить - либо ощутить осыпавшиеся под тобою ступени. В любом случае, это связано с чувством воздуха, горы и полёта».

Предлагаемая вам подборка - это, конечно, часть поэтической палитры поэта. Но, думаю, важнейшая, векторная. И если продолжить думать над идеей лестницы, то решим, что «Богу виднее» - это ещё и своего рода крупный план той духовной лестницы, образ которой дорог и понятен сердцу каждого верующего человека.

Павел Крючков

редактор отдела поэзии журнала «Новый мир»

Прямая речь

Борис Херсонский: Стихи из разлома бытия

Слушать другого

… для меня важнейшим стимулом к писанию стихов является речь Другого, голос моего собственного бессознательного. Я очень редко садился за стол из чувства долга или ради заработка. Исключение, пожалуй, - это когда я писал сценарий для агитбригады канатного завода в 1970-е годы. Это был единственный случай подобной продажности: на вырученные деньги я приехал в Москву и очень хорошо оттянулся.

Корни стихов

Обычно «перед стихами» я чувствую, что во мне начинается какое-то брожение. Чаще это случается по утрам. При пробуждении в голове начинают мелькать какие-то строки, стихи складываются почти полностью устно, а уже затем я сажусь к компьютеру (или - когда-то - к пишущей машинке) и фиксирую то, что происходило в душе в последние часы или дни… Нечто подобное можно сказать и о стихах, входящих в «Семейный архив». Тема «корней» требует не столько осмысления, сколько прочувствования. Корни, родовая память - это то, о чем постоянно думаю, что становится иногда - стихами, иногда - чем-то иным. И, конечно, стихотворение появляется, когда ответ на вопросы уже есть. Даже если он был осознан через годы, после написания стихотворения.

Поэт безрассуден и щедр

… Писать только тогда, когда есть внутренняя необходимость. Только то, что хочешь и так, как хочешь - «не стараясь угодить», как пел Окуджава. Теперь не нужно угождать партийным боссам (уже? пока?). Но существует же и иная власть: вкусы литературной группы, власть «горячей темы», власть денег, наконец!

Отказ от этих ветвей (или щупалец) власти вещь непростая, но абсолютно необходимая.

Чувство родного языка, его «млечного призыва» (М.Цветаева), стремление подчиниться языку, а не подчинить его себе. Это совсем не новая мысль, все ее усвоили из речи Бродского, но было же стихотворение Чиковани в переводе Пастернака! Правда, начиналось оно со строк «Настоящий поэт осторожен и скуп…». На самом деле должен быть безрассуден и щедр.

Любовь к поэзии и не только к ней. Любовь вообще. Многие считали в девяностые годы, что место любви в поэзии должна занять ирония. Она действительно на какое-то время заняла чужое место. Посидела на нём и ушла в свои пределы.

И последнее - постоянное ощущение непрочности существования, колебания земли под ногами. Стихи растут не только из сора, но и из трещины, из разлома бытия.

На стихи отзываются в три строки

…человеку необходим сочувственный отклик от тех, кто живёт рядом. Здесь, в Одессе, это несколько друзей. И они тоже с головой погружены в повседневные заботы. На писание стихов время иногда можно найти, на обсуждение стихов - нет. Перед выходом первого варианта «Семейного архива» в Одессе я предложил несколько стихотворений из книги местному альманаху. Не прочитав стихотворений, мой «добрый знакомый» редактор сказал: «Это не интересно. Печатай книгу. Мы отзовемся». И отозвался - тремя строчками. Это был единственный отклик на мои стихи в родном городе за последние пять лет.

ЖЖ - реальней реального

Пожалуй, эмиграция в блогосферу, конкретно, в Живой Журнал, сообщество Полутона, многое исправила. Виртуальный мир оказался реальней реального. Он собрал вместе тех, кого жизнь разметала по всему миру, в виртуальном пространстве оказалось возможным такое общение, которое в реальной жизни завершилось в конце восьмидесятых, т.е. пятнадцать лет тому назад. Мы порядком запутались в мировой паутине. Но она не сковывает движений, а поддерживает нас над почти даоской пустотой существования.

И отец Херсонского Григорий Робертович (книга его избранных стихотворений «Возвращение» вышла в 2004 году). Семья матери до войны жила в Бессарабии , после войны осела в Черновцах, где возвратившись с фронта учился в мединституте и его отец.

Наиболее значительным литературным трудом Херсонского является, по-видимому, книга «Семейный архив», в которой из отдельных биографических стихотворений-очерков складывается эпическое полотно жизни и исчезновения евреев на Юге Украины на протяжении всего XX века . Самиздатская книга вышла в Одессе в 1995 году . В 2006 году «Семейный архив» стал первым сборником Херсонского, изданным в России - издательством «Новое Литературное Обозрение» (НЛО), в серии «Поэзия русской диаспоры» (редактор - Дмитрий Кузьмин). Второй книгой поэта, изданной этим издательством стала «Площадка под застройку» (2008). Сборник стихотворений и эссе «Вне ограды» был издан издательством «Наука» 2008 году (серия Русский Гулливер ). В 2009 году опубликована книга «Мраморный лист» (М., АРГО-РИСК), в которую вошли стихи, написанные в Италии осенью 2008 года, а также книга «Спиричуэлс» (М., НЛО). В 2010 г. в издательстве НЛО опубликована книга «Пока не стемнело» с предисловием Ирины Роднянской . В 2012 году киевское издательство «Спадщина-Интеграл» опубликовало книгу стихов «Пока ещё кто-то», перекликающуюся с предыдущей книгой, изданной в Москве. В том же издательстве вышла книга прозы поэта - «Кладезь безумия». В том же году в издательстве AILUROS (Нью-Йорк) вышла совместная книга Бориса Херсонского и о. Сергия Круглова «Натан. В духе и истине», а в московском издательстве «Арт Хаус Медиа» книга «Новый естествослов». В 2014 году петербургское Издательство Ивана Лимбаха выпустило сборник «Missa in tempore belli. Месса во времена войны», в 2015 году в харьковском издательстве «Фолио» опубликована книга «Кабы не радуга», а в издательстве «Meridian Czernowitz», связанном с одноимённым международным поэтическим фестивалем, - книга «KOSMOSNASH». Кроме того, в 2015 году киевское издательство «Дух и Лiтера» выпустило книгу Херсонского «Открытый дневник», основанную на его записях в Фейсбуке и включающую как стихотворения, так и записи на социально-политические темы ; в том же году эта книга была удостоена специальной премии имени Юрия Шевелёва (присуждаемой под эгидой Украинского ПЕН-центра).

Стихи Бориса Херсонского переводились на украинский, грузинский, болгарский, английский, финский, итальянский, нидерландский и немецкий языки. В 2010 году в издательстве Wieser Verlag вышел немецкий перевод книги «Семейный архив»; в 2014 г. книга была переиздана в двуязычном русско-немецком варианте, одновременно вышло двуязычное русско-нидерландское издание в амстердамском издательстве Pegassus; в 2016 г. вышел перевод "Семейного архива" на украинский язык, выполненный Марианной Кияновской совместно с автором. В свою очередь, Херсонский опубликовал ряд переводов современной украинской и белорусской поэзии (в частности, Сергея Жадана и Марии Мартысевич) на русский язык.

Гражданская позиция

Херсонский последовательно выступает как сторонник украинской независимости, противник давления на свою страну со стороны России и жёсткий оппонент пророссийских сил внутри Украины. По его словам, в связи с этим он подвергся издевательствам и враждебному отношению в период Оранжевой революции , а после следующей революции , во время российской военной агрессии против Украины в 2014-2015 годах неоднократно получал угрозы расправы. [ ] 10 февраля 2015 года было опубликовано интервью, в котором Херсонский заявил, что не остался бы в Одессе, если бы город был оккупирован . Вечером в тот же день у его дома произошёл теракт . По поводу различных беспорядков и провокаций в городе Херсонский писал:

Я почти убеждён, что события в Одессе представляют собой некий спектакль, основной зритель которого сидит на значительном расстоянии от событий в комфортной ложе. Основную выгоду здесь получают СМИ РФ. Им нужна «картинка» для новостных программ. Им необходимо поддерживать у зрителя ощущение постоянной напряженности в регионе, присутствие пророссийского сопротивления. Не того, которое открыто проявляется в блогосфере, а того, «партизаны» которого при случае возьмутся за оружие. Кровь этому зрителю пока не нужна .

Признание

Семья

Жена - поэтесса Людмила Херсонская. Племянница - американская писательница Елена Ахтёрская (род. 1985).

Напишите отзыв о статье "Херсонский, Борис Григорьевич"

Ссылки

Примечания

Отрывок, характеризующий Херсонский, Борис Григорьевич

На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.
Сосредоточенное движение, начавшееся поутру в главной квартире императоров и давшее толчок всему дальнейшему движению, было похоже на первое движение серединного колеса больших башенных часов. Медленно двинулось одно колесо, повернулось другое, третье, и всё быстрее и быстрее пошли вертеться колеса, блоки, шестерни, начали играть куранты, выскакивать фигуры, и мерно стали подвигаться стрелки, показывая результат движения.
Как в механизме часов, так и в механизме военного дела, так же неудержимо до последнего результата раз данное движение, и так же безучастно неподвижны, за момент до передачи движения, части механизма, до которых еще не дошло дело. Свистят на осях колеса, цепляясь зубьями, шипят от быстроты вертящиеся блоки, а соседнее колесо так же спокойно и неподвижно, как будто оно сотни лет готово простоять этою неподвижностью; но пришел момент – зацепил рычаг, и, покоряясь движению, трещит, поворачиваясь, колесо и сливается в одно действие, результат и цель которого ему непонятны.
Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений этих 1000 русских и французов – всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга этих людей – был только проигрыш Аустерлицкого сражения, так называемого сражения трех императоров, т. е. медленное передвижение всемирно исторической стрелки на циферблате истории человечества.
Князь Андрей был в этот день дежурным и неотлучно при главнокомандующем.
В 6 м часу вечера Кутузов приехал в главную квартиру императоров и, недолго пробыв у государя, пошел к обер гофмаршалу графу Толстому.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с Долгоруковым.
– Ну, здравствуйте, mon cher, – сказал Долгоруков, сидевший с Билибиным за чаем. – Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!

В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.

Главная » Методики обучения » На стихи отзываются в три строки.